– Полиция, – раздался шепоток из-за двери. – А что вам надо?

– Мы хотим задать несколько вопросов о вашей прежней работе в фирме «Шарпс энд Гунд».

Молчание.

– Если вы нам откроете, – продолжил Лопес, – это займет всего несколько минут. Самая обычная…

Лопес услышал слабый металлический щелчок поставленного в боевое положение дробовика с переломным затвором, вскрикнул «Дробовик!» и рухнул на пол за миг до того, как сильный взрыв пробил дыру в двери. Хаммер, однако, оказался не столь расторопен, и весь заряд пришелся ему в живот, сила выстрела отбросила его к противоположной стене, и он съехал по ней на пол.

Лопес, бросившись к напарнику, услышал, как второй заряд попал в стену над ним. Он ухватил Хаммера под мышки, оттащил с линии огня за угол на площадку, одновременно вытаскивая рацию.

– Ранен полицейский! – прокричал он. – Стрельба, ранен полицейский!

– Вот черт, – простонал Хаммер, прижимая руки к ране.

Между его пальцами сочилась кровь. Лопес, наклоняясь над сраженным напарником, вытащил «глок» и прицелился в дверь. Он почти нажал на крючок, но заставил себя остановиться: стрелять вслепую через закрытую дверь в неизвестную квартиру – это было нарушением правил применения оружия, установленных в департаменте. Но если сукин сын откроет дверь или выстрелит еще раз, Лопес его непременно уложит.

Больше ничего не происходило; по другую сторону двух рваных дыр в дверях стояла тишина.

Он уже слышал звук приближающихся сирен.

– Господи Исусе, – простонал Хаммер, держась за живот, на его белой рубашке алели кровавые пятна.

– Держись, напарник, – сказал Лопес, прижимая рану. – Держись. Помощь близко.

23

Винсент д’Агоста стоял на углу Девятой авеню, глядя на Четырнадцатую улицу. Там творился настоящий бедлам. Весь квартал был заблокирован, жители дома 355 эвакуированы. К делу были привлечены группа быстрого реагирования с двумя переговорщиками, бронированный автоподъемник, робот, кинологи с собаками, несколько снайперов, в небе кружил вертолет. За полицейским ограждением собрались репортеры почти всех нью-йоркских медиа: телесеть, кабельное, печатные СМИ, блогеры – все. Стрелок по-прежнему оставался в своей квартире. Пока они его не видели, даже хотя бы мельком. Бронированный подъемник подыскивал оптимальную позицию, которая позволила бы сделать прицельный выстрел, а четыре полицейских на крыше разложили кевларовые коврики и сверлили в перекрытии отверстия, чтобы опустить в квартиру видеокамеры.

Д’Агоста, словно балетмейстер, координировал действия по рации, имея в своем распоряжении множество средств, каждое из которых могло решить исход противостояния. Рациональная часть его сознания хотела захватить Лэшера живым. Из заинтересованного лица в деле Кантуччи он превратился в подозреваемого номер один, и мертвым он был бы гораздо менее полезен. Но примитивная часть мозга д’Агосты желала Лэшеру смерти. Хаммера с тяжелым ранением увезли в больницу, и неизвестно было, выкарабкается ли он.

Какая катастрофа. Да, не такое «продвижение» хотел получить Синглтон. Кто мог предположить, что относительно обычное задание превратится вот в это? Д’Агоста прикинул, сколько говна теперь прольется на его голову, но тут же прогнал эти мысли. «Просто получи на выходе успешный результат, а потом уже беспокойся о последствиях».

Солнце зашло несколько часов назад, и ледяной ветер с воем прилетал с Гудзона и несся по Четырнадцатой улице, нагоняя холод. Рация ожила, заверещала. Его вызывал Карри:

– Переговорщик установил контакт. Канал сорок два.

Д’Агоста перевел свою рацию на сорок второй. Переговорщик говорил со стрелком из-за пуленепробиваемого щита. Разобрать, что говорит Лэшер, было затруднительно, но по мере того, как переговоры продолжались, д’Агоста понял, что Лэшер из тех антиправительственных типов, которые верят, что одиннадцатое сентября было делом рук Бушей, бойня в Ньютауне – театральная постановка, а Федеральный резерв и клика международных банкиров тайно управляют миром и вступили в заговор, чтобы отобрать у Лэшера оружие. По этим причинам он не признавал власти полиции.

Переговорщик говорил спокойным голосом, выдвигал рутинные соображения, пытался убедить Лэшера сдаться и выйти, обещал, что никто ему ничего не сделает. Слава богу, этот тип оставался в квартире один, никого в заложники не брал. Снайперы заняли позиции, но д’Агоста противился порыву отдать им приказ, чтобы стреляли без предупреждения. Он чувствовал подспудное давление, склонявшее его к действиям, которые неминуемо закончатся смертью Лэшера. Это было бы довольно просто, и никто бы не стал предъявлять ему претензий.

Прошло еще десять минут. Переговорщик не сдвинулся с мертвой точки: этот тип, Лэшер, словно обкурился чем-то, он был убежден, что если сдастся, то его непременно убьют. Ему не позволят жить, сказал он переговорщику, потому что он слишком много знает. Только ему одному и известно, что они замыслили, он знал их коварные планы, и они его за это непременно казнят.

Никакие доводы на сукина сына не действовали. Д’Агоста с каждой минутой замерзал все сильнее и становился нетерпеливее. Чем дольше это продолжалось, тем хуже он выглядел как командир.

– Хорошо, – сказал он. – Отзываем переговорщика. Приготовьтесь забросить туда шумовую гранату через крышу и атаковать через дверь и стену одновременно. По моему приказу. Я поднимаюсь к вам.

Д’Агоста хотел присутствовать на месте действия, а не координировать издалека. Он прошествовал по улице и вошел в захудалое здание, миновав группу быстрого реагирования, команду кинологов, тяжелые грузовики и бронированный подъемник. «Они по-настоящему любят свои игрушки, – подумал он с какой-то теплотой, – и тащат их с собой, как только предоставляется возможность».

Он поднялся по лестнице на четвертый этаж – на один ниже того, где должно было происходить действие. Убедился, что четверо на крыше осторожно и бесшумно проделали дыру вплоть до потолка из сухой штукатурки и готовы пробить потолок, чтобы бросить гранату. Две группы захвата на пятом этаже подтвердили, что заняли исходную позицию и готовы атаковать.

– Так, – сказал д’Агоста в рацию. – Начали.

Секунду спустя он услышал грохот шумовой гранаты, за этим последовал треск срываемой двери и пробиваемой стены и звуки атаки. Изнутри прогремел выстрел, потом еще один и еще – и наступила тишина.

– Разоружен и обездвижен, – раздалось в канале связи.

Д’Агоста бросился наверх, перескакивая через ступеньку, вбежал в проем выбитой двери. На полу, посреди крохотной, грязной, вонючей квартирки, лежал Лэшер в наручниках, на нем сидели два копа. Они подняли его на ноги, и он заскулил – человечек ростом пять футов три дюйма, тощий, угреватый, с пушком козлиной бородки. Из ран в плече и животе обильно текла кровь.

«Это и есть Лэшер?»

– Он стрелял в нас, сэр, – сказал один из полицейских. – Пришлось открыть ответный огонь, чтобы разоружить его.

– Хорошо.

Д’Агоста отошел в сторону, пропуская медиков для обработки пулевых ран.

– Вы делаете мне больно! – всхлипнул Лэшер, и д’Агоста увидел, что тот обмочился.

Лейтенант оглядел комнату. Постеры разных дэт-метал-групп на стенах, груда всевозможного оружия в углу, с полдюжины разобранных компьютеров и горка электронных устройств неизвестного назначения. Вся квартира имела комически-нелепый и пугающий вид, как декорация к фильму с апокалиптическим исходом. Нет, такого уровня помешательства д’Агоста не ожидал. Он посмотрел на Лэшера: крошки штукатурки в волосах, кровь, стекающая на замусоренный пол, трясущееся тощее тело – неужели это тот человек, который разработал план и убил Кантуччи с такой безжалостной четкостью? Трудно было в это поверить. Но с другой стороны, он стрелял в полицейского из обреза… а потом пытался убить и других.

– Мне больно, – пробормотал Лэшер еще тише и потерял сознание.

– Везите его в Бельвью[14].

С глубоким вздохом д’Агоста отвернулся. Он допросит ублюдка, когда медики стабилизируют его состояние (раны у Лэшера серьезные, но, видимо, не смертельные). Только не сегодня. Ему необходимо поспать… и бумажная работа накопилась.

Господи, как же болит голова!

24

Ранним утром 24 декабря, еще до рассвета, специальный агент Пендергаст появился у дверей квартиры 5В дома 355 по Западной Четырнадцатой улице. Место преступления охранял единственный коп (криминалисты уже закончили работу), сидевший в полудреме на стуле.

– Простите, что беспокою, – начал Пендергаст, когда полицейский вскочил на ноги, уронив на пол сотовый телефон, который перед этим держал в руке.

– Извините, сэр, я…

– Пожалуйста, – успокаивающим тоном произнес Пендергаст, доставая бумажник и показывая свой жетон. – Мне бы только посмотреть, если вы не возражаете.

– Да, конечно, – сказал коп, – но у вас есть разрешение?..

Он слегка нахмурился, когда Пендергаст, мрачно глядя на него, отрицательно покачал головой:

– В пять часов утра, мой добрый друг, трудно получить подпись. Однако если вы считаете, что должны позвонить лейтенанту д’Агосте, то я, естественно, отнесусь к этому с пониманием.

– Нет-нет, в этом нет необходимости, – поспешил сказать полицейский. – Но у вас и в самом деле есть допуск к делу?

– Разумеется.

– Что ж, тогда вы, пожалуй, можете приступать.

– Вы хороший человек.

Пендергаст сорвал полицейскую ленту с двери, сломал печать, проскользнул в квартиру, включил свой фонарик и прикрыл за собой дверь. Он не хотел, чтобы его беспокоили.

Он начал обводить лучом фонарика убогое жилище, поворачиваясь вокруг своей оси и запоминая все, что видел. Остановил луч на каждом из постеров, потом перешел к коллекции оружия на грязном коврике, не оставил без внимания груду компьютерных гаджетов, плат и старых катодно-лучевых трубок, забрызганных теперь кровью. Он осмотрел примитивный верстак, сколоченный из старых досок, исцарапанных и обожженных сверху, потом стену за верстаком, увешанную инструментами. Затем луч фонарика переместился на смятую постель, прошелся по кухонному уголку, неожиданно аккуратному, и вернулся назад – туда, откуда начался осмотр.

Пендергаст подошел к верстаку. Сосредоточился на нем. Осмотрел слева направо, разглядывая все мелочи с помощью фонарика, а иногда и лупы, время от времени подхватывая что-то ювелирным пинцетом и кладя в пробирку. Его бледное лицо, залитое отраженным светом, парило, словно существуя отдельно от тела, серебристые глаза сверкали в темноте.

Осмотр продолжался уже пятнадцать минут, и внезапно Пендергаст замер. В углу, где к стене был притиснут примитивный дощатый стол, луч его фонарика высветил то, что выглядело как две крупинки желтоватой соли. Первую он растер между пальцами, рассмотрел получившийся беловатый порошок на кончиках пальцев, понюхал его, наконец попробовал кончиком языка. Вторую крупинку он подобрал пинцетом и уложил в маленький полиэтиленовый пакетик на молнии, закрыл и спрятал в карман пиджака.

После чего Пендергаст развернулся и вышел из квартиры. Дежурный полицейский, ждавший с напряженным вниманием, поднялся. Пендергаст тепло пожал ему руку:

– Спасибо за помощь и внимание к своим обязанностям. Я непременно скажу о вас лейтенанту, когда увижу его.

Он поспешил вниз по лестнице, бесшумно и плавно, как кот.

25

Почти ровно двенадцать часов спустя после того, как Пендергаст покинул квартиру Лэшера, Брайс Гарриман беспокойно расхаживал по своей двухкомнатной квартире на углу Семьдесят второй и Мэдисон. Квартира находилась в перестроенном довоенном здании и после переделки приобрела странную планировку, образующую настоящий замкнутый круг: из гостиной через кухню в одну из дверей ванной, затем через другую ее дверь в спальню, а оттуда по короткому коридору со стенным шкафом – назад в гостиную.

В доме были высокие потолки, шикарный вестибюль, круглосуточный консьерж, но арендная плата за квартиру, снятую на имя тетушки Гарримана, была ограничена законодательством. Когда тетушка умрет, что, вероятно, случится довольно скоро, ему придется съехать и найти что-нибудь более соответствующее его доходам. Еще одно подтверждение тающего наследства семьи Гарриман.

Квартира была обставлена в эклектическом стиле мебелью, оставленной ему пожилыми родственниками. Многие из этих вещей были ценными, и все – старыми. Единственной новинкой во всей квартире, если не говорить о кухонной утвари, был ноутбук, стоявший на столике в стиле королевы Анны из бразильского клена с изогнутыми ножками, который когда-то принадлежал двоюродному деду Брайса, Дэвидсону, уже десять лет как похороненному.

Гарриман прекратил слоняться из угла в угол и подошел к столику. Возле ноутбука с его мерцающим экраном лежали три стопки бумаги, по одной на каждое убийство. Листы были исписаны замечаниями, каракулями, закорючками, примитивными диаграммами и кое-где вопросительными знаками. Несколько мгновений Гарриман беспокойно листал их, потом вернулся к хождению.

Ноющая дрожь профессионального беспокойства, которая несколько стихла после его удачного интервью с Изольдой Озмиан, вернулась. Он знал, знал, какие великолепные истории можно слепить из этих убийств, но у него возникали трудности с их созданием. Одна из них состояла в том, что его источники в полиции были не очень хороши и не стремились ему помочь. Его старый соперник Смитбек был мастер пригласить двух копов, поставить им выпивку, ублажить их и выудить из них нужную ему историю. Но Гарриман такие вещи делать не умел, хотя и ненавидел признавать это. Возможно, тут сказывалось его протестантское воспитание, годы, проведенные в Чоате и Дартмуте[15], то, что он рос в обстановке яхт-клубов и коктейльных приемов, – но, какова бы ни была причина, он просто не мог чувствовать себя свободно с копами, не мог говорить на их языке. И они это знали. А в результате страдали его истории.

Однако теперь возникла еще более серьезная проблема. Даже будь он на короткой ноге со всей нью-йоркской полицией, вряд ли это сильно бы ему помогло. Потому что последние убийства, похоже, повергли полицию в такое же недоумение, как и его. Циркулировал целый десяток разных версий: один убийца, два убийцы, три убийцы, убийца-подражатель, один убийца, выдающий себя за подражателя. Согласно самой свежей версии, девицу Озмиан прикончил один убийца, а позднее обезглавил кто-то другой, который продолжил совершать убийства-подражания. Копы не говорили, почему они считают, что второе и третье убийства связаны между собой, но, судя по тому, что удалось накопать Гарриману, было ясно, что modus operandi в обоих случаях один и тот же.

После интервью с Изольдой Озмиан Гарриман усердно стучался во все двери, появлялся на всех местах преступлений и сочинял наилучшие истории, на какие был способен. Во время пресс-конференции, прошедшей двумя днями ранее, он старался быть как можно более заметным, разве что в рог не трубил. Но он себя не обманывал: одна лишь заметность не способствовала продажам, а эти его новые истории были полны намеков и домыслов, но им не хватало фактов и свидетельских показаний.

Он еще два раза обошел квартиру и остановился в гостиной. Ноутбук стоял на столе с включенным текстовым редактором, курсор моргал перед Гарриманом, как выставленный средний палец. Он огляделся. Три стены в комнате были увешаны унаследованными им сносными картинами маслом, акварелями, рисунками; четвертая стена была отдана фотографиям умершей подруги, Шеннон, а также нескольким грамотам и наградам, которые он получил за свою работу по освещению исследований в области онкологии. Самую заметную награду он получил за фонд Шеннон Круа, названный ее именем и основанный для сбора денег на медицинские исследования рака матки. Добился он этого посредством «Пост», газеты, которая время от времени устраивала благотворительные мероприятия, сопровождаемые серией статей. Фонд работал довольно успешно, собрал несколько миллионов долларов. Гарриман состоял в совете директоров. Он не мог вернуть Шеннон к жизни, но, по крайней мере, он старался сделать так, чтобы ее смерть не была совсем бессмысленной.

Гарриман вздохнул, заставил себя сесть за стол и снова перебрать три стопки бумаги. Чертовски странная история: три обезглавливания в одном районе, в течение менее чем двух недель – и без какой-либо очевидной связи между ними. Три человека разного происхождения, из разных социальных сред, разных возрастов, профессий и интересов. Все разное. Чистое безумие.

«Если бы только найти хоть что-то общее», – подумал он. Тогда было бы совсем другое дело. Не три истории, а одна. Одна огромная история. Если бы ему удалось найти одну общую ниточку, связывающую три убийства, три стопки бумаги… такая статья могла бы стать статьей всей его жизни.

Гарриман откинулся на спинку стула. Может быть, стоит отправиться в полицию и попытаться выведать что-нибудь о стрельбе прошлой ночью. Ради этого случая они согнали всю свою армию. Гарриман знал, что это как-то связано с подозреваемым в убийстве Кантуччи. Но больше ничего не смог выяснить.

Он не купился на все эти запутанные версии о подражателях, или о нескольких убийцах, или о противоречивых мотивациях. Он нутром чувствовал: убийца тут один. А если так, то убийства должны иметь что-то общее, кроме обезглавливания, – общую мотивацию. Но какую? В конце концов, речь шла о трех отвратительно богатых мерзавцах, которые никогда не встречались друг с другом, и все же…

И тут он остановился. «Три отвратительно богатых мерзавца». Может быть, это и есть то, что их связывает? Возможно ли такое?

Может быть, не все у трех жертв настолько уж разное. Ведь это так просто. Так очевидно. Три богатых мерзавца, которые, по мысли убийцы, заслуживают смерти. Чем больше Гарриман об этом думал, тем яснее оно становилось. Идеальная мотивация.

На самом деле это была единственная логическая версия.

Он почувствовал, как мурашки побежали у него по спине, а такое случалось, только когда он откапывал что-то серьезное.

Но нужно быть осторожным, очень осторожным. Он не хотел повторения истории с фон Менком, случившейся несколько лет назад, когда сумасшедший старый ученый предсказал неминуемую гибель Нью-Йорка в огне. Та статья доставила Гарриману немало неприятностей. Нет, если он и в самом деле нащупал здесь что-то, то это должна быть версия, подкрепленная надежными сведениями, фактами и свидетельствами.

Он принялся медленно, внимательно перебирать листочки первой стопки, потом второй, потом третьей, тщательно взвешивая прочитанное, пытаясь отыскать прорехи в своей версии. Перед ним были три человека исключительно дурных нравов. Озмиан, богатая бездельница; Кантуччи, адвокат гангстеров; Богачев, торговец оружием и скотина хуже не бывает. Но… выяснилось, что у Грейс Озмиан была страшная тайна. И Гарриман готов был поклясться, что двое других тоже скрывали какое-то ужасное зло в прошлом. Наверняка. Они были не просто низкопробными мерзавцами – за каждым должно было числиться какое-нибудь отвратительное зло, как за Грейс Озмиан, – зло, не получившее адекватного наказания: сама природа их занятий делала это почти неизбежным. Чем дольше он думал, чем больше исследовал свидетельства, тем большую уверенность обретал. Это было так просто, так очевидно, это все время стояло у него перед глазами.

Гарриман снова принялся расхаживать по квартире, но теперь по-другому: возбужденно, с воодушевлением. Никому это даже в голову не пришло. Полиция не подозревает ничего подобного. Но чем пристальнее он рассматривал свое открытие под самыми разными углами, тем больше обретал уверенность… нет, убежденность в том, что он прав.

Он вернулся в гостиную, сел за столик королевы Анны, подтянул к себе ноутбук. Целую минуту он сидел без движения, собираясь с мыслями, а потом начал набирать текст, поначалу медленно, затем все быстрее и быстрее, постукивая клавишами в снежной ночи. Это будет рождественская история, которую все не скоро забудут.

26

ГОЛОВОРЕЗ ВЫЯВЛЕН
Убийства с обезглавливанием связаны между собой
Брайс Гарриман, «Нью-Йорк пост», 25 декабря
Почти две недели Нью-Йорк пребывал в тисках страха перед неизвестным убийцей. Три человека были жестоко убиты и обезглавлены, их головы похищены неизвестным преступником или преступниками. Убиты также еще шесть человек, охранники, которые явно просто стояли на пути убийцы.
Полиция Нью-Йорка в полной прострации. По их собственному признанию, они не знают, имеют ли дело с одним убийцей или с двумя, а то и вообще с тремя. Они не нашли мотива. У них нет надежных зацепок. Следствие отчаянно ищет связь между главными жертвами, хоть какую-нибудь связь, однако безуспешно.
Но не тот ли это классический случай, когда за деревьями не видят леса? Проведенный «Пост» эксклюзивный анализ имеющихся данных обнаруживает такую связь и даже мотив, тогда как полиции это оказалось не по силам.
Анализ, проведенный «Пост», опирается на некоторые факты об основных жертвах.
Первая жертва: Грейс Озмиан, двадцатитрехлетняя бездельница, не имеющая других интересов, кроме как тратить деньги папочки, предаваться незаконному употреблению наркотиков и вести паразитический образ жизни до тех пор, пока в суде ей не дали по рукам за то, что она в пьяном виде за рулем сбила восьмилетнего мальчика и скрылась с места происшествия, после чего мальчик умер.
Вторая жертва: Марк Кантуччи, шестидесятипятилетний прокурор, ставший адвокатом гангстеров и заработавший миллионы, защищая самых отвратительных боссов мафии в Нью-Джерси; человек, который всегда выходил сухим из воды, хотя большое жюри неоднократно расследовало его деятельность, включавшую все – от присвоения чужих средств и вымогательства до рэкета и убийства.
Третья жертва: Виктор Богачев, пятидесятиоднолетний русский олигарх, который заработал состояние, выступая посредником в сделках по продаже списанного ядерного оружия через Китай; человек, покинувший свою страну, чтобы поселиться в одном из обширных поместий Хэмптона, где он тут же оказался объектом судебного преследования за неуплату налогов, невыплату жалованья своим работникам и несоблюдение городских установлений.
Может ли кто-нибудь, посмотрев на три эти жертвы, сказать, что между ними нет ничего общего? Анализ «Пост» демонстрирует вопиющую общность: все трое начисто лишены человеческой порядочности.
Эти три «жертвы» невероятно богаты, скандально порочны и достойны всяческого осуждения. Не нужно быть специалистом в судебной психологии, чтобы найти соединяющую их ниточку: они не имеют никаких искупительных качеств. Мир стал бы лучше, если бы они перестали существовать. Они – само воплощение всего худшего, что несет в себе сверхбогатство.
Так каким может быть мотив для убийства этих троих? Теперь это представляется очевидным. Эти убийства вполне мог совершить человек, взявший на себя роль судьи, присяжных и палача одновременно; человек явно не в своем уме, возможно, религиозный или моральный абсолютист, который выбирает жертв именно потому, что они воплощают собой наиболее отвратительные, непотребные стороны современного мира. А в каком еще месте искать такие иконы порочности, как не в Нью-Йорке, среди одного процента самых богатых его жителей? А в каком еще месте сеять месть, превращать (в буквальном смысле) Готэм[16] в Город вечной ночи?
Хотя три жертвы убиты разными способами, все они были обезглавлены. Обезглавливание – самый древний и чистый вид наказания. Головорез поражает своих жертв мечом справедливости, косой божественного гнева и отправляет их души на вечные муки.
И какой же урок должен извлечь Нью-Йорк из этих убийств? Возможно, Головорез проповедует городу нормы морали. Эти убийства – предупреждение Нью-Йорку и стране. Предупреждение имеет две составные части. Первая часть имеет отношение к образу жизни жертв, и она гласит: «Вы, принадлежащие к одному проценту, образумьтесь, пока не поздно». Вторая часть предупреждения касается того, что Головорез выбирает жертв среди самых неуязвимых, защищенных и охраняемых среди нас. И эта часть предупреждения гласит: «Никто не может чувствовать себя в безопасности».


27

Д’Агоста никогда не любил больницы. И это было нечто большее, чем неприязнь; оказавшись в больнице со всеми ее блестящими поверхностями и лампами дневного света, с ее суетой, бибиканьем приборов, воздухом, пропитанным запахами медицинского спирта и плохой еды, он начинал чувствовать себя физически больным.

А в особенности ему досаждало, что в больницу нужно тащиться в пять утра в Рождество, чтобы допросить сумасшедшего кретина, стреляющего в полицейских. С каким бы пониманием ни относилась к нему Лора (она ведь и сама была капитаном нью-йоркской полиции), это не мешало ей возмущаться, что он ночь за ночью отсутствует, а вернувшись домой, способен только на то, чтобы рухнуть без чувств на кровать, потом встать и снова мчаться по делам – и это в утро Рождества, ни больше ни меньше, даже не выпив кофе и оставив Лоре вместо себя лишь несколько купленных наспех подарков.

Д’Агоста нашел Лэшера в палате в специальном режимном крыле Бельвью, под охраной четырех полицейских и медицинской сестры, маячившей поблизости. Этот псих получил серьезные раны, и докторам потребовалось более двадцати четырех часов для стабилизации его состояния в достаточной степени, чтобы он мог отвечать на вопросы. Теперь было ясно, что он выживет, в то время как подчиненный д’Агосты, Хаммер, находился в реанимации, по-прежнему между жизнью и смертью.

Лэшер был еще слаб, но ранения не выбили дурь из его головы. В течение пятнадцати минут на любой, самый обыденный вопрос д’Агосты следовал ответ, быстро сбивавшийся в сторону химиотрасс[17], убийства Кеннеди, проекта «МК Ультра»[18]. Парень был полным психом. Но с другой стороны, у него отсутствовало алиби по убийству Кантуччи. Несколько раз он противоречил сам себе, пытаясь рассказать, где находился и что делал в ночь убийства и в предшествующий день. Д’Агоста почти не сомневался, что тот ему врет, но в то же время этот тип настолько слетел с катушек, что трудно было представить, как он проворачивает столь ловкое убийство, каким бы опытным технарем он ни был.

А помимо всего прочего, Пендергаст на свой обычный манер куда-то исчез – не отвечал ни на эсэмэски, ни на электронные письма, ни на телефонные звонки.

– Давайте еще раз, – сказал д’Агоста. – Вы говорите, что восемнадцатого декабря вы весь день провели в своей квартире, сидели в онлайне, и ваша интернет-история может это подтвердить.

– Я вам говорю, чел, что…

Д’Агоста перебил его:

– Мы проверили вашу историю интернет-поиска за этот день, но компьютер досконально вычищен. Вопрос: почему вы стерли архив?

Лэшер закашлялся и поморщился:

– Я предпринимаю немало усилий, чтобы сохранить в тайне мою историю поисков, потому что вы, ребята из власти…

– Но вы сказали, будто ваша интернет-история может подтвердить, «что я весь день и всю ночь был в онлайне».

– Так бы оно и было! так бы оно и было, если бы дроны правительства, цифровые прослушки, трансмиттеры мозговых волн не принуждали меня принимать крайние меры для самозащиты…

– Лейтенант, – вмешалась сестра, – я вас предупреждала: этого человека нельзя волновать. Он все еще очень слаб. Если вы будете давить на него, то я буду вынуждена прекратить допрос.

Д’Агоста услышал перешептывание у себя за спиной, повернулся и увидел в дверях Пендергаста, пытающегося войти в палату. Наконец-то! Не обращая внимания на сестру, он обратился к Лэшеру:

– Значит, ваше доказательство – никакое не доказательство. Скажите, есть ли в доме кто-нибудь, кто мог бы подтвердить, что вы провели в своей квартире весь день.

– Конечно.

Пендергаст уже вошел в палату.

– Кто?

– Да ваши же.

– Это как?

– Вы же столько месяцев меня ведете, отслеживаете каждый шаг. Вы знаете, что я не убивал Кантуччи!

Д’Агоста покачал головой и повернулся к Пендергасту:

– Вы хотите что-нибудь спросить у этого чокнутого?

– Не напрямую. Но позвольте мне спросить у вас, Винсент: вы получили результаты анализа крови мистера Лэшера.

– Разумеется.

– И результаты на гидрохлорид метамфетамина положительные?

– Да, черт побери. Накачан до одурения.

– Я так и думал. Выйдем в коридор?

Д’Агоста последовал за ним из палаты.

– Мне не требуется задавать никаких вопросов, – сказал Пендергаст, – потому что парень не виновен в убийстве Кантуччи.

– И откуда вы это знаете?

– Я нашел крошку метамфетамина в его квартире. Крупные желтоватые, похожие на соль кристаллы – я немедленно опознал их как особый сорт, если можно так сказать, известный своей кристаллической формой, цветом и постоянством. Я провел быстрое расследование и установил, что Управление по борьбе с наркотиками вело наблюдение за изготовителем мета этой разновидности, готовилось его арестовать и что продукт продавался в одном ночном клубе. И один мой коллега организовал мне просмотр видео, записанных УБН на входах и выходах в тот ночной клуб. Там отчетливо видно, как Лэшер вошел в клуб, потом вышел сорок минут спустя, явно с покупкой… и точно в то время, когда был убит Кантуччи.

Д’Агоста уставился на него, потом рассмеялся и покачал головой:

– Вот зараза. Это не Бо, это не Ингмар, это не Лэшер – все приличные наводки коту под хвост. Мне кажется, что я бесконечно закатываю на вершину горы бочку с дерьмом.

– Мой дорогой Винсент, Сизиф гордился бы вами.

Когда они вышли из Бельвью, большой пикап нью-йоркской «Пост», развозящий утреннюю газету, остановился на зебре и водитель выкинул толстенную стопку газет на тротуар рядом с ними. Заголовок кричал:

ОБЕЗГЛАВЛИВАТЕЛЬ ВЫЯВЛЕН!!

28

– Это первое, – сказал Синглтон, выходя вместе с д’Агостой из муниципального здания, чтобы совершить небольшую прогулку от Уан-Полис-Плаза до здания городской администрации.

Стояло солнечное, дьявольски холодное утро, температура понизилась до минус двенадцати градусов. Но снег пока так и не выпал.

Д’Агоста пребывал в ужасе. Его никогда прежде не вызывали в офис мэра, тем более вместе с его капитаном.

– И что нас там ждет?

– Вряд ли что-то хорошее, – ответил Синглтон. – И даже не просто плохое. Скорее всего, нас ждет кошмар кошмарный. Обычно мэр доносит свою точку зрения через комиссара. Как я уже сказал, это первое. Ты видел, как он смотрел после пресс-конференции?

Дальше они шли молча – свернули в Сити-Холл-парк и вошли в роскошный, выполненный в неоклассическом стиле холл здания городской администрации. Швейцар в сером, ожидающий их прихода, провел их вверх по лестнице, потом по просторному и пугающему мраморному коридору, увешанному темными картинами, к двойным дверям. Их провели в наружный кабинет, а оттуда прямо в кабинет мэра. Без всякого ожидания.

Без всякого ожидания. Д’Агосте это показалось худшим из предзнаменований.

Мэр стоял за столом, на котором лежали два аккуратно сложенных номера «Пост»: вчерашний, с большой историей Гарримана, и утренний номер, с продолжением того же автора.

Мэр не предложил им сесть и не подал руки.

– Итак, – произнес он своим низким гудящим голосом, – на меня давят со всех сторон. Вы сказали, что у вас есть наводки. Мне необходимо знать, на каком мы свете. Мне нужны последние подробности.

Синглтон предварительно дал понять д’Агосте, что говорить будет он, как ведущий следствие. Если только мэр не обратится напрямую к Синглтону.

– Мэр Делилло, спасибо за вашу озабоченность… – начал д’Агоста.

– Давайте без этой фигни, говорите по делу.

Д’Агоста набрал в грудь побольше воздуха:

– Значит так… – Он решил не вешать мэру лапшу на уши. – Если откровенно, то дела обстоят неважно. Вначале у нас появилось несколько зацепок, некоторые из них казались перспективными, но все они никуда не привели, как это ни печально.

– Наконец-то я слышу откровенный разговор. Продолжайте.

– В первом случае у нас были все основания подозревать отца ребенка, которого жертва сбила насмерть и скрылась с места происшествия. Но у него стопроцентное алиби. Во втором случае мы были уверены, что это совершил кто-то из тех, кто имел отношение к установке охранной сигнализации в доме жертвы. Да что говорить, мы в этом до сих пор уверены, но три наиболее вероятных подозреваемых оказались ни при чем.

– А что с этим парнем, Лэшером, который подстрелил одного из ваших копов?

– У него алиби.

– А именно?

– Он попал в объектив камеры Управления по борьбе с наркотиками ровно во время убийства.

– Господи боже. А третье убийство?

– Лаборатории еще работают с уликами. Мы обнаружили катер, на котором скрылся убийца, – конечно, угнанный. Но похоже, это тупиковый путь. В катере никаких улик, как и в гавани, откуда его угнали. Однако мы получили четкий отпечаток обуви убийцы. Тринадцатый размер.

– Что еще?

Д’Агоста замялся:

– Что касается серьезных зацепок, это все.

– Все? Один дурацкий отпечаток? Вы это хотите мне сказать?

– Да, сэр.

– А ФБР? У них что-нибудь есть? Они не утаивают от вас информацию?

– Нет. Мы прекрасно понимаем друг друга. Похоже, они озадачены не меньше нас.

– А как насчет поведенческого подразделения ФБР, этих психологов, которые вроде бы способны по мотивации составить профиль личности? У них есть что-нибудь?

– Пока нет. Мы, конечно, предоставили им все наши материалы по делу, но обычно составление профиля занимает около двух недель. Однако мы настойчиво попросили их поторопиться и надеемся получить что-нибудь через пару дней.

– Через пару дней? Господи Исусе.

– Я сделаю все возможное, чтобы их поторопить.

Мэр схватил вчерашний номер «Пост» и помахал перед ними:

– А это что? Что за история Гарримана? Почему вы сами не увидели такие возможности? Почему нужен какой-то треклятый репортер, чтобы выдвинуть убедительную гипотезу?

– Мы, безусловно, рассматриваем такой вариант.

– Рассматриваете. Рассматриваете! У меня три тела. Три обезглавленных тела. Три богатых, печально известных обезглавленных тела. И у меня полицейский между жизнью и смертью. Мне не нужно рассказывать вам, как на меня давят.

– Мистер мэр, пока не существует никаких убедительных свидетельств в пользу версии Гарримана о том, что это некий мститель, но мы ведем следствие и в этом направлении, как и во многих других.

Мэр с отвращением бросил газету на стол:

– Версия, согласно которой какой-то псих объявил крестовый поход и выносит приговоры злодеям, задела людей за живое. Вы ведь понимаете, да? Многие люди в городе – важные люди – начинают нервничать. А есть другие – они сочувствуют убийце, видят в нем кого-то вроде серийного Робин Гуда. Мы не можем допустить, чтобы эта угроза проникла в социальную ткань общества. Тут вам не какое-нибудь захолустье вроде Кеокука или Покателло, это Нью-Йорк, где все живут под солнцем в гармонии, где самый низкий уровень преступности в Америке. Я не допущу, чтобы эти достижения были уничтожены в мою каденцию. Вы меня поняли? Не в мою каденцию.

– Да, сэр.

– Нелепость какая-то. Сорок детективов, сотни патрульных полицейских – и один отпечаток обуви! Если я не увижу немедленно результаты, вы дорого заплатите, лейтенант. И капитан. – Он ударил по столу крупной рукой с выступающими венами, перевел взгляд с одного на другого. – Дорого заплатите!

– Мистер мэр, мы выложимся по полной, я вам обещаю.

Мэр глубоко вздохнул, отчего его крупная фигура стала еще крупнее, потом выдохнул мощную струю воздуха:

– Тогда идите и принесите мне что-нибудь получше, чем какой-то дурацкий отпечаток.

29

Когда Альвес-Ветторетто вошла в логово босса на верхнем этаже башни «ДиджиФлад», Антон Озмиан сидел за своим столом, яростно стуча по клавишам ноутбука. Не переставая печатать, он поднял глаза, оглядел свою помощницу через очки в металлической оправе и почти незаметно кивнул. Она села в кресло из кожи и хрома и замерла в ожидании. Озмиан продолжал печатать – иногда быстро, иногда медленно – еще минут пять. Наконец он отодвинул от себя ноутбук, оперся локтями о черный гранит и уставился на своего адъютанта.

– Захват «Secure SQL»? – спросила Альвес-Ветторетто.

Озмиан кивнул, массируя седеющие волосы на висках:

– Нужно было проверить, на месте ли отравленная пилюля.

Она кивнула в ответ. Ее босс любил враждебные захваты не меньше увольнения своих сотрудников.

Озмиан вышел из-за стола и сел в другое кресло из кожи и хрома. Его высокая худая фигура была натянута, как струна, и Альвес-Ветторетто могла догадаться о причинах этого.

Озмиан показал на таблоид, лежавший на столе между ними, – рождественский номер «Пост».

– Я полагаю, вы это видели, – сказал он.

– Видела.

Предприниматель поднял газету, брезгливо поморщившись, словно держал в руках собачьи экскременты, и открыл ее на третьей странице.

– «Грейс Озмиан, – процитировал он с плохо сдерживаемой яростью, – двадцатитрехлетняя бездельница, не имеющая других интересов, кроме как тратить деньги папочки, предаваться незаконному употреблению наркотиков и вести паразитический образ жизни до тех пор, пока в суде ей не дали по рукам за то, что она в пьяном виде за рулем сбила восьмилетнего мальчика и скрылась с места происшествия, после чего мальчик умер». – Неожиданным свирепым движением он разорвал таблоид на две части, потом на четыре и пренебрежительно швырнул обрывки на пол. – Этот Гарриман не хочет оставить ее в покое. Я дал ему шанс заткнуться и жить дальше. Но этот ублюдок-говноед продолжает макать меня в дерьмо, марая доброе имя моей дочери. Что ж, его шанс пришел и ушел.

– Хорошо.

– Вы знаете, о чем я говорю, верно? Пришло время прихлопнуть его, прихлопнуть, как комара. Я хочу, чтобы этот грязный пасквиль стал последним, что напишет этот мерзавец о моей дочери.

– Я понимаю.

Озмиан посмотрел на свою помощницу:

– Вы действительно понимаете? Я не имею в виду просто напугать его. Я хочу, чтобы он был нейтрализован.

– Я вам гарантирую.

Губы на узком лице Озмиана дрогнули в неком подобии улыбки.

– Я предполагаю, что после нашего прошлого разговора вы продумали надлежащий ответ.

– Конечно.

– И?..

– У меня есть кое-что исключительное. Нечто такое, что позволит не только достичь желаемой цели, но и выполнить это с иронией, которую вы оцените.

– Я знал, что на вас можно положиться, Изабель. Расскажите мне, что у вас на уме.

Альвес-Ветторетто начала объяснять, Озмиан откинулся на спинку кресла, слушая ее бесстрастный, четкий голос, рассказывающий о самом аппетитном плане. По мере того как она говорила, улыбка вернулась на его лицо, только теперь это была искренняя улыбка, которая задержалась надолго.

30

Брайс Гарриман начал подниматься по ступенькам главного входа в здание «Нью-Йорк пост», потом остановился. За последние годы он тысячи раз поднимался по этим ступеням. Но сегодня утром все было как-то иначе. Сегодня утром, в день подарков, его вызвали в кабинет редактора Пола Петовски на незапланированный разговор.

Это было необычно. Петовски не любил разговоры – он предпочитал стоять посреди отдела новостей и выкрикивать команды с пулеметной скоростью, раздавая сотрудникам газеты поручения, задания и указания, словно разбрасывая конфетти. Из своего опыта Гарриман знал, что Петовски вызывает к себе в кабинет всего по двум причинам: либо устроить разнос, либо уволить.

Он преодолел последние ступеньки и вошел через вращающиеся двери в холл. Не в первый уже раз после вчерашнего дня его посещали сомнения в связи с этой статьей и гипотезой, ее породившей. Нет, естественно, статья была проверена и одобрена перед публикацией, как и ее продолжение, но по испорченному телефону до него дошло, что публикация вызвала сильную реакцию. Но какого рода реакцию? Произвела не тот эффект, какой ожидался? Вызвала ответный удар? Гарриман шагнул в кабину лифта, мучительно сглотнул слюну и нажал кнопку девятого этажа.

Он вошел в отдел городских новостей – там стояла необычная тишина. Для Гарримана тишина имела зловещий скрытый смысл, она словно наблюдала, слушала, будто сами стены ожидали какого-то происшествия. Господи боже, неужели он и вправду жутко накосячил? Его версия казалась такой убедительной, но он ведь и прежде иногда ошибался. Если его попросят из «Пост», ему придется уехать из Нью-Йорка, чтобы найти работу в журналистике. А поскольку газеты повсюду теряют тиражи и сокращают расходы, найти другую работу даже с его репутацией будет ох как нелегко. Хорошо, если возьмут куда-нибудь освещать собачьи гонки в Дубьюке.

Кабинет Петовски находился в заднем конце огромного помещения новостного отдела. Дверь была закрыта, жалюзи на окне опущены – еще один плохой знак. Гарриман петлял между столами, обходил людей, делавших вид, что они ужасно заняты, но все равно не мог отделаться от ощущения, что стоит ему пройти, как все принимаются сверлить глазами его спину. Он посмотрел на часы – десять. Назначенное время.

Он подошел к двери и неуверенно постучал.

– Да? – раздался хрипловатый голос Петовски.

– Это Брайс, – сказал Гарриман, изо всех сил стараясь не пустить петуха.

– Входите.

Гарриман повернул ручку, толкнул дверь, шагнул внутрь и остановился. Он даже не сразу понял, что видит перед собой. В маленьком кабинете оказалось полно народу: там был не только Петовски, но и его босс – заместитель главного редактора, потом ее босс – главный редактор – и даже сам Уиллис Бивертон, старый, раздражительный издатель. Увидев Гарримана, все они разразились аплодисментами.

Словно во сне, он слушал эту овацию, чувствовал, как ему пожимают руки, похлопывают по спине.

– Блестящая работа, сынок, – сказал издатель Бивертон, обдав его сигарным выхлопом. – Просто блестящая!

– Вы в одиночку удвоили наш розничный тираж, – подхватил Петовски, и его привычный хмурый взгляд сменила скупая улыбка. – Это лучший рождественский номер, какой у нас был почти за двадцать лет.

Несмотря на ранний час, кто-то открыл бутылку шампанского. Последовали тосты, рукоплескания и панегирики. Короткую речь произнес Бивертон. Потом они выстроились в очередь, и каждый, подходя к Гарриману, поздравлял его и уступал место следующему. Через минуту кабинет опустел – остались только Гарриман и Петовски.

– Брайс, вы вытащили большую рыбу, – сказал Петовски. Он зашел за свой стол и налил себе остатки шампанского в пластиковый стакан. – Репортеры, случается, всю жизнь ищут что-нибудь такое. – Он допил шампанское и бросил стаканчик в корзину. – Долбите и дальше эту историю с Головорезом, вы меня слышите? Долбите до конца.

– Я так и собирался сделать.

– Но у меня есть к вам предложение.

– Да? – сказал Гарриман, внезапно насторожившись.

– Эта ваша установка, один процент против девяноста девяти. Она по-настоящему задела за живое. Продолжайте развивать эту идею. Сосредоточьтесь на одном проценте хищников, на том, что они делают с городом. Парни вроде Озмиана в своих стеклянных башнях считают себя выше всех остальных. Станет ли город игровой площадкой для сверхбогатых, тогда как остальным едва удается заработать на жизнь внизу, в темноте? Вы поняли мою мысль?

– Конечно.

– А та фраза, которую вы использовали в последнем абзаце, – «Город вечной ночи». Просто здорово. Чертовски хорошо. Сделайте из этих слов что-нибудь вроде мантры, вставляйте их в каждую следующую статью.

– Непременно.

– Да, кстати, с сегодняшнего дня я повышаю вам жалованье на сто долларов в месяц.

Он перегнулся через стол и прощальным хлопком по спине выпроводил Гарримана из кабинета.

Гарриман вышел в просторное помещение редакции. Его плечи гудели от крепкого удара Петовски. Он оглядел море лиц, взирающих на него, – в особенности отметил кислые мины своих молодых конкурентов – и начал ощущать что-то вроде внутреннего сияния, переполненный чувством, которого он не испытывал никогда прежде. Это было полное, всепоглощающее торжество.

31

Болдуин Дей открепил внешний жесткий диск емкостью в пять терабайт от своего настольного компьютера, сунул его в портфель и отправился в короткое путешествие на верхний этаж здания Приморского финансового центра близ Бэттери-парка. Он совершал это путешествие один раз в день, перемещая драгоценные сведения, благодаря которым компания «ЛФХ Файнэншл» неслась по хайвею прибылей и сверхприбылей. На том жестком диске были имена и личные сведения о многих тысячах людей, которых исследования его команды по маркетинговой информации определили как потенциальных клиентов, или «полковников» – так они называли этих людей в лабиринте боксов колл-центра, занимавшего три этажа Приморского комплекса. Потенциальные клиенты были преимущественно отставные ветераны и супруги солдат на активной службе. Самыми драгоценными из «полковников» были вдовы ветеранов, владевшие домами с погашенной ипотекой. Каждый день ровно в четыре часа пополудни Дей приносил жесткий диск в административный офис на верхнем этаже, где располагались кабинеты основателей и соуправляющих фирмы – Гвен и Рода Берч. Берчи просматривали список потенциальных клиентов, у них был нюх, и они выуживали лучшее из огромного массива данных. Потом они передавали отредактированные и аннотированные списки в просторный зал прессинговых операций, и тут их брали в работу, обзванивали тысячи «полковников», пытались сделать из них клиентов, хотя правильнее было бы называть их «лохами». Оператор прессингового зала должен был уболтать не менее восьми клиентов в день или сорока в неделю, иначе его увольняли.

Дей подыскивал себе другую работу чуть ли не с того самого момента, когда понял, чем на самом деле занимается компания. Ему отчаянно хотелось уйти из «ЛФХ», и не потому, что ему не доплачивали или заставляли работать по ночам (в этом смысле он ни на что не жаловался), а потому, что он не хотел участвовать в том разводилове, которым здесь занимались. Когда он только поступил в «ЛФХ» в качестве главы отдела аналитики (какое громкое название!) и понял, что тут происходит, ему стало нехорошо. Это было против всех правил.

И конечно, помимо всего прочего, не исключалась вероятность того, что власти могут проявить интерес к махинациям «ЛФХ». В конечном счете ведь он работал на Берчей, а не на кого-то другого.

Эти мысли не давали ему покоя, когда он вошел в тесную кабину лифта, провел своей магнитной карточкой-пропуском по считывателю и нажал кнопку верхнего этажа. Мерам безопасности в компании уделялось повышенное внимание с того самого дня, когда отставной солдат, получивший мозговую травму в Ираке от взрыва самодельной бомбы, ворвался в холл с пистолетом, ранил трех человек, после чего застрелился. Его фамилия была в одном из тех списков, которые Дей принес наверх за три месяца до стрельбы. Именно столько времени потребовалось «ЛФХ», чтобы отобрать у парня дом, – три коротких месяца. Но и после стрельбы в практике и мотивах «ЛФХ» ничего не изменилось, если не считать того, что был введен фанатический режим безопасности, а в воздухе повисло сгущающееся ощущение паранойи. Часть режима безопасности состояла в изоляции и раздроблении компьютерных сетей, и именно по этой причине Дею приходилось передавать информацию в административный блок на старинный манер – приносить собственноручно.

Двери лифта открылись, и он вышел в изящный холл верхнего этажа Приморского центра. Берчи не поскупились, и здесь царила атмосфера чрезмерной роскоши: панели темного дерева, позолота, искусственный мрамор, ковры, в которых утопали ноги, фальшивые картины старых мастеров на стенах. Дей прошел через холл, кивая секретарям, опять провел карточкой по сканеру рядом с дверью, по сигналу приставил палец к другому сканеру, после чего деревянная дверь открылась, и он вошел во внешний административный кабинет, где кипела жизнь – приходили и уходили секретари и помощники. В «ЛФХ Файнэншл» наступило самое напряженное время дня, когда из прессингового центра поступали контракты.

Дей улыбался, кивал разным секретарям и помощникам, продолжая продвигаться к личному кабинету Берчей.

Перед дверью он зарегистрировался у Айрис, самого большого начальника головного офиса. Айрис была стреляным воробьем, здравомыслящей особой, «хорошим парнем», как говорится. Любому, кто хочет выжить, работая так близко к Берчам, приходится быть способным и жестким.

– У Берчей, кажется, конференция, – сказала она ему. – По крайней мере, Роланд вышел несколько минут назад.

– Вы знаете, что я должен доставлять это лично.

– Просто предупреждаю вас, только и всего. – Она посмотрела на него поверх очков и мимолетно улыбнулась.

– Спасибо, Айрис.

Он прошел по роскошному ковру к двойным дверям, которые вели во внутреннее святилище, и взялся за медную ручку. Он всегда ощущал что-то вроде боли в последний момент перед тем, как войти. За дверьми располагалось золоченое уродство – пространство, изобилующее золотым и черным цветом и занимаемое двумя воистину ужасными троллями. В девяти случаях из десяти они даже не удостаивали его взглядом, когда он передавал им диск, но время от времени отпускали какое-нибудь пренебрежительное замечание, а несколько раз шерстили его за какое-то надуманное нарушение.

Дей попытался повернуть ручку, но оказалось, что дверь заперта. Это было необычно.

– Айрис! – позвал он, поворачиваясь. – Дверь заперта.

Секретарь наклонилась к интеркому на ее столе и нажала кнопку:

– Мистер Берч? Пришел мистер Дей, принес данные.

Она подождала, но ответа не последовало.

– Мистер и миссис Берч? – снова обратилась она.

Ответа опять не последовало.

– Наверно, интерком испортился.

Айрис поднялась, резво подошла к двери и громко стукнула два раза.

Подождала.

Опять стукнула два раза, и опять.

Снова ожидание.

– Как странно. Я знаю, что они там.

Она подергала ручку, подергала еще раз. Потом взяла электронную карточку, висевшую у нее на шее, провела по сканеру, приложила палец.

Раздался щелчок, и дверь открылась.

Дей последовал за Айрис в пышное и вульгарное пространство кабинета. На миг ему показалось, что здесь по-новому оформили интерьер – в красном цвете. Потом он понял, что видит кровь, больше крови, чем он когда-либо видел в жизни; он даже представить себе не мог, что может быть столько крови в двух обезглавленных телах, лежащих на пропитанном кровью ковре у него под ногами.

Дей услышал «ох» и повернулся как раз вовремя, чтобы подхватить Айрис: у нее подкосились ноги, и она начала падать на пол. Он вытащил ее из кабинета, хлюпая туфлями по пропитанному влагой ковру. Дверь за ним автоматически закрылась, когда он уложил Айрис на диван в приемной, к внезапному испугу всех, кто там находился. Потом он отыскал место для себя и сел, опустив голову на трясущиеся руки.

– Что такое? – резко спросила одна из секретарей. – Что случилось?

Туман в голове мешал Дею говорить. Но для него было уже очевидно, что именно случилось.

– Да что там такое? – повторила она, пока он пытался прогнать туман из головы, чтобы ответить.

Вокруг них начали собираться люди, другие нерешительно подошли к двери внутреннего кабинета.

– Бога ради, скажите нам, что случилось!

Другие находившиеся в приемной бросились к двери внутреннего кабинета и попытались ее открыть, но дверь автоматически заперлась, когда закрылась.

– Месть, – выдавил из себя Дей. – Месть случилась, вот что.

32

У входа на верхний этаж, рядом с лифтом, криминалисты установили блок-стеллажи с защитными костюмами, масками, перчатками и бахилами. Лейтенант д’Агоста облачился по полной, как и Пендергаст. Д’Агоста не мог не отметить, что агент неважно выглядит в таком одеянии, очень неважно. В сочетании с его бледной кожей и тощей фигурой мешковатый халат походил, скорее, на саван.

Они зарегистрировали свое появление при входе, где их ждал сержант Карри, уже натянувший костюм. Весь этаж получил статус места преступления, и криминалисты вовсю занимались делом, многие на четвереньках, собирая находки пинцетами и укладывая их в пробирки и полиэтиленовые пакеты на молнии. Одевшись, д’Агоста остановился, чтобы посмотреть на их работу. Вид у них был профессиональный, в высшей степени профессиональный. Конечно, при появлении начальства и ФБР на месте преступления все устраивали для них представление, но эти криминалисты были лучшими в нью-йоркской полиции, и их профессионализм все могли увидеть в деле. Как ему хотелось, чтобы они нашли что-нибудь, что он мог бы предъявить мэру. И предъявить побыстрее. Новое двойное убийство, скорее всего, означало, что дело у него заберут, если его команда не продемонстрирует серьезного прогресса. Если повезет, они узнают что-нибудь от этой парочки, которая обнаружила тела.

Д’Агоста огляделся и заметил:

– Не самое удобное место для совершения убийства.

Пендергаст наклонил голову:

– Может быть, это и не убийство, строго говоря.