Рекс Стаут

Великая легенда

Глава 1

«Ты — вестник!»

Я начну повествование, назвав свое имя. Попытка скрыть его была бы тщетной, но, даже окажись она успешной, это все равно не привело бы ни к чему хорошему. Те, кому уже известна моя история, найдут здесь оправдания моих поступков, а остальные познакомятся с новыми друзьями, красивыми женщинами и героями.

Я — Идей, брат Фегея, сын Дара[1]].

Хоть я и надеюсь прожить много мирных лет в рощах горы Ида[2]], но, покуда дышу, никогда не забуду тот кровавый день в поле близ извилистого Симоиса[3]], который ныне течет мимо развалин Трои[4]].

Ахилл, надежда греков, не покидал своего шатра[5]].

Одиссей[6]] и Аякс[7]] тоже не появлялись — по слухам, они совещались в шатре Агамемнона[8]], главнокомандующего греков. Мы же в Трое отдыхали после утреннего посещения храма Аполлона[9]]. Все было спокойно.

Незадолго до полудня я вместе с моим другом Киссеем и моим братом Фегеем присоединился к толпе, заполнившей площадь перед Скейскими воротами[10]].

Старый Антенор[11]] по пути на башни остановился поговорить с нами. В тот день ничто не предвещало битвы, и наша беседа касалась лишь незначительных тем.

Толпа стариков, женщин и детей с беспокойством ожидала дальнейших событий.

Внезапно среди часовых у ворот началось движение, и толпа насторожилась. Начальник стражи приказал освободить проход. В следующий момент массивные железные створки распахнулись, пропуская царского гонца верхом на взмыленной лошади. Он был покрыт потом и пылью, а на его одежде виднелись пятна крови.

Натянув поводья, гонец сообщил командиру стражи:

— Диомед[12]] выехал в поле на своей колеснице и косит троянцев, как буря — фракийскую[13]] пшеницу! — Он пришпорил коня, хрипло крича: — Дайте дорогу ко дворцу!

Его слова слышали все, и сразу же раздался гул тысячи голосов. Сжатые кулаки взлетали к небу; отовсюду доносились крики страха и отчаяния. Командир стражи отправил трех гонцов в разные части города на поиски Гектора[14]]. Фегей, стоявший рядом со мной, повернулся и со вздохом промолвил:

— Боюсь, брат мой, великий Зевс[15]] гневается на Трою.

Я пожал плечами. Пускай святоши вроде Фегея страшатся гнева Зевса. Что касается Диомеда, я никогда не был о нем высокого мнения, считая его самым никудышним из всех греческих царей.

Я высказал это Фегею, и меня услышал старый Антенор.

— Мальчик, — строго сказал он, ибо тогда мне было всего двадцать два года, — не следует глумиться над великим героем, даже если он грек.

Я хранил почтительное молчание, так как Антенор был вполне достойным стариком. Но когда вмешался прохожий, воздавая хвалы Диомеду и выражая опасение, что он обратит троянцев в бегство, я не смог сдержаться.

— Как? — воскликнул я. — Бояться Диомеда? Да кто такой этот Диомед? Слушая эти разговоры, можно подумать, будто он что-то собой представляет! Хотел бы я оказаться сейчас на расстоянии копья от него!

Меня услышали многие — в том числе старый Антенор.

— Хвастун! — буркнул он, отвернувшись, и я заметил улыбки на лицах тех, кто стоял рядом с ним.

Кровь ударила мне в голову.

— Ты поведешь колесницу, брат? — спросил я у Фегея.

Он кивнул, понимая, что я имею в виду.

Спустя десять минут мы вывели нашу колесницу и были готовы ехать на поле.

Нас окружила разношерстная толпа — одни желали нам удачи и предлагали помощь, другие изрекали мрачные пророчества. Я слышал, как один парень бился об заклад, что ни я, ни Фегей не вернемся живыми, но это вызвало у меня лишь презрительную усмешку.

Кисеей улыбнулся мне, но, когда он посмотрел на моего брата, в его глазах появилось странное выражение.

Фегей, всегда жаждущий битвы, занял место возницы. Я вскочил в квадригу, и мы устремились в поле через открытые ворота, слыша крики толпы:

— Смотрите на Фегея и Идея!

В их голосах звучало презрение, но меня это не заботило. Мой атеизм был известен всей Трое, а неверие не было популярным на девятом году великой осады.

Пыль сражения наполнила наши ноздри, затрудняя видимость, как только мы выехали через внешние ворота города. Проехав через задние ряды воинов, мы наконец смогли разобраться в происходящем. Справа и слева кипела битва, а в центре открывалось пространство, охраняемое, как нам показалось, отрядом троянцев. Повинуясь моему указанию, Фегей направил туда нашу колесницу.

Проезжая мимо воинов, я слышал их предупреждающие крики:

— Берегитесь Диомеда! В его руке сила Паллады![16]]

Я презрительно усмехнулся и велел Фегею ехать дальше.

Слева внезапно появилось облако пыли. Это была колесница, приближающаяся со скоростью ветра. Отовсюду раздавались крики:

— Диомед!

Вскоре стали различимыми лошади, возница и сам Диомед. Фегей погнал лошадей, а я держал наготове копье. Мне казалось невероятным, что Диомед попадет в цель с первой попытки, а что до остального — я рассчитывал на быстроту наших коней, которых отец привез из Фракии и которым не было равных во всей Трое. Мы приближались к колеснице грека.

Неожиданно, к моему удивлению, колесница притормозила, и воин спрыгнул на землю. Он был облачен в сверкающие доспехи и держал в одной руке щит, а в другой дротик. В тот же момент Фегей натянул поводья, держа копье в свободной руке.

Спешившийся грек шагнул к нам и крикнул:

— Храбрые троянцы, перед вами Диомед, сын Тидея!

Его намерение было достаточно очевидным — он хотел, чтобы я тоже сошел с колесницы и встретился с ним пешим. Но, слава богам, я был не так глуп! Если грек настолько опрометчив, тем хуже для него. Я пригнулся за бортом колесницы, готовый атаковать его, как только он метнет свой дротик.

Но нетерпеливый Фегей мгновенно срезал мой план.

Этот день, безусловно, стал бы для Диомеда последним, если бы не поспешность моего брата. Привстав с сиденья, он метнул копье в грудь Диомеда.

Грек отбил копье щитом, пошатнулся, но сразу же восстановил равновесие и отвел назад дротик. Опасаясь, что он целит в меня, я прижался к днищу колесницы. Дротик просвистел в воздухе, и я услышал крик моего брата. Подняв взгляд, я успел увидеть, как Фегей вниз лицом падает на землю с дротиком в груди.

Когда Фегей упал, я увидел окровавленный наконечник — острие вышло наружу между лопатками.

Я утверждаю, что мои последующие действия были продиктованы разумом, а те, кто считает иначе, пускай дают советы глупцам, ибо сами являются таковыми. Лошади, лишившись возницы, стали неуправляемыми, а колесница — бесполезной.

Соскочив наземь, я в два прыжка оказался рядом с Фегеем. При виде его остановившегося взгляда и неподвижного тела я сразу понял, что он мертв.

Повернувшись, я увидел приближающегося ко мне Диомеда. В слепой ярости бросив в него копье, я пустился наутек. Над головой у меня просвистел дротик, и я услышал бешеный рев Диомеда, но не стал останавливаться, чтобы разобрать слова.

Все слышали, как говорят, будто Зевс скрыл мое отступление облаком дыма. Можете догадаться, что я думаю о подобном вздоре. Облако в самом деле было, но не дыма, а пыли, взбитой ногами троянцев, напуганных гибелью моего брата и моим вынужденным бегством. Я всегда говорил, что худший недостаток моих соотечественников — привычка улепетывать, как зайцы, при малейшей опасности.

Пробившись сквозь ряды воинов, я добрался наконец до городских ворот и направился к дворцу, все еще ошеломленный внезапно обрушившимся на меня несчастьем. Я рассчитывал найти у дворца Антенора и возложить на него обязанность сообщить печальные новости Дару — моему отцу. Они были старыми друзьями.

Но мне не повезло. Миновав Дореонскую площадь и пройдя через мраморные ворота, я внезапно столкнулся с почтенным родителем. При виде меня его лицо прояснилось, и он бросился ко мне, уронив свой посох:

— Идей! Сын мой! А где Фегей? — Поняв по моему взгляду, что случилась беда, отец разжал объятия и отшатнулся. — Скажи мне, что с моим сыном Фегеем?

— Он мертв, — напрямик ответил я.

На мгновение мне показалось, что отец сейчас упадет. Я бросился вперед, чтобы поддержать его, но он уже выпрямился во весь рост своего дрожащего старческого тела.

— Такова была воля Зевса, — твердым голосом произнес он и быстро добавил, словно пораженный внезапной мыслью: — А тело? Ты привез мне его, Идей?

Ты не оставил убитого брата?

Но к этому времени начала собираться толпа, и я, не желая делать наши семейные горести общим достоянием, взял старика за руку и повел к дому, находящемуся неподалеку.

Сидя в мраморном дворе — гордости моего отца, где мы с Фегеем играли в солнечные дни нашей юности, — я подробно рассказал обо всем. Героическая гибель Фегея заставила старика почти забыть о своем горе и о гневе на меня за то, что я бросил тело брата. Он повторял снова и снова:

— Фегей пал в бою от руки греческого царя!

Казалось, будто отец находит успокоение в этой мысли, но было видно, что несчастье состарило его на десять лет. Мы говорили около часа. Я пытался утешить старика, но вся глубина его чувств выразилась в странном требовании, которое он мне предъявил. В нескольких словах оно сводилось к тому, чтобы я снял доспехи и больше не участвовал в сражениях.

— Неужели, отец, ты советуешь мне играть роль труса? — изумленно спросил я.

— Ты отлично знаешь, Идей, что сын Дара не может быть трусом. Я всего лишь торговец, хотя и исполняю обязанности жреца, и мои кости трещат от старости, но тем не менее я носил оружие в первые три года осады. Разве не мое копье сразило Амикла? Но сейчас я потерял одного сына и не хочу потерять последнего.

Царь Приам[17]] с его пятьюдесятью детьми может себе позволить быть расточительным. А кроме того, разве я не слышал, как ты смеешься над этой войной и ее целью? Ты должен радоваться возможности не участвовать в ней.

— Конечно, эта война с самого начала была нелепой, и мне не хотелось умирать за то, чтобы этот болван Парис[18]] мог оставить при себе свою женщину. Но я не стану поступать недостойно, да и как могу я бросить оружие, когда Троя нуждается в каждом воине?

Отец улыбнулся:

— Мой умный Идей задает такой глупый вопрос! Сын мой, Троя нуждается не только в тех, кто носит оружие.

Завтра караван с шелком отправляется во Фтию[19]].

— Это не по мне.

— А как насчет гарнизона у Скейских ворот?

— Нет. Либо я буду сражаться, либо нет. Полумеры мне не нужны.

Услышав мой вторичный отказ, отец задумался.

— А что ты скажешь насчет поста вестника во дворце?

— Во дворце Приама?

— Разумеется.

— Но это невозможно, — возразил я. — Пост занят Ялиссом.

— А если бы я мог добыть его для тебя?

— Я бы с радостью его принял.

— Клянешься Зевсом?

— Такая клятва для меня ничего не значит.

— Знаю. — Лицо отца помрачнело. — Отрекаться от богов дурно, сын мой. Но не будем сейчас об этом спорить. Значит, ты обещаешь? О, Идей, я бы не вынес потери моего последнего сына! Этот пост будет твоим.

Где мой жезл и плащ? Я повидаюсь с Антенором и вернусь через час.

Отец удалился. Оставшись один, я сел на мраморную скамью и задумался. Мне было нелегко сосредоточиться, так как у меня из головы не выходило распростертое на земле тело убитого брата.

Впервые для меня стала очевидна вся серьезность девятилетнего противостояния между греками и жителями Троады[20]], которое до сих пор казалось мне нелепой шуткой. Но теперь мой любимый брат Фегей ушел навсегда, а это было более чем прискорбно. Мысли о нем одолевали меня более часа, пока наконец я не заставил себя переключиться на настоящее и подумать о будущем.

Я не слишком надеялся на успех отцовской затеи.

Пост вестника уже три года принадлежал Ялиссу, считавшемуся одним из самых любимых сыновей царя Приама. Мне казалось невероятным, что его лишат этой чести по просьбе троянского торговца — пусть даже такого богатого и видного, как мой отец.

К тому же отца уже удостоили почетной должности жреца Гефеста[21]].

Что же мне делать? Вернуться к сражениям, к утренним походам в храм и нелепым жертвоприношениям богам, к безнадежному и бесконечному противостоянию? И все из-за того, что Менелай[22]] не может отказаться от женщины, способной сбежать с молодым повесой вроде Париса!

Боги Олимпа![23]] Кому нужна такая жена? Любой здравомыслящий человек радовался бы, избавившись от нее.

Я много раз видел Елену[24]] — мы называли ее Елена Троянская, чтобы позлить греков, — в храме, на улице, в коридорах дворца, на Скейских башнях — и никогда не мог понять, что Парис и Менелай в ней нашли. Но у каждого свой вкус.

Клянусь Зевсом, если бы я не помнил фессалийскую[25]] девушку, прекрасную, как Брисеида…[26]]

— Идей, сын мой! Ты — вестник!

Это был голос моего отца. Он вошел во двор, опираясь на посох и тяжело дыша.

Я в изумлении вскочил на ноги:

— О чем ты, отец?

— Ты — вестник во дворце царя Приама. Я виделся с Антенором, а ты знаешь, каким он пользуется влиянием. Этот пост твой.

Я уставился на него, не веря своим ушам:

— А как же Ялисс?

— Ялисс рад возможности выйти на поле битвы. Все улажено.

— И когда я должен заступить?

— Завтра. С появлением колесницы Феба-Аполлона[27]]. Времени мало, сын мой, а сделать предстоит многое. Нужны мантии, расшитые золотом, и много других вещей. Пойдем, Идей, надо торопиться.

Глава 2

Елена

Рано утром, на четвертый день после смерти брата, я обнял отца на прощание, вскочил в позолоченную колесницу и приказал вознице:

— Вперед!

Я надолго покидал отчий дом, чтобы занять место во дворце Приама в качестве царского вестника.

Оглядываясь назад, покуда дом был виден, я не переставал думать о прошлом. Мысль о смерти Фегея сделала расставание еще более тяжким, ведь мой престарелый отец остался в одиночестве. Но я знал, что он не ропщет, ибо, будучи истинным троянцем, ставит честь семьи превыше личного счастья.

Назначением на пост царского вестника гордилась бы любая семья. Это делало меня приближенным к царю.

Мои обязанности ничем не отличались от обязанностей вестника в обычном богатом семействе. Все царские пергаменты — гражданские, военные и религиозные — находились на моем попечении. Распоряжения о празднествах и жертвоприношениях, касающиеся семьи царя Приама, должны были передаваться мною жрецам. Все военные приказы также проходили через меня, кроме тех, которые отдавались на поле битвы.

Мне неоднократно приходилось бывать во дворце, но только сейчас я обратил внимание на все его великолепие. Здание из белого мрамора, сверкающего на солнце, тянулось к небесам, наполняя меня благоговейным восторгом.

Когда мы проходили мимо стражников со щитами и копьями, стоявших у внешних ворот, они отсалютовали нам. В следующую минуту мы оказались в начале длинного коридора из желтого мрамора, по бокам которого высились колонны из яшмы.

Пройдя по нему к подножию главной лестницы, также из желтого мрамора, мы поднялись в верхний коридор, приведший нас в зал, где должна была состояться церемония введения в должность.

Признаюсь, я был немного испуган. Блистательное общество, собравшееся в мою честь во главе с восседавшими на троне царем Приамом и царицей Гекубой[28]], само великолепие огромного зала объясняли мое смущение. Массивные мраморные колонны, тянущиеся во всю длину, разделяли помещение на четыре широких ряда. Стены из белого мрамора окаймляли резные украшения из золота. На дальней стене, где находился трон, свисали шелковые занавеси, расшитые золотом и увенчанные балдахином над головами Приама и Гекубы.

Быстро оглядевшись, я увидел всех знатнейших жителей Трои. По их лицам было легко догадаться, что церемония не доставляет им особого удовольствия.

Приам к старости стал обнаруживать чрезмерное пристрастие к показной пышности, и хотя они склонялись перед его желаниями и капризами, но не испытывали от них радости.

Я заметил, что Рез[29]], царь фракийцев, недовольно хмурится, а Гектор нетерпеливо вышагивает взад-вперед между двумя исполинскими колоннами. Парис и Гелен[30]] украдкой усмехались, несомненно обмениваясь шутками на мой счет.

Сбоку стояли дочь Приама Поликсена[31]] и жена Гектора Андромаха[32]], слева от них, рядом с царицей Гекубой — ее дочь Кассандра[33]], как всегда с торжественным выражением лица, а чуть поодаль — та, кто явилась причиной смерти столь многих греков и троянцев и кого избрала судьба в качестве орудия разрушения Трои: Елена Аргивская[34]].

Она стояла под длинным отрезом материи, на котором были вытканы подвиги Геракла[35]] и чья тень частично скрывала ее лицо. Рядом с ней не было никого. Троя, чувствуя, что обязана своими бедами гибельному присутствию этой женщины, избегала ее.

Изгибы высокой, стройной фигуры угадывались под складками белого одеяния; золотистые волосы были собраны в тяжелый блестящий узел; во взгляде ощущалось холодное высокомерие, странным образом сочетающееся с призывом к сочувствию. Хотя Елена была рождена красавицей и всегда окружена роскошью и великолепием, я чувствовал, что она, по сути дела, несчастная изгнанница, и испытывал к ней жалость.

Возможно, скромному вестнику не подобало жалеть Елену Прекрасную, но эмоции возникают сами собой.

Сама церемония выглядела бессмысленной — было ясно, что Приам собрал всех присутствующих только ради удовольствия посмотреть на них. Он пробормотал несколько слов, и по зову Антенора я подошел и склонился перед троном. Царь проделал руками таинственные пассы в воздухе, напевая себе под нос, вручил мне жезл из прутьев и свиток пергамента — символы моей новой должности, после чего представил меня собранию и подал знак расходиться.

Отойдя от трона, я начал пробираться через толпу.

Двое-трое моих друзей — ибо я уже обзавелся друзьями при дворе — подняли руки, поздравляя меня.

Пробираясь к двери вместе с Киссеем, я внезапно услышал свое имя, произнесенное кем-то сзади достаточно громко, чтобы его можно было разобрать сквозь гул голосов, наполнявший помещение. Я сразу узнал голос Энея[36]], считавшегося сыном Анхиза[37]] и Афродиты[38]]. Должно быть, Анхиз в молодости выглядел лучше, чем теперь, — когда я его видел, он отнюдь не блистал красотой. Что касается Энея, то на днях я слышал, будто он пользуется расположением карфагенской царицы Дидоны[39]]. Должно быть, у нее скверный вкус.

— Нечего сказать, этот Идей — подходящий человек для такой должности. — В голосе Энея звучало презрение. — Только вчера он оставил тело своего брата лежать на поле битвы вместе с лошадьми и колесницей. А теперь его сделали вестником!

Резко повернувшись, я посмотрел ему в глаза:

— Ты бы лучше занимался своими делами, Эней, и позволил другим делать то же самое. Когда ты приобретешь мудрость Антенора, то, возможно, будешь обладать и его влиянием. Это ему я обязан своим назначением.

— Мудрость! — фыркнул Эней. — Забавно, что ты упомянул это слово в связи со стариком Антенором.

Где бы он был со своим влиянием, если бы случайно не женился на сестре Гекубы? А кроме того, я повторяю, что ты бросил тело брата и потерял коней и колесницу.

Я открыл рот, чтобы ответить, но Кисеей оттащил меня в сторону. Сзади послышался презрительный смех Энея, и меня бросило в жар. Не то чтобы я собирался искать с ним ссоры — в этом не было никакого толку. Репутация и влияние в совете делали его недосягаемым для меня.

Когда Кисеей и я выходили из зала, произошел странный случай, не замеченный никем, кроме меня.

Он был весьма незначительным, но произвел на меня впечатление своей внезапностью.

Когда мои ноги коснулись порога, я неожиданно почувствовал, что кто-то сзади смотрит на меня, резко обернулся и встретился взглядом с Еленой! Она стояла на ступеньке перед троном и была хорошо видна поверх голов толпы. Елена, несомненно, смотрела на меня, и в ее взгляде был какой-то непонятный смысл.

Как только я повернулся, она отвела взгляд и слегка покраснела.

Что бы это значило? Я искал ответ на этот вопрос, спускаясь по главной лестнице вместе с Киссеем, который, очевидно, ничего не заметил. Возможно ли, что я привлек внимание Елены?

В конце концов, думал я, меня не назовешь уродом.

Иногда происходят странные вещи. Зная, что Елена — неисправимая кокетка, я не исключал, что ей пришла в голову фантазия позабавиться со мной. Улыбаясь своим мыслям, я вздрогнул, осознав, что Кисеей уже третий раз повторяет свой вопрос и удивленно смотрит на меня.

Вернемся к Энею. Не помню, произошло ли это на следующий день или позже, хотя какое это имеет значение. Суть в том, что его оскорбление на мой счет было вскоре отомщено, пусть и не мною.

Это случилось во второй половине дня. Я прогуливался по широкой аллее, ведущей к входу на Скейские башни, когда ворота внезапно распахнулись, пропустив солдат, ворвавшихся с криками:

— Эней! Дайте дорогу Энею!

В следующий момент вокруг собралась толпа, сквозь которую им пришлось пробиваться.

Схватив одного из них за руку, я отвел его в сторону и осведомился о причине суматохи. Солдат был покрыт пылью и кровью и так охрип, что с трудом мог говорить. Наконец мне удалось разобрать слова.

— Эней ранен. Его несут сюда.

— Ранен? Каким образом?

— Могучий Диомед швырнул в него камнем. Эней и Пандар[40]] вдвоем атаковали его на колеснице, запряженной знаменитыми конями Троя[41]]. Стрела Пандара не смогла пробить броню Диомеда, укрепленную самой Палладой. Пандар спасся бегством, а тяжело раненного Энея защитили воины. Диомед захватил его коней и колесницу.

Я дал солдату золотую монету и отпустил его, усмехаясь про себя. Диомед ранил Энея и захватил его коней! Повернувшись, я успел увидеть, как сына Анхира вносят в ворота на носилках, и не смог удержаться от насмешливого возгласа:

— Великий Эней, почему ты не возвращаешься с конями и колесницей? Надеюсь, ты не оставил их на поле битвы?

Он метнул на меня сердитый взгляд, но ничего не сказал. Подойдя к клепсидре[42]] у ворот, я увидел, что пришло время возвращаться во дворец на ежедневное заседание совета.

Я первый сообщил собравшимся о ранении Энея и заметил, что новость их не слишком огорчила. Своим властным, надменным поведением и удачливостью он вызывал неприязнь и зависть.

После заседания, на котором обсуждались только военные планы, я отправился в свои покои, расположенные в восточном крыле дворца, рядом с покоями царя Приама и его сыновей, Полита и Агава. В одной из моих комнат, отделанных красным мрамором и украшенных пилийскими[43]] коврами, имелась большая дверь в кабинет вестника, где находились архивы и переданные мне пергаменты.

Я направился туда, чтобы продолжить знакомство с предметами, расположенными в математическом порядке на длинных полках из слоновой кости. Этой задаче я уже посвятил большую часть двух предыдущих дней, так что работы оставалось немного. В не обследованном мною углу находились архивы, содержание которых никогда не становилось достоянием гласности, дабы не бросить тень на добрую славу Тесея[44]]. Даже теперь я не могу себя заставить поделиться этими сведениями.

С грудой документов я удалился в альков за занавесями в углу комнаты и сел на мраморную скамью перед столом из черного дерева, с головой погрузившись в чтение. Некоторые письма Тесея к друзьям были весьма любопытны.

Покончив с этой приятной задачей, я собрался вернуть документы на полку, когда в комнате за занавеской послышались тихие шаги. Я поднялся со скамьи и нахмурился — никому, даже членам царской семьи, не дозволялось входить в кабинет вестника без разрешения.

Я схватился за занавеси, но раньше меня это сделала белая рука с точеными пальцами. Занавеси раздвинулись, и передо мной предстала Елена.

— Ты? — пробормотал я, кланяясь. — Я удивлен…

— Несомненно, — прервала она с озорной улыбкой. — У меня вошло в привычку удивлять людей — это мое основное развлечение. Признай, что сюрприз не неприятный.

Я продолжал хмуриться:

— Это серьезное нарушение правил. Разве ты не знаешь, что никто не должен входить сюда?

Рассмеявшись, Елена шагнула в альков и села рядом со мной на мраморную скамью. Кончик ее шелкового пояса упал мне на колено — она позволила ему оставаться там, и я чувствовал, как он обжигает мою кожу сквозь складки одежды. От нее исходил тонкий аромат греческих благовоний.

Все эти трюки не являлись для меня новыми — я улыбался про себя, ожидая продолжения. Ждать пришлось недолго.

— Идей, — заговорила Елена сладчайшим голосом, — пожалуйста, не разочаровывай меня. К чему говорить, что я не должна входить сюда, если я уже вошла? Это нелепо.

— Но, госпожа, эта комната священна…

— Глупости! Правила существуют для того, чтобы их нарушать. Неужели ты не можешь забыть их ради меня? Разве недостаточно, что Елена пришла просить тебя об одолжении?

— У Елены есть муж, — сухо заметил я.

Она пожала белыми плечами:

— Ты отлично знаешь, что он олух. Но я пришла сюда говорить не о нем, а о том, что можешь сделать только ты. Обещай, что не откажешь мне.

— Почему бы тебе не обратиться к царю Приаму? — предложил я.

— Он не в состоянии мне помочь. Пожалуйста, обещай.

Я собрал всю силу воли.

— Прости, госпожа, но это невозможно. Если бы ты объяснила мне, в чем дело…

— Истинный троянец! — с презрением воскликнула Елена. — Неужели в тебе нет ни капли азарта? Неужели ты не можешь сказать «да» и рискнуть всем, чтобы приобрести большее? Хорошо, я объясню тебе.

Дело очень простое.

— Я сделаю все, что в моих силах.

— Вот и отлично. Через три дня придет время моего ежегодного жертвоприношения на алтарь Афродиты, моей покровительницы и подруги Леды, моей божественной матери. Как тебе известно, церемонию проводит жрец Фамира[45]]. Мне не повезло — на этот пост назначен Оилей, а он мой враг. Он устроит так, что жертвоприношение потерпит неудачу, и мне будет отказано в покровительстве дочери Зевса. А если… Ты смеешься надо мной, Идей?

— Не над тобой, — поспешил ответить я, — а над твоими суевериями. Но речь не об этом. Мне непонятно, каким образом я могу помочь тебе в твоем затруднении?

— Суеверия? Ты имеешь в виду…

— Я имею в виду, что считаю твою Афродиту и твое божественное происхождение красивым мифом, и не более того. Не обижайся — я скептик, как и все здравомыслящие люди. Повторяю: как я могу тебе помочь?

У меня нет власти над жрецом Фамира. Помочь тебе может только царь Приам.

— Я уже говорила с царем. Он сказал, что Оилей не осмелится шутить с жертвоприношением.

— Чушь!

— Вот именно. Поэтому я пришла к тебе.

— Но что я могу сделать?

Елена придвинулась ко мне ближе.

— Ты можешь перепоручить церемонию жрецу Гефеста, — тихо сказала она.

Это предложение было в высшей степени характерным для Елены. Она бы без колебаний потребовала у любого мужчины пожертвовать жизнью, считая, что ее улыбка послужит достаточной наградой. То, что передача полномочий от жреца Фамира к жрецу Гефеста могла, по общему мнению, вызвать гнев Зевса, ее нисколько не беспокоило, так как этот гнев обрушился бы на мою голову. Недурной образчик греческого коварства!

Я не мог скрыть восхищения умом Елены. Зная о том, что я открыто провозглашал себя атеистом, она была уверена, что я не смогу найти убедительной причины отказать ей в просьбе. А так как жрецом Гефеста был мой отец Дар, Елена не сомневалась в благоприятном исходе жертвоприношения, ибо хорошо известно, что жрецы все оборачивают себе на пользу.

Тем не менее я не намеревался сразу сдаваться.

— Очевидно, — заметил я, — ты не осознаешь всей серьезности последствий своей просьбы.

— Последствий! — недоверчиво воскликнула она. — Неужели Идей говорит мне о последствиях?

— Идей собственной персоной, — ответил я, не скрывая иронии.

— Разве ты сделан из камня?

— Ни в коей мере.

— Разве у тебя нет глаз, чтобы видеть?

Я посмотрел на Елену. Смысл ее слов был ясен — на губах играла обольстительная улыбка, во взгляде светилось обещание. Я решил согласиться, но таким образом, чтобы она не принимала меня за глупца. Я всегда готов развлечься с хорошенькой женщиной — а Елена, безусловно, являлась таковой, — но даю понять, что умею распознавать кокетство. Было забавно видеть ее изумление, когда она услышала мой вопрос:

— Ты имеешь в виду, что разрешишь называть тебя по имени?

Елена ответила достаточно быстро:

— Это в будущем. Ты не должен торопить события.

Признаюсь, что ты интересуешь меня, и разве я не снизошла до просьбы к тебе об одолжении? Видишь — я говорю с тобой откровенно. Но тебе не следует ожидать слишком многого — сейчас.

Я улыбнулся:

— Как тебе будет угодно, госпожа. Что до твоей просьбы, то я согласен. К завтрашнему утру я подготовлю документы — твое жертвоприношение будет проводить жрец Гефеста. А что касается остального, я готов ждать.

Елена быстро схватила меня за руку:

— Ты настоящий мужчина, Идей! Можешь не сомневаться — я это запомню. Тот, кто удовлетворяет Елену, никогда не раскаивается.

— Да ну? А как же Менелай?

С моей стороны это было глупо, но слова вылетели прежде, чем я осознал, что говорю. Я ожидал вспышки гнева и немного отодвинулся, словно опасаясь физической расправы. Но мое замечание позабавило Елену — на ее губах мелькнула улыбка, а глаза весело блеснули.

— Менелай не удовлетворял меня. Он всего лишь был моим мужем.

Крепко сжав мою руку, она быстро повернулась и вышла, раньше чем я успел произнести хоть слово. Я медленно собрал пергаменты, чтобы вернуть их на полки, думая о том, что моя должность вестника оказалась куда более чреватой развлечениями, чем я ожидал.

Глава 3

В доме Париса

Поздно вечером, когда мой друг Кисеей пришел ко мне в комнату поговорить о сегодняшних событиях, я рассказал ему о встрече с Еленой. По ею лицу я видел, что он сомневается в правдивости моего повествования, но в конце концов мне удалось его убедить. Удивлению Киссея не было границ.

— Значит, ты привлек саму Елену! Счастливчик Идей!

— Слушая тебя, Кисеей, — отозвался я, — можно подумать, будто Елена — единственная женщина в мире.

Такая уж великая честь быть ею замеченным?

В этом я не был искренен. Ныне дни моей молодости позади, и я могу смеяться над собственной глупостью. Если мои тщеславие и лицемерие нельзя простить, то их, по крайней мере, можно понять.

Я считал величайшей честью быть замеченным Еленой. Какой молодой человек на моем месте думал бы иначе? Она была красой и гордостью Греции и стала признанным эталоном женской красоты. К тому же Елена ранее являлась царицей Спарты и могла стать ею вновь. Хотя я мог притворяться перед моим другом Киссеем, у меня кружилась голова от восторга при мысли, что я привлек ее внимание.

Добавлю в качестве оправдания, что мой случай отнюдь не был беспрецедентным. Елена притягивала к себе мужчин, как магнит — железо. Я уже забыл Брисеиду[46]]. Елена ничего мне не обещала, но я надеялся на многое и решил сделать для нее все возможное в истории с жертвоприношением Афродите.

Мой отец Дар, бывший жрецом Гефеста, не стал мне препятствовать, а Оилея я умиротворил обещанием устроить второй праздник Аполлона. Я ожидал определенного противодействия со стороны царя Приама, но на аудиенции, которой я добился следующим днем, он заявил, что предоставляет все подобные дела на усмотрение своего вестника. Вечером жертвенные животные были доставлены в храм Гефеста, где начались приготовления к церемонии.

Я решил лично сообщить обо всем Елене, считая это удобной возможностью возвысить себя в ее глазах, потому на следующее утро направился через двор прямо к дому Париса.

Благодаря моему официальному положению, меня пропустили, не задавая вопросов, и я двинулся по коридору к лестнице, ведущей к верхним комнатам. Но, поднявшись, я внезапно услышал женский голос:

— Дальше идти нельзя.

Я остановился без особых возражений. Шагах в двухстах передо мной стояла девушка чисто грейского[47]] типа, с грациозной гибкой фигурой и соблазнительной оливковой кожей. Пока я стоял, размышляя о том, кто она и почему я не видел ее раньше, девушка повторила:

— Дальше идти нельзя.

— Почему? — осведомился я.

— Это запрещено.

— Тебе известно, что я вестник царя Приама?

— Дальше идти запрещено, — снова сказала она.

— Но я должен повидать Елену Аргивскую, жену Париса.

— Это невозможно. Елена сейчас с Парисом и его братом Гектором. Их нельзя беспокоить.

— Где они?

— Там. — Девушка указала на тяжелый расшитый занавес, прикрывающий дверь справа.

Внезапно мною овладело неудержимое желание узнать, о чем говорят за этой дверью. Очевидно, это объяснялось главным образом всего лишь любопытством, но к нему примешивалась мысль, что неплохо быть в курсе отношений Париса с женой. Ходили слухи, что последнее время они не слишком довольны друг другом. Выяснить это было бы на пользу моим планам. Я задумчиво посмотрел на стоящую передо мной девушку:

— Ты говоришь, что Парис и Гектор сейчас с Еленой?

— Да.

— И их нельзя беспокоить?

Она кивнула. Я сменил тему:

— Ты ведь из Грей, не так ли?

Девушка продемонстрировала белые зубы в довольной улыбке:

— Как ты догадался?

— Нужно быть слепым, чтобы этого не видеть. Красота, подобная твоей, приходит только из долины прямой реки и золотистых холмов. — Я шагнул к ней. — Ты служишь Елене? Как твое имя?

— Меня зовут Гортина. Я прислужница Елены. — Ее лицо слегка потемнело — на светлой коже это был бы румянец, — и она добавила: — Я рабыня. Уже четыре года я в Трое. А ты знаешь Грею?

— Очень хорошо. У тебя красивое имя, Гортина, и красивое лицо. На тебя приятно смотреть. — Подойдя к девушке, я потрепал ее по подбородку и обнял за талию.

— Нет-нет! — вскрикнула она, отпрянув, но я обхватил ее другой рукой и привлек к себе. — Что тебе нужно?

— Ты отлично знаешь, Гортина.

— Но я не могу поверить…

— Разве ты потеряла свое зеркало? Не отталкивай меня.

— Помоги мне, Афродита! — взмолилась девушка, стараясь не повышать при этом голос.

— Неподходящая молитва, — усмехнулся я.

— Что тебе нужно, Идей?

— Мне нужна ты.

Внезапно она расслабилась в моих объятиях и посмотрела на меня широко открытыми глазами:

— Ты заберешь меня отсюда?

— Разумеется. Больше ты не будешь рабыней Елены.

— Когда?

— Скоро. Через пять дней.

— Так долго ждать?

— Можешь рассчитывать на меня, Гортина. Но ты должна пропустить меня туда. — Я указал на дверь, прикрытую расшитым занавесом. — Мне нужно слышать, что говорит Гектор. Не спрашивай почему — ты не поймешь; это государственное дело.

Гортина отшатнулась:

— Это невозможно! Я не посмею!

В конце концов мне с трудом удалось убедить ее.

Бедняжку нельзя было упрекать за измену долгу — такой красавице нелегко четыре года быть рабыней Елены. Я не собирался выполнять свое обещание забрать ее, но она этого не знала, а узнав впоследствии, доказала, что она смелая девушка и истинная дочь Грей.

Самое главное, мне позволили войти незаметно. Ободряюще кивнув испуганной Гортине, я потихоньку проскользнул в дверь.

Войдя, я едва сдержал крик изумления. Парис не пожалел трудов и расходов на устройство гнезда для своей греческой птички. О роскоши и великолепии покоев Елены говорили много, но действительность превзошла все описания.

Желтый и белый мрамор был повсюду, а красным мрамором были инкрустированы скамьи из слоновой кости. На стенах висели дорогие шелковые ткани. В центре комнаты бил миниатюрный фонтан, украшенный четырьмя рельефами из паросского мрамора[48]].

Все это я заметил с одного взгляда, ибо мое внимание сразу же привлекли голоса в соседней комнате.

Бесшумно двинувшись в этом направлении, я спрятался за занавесами алькова, неподалеку от двери.

Здесь я мог четко различать голоса — вернее, голос Гектора.

— Ты жалкий и бессовестный человек, Парис! — говорил любимый сын Приама. — Из-за тебя мы воюем, из-за тебя наши друзья усеивают поле битвы своими мертвыми телами, из-за тебя плачут жены и дети Трои!

Отправляйся сражаться, покуда город не сожгли вместе с тобой!

Гектор умолк, и послышался голос Париса, но он говорил так тихо, что я не мог разобрать слова. Впрочем, угадать их смысл не составляло труда. Парис всегда умел найти для себя оправдание. Он горько сожалеет о бедах, которые навлек на Трою и Приама, но он советовался с оракулом[49]] Аполлона и получил указание не искать сражений; к тому же у него болит зуб и так далее. Право, этот человек был способен на любую низость, спасая свою шкуру.