Она кивнула и глубоко, прерывисто вздохнула.

– Простите. Обычно я держу себя в руках, я расследовала уже больше десяти наездов со смертельным исходом, но… Господи, всего пять лет! Отец Джейкоба не желал его знать, поэтому мать и сын жили вдвоем. Даже представлять не хочу, каково ей сейчас… – Ее голос сел, и Рэй снова почувствовал в горле ком. Он спасался тем, что сосредотачивался на расследовании – на твердых доказательствах – и не думал о переживаниях участников трагедии. Если все время пережевывать, каково держать на руках своего умирающего ребенка, от такого детектива не будет пользы в первую очередь Джейкобу и его матери. Рэй невольно подумал о своих детях, и его посетило иррациональное желание позвонить домой и проверить, все ли с ними в порядке.

– Простите. – Кейт через силу улыбнулась. – Обещаю, такого больше не повторится.

– Да все нормально, – заверил Рэй. – Каждый через это прошел.

Она приподняла бровь:

– И вы? Простите, шеф, но я не считаю вас чувствительной натурой.

– Всякое случалось. – Рэй коротко сжал ее плечо и убрал руку. Плакать на работе ему не доводилось, но порой он держался из последних сил. – Успокоилась?

– Почти. Спасибо.

На ходу Кейт оглянулась на дорогу, где эксперты еще и не думали заканчивать.

– Какой же ублюдок способен задавить пятилетнего мальчишку и уехать?

Рэй ответил без колебаний:

– Вот это нам и предстоит выяснить.

Глава 2

Я не хочу чая, но принимаю предложенную кружку и опускаю лицо к поднимающемуся пару, пока не становится нестерпимо горячо. Боль щиплет кожу, от нее немеют щеки и жжет глаза. Я борюсь с инстинктивным желанием отодвинуться – мне нужно одеревенеть, утратить всякую чувствительность, чтобы выдержать воспоминания, не тускнеющие ни на миг.

– Принести тебе что-нибудь поесть?

Он стоит надо мной, и я знаю, что должна поднять голову, но я не в силах совладать с собой. Как он может предлагать мне еду и питье, будто ничего не произошло? Изнутри поднимается волна дурноты, и я сглатываю едкий, кислый вкус. Он винит в этом меня. Он не сказал прямо, но ему и не надо, все читается в его глазах. И он прав – это моя вина. Надо было возвращаться домой другой дорогой. Я не должна была болтать, я должна была его остановить…

– Нет, спасибо, – тихо отвечаю я. – Я не голодна.

Наезд снова и снова прокручивается у меня в голове. Я хочу нажать на паузу, но этот видеоролик неумолим: тело, распластанное на капоте, раз за разом. Я снова подношу чашку к лицу, но чай остыл, его тепла недостаточно, чтобы обжечь. Я не чувствую, как выступают слезы, но увесистые горячие капли падают мне на колени. Я смотрю, как они впитываются в джинсы, и скребу ногтем по пятну глины на своем бедре.

Я обвожу взглядом комнату в доме, который столько лет создавала. Занавески той же ткани, что и диванные подушки, статуэтки – некоторые мои, остальные я увидела в разных галереях и не смогла пройти мимо. Я думала, что вдыхала в дом душу, а оказалось, лишь украшала стены. Пустая скорлупа.

Рука болит. В запястье бьется пульс, быстрый и легкий. Я рада боли; лучше бы болело сильнее. Жаль, что это не меня сбила машина.

Он снова говорит. Полиция повсюду ищет автомобиль… Свидетелей происшествия попросят откликнуться через газеты… Несчастный случай попадет в выпуск новостей…

Комната кружится, и я начинаю пристально смотреть на кофейный столик, кивая, когда это кажется уместным. Он делает два шага до окна, потом возвращается. Я бы предпочла, чтобы он сел: это заставляет меня нервничать. Руки у меня дрожат, и я поспешно ставлю нетронутую чашку чая, боясь ее уронить, однако при этом громко звякаю о стеклянную столешницу. Он с досадой смотрит на меня.

– Прости, – говорю я. Во рту металлический вкус, и я догадываюсь, что прокусила губу. Я сглатываю кровь, не желая привлекать внимание просьбой о платке.

Все изменилось. В то мгновение, когда машину занесло на мокром асфальте, вся моя жизнь изменилась. Я вижу это очень ясно, будто со стороны. Я так дальше не смогу.

Проснувшись, я не сразу понимаю, что это за ощущение: все вокруг то же самое, и, однако, все изменилось. Но прежде чем я открываю глаза, в голове возникает шум, подобный звуку поезда метро, и тут же начинают мелькать нестерпимо яркие картинки, которые я не могу прогнать или поставить на паузу. Я прижимаю основания ладоней к вискам, словно стараясь силой подавить воспоминания, но они все равно наплывают, выпуклые, стремительные, будто без них я смогу забыть.

На тумбочке медный будильник, который мне подарила Ева, когда я поступила в университет («Иначе ты нипочем не успеешь на лекции»). Потрясенная, я замечаю, что уже половина одиннадцатого. Ноющая рука отходит на второй план – голова раскалывается так, что в глазах темнеет от любого движения, и когда я буквально выдираю себя из кровати, в теле болит каждая мышца.

Я натягиваю вчерашнюю одежду и выхожу в сад, не налив себе кофе, хотя во рту пересохло, и трудно глотать. Я не нашла свою обувь, и побитая морозом трава обжигает босые ступни. Сад небольшой, но и зима на подходе: дойдя до дальнего края, я уже не чувствую пальцев.

Мастерская в саду служит мне уединенным уголком последние пять лет. Случайному зрителю она может показаться почти сараем, но я приходила сюда думать, работать и отрешиться от всего. Деревянный пол усеян кусками глины, которые падали с гончарного колеса, установленного в центре студии, чтобы я могла ходить вокруг, окидывая свою работу критическим взглядом. Вдоль трех стен тянутся полки, куда я ставлю мои скульптуры в художественном беспорядке, понятном только мне. Незаконченные работы – сюда; обожженные, но не раскрашенные – сюда; готовые заказы – сюда. Здесь сотни статуэток, однако если я закрою глаза, то сразу вспомню ощущение каждой из них под пальцами, влажность глины на ладонях.

Я беру ключ из тайника под подоконником и открываю дверь. Все хуже, чем я думала. Пола не видно под сплошным ковром глиняных черепков; округлые половинки ваз заканчиваются угрожающе острыми зазубринами. Деревянные полки пусты, со стола сброшены все работы, а миниатюры на подоконнике, неузнаваемые, разбиты в крошку, блестящую в лучах утреннего солнца.

У двери лежит маленькая статуэтка – эту серию я делала в прошлом году для магазина в Клифтоне. Мне хотелось воспроизвести что-то реальное, далекое от совершенства, но все равно прекрасное, и я вылепила десять женщин, каждую с индивидуальной фигурой, со своими складками, шрамами и несовершенствами. Моделями мне служили моя мать, моя сестра, девушки, которых я учила гончарному делу, женщины, которых я видела в парке. А вот это как раз я – сходство довольно условное, чтобы не узнавали, но тем не менее это я. Грудь почти плоская, бедра слишком узкие, стопы великоваты. Волосы скручены в низкий пучок. Я нагибаюсь и поднимаю фигурку, кажущуюся невредимой, однако под моим прикосновением глина приходит в движение, и я остаюсь с двумя половинками в руках. Некоторое время я гляжу на обломки, а затем с силой запускаю их в стену, где они разлетаются в крошку, осыпающую стол.

Я глубоко втягиваю воздух и медленно выдыхаю.



Не знаю, сколько дней прошло после аварии или как я прожила неделю, когда мне казалось, что я бреду по колено в густой патоке. Не знаю, что подтолкнуло меня сделать это именно сегодня, но я решилась. Я беру с собой только то, что умещается в дорожной сумке, зная, что если не уеду прямо сейчас, то не уеду уже никогда. Я мечусь по дому, пытаясь представить, что никогда больше сюда не вернусь. От этой мысли становится страшно и одновременно охватывает ощущение свободы и легкости. По силам ли это мне? Возможно ли сбежать от одной жизни и начать другую? Но я должна попробовать; это мой единственный шанс выдержать все это и не умереть.

Ноутбук на кухне; в нем адреса, фотографии, важная информация, которая может понадобиться, я ее нигде больше не сохраняла. У меня нет времени думать об этом сейчас, и хотя ноутбук тяжелый и большой, я засовываю его в сумку. Места в ней остается мало, но я не могу уехать без одной особой частицы моего прошлого. Я выбрасываю джемпер и футболки и опускаю в сумку деревянную шкатулку, где спрятаны мои воспоминания, утрамбованные под кедровой крышкой. Внутрь я не заглядываю – мне это не нужно. Подростковые дневники, которые я вела как попало, вырывая провинившиеся страницы; билеты на концерты, стянутые резинкой для волос; школьный аттестат; газетные вырезки о моей самой первой выставке – и фотографии сына, которого я любила так неистово, что это казалось невероятным. Драгоценные снимки. Так мало от человечка, которого так любили. Такой маленький след для мира и, однако, центр моего личного мирка.

Не в силах удержаться, я открываю шкатулку и беру самый верхний снимок – полароидный, сделанный акушеркой с вкрадчивым голосом в день его рождения. Здесь он еще крошечный розовый комочек в складках белого больничного одеяльца. На фотографии мои руки выдают неловкость неопытной матери, которую захлестывает любовь и изнеможение. Все было таким поспешным, таким пугающим, настолько непохожим на книги, которые я читала во время беременности, но любовь, которую я должна была почувствовать, не подвела и не поколебалась. Вдруг разучившись дышать, я кладу снимок обратно и заталкиваю шкатулку в сумку.



Гибель Джейкоба стала сенсацией для первых газетных полос, кричащей со стены гаража, когда я прохожу мимо, из углового магазинчика, из очереди на автобусной остановке, в которой я стою как все, будто ничем не отличаюсь. Будто я не убегаю отсюда.

Все только и говорят, что о несчастном случае. Как такое могло случиться? Кто это сделал? На каждой остановке в автобус врываются свежие новости, обрывки разговоров доносятся в конец салона, и закрыться от них я не могу.

Машина была черная.

Машина была красная.

Полицейские уже напали на след.

У полиции нет никакой информации.

Рядом со мной сидит женщина. Она разворачивает газету, и мне на грудь вдруг будто ложится камень. На меня смотрит лицо Джейкоба: кажется, что эти затекшие кровью глаза упрекают меня в том, что я не защитила его, не спасла, дала умереть. Я заставляю себя смотреть на него, и горло забивает плотный комок. Перед глазами все расплывается, я не могу разобрать строки, но мне и не нужно – я видела эту статью в каждой газете, мимо которой сегодня прошла. Слова подавленных горем учителей, описание букетов, выложенных вдоль обочины рядом с местом трагедии, расследование – начатое и вскоре закрытое. На второй фотографии венок из желтых хризантем на неправдоподобно маленьком гробике. Женщина с газетой цокает языком и начинает говорить – вроде бы сама с собой, но ожидая от меня реакции:

– Ужасно, правда? И ведь перед самым Рождеством!

Я молчу.

– Ездят, ездят, носятся на такой скорости. – Она снова цокает языком. – Всего-то пять лет пожил… Ну вот какая мамаша отпустит такого крошку одного через дорогу?

У меня невольно вырывается рыдание. Я не заметила, что плачу, однако горячие слезы текут по щекам в платок, который мне кто-то сунул в руку.

– Бедняжка, – с жалостью говорит женщина не то обо мне, не то о Джейкобе. – В голове не укладывается, правда?

Но для меня случившееся в высшей степени реально, и я хочу ей сказать, что бы она себе ни напридумывала, все в тысячу раз хуже. Женщина находит мне еще салфетку, мятую, но чистую, и переворачивает газетную страницу; дальше пишут о том, что в Клифтоне уже включили рождественскую иллюминацию.

Я никогда не думала, что сбегу. Я никогда не думала, что мне придется это сделать.

Глава 3

На третьем этаже управления постоянная, не стихающая круглые сутки суета дежурного отделения сменялась тишиной кабинетов офисных служащих и следователей по особо важным делам. Инспектору Стивенсу здесь очень нравилось по вечерам, когда он мог без помех просматривать неубывающую стопку дел на своем столе. Рэй прошел по общему залу к отгороженному углу, служившему ему кабинетом.

– Как совещание?

Инспектор даже подскочил от неожиданности. Обернувшись, он увидел Кейт за ее столом.

– Я раньше работала с четвертой командой. – Девушка зевнула. – Надеюсь, они хотя бы притворились, что им интересно?

– Совещание прошло нормально, – ответил Рэй. – «Четверка» – хорошие парни, но полезно же лишний раз освежить в памяти информацию…

Рэй упрямо держал фишпондское происшествие на повестке дня уже неделю, хотя ту трагедию теснили неуклонно копившиеся новые дела. Рэй всячески мотивировал каждую дежурную смену, напоминая, что ему очень нужна их помощь.

– А что ты здесь делаешь? – Рэй выразительно постучал себя по запястью.

– Читаю ответы на обращения СМИ к населению, – отозвалась девушка, с треском чиркнув большим пальцем по уголку толстой стопки распечаток. – Хотя толку, по-моему, мало.

– Ничего стоящего?

– Голяк. Сообщения о машинах, вилявших на дороге, ханжеское осуждение недосмотра матери, ну, и психи оживились – есть даже предсказание второго Пришествия. – Кейт вздохнула. – Нам так нужна информация!

– Тут главное не сдаваться, поверь моему опыту, – посоветовал Рэй.

Кейт со стоном отъехала на стуле от бумажной горы:

– По-моему, я лишена добродетели терпения…

Рэй присел на край стола.

– Да, эту часть полицейской работы в сериалах не показывают… – он улыбнулся при виде кислого выражения лица подчиненной, – но результат того стоит. А вдруг где-то здесь кроется ключ к раскрытию дела!

Кейт с сомнением поглядела на стол. Рэй, не удержавшись, захохотал.

– Ладно, сейчас заварю чаю и помогу тебе.



Они просмотрели каждый лист, но не нашли ни капли информации, на которую надеялся Рэй.

– Ну ладно, по крайней мере, это можно вычеркнуть, – подытожил он. – Спасибо, что задержалась и подтянула этот край.

– Как считаете, мы найдем того водителя?

– Надо верить, что найдем, иначе как другие будут нам доверять? Я вел сотни дел, раскрыл не все, но всегда чувствовал – ответ где-то рядом.

– Стампи сказал, вы обратились в «Крайм уотч»?[2]

– Это стандартная практика при расследовании дорожно-транспортных происшествий, особенно с участием детей. Боюсь, нас ждет масса подобной работы. – Он показал на гору бумаг, годных теперь только для шредера.

– Ничего, – отозвалась Кейт, – я не против сверхурочных. В прошлом году я купила свою первую квартиру, и выплачивать ипотеку не так легко.

– Ты живешь одна? – удивился Рэй, сразу спохватившись, позволительно ли задавать подобный вопрос. В последнее время политкорректность достигла такого уровня, что даже самые невинные личные темы лучше не затрагивать. Скоро людям вообще запретят беседовать.

– В основном, – усмехнулась Кейт. – Квартиру купила сама, но мой бойфренд много времени проводит у меня. Лучшее из двух миров!

Рэй собрал пустые кружки.

– Так поезжай домой, твой парень уже теряется в догадках, где тебя носит.

– Все нормально, он шеф-повар, – отмахнулась Кейт, но все же встала. – Работает еще больше моего. А вы? Как ваша супруга выдерживает, что вы сутками пропадаете на работе?

– Раньше расстраивалась, – погромче ответил Рэй, уходя в кабинет за пальто. – Она тоже работала в полиции – нас распределили в одну смену.

В полицейском учебном центре в Райтоне-на-Дансморе развлечений не водилось, но имелся дешевый бар. Во время одного особенно невыносимого вечера с караоке Рэй увидел Мэгс в кругу приятельниц: она хохотала чьей-то байке. Увидев, что Мэгс встала и пошла заказать всем выпить, Рэй высосал свою почти полную пинту пива в надежде утопить смущение и тоже пошел к бару. К счастью, Мэгс не страдала болезненной застенчивостью, и до конца полуторамесячного курса обучения они не расставались. Рэй с трудом удержал улыбку, вспомнив, как крался из женского корпуса в свою комнату в шесть утра.

– А вы давно женаты? – спросила Кейт.

– Пятнадцать лет. Окольцевались еще в бытность стажерами.

– Но сейчас она в полиции не служит?

– Мэгс взяла отпуск после рождения Тома, а потом подоспела наша младшая, и кому-то надо было ими заниматься, – объяснил Рэй. – Люси уже девять, Том пошел в среднюю школу, и Мэгс начала подумывать о работе. Хочет переквалифицироваться в учительницу.

– А почему она так долго не работала? – В голосе Кейт слышалось искреннее удивление. Рэю вспомнилось очень похожее недоверие Мэгс, когда они оба были молодыми оперативниками. Начальница Мэгс ушла в отпуск по уходу за ребенком, и Мэгс сказала Рэю, что не видит смысла делать карьеру, если все равно придется все бросать.

– Ну, она занималась домом, семьей, – ответил Рэй с невольным чувством вины. Мэгс изначально мечтала об этом, или так распорядилась жизнь? Няньку нанимать накладно, поэтому уход жены с работы казался очевидным и логичным выходом. Рэй точно знал, что Мэгс мечтала присутствовать на всяких там школьных соревнованиях и праздниках урожая. Но способности к разыскной работе у нее ничуть не хуже, чем у него, а даже и получше, если быть честным.

– Короче, раз вы женаты на работе, приходится мириться с паршивыми условиями. – Кейт выключила настольную лампу, и они на секунду оказались в темноте. Рэй вышел в коридор, где сразу автоматически загорелся свет.

– Издержки профессии, – согласился Рэй. – А ты давно со своим парнем?

Они спустились во двор, где стояли их машины.

– Полгода, – ответила Кейт. – Для меня это рекорд – обычно я всех бросаю через несколько недель. Мама говорит, я придираюсь.

– А что в парнях не так?

– У каждого по-разному, – весело ответила девушка. – То чересчур умный, то тупой, то без чувства юмора, то законченный клоун.

– Тебе не угодишь, – усмехнулся Рэй.

Кейт сморщила нос:

– Но это же важно – найти своего человека! Месяц назад мне стукнуло тридцать, у меня уже мало времени…

На тридцать она не выглядела, но, с другой стороны, Рэй никогда не умел верно угадывать возраст. Глядя в зеркало, он до сих пор видел себя таким, как двадцать лет назад, хотя морщинки рассказывали иную историю.

Рэй полез в карман за ключами.

– Ну, ты, главное, не спеши выскакивать замуж. Там не розами усыпано, я тебя уверяю.

– Спасибо за совет, папаша.

– Э, какой я тебе папаша!

Кейт засмеялась:

– Спасибо, что помогли с бумагами. Пока, до утра.

Рэй усмехнулся, выезжая из-за «Омеги» с надписью «Полиция». Папаша, как же! Вот нахалка…



Мэгс ждала в гостиной перед телевизором. В пижамных брюках и старой фуфайке она сидела на диване, подобрав под себя ноги, как ребенок. Диктор новостей коротко повторял информацию о роковом наезде для тех бристольцев, которые умудрились пропустить ажиотаж недельной давности. Взглянув на Рэя, Мэгс покачала головой:

– Не могу перестать смотреть. Бедный ребенок…

Рэй присел рядом и взял пульт, чтобы убрать звук. Показывали старый репортаж с места происшествия, и Рэй увидел собственный затылок – они с Кейт шли к полицейской машине.

– Я знаю, – сказал он, обнимая жену за плечи, – но мы их найдем.

На экране появилось лицо Рэя крупным планом, когда он объяснял журналисту, что произошло. Интервьюер в кадр не попал.

– Считаешь, найдете? У вас есть какие-то ниточки?

– Нет, – вздохнул Рэй. – Никто не видел, как это произошло, а если и видели, молчат. Будем надеяться на криминалистов и оперативные данные.

– Может, водитель не понял, что натворил? – Мэгс выпрямилась и повернулась к мужу, нетерпеливо убрав прядь за ухо. Всю жизнь, сколько Рэй ее знал, она носила длинные прямые распущенные волосы, без челки – темные, как у Рэя, но, в отличие него, без седины. После рождения Люси Рэй попытался отпустить бородку, но через три дня побрился, когда стало ясно – лезет больше соли, чем перца. Теперь он ходил чисто выбритым и старался не обращать внимания на седые виски, которые, по словам Мэгс, придавали ему благородный вид.

– Это невозможно, – коротко ответил Рэй. – Мальчишку подбросило прямо на капот.

Мэгс не дрогнула. Волнение, которое Рэй застал по возвращении, сменилось сосредоточенностью, которую он отлично помнил по давней совместной работе.

– Кроме того, – продолжал он, – машина остановилась, сдала задним ходом и развернулась. Допустим, водитель не знал, что Джейкоб погиб, но он абсолютно точно видел, что сбил ребенка.

– У тебя больницами кто-нибудь занимается? – спросила Мэгс. – Возможно, при столкновении водитель тоже получил какие-то ушибы, и…

Рэй улыбнулся.

– Проверим, – пообещал он и встал: – Слушай, не пойми превратно, но я с утра на ногах и больше всего мечтаю выпить пива, поглядеть полчаса телевизор и завалиться спать.

– Разумеется, – сухо сказала Мэгс, – привычка – вторая натура.

– Задержим мы этого водителя! – Рэй поцеловал жену в лоб. – Рано или поздно они всегда попадаются… – Он спохватился, что дал Мэгс обещание, которое не смог дать матери погибшего мальчика, потому что ничего не мог гарантировать. При ней он ограничился фразой «приложим все усилия». Оставалось надеяться, что усилий полиции окажется достаточно.

Он пошел в кухню за пивом. Мэгс расстроена из-за погибшего ребенка – пожалуй, зря он посвятил ее в детали происшествия. Ему и свои эмоции непросто держать в узде, а теперь и Мэгс места себе не находит. Надо взять себя в руки и не носить, так сказать, работу домой.

Рэй вернулся с пивом в гостиную и присел рядом с женой перед телевизором, переключив с новостей на одно из реалити-шоу, которые Мэгс любила.



Войдя в кабинет с горой папок, взятых из отдела корреспонденции, Рэй свалил ношу на свой и без того заваленный стол, отчего все посыпалось на пол.

– Блин, – сказал он, равнодушно глядя на беспорядок. Уборщица опустошила корзину для бумаг и сделала вялую попытку протереть стол, оставив, однако, пыльную кайму вокруг лотка для входящих документов. По обе стороны клавиатуры красовались чашки с остывшим кофе, а стикеры внизу на мониторе содержали телефонные сообщения разной степени важности. Рэй сорвал их и приклеил внутрь своего ежедневника, где уже имелся неоново-розовый квадрат с требованием оценить работу своих подчиненных. Можно подумать, ему без этого делать нечего! Бюрократия, пропитывавшая теперь его работу, стала для Рэя настоящим испытанием воли. Он благоразумно не возмущался засильем канцелярщины – с недавних пор на горизонте замаячило долгожданное повышение, – но смириться не мог. Час, потраченный на обсуждение личностного роста, Рэй считал потерянным временем, особенно когда на повестке дня стояло расследование гибели ребенка.

В ожидании, пока компьютер загрузится, Рэй откачнулся на стуле, балансируя на задних ножках, и перевел взгляд на снимок Джейкоба, приколотый к дальней стене. Привычка выставлять на видном месте фотографию центральной фигуры текущего расследования осталась у Рэя с первого года работы в полиции: его тогдашний начальник ворчливо напоминал, что схватить преступника за воротник, конечно, хорошо и приятно, но нельзя забывать, «ради чего мы возимся в этом дерьме». Раньше снимки стояли на рабочем столе, пока – уже несколько лет назад – к нему не зашла Мэгс. Рэй уже не помнил, что она привезла – не то забытую им папку, не то ланч. Он ощутил раздражение оттого, что ему помешали, когда Мэгс позвонила с ресепшена, желая его удивить, но недовольство сменилось раскаянием, когда Рэй понял, что ради него жена специально сделала крюк. По дороге в кабинет мужа Мэгс зашла поздороваться с прежним начальником, теперь уже суперинтендантом.

– Наверняка тебе здесь все непривычно, – предположил Рэй, пропуская Мэгс к себе.

Она засмеялась:

– Да я будто не уходила! Девушка может уйти из полиции, но вот полиция из девушки никуда не денется…

С видимым удовольствием она ходила по кабинету, легко касаясь пальцами рабочего стола.

– Кто эта женщина? – шутливо-грозно спросила она мужа, взяв фотографию, прислоненную к снимку в рамке, где были она и дети.

– Жертва, – отозвался Рэй, мягко отбирая фото у Мэгс и снова ставя на стол. – Семнадцать ножевых ранений от бойфренда за то, что она поздно поставила чайник.

Если Мэгс и осталась шокирована, вида она не подала.

– А почему не в папке?

– Я предпочитаю ставить их на видное место, – объяснил Рэй. – Чтобы не забывать, чем я занимаюсь, ради чего работаю круглыми сутками…

Мэгс кивнула. Иногда Рэя поражало, насколько глубоко жена его понимает.

– Но только не рядом с нашим снимком, будь любезен. – Она снова взяла фотографию и огляделась. Ее внимание привлекла пробковая доска, висевшая без дела на дальней стене. Взяв булавку из банки на столе, Мэгс приколола снимок улыбающейся погибшей в самый центр доски.

Там фотография и осталась.

Бойфренд той женщины давно отбывает срок за убийство, а снимки на пробковой доске меняются по мере открытия дел: старик, забитый до смерти несовершеннолетними грабителями, четыре женщины, изнасилованные таксистом, а теперь сияющий Джейкоб в новенькой школьной форме. И все они зависели от Рэя. Готовясь к утреннему совещанию, он просмотрел записи в своем ежедневнике, сделанные накануне. М-да, с такой информацией начинать расследование… Загрузившийся компьютер наконец пискнул, и Рэй внутренне встряхнулся. Пусть ниточек у них почти нет, но работать надо.



Около десяти часов Стампи со своей командой вдвинулся в кабинет Рэя, где сразу стало очень тесно. Сержант и Дейв Хиллсдон уселись на низких стульях у журнального стола, а остальные столпились у дверей или прислонились к стене. Третий стул остался незанятым из молчаливой дани рыцарству, и Рэй, пряча усмешку, отметил, что Кейт осталась стоять рядом с Малколмом Джонсоном. Отдел временно усилили двумя полицейскими из патрульных, которым было непривычно и неловко в одолженных костюмах, и Филом Крокером, экспертом из отдела расследований дорожных происшествий.

– Всем доброе утро, – начал Рэй, – я вас надолго не задержу. Позвольте представить вам Брайана Уолтона из первой бригады и Пэта Брайса из третьей. Мы рады, что вы с нами, ребята, работы прорва, подключайтесь. – Брайан и Пэт кивнули. – Ладно, цель сегодняшнего совещания – еще раз повторить, что мы знаем о наезде в Фишпондс, и напомнить наши дальнейшие действия. Как вы сами понимаете, начальство наседает насчет раскрытия этого дела хуже чесотки… – Рэй заглянул в ежедневник, хотя и помнил записи наизусть: – В шестнадцать двадцать восемь двадцать шестого ноября девяносто девятого года, понедельник, операторы приняли звонок от женщины, проживающей на Энфилд-авеню. Свидетельница слышала на улице громкий удар и крик. Когда она выбежала из дому, все уже было кончено: над лежавшим на дороге Джейкобом склонилась безутешная мать. «Скорая» приехала через шесть минут, медикам оставалось только констатировать смерть на месте происшествия.

Рэй помолчал, давая присутствующим проникнуться серьезностью дела. Он взглянул на Кейт, но та стояла с бесстрастным видом, и Рэй не знал, радоваться или огорчаться тому, что она так быстро учится сдержанности. Посторонний, окажись он сейчас в кабинете, мог бы предположить, что полиции и дела нет до смерти маленького мальчика, но Рэй знал – случившееся потрясло все управление. Он продолжал:

– Месяц назад Джейкобу Джордану исполнилось пять лет, незадолго до этого он начал учиться в школе Сент-Мэри на Бекет-стрит. В день аварии Джейкоб был в группе продленного дня, где работает его мать. Согласно ее показаниям, они возвращались домой и разговаривали. Она на секунду выпустила руку Джейкоба, и мальчик кинулся бежать через дорогу к дому. Из того, что она сказала, можно сделать вывод, что Джейкоб уже делал так раньше – он еще не научился переходить через улицу по правилам, и мать всегда вела его за руку… – Кроме того раза, прибавил Рэй про себя. Отвлеклась буквально на секунду, чуть-чуть ослабила бдительность – и теперь будет казниться до конца дней. Рэй невольно содрогнулся.

– Она успела разглядеть машину? – спросил Брайан Уолтон.

– Практически нет. По ее словам, автомобиль не только не тормозил, а наоборот, набрал скорость перед тем, как сбить Джейкоба, и едва не зацепил ее саму. Кстати, она действительно не устояла на ногах, упала и получила ушибы. Снимавшие показания полицейские обратили внимание на ее травмы, но от медицинской помощи женщина отказалась. Фил, можешь рассказать нам, что удалось собрать на месте происшествия?

Единственный в форме из собравшихся в кабинете, Фил Крокер работал в отделе расследований ДТП и со своим многолетним опытом был у Рэя незаменимым специалистом по любым происшествиям на проезжей части.

– Да почти ничего, – пожал плечами Фил. – В дождь тормозной след не остается, так что я не смогу назвать вам примерную скорость или сказать, старался водитель избежать столкновения или нет. Нам достался обломок пластикового экрана фары, найденный метрах в двадцати от места наезда; эксперт подтвердил, что это от противотуманки «Вольво».

– Ну, хоть что-то, – отозвался Рэй.

– Подробное описание я передал Стампи, – продолжал Фил. – Кроме этого, боюсь, у нас пусто.

– Спасибо, Фил. – Рэй снова углубился в свои записи: – В заключении патологоанатома сказано, что мальчик скончался от тупой травмы, следствием которой стали множественные переломы и разрыв селезенки.

Рэй лично присутствовал на вскрытии – не столько потому, что хотел лично проследить за расследованием на всех этапах, сколько потому, что не хотел оставлять Джейкоба одного в холодной мертвецкой. Он смотрел и не видел, избегая глядеть в лицо мертвого ребенка и сосредоточившись на информации, которую главный патологоанатом выдавал отрывистыми фразами. Они оба вздохнули с облегчением, когда вскрытие было закончено.

– Судя по направлению удара, наезд совершен небольшим автомобилем, минивэны и внедорожники можно исключить. Патологоанатом извлек из тела Джейкоба фрагменты стекла, но, насколько я понял, их невозможно отнести к определенной марке машины – так, Фил, или нет? – Рэй взглянул на эксперта.

– Автомобильное стекло вещь стандартная, – кивнул Фил. – Если бы у нас был преступник, в его одежде нашлись бы мелкие частицы этого стекла – от них почти невозможно избавиться. Однако на месте наезда осколков нет, значит, лобовое стекло от удара треснуло, но не разлетелось. Найдите мне машину, и мы сравним ее стекла с фрагментами, найденными на жертве, но вот без машины…

– Ну, зато понятно, автомобиль с какими повреждениями мы ищем. – Рэй попытался найти хоть что-то положительное в коротеньком заключении экспертов. – Стампи, расскажи, что уже сделано на сегодняшний день?

Сержант поглядел на стену, где ход расследования был отражен целой серией схем, таблиц и флипчартов, каждая со списком необходимых действий.

– Поквартирный обход произведен в ночь аварии и на следующий день разными сменами. Несколько жителей слышали, по их выражению, «громкий удар» и крик, но саму машину никто не видел. Патрульные на подъезде к школе говорят с родителями, которые привозят детей, жителям Энфилд-авеню разосланы письма с просьбой свидетелям, если таковые отыщутся, связаться с нами. На обочинах выставлены плакаты – Кейт разбирается со звонками, которые поступают от прочитавших.

– Что-нибудь полезное есть?

Стампи покачал головой:

– Дело дрянь, босс.

Рэй игнорировал его пессимизм.

– Когда выйдет выпуск «Крайм уотч»?

– Завтра вечером. Мы подготовили реконструкцию, а они с помощью компьютерной графики покажут, как может выглядеть машина; комментарий писали мы совместно с их ведущим.

– Мне нужно, чтобы завтра кто-то задержался и принимал звонки после эфира, – сказал Рэй. – Остальное в темпе вальса. – Возникла пауза. Рэй выжидательно оглядел подчиненных: – Кто готов?

– Я могу, – приподняла руку Кейт, заслужив признательный взгляд начальника.

– А что насчет разбитой противотуманки? – вспомнил он.

– В «Вольво» нам назвали артикул детали, у нас уже есть список гаражей, куда такую запчасть отправляли за последние десять дней. Я дал задание Малколму обзвонить все мастерские, начиная с местных, и узнать номера автомобилей, которым делали «жестянку» начиная с того дня.

– Ладно, давайте будем учитывать гипотетическую «Вольво», но это всего лишь одна улика, нет никакой уверенности, что виновник скрылся именно на «Вольво». Кто занимается записями уличных видеокамер?

– Мы, босс, – поднял руку Брайан Уолтон. – Изъяли все видеозаписи с муниципальных камер видеонаблюдения, плюс на офисах и на заправках. Отбирали материал за полчаса до наезда и полчаса после, но все равно получается несколько сотен часов, которые надо отсматривать…

Рэй содрогнулся, представив сумму сверхурочных и трещащий по швам бюджет отдела.

– Дайте мне список видеокамер, – велел он. – Нечего обнимать необъятное, продумайте, что смотреть в первую очередь, а что в последнюю.

Брайан кивнул.

– Ну вот, уже есть с чем работать. – Рэй уверенно улыбнулся, скрывая свои опасения. Прошло уже две недели с «золотого часа» после аварии, когда шансы на поимку виновника наиболее высоки, однако его люди, работая на пределе сил, не добились ни малейшего прогресса. Он помолчал, прежде чем сообщить плохую новость: – Думаю, я никого из вас не удивлю, что все отпуска отменены вплоть до особого распоряжения. Со своей стороны обещаю сделать все, что в моих силах, чтобы на Рождество вы успели немного побыть в кругу семьи.

С недовольным ропотом все потянулись из кабинета, но никто не жаловался, в чем Рэй и не сомневался. Хоть на брифинге этого не прозвучало, все наверняка подумали: каким станет Рождество для матери Джейкоба Джордана?

Глава 4

Моя решимость ослабевает почти сразу же, как Бристоль остается позади. Я не задумывалась, куда поеду, и наугад выбрала западное направление, вспомнив о Девоне и Корнуолле. Я с грустью думаю о детстве и каникулах, песчаных замках, которые мы строили с Евой, липкие от мороженого на палочке и крема от загара. Воспоминания тянут меня к морю, отвратив от обсаженных деревьями авеню Бристоля и его автомобилей. Я буквально обмираю от страха при виде машин, которым непременно надо обогнать автобус на остановке. Я бесцельно кружила некоторое время по автовокзалу и наконец протянула десять фунтов продавцу в киоске возле «грейхаундов», которого не более заботило, куда я уезжаю, чем меня саму.

Мы переезжаем Севернский мост, и я смотрю вниз на бурлящую зеленовато-серую воду Бристольского залива. Междугородний автобус тих и анонимен, здесь никто не читает «Бристоль пост», никто не говорит о Джейкобе. Я обмякла в кресле; я измучена, но не осмеливаюсь закрыть глаза. Когда я сплю, меня преследуют картины и звуки аварии и сознание, что если бы я оказалась у того перехода на несколько минут раньше, ничего бы не случилось.

«Грейхаунд» направляется в Суонси. Я украдкой разглядываю попутчиков. В основном едут студенты, заткнувшие уши наушниками и погруженные в чтение журналов. Женщина моего возраста просматривает газеты, делая аккуратные пометки на полях. Жить в Бристоле и ни разу не побывать в Уэльсе, конечно, просто несуразно, но теперь я рада, что у меня там нет никаких связей. Прекрасное место для того, чтобы начать все заново.

Я выхожу последней и дожидаюсь, пока автобус отъедет от остановки. Адреналиновая решимость уехать превратилась в туманное воспоминание; теперь, когда я забралась аж в Суонси, я понятия не имею, что делать дальше. На тротуаре сутуло сидит человек; он поднимает глаза и бормочет нечто невразумительное. Я пячусь. Не могу здесь оставаться и не знаю, куда идти, поэтому просто шагаю вперед. Я играю сама с собой: поверну налево, неважно куда; затем направо; а на первом перекрестке пойду прямо. Я не смотрю на названия улиц, просто на каждом пересечении выбираю самую узкую, непроезжую и малолюдную. Я чувствую себя словно в бреду, на грани истерики: что я делаю? Куда иду? Может, вот так и сходят с ума? И вдруг наступает осознание – мне все равно. Это уже неважно.

Я прохожу много миль – Суонси остается далеко позади – и буквально вжимаюсь в живую изгородь, когда мимо проезжают машины, становясь все более редкими к ночи. Дорожную сумку я несу как рюкзак, лямки продавили на плечах глубокие борозды, но я иду, не сбавляя темпа. Слыша только свое дыхание, я постепенно успокаиваюсь. Я не позволяю себе думать о случившемся или о том, куда я иду, а просто шагаю. Вынимаю телефон из кармана и, не взглянув, сколько там пропущенных звонков, бросаю его в кювет с собравшейся водой. Это последнее, что соединяло меня с моим прошлым; почти сразу на душе становится легче.

Натруженные ноги болят, и я понимаю, что если остановлюсь и прилягу на обочине, то уже не поднимусь. Я начинаю идти медленнее, и тут слышу машину сзади. Я отступаю на травянистую обочину и отворачиваюсь от дороги, пропуская автомобиль, но вместо того чтобы скрыться за поворотом, он останавливается метрах в пяти впереди. До меня доносится слабое шипение тормозов и запах выхлопных газов. Я разворачиваюсь и стремглав бросаюсь бежать, не разбирая дороги. Сумка колотит по спине. Я бегу неуклюже, свежие мозоли трутся о ботинки, струйки пота стекают по груди и спине. Автомобиля больше не слышно, и когда я оглядываюсь – при этом меня шатнуло так, что я чуть не упала, – машины не видно.

Я глупо стою посреди пустого шоссе. Я так устала и проголодалась, что не могу мыслить связно. Я уже не уверена, была машина или же я мысленно перенесла на эту заброшенную дорогу визг резины на мокром асфальте, который стоит у меня в ушах.

Сгущаются сумерки. Я уже на побережье: я ощущаю соль на губах и слышу, как волны разбиваются о берег. На указателе написано «Пенфач»; вокруг так тихо, что, идя по деревне и поглядывая на опущенные шторы, лишний заслон от зимней стужи, я чувствую себя непрошеной гостьей. Лунный свет плоский и белый, в нем все кажется двухмерным. Моя тень впереди все удлиняется, пока я не начинаю казаться непомерно высокой. Я дохожу до самой бухты, где скалы обступили полоску песка, словно защищая ее, и спускаюсь по петлистой тропинке. Но тени обманчивы, лунный свет неверен, и я поскальзываюсь на сланце, испугавшись ощущения пустоты под ногой. Я вскрикиваю, теряю равновесие из-за непривычной тяжести моего импровизированного рюкзака, падаю и скатываюсь до самого пляжа. Подо мной хрустит влажный песок. Я осторожно вдыхаю, прислушиваясь, где проснется боль, но боли нет, я ничего не повредила. У меня мелькает мысль – может, я стала невосприимчивой к боли? Может, человеческий организм не приспособлен выдерживать двойную – физическую и эмоциональную – муку? Рука еще саднит, но как-то отстраненно, будто чужая.

Меня охватывает острое желание что-нибудь почувствовать – что угодно. Я скидываю обувь, несмотря на холод, и чувствую подошвами песок. Небо чернильно-черное, полная луна тяжело нависает над морем, и ее двойник отражается в волнах мерцающими дольками. Я не дома. Это самое важное. Здесь ничто не напоминает дом. Плотнее завернувшись в куртку, я сажусь на сумку, спиной к твердой скале, и жду.

Когда наступает рассвет, я понимаю, что, должно быть, заснула: мое оцепенение было нарушено шумом волн, надвигавшихся на берег. С трудом вытянув ноющие, замерзшие ноги, я встаю поглядеть на ярко-оранжевое сияние, разливающееся над горизонтом. Выглядывает солнце, но в нем нет тепла; меня сотрясает дрожь. Да, план бегства оказался совсем непродуманным.

Узкую тропинку легче одолеть при свете, и теперь я вижу, что местность не безлюдна: всего в полумиле стоит одноэтажное здание, приземистое и утилитарное, а за ним аккуратные ряды домиков-трейлеров. Начинать новую жизнь здесь ничуть не хуже, чем в любом другом месте.



– Доброе утро, – говорю я. Голос звучит неожиданно тонко в относительном тепле маленького магазина. – Я ищу, где можно остановиться пожить.

– В отпуск приехали? – Полная грудь женщины покоится на журнале «Отдохни». – Сезон-то вроде не отпускной. – Улыбка убирает колкость из ее слов, и я стараюсь улыбнуться в ответ, но не получается.

– Я надеюсь сюда переехать, – удается мне выговорить. Представляю, как я, должно быть, выгляжу: неумытая и нечесаная. Зубы у меня стучат, тело бьет неподконтрольная дрожь: я совсем продрогла.

– А, тогда понятно, – весело говорит женщина, кажется, ничуть не смущенная моим видом. – Значит, подыскиваете что снять? Но мы-то закрыты до конца зимы, до марта только магазин работает, так что вам нужен Йестин Джонс со своим коттеджем. Я ему позвоню. Звонить, или сперва чаю выпьете? Снаружи-то холодно, и вид у вас замерзший.

Она подводит меня к табурету за прилавком и скрывается в соседней комнате, не прекращая бойкий разговор, перекрывая шум закипающего чайника.

– Я Бетан Морган, – рассказывает она, – это мой магазин и трейлерный парк. А Глинн, мой муж, занимается фермой. – Она высунулась в дверь и улыбнулась: – Вернее, бьется с ней, ведь фермерствовать сейчас стало ох как нелегко… Стоп, я же хотела Йестину позвонить!

Не дожидаясь ответа, Бетан снова скрывается из виду, пока я мнусь, придумывая ответы на неизбежные вопросы. Внутри меня точно растет воздушный шарик, становясь все больше и жестче.

Но Бетан, вернувшись, ни о чем не спрашивает: ни когда я приехала, ни отчего выбрала Пенфач, ни даже откуда я. Она подает мне щербатую чашку сладкого чая и втискивается на соседний стул. На Бетан столько разной одежды, что разглядеть или даже угадать ее фигуру невозможно, однако подлокотники кресла неудобно врезаются ей в бока. Про себя я предполагаю, что ей за сорок, однако гладкое круглое лицо делает ее моложе. Ее длинные темные волосы стянуты в хвост. Шнурованные ботинки под длинной черной юбкой, несколько футболок, а сверху – вязаный кардиган длиной до щиколоток, края которого задевают сейчас пыльный пол. Сгоревшая ароматическая палочка оставила на подоконнике полоску пепла, и в воздухе витает стойкий пряный запах. К старомодной кассе на прилавке привязана мишура.

– Йестин едет, скоро будет, – сообщает Бетан, выставляя на прилавок третью кружку с чаем. Значит, Йестин, кто бы он ни был, появится через несколько минут.

– А кто этот Йестин? – спрашиваю я, соображая, не совершила ли ошибку, приехав в деревню, где все друг друга знают. Надо было ехать в крупный город, там сплошная анонимность.

– У него ферма на другом конце Пенфача, – отзывается Бетан. – А здесь он пасет своих коз – на склонах и на берегу. Если поселитесь в коттедже, будем соседками, но у него, сразу скажу, не дворец, – смеется она. Я невольно улыбаюсь. Прямота Бетан напоминает мне Еву, хотя, подозреваю, моя стройная модница-сестрица пришла бы в ужас от такого сравнения.

– Мне много и не надо, – отвечаю я.

– Йестин молчун. Если поговорить, то это не к нему, – предупреждает Бетан, словно я могу из-за этого огорчиться. – Но человек хороший. Овец своих держит рядом с нашими. – Она неопределенно машет в противоположную от моря сторону. – Как и всем в Пенфаче, ему не помешает лишняя тетива на луке… Как это теперь называется, диверсификация? – Бетан презрительно фыркает. – Йестин сдает дачный домик в Пенфаче и коттедж Блэйн Сэди на отшибе.

– Считаете, именно в коттедже мне захочется поселиться?

– Если поселитесь, будете первая за долгое время.

От мужского голоса я вздрагиваю и оборачиваюсь. На пороге стоит худощавый человек.

– Все не так плохо! – вмешивается Бетан. – Пей вот чай, а потом отвези леди поглядеть коттедж.

Лицо у Йестина такое загорелое и морщинистое, что глаза совершенно исчезают в складках. Одежды не разглядеть под запыленным синим рабочим комбинезоном с длинными полосами от грязных пальцев, вытертых о бедра. Он прихлебывает чай через желтые от табака усы и оценивающе разглядывает меня.

– Для большинства Блэйн Сэди слишком далеко от дороги, – говорит он с сильным акцентом, искажающим слова. – Не хотят сумки таскать.

– А можно взглянуть? – Я встаю, вдруг очень захотев, чтобы этот всеми отвергнутый, заброшенный коттедж стал тем решением, которое я ищу. Йестин продолжает пить чай, прополаскивая зубы каждым глотком, прежде чем проглотить. Наконец, удовлетворенно выдохнув, он выходит из магазина. Я гляжу на Бетан.

– Что я говорила? Молчун, – смеется та. – Идите, он ждать не будет.

– Спасибо за чай.

– На здоровье. Приходите в гости, когда устроитесь.

Я машинально обещаю, хотя и знаю, что не сдержу слова, и спешу на улицу. Йестин уже сидит, широко расставив ноги, на квадроцикле, облепленном коркой грязи.

Я отступаю. Не ждет же он, что я усядусь сзади? На квадроцикл с человеком, которого знаю меньше пяти минут?

– Это единственный способ передвигаться по округе, – кричит Йестин, перекрывая шум мотора.

Голова у меня идет кругом. Я пытаюсь уравновесить практическую необходимость посмотреть сдаваемый в аренду коттедж и страх, от которого ноги приросли к земле.

– Ну, садитесь уже, если едете!

Я заставляю себя сдвинуться с места и с опаской усаживаюсь на сиденье квадроцикла. Поручней никаких нет, держаться за Йестина я не собираюсь, поэтому вцепляюсь в сиденье, когда он дает газу, и квадроцикл стрелой летит по неровной прибрежной дорожке. Справа внизу тянется бухта – прилив достиг своего пика, волны разбиваются о скалы, но когда мы доезжаем до тропинки, спускающейся к пляжу, Йестин отворачивает от моря. Он что-то кричит через плечо и призывает меня глядеть в другую сторону. Квадроцикл подскакивает на неровной земле, а я выискиваю глазами то, что, как надеюсь, станет моим новым домом.

Блэйн Сэди, который Бетан отрекомендовала коттеджем, выглядит едва ли не пастушьей хижиной. Когда-то беленые стены давно проиграли борьбу с непогодой, превратившись в грязно-серые. Деревянная дверь кажется непропорционально огромной по сравнению с крошечными окошками, глядящими из-под карнизов. Слуховое окно свидетельствует о наличии второго этажа, для которого, по-моему, просто нет места. Мне сразу становится ясно, отчего Йестин никак не мог сдать это жилье даже в разгар сезона: самые креативные риелторы не смогли бы скрыть сырость, поднимающуюся от земли по наружным стенам, или недостающую черепицу на крыше.

Пока Йестин сражается с замком, я стою спиной к коттеджу, оглядывая побережье. Я думала, что отсюда будет виден трейлерный парк, но тропа спускается сюда от берега, и коттедж стоит в небольшом естественном углублении. Бухты тоже не видно, хотя я слышу, как море яростно бьется о скалы, – три стука сердца до очередной волны. В небе кружат чайки, и их пронзительные крики напоминают мяуканье котят. Я невольно вздрагиваю, очень захотев оказаться под крышей.

Комната первого этажа едва двенадцати футов длиной. Грубо сколоченный деревянный стол, отделяющий гостиную от вытянувшейся вдоль стены кухоньки, приходится как раз под огромной дубовой балкой.

Наверху спальня и тесная уборная с сидячей ванной. В пятнистом от старости, потрескавшемся зеркале я вижу свое искаженное отражение. Моя бледная кожа, какая часто бывает у рыжих, в тусклом освещении выглядит почти прозрачной, мертвенно-белой, особенно по контрасту с медно-красными волосами, падающими на плечи. Я поспешно спускаюсь на первый этаж. Йестин складывает дрова у очага. Закончив, он переходит на другой конец комнаты и останавливается у плиты.

– Она малость с характером, это как водится, – признает он, открывая духовку с грохотом, от которого я подскакиваю.

– Можно мне снять этот коттедж? – прошу я. – Пожалуйста?

В моем голосе звучит отчаяние. Представляю, что Йестин обо мне думает.

Он глядит на меня с подозрением:

– Вам есть чем платить-то?

– Да, – твердо отвечаю я, хотя не представляю, насколько хватит моих накоплений и куда я пойду, когда деньги закончатся.

Йестина мой ответ не убеждает.

– А кем вы работаете?

Я думаю о моей студии с ковром из глиняных черепков. Рука болит уже меньше, но пальцы так плохо слушаются, что я, пожалуй, не смогу ваять. Если я больше не скульптор, кто же я тогда?

– Я художница, – отвечаю я наконец.

Йестин хмыкает, будто это все объясняет.

Мы договариваемся о цене, которая, хоть и крошечная, вскоре истощит мои скромные сбережения. Но на несколько месяцев этот тесный каменный домик мой, и я вздыхаю с облегчением оттого, что мне есть где жить.

Йестин пишет номер своего мобильного на обороте квитанции, вытащенной из кармана.

– Плату можете относить к Бетан, если хотите. – Кивнув мне, он шагает к своему квадроциклу, который заводится с жутким ревом.

Проводив Йестина взглядом, я запираю дверь, протащив по ушкам упрямый засов. Хотя день солнечный, я бегу наверх закрыть шторы в спальне и захлопнуть приоткрытое окошко в ванной. На первом этаже портьеры застревают на металлическом карнизе, будто отвыкли двигаться, и я дергаю сильнее, отчего в воздух поднимаются клубы пыли. Стекла дрожат от ветра, и шторы почти не защищают от ледяного холода, сочащегося через плохо подогнанные рамы.

Я сижу на диване, слушая звук своего дыхания. Шум волн сюда не долетает, но жалобные крики одинокой чайки похожи на плач ребенка, и я зажимаю уши руками.

Меня одолевает усталость, и я сворачиваюсь в комок, обхватив колени и уткнувшись лицом в грубую ткань джинсов. Я чувствую, как изнутри нарастает давление, но шквал эмоций обрушивается на меня с неожиданной силой, лишив на время дыхания. Горе кажется почти физической мукой, и непонятно, почему я еще жива, отчего сердце, разорванное на части, продолжает биться. Я стараюсь воскресить в памяти его образ, но стоит мне закрыть глаза, как я вижу безжизненное тельце у себя на руках. Я его отпустила. В жизни себе не прощу.

Глава 5

– Шеф, есть время потолковать насчет фишпондского наезда? – спросил Стампи, сунув голову в дверь. За его спиной маячила Кейт.

Рэй поднял голову. За три месяца расследование постепенно отошло на второй план, уступив место другим, более срочным делам. Пару раз в неделю на совещаниях Рэй все равно проходился по списку мероприятий, но звонки давно перестали поступать, и новой информации не было уже несколько недель.

– Конечно.

– Мы не можем отыскать мать Джейкоба, – едва усевшись, сказал Стампи.

– То есть?

– Буквально. Мобильный выключен, в доме пусто. Будто испарилась женщина.

Рэй перевел взгляд на Кейт, сидевшую с неловким видом.

– Скажи мне, что это шутка!

– Если шутка, то непонятно, когда смеяться, – отозвалась та.

– Она же наша единственная свидетельница! – взорвался Рэй. – Не говоря уже о том, что она мать жертвы! Как, блин, вы умудрились ее потерять?

Кейт покраснела, и Рэй заговорил спокойнее:

– Расскажите, что конкретно произошло.

Кейт поглядела на Стампи. Тот кивнул.

– После пресс-конференции она была нам особо не нужна, – начала Кейт. – Показания ее сняли, допросить допросили, ну и оставили ее на попечение отдела по связям с семьей…

– Кого именно к ней прикрепили? – спросил Рэй.

– Констебля Диану Хит, – после паузы ответила Кейт. – Из дорожной полиции.

Рэй записал имя в свой синий ежедневник и выжидательно поднял глаза.

– На днях Дайана заходила проверить, как там мать Джейкоба, но та куда-то смылась.

– Соседи что сказали?

– Она с соседями мало общалась, и где ее искать, через них не передавала. Как она уехала, тоже никто не видел. Будто в воздухе растворилась.

Кейт снова взглянула на Стампи. Рэй прищурился.

– Что-то недоговариваете?

Стампи, помявшись, ответил:

– На местном интернет-форуме имела место жесткая негативная реакция – кто-то взбаламутил чат, назвав ее плохой матерью.

– Травлю пытались начать, что ли?

– Ну, примерно. Контент сразу удалили, но я попросил айтишников найти и восстановить кэшированные файлы… Но это не все, босс. Судя по всему, полицейские, допрашивая ее сразу после аварии, перегнули палку. Типа, проявили черствость. Возможно, мать Джейкоба решила, что мы считаем ее ответственной за смерть мальчишки и не станем париться и искать водителя.

– Господи, – простонал Рэй, подумав, что начнется, если это дойдет до начальницы. – Мать жертвы хоть раз высказывала свое недовольство работой полиции?

– Это первое, что нам передала Диана, – отозвался Стампи.

– Свяжитесь со школой, – велел Рэй. – Кто-то наверняка поддерживает с ней контакт. Опросите клиники общей практики – их в районе не больше двух-трех, с ребенком она наверняка вставала на учет, – может, они переслали ее медкарту по новому адресу!