– Ты возьмешь этот контракт. Более того, я хочу, чтобы ты заключила его как можно скорее. Надо, чтобы ты впечатлила Серра. Вернее, его клиента.

– Вы не в курсе, что клиент – Халил.

– Не могу сказать точно. Но у меня есть сильное подозрение. У Халила имеется зуб на Леона Гилера, и он хотел бы убрать его, но не своими руками. Поэтому вполне естественно, что он ищет исполнителя. Во-первых, Гилер проводит бо́льшую часть времени в Штатах. Халил же не хотел бы рисковать и засвечиваться там ради такого рода работы.

Петра вновь взглянула на лицо на экране. Она знала: пойти наперекор Александеру невозможно – не здесь и не сейчас, – поэтому кивнула в знак согласия.

– Рози собрала для тебя некоторую информацию, – продолжил он, – и сейчас бегло ознакомит тебя с ней. Более подробный брифинг по поводу Гилера состоится, когда ты подтвердишь контракт с Марком Серра. – Поднялся на ноги. – И еще одна вещь. Я не знаю, насколько эффективна сеть Серра, но он может следить за тобой, поэтому больше не приходи сюда. Только если получишь разрешение. Чем меньше контактов между нами, тем лучше. Используй обычные каналы и жди инструкций.

* * *

Я в темноте смотрю на экран. Это зал больших размеров, это бо́льший экран и бо́льшая темнота. Я в кино. Рядом со мной сидит Фрэнк Уайт. Вернувшись домой из Маджента-Хаус, я нашла записку, которую кто-то протолкнул мне под дверь. «Марина, не хотите ли сегодня пойти со мной в кино? Позвоните, когда вернетесь. Ваш Фрэнк». Записка показалась мне жутко робкой. Что подкупало. К тому же в эпоху мобильных телефонов и пейджеров довольно приятно достать из-под двери листок бумаги.

С момента нашей встречи и чашки кофе на Пиккадилли я видела Фрэнка лишь раз. А точнее, вчера. Мы столкнулись в парадном. Я выходила. Он входил. По идее, мы должны были перекинуться лишь парой дежурных фраз, как то обычно бывает, когда люди спешат по своим делам, а затем один из нас сказал бы «к сожалению, мне пора». Вместо этого мы проговорили четверть часа, застряв наполовину снаружи, наполовину внутри. Я не могу вспомнить ни одной вещи из того, о чем мы говорили. Зато хорошо помню другое: когда мы поняли, как долго простояли в дверях, оба смутились и постарались обратить всё в шутку. Безуспешно.

Сейчас мы сидим в кинотеатре «Керзон Мейфэр» на Керзон-стрит. Фильм, который мы смотрим, – часть ретроспекции режиссера Кесьлёвского. «Три цвета: красный». Сидя здесь, в темноте, я вновь чувствую себя прогульщицей-школьницей. Мне тотчас вспоминаются мальчишки на заднем ряду, их жадные языки и неуклюжие пальцы, украденные сигареты. В мою бытность Лизой, я во второй половине дня бывала в кинотеатрах Вест-Энда. Это было дешевле, а сами залы – почти пусты. Именно там я могла побыть одна. Иногда. Я шла в кино, чтобы спрятаться, залечить в темноте свои синяки, тупо смотреть в никуда там, где никто этого не заметит.

После кино Фрэнк предлагает поужинать, и мы отправляемся в небольшое бистро на Шеперд-маркет, где я ем морского окуня, запеченного в соли, а Фрэнк – жареного тунца. Мы пьем густое сицилийское красное вино. Я настроена довольно холодно к Фрэнку, и он, похоже, не обижается; как будто ничего другого он от меня и не ждал. Часть меня оскорблена, но другая, бо́льшая, только рада. Я не чувствую никакого давления; думаю, что и он тоже. Мы болтаем о том о сем, понимая, что это ни к чему не ведет. По дороге домой он спрашивает, можно ли ему как-нибудь приготовить мне ужин. Я говорю, что не знаю. Что он может состряпать для меня? Сначала до него не доходит, и я тушуюсь. А когда все же доходит, он видит, насколько неудачная получилась шутка, и тогда тушуется он сам. Поэтому я, дабы минимизировать наши потери, говорю «да, это было бы неплохо».

* * *

Они встретились в Люксембургском саду холодным промозглым днем. Серый воздух был таким сырым, что напоминал придорожную слякоть, в какую в любом городе превращается снег. Марк Серра был в длинном палевом кашемировом пальто. Петре оно не понравилось с первого взгляда. На ней были теплая куртка и выцветшие джинсы, заправленные в толстые серые носки, торчащие из кургузых ботинок. Они прогулялись среди каштанов и высоких террас. Холод дарил им некую уединенность.

– Могу я задать вопрос личного характера? – спросил Серра.

– Пожалуйста.

– Сколько вам лет?

– А сколько бы вы мне дали?

– Точно не скажу. То есть мои источники не уверены. Где-то тридцать два? Одни говорят тридцать, другие – тридцать пять…

– Но вы говорите тридцать два?

– Как я уже сказал, я не берусь утверждать. Вы не выглядите на тридцать два.

– А вы выглядите старше своих сорока четырех, но я говорю это не в упрек вам.

Петра отметила про себя, что ее слова его уязвили. Похоже также, что Серра не ожидал, что она потрудится выяснить его возраст. С первой их встречи Петра заподозрила его в тщеславии. Интересно, задавалась она вопросом, сколько же он ей даст. Двадцать семь, двадцать восемь? В эти дни, глядя на себя в зеркало, она не воспринимала свое лицо как лицо двадцатитрехлетней. Слишком многое произошло с ней за четыре года, чтобы ей теперь выглядеть на двадцать три.

Они стояли у края Большого Бассейна, восьмиугольного пруда в центре террас. Петра наблюдала за тем, как с верхушек деревьев справа от нее в небо взлетали стаи сизых голубей. Дважды покружив над ней, они затем уносились к Люксембургскому дворцу, как будто плывшему в тумане.

– Ваш клиент передумал? – спросила она.

Серра закурил:

– Я сожалею, но нет. А вы?

– Да.

Похоже, ее ответ его озадачил.

– Да?

Петра кивнула:

– Но я должна знать точные сроки. Они есть?

– Как можно быстрее.

– Для вас имеет значение, где это произойдет?

– Нет. Согласно нашей информации, в течение следующих двух недель он будет в Нью-Йорке. Было бы прекрасно уложиться в эти две недели.

– Посмотрим.

– Как вы это сделаете?

– Точно сказать не могу.

Серра медленно выдохнул дым:

– Мой клиент будет рад услышать это известие.

– Сомневаюсь. Его решение остаться анонимным обойдется ему дорого.

– Как дорого?

– Миллион долларов США. Половину сейчас, половину по исполнении.

– Миллион долларов? За Гилера?

– Совершенно верно.

– Это нелепо! Это… это… вымогательство.

– Так подайте на меня в суд.

Серра принялся энергично жестикулировать:

– Ведь вы легко можете подойти к нему на улице. Да где угодно! Его телохранитель такой же неуклюжий, как и он сам.

– Я в курсе.

– Он – бизнесмен, а не президент Израиля. Будьте благоразумны.

– Слово «благоразумие» неприменимо к данной ситуации.

– Да я за сто баксов найму какого-нибудь шустрого торчка-наркомана. Это не убийство, это поручение.

– Тогда найдите себе мальчика на побегушках. Моя цена – миллион долларов. И она окончательная.

Серра сокрушенно вздохнул и покачал головой. Затем что-то пробормотал, но Петра не расслышала его слов. Они развернулись и зашагали прочь от пруда к ближайшему выходу, рядом с метро. Когда Серра наконец дал ответ, Петра пару секунд молчала. Она ожидала – и надеялась, – что ее условия будут отвергнуты. Капитуляция Серра могла означать только одно: он был вынужден ее нанять. Она могла бы запросить и два миллиона, и он все равно согласился бы.

– И вы можете обосновать миллион? – поинтересовался он.

– Легко. Эта работа лично мне не нужна и неприятна. Подумайте обо мне как об адвокате, который работает на богатых клиентов, но помимо этого также ведет дела pro bono – ради общественного блага. Высокие гонорары, которые я беру с моих богатых клиентов, субсидируют мою работу pro bono. Теперь подумайте о себе как о богатом клиенте. Это не слишком сложно. Вы похожи на такого клиента.

Серра одарил ее колючим взглядом, но затем улыбнулся. Не иначе как подумал, что она поддразнивает его – что отнюдь не соответствовало истине, – или же ему нравились бойкие на язык женщины.

– И где вас должны ждать эти деньги?

Петра на миг застыла в растерянности. Этот вопрос ни разу не пришел ей в голову.

– Вы о чем?

– Какой банк? Какой номер счета? Для первых пятисот тысяч долларов?

* * *

Я покупаю одежду в «Джозефе», и я вовсе не в восторге от этого, потому что покупаю ее для Марины. Она носит хорошо сшитые шмотки. Она любит черный цвет, она носит костюмы, она носит дизайнерские вещи. Не то что Стефани или Петра. Эти двое отдают предпочтение неряшливым шмоткам – пожалуй, единственное, что есть у них общего. Помимо их общего тела.

Тощая кассирша проводит по терминалу кредиткой, выданной на имя Марины Гауденци. Сумма составляет тысячу четыреста восемнадцать фунтов. Абсурд, честное слово. Это все равно что затребовать миллион долларов за убийство бизнесмена. Или разрешить кому-то трахнуть тебя за восемьдесят фунтов.

Когда я – Марина, я незамужняя швейцарка, католичка, мне тридцать один год, хотя из-за моего образа жизни мне можно дать все сорок. У меня две сестры – старшая и младшая. У меня есть диплом химика, и я люблю классическую музыку, особенно Сибелиуса. Я также люблю парусный спорт; ему меня обучил мой отец, у которого на Женевском озере была яхта. По-английски я говорю с тем же акцентом, что и Петра. В отличие от последней я обожаю пользоваться духами, моей неизменной «Шанелью».

Продавщица кладет мою одежду в два пакета. Я по глазам вижу, что не нравлюсь ей. Это взаимно. Она – сноб и считает, что, несмотря на деньги, которые я только что потратила, мне здесь не место. Я не возражаю, потому что она права. Это строго территория Марины. Мне же трудно быть ею, и я уже начала игнорировать некоторые стороны ее личности. Она не употребляет алкоголь, я же иногда его пью. Моя вспыльчивость иногда побеждает ее самообладание. Что касается Сибелиуса, то время от времени я не прочь послушать его музыку, но не так часто, как песни групп «Рэйдиохед» или «Мэник стрит причерз», что совершенно не в духе Марины Гауденци.

Выхожу из магазина; в каждой руке у меня по пакету. Я не совсем уверена, кто я, когда иду по тротуару, но я точно знаю: одежда, которую я несу, принадлежит кому-то еще.

* * *

Согласно рейтингу пятисот крупнейших компаний в журнале «Форчун», Леон Гилер стоил три с половиной миллиарда долларов. Петра сидела на ковре гостиной, скрестив ноги и разложив перед собой документы. Начальное богатство Гилеру принесли газеты. В 1977 году он приобрел свою первую ежедневную газету в Балтиморе. Вскоре последовали другие – в Вашингтоне, Питтсбурге, Филадельфии и Нью-Йорке. В 1980-х годах Гилер переключился на радио и телевидение и в 1989 году осуществил давнюю детскую мечту, купив погрязшую в долгах голливудскую киностудию. Хотя в данном случае им двигала сентиментальность, его бизнес-методы были безжалостными, и какое-то время имя Гилера было у всех на устах. Те, кого бесцеремонно выкинули с работы, называли его «Гитлером». Теперь же он делал себе новое состояние на спутниковой связи.

Помимо особняка на Лонг-Айленде и двух манхэттенских квартир, ему также принадлежали квартира в Париже, небольшой греческий остров, постоянный номер люкс в отеле «Дорчестер» в Лондоне и ранчо в штате Нью-Мексико, на котором он никогда не бывал. Привыкший жить на широкую ногу, Гилер тем не менее не любил привлекать к себе внимание. Он щедро жертвовал на благотворительность, но что касалось бухгалтерского учета любого уровня, от корпорации до детских пособий, как истинный скряга, считал каждый цент. Любитель изображать из себя респектабельного отца семейства, любящего мужа и идеального отца – но не мог жить без услуг проституток. В глазах Петры Гилер был из породы тех, что вечно воюют сами с собой.

Эта внутренняя борьба прежде всего касалась его еврейства. Он не следовал галахе, своду еврейских законов, что, похоже, порождало в нем чувство вины, которое Гилер не мог подавить в себе, как ни старался. Он жертвовал деньги Иешива-университету в Нью-Йорке и субсидировал значительную часть квартирной платы в домах Боро-Парка, в Бруклине, населенном преимущественно евреями. Он также был активным спонсором Любавичских хасидов в Нью-Йорке и одним из покровителей Еврейского музея.

Гилер также спонсировал израильскую правительственную программу строительства еврейских поселений на оккупированных территориях. Составители материалов в папке не исключали, что именно это может быть причиной того, что Халил хотел ликвидировать Гилера. Петра задумалась. Неужели этого достаточно? Вопрос, конечно, спорный, но ей с трудом верилось, что такой человек, как Халил – кем бы тот ни был, – приказал бы убить Гилера лишь по этой причине. Впрочем, какая разница… Серра нанял ее сделать эту работу. Причины же были его частным делом и не имели с ней ничего общего. Она была лишь исполнителем.

Позже Петра наткнулась на фотографию жены Гилера и их пятерых детей, четверых мальчиков и девочки. Перевернув фото, положила ее на ковер лицом вниз.

Золотой язык шлюхи сменило полное отсутствие языка. По крайней мере, так ей казалось. Петра стояла в гостиной Фрэнка Уайта, глядя, как он наливает ей бокал охлажденного бургундского вина «Сен-Веран». Уайт тоже молчал, но, похоже, его это почти не напрягало, что было странно – ведь именно Петра считала себя экспертом по части неуклюжего молчания.

Она взглянула на часы. С момента ее встречи с Серра в Париже прошло четыре дня. К этому времени завтра она будет на Манхэттене. Стоило ей подумать об этом, как волоски на ее руках встали дыбом.

На кофейном столике в центре гостиной было несколько декоративных образцов горных пород. Петра взяла в руки один из них. Камень был бирюзовый, в прожилках ржавчины. А еще он оказался удивительно легким и зазубренным и по форме напоминал кусок кварца.

– Берилл, – пояснил Фрэнк, передавая Петре ее бокал.

– Что?

– Это берилл. Один из минералов бериллия. Используется в сплавах меди, никеля и алюминия, а также находит свое применение в рентгеновских трубках и ядерных реакторах. Два других, изумруд и аквамарин, считаются драгоценными камнями, но берилл является промышленным источником бериллия, хотя если он прозрачен, то также может быть драгоценным камнем. Этот кусок я привез из Мозамбика.

– О да. Вы же геолог. Человек, который проверяет, что там под ногами у людей.

– Долгий путь, как правило.

Она положила берилл на место и взяла со стола другой образец, грубой цилиндрической формы и грязно-желтого цвета.

– А это что?

– Апатит.

– Ну и название! Нарочно не придумаешь.

– Думаю, вы измените свое мнение о нем, если я скажу, что он входит в состав удобрений, пестицидов и чистящих средств. И даже дымовых бомб. Апатит добывают на Кольском полуострове на севере России, недалеко от границы с Финляндией.

– Вы и там были?

Фрэнк кивнул:

– Все эти штуки я собрал лично.

Петра положила образец обратно на стол.

– То есть, это как фотоальбом? С той разницей, что их можно пощупать… Вы как будто переноситесь в места, в которых вы побывали.

Сегодня Фрэнк был в черных джинсах, черных туфлях и темно-зеленой рубашке. Хотя Марина вряд ли себе это позволила бы, Петра тоже была в джинсах – не то настроение, чтобы выряжаться. Отсутствие усилия означало отсутствие поощрения, что, в свою очередь, гарантировало отсутствие неприятных сюрпризов. Поэтому никаких мини-юбок, никаких облегающих топиков, никаких украшений, даже макияжа. Только джинсы, темно-синяя майка и пара взмахов колючей щеткой по волосам – она была Петрой, которая притворялась Мариной, одетой как Петра.

Фрэнк поставил музыку. Она ее не узнала, но та ей понравилась. Посмотрела на крышку компакт-диска. Джон Мартин, «Солид эйр», первоначально выпущен в 1973 году, еще до того, как она родилась. Но не раньше, чем родилась Марина. Именно в такие моменты Петра была вынуждена напоминать себе, что для Фрэнка она Марина, и никто иная.

В кухне она увидела нечто такое, что ей было больно видеть: Уайт готовил еду. Нож взлетал над разделочной доской, выстукивая по ней барабанную дробь. В считаные секунды овощи были нарезаны аккуратными ломтиками и кубиками. Петра как будто наблюдала за своим отцом. Или за Китом Проктором. Она крепко прижала бокал к груди. Фрэнк поймал на себе ее взгляд.

– Всё в порядке?

Она кивнула:

– Я просто задумалась.

О тех, кого больше нет.

Квартира Фрэнка была чуть попросторнее ее жилища, и он вдохнул в нее какую-то жизнь. Помимо образцов горных пород, здесь имелась настоящая мебель – например, дубовый стол, за который они сели, чтобы поужинать. Здесь также были увеличенные фотографии, сделанные им во время путешествий по всему миру: дивной красоты небеса над пустынными равнинами Патагонии, волны золотого песка в Сахаре, кровоточащее над Сибирью солнце. Ей бросилось в глаза, что ни на одном из этих снимков нет людей. Петра подумала о своей квартире, обо всех других местах, где ей довелось жить. Сравнение удручало. Но это был не тот вечер, чтобы впадать в уныние.

Часы медленно таяли и утекали прочь.

Фрэнк поставил угощения на стол и, когда те были съедены, убрал тарелки. Петра выразила готовность помочь, но он ответил, что в этом нет необходимости, и она осталась сидеть, наблюдая за его хлопотами. Они прикончили бутылку «Сен-Веран», и Уайт открыл другую, «Нюи Сен-Жорж». Позже он поставил между ними, рядом с вазой с фруктами, тарелку сыра. Они ели практически молча, но даже когда говорили, их разговор был пересыпан паузами. И, по мере того как тянулся вечер, эти паузы становились дольше и легче.

Когда-то Фрэнк был отцом. Молодым человеком он влюбился в студентку, будущую актрису по имени Карен Корнуэлл. Они были полной противоположностью друг другу. Она – импульсивная и вспыльчивая, он – серьезный и уравновешенный. Но Фрэнк и Карен были влюблены, так что это не имело значения. Шесть месяцев спустя Карен забеременела. Она была в восторге, Фрэнк – в шоке. Но как только шок прошел, он почувствовал себя счастливым. Не потому, что мечтал стать отцом – скорее наоборот, – но потому, что доставил радость Карен.

Фрэнк сделал ей предложение, но она остудила его пыл. Только после рождения ребенка, сказала Карен. Ей хотелось убедиться, что он женится на ней, потому что любит ее, а не потому, что она беременна. Фрэнк согласился набраться терпения. Через три месяца после рождения Розы он снова сделал ей предложение. Слишком рано, ответила Карен. Им нужно подождать, пережить бессонные ночи, войти в колею семейной жизни. И вновь он согласился. Через шесть месяцев Карен получила свою первую крупную роль в мыльной опере. А через месяц переехала к одному из сценаристов.

Фрэнк закончил эту историю следующими словами:

– С тех пор я не смотрю мыльные оперы.

Петра нахмурилась:

– Правда?

Фрэнк лукаво усмехнулся; впервые за все это время:

– Нет, конечно. Я не смотрю их потому, что это полное дерьмо.

Петра ответила ему улыбкой и, взяв из вазы апельсин, начала очищать его.

– Вы все еще видитесь с ней?

– С Карен?

– Да.

– Нет. Сейчас она живет в Париже. Замужем за французским продюсером. Я рад, что у нее ничего не вышло с этим сценаристом.

– А как же Роза? – спросила Петра, внезапно вспомнив, что так звали одну из ее «матерей». Роза Холл, позже стала Розой Рейтер. Интересно, жила когда-либо женщина с таким именем или же, как и многое другое, она была лишь призраком, очередной ложью, сфабрикованной в Маджента-Хаус?

– Роза умерла три года назад, – ответил Фрэнк.

И даже не вздрогнул. Словно его это не касалось, а вот ее как будто ударили под дых.

– Извините. Я не хотела…

Уайт пожал плечами:

– Автомобильная катастрофа в Париже. Дети ехали в автобусе. Школьная экскурсия. Водитель потерял управление. Столкновения было не избежать. Никто из детей не был пристегнут ремнем безопасности. Вы знаете, как это бывает в автобусах. – Фрэнк наполнил стакан. – Это случилось в октябре, пять лет назад.

– Пять?

– Два года она провела в коме. Сначала французские врачи думали, что у нее есть шанс, что ее можно спасти. Но в итоге ничего. Вернее, стойкое вегетативное состояние, как это здесь называют. Мы с Карен были вынуждены принять решение дать ей умереть.

– О боже…

Фрэнк снова пожал плечами:

– К такому решению приходишь не сразу. Нужно время.

Петра потянулась через стол и накрыла ладонью его руку.

– Простите, я не хотела быть любопытной.

– Вы ею не были. Вы задали вопрос, только и всего. Я могу говорить об этом, если люди не против.

Телосложением Фрэнк был крупнее Кита Проктора. Его лицо говорило о тех местах, в которых он побывал, не хуже камней, которые он оттуда привез. Обветренное, обожженное солнцем, разъеденное солью и льдом. Его странствия запечатлелись на нем, как на гравюре. В движении он выглядел сильным, хотя и слегка неуклюжим, но Петра давно поняла: впечатление это ложное. Фрэнк был таким же ловким, как и Проктор. При всех их различиях между ними было и поразительное сходство. Наблюдая за ним, когда он варил кофе, она не могла избавиться от дежавю – для Фрэнка это был такой же ритуал, как и для Кита, и он тщательно ему следовал.

Когда Петра во второй раз после прихода в его квартиру взглянула на часы, те показывали десять минут третьего ночи. Подняв глаза, она поймала на себе его взгляд и сказала:

– Мне пора. Я еще не собрала вещи.

Фрэнк кивнул. Не выпуская из рук стакана, Петра встала. Вино разожгло в ней слабый огонь. Нет, она не была пьяна, скорее слегка под градусом. Это чувство было бесконечно приятнее обычного опьянения, и она не помнила, чтобы алкоголь был к ней так добр.

В дверях квартиры Петра поблагодарила Фрэнка за прекрасный вечер и протянула ему стакан.

– Марина, можно вас поцеловать? – спросил он.

Кто я?

* * *

– Мне нужна кое-какая информация.

– Тип и уровень?

– Человек. Профиль второго класса.

– Имя?

– Уайт. Имя – Фрэнк. Другие имена мне неизвестны.

Мужской голос на другом конце линии поинтересовался, что еще ей о нем известно. Помимо того, что он геолог или, по крайней мере, якобы им был и что они живут в одном доме, – ничего. Завершив звонок, Петра положила трубку и какое-то время сидела в темноте. Часы показывали половину третьего.

Она взяла со стола фотографию в рамке. Кто эти люди? Актеры? Петра поднесла фото к окну, чтобы лунный свет осветил их лица. Вот мужчина обнимает женщину за талию. Оба улыбаются в объектив. Задний план размыт; дом в окружении сосен. Это были ее родители. Родители Марины, созданные специально для нее. Они уже ждали ее, когда она переехала на квартиру. Петра же знала их имена – Альберто и Франсин, – но их лица стали для нее сюрпризом.

Она резко развернулась и швырнула снимок через всю комнату. Он врезался в стену; стекло треснуло и разбилось. Затем Петра в темноте бродила по квартире, собирая другие «семейные» фотографии. Разорвав их на клочки, швырнула их в мусорное ведро.

Марина, можно вас поцеловать?

Лучше б Фрэнк спросил: «Петра, можно тебя поцеловать?» Или еще лучше: «Стефани, можно тебя поцеловать?» И, конечно же, ей хотелось сказать ему, что да, можно. Но она была слишком напугана. В его глазах она увидела поцелуй, увидела нож, увидела кровь, вытекавшую из разрезанной ладони. В глазах Фрэнка она видела, как Проктор уходит из больницы в ночь.

И она вновь надела личину Марины. И тотчас почувствовала, как сердце превращается в лед, а взгляд в камень. Так было легче – перекрыть выход всем эмоциям и ничего не чувствовать. И вот теперь, одна в своей холодной квартире, Петра поняла, что обошлась с Фрэнком, как когда-то с Проктором. И теперь, как и тогда, она вздрогнула, вспомнив об этом, отказываясь верить, что сказала такие слова.

– Вино был хорошим, Фрэнк. Но не настолько, – ответила Петра. Когда же он открыл рот, чтобы заговорить – то ли возразить или же просто сказать что-то хорошее, – она его оборвала: – Ты на что рассчитывал? Что напоишь меня и трахнешь? Ты так думал?

Слез не было; холод в ней заморозил бы любые слезы, превратив их в лед. Без четверти четыре она позвонила в Маджента-Хаус и отменила просьбу о досье.

19

Петра сняла телефонную трубку.

– Мисс Шеперд? – уточнил женский голос на другом конце линии.

– Да?

– Это говорят с ресепшна. Вас хочет видеть мистер Брюстер.

– Спасибо. Пусть поднимется ко мне в номер.

Она перешла из спальни в гостиную и выглянула из окна на 63-ю Ист-стрит. Дорогу перегораживал мусоровоз, и водители машин, которые выстроились в хвост за ним, отчаянно гудели клаксонами. В дверь постучали.

Поверх поношенного серого костюма на Эндрю Уилсоне была серая куртка-анорак. Ансамбль завершали коричневая синтетическая рубашка, алый галстук с рисунком «пейсли» и бледно-голубой джемпер с V-образным вырезом. Англичанин в Нью-Йорке, он смотрелся здесь инородным телом.

Высокий и худой, а точнее, долговязый и нескладный. На голове – густая шевелюра взлохмаченных локонов, превращавшихся из светло-каштановых в серебристые. «Интересно, с момента прибытия в Нью-Йорк он хотя бы раз прошелся по ним расческой?» – подумала Петра. Очки в черепаховой оправе с толстыми линзами искажали налитые кровью глаза. Кожа Уилсона была такой же серой, как и его костюм, а зубы – классическим американским кошмаром.

– Видели бы вы, где я остановился, – пробормотал он, с завистью окинув взглядом мебель, антиквариат, персидский ковер, две вазы роз и даже сами размеры ее номера. – Кто вы?

– Элизабет Шеперд. Консультант по вопросам управления.

– Консультант по вопросам управления?

– Да. Живу за счет сочных расходов и корпоративного жира. А вы?

– Я – Саймон Брюстер, учитель средней школы из Брента на коротких зимних каникулах.

– Вот почему я остановилась в «Лоуэлле», а вы – в выгребной яме. Кофе?

– Чай, пожалуйста.

Разумеется. Одного взгляда достаточно, чтобы это понять. Петра заказала в номер чай.

– У Гилера огромный особняк на Лонг-Айленде, – сообщил Уилсон, – недалеко от Сентерпорта, с видом на Лонг-Айленд-Саунд. Там его семья проводит бо́льшую часть времени. Сам дом скорее напоминает крепость. У него также есть две квартиры в самом Нью-Йорке: семейная квартира на Парк-авеню – я говорю «квартира», хотя на самом деле это два верхних этажа дома, – и другая на Пятой авеню. В ней все и произойдет.

– Почему именно там?

– Потому что там он развлекается. Его жена даже не догадывается, что это место существует.

– У него есть любовница?

– Нет. Он использует проституток. Это даст вам доступ в квартиру.

Желудок Петры подкатился к горлу. Интересно, знает ли Уилсон что-нибудь о ее прошлом?

– Каким образом?

– Легко и просто. Гилер всегда пользуется услугами одного и того же эскорт-агентства, «Премьер». Мы настроим телефон в его квартире на Пятой авеню так, что когда он туда позвонит, его звонок пойдет на наш номер.

– А если он позвонит откуда-то еще?

– Не позвонит. Мы знаем его привычки, а они стабильны. Он приезжает в квартиру рано днем. И сразу звонит в агентство. Затем принимает душ и выпивает, чтобы снять стресс и расслабиться. Примерно через час после звонка в «Премьер» приходит девушка по вызову.

– Как вы настроите телефон?

– У нас есть один человек, который поможет нам получить доступ к нью-йоркским телефонным сетям.

– А что в квартире? На какую защиту я могу там рассчитывать?

– В этом вся красота этого варианта. Когда Гилер там, он жертвует безопасностью ради любовных утех. Он не любит, чтобы за ним наблюдали или подслушивали его. Телохранитель остается внизу и обыскивает проститутку в вестибюле, прежде чем она войдет в лифт. После чего или болтает с портье, или идет и ждет Гилера в лимузине.

Петра на секунду задумалась:

– Каких девушек он предпочитает?

– Грудастых блондинок.

Какой сюрприз, подумала Петра. Впрочем, видев несколько его фотографий, она и так догадалась бы. Стереотипы не рождаются на пустом месте.

– Я не намерена красить волосы, поэтому мне нужен парик. Вы можете это устроить?

– Да.

– Что касается сисек, то уж какие есть.

Уилсон густо покраснел.

– Да и вообще, – продолжала Петра, – он не успеет подойти ко мне слишком близко, чтобы понять, какие они. Скажите лучше, какая в доме система безопасности?

* * *

Петра резко проснулась, будто ее кто-то толкнул. Она попыталась нащупать выключатель; ей потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, кто и где она и что делает. Затем Петра подумала о Фрэнке, о том, как обошлась с ним. По коже тотчас пробежали мурашки. Она перекатилась на большой двуспальной кровати. Было половина пятого утра. Ее внутренние часы еще не приспособились к нью-йоркскому времени.

В шесть часов Петра сделала упражнения на растяжку, после чего в течение двадцати минут нежилась в горячей ванне, выйдя из которой завернулась в просторный халат и заказала завтрак. Ожидая, когда его доставят в номер, сидела, скрестив ноги, на кровати, положив перед собой телефон. В Нью-Йорке было почти семь – и почти полдень в Лондоне. Звонок противоречил любым правилам – в крайнем случае она была обязана воспользоваться платным телефоном. Но ей было все равно. В любом случае она набрала номер. В трубке раздался гудок. Поняв, что еще не готова, Петра разорвала соединение. Ей нужно обдумать, что она скажет. Да, извинится, но это также будет нечто большее. Она должна все объяснить, иначе как еще ей загладить вину? Да и загладит ли она ее? И каким должно быть объяснение?

Принесли завтрак. Петра ела фрукты, йогурт, свежие булочки и все время пыталась придумать правдоподобное оправдание – но, увы, не смогла. После завтрака она вновь набрала номер Фрэнка и на этот раз не стала бросать трубку. Ответа не последовало. Интересно, чем он сейчас занят? Вдруг он с другой женщиной? От этой мысли стало муторно.

* * *

Пока телефон Гилера не подсоединили к нужному номеру, Петра могла не ждать никаких звонков. Сегодня она была туристом. Поднялась на самый верх Эмпайр-Стейт-билдинг, совершила прогулку в Гринвич-Виллидж и Сохо, посетила Музей современного искусства и музей Гуггенхайма. Вечер провела в номере, тупо глядя в телеэкран. Встав после бессонной ночи рано утром, позвонила Уилсону в отель. Они договорились встретиться в одиннадцать. Он назвал ей адрес, и Петра решила пойти туда пешком.

Она перешла Седьмую авеню и направилась к Таймс-сквер. Поговорка показалась ей правдой: нигде мы так не одиноки, как в толпе. Петра шла по городу, по Манхэттену, охваченному рождественским настроением, но оно ее не затрагивало. В отличие от холода. Она и мороз были заодно, от их прикосновения застывало буквально все.

Отель, в котором остановился Уилсон, был расположен недалеко от автобусного терминала портового управления. Его номер был ненамного больше ее ванной комнаты в «Лоуэлле». Это расстроило Петру, так как напомнило ей гостиничные номера из ее прошлого: одинокая безвкусная картина на стене, телевизор модели 1970-х годов, шкаф с оранжевой шторкой вместо дверей. Когда Уилсон предложил выйти погулять, Петра моментально согласилась.

В нескольких кварталах от отеля они нашли закусочную. Петра заказала кофе, Уилсон заказал полный завтрак. Официантка принесла два огромных стакана воды со льдом.

– Все готово, телефон присоединен, – сообщил Уилсон.

Она кивнула.

– Теперь нам просто нужно подождать.

– Недолго. Сегодня Гилер занят, но завтра днем у него выделено два часа. Скорее всего, это то, ради чего мы здесь.

– Да, поскорее бы все закончилось.

– Это точно. Тогда мы можем убраться отсюда.

– Вам это не нравится?

Уилсон развел руками, мол, не обессудьте.

– Я не городской человек.

– А Нью-Йорк – самый городской из всех городов…

– Это точно.

– Вам не нравится жить в Лондоне?

– Я не живу в Лондоне. Мы уехали десять лет назад.

– Мы?

– Моя жена и я, и наши трое детей. Мы купили дом в Суррее. – Уилсон посмотрел в окно на людской поток. Его мысли, похоже, уплыли вместе с его взглядом. – Конечно, старший больше не живет с нами. У него свой дом в Илинге.

Петра попыталась угадать возраст Уилсона. Где-то за пятьдесят. После чего попыталась соединить несоединимое – умиротворенную жизнь в пригороде и работу на Александера в Маджента-Хаус.

– Как у вас это получается? – спросила она его.

Уилсон вернулся в реальность:

– Что именно?

– Работать на Александера. Имея жену, семью… Это выше моего понимания.

– Это работа. Только и всего.

Петра покачала головой:

– Неправда. Это… это… – Она не смогла подобрать нужных слов. – Я это к тому, что вы говорите ей. Допустим, вы вернулись вечером домой, и она спросит, как прошел ваш день; что вы ей скажете? «О, так себе, дорогая. Мы зачистили группу русских мафиози…»

– Моя жена не в курсе. Она думает, что я бухгалтер. По большому счету так оно и есть.

– Вас это не напрягает? Постоянно лгать кому-то, кого любишь?

– Разумеется. Но что поделать? По-другому нельзя.

– Что мешает вам уйти, найти нормальную работу?

Похоже, Уилсон искренне удивился:

– Уйти? Это как?

Но тут прибыл его завтрак, на тарелке размером с поднос. Яичница с беконом, порция в четыре раза больше обычной для одного. Для Петры это было похоже на сердечный приступ, ожидающий, когда его съедят. Плюс вафли, чтобы уж наверняка. Будучи Лизой, она за неделю съедала меньше.

* * *

От Пятой авеню к входу протянулась черная маркиза. Швейцар в длинном зеленом пальто и черных кожаных перчатках улыбнулся и открыл ей дверь. Вестибюль был огромен. Мраморный пол устилал персидский ковер. Между дверью и лифтами было три люстры. Оба консьержа за стойкой носили темно-серую униформу с медными пуговицами и алыми эполетами.

– Я к мистеру Гилеру.

Тот, что потолще, кивнул и нажал кнопку. Дверь на другой стороне вестибюля открылась, и ее поманил какой-то мужчина. Петра узнала его: его фото показывал ей Уилсон. Кен Рэндалл, бывший нападающий «Кливленд Браунс»[11], а ныне телохранитель Леона Гилера. По словам Уилсона, уйти из спорта Рэндалла заставила серьезная травма правого колена; всегда полезно знать уязвимые места людей. Он провел ее в маленькую комнату. Внутри стояли стол, пара стульев и высоко в одном углу – камера.

– Я тебя раньше не видел.

– Мадлен заболела. Я – ее замена.

– Я должен тебя обыскать.

– Да сколько угодно!

Рэндалл обыскал ее тщательно, не то что лентяй Луисо. Затем осмотрел содержимое ее сумочки: кошелек, ключи, губная помада, карандаш для глаз, тампоны, пара черных кружевных трусов. Когда он вытащил их, их взгляды встретились. Петра улыбнулась:

– Никогда не знаешь, когда понадобится запасная пара.

После трусов Рэндалл наткнулся на маленький баллончик и теперь пытался сладить с названием на этикетке.

– Что это? Саль… сальбамол… сальбумол… нет, погоди… сальбу…

– Сальбутамол.

– Что это?

– Я – астматик. – Петра сунула руку в сумку и вытащила пластиковую насадку. – Вставляешь баллончик в ингалятор, затем дышишь через этот мундштук.

Рэндалл начал возвращать вещи в сумочку.

– Астматик, говоришь?

– Да.

Рэндалл осклабился от уха до уха:

– Небось потому, что вечно приходится стонать и задыхаться? Угадал?

Петра поднялась на лифте на четвертый этаж. Двери открылись, и ее взору предстал небольшой полукруглый атриум. Впереди двойные двери были слегка приоткрыты. Атриум вел в большой овальный зал, окруженный рифлеными колоннами. Пол был каменный, в черно-белую клетку. В центре располагался небольшой бассейн с бронзовым дельфином посередине, изо рта которого била струя воды.

– Закрой дверь, затем поверни налево и иди до конца! – крикнул ей мужской голос.

Из окон гостиной открывался потрясающий вид на Центральный парк, единственную стильную вещь из того, что ей было видно. Паркетный пол, белые кожаные диваны, картины Пикассо на стенах и золото повсюду. Не комната, а памятник безвкусице.

На Леоне Гилере была простая белая рубашка. Он снял галстук и закатал рукава, обнажив мощные предплечья, поросшие густыми черными волосами. В левой руке держал стакан: в янтарной жидкости позвякивали кубики льда. Им вторили часы «Картье», ударяясь о толстый золотой браслет.

– Я – Ева, – представилась Петра.

– А где, черт возьми, Мадлен?

– У нее грипп.

– Женщина в «Премьере» ничего не сказала об этом.

– Она не знала, пока не позвонила Мадлен. Тогда та позвонила мне.

– Ты – ее подруга?

– Мы время от времени выручаем друг дружку.

– Что у тебя за акцент, черт возьми?

Хороший вопрос, подумала Петра.

– Шведский.

Гилер вопросительно поднял брови, и Петра поняла, что была права. Более того, могла составить список скучных предубеждений в его голове.

– Значит, ты шведка?

Она кивнула. Гилер полминуты придирчиво разглядывал ее, затем презрительно фыркнул.

– Проблема? – спросила Петра.

– Да, есть одна гребаная проблема.

– Какая?

– Сорок гребаных дюймов. Вот что. У тебя сиськи не сорок дюймов. Нет, черт побери. У тебя сколько? Тридцать шесть самое большое, верно?

Петра даже бровью не повела.

– Зато натуральные.