Уильям Лэндей
Паутина смерти
Братьям Генри и Теду
СОЕДИНИТЕ ПРИЯТНОЕ С ПОЛЕЗНЫМ…
БОСТОН
«Если вы давно не были в Бостоне, вас ожидает сюрприз — город американской истории превратился в город будущего. Под эгидой лучших университетов здесь открылись сотни научных центров, в которых исследуют проблемы космической эры — атомы, нуклоны, электронику, автоматизацию и так далее.
Тут чиновник и ученый в равной мере чувствуют себя как дома. Они живут в новых домах, в считанных минутах езды от своей работы. Их дети посещают самые престижные школы, жены делают покупки в суперсовременных торговых центрах. Семьи наслаждаются уникальной атмосферой, которой Бостон славится во всем мире. А самое главное — они окружены дружелюбными согражданами. Круглый год здесь не замирает веселье.
На неделю, на месяц, на всю жизнь… Вам понравится Бостон! Приезжайте и убедитесь сами!»
«Мэгэзин эдвертисмент», 1962
Часть 1
1
Рики Дэйли
В вагоне метро — двадцать покачивающихся людей с окаменевшими от горя лицами. Мужчина машинально постукивает ногой по полу, выбивая барабанную дробь. На Бойлстон-стрит поезд повернул, стальные колеса заскрежетали по рельсам, свет погас. Пассажиры закрыли глаза, точно прихожане, начинающие безмолвную молитву. Когда лампы снова зажглись, они их открыли. Рики Дэйли наблюдал за людьми вокруг.
На станции «Парк-стрит» Рики поднялся по лестнице на улицу и смешался с неподвижной толпой. Конторы закрылись рано, поэтому получился необыкновенно ранний час пик, но деваться было некуда. Новости звучали повсюду, по-прежнему сенсационные, хотя все уже их слышали. Газетчики кричали: «Свежий выпуск! Только у нас! Эксклюзивное интервью!» Они с особым смаком произносили шипящее слово «убийс-с-ство». На Тремонт-стрит люди подходили к припаркованным машинам, чтобы послушать радио, наклоняли головы к окнам. Но настоящих новостей не было, никто ничего не знал, народ отходил, топтался на тротуарах, бродил по всей площади. Перевалило за полдень — миновало около трех часов с той минуты, когда президент Кеннеди схватился за шею, будто его ужалила пчела. Три часа — но всеобщее потрясение не проходило — оно сгущалось, и удивление все более смешивалось с тревогой: что же дальше? С какой стороны ждать нападения? Как, черт возьми, это пережить?
Рики брел через толпу, направляясь в западную часть города. В районе Коммон, в стороне от людных улиц, было тише. Никто не разговаривал — люди не знали, что сказать. Рики различал бормотание большого города, шум моторов вдалеке, сигналы, свистки полицейских. На нем были серое пальто и костюм за сто двадцать пять долларов, от которого чесалось тело. Ботинки, новенькие черные мокасины, легонько поскрипывали на ходу. Он пытался разносить их, ходил в них по квартире, но они по-прежнему натирали ноги. Рики по крайней мере сделал мокасины менее блестящими, натерев их слюной. Обувь должна выглядеть начищенной, но не новой. Новые туфли непременно привлекут внимание.
У Лягушачьего пруда на дощатой скамейке сидела женщина, прижимая ко рту скомканный платочек. Глаза у нее были влажные. Рики остановился, чтобы предложить ей свой нетронутый платок, который лежал сложенным в кармане пиджака.
— Держите, — сказал он.
— Не нужно.
— Да бросьте, он чистый. Я его просто так ношу.
Рики отвел взгляд, чтобы она могла спокойно высморкаться.
— Кто мог это сделать?.. — Женщина всхлипнула.
Рики снова посмотрел в сторону, но заметил в уголках ее рта застенчивую улыбку. Ну-ну.
— Кто мог это сделать?
Давай, улыбнись. Никто не в силах отрицать, что в этом есть некое тайное удовольствие. Кеннеди мертв, но люди еще никогда не чувствовали себя настолько живыми. Все эти неудачники, которые трубят на работе с девяти до пяти, секретари, официантки, телефонисты… Они как будто долгие годы ждали возможности проснуться. Здесь и сейчас, вместе, в этот великий день. Рики подумал, что, если угодно, он бы мог позондировать эту женщину (где она работает? что знает? какие возможности?). Она доступна. Возможно, чувствует себя слегка опьяненной ощущением новизны. До сих пор она в жизни не испытывала подобной полноты бытия. Такова ограниченность человеческого сознания: мы живем лишь прошлым и будущим, не воспринимая настоящего. «Сейчас» не занимает никакого места, это воображаемая дыра между прошлым и будущим. Лишь немногие способны ощущать настоящее — спортсмены, музыканты и воры наподобие Рики Дэйли, но даже для них это мимолетное чувство, ограниченное мгновением действия. Бобу Коузи
[1] было знакомо это ощущение. Майлзу Дэвису
[2] — тоже. Момент неограниченной импровизации. Сегодня то же самое переживала эта девушка, и ей хотелось поделиться опытом хотя бы с незнакомцем. Что ж, решил Рики, в этом есть определенный смысл. Убийство Кеннеди действительно возбуждает. Хороший день для работы.
— Кастро, — сказала она. — Больше ничего в голову не приходит. Может быть, виноват Кастро?
— Может быть.
— Я испортила ваш платок. Простите. Кажется, он дорогой…
— Ничего. Я все равно его украл.
— Вы?! О… — Она улыбнулась, раскусив шутку. Оценивающе взглянула на Рики. — Вы очень любезны. Как вас зовут?
— Это долгая история…
Он оставил ее и двинулся через парк. Дыхание паром повисало в морозном воздухе.
На Эрлингтон-стрит двери в церковь стояли распахнутыми, внутри было тепло, стены — белые, как яичная скорлупа. Сквозь открытые двери Рики заметил органиста — молодого человека с красными щеками и прядью светлых волос, падавшей на глаза, так что ему приходилось отбрасывать ее назад, мотая головой, точно лошадь. Органист играл, как будто в экстазе, — глаза закрыты, корпус слегка покачивается.
Рики шел дальше, мимо Бэк-Бэй, зигзагами. В жилых кварталах он огибал каждый угол, останавливался, оглядывался. Хвоста, кажется, не было, но кто знает… В такой день, когда все, включая полицию, ошеломлены новостями, особенно важно не упускать мелочей.
В отеле «Копли-плаза» швейцар в длинном пальто с золотым галуном и эполетами открыл перед ним дверь.
— Добрый день, сэр.
— Добрый день. — Рики взглянул на него лишь на мгновение.
Он энергично зашагал через вестибюль, но не слишком быстро, а целенаправленно, уверенно, соизмеряя движения. Дежурный кивнул ему. Рики позвонил по внутреннему телефону в номер 404. Нет ответа.
Он решил на всякий случай пятнадцать минут подождать в баре. Постоялец может вернуться в номер за какой-нибудь забытой вещью две-три минуты спустя после выхода, но почти наверняка не вернется, если ушел четверть часа назад. Рики демонстративно пошарил по карманам и дал барменше четвертак на чай. Он заказал виски с содовой и сел. Вместо того чтобы пялиться на роскошное помещение с лепными потолками и тяжелой мебелью, он смотрел в пол. Рики скрестил руки на груди, поправив пиджак: он подметил, что богачи чувствуют себя комфортно в дорогой одежде. Они носят отличный костюм, как старый свитер, — просто им плевать.
Через полчаса, довольный тем, как ему удалось затеряться в толпе (никто, включая барменшу, впоследствии его не вспомнит), он снова позвонил в номер 404, и опять никто не взял трубку. Рики допил виски и нетрезвым голосом рассказал барменше старый анекдот про жирафа, который вошел в бар и попросил выпить. Та поморщилась: неужели этот идиот не знает, что убит Кеннеди?
На лифте на четвертый этаж.
Он коротко постучал в дверь номера 404, потом достал из кармана ключ и вошел.
В номере было пусто.
Снова к порогу. Надеть перчатки. Осмотреть коридор. Рики достал из кармана скрепку, отломил от нее маленький кусочек, сунул его в замочную скважину и прикрыл дверь.
Комод. Шкафы. Он действовал быстро, но без шума и не оставляя беспорядка. То, что искал, он нашел в бачке унитаза (ловкий трюк). Это был желтый шелковый мешочек с драгоценностями.
Рики высыпал содержимое на постель. Бриллианты без оправы, несколько небольших украшений, перевязанные пачки стодолларовых купюр. Он отложил некоторые предметы, слишком крупные, чтобы их можно было вынести незаметно. Осталась изрядная кучка драгоценностей — примерно на полмиллиона долларов и симпатичная горка бриллиантов.
Губы Рики было скривились в легкой улыбке, но он тут же ее подавил.
2
Майкл Дэйли
Перед ним возникала выпуклость. Все равно что смотреть на дно реки, когда прокатывается небольшая волна, — прозрачная шишка проплывала справа налево в поле зрения. Она заслонила тяжелые занавески, стены, лица, лысого человека за кафедрой — и тогда Майкл закрыл глаза.
Он понимал, что означает эта галлюцинация. Боль приближается. Скоро, через десять-пятнадцать минут, она полностью им завладеет.
Правую руку покалывало, бокал выскользнул и упал — ножкой вниз, как будто вывалился из трубы. Майкл взглянул на кубики льда, содовую и ломтик лайма. Бокал валялся на полу, напиток вылился на ковер и на его ботинки.
Бокал упал бесшумно, но толпа вокруг слегка ахнула, а говоривший саркастически заметил:
— Да-да, я понимаю, вы поражены.
Все засмеялись, кто-то похлопал Майкла по плечу. Он вымученно улыбнулся — ему никогда не нравилось быть центром внимания, не говоря уже о том, чтобы слышать в свой адрес смех. Майкл поднял пустой бокал и слабо повел рукой, будто намеревался произнести тост, в надежде, что все глаза вновь обратятся на Фарли Зонненшайна.
Зонненшайн продолжал — это была самая обыкновенная рекламная речь застройщика, хотя он и произносил ее не совсем традиционно:
— Господа, не будем забывать, каково было положение дел в городе всего несколько лет назад. Разложение, сокращение, гибель. Молодежь уезжала толпами. Предприятия закрывались. Город деградировал. Единственной надеждой для стареющего, ослабленного организма оставалась операция. Радикальное вмешательство.
Майкл увидел еще одну волну. Зонненшайн рябил перед его глазами, точно флаг на ветру. Майкл устремил взгляд в пол, делая вид, что серьезно раздумывает. Он решил, что сможет продержаться, пока ему не станет хуже, а потом придется выйти.
Такая аура всегда предшествовала мигрени. «Аура» — клинический термин, но он идеально отражал суть происходящего. Аура мигрени наплывала, как туман: всего один миг — и ты уже окутан им, отделен от окружающих. Но галлюцинации — набегающие волны — были для Майкла внове. Иногда перед приступом мигрени он видел дрожащее излучение вокруг предметов, похожее на жар от раскаленного асфальта, но волны — что-то новенькое. Майкл решил запомнить это получше и рассказать врачу.
Ему захотелось выйти.
По-прежнему звучал голос Зонненшайна:
— Уэст-Энд — переполненное гетто, пятьдесят с чем-то акров — исчез, стерт с лица земли! Вскоре там вырастет современный комплекс — магазины и жилые дома. Мы занялись прокладкой новой главной улицы — скоростного шоссе, которое позволит быстро перемещаться по деловой части города, разгрузит дороги и придаст сил местной коммерции. Даже Сколлэй-сквер… — Он произнес это с ощутимым бостонским акцентом — «Скалли-сквер». — Да, господа, даже Сколлэй-сквер! Прощайте, нелепые дома! Прощайте, тату-салоны! Прощай, Сколлэй-сквер, мы не будем по тебе скучать. Теперь на твоем месте появится новый, современный правительственный центр.
— И вы называете это прогрессом? — крикнул кто-то, и раздался взрыв смеха.
Зонненшайн дождался тишины.
— Я называю это новым Бостоном, — ответил он, как будто преподносил упомянутый город в подарок слушателям. — Бостоном, в котором будут жить ваши дети. А старый Бостон, друзья мои… Старый Бостон станет для них такой же диковинкой, как Помпеи.
Майкл поднял взгляд. Проверка. На мгновение все было отчетливо видно — Зонненшайн с воздетой рукой, полная комната слушателей, энергичных, взволнованных близостью знаменитого оратора. Картинка продержалась мгновение, потом снова пошла волна, вторая, третья… Майкл закрыл глаза и увидел фосфорические вспышки света — скорее даже почувствовал, чем увидел, как будто смотрел на солнце. Он начал пробираться к двери сквозь толпу, чуть-чуть приподняв веки.
Позади раздался голос Зонненшайна:
— Президент Кеннеди рассказал удивительную историю о великом французском маршале Лиоте. Однажды маршал Лиоте попросил садовника посадить дерево. Садовник сказал, что дерево растет слишком медленно и зацветет разве что лет через сто. Маршал ответил: «Тогда не будем тратить времени зря. Посадите его сегодня же». Господа, давайте посадим свои деревья сегодня же. Так мы почтим память Джека Кеннеди. Создадим мемориал у него на родине. Я предлагаю вам посмотреть еще на один уголок нового Бостона — парк Кеннеди.
Майкл украдкой бросил взгляд назад, когда Зонненшайн предъявил публике модель жилого комплекса в корбюзианском стиле — четыре небоскреба на зеленом холме. Белая, незапятнанная, футуристическая, фантастическая модель. Послышалось довольное бормотание, потом аплодисменты. Мэр Коллинз в кресле на колесах заглядывал между небоскребов и сиял. Кардинал вытянул шею.
— За будущее! — воскликнул кто-то.
— За будущее! — вторили остальные.
Теперь перед Майклом было слепое пятно, белая дыра. Он попытался ее сморгнуть. Дыра потускнела, заискрилась по краям, сквозь нее он увидел Зонненшайна, который окидывал взглядом комнату и наслаждался вниманием.
Рядом с Майклом появился его шеф, Уомсли, помощник генерального прокурора — лопоухий, со знакомой белозубой улыбкой.
— В чем дело, Дэйли, ты не стремишься в будущее?
— Только не сейчас. — Майкл пытался сохранять спокойствие и не показывать свое недомогание.
— Майкл, ты в порядке?
— Нет. Голова болит.
Он с трудом вышел на Скул-стрит. Швейцар в опрятной униформе вызвал такси, и Майкл кое-как забрался на заднее сиденье. Он держался за голову, стискивая виски. Боли еще не было, но она приближалась.
— Угол Бикон и Кларендон, — сказал он шоферу.
— Ехать на такси за шесть кварталов?
— Да.
— Пешком можно быстрее дойти.
— Езжайте, ради Бога!
— Да пожалуйста! Ну и люди…
Майкл лег на заднее сиденье. Оно пахло винилом, потом, бензином и улицей. Скоро все закончится — калейдоскоп картинок и сопутствующее им опьянение. Феномен, который так удивляет врачей, — слепые пятна, аура и спектры классической мигрени. Скоро картинки погаснут, и их место займет боль, тупая, давящая боль во лбу, неизменно справа. Сначала как будто видишь сон, а потом он заканчивается, и ты становишься собой, плотью и кровью, страдающим смертным существом. Мозг такой хрупкий, как будто сдавливают. Вот что предвещает аура — приближение боли.
Такси катило по Бикон-стрит. Майкл лежал с открытыми глазами. Пока что не больно. Пока.
3
Он встал на пороге бара «Шантильи» и помедлил, чтобы глаза привыкли к полумраку. У Джо была внушительная голова, совсем как у статуи. Косые взгляды и удивленное моргание вызвали у него кривую ухмылку — она получилась нечаянно, но Джо не возражал.
В баре было почти пусто. Три часа дня, среда. В углу сидел какой-то потрепанный тип, разложив на столе несколько газет. Джо поздоровался с ним, проходя мимо:
— Привет, Фиш.
Тот не ответил.
Бармен тоже не обратил внимания на Джо — он был занят, ставил пиво в холодильник.
— Эй, я не откажусь, — обратился к нему Джо.
Бармен открыл бутылку пива — из ящика, не из холодильника — и поставил на стойку перед ним, а рядом положил конверт.
Конверт исчез в кармане черного пиджака.
— Спасибо, коллега! — Джо приподнял бутылку.
Бармен не оценил шутку и снова принялся задело.
Джо решил оставить его в покое. Он бросил на стойку десять центов и отправился в угол.
— В чем дело, Фиш?
Никто не знал, отчего этого человека так зовут. Его настоящее имя было вовсе не Фиш, и он никоим образом не был связан с рыбой или рыбалкой — по крайней мере никто о таком не слышал. Но все-таки мелкого букмекера звали именно так. После того как он расплачивался с гангстерами в Норт-Энде, барменом в «Шантильи» и полицейскими, у него едва ли оставалась какая-либо прибыль. Было куда проще до того, как Анжиуло взял верх и даго
[3] решили объединить всех букмекеров в городе. Раньше платили только копам — и точка. Теперь приходится платить всем. На оставшиеся крохи невозможно прожить — не то что в старые времена.
Джо сел напротив Фиша.
— Дай-ка посмотреть, — сказал он, беря в руки «Армстронг», ежедневный беговой бюллетень. — Что посоветуешь сегодня?
— Ничего не знаю, офицер.
— Какой такой «офицер»? До пяти я не на работе.
— До пяти, после пяти — понятия не имею. Решай сам, мне плевать.
Джо открыл газету и внимательно изучил информацию о гандикапах. Читая, он бормотал:
— У меня предчувствие, Фиш, предчувствие…
Фиш переглянулся с барменом.
— Как насчет этого? — спросил Джо. — Шестой заезд в Суффолке, Лорд Джим. Мне нравится кличка. Могу я сделать ставку на три из пяти?
Фиш, слегка нахмурившись, взял газету и нашел список.
— Лорд Джим, — пробормотал он. — Десять к одному. Десять к одному.
— Кто не рискует, тот не пьет шампанского.
— Что тебе о нем известно?
— Он мне нравится. Что, хочешь меня отговорить?
— Сколько ставишь?
— Пять баксов. Чтоб скучно не было.
— На выигрыш?
— Разумеется, на выигрыш, а как же иначе?
— Покажи-ка деньги.
Джо порылся в кармане, но нашел лишь две смятые долларовые купюры. Он нерешительно пощупал конверт. Бармен наблюдал за ним. Да какого хрена?.. Все равно это деньги Джо, по крайней мере частично. Он заглянул в конверт. Ничего мельче десятки.
— Это не про твою честь, — напомнил бармен.
— Я верну.
— Это не твои деньги.
— Сказал же, верну.
Фиш покачал головой. Он вытащил из кармана потрепанную записную книжку и внес сумму, обозначив Джо кодовым числом, затем свернул бюллетень и отложил его в сторону, вновь погрузившись в чтение «Обсервер».
Бармен вернулся к работе, избегая взгляда Джо, — он явно был обижен.
— Говорят тебе, мне повезет.
— Да-да, Джо, тебе повезет. Как скажешь.
— Вот и отлично.
— Просто неохота услышать от кого-нибудь, что конверт полегчал.
— Мне повезет.
В шестом заезде Лорд Джим пришел шестым. Последним.
4
Кухонное окно в квартире Джоанны Фини на Гроув-стрит выходило на Уэст-Энд — точнее, на то, что от него осталось. Старый район был уничтожен — груды камня, целые акры мусора. Остались лишь несколько зданий, две-три церкви, больница. Вдалеке, за окном, кран лениво раскачивал ядро, целясь в остатки дома. С каждый ударом от здания отлетали куски.
У миссис Фини было мало дел — ей стукнуло шестьдесят три, — поэтому у нее образовалась привычка день за днем следить за разрушениями. Из окна она озирала пустырь, вспоминая узкие улочки Уэст-Энда, где выросла. В ее детстве на Чамберс-стрит был велосипедный магазин, где за пять центов в час давали напрокат велосипеды. Миссис Фини каталась по исчезнувшим ныне улицам — Чамберс-стрит, Аллен, Блоссом.
Теперь окна были открыты, в квартиру врывался холодный ветер.
Играла пластинка с классической музыкой; сын подарил ей проигрыватель, и миссис Фини с трудом, но все-таки научилась управляться с этой штукой. Играла Пятая симфония Сибелиуса. Запись потрескивала, но музыка… Тема из трех нот повторялась снова и снова, снова и снова — долгое, нарастающее крещендо.
Запах крови.
Алый отпечаток ладони.
Миссис Фини лежала на полу — халат распахнут, ноги разведены в стороны и привязаны к двум стульям, под поясницу подложена подушка, чтобы приподнять нижнюю часть тела, обращенную в сторону входной двери. Наволочка и чулки затянуты вокруг шеи и завязаны большим бантом. Кожа вокруг удавки испещрена синяками и розовыми пятнами застоявшейся крови, рот еще влажный. В глазах крошечные алые «паутинки» от лопнувших капилляров.
Симфония Сибелиуса достигла кульминации. Пять одинаковых аккордов, неровных, точно замирающее биение сердца, между ними — долгие паузы. На неустойчивом си-бемоль музыка пульсировала дважды, трижды, четырежды — пять раз, потом замерла, измученная, в своей изначальной тональности, ми-бемоль, и закончилась. Игла попала в канавку и начала скрежетать.
Муха, вялая ноябрьская муха, опустилась на щеку убитой. Она попробовала кровь на вкус и потерла лапки.
5
Майкл шагал туда-сюда по крыльцу, кутаясь в зимнее пальто, затягиваясь сигаретой, ковыряя мыском ботинка отсыревшие половицы. Доски гнили и расслаивались. Проклятая сырость. Весь дом разваливается. Просто удивительно, с какой скоростью дома начинают разрушаться, насколько неразборчивы плесень и влага. Если как следует топнуть, он проломит любую доску.
Дверь скрипнула, и высунулась голова Рики.
— Ужин.
— Сейчас приду.
Голова исчезла, дверь захлопнулась.
Через несколько секунд Рики снова высунулся.
— Она говорит, сейчас же.
— Скажи, что я приду через минуту.
— Я сказал. Она говорит, что через минуту — это не сейчас же.
— Сам знаю. Я попросил минуту, потому что приду через минуту. О Господи!
Рики вышел на крыльцо, притворив дверь.
— Какого черта ты тут торчишь? Холодно.
Майкл показал ему сигарету.
— Кури в доме. Здесь холодно.
— Видел? — Мыском кожаного ботинка Майкл отделил кусок половицы. Он ковырял щепку до тех пор, пока она не отлетела. — Посмотри.
— Да. Чертов бардак. Починим весной. Может быть. Ну хватит, пошли. Здесь холодно, а я хочу есть.
Майкл нахмурился.
— В чем дело, Микки? Голова болит?
— Нет.
— Тогда в чем проблема?
— Никаких проблем.
— У тебя такая рожа…
— Неправда.
— Правда. «Приду через минуту»…
— Пошел ты, Рик.
— «Пошел ты, Рик»…
Рики ухмыльнулся. На его лице показалась очаровательная, веселая, исполненная достоинства улыбка, которой он славился с того самого дня, как родился — четырьмя годами позже Майкла. Рики научился улыбаться еще до того, как у него прорезались зубы, словно уже в младенчестве понимал, что он необычный ребенок.
Мрак, окутывавший Майкла, слегка рассеялся — достаточно, чтобы он мог покачать головой и повторить «пошел ты», на сей раз уже теплее. Это «пошел ты» означало «не уходи».
— Угости сигареткой, Микки.
Майкл вытащил пачку из кармана, и Рики прикурил от его сигареты.
— Господи, ты только посмотри! — воскликнул Майкл.
Братья уставились в окно столовой, где краснолицый гигант усаживался во главе стола. Брэндан Конрой устроился в кресле, переложил с места на место нож и вилку, а потом, вместе с Джо Дэйли, сидевшим по левую руку, громко расхохотался.
— Честно говоря, впору повеситься, — сказал Майкл.
— Тебе не нравится новый папочка?
— Неужели нельзя было из приличия подождать?
— Папа год как умер. Сколько, по-твоему, нужно ждать?
— Дольше, — ответил Майкл. — Гораздо дольше.
Рики отвернулся. Он глубоко затянулся сигаретой и посмотрел на улицу — нетронутый ряд маленьких домиков, которые в зимних сумерках казались темно-серыми. Декабрь на Сэйвин-Хилле. Вдоль всей улицы плотно стояли припаркованные машины. Скоро начнутся споры из-за того, кому какой пятачок принадлежит. Застолбить для себя парковку было равносильно покупке места на целый сезон. Уже начали появляться рождественские фонари. В садике через дорогу, у Доэрти, стояли пять нелепых пластмассовых оленей, светящихся изнутри. Обычно оленей было шесть, но Джо сломал шестого, когда, будучи старшеклассником, возвращался домой навеселе и попытался его оседлать. На следующий день Большой Джо заставил сына отправиться к Доэрти и извиниться за оленя. На самом деле если Джо и надлежало за что-то извиняться, то скорее за объезжание дочек Доэрти — он проделывал это с той же лучезарной улыбкой и уверенностью в собственном праве, точно средневековый феодал. Даже младшая из трех, Эйлин Доэрти, не избежала этой участи — кажется, в машине Джо. Из-за этого Джо поругался с Майклом, потому что тот любил Эйлин с детского сада. Майкл воображал, что Эйлин не из таких, но Джо вправил ему мозги и объяснил, что завоевание сестер Доэрти — своего рода ритуал, Божий промысел. Эйлин была нужна ему, чтобы завершить хет-трик.
[4] В итоге Майкл бросился на брата, хотя тот был гораздо крупнее его, — он не мог разлюбить Эйлин Доэрти, пусть даже она и предложила себя Джо для ритуального кровопролития. Возможно, Майкл до сих пор ее любил в глубине души — по крайней мере память о ней. Уж такой это человек. Интересно, что теперь с Эйлин? Рики повернулся к брату:
— Слушай, а что стало с…
Но Майкл по-прежнему был увлечен происходящим в столовой. Его вновь охватил гнев.
— Ты только погляди! Погляди на Джо! Какого черта он творит?
Джо Дэйли и Брэндан Конрой, держа бокалы с пивом, смеялись.
— Ты только посмотри, как он лижет задницу Конрою! Честное слово, Рик, все это… тебя не бесит?
— В общем, нет. Слушай, а что случилось с Эйлин, которая жила напротив? Помнишь ее?
— Нет. — Майкл не отрывал взгляда от окна.
Жена Джо, Кэт, вышла на крыльцо.
— Вы идете или подать вам ужин сюда?
— Майкл злится.
— Не злюсь.
— Он думает, мама собирается подарить свою девственность…
— Я не говорил, что…
— …Брэндану.
Кэт задумалась.
— Полагаю, Маргарет в любом случае подождет, пока ужин не закончится, — сказала она.
— Слышал? — Рики улыбнулся. — Не о чем беспокоиться.
— Идите в дом. — Кэт погнала их внутрь кухонным полотенцем, и братья вошли. Что-то в Кэт — Кэтлин — говорило о том, что ее не проведешь. Она идеально подходила Джо — рослая, с массивными бедрами, миловидная, невозмутимая, и братья Дэйли слушались ее.
Майкл вошел первым, с кислой гримасой. Рики отвесил ему шутливый подзатыльник, а Кэт похлопала по плечу. И то и другое — чтобы подбодрить его.
В доме пахло чесноком, женщины суетились, нося из кухни в столовую последние тарелки.
Мимо проскочила Эми.
— Привет, Майкл. А мы думали, ты совсем пропал.
Молча прошел Малыш Джо — сын Джо. Ему было тринадцать, и он унаследовал прозвище от отца, который, в свою очередь, тоже когда-то был Малышом Джо. Дэйли были чересчур южане для того, чтобы использовать порядковые номера и довесок «младший». Каждый следующий Джо получал второе имя. Нынешний, например, звался Джозеф Патрик. Сейчас он дулся, и Майкл понятия не имел почему.
Маргарет Дэйли, мать семейства, поддразнила Майкла за его исчезновение, и настроение у него снова испортилось. С годами Майкл приобрел необыкновенную чувствительность к тону материнского голоса и научился различать в нем малейший упрек или неодобрение. Маргарет прекрасно знала об этой его способности — Майкл был самым чувствительным из ее сыновей, он быстрее всех обижался и последним прощал. Она просто не знала, как говорить с ним, не рискуя его обидеть, а потому неизбежно сетовала на подобную уязвимость, хотя в этом отношении Майкл напоминал матери Джо-старшего, мужчину, которого она так до конца и не поняла, хотя и делила с ним ложе в течение тридцати с лишком лет. Она заметила, что Майкл увял, как только услышал о своем исчезновении. Мать на мгновение пожалела о произнесенных словах, а потом решила, что не сказала ничего страшного — вот только обидно, если Майкл своим угрюмым видом испортит воскресный ужин.
Майкл стоял за спинкой стула в центре стола, чувствуя себя неловко. Чужой в доме, где прошло его детство.
— Садись! — Конрой усмехнулся. — А то я волнуюсь.
— Давай, Майкл, садись. В чем дело? — вступил Джо.
Майкл взглянул на него. Джо рассматривал брата высокомерно и вопрошающе, словно продолжая задавать тот же самый вопрос: в чем дело? Джо подражал Конрою, и это было нестерпимо. Майкл вздохнул и напомнил себе, что ужин продлится не более двух часов. Чем раньше начнется, тем быстрее закончится. Он уже воображал себя дома.
Майкл сел, остальные заняли места вокруг него. Маргарет — во главе стола, напротив Конроя, на своем законном месте. Рики — напротив Джо, как можно дальше от него, чтобы свести к минимуму возможность ссоры. Кэт — рядом с мужем, дабы присматривать за ним. Она нравилась Майклу, и он терпел Джо за то, что тот любит жену. Кэт, благослови ее Бог, была готова встать за мужа под пулю — или застрелить его собственноручно, если потребуется.
Напротив Майкла сидела его любимица, рыжеволосая Эми Райан, чье присутствие неизменно украшало воскресные сборища. Эми была подружкой Рики, и Майкл питал к ней почти романтические, противозаконные чувства. Эми, смелая, веселая, очаровательная, стильная, циничная, умная, просто изобиловала достоинствами, и невозможно было выбрать из них одно или два. Сегодня она надела белую рубашку, возможно, принадлежавшую Рики, и Майкл решил, что это очень трогательно. Она носила рубашку Рики точно так же, как предыдущие девушки носили его университетскую куртку. В чувствах Майкла к Эми не было холостяцкого вожделения, но она заставляла его задаваться вопросом: вправду ли ему так хочется одиночества?
Сидящие за столом еще не успели развернуть салфетки, когда Эми произнесла:
— Брэндан, я слышала, что Алван Байрон займется делом Душителя. — Она принялась беззаботно рассматривать блюда — лапшу, жаркое, чесночный хлеб, как будто ответ ее мало интересовал.
Эми Райан была репортером, одной из двух женщин в штате «Обсервера». Брэндан Конрой не стал заглатывать наживку.
— Это для печати?
— Да ладно, Брэндан! Мы с вами просто разговариваем. Ну сами решите, для печати это или нет.
— Нет.
— Ладно. Запомните, Маргарет, — проговорила Эми, — это не для печати.
— Разумеется, — нараспев произнесла та.
Конрой скрестил руки на груди.
— Тогда слушайте. Алван Байрон не станет заниматься делом Душителя по той простой причине, что он не сможет его раскрыть. У него нет ни людей, ни ресурсов, ни методики.
— У него есть Майкл, — сказал Рики.
— А у нас Джо.
— Вот именно.
— Ри-ики… — проворчала мать.
Майкл положил себе на тарелку клубок спагетти и, не поднимая глаз, принялся старательно перемешивать макароны с соусом.
Конрой снова повернулся к Эми:
— Давай-ка я кое-что объясню тебе, девочка, прежде чем ты побежишь в редакцию и напишешь статью о великом Алване Байроне. Твой мистер Байрон не полицейский, никогда им не был и не будет. Все, что он знает о расследованиях, можно уместить на кончике иглы, и то там останется место для парочки ангелов.
— Великий Конрой изрек свое слово, — произнес Рики.
— Но он же генеральный прокурор, Брэндан. Разве это не в счет? — не отставала Эмми.
— Нет. Ты, видимо, не понимаешь. Байрон — генеральный прокурор, в том-то и проблема. Ты ведь не идешь к дантисту, когда ломаешь ногу. По той же причине не следует юриста делать полицейским. Знаешь, что я вижу, когда бываю в кабинете генерального прокурора? Юридическую контору. Янки, евреи и одинокий ирландец по фамилии Дэйли. Много болтовни, и вдобавок всем заправляет цветной. — Он улыбнулся. — Все там вверх тормашками.
— Тринадцать убитых женщин, — напомнил Майкл.
— Пожалуйста, Джо, не забудь. Тринадцать убитых женщин, — проговорил Рики.
Конрой взглянул на Майкла:
— Мы его найдем.
— И лучше сделайте это побыстрее. Я не могу спать, когда Джо на работе, а где-то поблизости слоняется маньяк. Мне все время кажется, что он прячется в шкафу и ждет, когда я засну… — вступила в разговор Кэт.
— Мы его поймаем, не беспокойся. Скоро все закончится, — успокоил ее Конрой.
— Брэндан, — сказал Рики, — не обижайтесь, но Майк поймает вашего Душителя прежде, чем Джо успеет съесть десяток пончиков.
Джо помахал в воздухе вилкой.
— Я лишь пересказываю то, что слышала. — Эми вздохнула. — Байрон займется делом Душителя. Спорим?
— Принимаю спор, детка, — отозвался Конрой. — Это дело бостонского полицейского департамента. Не понимаю, с какой стати мы должны от него отказываться.
— Если Байрон скажет — значит, так и будет, — заметил Майкл.
— Это тебе так кажется, — возразил Конрой.
— Так и есть. Он генеральный прокурор, ему принадлежит юрисдикция над всем штатом. Если он захочет заняться делом Душителя, так и будет.
— Это в очередной раз доказывает, как ты мало знаешь, умник. Несомненно, насчет формальной стороны ты прав. Но есть формальности, а есть практика. Байрон не сможет расследовать дело без помощи бостонской полиции. И не важно, что написано в книгах. Это жизнь. В жизни невозможно вести расследование без детективов — специалистов по убийствам. У Байрона их нет, а у нас есть. — Конрой пытался сохранять спокойствие, но ему удавалось это с трудом.
— Да, Микки, — сказал Рики, — ты проводишь слишком много времени в вашей конторе, с евреями.
— И цветными, — подсказал Джо.
— И янки, — добавила Эми.
— Может быть, вы правы, Брэндан, — проговорил Майкл. — Вам и впрямь не нужна ничья помощь. Прошло полтора года — и каковы результаты? Тринадцать трупов — и ни одного подозреваемого. Город в ужасе. Отличная работа.
— Майкл, довольно! — Маргарет попыталась остановить назревающую ссору.
Тот покачал головой. Он и сам не знал, отчего начал спорить, — на дело Душителя и на Алвана Байрона ему было плевать. Просто Майкл испытывал непреодолимое желание возражать Брэндану Конрою. Нечто в его голосе и нравоучительной манере говорить пробуждало в Майкле черта.
Конрой, кажется, намеревался закончить спор. Он не собирался злиться и тем самым радовать Майкла.
— Мы его поймаем, — повторил он без особой уверенности. — Подождите — и сами увидите.
— Итак, — вмешалась Эми. — Вы все еще хотите заключить пари, Брэндан?
— Что Байрон не станет вмешиваться? Неохота забирать у тебя деньги, девочка. Разве что поспорим на пятьдесят центов. Столько тебе платят в твоей газетенке?
— Не важно. Потому что я выиграю.
Конрой ухмыльнулся и поднял бокал.
— Ты мне нравишься.
Майкл закатил глаза. Джо увидел это и неверно истолковал.
— Ну да, со стороны судить легко, Микки, — сказал он.
— Я ничего не говорю, Джо, — возразил Майкл.
— Я тоже полицейский, — не унимался Джо.
— Речь не о тебе, брат. Давай не будем ссориться. — Майкл пытался закончить разговор.
— Речь о полицейских. А я — один из них, — горячился Джо.
— И твой отец был полицейским, — ввернул Конрой.
— Давайте не будем его приплетать, — попросил Майкл.
— Я просто сказал… — Конрой искренне хотел оправдаться.
— Не надо.
— Прости, Майкл, я ничего такого не имел в виду.
— Он ничего такого не имел в виду, — повторил Джо.
По полицейским отчетам Майкл представлял, как погиб отец. Переулок в Восточном Бостоне, пуля в сердце. Джо-старший рухнул наземь, раскинув руки. Майкл увидел эту картину и пришел в ярость.