– Это, по-твоему, изумрудно-зеленый?

– Вроде нет, – ответила я.

– А все тот мальчишка, – констатировала Эдна. – Ты только о нем и думаешь.

Я невольно улыбнулась:

– Это уж точно.

Эдна тоже улыбнулась, но снисходительно:

– Так вот знай, дорогая Вивиан: когда он рядом, ты ведешь себя как течная сука.

В ответ на такую откровенность я уколола ее булавкой в шею – правда, совершенно случайно.

– Простите! – воскликнула я, даже не зная, за что извиняюсь: за укол или за свое поведение течной суки.

Эдна спокойно промокнула капельку крови носовым платком и сказала:

– Не бери в голову. Меня не впервые колют булавкой, и на сей раз я заслужила. Но послушай меня, Вивиан, хотя бы потому, что я стара, как ископаемое, и кое-что понимаю в жизни. Дело не в том, что я не рада за тебя. Что может быть прекраснее первой любви! Ты так носишься с ним, детка, и это очень мило.

– Он же настоящая мечта, Эдна, – вздохнула я. – Просто мечта!

– Не сомневаюсь, птичка моя. Иначе и быть не может. Но вот тебе совет. Развлекайся с этим юношей сколько душе угодно, напиши о нем в мемуарах, когда прославишься, но только ни в коем случае…

Я думала, она скажет «не выходи за него замуж» или «не вздумай забеременеть», но нет. Эдну заботило совсем другое.

– Не позволяй отношениям мешать твоей работе.

– Что?

– На нынешнем этапе, Вивиан, все мы должны держаться друг за друга и сохранять рассудительность и профессионализм. Может, со стороны тебе и покажется, что мы тут просто развлекаемся – и мы действительно развлекаемся, – но слишком многое поставлено на карту. Твоя тетя вложила в эту пьесу все – сердце, душу и собственные деньги до последнего цента. И мы не можем обмануть ее доверие, допустив провал. В театре существует такой закон, Вивиан: мы не портим друг другу шоу; мы не портим друг другу жизнь.

Я по-прежнему ничего не понимала, и Эдна, видимо, заметила это по лицу, потому что принялась объяснять снова:

– Я вот что хочу сказать, Вивиан: если ты любишь Энтони, люби на здоровье, никто не собирается тебя осуждать. Но пообещай, что останешься с ним до конца сезона. Энтони – хороший актер, куда выше среднего, и без него спектакля не будет. Мне не нужны сюрпризы. Если один из вас разобьет другому сердце, я рискую потерять не только главного героя, но и чертовски талантливую костюмершу. Вы оба нужны мне, и нужны в здравом уме. Твоя тетя сказала бы то же самое.

Я, наверное, совсем глупо выглядела, поскольку Эдна добавила:

– Объясню еще проще, Вивиан. Мой бывший муж – худший из бывших, который режиссер, – любил говорить мне: «Живи как угодно, ягодка моя, но не позволяй эмоциям сорвать чертово шоу».

Глава пятнадцатая


Репетиции шли полным ходом, и премьеру «Города женщин» назначили на двадцать девятое ноября 1940 года, через неделю после Дня благодарения – мы надеялись привлечь публику, которая на выходных соберется в театр.

Проблем с подготовкой практически не возникало. Прекрасная музыка, сногсшибательные костюмы (не стану скромничать). Разумеется, звездой шоу был Энтони Рочелла – по крайней мере, я в этом не сомневалась. Мой парень превосходно пел, играл и танцевал. (Как-то раз я подслушала разговор Билли и Пег. Билли сказал: «Всегда полно девиц, которые ангельски танцуют; попадаются и такие же юноши. Но попробуй найти мальчишку, который танцует по-мужски, – вот это редкость. Парнишка оправдал все мои ожидания».)

Энтони оказался прирожденным комиком. Он очень убедительно смотрелся в роли хитроумного нарушителя закона, помогающего богатой даме открыть притон и бордель в гостиной ее особняка. Их общие с Селией номера были невероятными. Эти двое потрясающе смотрелись вместе. В одной особенно впечатляющей сцене они танцевали танго, а Энтони соблазнительно напевал Селии про «одно местечко в Йонкерсе», которое Счастливчик Бобби хотел показать своей возлюбленной. Но у Энтони получалось, будто речь идет об эрогенной зоне на женском теле, и Селия всячески ему подыгрывала. Этот момент был самым сексуальным во всей пьесе. Ни одна женщина с живым бьющимся сердцем не устояла бы. По крайней мере, я так думала.

Другие-то, конечно, считали звездой шоу Эдну Паркер Уотсон – и вряд ли ошибались. Даже я, охваченная любовной лихорадкой, понимала, что игра Эдны выше всяких похвал. Я бывала на многих театральных представлениях, но никогда раньше не видела в деле настоящую актрису. Все актрисы, которых я знала до сих пор, напоминали механических кукол с четырьмя-пятью меняющимися выражениями лица: грусть, страх, злость, любовь, счастье. Маски чередовались от начала спектакля и до конца. Но Эдна умела передать все оттенки человеческих эмоций. Она держалась естественно, живо, царственно и за час репетиций могла сыграть одну сцену в девяти разных манерах, и каждый раз – идеально.

А еще она не соревновалась с другими за место на сцене. Рядом с ней все казались талантливее; самим своим присутствием она как будто заставляла остальных играть лучше. Во время репетиций она часто отступала в тень и давала другим проявить себя, с улыбкой наблюдая за ними со стороны. Великие актрисы редко обладают такой широтой души. Помню, Селия однажды пришла на репетицию в накладных ресницах. Эдна отвела ее в сторонку и посоветовала не надевать их на сцене: они отбрасывают глубокие тени под глазами, отчего лицо превращается «в череп, моя дорогая, а мы ведь этого не хотим».

Более ревнивая звезда никогда не стала бы помогать сопернице. Но Эдна не ревновала.

Со временем миссис Алебастр в ее исполнении обрела гораздо больше психологических нюансов, чем было прописано в сценарии. Эдна наделила ее мудростью: ее миссис Алебастр понимала нелепость своей прежней богатой жизни, нелепость разорения и нелепость идеи притона в собственной гостиной. Но она смело пускалась в авантюру и подыгрывала обстоятельствам. Жизнь сделала ее ироничной, но не циничной; она многое пережила, но не зачерствела.

Когда Эдна пела свое романтическое соло – простую балладу под названием «Не влюбиться ли мне», – все замирали в молчаливом благоговении. Не важно, сколько раз мы уже слышали пение Эдны; каждый бросал все дела ради ее номера. И дело было даже не в красивом голосе (в верхах Эдна иногда фальшивила); она наполняла песню таким пронзительным чувством, что любой невольно заслушивался.

В песне говорилось о женщине в летах, которая решает рискнуть и еще раз влюбиться вопреки доводам рассудка. Когда Билли писал слова, он не рассчитывал, что номер получится таким грустным. Изначально задумывался легкий, забавный пустячок: «Смотрите, какая прелесть! Даже старикам не чужда любовь!» Но Эдна попросила Бенджамина замедлить темп и сменить мажор на минор, и все преобразилось. Когда она пела последнюю строчку («Может, мне повезет? / Я не знаю исход. / Не влюбиться ли мне?»), становилось ясно, что эта женщина уже влюблена и назад дороги нет. Она боится уступить велению сердца, она потеряла контроль над собой. Но у нее остается надежда.

Каждый раз, когда Эдна пела эту песню на репетиции, в конце мы вставали и аплодировали.

– Она настоящее сокровище, Вивви, – шепнула мне как-то Пег за кулисами. – Клад, каких поискать. Никогда не забывай, насколько тебе повезло увидеть на сцене настоящего мастера.





Боюсь, самой серьезной проблемой стал Артур Уотсон.

Муж Эдны не умел ничего. Он не умел играть – не мог даже запомнить свои реплики! – и уж точно не умел петь. («Слушаю его пение и завидую глухим», – поставил диагноз Билли.) Артур танцевал, как человек, который только вчера научился ходить. Перемещался по сцене с таким видом, будто боялся наткнуться на что-нибудь. Я удивлялась, как он умудрился не отпилить себе руку в бытность плотником. Одного у Артура было не отнять: во фраке и цилиндре он выглядел сногсшибательно. Но больше мне нечего сказать в его защиту.

Когда стало ясно, что с ролью Артур не справится, Билли сократил его реплики до самого минимума, чтобы бедняге было проще с ними управиться. (Например, изначальную первую фразу: «Я троюродный кузен вашего покойного мужа, Барчестер Хедли Вентворт, пятый граф Аддингтон» – Билли сократил до слов: «Я ваш кузен из Англии».) Он также убрал из сценария сольный номер Артура. И даже выкинул танец, который Артур с Эдной должны были исполнять в сцене «соблазнения».

– Эти двое танцуют так, будто видят друг друга впервые, – заявил Билли Пег, прежде чем окончательно отказаться от их танца. – Они точно муж и жена?

Эдна пыталась выручить мужа, но тот плохо воспринимал критику и обижался, если ему подсказывали, как вести себя на сцене.

– Я тебя никогда не понимал, дорогая, и никогда не пойму! – однажды выпалил он в гневе, когда жена в десятый раз объясняла ему разницу между правой и левой сторонами сцены.

Но больше всего нас донимала привычка Артура насвистывать в тон музыке из оркестровой ямы, причем даже на сцене, когда он якобы был в образе. Никому не удавалось отучить его свистеть.

Однажды Билли не выдержал и заорал:

– Артур! Твой герой не слышит музыку! Это увертюра! Она для зрителей!

– Что значит – не слышит? – возмутился Артур. – Вот же музыканты, прямо у меня перед носом!

В ответ на его реплику Билли разразился злобной тирадой по поводу диагетической музыки (которую слышат герои на сцене) и недиагетической (которую слышат только зрители).

– Говори по-английски! – потребовал Артур.

Билли попробовал объяснить иначе:

– Артур, представь, что ты смотришь вестерн с Джоном Уэйном. Джон Уэйн едет на лошади по прерии и вдруг начинает насвистывать в тон музыке за кадром. Ты понимаешь, какой это абсурд?

– Уже и посвистеть нельзя, дожили, – насупился Артур.

А потом я услышала, как он спрашивает одну из танцовщиц: «Что такое прерия?»





Помню, я смотрела на Эдну и Артура Уотсона и пыталась понять, как она его терпит.

Я могла найти этому лишь одно возможное объяснение: Эдна очень любила красоту и красивые вещи. А Артур был настоящим красавцем – этакий Аполлон, если бы тот работал мясником в соседней лавке. Если рассуждать с этой точки зрения, все вставало на свои места, ведь Эдна ценила красоту превыше всего. Я ни разу не встречала человека, который бы так заботился об эстетическом облике вещей. И я ни разу не видела Эдну иначе как при полном параде, а ведь она попадалась мне на глаза в самое разное время дня и ночи. Чтобы выглядеть безупречно даже за завтраком или в спальне наедине с собой, нужно много труда, а главное, желание, и Эдна не пожалела бы и нескольких часов ради идеального результата.

У Эдны все было красивым. Тюбики и баночки с косметикой. Маленький шелковый кошелек на шнурке, где она хранила мелочь. Ее пение и игра. Манера складывать перчатки. Эдна ценила красоту во всех ее проявлениях, и сама была ее источником.

Мне даже кажется, что именно из-за нашей с Селией красоты Эдне так нравилось с нами общаться. Она не завидовала нам, чего не избежали бы многие женщины на ее месте. Скорее, ей казалось, что наша красота идеально оттеняет ее саму и заставляет сиять ярче. Помню, однажды мы втроем шли по улице; Эдна шагала в середине. Вдруг она подхватила нас под руки, улыбнулась и заявила:

– Когда я рядом с вами, такими высокими и красивыми, то чувствую себя безупречной жемчужиной в оправе из двух сверкающих рубинов.





За неделю до премьеры вся труппа заболела. Мы подхватили один и тот же вирус, а половина девочек из хора – еще и конъюнктивит, потому что пользовались одной тушью на всех. (Другая половина заразилась мандавошками, меняясь шортиками от костюмов, хотя я сто раз их предупреждала.) Пег решила дать артистам выходной, но Билли даже слышать ничего не хотел. Ему казалось, что первые десять минут спектакля затянуты и зрители могут заскучать.

– Нужно сразу завлечь их, ребята, а времени у нас не так уж много, – говорил он артистам, когда те репетировали первую сцену. – Кому нужен хороший второй акт, если первый мы провалим. Зрители просто не вернутся после антракта, если им не понравится начало шоу.

– Ребята устали, Билли, – сказала Пег.

Они и правда устали: помимо репетиций, большинство наших артистов отыгрывали по два спектакля в день. Несмотря на скорую премьеру, театр работал в обычном режиме.

– Комедия – это тяжкий труд, – заметил Билли. – Играть легкие пьесы сложнее всего. И сейчас не время расслабляться.

Он заставил артистов повторить первый номер еще три раза. Каждый раз они играли все хуже и ошибались все чаще. Хор еще кое-как держался, но некоторые девушки, судя по всему, уже пожалели, что нанялись к нам в труппу.

За время подготовки шоу театр превратился в форменный свинарник. Повсюду стояли раскладные стулья, висел сигаретный дым, валялись бумажные стаканчики с недопитым кофе. Бернадетт старалась поддерживать порядок, но стоило ей прибраться, как горы мусора опять вырастали словно сами собой. Вонь и шум стояли невыносимые. Все раздражались, все срывались друг на друге. Блеск театральной богемы померк. Даже самые красивые наши артистки выглядели опухшими и усталыми в тюрбанах из полотенец и сеточках для волос, с обветренными от простуды губами и щеками.

Как-то раз в дождливый день Билли выбежал за едой и вернулся промокший до нитки. В бумажных пакетах с бутербродами хлюпала вода.

– Господи, как же я ненавижу Нью-Йорк, – пробормотал он, стряхивая с себя ледяные капли.

– Чисто из любопытства, Билли, – поинтересовалась Эдна, – а что бы ты сейчас делал, будь ты в Голливуде?

– Что у нас сегодня, вторник? – Билли задумался, взглянул на часы, вздохнул и ответил: – Играл бы в теннис с Долорес дель Рио.

– Эй, а вы мне сигарет купили? – подскочил Энтони, в то время как Артур Уотсон взял бутерброд, приподнял верхний слой и недовольно спросил:

– Где моя горчица?

Мне показалось, что Билли сейчас прикончит обоих.





Пег начала выпивать даже днем – втихую и понемногу. Я заметила, что она носит с собой фляжку и часто к ней прикладывается. Признаться, это встревожило даже меня, несмотря на мое беспечное тогдашнее отношение к алкоголю. Появились и новые нехорошие признаки: пару-тройку раз в неделю Пег по вечерам отключалась прямо в гостиной среди бутылок, так и не добравшись до постели.

Но хуже всего, что под действием алкоголя тетя Пег не расслаблялась, а напрягалась еще больше. Как-то раз посреди репетиции она застала нас с Энтони за кулисами – мы целовались. Впервые за время нашего знакомства Пег мне нагрубила:

– Вивиан, черт тебя дери, ты способна хоть на десять минут оторваться от моего солиста?



Честный ответ? Нет. Не способна. Но раньше Пег никогда не разговаривала со мной в таком тоне, и я обиделась.

А потом случился казус с билетами.



Пег и Билли захотели заказать новые билеты для «Лили» и напечатать на них новую цену. Предполагалось сделать их яркими, красочными и большими, и с набранным крупными буквами названием спектакля – «Город женщин». Оливия же настаивала на использовании старых рулонов с лаконичными надписями «входной билет». А еще она возражала против повышения цены. Пег уперлась и заявила:

– Нельзя брать одни и те же деньги за дурацкие пьески с канканом и спектакль с Эдной Паркер Уотсон.

КНИГИ Ю НЕСБЁ

Но Оливия стояла на своем:

в серии «Звёзды мирового детектива»

– Нашей публике не по карману четырехдолларовые билеты в партер, а нам не по карману печать новых билетов.

 

Пег:

Книги о Харри Холе

– Нет четырех долларов на билет в партер, пусть покупают за три на балкон.

Нетопырь

– Трех долларов у наших зрителей тоже нет.

– Тогда, может, нам и не нужны такие зрители? Привлечем другую публику, Оливия. Классом повыше. Хоть на один сезон.

Тараканы

– Мы работаем не для аристократов, Пег, а для простого люда, – или ты уже забыла?

– А ты не задумывалась, Оливия, что простому люду из нашего квартала тоже хочется в кои-то веки попасть на хороший спектакль? Может, им не по душе, что к ним относятся как к примитивным нищебродам. И хоть раз в жизни они готовы заплатить чуть больше ради качественного зрелища. Такое не приходило тебе в голову?

Красношейка

Спор продолжался несколько дней, но в итоге разразилась гроза. Оливия ворвалась на репетицию и прервала Пег на полуслове – та объясняла танцовщице, где ей встать.

Немезида

– Я была в типографии, – заявила Оливия. – Печать пяти тысяч билетов обойдется нам в двести пятьдесят долларов. Я не собираюсь за это платить.

Пентаграмма

Пег развернулась на каблуках и рявкнула:

Спаситель

– Будь ты неладна, Оливия! Сколько я тебе должна заплатить, чтобы ты наконец заткнулась и перестала считать гребаную мелочь?

Снеговик

В зале воцарилась тишина. Все замерли ровно на тех местах, где стояли.

Леопард

Может, Анджела, ты еще застала времена, когда слово «гребаный» обладало мощным воздействием – прежде чем все подряд, включая детей, начали его произносить раз по десять на дню еще до завтрака. А тогда это слово считалось очень грубым. Чтобы так выражалась почтенная леди? Немыслимо. Даже Селия воздерживалась от подобных слов. Даже Билли так не выражался. (Правда, я иногда употребляла такие слова, но только в постели брата Энтони, где нас никто не слышал, и только потому, что Энтони заставлял меня «называть вещи своими именами», – и я по-прежнему краснела до ушей.)

Призрак

Но чтобы заорать во всеуслышание?

Такого я в жизни не видела.

Полиция

У меня в голове даже мелькнул вопрос, откуда моей милой старой тетушке известны такие слова. Но потом я вспомнила, что та ухаживала за ранеными на передовой, где еще и не такое услышишь.

Жажда

Оливия так и застыла с типографским счетом в руке. Вид у нее был такой, будто ей влепили пощечину, и мне было больно смотреть на нее в таком состоянии, ведь я привыкла видеть ее раздающей команды. Она прикрыла рот другой рукой, в глазах блеснули слезы.

Нож

Кровавая луна

Пег тут же стало стыдно.

 

– Оливия, прости! Прости меня. Сгоряча вырвалось. Я просто ослица, вот я кто.

Она шагнула к подруге, но Оливия замотала головой и бросилась за кулисы. Пег побежала за ней. Мы пораженно переглядывались. Казалось, сам воздух в зале сгустился.

 

Само собой, первой пришла в себя Эдна – возможно, она и удивилась меньше всех.

– Билли, предлагаю танцорам повторить номер с начала, – твердо произнесла она. – Ты поняла, где встать, Руби?

 

Маленькая танцовщица робко кивнула.

– С начала? – неуверенно переспросил Билли. Он совсем растерялся. Таким я его еще не видела.

Охотники за головами

– Именно, – ответила Эдна с обычной своей невозмутимостью. – С самого начала. И пожалуйста, Билли, напомни артистам быть повнимательнее и сосредоточиться на своих ролях. Тогда все получится идеально. Не забывайте, у нас тут комедия. Я понимаю, все устали, но мы справимся. Сами видите, друзья мои, комедия – это тяжкий труд.



Сын



Я благополучно забыла бы тот случай с билетами, если бы не одно «но».

Кровь на снегу

Тем вечером я, как обычно, отправилась к Энтони, предвкушая очередную порцию сексуальных утех. Но его брат Лоренцо вернулся с работы непростительно рано – уже в полночь, – и я поплелась назад в «Лили», немало раздосадованная и разочарованная тем, что меня выставили за дверь. Энтони даже не вызвался проводить меня до дома – хотя что с него возьмешь. Выдающихся достоинств у этого парня было хоть отбавляй, но галантность не входила в их число.

Ладно, допустим, по-настоящему выдающимся было только одно его достоинство.

И прольётся кровь

Так или иначе домой я вернулась в расстроенных чувствах, погруженная в свои мысли, и к тому же обнаружилось, что блузку я надела наизнанку. Поднимаясь по лестнице на третий этаж, я услышала музыку. Бенджамин сидел за пианино. Он играл «Звездную пыль»^[27], но медленнее, чем ее исполнял Нэт Кинг Коул; у Бенджамина получилось печальнее и трогательнее. Даже тогда эта песня считалась старой и сентиментальной, и все же она мне очень нравилась. Я осторожно, чтобы не помешать, открыла дверь в гостиную. Горела лишь маленькая лампа над пианино. Бенджамин играл тихо, едва касаясь пальцами клавиш.

Королевство

В центре неосвещенной гостиной я увидела Пег и Оливию. Они танцевали. Это был медленный танец – скорее, они даже просто обнимались и покачивались под музыку. Оливия положила голову Пег на грудь, а Пег прижималась щекой к затылку Оливии. Глаза у обеих были закрыты. Они цеплялись друг за друга, как утопающий за спасательный круг. В тот момент они находились в своем мире – в другом времени, в другой истории, в общих воспоминаниях, связавших обеих единой нитью в этих крепких объятиях. Они были вместе – но не здесь.

Ревность и другие истории

Я смотрела на них, не в силах шевельнуться, не в силах осмыслить увиденное – и в то же время не в силах его не понять.

Через некоторое время Бенджамин оглянулся на дверь и заметил меня. Не знаю, как он почуял мое присутствие. Он не перестал играть, не изменился в лице, но теперь смотрел прямо на меня. Я тоже смотрела на него – вероятно, ждала объяснений или подсказок, как поступить, но их не последовало. Взгляд Бенджамина пригвоздил меня к порогу, словно предупреждая: «Дальше ни шагу».

Крысиный остров

Я боялась пошевелиться, боялась вздохнуть, выдав Пег и Оливии свое присутствие. Мне не хотелось смущать их и не хотелось ставить себя в неловкое положение. Но когда песня приблизилась к финалу, выбора не осталось: если я сейчас же не ускользну, меня заметят.

 

И я попятилась и тихонько закрыла за собой дверь под немигающим взглядом Бенджамина, словно выталкивающим меня наружу – чтобы я благополучно испарилась, прежде чем прозвучит последний печальный аккорд.



Ю НЕСБЁ



Следующие два часа я просидела в круглосуточном кафе на Таймс-сквер, гадая, когда можно будет вернуться домой. Больше мне было некуда деваться. Пойти к Энтони я не могла и по-прежнему ощущала на себе настойчивый взгляд Бенджамина, предупреждающий, что сейчас пересекать порог нельзя.

Кровавая луна

Я никогда не оставалась одна в Нью-Йорке в такой поздний час и, к своему стыду, испугалась. Мне было неуютно без моих привычных проводников – Селии, Энтони и Пег. Видишь ли, тогда я еще не стала жителем Нью-Йорка. Я была туристкой. Настоящим нью-йоркцем не станешь, пока не научишься ориентироваться в городе без посторонней помощи.

 

Поэтому я пошла в самое освещенное место, которое нашлось поблизости, и села за столик. Усталая старая официантка подливала мне кофе, не ропща и не задавая лишних вопросов. В кабинке слева ссорились матрос и его девушка. Оба были пьяны. Спор крутился вокруг некой Мириам. Девушка относилась к ней с крайним подозрением; матрос же защищал Мириам. Оба приводили довольно убедительные аргументы. Мне хотелось поверить то матросу, то его подруге, да и нелишне было бы все-таки взглянуть на эту Мириам, прежде чем выносить вердикт о виновности моряка перед его девушкой.

 

Неужели Пег и Оливия лесбиянки?

 

Быть такого не может. Ведь Пег замужем. А Оливия… бог ты мой, это же Оливия. Самое бесполое существо на свете. Насквозь пропахшее нафталином. Но с какой еще стати двум немолодым женщинам так крепко обниматься в темноте, пока Бенджамин играет для них самую грустную любовную песню в мире?

 

Да, в тот день они поссорились, но разве так люди мирятся со своими секретаршами? Хоть я и не слишком разбиралась в деловых отношениях, ясно же, что эти объятия были далеки от деловых. Как и от дружеских. Я сама каждую ночь спала в одной кровати с женщиной, и не какой-нибудь, а одной из красивейших женщин Нью-Йорка, – но мы с ней ни разу так не обнимались.

 

А если они все-таки лесбиянки, то с каких времен? Оливия работала на Пег с Первой мировой войны. Она познакомилась с Пег раньше, чем с Билли. Они всегда были любовницами или стали ими только сейчас? И кто в курсе их отношений? Знает ли Эдна? А мои родители? А Билли?

 

 

Бенджамин точно знает. Во время той сцены его смущало лишь одно: мое присутствие. И часто ли он играет для них на пианино, чтобы они вот так потанцевали? Что на самом деле творится в этом театре за закрытыми дверями? Не потому ли Билли и Оливия так недолюбливают друг друга? Быть может, на самом деле вопрос не в деньгах, выпивке и власти, а в сексе? (Память услужливо подкинула реплику, которую Билли бросил Оливии на прослушиваниях: «Было бы странно, если бы наши вкусы на женщин всегда совпадали».) Неужели Оливия Томпсон – с ее бесформенными шерстяными костюмами, воинствующим ханжеством и сжатым в ниточку ртом – на самом деле соперница Билли Бьюэлла?

 

Разве могут у Билли Бьюэлла быть соперники?



Я вспомнила, как Эдна сказала про Пег: «Сейчас ей больше нужна верность, чем развеселая жизнь».

Что ж, Оливия верна как никто, тут не поспоришь. И развеселой жизни рядом с ней можно не опасаться.

 

Но я все равно не понимала, что все это значит.



 



Домой я вернулась в полтретьего ночи.

 

Заглянула в гостиную, но там никого не оказалось. Свет не горел. Будто ничего и не было – но я все еще видела тень двух женщин, в обнимку танцующих посреди гостиной.

Я легла спать, а через несколько часов меня разбудило знакомое тепло пропахшего алкоголем тела Селии, привычно плюхнувшейся рядом со мной на матрас.

 

– Селия, – прошептала я, когда она улеглась, – можно вопрос?

 

– Я сплю, – пробормотала она, еле ворочая языком.

ТГ-канал Denmark St.

Я принялась пихать ее и трясти, пока она не застонала и не перевернулась.

– Селия, послушай, – сказала я уже громче. – Это важно. Проснись. Скажи, тетя Пег лесбиянка?

2023

– А собака лает? – ответила Селия и через секунду уже сопела во сне.

 

Глава шестнадцатая


 

Из рецензии Брукса Аткинсона на «Город женщин» в «Нью-Йорк таймс» от 30 ноября 1940 года:





Jo Nesbø

Несмотря на полное неправдоподобие, пьеса определенно не лишена обаяния. Сюжет динамичен и богат на изящные повороты, все актеры играют превосходно почти в равной мере… Но величайшим достоинством «Города женщин» является редкая возможность увидеть на сцене Эдну Паркер Уотсон. Прославленная британская актриса, обычно блистающая в трагических ролях, продемонстрировала незаурядный комический дар. Невероятно интересно наблюдать, как миссис Уотсон искусно высвечивает абсурдные ситуации, в которых то и дело оказывается ее персонаж. Ее уморительно забавная и щедрая на тонкие нюансы игра превращает эту непритязательную комедию в чистую радость театрала.

Накануне премьеры у нас тряслись поджилки, и все чуть не перессорились между собой.

Blodmåne

Билли собирался позвать на спектакль старых друзей и светских сплетников, колумнистов и бывших любовниц, а также всех журналистов, критиков и газетчиков, которых знал по их статьям или лично. (А знал он абсолютно всех.) Пег с Оливией категорически воспротивились.

 

– Не уверена, готовы ли мы к такой публике, – сказала Пег, точь-в-точь как домохозяйка, которая с ужасом узнает, что муж пригласил на ужин начальника и ей необходимо в кратчайшие сроки накрыть идеальный стол.

– Значит, надо подготовиться, – ответил Билли. – Премьера через неделю.

 

– Мне в этом театре критики не нужны, – отрезала Оливия. – Терпеть не могу критиков. Они иногда такие безжалостные.

– А ты сама веришь в наше шоу? – спросил Билли. – Оно тебе хотя бы нравится?

 

– Нет, – отвечала Оливия. – Ну разве что местами.

– Знаю, что пожалею о своем вопросе, но не могу удержаться: и какими же именно местами?

Jo Nesbo

Оливия глубоко задумалась.

– Пожалуй, мне нравится увертюра.

KILLING MOON

Билли закатил глаза:

– Ты прямо-таки ходячая напасть, Оливия. – Он повернулся к Пег: – Придется рискнуть, солнышко. О пьесе должны говорить. И я не допущу, чтобы на премьере единственной знаменитостью в зале был я сам.

 

– Дай хотя бы неделю разыграться, – взмолилась Пег.

– Не поможет, Пег. Если шоу удачное, оно останется таковым и через неделю, сколько ни разыгрывайся. Предлагаю сразу узнать, зря мы потратили деньги и время или все-таки не зря. В зале должны сидеть большие шишки, иначе дело не выгорит. Если спектакль им понравится, они расскажут друзьям, те придут посмотреть и расскажут своим друзьям, и дальше все покатится как снежный ком. Раз уж Оливия не разрешила мне потратиться на рекламу, пусть о премьере гавкает каждая собака. Чем раньше мы добьемся аншлагов, тем скорее Оливия перестанет смотреть на меня волком, – но аншлагов нам не видать, пока народ о нас вообще не знает.

Перевод с норвежского на английский

– По-моему, это вульгарно – приглашать друзей на собственный спектакль и ожидать от них бесплатной рекламы, – проворчала Оливия.

– А как иначе оповестить публику о нашей премьере, Оливия? Или ты предлагаешь мне раздавать листовки на углу?



Судя по лицу Оливии, этот вариант ее больше устраивал.

– Главное, чтобы на листовках не было надписи «Грядет конец света», – пробормотала Пег, которая, похоже, не очень-то и шутила.

Шона Кинселлы

– Пегси, – возмутился Билли, – где твоя уверенность? Мы им всем покажем. И ты это знаешь. Знаешь, что мы поставили хорошее шоу. Нутром чуешь, как и я.

Но Пег по-прежнему сомневалась.

 

– Сколько лет ты мне твердил, что должна «чуять нутром», но обычно я чую только одно: у меня сосет под ложечкой, как бывает, когда потеряешь кошелек.

 

– Скоро я набью твой кошелек деньгами до отказа, – пообещал Билли. – А ты смотри и наслаждайся.

 

Из рецензии Хейвуда Брауна в «Нью-Йорк пост»:



Ю Несбё



Эдна Паркер Уотсон давно служит украшением британской театральной сцены, но после «Города женщин» остается лишь сожалеть, что эта актриса не перебралась на наши берега раньше. Ее стараниями незамысловатая комическая пьеска превратилась в спектакль, который надолго запомнится театралам… Она играет обедневшую аристократку, вынужденную открыть бордель, чтобы содержать семейный особняк… Чистый восторг вызывают и песни Бенджамина Уилсона, и блестящая танцевальная труппа… Новичок Энтони Рочелла великолепен в роли уличного Ромео, а гипнотическая чувственность Селии Рэй придает спектаклю пряную эротическую ноту.

Кровавая луна

За несколько дней до премьеры Билли пошел вразнос и начал сорить деньгами – еще безумнее обычного. Он пригласил для артистов двух норвежских массажисток. Пег пришла в ужас от такой расточительности, но Билли заявил: «В Голливуде так принято. Массаж успокаивает нервы». Он позвал в «Лили» врача, который сделал всем витаминные уколы. Велел Бернадетт привести своих кузин и тетушек с детьми и племянниками, чтобы вычистить театр до блеска. Нанял местных ребят полить из шлангов фасад «Лили»; заменил все лампочки и светофильтры на прожекторах.

 

На генеральную репетицию Билли заказал угощение от Тутса Шора: икру, копченую рыбу и канапе. Нанял фотографа, чтобы тот сделал рекламные снимки актеров в костюмах. Велел расставить в фойе огромные букеты орхидей, которые, вероятно, обошлись не дешевле моего обучения в колледже (хотя пользы принесли наверняка больше). Пригласил для Эдны и Селии косметолога, маникюршу и гримершу.

В день премьеры Билли созвал юнцов и безработных из нашего квартала, выдал им по пятьдесят центов (неплохой заработок для тех времен, для детей уж точно) и велел ошиваться у театра, создавая шумиху и суету. А самому горластому пареньку приказал кричать: «Билетов нет! Билетов нет! Все билеты распроданы!»

Перевод с английского

А вечером накануне спектакля Билли неожиданно вручил Эдне, Пег и Оливии подарки – на удачу. Эдне достался тоненький золотой браслет от Картье, как раз в ее стиле. Пег – изысканное новое кожаное портмоне от Марка Кросса.

– Вот увидишь, Пегси, новый кошелек тебе скоро пригодится, – подмигнул ей Билли. – Когда мы подсчитаем выручку за билеты, твой старый лопнет по швам.

Елены Попко, Софии Заика,

Что касается Оливии, ей Билли торжественно вручил упакованную во множество слоев оберточной бумаги и украшенную бантиками подарочную коробку. Когда Оливия наконец добралась до ее содержимого, внутри оказалась бутылка джина.

Дарьи Кузнецовой

– Твоя личная заначка для анестезии, – пояснил Билли. – Чтобы не умереть со скуки и высидеть премьеру пьесы, которая так тебе ненавистна.

 

Из рецензии Дуайта Миллера в «Нью-Йорк уорлд телеграм»:

Корректура:



Никита Ильин,



рыцарь буквы «Ё»

Пусть театралы не обращают внимания на потертые и продавленные кресла театра «Лили»; на штукатурку, которая запросто может спорхнуть с потолка и приземлиться на голову зрителям, когда танцоры на сцене особенно громко топнут; на безвкусные декорации и тусклые прожектора. Да, вы просто обязаны забыть про все эти неудобства и стремглав бежать на Девятую авеню, чтобы увидеть Эдну Паркер Уотсон в «Городе женщин»!

 

Когда зрители начали рассаживаться, вся труппа в полном облачении и в гриме столпилась за кулисами, прислушиваясь к приятному гулу полного зала.

 

– Соберитесь в круг, – велел Билли, – ваш час настал.

Артисты окружили его неплотным кольцом. Все были как на иголках. Я стояла рядом с Энтони, гордясь им как никогда, и держала его за руку. Он крепко поцеловал меня, потом отпустил мою руку, перекатился с пяток на мыски и несколько раз ткнул в воздух сжатыми кулаками, как боксер перед выходом на ринг.

 

Билли достал из кармана фляжку, хорошенько приложился к ней и передал Пег. Та тоже сделала большой глоток.

 

– Я не мастер говорить речи, – начал Билли. – Цветистые фразы – не мое, и мне не нравится быть в центре внимания. – Артисты рассмеялись. – Но вот что я вам скажу, народ: в рекордно короткие сроки и при почти полном отсутствии бюджета у вас получилось отличное шоу. Ни на Бродвее, ни тем более в Лондоне не найдется спектакля, который переплюнет тот, что мы сегодня покажем нашей почтенной публике.