Папа и дедушка, мама, няня и он, Витя.

— Институт Варнье проявляет уникальное мастерство в обращении с агрессивными, опасными и буйными пациентами. Наша практика базируется на самых новых и прогрессивных стандартах. Сначала мы проводим психиатрическую и криминологическую оценку, непременно включающую в себя фантазмографический и плетизмографический анализы.[8]

Диану передернуло. Плетизмографический анализ состоял в измерении реакции пациента на сильные звуковые и зрительные раздражители, согласно разным сценариям и при участии тех или иных ассистентов. Больному могли, к примеру, показать обнаженную женщину или ребенка.

Вся семья за столом. Он даже помнил, как они сидели. Длинный, очень широкий стол. Когда-то за него садились – и дедушка начинал перечислять больших людей, которые жили по соседству. Академики Каплин и Бедросов. Отставной адмирал, ныне директор Океанского института Гуго Августович Вебер, герой тропических экспедиций и детских книжек про акул и осьминогов – кстати, ему акула откусила левую ногу почти по колено, но он ходил на английском протезе – с английским, кстати, ботинком, а летом – с английской сандалией на пластмассовых пальцах – о, как маленький Витя испугался этой ненастоящей ноги Гуго Августовича, торчавшей из просторных летних полотняных штанов – скакал на протезе и менял любовниц, как рассказывал дедушка, – но Витя его видел только одно лето… Хотя ногу запомнил на всю жизнь. А вот Каплина и Бедросова, а также Ремчука и Васновского, министра Мальцева и маршала Кратова не видел вовсе, только по рассказам дедушки помнил все эти фамилии, но знал, кто был кем, и даже мог рассказывать анекдоты про этих людей…

— Вы применяете аверсивные воздействия к тем, у кого выявляются отклонения в результате плетизмографической экспертизы?

Но тогда за столом сидели всего пятеро, включая няню Полю.

— Конечно.

Дедушка и папа сидели по концам стола, мама – ближе к папе, а он с няней – наискосок от мамы, чуть ближе к дедушке. Няня сидела между ним и дедушкой: наверное, чтобы ухаживать за ними обоими, хотя дедушке было всего шестьдесят пять лет. Но у него уже немножко дрожал подбородок.

— Аверсивная плетизмография вызывает множество сомнений.

Дедушка сидел спиной к стеклянной двери, ведущей во двор, но зато лицом к двери в гостиную. Папа – наоборот.

— Здесь она применяется, — жестко ответил Ксавье.

Да. Июль, прохладное утро.

Она почувствовала, как он напрягся. Всякий раз, когда речь заходила об аверсивных методах воздействия, Диана вспоминала «Заводной апельсин».[9] Аверсивный метод заключается в том, что фантазм, свидетельствующий о психическом отклонении — запись на DVD сцен насилия, обнаженных детей и т. д., — соединяется с сильным отрицательным, часто болезненным воздействием: электрошоком, резким вдохом паров нашатырного спирта. В результате реакция пациента меняется на противоположную. Систематическое применение данного метода способно надолго изменить его поведение. В какой-то мере это выработка условного рефлекса по Павлову. Такой метод применяется к насильникам и педофилам во многих странах, в частности в Канаде.

Веранда, кисейные занавески, чуть желтеющие листья берез, гравийная дорожка, обложенная по бокам косо поставленными кирпичами, – о боже! Кино. Что поделаешь, так уж устроена наша воспоминалка.

Ксавье нажимал и отпускал кнопку авторучки, торчащей у него из нагрудного кармана.

Вдали – да, именно вдали, ибо до забора было далеко – хлопнула дверца машины. Забор был невысокий и редкий. Видно было, что это такси – машина «Волга» с шашечками. Кто-то, выйдя из машины, открыл калитку – калитки тогда не запирались. Залаял Джерик, немецкая овчарка, старый желто-коричневый пес, – и лениво помчался к забору.

– Фу! – закричала мама. – Джерик, фу! Кто там? Стойте! Здесь злая собака!

— Я знаю, что многие французские специалисты скептически настроены по отношению к поведенческой терапии. Она практикуется в англосаксонских странах и в Институте Пинеля в Монреале, откуда я приехал. Метод дает удивительные результаты. А вот ваши французские собратья с трудом признают столь эмпирическую методику, к тому же еще пришедшую из-за океана. Они упрекают ее в том, что она подвергает риску такие фундаментальные представления, как «бессознательное» и «сверх-Я», и в том, что она пускает в ход импульс там, где нужна стратегия торможения. — Его глаза из-под красных очков впились в Диану с высокомерной снисходительностью. — Многие в этой стране продолжают ратовать за подход, который больше рассчитывает на достижения психоанализа, на работу над перестройкой глубинных пластов личности. Это означает отрицание того, что полное отсутствие сознания вины и извращенность аффектов психопата обычно сводит на нет все усилия. У больных такого типа эффективен только один метод: дрессировка. — На этом слове его голос зажурчал как струйка ледяной воды. — Осознание пациентом ответственности за свое поведение достигается всеми доступными средствами, кнутом и пряником, в результате создается его обусловленное поведение. Мы также производим оценку потенциальной опасности преступника по запросу судебных или медицинских учреждений. Следует ли сажать его за дверь из небьющегося стекла?

Витя слез со стула и вышел на крыльцо. К веранде шагала женщина. Она была в красивом летнем платье и сама красивая. На руках она держала довольно большого мальчика. То есть маленького, но не грудного младенца. Лет двух или даже трех. Все было очень быстро. Джерик, громко гавкая и припадая на передние лапы, подскочил к ней. Она не испугалась, а закричала на него, то есть не закричала, а издала переливчатый и низкий звук, как будто зарычала в ответ, и Джерик остановился, попятился, завилял хвостом и лег, и пополз в сторону, спрятался за домом.

— Разве все исследования указывают на достоверность таких оценок? — спросила Диана. — По данным некоторых из них, половина оценок ошибочна.

Женщина дошла до веранды. Она запыхалась, неся ребенка на руках.

– Добрый день, – сказала мама. – А вы к кому?

— Так говорят, — согласился Ксавье. — Но в наших случаях лучше переоценить, чем недооценить. Если есть сомнения, мы в своем отчете рекомендуем продлить содержание под стражей или пребывание в госпитале. Пусть это покажется вам самодовольством и вызовет улыбку, но наши оценки еще и отвечают глубоким потребностям общества, мадемуазель Берг. Суды просят нас разрешить за них вечную моральную проблему: какова уверенность в том, что меры, принятые к тому или иному опасному субъекту, отвечают необходимости, продиктованной безопасностью общества, и в то же время не ущемляют основных прав этой личности? На этот вопрос не может ответить никто. Известно, что суды считают психиатрическую экспертизу надежной. Тут ошибиться невозможно, это ясно. Но зато можно привести в движение судебный механизм, постоянно находящийся под угрозой затора, создав впечатление, что судьи — люди мудрые и их решения приняты со знанием дела. А это, надо сознаться, самая крупная ложь из тех, на которых основано наше демократическое общество.

– Малик, – с порога сказала женщина. – Малик, посмотри на своего сына.

Малик – это был дедушка. Сокращенно от Измаила. Витя сразу не догадался, ему потом мама объяснила, потому что дома дедушку сокращенно звали Ися.

Дедушка не шелохнулся. Он же сидел спиной к двери.

– Измаил Васильевич! – повторила она. – Ну, обернись.

Еще одна черная коробочка на стене, видимо, намного сложнее той, что была раньше. У нее небольшой экран с шестнадцатью кнопками для набора кода и еще одна, большая красная, на которую Ксавье надавил указательным пальцем.

Не дождавшись ответа, она обошла стол и показала дедушке ребенка. Мальчик был худой, но хорошенький. Дедушка отвернулся. Она попыталась посадить его дедушке на колени. Дедушка схватился за сердце и упал со стула. Все закричали. Женщина закричала: «Тьфу!», спустила ребенка на пол, взяла из вазы на столе горсть клубники, схватила ребенка за руку и потащила прочь.

— Конечно, такой дилеммы в отношении пациентов у нас нет. Степень их агрессивности более чем доказана. Перед нами второй уровень безопасности.

Заскрипела и стукнула калитка. Хлопнула дверца машины-такси.

Справа Диана увидела маленький застекленный кабинет, в котором маячили все те же фигуры в оранжевом. К сожалению, Ксавье быстро прошел мимо, и она не успела их разглядеть. Диана была бы очень рада, если бы он представил ее остальному персоналу, но теперь убедилась в том, что доктор никогда этого не сделает. Охранники следили за ней глазами из-за стекла. Интересно, как они ее восприняли. Ксавье что-нибудь говорил о ней или нет? Хватило ли у него лукавства подготовить их соответствующим образом?

Бжж! – и машина уехала.

Она с тоской вспомнила студенческое общежитие, университетских друзей, свой кабинет на факультете… а потом подумала еще кое о ком. Кровь сразу бросилась ей в лицо, и она загнала образ Пьера Шпицнера как можно дальше в глубины памяти.

– Тьфу! – сказал дедушка, ловко поднимаясь с пола. – Жопу ушиб, пардоннэ муа.



Папа промолчал, а потом вздохнул:

Сервас взглянул на себя в зеркало в неверном свете жужжащей неоновой лампы. Физиономия была очень бледная. Опираясь обеими руками на край раковины, он пытался успокоить дыхание, затем наклонился и плеснул себе в лицо холодной водой.

– А все-таки родного сына можно было на ручки взять. Мой братик, да?

Ноги его не держали, возникло такое ощущение, что подметки накачали воздухом. На обратном пути их сильно потрепало в вертолете. Наверху погода и в самом деле испортилась, и капитану Циглер пришлось вцепиться в штурвал. Их кидало ветром из стороны в сторону, машина спускалась, качаясь, как спасательная шлюпка на поверхности разгулявшегося моря. Едва вертолет коснулся земли, как Сервас помчался в туалет: его тошнило.

– Перестань, – сказал дедушка. – Нинка все врет. Всё и всегда. Если бы она не врала, я бы на ней женился. Полечка, поменяйте мне чай, – сказал он няне. – Остыло.

Прислонившись к краю умывальника, он обернулся. На некоторых дверях красовались надписи, сделанные ручкой или фломастером. «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ГОРНЫЙ КОРОЛЬ…» — обыкновенное фанфаронство! «СОФИЯ — ШЛЮХА» — далее следовал номер мобильника. «ДИРЕКТОР — ГНУСНЫЙ КРЕТИН». Эти слова могли навести на след. Затем шел рисунок, на котором вереница крошечных фигурок, похожих на работы американского художника Кейта Харинга, занималась содомским грехом на индийский манер.

– Измаил Васильевич все правильно сделал, – сказала мама. – Если бы он взял ребенка на руки, это было бы признание. В Риме был такой обряд – sublatio. Когда отец при всех берет ребенка на руки.

Сервас вытащил из кармана маленький цифровой фотоаппарат, который Марго, его дочь, подарила ему на прошлый день рождения, подошел к двери и запечатлел фигурки одну за другой.

– Повезло тебе, Петя, с женой, – сказал дедушка папе. – А мне – с невесткой. Анечка такая умная и добрая. Всё, забыли!

По длинному коридору он вышел в холл. На улице снова повалил снег.

Джерика потом полчаса искали, нашли за сараем, он спрятался под досками и долго не хотел вылезать. Выманивали сахаром.

— Ну что, полегчало? — Улыбка Ирен Циглер светилась искренним сочувствием.

Виктор Петрович – то есть мальчик Витя – сам стоял у кучи досок, с кусочком сахара в руке, и посвистывал, и звал Джерика, а потом долго гладил его по бархатной рыже-черной голове и думал: «Если все это называется “семья”, то, пожалуйста, без меня».

— Да.



— Тогда пойдем допросим рабочих?

Он проснулся и вспомнил, что этот худенький ребенок на руках у странной женщины – его, представьте себе, дядя. Даже смешно. Саша Гнайфер стал полным ничтожеством и уже умер. Туда и дорога, извините. Но его любила Аля и родила от него дочь. И теперь эта дочь где-то рядом.

— Если это не причинит вам неудобства, я предпочел бы сделать это сам.

– Вот именно, – вслух, но очень тихо сказал Виктор Петрович. – Если все это называется «семья», то, пожалуйста, без меня.

Красивое лицо капитана Циглер застыло. Издалека доносился голос Кати д’Юмьер, которая беседовала с журналистами: обрывки стереотипных фраз, обычный для технократов стиль.



— Взгляните на надписи на дверях туалета, и вы поймете, почему так, — сказал он. — В присутствии мужчины рабочие выдадут информацию, которую скроют от женщины, даже если и хотели сообщить.

Он встал с кушетки. Дверь в гостиную была открыта. На диване лежала Лена. Услышав его шаги, она тут же повернулась к нему. В ее глазах отражался фонарь, который светил в окно. Виктор Петрович шагнул к ней, но она приподнялась на локте, приложила палец к губам, а потом показала пальцем влево. Виктор Петрович вопросительно поднял плечи, но она повторила свой жест.

Он кивнул, вышел, прошел по коридору и открыл дверь спальни.

Аля спала, одну руку закинув за спину, а другой рукой обняв пустую подушку. Она негромко, но отчетливо посапывала.

«Интересно, кто ей сейчас снится?» – ревниво подумал он.

Но потом махнул рукой, сел в кресло и стал снимать носки.

Парные строфы

перевод с крито-микенского



— Прекрасно. Только не забудьте, что нас в этом расследовании двое, майор.

Если вы заболели, обнищали, друзья вас предали, удача отвернулась от вас – надо сохранять надежду, что все исправится и вернется.



Если вы заболели, обнищали, друзья вас предали, удача отвернулась от вас – не надо тешить себя надеждой, что все исправится и вернется.

Когда он вошел, все пятеро встретили его взглядом, в котором были перемешаны тревога, усталость и гнев. Сервас вспомнил, что они с самого утра сидят в этой комнате. Видимо, еду и питье им приносили прямо сюда. На большом столе, за которым обычно происходили совещания, виднелись остатки пиццы и сэндвичей, стояли стаканы и полные окурков пепельницы. Лица рабочих заросли щетиной, и вид у всех был такой же хмурый, как у потерпевших кораблекрушение возле необитаемого острова. У всех, кроме повара, бородача с лысым черепом и множеством колец в мочках ушей.



— Здравствуйте, — сказал Сервас.

Если вас посетили успех и богатство – надо жить так, как будто все это временно, зная, что успех и богатство улетают быстро и бесследно, и быть расчетливым в тратах.

Если вас посетили успех и богатство – надо жить так, как будто все это навсегда, не думая о будущем, щедро тратя то, что сегодня можно истратить.

Никакого ответа. Однако все еле заметно выпрямились. По глазам было видно, что его манеры их удивили. Они ожидали увидеть майора криминальной полиции, а перед ними стоял тип с замашками учителя или журналиста, широкоплечий, в бархатной куртке и потертых джинсах. Не говоря ни слова, Сервас сдвинул в сторону жирную картонку из-под пиццы и стакан, где в остатках кофе плавали окурки, потом уселся на край стола, провел рукой по темным волосам и повернулся к ним.



Он разглядывал их в упор, одного за другим, задерживаясь на каждом секунд по десять. Все, кроме одного, опустили глаза.

Если вас позовут служить уборщиком трупов в цирке, где рабы убивают друг друга на потеху толпе, – соглашайтесь, ибо это дело, угодное богам.

— Кто увидел первым?

Если вас позовут служить уборщиком трупов в цирке, где рабы убивают друг друга на потеху толпе, – отказывайтесь, ибо это дело, угодное людям.

Человек, сидевший в углу, поднял руку. Поверх клетчатой рубашки у него был надет хлопчатобумажный спортивный свитер с надписью «Нью-Йоркский университет».



— Как ваше имя?

Уважайте мнение людей, ибо от них многое зависит в вашей жизни.

— Гюисманс.

— Рассказывайте. — Сервас вытащил из куртки блокнот.

Презирайте мнение людей, ибо от них ничего не зависит в вашей жизни.

Гюисманс вздохнул. За последние часы терпение этого человека подверглось тяжкому испытанию, да его и вообще нельзя было назвать терпеливым. Он уже излагал свою историю с полдюжины раз, и повествование обрело некую механистичность.



— Вы спустились вниз, не сойдя с платформы фуникулера. Почему?

Глядя на солнце, не жмурьте глаза, чтобы увидеть, что там делают боги.

Молчание.

Глядя на солнце, жмурьте глаза, ибо боги могут ослепить любопытного.



— Страх, — наконец сказал Гюисманс. — Мы боялись, что этот тип все еще шляется по территории, прячется в галереях.

— А что заставило вас подумать, что это был мужчина?

Рассматривая старинную роспись на стене дворца, помните: все эти люди, которые изображены там, которые пьют, смеются, играют и любят друг друга, – они уже умерли и истлели. О, боги, какое горе, какая печаль!

— А вы считаете, будто такое могла бы сотворить женщина?

— Среди рабочих случались ссоры, какие-нибудь стычки?

Рассматривая старинную роспись на стене дворца, помните: все эти люди, которые изображены там, которые пьют, смеются, играют и любят друг друга, – они прожили свою жизнь в радости. О, боги, какое счастье!

— Как и везде, — отозвался второй. — Пьяные потасовки, истории с девчонками. Случается, что люди просто друг друга не выносят… Вот и все.



— Ваше имя?

Все, что потеряно, – будет найдено вновь.

— Эчевери. Грасьян.

Все, что найдено, – вновь будет потеряно.



Всё есть вода, в которой тонет покой и тревога, радость и печаль.

У этой строфы нет пары, поэтому она последняя в таблице.

— Там, наверху, жизнь не сахар, а? — спросил Сервас. — Риск, изоляция, теснота — все это создает напряжение.

Мне не понравилось слово «признание». И я не стал этого скрывать. В конце концов, какие тайны могут быть между камрадами?

— У людей, что работают наверху, крепкие головы, комиссар. Моран должен был вам это сказать. Иначе они остались бы внизу.

— Что вы имели в виду под «признанием»? — осведомился я. — В чем я только что вам признался?

— Я не комиссар, а майор. Все-таки там, наверху, когда погода ни к черту и все такое, есть от чего взорваться, а? — не унимался Сервас. — Мне говорили, что на высоте трудно засыпаешь.

— В том, что как командир вы предпочитаете избегать воспитательной работы среди подчиненных вам офицеров, младших и по званию, и по опыту, и по возрасту. Впрочем, на данном этапе это обстоятельство не входит в сферу моей компетенции. Я просто хочу указать вам на него — на тот случай, если у вас возникнут неприятности.

— По-дружески предупреждаете?

— Это верно.

— Если угодно, да, — кивнул Хартман. — Примите этот совет и больше внимания уделяйте воспитательному моменту. Вы и как старый член партии обязаны это делать.

— Растолкуйте мне, как там.