Дмитрий Иванов
Банкирша. Шлюха. Примадонна. Книга 2
Часть первая Театр теней
Глава первая Смерть, ходящая рядом
Июнь 1999 года. Маньяк
Охранная сигнализация сработала в четыре тридцать утра.
Пока милицейский наряд добрался до маленького магазинчика «Интим» в районе Кузнецкого моста, преступника и след простыл. А то, что тут побывал непрошеный гость, подтвердила грубо взломанная дверь черного хода.
В ожидании вызванных по телефону хозяев стражи порядка с детским любопытством разглядывали необычный товар на полках «Интима»: черное кружевное белье, фаллосы-вибраторы, торчащие, словно ракеты на старте, журнальчики с раскоряченными голыми бабами на обложке, инквизиторские маски и плетки, разноцветное ассорти презервативов и прочую фурнитуру, необходимую кому-то для старого, как мир, акта.
Розовощекий сержантик тронул пальцем синтетическую женскую грудь, оставленную на прилавке, а потом, осмелев, сжал ее всей пятерней.
— Лыткин! — одернул его старший по наряду. — Держи грабки при себе!
Сержантик отскочил в сторону, словно обжегся.
— Да я так… — пробормотал он. — Побаловаться…
— Нашел время! Ты дома со своей телкой балуйся. А нам тут лишние «пальчики» ни к чему!
Хозяином «Интима» оказался молодой человек довольно интеллигентной наружности. Несмотря на запотевшие от волнения очки, он мгновенно разглядел, что похищена всего одна вещь.
— Марусю увели, — уверенно заявил он.
— Не понял? — напрягся старший.
— Ну это мы так ее между собой звали, — пояснил хозяин. — Это такая женщина надувная, из латекса. В полный рост.
— Какого назначения?
— Как это какого? Прямого. Для совершения полового акта.
Милиционеры пережили легкий шок. Особенно розовощекий сержантик.
— С резиновой бабой? — сказал наконец старший. — Во дают!..
— У каждого свои проблемы, — философски отозвался хозяин «Интима».
— Ну, на такое только маньяк способен!..
Хозяин пожал плечами. Он много чего знал о человеческих странностях, но не дискутировать же об этом с ментами!
— Нам для полного счастья только еще маньяка не хватало! — вздохнул старший.
— Хорошо, что простой вор, — подал голос сержантик, — а не тот, который людей режет.
— Не радуйся, может, у него это еще впереди, — мрачно заметил старший.
Он как в воду глядел…
Октябрь 1997 года. Несчастные родители
— Похоже, маленькая курва выросла в большую!..
Это были первые слова, которые Станислав Адамович произнес за целый день. Верунчик подняла на мужа глаза, полные слез:
— Что ты такое говоришь, Стасик?!
— Так, Верунчик, так! — Станислав Адамович горестно покачал красивой седой головой. — Ты вспомни ее неожиданную поездку в Штаты с этим ее хахалем из МИДа. Его там, наверно, американцы купили со всеми потрохами. Не его первого, как тебе известно. А теперь все открылось. И нашу дочку заодно загребли.
— Ты хочешь сказать, что она стала иностранной шпионкой? — испуганно спросила Верунчик.
— Да нет же! — раздраженно ответил муж. — Она для этого слишком глупа. Но именно по своей глупости она и ввязалась в какую-то грязную историю. И по всему видно, что это не простая уголовщина.
— По чему «по всему»?
— Да хотя бы по тому, что этим занимается ФСБ. Иначе к нам пришла бы милиция.
— Но ведь они ничего такого не сказали…
— А что они вообще сказали? — возразил Станислав Адамович.
— Что нас срочно вызывают в Москву по поводу нашей дочери. И все! И даже твои слезы их не тронули. В этой конторе знают, как давить на психику!
— Нам? Но ведь мы даже ни о чем не догадываемся!
— И ты думаешь, они нам поверили? — Станислав Адамович невесело усмехнулся.
— Тогда почему же, Стасик, нас никто не сопровождает в Москву?
— А ты уверена, что в хвосте самолета не сидит человек, который присматривает за нами?
Верунчик невольно сжалась в кресле.
Станислав Адамович хотел еще что-то сказать, но сдержался и только тяжело вздохнул. Он не знал за собой никаких провинностей перед государством. Конечно, его кабинет посещали все важные городские начальники. Но, сидя с разинутым ртом в зубоврачебном кресле, они вряд ли могли разболтать Станиславу Адамовичу какие-то важные секреты. Однако далекие предки сибирского дантиста происходили из краковской шляхты, чем Станислав Адамович любил щегольнуть, без надобности вставляя в разговор отдельные польские словечки. Разумеется, времена изменились, но иностранное происхождение не могло не вызвать подозрений у работников ФСБ. Тем более, если дочь обрусевшего поляка натворила что-то серьезное.
Да, дочь свою они с Верунчиком упустили. Поверили ее бодрым звонкам из Москвы. Были слепы при редких встречах.
Бог знает, какой дорожкой пошла она на самом деле. А вот теперь выясняется, что кривой. Но не водить же было ее за руку до сорока лет! Она давно уже стала взрослой женщиной, хотя для родителей дети всегда остаются детьми.
Размышляя об этом, Станислав Адамович еще не знал, что ничего уже нельзя было исправить. Если бы он хоть на секунду мог представить себе, что произошло с его дочерью, он бы взвыл волком от горя и собственного бессилия.
Апрель 1999 года. Потерявшая память
Небо над ней было неестественно белым. Такого она не видала никогда. И только обнаружив на нем тонкую змеящуюся трещинку, она поняла, что это — потолок.
Потом над ней склонилось улыбающееся женское лицо, и грудной голос произнес:
— Ну что, подруга? Очухалась?
Она не ответила, мучительно вспоминая, где она видела раньше эту милую женщину. Лицо ей было смутно знакомо. С этой женщиной было что-то связано в ее жизни, но что именно, она никак не могла сообразить.
— Ты меня слышишь? — спросила женщина.
— Слышу… — прошептала она.
Теперь ей стало ясно, что она лежит в больничной палате, а женщина с загипсованной рукой поднялась с соседней койки.
Она тоже попыталась приподняться.
— Лежи, лежи! — сказала женщина. — Тебе пока нельзя вставать. У тебя с головой плохо.
Это было еще мягко сказано. С головой у нее была полная катастрофа. Она не могла вспомнить даже собственного имени. Всю ее предыдущую жизнь словно отрезало. Прошлое отгородилось от нее глухой стеной. Она почувствовала животный страх. А что, если это навсегда?…
— Ну мы с тобой, подруга, просто в рубашках родились, — сказала между тем соседка по палате. — Ведь только мы уцелели. Остальные — в клочья… — Женщина осеклась и добавила виновато: — Вообще-то врачи не велели с тобой про это говорить…
Про что? Ей на мгновение показалось, что она видит обрушивающиеся стены и чувствует нестерпимую боль в голове от страшного удара. Потом наступила ночь… Что это было? Где? Когда? Господи, хотя бы вспомнить свое имя!..
— Ничего, подруга, — сказала соседка. — Главное — живы остались. А ведь были на волосок от смерти. Попить хочешь?
— Да. Дайте, пожалуйста.
Женщина опять наклонилась над ней и спросила с тревогой:
— Ты что, не узнаешь меня?
— Узнаю… — Она попыталась улыбнуться. — Дай водички.
— Лучше сочку вишневого, твоего любимого, — сказала женщина. — Тут тебе муж целую упаковку притащил.
Вот как, она, оказывается, замужем! Тревога охватывала ее все сильнее. Все слова соседки по палате были для нее пустым звуком.
Но она ни за что не хотела признаваться, что начисто потеряла память. Нельзя сдаваться. Надо подождать. Ведь она только что вышла из глубокого шока. Память вернется.
А что, если нет?…
Июнь 1999 года. Маньяк
Шорохов, счастливо избежавший встречи с милицейским нарядом, маньяком себя не считал. Маньяк — это некто взлохмаченный и бледный, с безумным блеском в глазах и нервным тиком. От такого встречные шарахаются. А он, Шорохов, был тих и плюгав. Причем настолько, что даже осторожные воробьи нахально скакали по тротуару, не уступая ему дороги. Он к этому давно привык и не мучился бы комплексами, если б не одна беда. Форменная беда у Шорохова была с женщинами.
В свои сорок с лишним лет он так и не испытал физической близости ни с одной. Непроходящие юношеские прыщи на лбу и вечно потные ладони отпугивали от Шорохова даже самых неприхотливых. В ответ он презирал женщин всей душой. Психологической защитой ему служила давно застрявшая в голове мысль: он, Шорохов, просто не нашел еще свою королеву. Все эти жалкие кривляки явно не стоили его внимания.
Все переменилось несколько лет назад. Он наконец увидел свою королеву, и внезапное возбуждение, которое Шорохов испытал в этот момент, в считанные секунды довело его до оргазма.
Он опомнился, услышав собственный звериный стон. Счастье, что в этот момент рядом никого не оказалось. Впрочем, иначе и не могло быть, поскольку Шорохов сидел в своей однокомнатной холостяцкой халупе, куда даже солнце заглядывало не часто, да и то на полчаса.
Его королева возникла на экране старенького «Темпа», всегда включенного, когда Шорохов находился дома. Шорохов только увидел ее — и сразу понял: случилось! Королева еще не знала, что в этот момент соединились две потерянные половинки. Но Шорохов это знал. С той поры он старался не пропустить ее очередного появления на телевизионном экране. Он обклеил ее фотографиями, вырезанными из журналов, все стены своей комнаты, и коридор, и кухню, и ванную, и даже сортир, чтобы ни на миг не расставаться с ней.
Шорохова ничуть не смущало, что его королева была настоящей звездой со шлейфом многочисленных поклонников, а он, Шорохов, всего навсего — линейным контролером на маршруте 15-го троллейбуса, от Лужников до Трубной площади. Для подлинной страсти такие мелочи не имели значения.
К неожиданному удару со стороны судьбы Шорохов не был готов. И когда его королева вдруг внезапно исчезла с экрана и с печатных страниц, он едва не наложил на себя руки. Два бесконечно долгих года Шорохов прожил в каком-то липком тумане. А потом, так же внезапно, королева объявилась вновь. Еще красивее, чем прежде.
Шорохов не простил ей предательского исчезновения. Достойным ответом могла быть только измена. Шорохов должен был заставить ее помучиться, как мучился он в течение двух лет. Но по-прежнему ни одна из женщин не хотела помочь Шорохову осуществить его сладкую месть.
И тогда в его воспаленном мозгу возникла мысль о краже в «Интиме». Он как-то забрел в этот магазинчик и вышел оттуда потрясенный. Латексная надувная женщина в полный рост поразила его воображение.
Кражу он совершил неумело. Долго возился с замком в дверях черного хода и едва унес ноги буквально за пять минут до прибытия милицейской машины.
Вернувшись домой, Шорохов до зеленых кругов в глазах надувал латексную женщину. Потом уложил ее на тахту — и внезапно растерялся.
Кукла лежала на спине как живая, покорно раздвинув ноги. Шорохов, сотрясаясь от внутренней дрожи, разделся и прилег рядом. Затем начал ласкать потной рукой резиновую плоть. Желание не возникало. Тогда он стал щипать ее, стараясь причинить боль, и даже укусил дерзко торчащий сосок. Все напрасно.
И тут словно вспышка обожгла Шорохова. Ему на миг представилось, что рядом с ним лежит его королева. И он овладел куклой, плача от счастья.
Потом он лежал с ней рядом, всхлипывая, и все гладил и гладил ее ноги, живот, грудь. Он шептал какие-то нежные слова, называя куклу чудесным именем своей королевы.
Но внезапно Шорохов неосторожным движением задел скрытый клапан, и его безмолвная любовница стала на глазах опадать, выпуская воздух. Он с ужасом смотрел на сморщившуюся оболочку, пока слепая ярость вдруг не захлестнула его. Шорохов метнулся в ванную и вернулся к тахте с открытой опасной бритвой. Он с сопением резал и рвал латексную плоть, пока не выбился из сил. Превратив куклу в гору бесформенных обрезков, он с недоумением посмотрел на бритву, зажатую в руке. Посмотрел — и понял, что теперь он должен сделать.
Так страдать дальше было немыслимо. Ему нужно объясниться со своей королевой раз и навсегда. Напрямую, глаза в глаза. Он должен силой привести ее к себе, как и подобает настоящему мужчине. Пусть даже приставив к горлу бритву. Потом она поймет, что иначе и быть не могло. Поймет и простит. Но если нет… Что ж, тогда она сама виновата.
Шорохов потрогал лезвие бритвы пальцем и сумрачно улыбнулся. Лезвие ничуть не затупилось…
Октябрь 1997 года. Несчастные родители
Пожилым супругам не хватило четырех часов полета, чтобы пережить запоздалое раскаяние. А в Москве об этом уж совсем подумать было некогда. Их взяли в оборот прямо на летном поле.
Едва Станислав Адамович и Верунчик спустились по трапу, к ним подошли два неприветливых субъекта и без церемоний усадили в машину, поджидавшую рядом.
Слабые попытки Станислава Адамовича что-то прояснить наткнулись на враждебное молчание. Верунчик только украдкой вытирала слезы.
Через час супруги оказались в безликом кабинете, где человек с непроницаемым лицом сверил их анкетные данные, а потом скучным голосом стал выпытывать все, что им известно о московской жизни дочери. К своему ужасу, супруги обнаружили полную неосведомленность в этом вопросе. Толком рассказать им было нечего.
— Может быть, вы скажете наконец, что с ней случилось? — не выдержав, спросил Станислав Адамович.
— Это не в моей компетенции, — ответил человек с непроницаемым лицом. — Узнаете в свое время.
— А увидеть ее мы сможем? — робко подала голос Верунчик.
Человек с непроницаемым лицом как-то странно взглянул на нее.
— Сможете, — сказал он после паузы.
А дальше началось совсем уж непонятное. У супругов забрали паспорта. Станислав Адамович не посмел спросить зачем. И Верунчик только беспомощно хлопала глазами.
Потом потянулись бесконечные часы ожидания. Супругов перевели в другое помещение, такое же безликое, и оставили там одних.
— Простите, — спросил Станислав Адамович у человека, заглянувшего в комнату, — мы не могли бы куда-нибудь сходить перекусить? Хотя бы по чашке кофе с бутербродом.
— Потерпите немного. У вас скоро самолет. Там целый обед будет, — сказал человек и исчез.
Супруги изумленно переглянулись.
— Стасик, — сказала жена, — мы что же, так и улетим домой, ничего не узнав?…
Но до возвращения домой им было еще далеко. Они поняли это, когда оказались в международном аэропорту Шереметьево. Люди, сопровождавшие супругов, провели их на посадку в обход общей очереди. Супруги первыми вошли в самолет, улетающий рейсом Москва — Неаполь.
— Мы что, летим в Италию? — спросил потрясенный Станислав Адамович.
— В Италию, — подтвердил один из сопровождающих.
— Господи! Зачем?!
Сопровождающий бросил взгляд на своего напарника и, когда тот едва заметно кивнул, сказал негромко, но отчетливо:
— На опознание трупа.
— Какого трупа?… — Станислав Адамович схватился за сердце.
— Вашей дочери.
Апрель 1999 года. Потерявшая память
Она смотрела, как соседка по палате цедит из пакета в стакан вишневый сок. Ей не так уж и хотелось пить. Она с замиранием сердца ждала, чтобы эта симпатичная женщина снова заговорила. Тогда, может быть, хоть что-нибудь прояснится.
— Газеты уже такой шум подняли — ужас! — сказала соседка. — Прямо сенсация века!
— Какой шум? Из-за чего?
— Из-за тебя, конечно. Не из-за меня же. Кто у нас знаменитость?
— И что же они пишут?
— Чушь всякую. Одни ищут чеченский след, другие разоряются про мафиозные разборки, третьи вообще утверждают, что это тебя хотели убрать.
— Кому же это я так насолила? — осторожно спросила она.
— Сама знаешь! — загадочно усмехнулась соседка.
Ничего она не знала. И если ее действительно хотели убить, она даже предположить не могла, кто и за что. Надо было потихоньку выяснить у соседки по палате все, что возможно. И тогда она наверняка вспомнит.
Но тут распахнулась дверь, и на пороге палаты появились двое: мужчина и маленький мальчик.
— Привет, рыжая! — сказал мужчина, улыбаясь. — Как ты тут? Живее всех живых?
В ее голове возникла какая-то неясная картина — окутанный табачным дымом зал и люди, орущие: «Рыжик! Рыжик!»
«Это они мне кричат, — успела подумать она. — Рыжик — это я!»
Но неясное воспоминание исчезло так же мгновенно, как и появилось. Стройный молодой мужчина со смуглым лицом и чуть заметной сединой на висках улыбался ей с порога палаты.
— Привет! — сказала она.
И тут мальчик бросился к ней с криком «Мама!», ткнулся лбом в ее плечо. Она обняла его, прикрыв глаза. От ребенка исходил знакомый, родной запах, но она не могла вспомнить даже, как его зовут.
Мужчина поцеловал ее в лоб и положил на одеяло целую охапку цветов.
«Это мой муж… Мой муж… — билась в голове паническая мысль. — Но кто он? И кто же я такая? Кто?…»
Август 1998 года. Ксюша
Он крыл таким многоэтажным матом и российского, и украинского президента, что у тех, должно быть, уши горели огнем. Жаль только, что ругаться приходилось мысленно, иначе ему нипочем бы не удалось пересечь эту новую треклятую границу между Украиной и Россией.
От своих пограничников Олекса Буряк откупился родными гривнами и покинул пределы отчизны без проблем. Это при въезде в Украину хлопцы в зеленых фуражках устраивали беспощадный шмон. А вот русские пограничники заставили его попотеть. Рубли они презирали не меньше, чем соседские гривны. Тут покупать себе свободный проезд приходилось натуральными баксами.
Буряк, стиснув зубы, сунул пограничнику мятую сотенную купюру и уже собрался врубить стартер, но пограничник сказал скучным голосом, будто и не взял у Буряка ничего:
— Багажник откройте, водитель.
Олексу прошиб холодный пот. Этого он боялся больше всего.
— Мало дал, что ли? — спросил Олекса угасающим голосом.
Но пограничник и бровью не повел.
Открой багажник! — повторил он уже жестче.
Буряк, плохо соображая от страха, вылез из машины и открыл багажник. Туго набитая спортивная сумка гигантских размеров занимала почти все пространство. Пограничник присвистнул.
— Сало на базар везете, господин Буряк? — спросил он.
— Да какое там сало… Личные вещи… — проблеял Буряк.
Пот по лбу Олексы уже тек ручьем.
— Откройте сумку. Посмотрим.
Судьба Олексы Буряка буквально повисла на волоске. Стоило открыть сумку — и он погиб. Буряк разжал потный кулак, в котором держал смятую двадцатку.
— Больше нет… — сказал он. — Хоть расстреляйте…
Пограничник, помедлив секунду, брезгливо взял купюру и едва заметно кивнул — проезжай.
— Спасибо… — с трудом выдавил из себя Олекса.
От волнения он не сразу попал ключом в замок зажигания, а потом так рванул машину вперед, что покрышки взвизгнули…
Буряк немного опомнился только километров через двадцать, съехал с трассы в лощинку, прикрытую густым кустарником, и только тут почувствовал, что сидит на мокром. По его голубым джинсам растеклось отвратительное темное пятно.
Олекса выругался уже вслух. Потом вылез из машины и, широко расставляя ноги, подошел к багажнику. Открыл его, дернул молнию на спортивной сумке и рявкнул:
— Вылезай, сучка!..
Материя, прикрывавшая содержимое сумки, зашевелилась, и из под нее выглянули два огромных испуганных глаза. Хрупкая девушка лет пятнадцати, лежавшая в позе эмбриона, робко улыбнулась:
— А я тут чуть совсем не задохлась, Олекса Иванович!
— Вылезай, кому сказано!..
Девушка с трудом выбралась из сумки на землю. И тут же ее удивленный взгляд остановился на мокром пятне, обезобразившем голубые джинсы Буряка.
— Все из-за тебя! — прорычал Буряк, и шея у него стала багровой. — Из-за тебя, блядь!..
И он, размахнувшись, ударил девушку по лицу.
Октябрь 1997 года. Несчастные родители
Приморский курортный городок Террачина, находящийся километрах в ста от Неаполя, был настоящим филиалом рая на грешной земле.
Так казалось всем, попавшим в это благословенное место, но только не убитой горем супружеской паре из России, которую, минуя все местные достопримечательности, привезли прямиком в городской морг.
Когда из морозильного шкафа бесшумно выкатился цинковый лоток, на котором лежало нечто, накрытое белой простыней, Верунчик до крови впилась ногтями в руку мужа. Станислав Адамович даже не почувствовал боли.
Служитель морга откинул простыню, и в напряженной тишине раздался сдавленный стон. Словно в фильме ужасов, перед супругами предстал скрюченный обгоревший труп.
Верунчик мягко осела на пол, лишившись чувств. Ее лицо залила смертельная бледность. У Станислава Адамовича тоже все поплыло перед глазами, но необходимость поддержать жену помогла ему взять себя в руки.
Три итальянца в одинаковых строгих костюмах стояли поодаль с безучастным видом, не вмешиваясь в происходящее. А один из русских, сопровождавших супругов из Москвы, быстро дал Верунчику понюхать какой-то едкой жидкости, и женщина открыла глаза.
Верунчик еще дважды падала в обморок, пока наконец Станислав Адамович не выкрикнул в ярости:
— Может быть, уже хватит, а?!
Женщину вывели под руки в соседнее помещение, усадили в кресло, дали успокоительного. Она была в ступоре и смотрела прямо перед собой остекленевшим взглядом. Безучастные итальянцы по-прежнему подчеркнуто стояли в стороне.
— Итак, — раздался негромкий голос, — вы узнаете в предъявленном вам для опознания теле свою дочь?
Это спросил один из сопровождающих. Второй в ожидании занес шариковую ручку над листком протокола.
— Не знаю… — с трудом выговорил Станислав Адамович. — Тело так обожжено… И вообще… — У него перехватило горло.
— Станислав Адамович, — мягко сказал сопровождающий, — мы все видели своими глазами. Не надо этих подробностей. От вас нужен четкий ответ: да или нет?
Повисла звенящая пауза.
— Нет, — внезапно сказала Верунчик. Глаза ее по-прежнему были стеклянными.
— То есть как это нет?
— Нет, нет, нет! Это не она! Не она! — забилась в истерике Верунчик. — Говорю вам, это не она!..
Ее с трудом успокоили.
— Я все понимаю, — вкрадчиво сказал сопровождающий. — Матери особенно трудно смириться с мыслью, что… Но вы мужчина, Станислав Адамович, мужчина должен смотреть правде в глаза.
— Я согласен с женой, — тихо ответил Станислав Адамович.
С ним бились еще около получаса, но он своего мнения не изменил. Верунчик уже больше не кричала, а повторяла шепотом:
— Нет, нет, нет!..
Разумеется, родители нипочем не хотели верить, что их дочь погибла. Но все-таки дело было не только в этом. Какая-то глубинная интуиция, тайный голос сердца заставляли их упрямо говорить «нет».
Официальные лица вполголоса посовещались в стороне, после чего бесстрастные итальянцы ушли. Вслед за ними сопровождающие вывели из морга и находящихся в шоке супругов.
— Я вам искренне сочувствую, — сказал сопровождающий, жадно затягиваясь сигаретой. — Но, поверьте, вы зря упорствовали. Нам-то известна правда. Это, увы, ваша дочь.
— Если вам все известно, то какого черта вы нас тогда тащили в Италию? — устало спросил Станислав Адамович.
— Существуют формальности, без которых не обойтись. Значит, вы не будете присутствовать при захоронении?
— Кого? Чужого человека? А пошли бы вы!.. Сопровождающие переглянулись и покачали головами. Что ж, такой вариант тоже был учтен. В конце концов, мнение родителей ничего не меняло.
Апрель 1999 года. Потерявшая память
Ей с трудом удалось скрыть свое смятение. Этот трогательно заботливый муж и этот милый мальчик, оказавшийся ее сыном, — оба они были для нее абсолютно чужими людьми. Она почувствовала облегчение, когда они ушли. Но как ей с этим жить дальше, она не представляла.
Следующим в палате появился супруг ее соседки, представительный мужчина лет пятидесяти со спокойными серыми глазами. Он тоже принес огромный букет цветов.
Она следила за ними из-под опущенных ресниц, делая вид, что уснула. И напрасно. Из-за этого они говорили полушепотом, а она так надеялась, что из их разговора узнает что-нибудь важное. Хотя бы их имена. Не получилось.
Ближе к вечеру в палату вихрем ворвалась цветущая молодая женщина, находившаяся, судя по виду, на последнем месяце беременности. Сердце сжалось от страха. Она знала эту женщину когда-то, в своей прежней жизни. Но память упорно не хотела подсказывать что-нибудь конкретное, за что можно было бы зацепиться.
— Здравствуйте, товарищи легко и тяжело раненные! — Пришедшая громко приветствовала их цитатой из какого-то забытого фильма. — Какие жалобы, пожелания?
Не слушая ответа, гостья звонко чмокнула по очереди обеих женщин, окинула их критическим взглядом и объявила:
— Нормально смотритесь. А тебе, мамуля, гипс даже к лицу. Что-то в тебе появилось от памятника. От девушки с веслом!
Слава богу, она оказалась дочерью симпатичной соседки. Иначе ситуация грозила стать совсем безвыходной. Ее визит был мимолетным. Уже через пять минут, сославшись на дела, она заторопилась домой.
— Ты не вздумай без меня рожать! — крикнула ей вдогонку мать. — Прокляну!
— А ты кончай симулировать! — весело отозвалась дочь. — Лежишь тут, кровь с молоком, — только место занимаешь!
На пороге дочь снова улыбнулась, помахав рукой, и исчезла.
И тут в памяти внезапно всплыло имя.
— Зоя…
— Что? — немедленно откликнулась соседка с загипсованной рукой.
— Зойка… Кедровые орешки…
Она не заметила, что произнесла это вслух. Она мучительно пыталась понять, как ей удалось вспомнить имя и при чем тут какие-то кедровые орешки.
Соседка встревоженно поднялась с койки и спросила:
— Что ты там бормочешь?
— Я ее знаю… Зойка…
— Конечно знаешь. Это же Маринка, дочка моя.
— Почему Маринка? Зоя!..
— Тихо, тихо, подруга. Я сейчас врача позову.
— Не надо врача!..
Ей нужно было самой разобраться с тем, что произошло. Ведь не сошла же она с ума на самом деле! Зойка… Кедровые орешки… При чем тут дочь?…
И вдруг она поняла, что та, которую соседка назвала Маринкой, просто очень похожа на свою мать в юности, на ту самую Зойку Братчик, ее школьную подругу, когда-то торговавшую на рынке кедровыми орешками. Значит, вот кто на самом деле была ее соседка по палате. Зойка. Зойка Братчик!..
Она откинулась на подушку, стараясь сохранить в памяти эти важные открытия.
— Жанка, тебе плохо?…
Она стиснула зубы. Стало быть, ее зовут Жанной. И хотя собственное имя ей ничего не говорило, это уже был хоть какой-то сдвиг. Одинокая слезинка скатилась по ее щеке.
— Мне надо с тобой поговорить, Зойка, — сказала Жанна. — Только не зови врача. И обещай — никому ни слова.
— Могила! — поклялась Зоя, подсаживаясь на койку подруги.
Жанна посмотрела ей в глаза и сказала, силясь улыбнуться:
— Ты не удивляйся… У меня к тебе один странный вопрос.
— Давай, — с готовностью ответила Зоя.
— Кто я такая?
Зоя невольно отпрянула, а потом спросила осторожно:
— В каком смысле?
— В самом прямом. Кто я?
— Шуточки у тебя, боцман… — неуверенно сказала Зоя.
— Какие уж тут шутки. Я ничего не помню, понимаешь?
— Как это? Вообще ничего?
— Вообще. Даже как меня зовут, только сейчас от тебя узнала.
— Ты серьезно?
— Серьезней некуда. Расскажи мне, кто я, откуда. Как до сих пор жила. Мне бы только за что-нибудь уцепиться. Я вспомню.
— Конечно вспомнишь, — кивнула потрясенная Зоя. — Мне рассказать нетрудно. Только не знаю, с чего начать.
— Все равно. Хоть с кедровых орешков.
— Каких орешков?
— Вот видишь, ты забыла, а я помню, что ты орешками торговала.
— И неудачно! — внезапно оживилась Зоя. — Меня какой-то азер с рынка попер. Ножиком мне рюкзак порезал, потому что я за место не заплатила. Точно! Так это ж когда было! Лет двадцать назад, когда мы только в Москву приехали и без копейки сидели. А орешки я из дома привезла!..
Зоя принялась рассказывать про их прежнюю жизнь, перескакивая с одного на другое, путаясь в мелочах. От этого в голове Жанны возник полный сумбур.
— Подожди… — попросила она. — Сначала давай о главном. Кто я сейчас такая? Ведь я кем-то была до того, как попала в больницу. Почему ты сказала, что я — знаменитость?
— Тебя, Жанка, видно, прилично по голове трахнуло, — озабоченно сказала Зоя. — Ты же у нас Неподражаемая!
— Почему Неподражаемая?
— Да потому что ты — известная певица. Звезда эстрады первой величины! От тебя миллионы балдеют!
— Врешь!
— Дочерью клянусь! Беременной!
— Не помню… Ничего не помню…
И Жанна, зарывшись в подушку, заплакала.
Июнь 1999 года. Маньяк
Вася Кочетков изнывал от жары и безделья. Он то и дело поглядывал на свои часы, надеясь, что большие настенные забарахлили. Но и на его часах минутная стрелка ползла еле-еле.
Загорелые женщины, то и дело пересекавшие холл бассейна «Чайка», давно уже не радовали его глаз. Все эти отшлифованные на тренажерах и в массажных кабинетах тела были недоступны Васе Кочеткову. К тому же в такой зной возиться с кем-то на скомканной влажной постели он стал бы только по приговору суда. Вот занырнуть бы в прохладный бассейн минуток на пять… Но об этом и мечтать не приходилось. Вася Кочетков в настоящий момент находился на работе.
Со стороны эта новая работенка казалась просто сказкой. Во-первых, платили как министру. Таких денег, служа в ОМОНе, Вася Кочетков не видывал. Во-вторых, никаких тебе ночных облав со стрельбой, где того и гляди схлопочешь девять граммов свинца промеж глаз. И начальство — не капитан-дуболом, который без словечка «бля» даже поздороваться не может, а красивая, известная женщина. Она же — охраняемый объект. Кочетков с первого дня стал звать ее Хозяйкой, как та ни переучивала своего телохранителя.