Марина и Андрей ВОРОНИНЫ

НОЧНОЙ ДОЗОР

Глава 1

Не верьте, когда вам рассказывают, что северная столица России красива в любое время года и в любую погоду.

Так говорят сами питерцы, а верят им лишь иногородние.

Сами-то горожане прекрасно знают: когда идет мелкий надоедливый дождь, когда невозможно увидеть из-за дождя или тумана с одного берега Невы другой, когда Адмиралтейская игла напоминает потемневший от времени гвоздь, воткнутый в вату, Питер отвратителен.

Вода и сырость везде — под ногами, за воротником, на лицах, на волосах. Кажется, даже в карманах плаща поселилась сырость. А пройдет еще пара таких нудных серых дней, в карманах может появиться и плесень. Но что сделаешь, городу нужно жить в любое время года, в любую погоду, днем и ночью.

Молодой бандит по кличке Цеп оставил свой автомобиль на большой стоянке возле порта. Привычно сунул руку в карман, проверяя, на месте ли пистолет. Сталь остудила разгоряченную ладонь Охранники стояли знакомые и пропустили Цепа без лишних разговоров.

— Петрович, — Цеп пожал руку заведующему складом, — финский сухогруз еще не разгружали?

Петрович хитро усмехнулся, он, как и Цеп, знал, что на сухогрузе осталась партия «левой» водки, о разгрузке которой и шла речь.

— Сегодня сделаем.

— Короедов беспокоился.

— Достал твой Короедов, и Петров тоже.

— Лишние люди на складе есть?

— Был один. Откуда только взялся? С грузчиками пил, пьяный как бревно. Ребята его под навес оттащили, дрыхнет там. Водку разгрузим, ментов из охраны вызову, пусть забирают, а пока зря рисковать нельзя.

По узкому проходу уже шли грузчики. Разгрузка начиналась. В обязанности Цепа входило присматривать затем, чтобы все прошло гладко. В ребятах со склада он не сомневался, в Петровиче тоже, накладок с ними до сих пор не случалось.

Цеп прошелся вдоль рампы, запахнул куртку, чтобы прикрыться от ветра и дождя. Курить тут запрещалось, и он отошел к навесу. На досках лежал прикрытый с головой брезентом пьяница, из-под материи торчали сапоги, рядом лежала пустая бутылка. Пахло водкой. Цеп щелкнул зажигалкой, из-под колесика вылетел остаток кремня. Бандит выругался и хлопнул спящего по плечу.

— Спички есть?

Рука Цепа примяла брезент: бандит нахмурился и отбросил его. Вместо человека под ним он обнаружил смятую телогрейку и пару грязных сапог. Цеп нагнулся и только сейчас понял, почему так сильна пахнет спиртным — телогрейка была густо обрызгана дешевой водкой.

— Где этот урод? — прошептал бандит и, пригнувшись, двинулся к причалу, на ходу вытаскивая пистолет.

Цеп увидел того, кого искал, за штабелем ящиков.

Мужчина в грязных штанах и порванном свитере, на ногах одни носки, сидя на корточках, снимал маленькой видеокамерой сцену разгрузки «левой» водки. Тарахтел неотрегулированный двигатель погрузчика, и Цеп сумел незамеченным подобраться к нему почти вплотную. Ствол пистолета пополз вверх.

— Руки вверх, козел, — негромко произнес Цеп.

Мужчина не шелохнулся.

— Лицом ко мне, — напомнил о своем существовании бандит.

Босоногий, не оборачиваясь, внезапно выставил из-под мышки пистолет. Цеп увидел маленькое зеркальце на одном из ящиков, при помощи которого мужчина следил за тем, что делается у него за спиной. Не прерывая съемки, он произнес:

— Пистолет на землю, урод.

Цеп еще раздумывал, его палец дрожал на спусковом крючке. И в этот момент раздался резкий звук: сдетонировали пары бензина в глушителе погрузчика. Мужчины выстрелили одновременно. Цеп почувствовал, как пуля вспорола кожу куртки. Его противник качнулся, выронил сперва пистолет, затем видеокамеру и упал на спину. Оба выстрела потонули в грохоте двигателя, в вое ветра, никто их не услышал.

Бандит сидел на корточках и тупо смотрел на красный огонек видеокамеры, на струйку дыма, текущую из ствола пистолета. Набравшись смелости, он подошел к неподвижному телу, обшарил карманы брюк. В правом обнаружил удостоверение на имя капитана милиции Федосеева.

— Мент поганый, сыскарь.

И тут «мертвец» схватил его за горло обеими руками и принялся душить. Сперва бандит пытался разжать противнику пальцы, но сделать это одной рукой не мог, мешало оружие. Когда уже темнело в глазах. Цеп приставил пистолет к голове милиционера и нажал на спуск. Минуты три он сидел, тяжело дыша, приходя в себя, лихорадочно соображая, что делать дальше.

«Никто не видел… Труп в воду. Пусть потом разбираются… Пару железяк в штаны засуну…»

За ноги он оттащил убитого к краю причала и сбросил вводу…

* * *

Вдоль Невского проспекта дул пронзительный ветер, смешанный с крупным дождем. Казалось, даже лужи бурлят, словно в них сунули по огромному ведерному кипятильнику. Высокий мужчина нервно отвернулся от окна.

— Отвратительно! — пробурчал он. — Такая мерзкая погода, что хочется одного — повеситься. Наверное, ктонибудь сейчас накидывает себе петлю на шею.

— Хорошо бы, — сказал абсолютно лысый мужчина в тонких золотых очках на бледном лице. — Если бы сейчас петлю на шею накинули Малютину, я бы не отказал себе в удовольствии ногой вышибить из-под него табуретку. А так, небось, сидит он сейчас у себя в кабинете и отдает распоряжения налоговой службе проверить фирмы, связанные с портом. А инспектора угодливо кивают представителю президента: «Лев Петрович, все будет выполнено, все проверено. Все доложим, не волнуйтесь!» И плевать, что барабанит дождь, что и без них мерзко и тошно в этом мире. Сейчас же сядут в свои машины, поедут в порт, начнут козырять удостоверениями, требовать документы по отчетности, получат бумаги и увезут к себе в контору. А через неделю Малютин получит доклад. И нам с тобой, Петров, не поздоровится. Ты это понимаешь?

— Понимаю, — сказал Петров, грузный мужчина с одутловатым, гладко выбритым лицом, похожий на большую жабу.

На коротких пальцах Петрова поблескивало два перстня с бриллиантами, из-под манжет белой рубашки выглядывали дорогие часы. Он сидел насупившись, сдвинув косматые седые брови, и перекидывал во рту от одной щеки к другой жвачку, то и дело шумно сглатывая слюну.

Петров страдал одышкой и не позволял себе прикасаться к сигаретам уже два года, думая, что это продлит ему жизнь. Хотя, если ты богат, рассчитывать на долгую жизнь, живя в России, не приходится. Многие из тех, с кем он начинал, нашли покой на лучших питерских кладбищах.

Кого взорвали, кого застрелили, а кое-кто — более удачливый — проводил время в местах не столь отдаленных и мерил то тюремный двор, то тесную камеру неторопливыми шагами, потому что заключенному торопиться, собственно говоря, некуда и незачем. Сроки партнеры Петрова по преступному бизнесу получали немалые: кто пять, кто семь, кто девять лет.

Из тех, кто начинал бизнес в золотые времена перестройки, в живых и на свободе остались только двое:

Короедов Сергей Сергеевич и Петров Федор Павлович. В свое время, еще при советской власти, они работали в порту; один инженером, а второй экономистом. Должности они занимали небольшие, но благодаря уму, расчетливости и изворотливости сумели правильно распорядиться той информацией, которой владели, и с годами приумножили и укрепили свои позиции.

Ни Петров, ни Короедов сегодня никаких официальных должностей не занимали, хотя и тот, и другой в свое время пытались стать депутатами. Но обоим помешал чиновник, назначенный Москвой, — представитель президента Малютин Лев Петрович.

Полномочия у Малютина были неопределенные, а потому большие. Даже губернатор и мэр его побаивались, понимая, что стоит Малютину копнуть поглубже, вглядеться попристальнее — и выплывет такое, о чем лучше не думать и не вспоминать.

— И что ты думаешь обо всем этом, Сергей Сергеевич? — вздрогнув тучным телом в кресле так сильно, что заскрипела кожа, поинтересовался у партнера Петров.

Короедов продолжал стоять спиной к окну.

— Ты же знаешь, чего я боюсь.

— Конечно, знаю, — хрюкнул Петров.

— Боишься, что и на твоих руках защелкнутся браслетики?

— Этого только дураки не боятся. От тюрьмы да от сумы не зарекайся. Но сума нам с тобой не грозит, денег мы с тобой, слава богу, заработать умудрились, припрятать заначки в разных местах тоже. Другое дело, что не дадут воспользоваться деньгами, сидеть придется долго. И кто же мог предположить, что какой-то московский мерзавец может все испортить, парализовать в городе хорошо налаженную жизнь?

— А что тебе город? — щелкнув пальцами, сказал Сергей Сергеевич Короедов. — Можно подумать, тебя город интересует!

— Интересует. А почему бы и нет? — хмыкнул, сидя в кресле, Петров.

— Да не город тебя интересует, Федор Павлович, тебя интересует то же, что и меня.

— Так порт же связан с городом! Товар из порта идет в город…

— Да перестань ты дурить мне голову! Я и без тебя знаю, из какого крана нам деньги капают. Мне все твои секреты известны. Может быть, только не знаю номеров счетов в какой-нибудь «офшорке», да и то потому, что никогда ими не интересовался. Не люблю в чужие кошельки и карманы заглядывать.

— Это ты правильно делаешь, — сказал Короедов, опять блеснув очками. — Я тоже не люблю. Приличные люди не заглядывают друг другу в карманы. А вот Малютин норовит залезть.

— Я только одного не могу понять, — булькающим голосом, наконец прекратив жевать, сказал Петров, — он дурак или просто честный?

Короедов расхохотался, показывая сияющие чистотой фарфоровые зубы:

— Тебе-то какая разница? Был бы дураком, никогда бы до наших махинаций не докопался.

— Ты прав. Значит, выходит, честный? Сколько стоит честность?

— Ты же знаешь, сколько мы ему предлагали.

— Послушай, а может, надо было предложить долю — процент отдела?

— Ты что, с ума сошел!? И так всем платим — таможне платим, пограничникам платим, даже бандитам платим, чтобы не лезли в наши дела, мэрии отстегиваем, чиновникам губернатора даем. Если мы еще с Москвой делиться начнем, то, действительно, и до сумы недалеко! Столица и так всех грабит, — зло и пылко заговорил Сергей Сергеевич Короедов, отойдя, наконец, от окна.

— Правильно ты сделал, Сергей Сергеевич, что от окна отвалил.

— С чего это?

— Могут тебе в затылок пулю всадить. Даже не почувствуешь.

— Могут, могут… Ну, и что они с этого получат? Пулю в затылок мне можешь всадить лишь ты, Федор Павлович, остальным моя смерть невыгодна.

— А мне зачем? — захрюкал Петров.

— Вот потому мы друг в друга и не стреляем, что нам денег хватает. А делиться с другими мы не любим, даем каждому столько, сколько считаем нужным. И даем много, — сказал Короедов, положив ладони на свою лысую голову. — Опять люди Малютина приехали, опять отчетность требуют. Мои бухгалтера только на проверки и работают, можно сказать, все остановилось.

— Подожди немного. Я же тебе говорил, что уже договорился.

— С кем? — спросил Короедов.

— Со своими, с бандитами.

— И что они?

— Обещают пугнуть. Если человек не продается, то его можно напугать, можно страхом загнать в угол. Пусть там сидит, как мышь под веником, в штаны делает.

— Когда это будет? Поторопи, между прочим, потому что налоговики просто звереют, — Короедов тяжело вздохнул. — Жизнь неспокойная. Только налаживаться начнет, только чиновников прикормишь, а тут — трах-бах, выборы, и все изменилось, опять голодные к власти пришли. Пока наедятся, пока нахватаются, время уходит, а вместе с ним и деньги. При Собчаке лучше жилось, спокойнее.

— Не скажи, — ответил Петров. — Помнишь, как в самом начале мы с тобой метались?

— Но потом-то все образовалось. Дали денег.., кому полагалось…

Петров перебил его:

— А теперь оказывается, что давали не тем, кому следовало. Именно те людишки, кто от нас получал, нас и сдали.

— До нас пока не добрались.

— Доберутся, — убежденно произнес Петров. — Все хорошее когда-нибудь кончается Короедов вплотную подошел к Петрову и, присев на корточки рядом с ним, зашептал:

— Только убивать его не надо, хоть я с удовольствием и поприсутствовал бы на его похоронах. Время сейчас не такое, нельзя большой шум поднимать. Вся московская прокуратура, ФСБ тут окажутся. Не хватает только показательного дела. Сам я совать голову в петлю не намерен.

— Все сделают в лучшем виде, — заверил его Петров, посмотрев в серый прямоугольник окна. — Когда дождь кончится, не слышал?

Короедов поднялся и, даже не посмотрев в окно, тряхнул головой:

— Кто ж его знает? Такое впечатление, что никогда.

Так и будет лить целую вечность.

Он подошел к телевизору, повернул ручку регулировки звука До этого аппарат молчал, на экране беззвучно двигались манекенщицы в странных, на первый взгляд, нарядах.

Одежда прикрывала все, кроме самых «интересных мест» на телах божественно красивых женщин. Зазвучала музыка, и за кадром диктор бодрым голосом произнес:

«Главный приз конкурса в номинации лучшая женщина-фотограф Восточной Европы получила Екатерина Ершова — фотохудожник из Москвы, сделавшая рекламный проспект коллекции модельера Варлама Кириллова!»

На несколько секунд в кадре появилась привлекательная женщина лет тридцати с тяжелым, как ручной гранатомет, фотоаппаратом на шее, помахала рукой и послала зрителям воздушный поцелуй. Новости культуры на этом кончились, пошел прогноз погоды.

— Все-таки дождь кончится, — усмехнулся Петров. — Да и наши неприятности тоже. Кажется, что им конца нет, а проснемся однажды утром — и вновь солнце на небе, и птички поют.

— Скорее бы, — скрежетнув зубами, ответил Короедов. — Хотел уехать куда-нибудь погреться, да дел невпроворот. Деньги — они словно цепь якорная, ни разорвать, ни с собой унести.

— Это ты брось. При желании мог бы давно из дела выйти.

— Чтобы тебе все концы оставить? Не получится. Мы с тобой деньгами, как якорной цепью, до конца жизни связаны. Потому и секретов друг от друга не держим, — Короедов прикрыл глаза и задумался, при этом у него наморщился не лоб, а затылок. — И, может, ты правильно сделал, что, не посоветовавшись со мной, с бандитами договорился.

— Можно подумать, ты бы, старый хрыч, стал меня отговаривать!

— Я поехал. Потолковали, дела решили, и можно ждать результатов. Когда они обещают?

— Как только, так сразу, — хохотнул Петров, и его толстые щеки затряслись.

Короедов чувствовал, что Петров ненавидит Малютина прямо-таки животной ненавистью — так, как собака ненавидит волка, а волк ненавидит собаку. Они никогда не уживутся рядом и будут лишь выжидать момент, когда сподручнее вцепиться друг другу в шею.

«И этот момент настал», — усмехнулся Короедов, выходя из квартиры, которая занимала целый этаж в старом доме.

В доме жили только богатые, и это было легко понять.

Стоило только взглянуть на фасад — ни одного старого окна. Финские дубовые стеклопакеты сверкали зеркальными стеклами, поблескивали мокрые отливы, новые водосточные трубы. На крыше красовалось несколько спутниковых телеантенн. В доме не было ни одной маленькой квартиры, а маленькой Короедов считал даже просторную четырехкомнатную.

Хлопнула металлическая дверь подъезда. Короедов, запрокинув голову, посмотрел в серое небо. На душе было муторно. «Ну и дела, — подумал он. — Так плохо мне еще никогда не было. Наверное, впервые в жизни я по-настоящему испугался. Даже когда бандиты приезжали требовать возвращения моего первого долга, я сумел с ними договориться, хоть за душой не было ни копейки. А теперь и деньги есть, и недвижимость, и в обороте немало средств находится. Живи, радуйся! Нашелся же мерзавец, которого, наверняка, не совесть, а зависть гложет. Да, да, зависть, зависть! Только зависть сильнее денег! Малютин не хочет довольствоваться частью, он хочет забрать у нас все. А так не получится, так не бывает, это мы уже проходили. Забрать и разделить. Забрать-то он заберет, а вот как до дележа дело дойдет, тут они, бессребреники, начнут друг друга отстреливать да машины взрывать. Всплывут, как после кораблекрушения, чемоданы с компроматом, и начнутся „посадки“. Это я уже пережил, и Петров тоже. Потому мы и мудрее Малютина. Будто я не понимаю, как живу! Будто мне с бандитами водиться охота! По-другому не выходит, не ты, так тебя съедят. У нас ведь не капитализм. Для капитализма законы нужны, у нас же право сильного действует. Взял, сумел в руках удержать, значит, твое. Не смог — заберут. И не плачь по утраченному. Ищи кусок по своим зубам».

* * *

Лев Петрович Малютин, сорокачетырехлетний мужчина с приятной, по всеобщему женскому мнению, внешностью — высокий, широкоплечий, сидел в своем кабинете.

Негромко работал телевизор. Малютин любил, когда включен приемник, звучит музыка, невнятно бубнят дикторы.

Не так одиноко, кажется, рядом находится живая душа.

Если бы не дождь и туман, то за стеклами были бы видны самые известные достопримечательности северной столицы — Биржа, Стрелка, Петропавловская крепость и закованная в гранит Нева. Этот город Малютин любил. Он здесь родился, вырос, закончил университет. Здесь, на Пискаревском кладбище, были могилы его родственников, а на Волковском кладбище похоронен его прадед, профессор Санкт-Петербургского университета.

«В последние годы я слишком часто бываю на кладбищах. И не только на могилах своих родственников, приходится возлагать венки и говорить речи на могилах тех, с кем работал. Чертова жизнь! Погода скверная, а я пообещал жене и дочери поехать в выходные дни за город. Куда тут поедешь!» Подойдя к окну и опершись на широкий подоконник, сквозь капли дождя, стекающие по стеклу, он принялся вглядываться в серую, скучную панораму города.

Затем он взглянул на часы. «Когда же я сегодня уеду отсюда? Опять ночью? Благо, ночи сейчас светлые. Если бы не дождь, то вообще была бы красота».

Стол был завален бумагами, разобраться в которых не было никакой возможности. На это не хватило бы и недели.

В последние месяцы Малютин лишь ставил подписи, время от времени что-то подчеркивая маркером в документах, которые попадали к нему на стол.

Весь объем информации он уже охватить не мог и лишь продолжал делать вид, что контролирует ситуацию. Тем не менее, как всякий опытный человек, он нутром чуял, что направление выбрано верно, вскоре огромная, кропотливая работа принесет плоды, и он, в конце концов, доберется до тех, кто контролирует, естественно, негласно, порт. Он уже знал, сколько дают откупных за тонну или за кубометр прибывающего в порт и хранящегося на портовых складах нерастаможенного «левого» груза.

Товарооборот в последнее время увеличился, значит, увеличились и теневые доходы. Счет уже шел не на тысячи, а на миллионы долларов, и все эти деньги исчезали в тени, искусно прятались за липовыми отчетами фирм, которые присосались к порту и отвечали кто за погрузку, кто за разгрузку, кто за растаможивание. Имелись документы и на пограничную службу, которая на все закрывала глаза, не желая видеть многочисленные нарушения. И за каждым из нарушений стояли деньги — деньги немалые.

\"Пока я занимаюсь портом, в покое меня не оставят.

Наверное, надо вывезти куда-нибудь семью. К концу лета я закончу дело по порту, тогда и можно будет вернуть жену и детей, а сейчас нужно их спрятать в безопасное место.

Надо сегодня вечером, если вернусь не слишком поздно, уговорить жену. Она все поймет, хотя убедить ее будет сложно. Но ради детей согласится\".

Додумать предстоящий разговор с женой не дал телефонный звонок помощника:

— Лев Петрович, к вам полковник Барышев.

— Пригласи, пусть заходит.

По лицу полковника Барышева, одетого в штатский костюм, Малютин понял, случилось что-то чрезвычайное и неприятное. Он подошел, пожал руку. Волосы Барышева были мокрыми, рука холодная.

— Что на этот раз? Ты ко мне как ни придешь, Николай, так всегда с плохой новостью.

— А что делать, если хорошего неслучается?

— Ну, что у тебя?

В левой руке Барышев мял папку.

— Я только что из порта. Час тому назад грузчики нашли капитана Федосеева.

— Где нашли?

— На втором причале, в воде, с простреленной головой.

— Вот черт! — произнес Малютин и выругался матом, что позволял себе крайне редко, в минуты чрезвычайной досады и озлобленности. Он вспомнил, что сам послал вчера капитана Федосеева прощупать портовых грузчиков — тех, кто непосредственно занимается выгрузкой и погрузкой товара.

— Что при нем нашли? — спросил он, обращаясь к полковнику и продолжая смотреть в окно.

— Ничего. Ни документов при нем не оказалось\" ни табельного оружия.

— Ушел с оружием?

— Это сейчас выясняется. Но, скорее всего, имел при себе пистолет.

— Сволочи, — уже более спокойно произнес Малютин, вспомнив свою недавнюю мысль о похоронах, на которых в последнее время все чаще и чаще приходится бывать. И понял, что каждый раз, когда он обещает найти преступников и наказать виновных, его голос звучит все менее убедительно.

— Все как положено.

Два выстрела: один в грудь, другой в голову. Первый с расстояния в метров пять, второй — в упор, контрольный, — чисто машинально произнес Малютин. — Ты понимаешь, полковник, мы начинаем привыкать к подобным фразам Ты пойми, я сказал «как положено», а ведь такого не должно быть! Не должно!

— Не должно. Лев Петрович, — вяло согласился полковник.

— Должно быть по-другому.

— Преступник должен сидеть за решеткой.

— За решеткой? — немного ехидно улыбнулся Малютин. — Что ж, давай приложим все силы, чтобы они там оказались.

— Я бы их стрелял, как…

— Кого? — спросил Малютин.

— Всех тех сволочей, что к порту присосались намертво.

— У них на лбу не написано «вор и преступник», все они больше люди респектабельные — спонсоры, деньги на соборы жертвуют, колокола отливают.

— Отливают, — согласился полковник Барышев. — Это по 1 ому, наверное, что грехов за собой уж больно много чувствуют.

— Кому ты поручил вести это дело?

— Самым лучшим, как всегда.

— Пусть ищут, пусть найдут. Мне уже стыдно смотреть в глаза вдовам и детям погибших. Мне уже стыдно, что я жив, а они нет. Ведь мы с тобой, полковник, их туда посылаем.

— Работа у нас такая, что сделаешь! — произнес полковник. — Я бы на вашем месте Лев Петрович, охрану усилил.

— Меня и так три человека охраняют, куда уж больше! Единственное, что еще не ночуют у меня в квартире.

— Наверное, придется вам и к охране в собственной квартире привыкать.

— Что ж, придется, так придется.

И он подумал:

«Как странно получается! Только решил отправить жену и детей, как тут же заходит разговор о том, что охранники будут жить у меня в квартире. Освободятся комнаты для телохранителей после отъезда семьи, все складывается в цепочку, как в хреновом анекдоте».

— Кстати, Барышев, журналисты при этом были?

— Да кто ж их пустит! Я их даже на территорию порта не пустил.

— Хоть с этим повезло, — вздохнул Малютин. — Я соберу пресс-конференцию завтра, попрошу, чтобы не раздували пожар, не поднимали большого шума. Нам это сейчас не надо. Вот когда закончим, тогда…

— Правильно, — согласился полковник, — я тоже так думаю. Именно этого шума и скандала они от нас и добиваются. Им важно людей запугать. И, надо сказать, это пока у них получается неплохо.

— Но ты-то не боишься? — усмехнулся Малютин.

— Как сказать… — задумался Барышев. — Не боятся только сумасшедшие, а я практик. Я знаю, что в этом мире сколько стоит.

— И сколько, ты думаешь, твоя жизнь стоит?

— Моя немного, тысяч за десять меня пристрелят. А вот ваша жизнь подороже будет, потому как и власти у вас побольше, и информации тоже, — полковник кивнул на заваленный бумагами стол. — Они к вам давно и упорно подбираются.

— Подбираются? А толку?

— Вы, Лев Петрович, понимаете, почему вас до сих нор убить не попытались?

— Договориться хотят.

— Надеются договориться, — поправил Малютина полковник. — А вы им надежды не даете.

Малютин с подозрением посмотрел на Барышева, в честности которого не сомневался. Если уж такой человек заводит подобный разговор, значит, дела пошли совсем дрянь.

— Нет, мы пойдем до конца, убежденно сказал Малютин.

— Это я от вас и хотел услышать Ну что, я еду в управление, — проговорил полковник, как бы предлагая отправиться вместе.

Малютину захотелось хоть немного побыть одному, нервы расшатались.

— Кстати, губернатор уже знает?

— Естественно. Правда, я не знаю, кто ему доложил. Я лично не докладывал, но от него мне уже позвонили.

— И что, — усмехнулся Малютин, — требуют найти преступников и наказать?

— Да уж, не горячим чаем напоить, — нашел в себе силы пошутить Барышев. И от этой дурацкой шутки на душе стало совсем мерзко.

Малютин понял, что пришло время поделиться планами на будущее.

— Покушения я не боюсь. Кишка тонка у бандитов руку на представителя президента поднять. Но через влиятельных знакомых они вполне могут устроить мою отставку.

Барышев задумался, он, как человек «служивый», прекрасно понимал ненадежность и временность постов и должностей.

— Вот если бы ваша должность была выборной, — вздохнул он.

— Выборы не за горами, и я решил начать избирательную кампанию. Для начала — изготовить буклет, где бы ненавязчиво мог изложить свою программу. Питерских журналистов включать в работу не хочу: растрезвонят раньше времени. Главное, хорошею фотографа найти, нестандартного, чтобы с месяц около меня находился.

— Присмотрели такого?

— Нашел. Самое странное — случайно. Смотрел сегодня телевизор, в новостях передали, что одна из московских фотографов, Екатерина Ершова, признана человеком года в Восточной Европе. Пару ее работ показали, мне понравилось. Думал, трудно ее отыскать будет Хотел уже в Останкино звонить. Но помощник у меня толковый. Только фамилию спросил и мигом через Интернет отыскал агентство, в котором она работает у модельера Варлама Кириллова. Поверишь ли, через пять минут мы с ним уже через сеть связались, и он пообещал, что подпишет со мной контракт в ближайшее время, вот только Ершова освободится от дел.

Малютин показал Барышеву компьютерную распечатку.

— Успехов. Кажется, ты правильно решил. В другой раз основательно поговорим с тобой, я со своей стороны могу тебе помощь предложить.

Мужчины обменялись коротким рукопожатием, и Малютин остался один. Туман за окном стал еще более плотным, и ему казалось, что противоположный берег не только не виден, но и исчез вовсе, даже если разойдется туман, его не увидишь.

— Я убью тебя, лодочник, — пробормотал, глядя в густой туман, Малютин. — Непременно найду и убью.

Зазвонил телефон. Сперва хозяин кабине га даже бровью не повел, лишь на второй звонок он повернул голову.

Аппаратов на приставном столике хватало. Звонил крайний — тот, номер которого был известен очень немногим — семье и нескольким близким людям.

«Жена что ли? Спросит, когда вернусь, а что я ей скажу?»

Он снял трубку, медленно поднес ее к уху и устало произнес.

— Слушаю.

— И правильно делаешь, сказать-то тебе нечего, — донесся до нею незнакомый мужской голос.

— Кто это? — спросил Малютин.

— Не надо задавать вопросы, я не для этого звоню.

Лучше послушай Малютину хотелось положить трубку, но он подавил в себе это желание.

— Тебе уже доложили, что слишком любопытного капитана нашли с простреленной башкой?

— Кто это говорит?

— Значит, доложили, — голос из вкрадчивого превратился в уверенный. — Если ты не перестанешь совать свой нос вдела порта и лезть туда, куда тебя не просят, пеняй на себя, больше уговаривать не станем, просто отправим на тот свет, понял?

— Это все?

Говоривший в телефонной трубке продолжал:

— Людей, которые умеют хорошо стрелять, у нас хватает.

Так что подумай и скажи своим, чтобы не слишком усердствовали. Пусть продолжают проверять, но не надо копать слишком глубоко. Думаешь, менты взяток не берут? Если тебе интересно, я могу сказать, сколько стоит твой полковник Барышев, сколько стоил покойный капитан Федосеев.

— И сколько же?

— Девять граммов, — сухо рассмеялся говоривший. — Хотя нет, извини, Федосеев обошелся в восемнадцать граммов. Так ты понял? — невидимый абонент грязно выругался, и связь оборвалась.

Малютин еще минуту стоял, сжимая в руке трубку, из которой неслись длинные гудки. Он сжимал ее так крепко, что побелели пальцы. Затем, с трудом разжав ладонь, он положил трубку на рычаги аппарата и сразу, с этого же аппарата, позвонил домой. Но там никого не оказалось.

«Где же они? — зло подумал он о жене и детях. — Какого черта не сидят дома? Куда их в такую погоду понесло? А может, просто телефон отключили? Но ведь знают же, я могу позвонить. А может, им тоже позвонили, их тоже пугают? Ничего, время работает на меня. Если они начали пугать, значит, сами всерьез испугались».

* * *

Федор Павлович Петров был в ярости, когда узнал, что его люди застрелили капитана Федосеева. Он кипел, как паровозный котел, слюна брызгала изо рта, к нему было страшно приблизиться. Он размахивал кулаками, матерился. Его голос, хрипловатый и низкий, срывался на пронзительный визг. Двое мужчин стояли перед ним навытяжку.

— Я вас просил, уродов, мента убирать!?

— Но…

— Я вас просил? Я вам заказывал этого сыскаря?

Какого черта? Какого хрена? Вы совсем спятили? Не хватало еще, чтобы люди из управления наехали на нас и начали копаться в наших делах! Почему в порту? Вы что, в конце концов, не могли вывезти его за город, влить бутылку водки в горло и сбросить с моста? Или разбить его машину? Что, не могли, приспичило мента прикончить?

— Не получилось. Он выхватил пистолет, но мы оказались проворнее.

— Пистолет выхватил? Какого черта довели дурного мента до того, что он за оружие хвататься начал? Денег не могли дать? Он же раньше брал?

— Нет, этот не брал. Потому и пришлось дурака прикончить.

«Уроды! Настоящие уроды! С кем я работаю?!» — в сердцах подумал о своих подручных Петров.

— Проморгали мы его, Федор Павлович, проморгали! — сказал широкоплечий мужчина с родинкой под левым глазом. — Он видел, как водку выгружали из финского контейнеровоза.

— Ну и что из того, что видел? Откуда он узнал, что водка «левая»?

— До этого с грузчиками базарил.

— А грузчики что?

— Он их напоил, они ему и сказали о том, что на корабле партия водки, которая благополучно миновала и пограничников, и таможенников. А по бумагам там не водка, а минеральная вода.

— Ух, уроды! — выдохнул Петров. — Вас бы всех перестрелять! Проблемы, неприятности, причем на ровном месте. Что, по-человечески не могли обтяпать? Не могли?

Не могли? У, сволочи! — Петров подбежал к мужчине, который стоял к нему ближе, и замахнулся на него растопыренной пятерней.

Мужчина втянул голову в плечи и отскочил.

— Что ты шарахаешься от меня, стой на месте! Вы же так все дело завалите. Это не простой мент был, не участковый какой-то, он человек Малютина. Зачем Малютина злить, он итак на нас зубы точит! Ладно.., в общем, на этой неделе никакой водки, никакого «левого» товара в порту чтобы не было. Пусть смотрят, пусть все перещупают. Нашего там оставаться не должно. Все, что можно, необходимо вывезти.

— А товар Короедова? — переспросил мужчина с родинкой. Второй стоял молча, разглядывая носки грязных ботинок.

— Вывозите, но пусть сам разбирается, куда его складировать. Не найдет — в заливе контейнеры утопить. Но чтобы никто из наших в порту зря не крутился. Попадетесь ментам — вызволять не стану.

Наконец злость немного улеглась. Петров отдышался.

— Как мое поручение? — спросил он, глядя в лица то одному, то другому.

— Занимаемся, Федор Павлович.

— Откладывать это дело нельзя. Но все должно быть сделано аккуратно, чики-чики. С головы Малютина даже волос не должен упасть, ни одна пуговица на его одежде не должна поцарапаться. Только напугать. Но напугать так. чтобы он в штаны наложил.

— Постараемся. Специалисты у нас хорошие, свое дело знают.

— Не надо мне рассказывать про специалистов, не о цене договариваемся. Сделают, тогда и разберемся, хорошие они специалисты или не г. А ты. Боцман, потом Толику их поручи. Чтобы он твоих специалистов убрал, — вцепившись в воротник куртки бандита пробурчал Петров. — Ты меня понял?

— Чего ж не понять, дело яснее ясного.

— Ну, смотри у меня!

* * *

Еще три дня лил дождь, и потом, словно специально, окончился как раз в день похорон капитана Федосеева.

Хоронили его за городом, на небольшом сельском кладбище, рядом с дедом и отцом. Так захотела жена.

Малютин, хоть и был занят по горло, понял, что не поехать не сможет, совесть не позволит. Как-никак, человек действовал по его поручению, и он в какой-то мере ответственен за его гибель. Но на этот раз Малютин твердо решил, что выступать не станет, хотя все ждали, когда он подойдет к гробу и скажет прощальные слова.

Дольше всех говорил полковник Барышев, и Малютин слушал его речь так, словно бы говорил сам. «Да, чувствуется, что человек говорит на похоронах уже не в первый раз. Как лектор, который ездит с одной и той же лекцией по разным аудиториям и уже выучил ее наизусть».

Тем не менее, он был благодарен Барышеву, во-первых, за то, что тот избавил его от необходимости выступать, а во-вторых, за то, что сумел посмотреть на себя как бы со стороны. «Больше на похоронах выступать не стану, — решил Малютин, — лучше сделаю все, чтобы найти этих сволочей-убийц».

Он на пару секунд подошел к разверстой могиле и бросил туда горсть земли — сухого желтого песка, который почти беззвучно исчез в глубине ямы.

И вновь Малютин решил отложить разговор с женой на завтра. Так уже случалось не первый раз: он возвращался домой усталый, злой, понимая, что не сможет спокойно поговорить, сорвется и начнет кричать. А семья, в общем-то, ни в чем не виновата, он сам согласился занять эту должность, прекрасно представляя, что его ждет в будущем.

Заснуть он не мог очень долго, а проснулся с тяжелой головой, словно с похмелья. Сидел на кухне, рассеянно слушая радио. Новости казались ему пустыми, он лишь отметил, что никто не вспомнил о гибели капитана Федосеева. Значит, журналисты сдержали свое слово, значит, его еще уважают, значит, в слово, данное им самим, верят.

Малютин оделся и посмотрел на часы. «Еще успею выпить кофе, может, голова перестанет болеть».

Поглядывая в окно, он выпил чашку кофе, за ней другую. Но машина в положенное время у подъезда так и не появилась. «Черт его знает. Что случилось? Может, из гаража не выехал?»

Опаздывать Малютину не хотелось. На самое начало дня он назначил две встречи, а к двум часам самому предстояло нанести визит к губернатору. Губернатор требовал отчета, почему люди Малютина почти парализовали работу порта. Жалобы на него поступали со всех сторон, Петров и Короедов постарались. Звонили и жаловались на него пограничники, таможенники, автомобилисты, железнодорожники, владельцы оптовых рынков. Выходило, что Малютин делом не занимается, а только мешает работе огромного предприятия и лишает казну поступлений. Предстояло сегодня убедить губернатора в том, что расследование продлится совсем недолго, может, недели две-три, и вскоре порт заработает на полную мощность.

Малютин позвонил в гараж и, к своему удивлению, узнал, что машина выехала, как всегда, вовремя и по всем расчетам должна уже стоять у подъезда.

— Я могу связаться с водителем, — предложил диспетчер.

— Я и сам могу ему позвонить, — рассеянно ответил Малютин.

«Подожду еще минут пять и позвоню Алексею», — так звали водителя.

* * *

Алексей приехал в гараж на своем стареньком «Рено».

Машину поставил на обычное место, и поскольку оставалось еще минут десять свободного времени, поболтал с другими водителями, обменялся новостями.

Леонид Млечин

В бывшем обкомовском гараже за последние годы многое изменилось, на место «Волг» пришли «Вольво», «Мерседесы». Но Малютин, когда его назначили на должность, лишь один раз проехался в «Мерседесе», а потом настоял на том, что будет ездить на «Волге», чтобы не вызывать лишних кривотолков. Поэтому Алексей чувствовал себя немного ущемленным.

Россия против России. Гражданская война не закончилась

Это раньше «Волга» была престижной машиной, теперь же в потоке других автомобилей она выглядела, как раньше «Запорожцы» — ни тебе вида, ни важности. О том, что на машине ездит большой начальник, свидетельствовали лишь номера, начинавшиеся с двух нулей, и антенна радиотелефона, укрепленная на крыше.

Алексей выехал из государственного гаража в хорошем расположении духа. «Наконец-то кончился дождь», — думал он, глядя на просветлевшее небо.

От автора

Проехаться от гаража до дома Малютина он бы мог даже с закрытыми глазами: знал каждую выбоину в асфальте, каждый люк. Он проезжал здесь каждый день в одно и то же время. Малютин отличался пунктуальностью.

Для моего поколения Гражданская война — это фильм «Неуловимые мстители». Прекрасно снятый и невероятно популярный. Вершина жанра — я школьником смотрел его много раз! И вот что получилось: фильм о приключениях неуловимых и стал зримым образом Гражданской войны. Увлекательная авантюра, в которой, может быть, даже хотелось бы участвовать.

Гаишники все машины из бывшего обкомовского гаража знали, как говорится, в лицо и останавливали чрезвычайно редко, лишь за тем, чтобы предупредить о перекрытии улиц или ремонтных работах.

Гражданская война в советское время — самый удобный исторический фон для приключенческих картин. И усилиями кинематографистов она превратилась в череду занятных и увлекательных похождений.

Миновав светофор, Алексей прибавил скорость. Дорога здесь была широкой и шла под уклон, спускаясь под путепровод. На этом участке все машины разгонялись, чтобы затем, не сбавляя скорость, выскочить на горку. Это место любили и гаишники, зная, что водители постоянно превышают здесь скорость и штрафовать в этом месте — милое и доходное дело. Однако устраивали засаду здесь лишь по вечерам.

А ведь Гражданская война, с моей точки зрения, самая страшная — наряду с Великой Отечественной — катастрофа, постигшая нашу страну в XX веке. Невероятное бедствие, которое не с чем сравнить. Полное разрушение нормальной жизни. И никого не миновала чаша сия. Невозможно было отсидеться в стороне, остаться над схваткой, убежать, спастись. В отличие от других войн, когда существовали фронт и тыл, Гражданская охватила всю страну, и воевали все. Число убитых меньше, чем в Великую Отечественную. Но масштабы ущерба, и не только материального, но и морально-нравственного, пожалуй, еще более значительные.

Гаишник возник абсолютно неожиданно, рядом с красными «Жигулями», словно именно эту черную «Волгу» он поджидал. И если бы не реакция водителя «Волги», то она проскочила бы мимо машины гаишника.

Война расколола страну и народ. Рассекла семьи. Брат пошел на брата, сын на отца. Невероятное ожесточение и цинизм, хаос и всеобщее ослепление выпустили на волю худшие человеческие инстинкты. Невероятное озлобление и презрение к человеческой жизни, воспитанные затянувшейся Первой мировой войной, умножились на полную безнаказанность, рожденную Великой русской революцией. И только кажется, что нам известна история этой войны.

Алексей нажал на педаль тормоза. Лицо лейтенанта было злым.

Историки по-прежнему занимают позиции по разные стороны научного фронта: одни на стороне белых, другие — на стороне красных. Поэтому все еще нет целостной картины того, что происходило в нашей стране. В реальности в Гражданской войне никто не остался чистеньким.

— Нарушаете! — воскликнул он.