Они довольно долго обходили подвал, ища выход. Раз за разом, заблудившись, они попадали в исходную точку. Постоянно появлялись новые двери. Они сознательно стали оставлять все двери, в которые заходили, открытыми.

Наконец, все двери были открыты. Они прошли через всю необычную систему камер и дверей. В конце концов они уже больше не могли молчать. Бергер сказал:

– Что это, черт возьми, такое? Он ее перемещал? Семь гнусных маленьких камер. По одной на каждый день недели?

Блум покачала головой. Потом пошла туда, где, вероятно, был выход. После пары неудачных попыток они нашли правильную дорогу и снова оказались на ведущей в подвал лестнице. Блум пригнулась и переключила фонарик на максимальную яркость. Мощный сноп света выхватил из темноты ближайшую камеру и дальше, через следующую дверь, насколько хватало взгляда.

Бергеру пришло на ум слово в тот момент, когда Блум его уже произносила:

– Это лабиринт.

– Точь-в-точь как в Мерсте, – хрипло согласился Бергер. – Там тоже были клетки. Семь чертовых клеток.

– Не по количеству дней недели, – ответила Блум, во взгляде которой светилось озарение. – Семь – это не дни недели, это количество похищенных девочек.

Они посмотрели друг на друга. Кровь из ранок на ее лице смешивалась с водой, стекавшей у нее с волос. Их белые как мел лица напоминали два плачущих глаза.

– У каждой была своя клетка, – сказал Бергер. – Прежде чем он их убивал, каждая сидела в собственной комнате.

– Он их не убил, – возразила Блум голосом, которого Бергер не узнал. – Он держит их живыми, некоторых по несколько лет. Он накачивает их сильным успокоительным средством, запрещенным на Западе, в течение очень долгого времени. Он их коллекционирует.

Бергер уставился на нее. У нее по лицу уже текла не только вода, но и слезы.

Он впервые видел, как Молли Блум плачет.

Интересно, доведется ли увидеть это еще раз.

Он закрыл глаза. Мир вдруг стал другим. Внезапно от них начало зависеть намного больше. От Сэма Бергера и Молли Блум.

Они держали в своих руках семь жизней.

Они метнулись наверх, выбежали в прихожую, увидели безумный свет прожекторов, льющийся через открытую входную дверь. Снова можно было дышать. Они держались друг за друга, вцепившись друг другу в плечи. Почти обнимались.

– Черт бы его побрал, – ругнулся Бергер. – Черт! Он сохранил им жизнь. Он ждал нас.

– Его заметили в Мерсте. Должно быть, он, в свою очередь, заметил женщину с собачкой, которая видела его фургон. Он вычистил дом, полностью удалил из него все, скрыл двери, пропылесосил очень мощным пылесосом. Потом отвез девочек сюда, всех семерых. Он ждал нас здесь. И ровно сейчас он увез их отсюда в автофургоне. Видимо, здесь есть и другая дорога, кроме той, что отмечена на карте.

Вдруг перед Бергером все предстало с удивительной ясностью.

– «Рамане любую свою конструкцию повторяют трижды», – сказал он.

Блум удивленно посмотрела на него.

– Любимая книга Вильяма, – пояснил Бергер. – Фантастический роман Артура Кларка «Свидание с Рамой».

– Понятно, – ответила Блум с видом человека, напряженно пытающегося сопоставить полученную информацию. – Что ты хочешь этим сказать?

– Есть третий дом. Третий дом-близнец.

Сказав это, Бергер с силой ударил кулаком по стене.

Раны на правой руке опять открылись. На стену брызнула кровь.

Но ему было плевать. Плевать на все. Действительно на все.

Кроме одного. Того, к чему все свелось.

Спасти не одну, а семь девочек.

Бергер посмотрел на отвратительный свет прожекторов, проникающий в прихожую. Вышел на террасу. Расстрелял один за другим все прожектора, пока пистолет не дал осечку. Потом ему показалось, что какой-то свет еще остался. Спустившись с террасы, он понял, что это фасад дома светится своим собственным внутренним светом.

Как будто он покрашен светящейся краской.

Бергер снова кинулся в дом. Взбежал по лестнице на второй этаж. Прошел в мастерскую, нашел множество молотков разных размеров и форм, нашел несколько литейных форм для ножей, увидел, что одна стена полностью испещрена ножевыми отметинами, а на столярном верстаке явно заметны следы сильных ударов молотком.

– Мразь, – процедил Бергер сквозь зубы. – Чертова мразь.

Блум кивнула. У нее по щекам текли слезы.

Они попали в самый центр ада.

Прямо в средоточие зла.

Повсюду оставляя за собой следы крови, Бергер подбежал к следующей двери. За ней находилась небольшая комната с постелью, застеленной грязно-желтым бельем. В углу стоял письменный стол в форме буквы «Г», на котором виднелись следы, оставленные компьютерами, принтерами, роутерами.

Здесь Вильям Ларссон сидел и строил все свои планы.

– Откуда-то идет свет, – сказала Блум.

Бергер кивнул. Слабый свет направлял их куда-то вниз, под стол. Бергер отшвырнул стол от стены. В розетку была воткнута лампа.

Они сели на корточки.

К стене рядом с лампой оказался приколот листок бумаги. В центре листка торчала булавка. На булавке висела очень маленькая шестеренка.

А на самом листке было выведено несколько букв, судя по всему, кровью.

Там было написано: «Скоро я приду за вами».

И в конце фразы – смайлик.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что внизу приколот конверт. Блум сняла его со стены и встала. Бергер поднялся следом за ней. С него капала кровь.

Дрожащими руками Блум открыла конверт, осторожно-осторожно, и достала фотографию.

На ней был дом, чей фасад, казалось, светился собственным внутренним светом.

Это был снимок лодочного домика.

IV

32

Пятница 30 октября, 01:29



Кровь стекала в ледяную воду. Она образовывала тонкие струйки, которые в итоге сливались во все более размытую дельту и поглощались мировым океаном. Или, по крайней мере, исчезали из виду, за границы света, который выхватывал круглый фрагмент из всей поверхности воды.

Бергер погасил фонарик и вытащил руку из Эдсвикена. Он почувствовал, что холод постепенно заставил открытые сосуды на костяшках руки закрыться.

Время шло. Они изучили каждый пиксель в записях камер слежения, прежде чем с огромной осторожностью приблизиться к лодочному домику. В нем никого не было.

Но они знали, что Вильям Ларссон придет.

Что он может прийти в любой момент.

Бергер тряхнул головой, словно хотел взбодрить малоподвижные клетки мозга, и посмотрел на залив, который очень узкой перемычкой был связан с мировым океаном.

Он зашел в дом. Блум стояла около открытой доски и рассматривала портреты семи жертв Вильяма Ларссона. Уже в который раз.

– Я почти уловила, – сказала Блум и покачала головой. – В этом скрыто озарение.

– А ты следишь за этим? – Бергер кивнул в сторону открытых ноутбуков и отошел к противоположному концу доски. На обоих мониторах были виды с камер слежения вокруг дома, среди них несколько новых.

– А ты? – спросила Блум.

– Не тогда, когда я был на улице, – ответил Бергер и показал на новое фото на доске. Оно висело между фотографией шестнадцатилетнего Вильяма Ларссона и двумя субъективными портретами Эрика Юханссона. – Фотография из водительских прав Улле Нильссона. Единственная, которую я смог найти. Он похож на твоего Улле из «Виборг Детальист АБ»?

Блум кивнула и сказала:

– К тому же он неприятно похож на оба субъективных портрета: из Эстермальма и Мерсты.

Бергер тоже кивнул и показал на деформированное лицо подростка.

– А с этим сходство есть?

Блум покачала головой.

– Может быть, разве что во взгляде, – помолчав, добавила она.

– Возможно, – сказал Бергер и попытался спроецировать оба портрета на сетчатку. – Во всяком случае, он владеет домом в Больсте сам, под своим именем в «Виборге» Улле Нильссон. Дом приобретен за полгода до того, как был снят дом в Мерсте. Все кажется тщательно и профессионально подготовленным, была возможность моментально перемещать девочек с места на место во взятом в долгосрочную аренду фургоне «Статойл» из Евле.

– Чтобы получить работу в «Виборг Детальист АБ», он должен был не просто быть высоко квалифицированным специалистом, но и пройти строжайший контроль СЭПО. И я по-прежнему считаю, что это странно. Немногое на свете сделать сложнее, чем внедрить агента в полицию. Я это говорю как специалист по внедрению.

– Он интересуется техникой по меньшей мере со времен коллекционирования часов, – сказал Бергер. – Улле Нильссон представляет собой очень умело разработанную роль, как минимум настолько же умело, как роль Натали Фреден. Он зарегистрирован как инженер, закончивший Технический университет Чалмерса, и у него, несомненно, непроверяемое резюме. Никаких признаков того, что он бывал где-то за пределами ЕС. И вообще никаких указаний на то, когда именно он начал играть роль Улле Нильссона.

– А также никаких указаний на то, когда он вернулся в Швецию. Я бы все же предположила, что пластическую операцию ему сделали в арабском мире, может быть, в Ливане, может быть, в Саудовской Аравии, как я думала изначально, и что его отец Нильс Гундерсен ввел его в местное общество и проследил за тем, чтобы он получил основательное техническое образование.

– Хотя не только, – добавил Бергер. – Думаю, все указывает на то, что Вильям пошел по стопам отца. Думаю, он стал военным, наемником, может быть, как раз разведчиком.

Блум кивнула.

– Согласна. И поэтому он вернулся в Швецию? В таком случае по чьему приказу?

– Да. Либо он вернулся в Швецию, просто потому что голоса в голове стали звучать слишком громко. Либо эти голоса зазвучали громко, когда он уже находился в Швеции. С другими целями. В любом случае какой-то психологический срыв имел место. И теперь он стопроцентный безумец.

– Сценарий первый: Гундерсен не только снабдил Вильяма безупречными фальшивыми документами, но и разжигал в нем жажду мести, пока не пришло время. Сценарий второй: Вильям был здесь на задании, но присутствие на родине заставило прошлое вернуться с непреодолимой силой.

– Спросим у него, – сказал Бергер, криво усмехнувшись.

– Но как он попал в «Виборг»? – повторила Блум.

– Важнее всего все же, что имеется третий дом. Мы должны найти этот третий дом. И мы должны сделать это сегодня ночью.

Они обменялись очень серьезными, мрачными взглядами. Вдруг в светлых глазах Блум что-то промелькнуло. Бергер заметил, что у нее будто пелена спала с глаз.

Молли переместилась в сторону и оказалась перед фотографиями семи жертв Вильяма.

– Это же мы, – благоговейно сказала она.

– Что?

– Ты недавно упоминал снежок.

– Снежок? О чем ты?

– Вы с Вильямом сидели на скамейке около школы. Мы думали, вы впервые в жизни пробуете сосательный табак. Линда бросила снежок, который попал в то, что вы держали. Это оказалась не коробочка со снюсом, а часы.

– Карманные часы американской марки Elgin, – кивнул Бергер и унесся мыслями в прошлое. – Это был первый раз, когда Вильям показал мне часовой механизм. Шестеренки упали в снег, утонули в нем.

– А мы сбежали оттуда, хихикая. Нас было семеро. Кроме Линды и меня еще Лейла, Мария, Альма, Сальма и Эва. Линда, я, Мария и Альма были обычными шведскими девочками. Лейла и Сальма были из семей иммигрантов, обе с Ближнего Востока. А Эва была удочеренной шведами кореянкой.

– Ого, – сказал Бергер. – Ты думаешь…

– Я думаю, он воссоздает нашу компанию, да. Он собрал нас. Мария и Альма были довольно обычными брюнетками, как Юлия Альмстрём и Эмма Брандт. Линда была темнее, с пирсингом и дерзкая, как Юнна Эрикссон. Лейла была арабкой, как Аиша Пачачи, и я бы не удивилась, если бы оказалось, что Сальма была курдкой, как Нефель Бервари. А у Эвы была азиатская внешность, как у Сунисы Петвисет. Остаюсь я, Молли.

– Черт побери. Единственная блондинка в компании.

– Да, – глухо сказала Блум. – Эллен Савингер – это я, Молли Блум.

– Венец всему делу. Точка над i.

Какое-то время они провели молча, мимоходом бросая взгляды на компьютеры. Потом Бергер сказал:

– Часы – это было святое. Первый раз кто-то покусился на его сокровища. Это глубоко запало ему в память. А потом, я думаю, большинство этих девочек также видели его унижение на футбольном поле. Однако тебя там не было, Молли.

– Я уже запала ему в память по другой причине. Он держал меня привязанной к своему механизму. Меня бы ему никогда не удалось вычеркнуть из памяти.

– И меня тоже. Особенно меня. Предателя.

– Вильям Ларссон воссоздает прошлое, – сказала Блум. – К этому моменту он собрал всех девочек, держал их напичканными лекарством в ожидании…

– …что сможет уничтожить меня, – продолжил Бергер и закрыл глаза. – После этого он убьет всех девочек одним махом.

– Другими словами, он не должен уничтожить тебя.

Они снова встретились взглядами. Заглянули друг в друга глубже, чем когда-либо. Потом снова разбрелись по компьютерам, как часто случалось по вечерам и по ночам.

Время обрело новую форму. Оно стало медлительнее, неповоротливее. Даже движения ощущались иначе.

Через какое-то время они снова посмотрели друг другу в глаза. Это был другой взгляд. Блум быстро нажала что-то на компьютере, глубоко вдохнула, кивнула и сказала:

– Все, больше не могу. Пойду прилягу на пару часов.

Бергер кивнул и сказал:

– А я немного подышу свежим воздухом. Потом подежурю первым.

Сэм видел, как Молли идет к спальному мешку со своей стороны верстака. Он подождал, поправил пару фотографий, встретился взглядом с Эллен Савингер, смотревшей на него с доски. В немного сдержанной улыбке, тем не менее, угадывалось будущее с безграничными возможностями.

Как когда-то у Молли Блум.

Потом он вышел. Открыл дверь на мостки и шагнул наружу. Вокруг было темным-темно. Дождь громко стучал по крыше, которая прикрывала мостки, и взбаламучивал поверхность воды.

Но не всю. Был небольшой участок, где поверхность воды выглядела совершенно неподвижной. Бергер подошел ближе и вгляделся в участок воды.

Это была не вода. Это была лодка.

Плоскодонка.

Рука Бергера машинально метнулась под пиджак. Кровоточащие костяшки задели кобуру. Она была пуста.

Он обернулся и бросил взгляд через маленькое оконце в двери. На ближайшем к нему столе лежал пистолет.

Он рванул дверь и вбежал в дом. В полумраке он разглядел руку, протянувшуюся к его собственному оружию. И прежде чем он успел остановиться, дуло его пистолета уже было направлено ему в лицо.

Так странно было видеть лицо Улле Нильссона в реальности.

Это был Вильям Ларссон. И все-таки не совсем.

Словно с очень большого расстояния Сэм увидел, как Вильям развернулся и направил пистолет на спальный мешок. Контуры тела спящей Молли проступали через пух, копна светлых волос рассыпалась по плечам.

И Вильям Ларссон выстрелил. Сэму показалось, что тело в спальном мешке вздрогнуло. Потом оно больше не шевелилось.

Вильям выстрелил в Молли еще трижды. Сэм набросился на него. Эхо выстрелов разнеслось по дому, оглушило Сэма настолько, что он даже не слышал собственного воя.

Удара, который лишил его сознания, он тоже не почувствовал.

Прежде чем появляется «я», появляется головокружение. Только головокружение. Верчение, которое предшествует всему остальному. Долгое время это все, что есть.

Потом пот. Выступает пот. Это не теплый пот, он ледяной. Он где-то течет. Пока еще нет пространства, нет тела; нет боли, нет чувств, нет «я». Есть головокружение. Есть пот. Больше ничего.

И пот холоднее смерти.

Прежде чем появляется «я», появляется страх. Это страх, который рождается из ничего и накатывает волнами. Это изначальный, темный страх, без причины, без направления, и он поглощает все. Он пожирает все на своем пути.

Наконец, оно появляется. Крепнет. Страх расширяет мозг, крепко вжимает его в череп. Появляется стесненность, растущая стесненность мозга в его маленьком жилище. Появляется боль, не имеющая отношения к боли. Появляется взрыв чувственных ощущений, которые в конце концов становятся «я». «Я», которое является всего лишь острием боли.

Появляется незыблемость. Тогда должно появиться тело. Закрепленное тело. Появляются ноги, которые не могут двинуться ни в одном направлении. Появляются руки, которые закреплены намертво. Появляются руки, которые торчат из тела и закреплены намертво.

И тут появляются чувства. Появляется комната, темное пространство. Появляется копна светлых волос в расстрелянном спальном мешке.

Появляется крик, вопль, вой.

Появляется ад. Он здесь, он сейчас.

И это «я» вдруг понимает, что его зовут Сэм. Но не более того. Остальное – чистая боль.

Появляются звуки. Гулкие звуки, глухие звуки, металлические звуки. Тяжелые звуки за спиной, царапающие звуки, бьющие звуки. Звуки металла, которым бьют по металлу. Вещи, которые возводятся, приводятся в порядок. Но пока никакого человеческого присутствия, никакого живого присутствия.

Сэм пытается повернуть голову, которая пульсирует от боли. Он чувствует теплую струйку, медленно стекающую по холодному поту на лбу. Он понимает, что это кровь.

Как будто это играет какую-то роль.

Он поворачивает голову, насколько у него получается. Угадывает движение в темноте позади себя, у пола, угадывает очертания какого-то механизма. Подняв взгляд и начав поворачивать голову назад, он различает цепи, которые тянутся от колец в стене. Взгляд останавливается на его собственной вытянутой руке. Запястье туго обхвачено кожаным ремнем, прикрепленным к толстой цепи, исчезающей в темноте. Вдалеке он угадывает большую шестеренку.

Он слышит стон, и у него уходит слишком много времени, чтобы понять, что стонет он сам.

Он дергает и тянет руки, но цепи держат их крепко, слишком крепко.

Снова повернув голову, он видит прямо перед собой лицо, сантиметрах в двадцати от его собственного лица. Ясные голубые глаза наблюдают за ним. И неизвестное лицо говорит с ним хорошо знакомым голосом из детства:

– Ты же знал, что в конце концов должен оказаться здесь, Сэм.

Он ощущает собственное дыхание, каждый вдох требует больших усилий. Было бы куда проще перестать дышать вовсе.

Лицо отдаляется, затягивается пустотой, из которой появилось. Сэм различает тело, видит бронежилет и гаечный ключ в руке.

– Идеально рассчитанное время, – продолжает говорить голос Вильяма с неизвестного лица. – Мне осталось закрутить всего пару болтов. Но я полагаю, что у тебя есть время, чтобы подождать.

Лицо снова исчезает. За спиной слышны новые звуки. Металлические звуки другого рода. И наконец, скрежет поворачиваемой рукоятки, а следом за ним выразительное тиканье.

Лицо возвращается и говорит голосом Вильяма:

– Извини, что пришлось воспользоваться такой банальной вещью, как рукоятка, но было необходимо собрать часовой механизм как можно скорее. И поскольку тебе интересно, отвечу: это заняло полчаса. Хотя по твоим часам этого не видно, они совершенно запотели. Как ты можешь так грубо обращаться со своими часами?

Вдруг тиканье прерывается щелчком. Сэм чувствует, как его руки растягиваются в стороны. Пока еще эта боль не может соперничать с остальной болью, охватившей его тело.

Вильям снова подается назад. Там уже не только темнота. Сэм видит, как он садится на один из верстаков. На нем лежит пистолет Сэма.

С другой стороны светлее. Там лежит Молли.

Мертвая.

Какое-то время Вильям сидит и ждет. Сэм понимает, что он ждет, когда механизм снова щелкнет. Но и сейчас он пока еще не чувствует всерьез, как его руки растягиваются еще немного.

Вильям видит, куда направлен взгляд Сэма. Он говорит:

– Она взрослая. Такие меня не интересуют. Не та высота голоса.

Вильям поворачивает ноутбук Молли в свою сторону. Смотрит на вид с камер слежения. Потом говорит:

– Было любопытно наблюдать, кто из вас выиграет. Когда я уходил из дома в Мерсте, я стоял и размышлял: на какой высоте установить ножи? Сэм или Молли? Молли или Сэм? У Молли за спиной стояло СЭПО, а ты, честно говоря, казался мне тугодумом, Сэм. Что с тобой случилось?

Благодаря чему-то голосовые связки Сэма приходят в норму, и он хрипло говорит:

– Они живы?

Вильям кивает с видом сожаления. Долго кивает. Потом отвечает:

– В третьем доме много смерти. Но мы должны поговорить не об этом. У нас восемь минут до того, как тебе оторвет первую руку. У правшей это обычно левая.

– Где находится третий дом, Вильям?

– И об этом тоже не стоит говорить. Мы должны поговорить о твоем предательстве. Ты должен умереть, стоя лицом к лицу со своим предательством.

– О каком предательстве ты говоришь? Я ведь не заявил на тебя в полицию.

– Ты просто был слишком труслив, – говорит Вильям и чуть-чуть улыбается. – Это было бы лучше. Тогда все вылезло бы на свет. А так все осталось в темноте и выросло.

– Твоя самокритичность впечатляет, мразь, – выдавливает из себя Сэм.

– Зато теперь ты очень смелый. Мразь. Ворота на футбольной площадке. Мразь Антон и эта проклятая компания девчонок. Член наружи. Девки дебильно хихикают. И тут подходит мой единственный друг за всю мою дерьмовую жизнь и хлещет меня по яйцам раз за разом мокрым полотенцем. It’s a wonderful life[8].

Сэм смотрит на Вильяма. Он должен узнать. Даже если это будет последнее, что он услышит.

– Где находится третий дом, Вильям?

Вдруг механизм снова щелкает. Теперь боль в плечах становится сильнее остальной боли.

– Почему ты убил свою тетю? – кричит Сэм.

Впервые на лице Вильяма появляется некоторое удивление.

– Мою кого?

– Свою тетю Алисию Ангер. Почему ты убил ее?

– Тетя Алисия, – мечтательно говорит Вильям. – Она была доброй. Я даже не знал, что она жива. Но я понимаю.

– Что ты понимаешь?

– Какие вы безнадежные тугодумы. Я реально подставился около школы в Эстермальме с этим фургоном. Я забрал ту блондинку при свете дня, на глазах толпы свидетелей. Пора было вам начать охотиться на меня, это обещало быть увлекательным. Но ничего не произошло. Тогда я подсунул фургон под нос старухе с собакой в Мерсте. Но и тогда ничего не произошло. Пока Молли не появилась в «Виборге» и не попросила сделать ей устройство, выводящее из строя оборудование для записи допросов. Обстоятельства были не совсем ясны, но раз она хотела что-то скрыть от СЭПО, то это, наверное, было не случайно.

Вильям махнул рукой в сторону, где лежала разбитая картина Молли. Черные силуэты альпинистов превратились в обломки, стикеры разлетелись по полу.

Вильям нагибается и изучает экраны компьютеров. За его спиной становится видно дальнее окно. Сэм видит через кровь, стекающую в глаз, что-то красное. Через пятно на стекле, где потная рука четверть века назад очистила глазок, видна пара глаз. Механизм снова щелкает, боль в плечах становится все сильнее. Но Сэм старается не кричать.

Вильям выпрямляется, окно исчезает, он говорит:

– Я понял, что Молли занимается чем-то не совсем уместным. И подсунул вирус в цикл, главным образом из вредности. Эффект оказался сильнее, чем я ожидал.

Вильям встает и подходит ближе.

– Скоро тебя разорвет, Сэм, – говорит он, и на лице у него появляется настоящая улыбка Вильяма. – Хочу посмотреть на это с близкого расстояния. Хочу видеть выражение твоего лица, когда ты поймешь, что умрешь не только ты, но и семь совершенно безвинных девочек, которых я хорошо узнал за эти годы. Их пронзительные голоса должны были привести меня к тебе. Но теперь я у цели. Они мне больше не нужны.

Он останавливается на абсолютно правильном расстоянии и ждет следующего щелчка часов.

На абсолютно правильном расстоянии.

Сэм делает глубокий вдох, глубже, чем когда-либо в жизни. И кричит изо всех сил:

– Давай!

Звуки звучат удивительно приглушенно. Мир движется как в замедленной съемке.

Он видит, как первая пуля пробивает левую ступню Вильяма, вторая и третья летят мимо, четвертая попадает в правую ступню, пятая исчезает в глубине тела Вильяма. Когда седьмая пуля вылетает вверх через деревянный пол, его там уже нет.

С воем Вильям бросается к спальному мешку. Он хватает Молли за светлые волосы и выдергивает расстрелянный манекен. Тогда он кидается к входной двери и исчезает в ночи.

Фигура, с которой льется вода, появляется через дверь, выходящую на мостки, как раз в тот момент, когда раздается следующий щелчок. Руки Сэма растягиваются еще сильнее, боль пронзает все его существо. Молли освобождает его из устройства несколькими быстрыми ударами ножа по кожаным ремням. Разрезая ремни, связывающие его ноги, она кричит:

– Я в него попала?

– Ранен, – отвечает Сэм и разминает плечи. Кажется, все на месте. Он хватает свой пистолет и бежит по кровавым следам, ведущим в кромешную тьму.

Дождь ревет, на деревьях не осталось ни одного листка. Тем не менее, он ясно слышит шелестящую песню осин. Он слышит ее, несмотря на то, что бежит, несмотря на то, что бежит так, как никогда раньше не бегал, через траву, которая достает ему до груди. Шум вдруг начинает звучать так назойливо, как будто кто-то пытается пробиться сквозь деревья из другого времени.

Ночь вокруг как вязкая текучая субстанция. Сэм чувствует, какие негибкие у него движения. Как будто время существует не по-настоящему.

Впереди он видит голову совсем не с золотистой копной волос, но она замедляет движение. Пока белая как мел голова поворачивается, Сэм понимает, что никогда не перестанет поражаться.

Он набрасывается на Вильяма. Вильям падает. Они лежат, вцепившись друг в друга. Это выглядит, почти как если бы они обнимались.

Такое впечатление, что кровь полностью отлила от лица Вильяма, и через усиливающуюся бледность становятся заметны шрамы, которые словно пульсируют по всему лицу. Сэм скатывается с Вильяма и видит, как огромное кровавое пятно расплывается у того на светлых брюках в районе промежности, вверх под бронежилет, вниз на штанину.

– Прямо по яйцам, Сэм, – хрипит Вильям. – Как тогда.

– Где находится третий дом? – кричит Сэм.

– Он полон смерти, Сэм. Не забудь шестеренки.

– Где он находится?

Вильям тяжело дышит. Дождь безжалостно хлещет его по белеющему лицу.

– Я присматривал за ними, – снова хрипит Вильям. – Я был связным. Это истощало. Я думал, после Антона это пройдет, но не хватило. Мой кулак был на двери.

– Ты же не хочешь, чтобы они умерли, – орет Сэм. – Ты не хочешь этого, Вильям. Они ни в чем не виноваты. Ты хорошо их узнал. Ты не хочешь убивать их. В глубине души – нет.

Вильям слабо улыбается. Потом свистящим голосом отвечает:

– Это не дом, Сэм. Это начало всего. Там у меня появился мой единственный друг.

Сэм слышит, что к ним приближается Молли, с поднятым оружием. Когда она видит Вильяма, она опускает пистолет и сипло говорит:

– Слишком много крови. Это были не те патроны.

Вильям показывает на свои ноги, которые становятся все краснее и краснее, и шепчет:

– Это все ты, Сэм. Ты так и не перестал хлестать меня.

А потом он умирает.

* * *

Вильям смотрим ему в глаза. Сэм никогда в жизни не видел такого черного взгляда. Тут начинается движение. Оно безумно медленное, Сэм видит его как будто кадр за кадром. Длинные светлые волосы поднимаются и отбрасываются назад. Из-под них появляются угловатые, бугристые черты, из которых выступают оскаленные зубы. Рот открывается шире. Приближается к плечу Сэма. Он так и не почувствовал, как зубы впились в его кожу и дальше в плоть. Он так и не услышал, как челюсть сомкнулась глубоко в руке. Он не слышит этого и не чувствует этого. И боль, которая пронзит его бицепс, появляется, только когда он видит кусок мяса, выпадающий у Вильяма изо рта, а за ним струйку крови. Искаженно-медленно кусок мяса падает на сухой грунт футбольного поля. С воем поднимает Сэм влажное полотенце и продолжает хлестать. У него темнеет в глазах, и он хлещет сильнее, бьет раз за разом, пока кровь не начинает течь все сильнее из израненного пениса Вильяма.

33

Пятница 30 октября, 03:18



Уже на лестнице они почувствовали трупный запах. Не очень сильный, во всяком случае не настолько, чтобы вызвать беспокойство у соседей. Но чем выше они поднимались, тем больше Сэм погружался в другое время.

Во время, где не пахло трупами.

Ему было пятнадцать лет. На входной двери висела табличка «Ларссон». За дверью ждал магический мир часов и механизмов. Там его ждал его хороший друг с бугристым лицом, мальчик, который бережной рукой вводил его в мир самодвижущихся шестеренок, колес, заводных пружин, осей, гирь и маятников. В мир, где каждая секунда была волшебством.

Они говорили о том, как Швейцария стала мировым часовым центром в восемнадцатом веке, когда парижским часовщикам пришлось бежать от французской революции как дворянским прислужникам. И еще они говорили об антикитерском механизме и о том, что грекам почти за сто лет до нашей эры удалось создать загадочный совершенный часовой механизм.

Казалось, что в мозгу у Сэма открывается закрытая дверь, ведущая в неизвестный мир из старого знакомого будничного мира, лучший мир, в который он, возможно, никогда бы не попал, не будь Вильяма. И это происходило за дверью, около которой сейчас стоял повзрослевший более чем в два раза Сэм. Его догнала Молли. В руке она держала пистолет.

Над щелью для почты было написано не «Ларссон», а «Пачачи».

Трупный запах стал еще сильнее.

Сэм достал отмычку и как можно тише вставил ее в замок. Он посмотрел на свою руку. Она сильно тряслась. Переведя взгляд на Молли, он увидел, что она побледнела и немного дрожит. Оба знали, что за дверью в дом детства Вильяма их ждет какой-то ад. Но возврата не было.

Они были в мире первозданной жестокости.

Они находились в другой вселенной, настоящей вселенной, где правила тьма. Любой свет – иллюзия, утешительный покров из лжи, чтобы мы могли выживать, чтобы находили силы стать взрослыми. Они находились сейчас в другой эре, где все еще царило варварство, где химера цивилизации еще не появилась.

Они услышали щелчок, когда отмычка сработала. Пистолеты наготове, фонарики подняты. Дверь открыта.

Пространство квартиры засасывало в себя, как будто давление внутри было ниже, чем в окружающем мире. И царила полная темнота. Запах смерти встретил их, как стена. Сэм бегло осмотрел материал вокруг входной двери и узнал его. Предназначен для изоляции запахов. Чтобы как можно меньше смерти просочилось на лестничную клетку.

Они стояли в тесной прихожей и пытались дышать правильно, дышать, как их учили. Как будто ученость могла противостоять сплошной тьме.

Сэм снова погрузился в воспоминания детства. Он помнил каждый уголок, каждый закуток квартиры. Коридор слева вел на кухню и в одну из двух спален, длинный коридор справа – во вторую спальню и гостиную. В этом направлении находилась спальня Вильяма, необычно большая, но без окон комната, где они подростками сидели и занимались своими часами. Своими маленькими шестеренками.

Умирая, Вильям сказал: «Не забудь шестеренки».

Молли и Сэм прочли в глазах друг у друга один вопрос.

Кто мертв?

Кто из семи девочек не получит шанса стать взрослыми?

Умирая, Вильям сказал: «Он полон смерти».

Вдруг Сэм различил что-то, приколотое к стене в прихожей. Посветив в ту сторону и подойдя ближе, он понял, что это часы. Наручные часы. Он узнал крошечную царапину на стекле.

Это были его Patek Philippe 2508 Calatrava.

Он махнул на это рукой, кивнул влево, в сторону коридора, ведущего на кухню и в одну спальню. Они разошлись в разные помещения.

Сэм быстро понял, что маленькая спальня была пуста. Он обнаружил изоляцию от запахов и на ее двери. Электронное оборудование на письменном столе говорило о том, что это была новая штаб-квартира Вильяма. Несомненно, в этих компьютерах найдется немало ответов на их вопросы.

Он повернулся и встретился взглядом с Молли. Глядя на него остекленелыми глазами, она кивнула в сторону кухни. Он вышел из спальни и пошел к ней.

У кухонного стола сидели два человека. Можно было бы подумать, что они вовлечены в беседу, которая просто ненадолго прервалась. Это были два молодых мужчины, и они были мертвы уже давно. Плоть начала отпадать от костей, и там, где она еще не окончательно засохла, кишели личинки.

Сэм услышал собственный стон.

– О, черт.

Молли так плотно прижимала к лицу носовой платок, что Сэм едва расслышал, как она сказала:

– Два молодых мужчины с бородами и в свободно сидящей одежде.

– Сын и друг, вернувшиеся из ИГ?

Она пожала плечами. Они вышли, вернулись в прихожую, прошли мимо входной двери. Коридор оказался намного длиннее, чем его запомнил Сэм. Было ощущение, что они двигаются внутри тела. Где-то вдалеке виднелся какой-то словно бы трепещущий свет. Как будто стены темного коридора смыкались вокруг них, окружали все теснее и готовились вытолкнуть их во время, которое уже давно было утрачено.

Как будто время когда-то могло исчезать.

Только оказавшись в гостиной, они поняли, откуда шел трепещущий свет. Там была дверь, одновременно хорошо известная и незнакомая Сэму. Он сразу же узнал следы на фанерной поверхности: четыре углубления, как будто от удара кулаком. Так всегда выглядела дверь в комнату Вильяма.

Но тогда она определенно не светилась как будто внутренним светом.

Они подошли ближе.

– Светящаяся краска, – сказала Молли.

Сэм осмотрел дверь. Она была явно укреплена, и в ней не было замочной скважины, только замок, похожий на электронный. Рядом с дверью крепилась коробочка с устройством, которое, судя по всему, являлось микрофоном.

– Похоже, запрограммирован, – предположила Молли, разглядывая замок вблизи.

– Взрывчатка? – спросил Сэм, продолжая изучать коробочку.

– Явный риск. Мы не должны пытаться прорваться внутрь. И вскрыть отмычкой не получится. Замок выглядит так, будто управляется через микрофон.

– И что за звук его открывает?

Они увидели, как одна и та же мысль отразилась у них на лицах.

– Принеси их, – сказал Сэм, снимая со спины рюкзак.

Он сел на диван, достал свою коробку для часов, открыл золотистый замок, поднял обитую бархатом вставку с четырьмя часами и начал доставать из нижнего отделения пластиковые пакетики. Вернувшись с его Patek Philippe 2508 Calatrava, Молли застала его сидящим и качающим головой. Взяв часы, Сэм положил их на стол, достал из рюкзака лупу, пинцет и ключ-открывалку для крышки часов.

– Посвети мне, – попросил он.

Молли направила фонарик на часы и сказала:

– Остается надеяться, что мы нашли все шестеренки.

Сэм поморщился, приладил ключ к корпусу и повернул крышку. Поднес лупу к обнаженному механизму и рассмотрел двигатель. Идеально скоординированное сочетание согласно работающих маленьких шестеренок и колесиков всегда заставляло его пульс биться значительно реже. Но не сейчас. Он сидел в жуткой квартире, отвратительно пропахшей смертью, на кон было поставлено несколько юных жизней, а он пытался унять дрожь в руках. Открыв один за другим все пакетики, Сэм выложил на стол все крошечные шестеренки. Это были находки из квартир в Кристинехамне и Вестеросе, из дома в Мерсте, из вермландской пещеры с летучими мышами, изо рта манекена и из дома в Больсте. И в принципе ничто не говорило о том, что это были все нужные шестеренки.

Кроме знаний Сэма об устройстве часов, которые он приобрел именно в этой квартире четверть века назад. И они подсказывали ему, что не хватало ровно шести шестеренок.

Молли ходила по безумной квартире с пистолетом наголо, беспокойная на грани с безумием.

– Как входил он сам? – спросила она, наконец.

– Что?