Неожиданно девушка рассердилась. Рэсэн почувствовал себя мальчишкой, которого отчитывает взрослый. Он не знал, что такого плохого сделал, не понимал, но слова девушки почему-то показались ему правильными.

– Можно мне войти? – спросила она, подбородком указав на окно.

– Куда? В мою комнату? – испугался Рэсэн.

– Да, – сказала она как ни в чем не бывало.

– Зачем это вдруг?

– А затем, что мне хочется посмотреть.

Рэсэн не успел найти повода для отказа, как девушка уже прыгала через ступеньку по лестнице, ведущей в его комнату на втором этаже. Рэсэн растерянно последовал за ней. Девушка остановилась у двери и оглянулась. Рэсэн перегородил дверь, не желая ее открывать.

– Давайте не сегодня. Можно я вас потом как подобает приглашу? – промямлил он.

– Послушайте, по-моему, вы что-то не то себе навоображали. У нас с вами не такие отношения, чтобы приглашать кого-то как подобает или как не подобает. Я, как старший ваш коллега, хочу просто посмотреть вашу комнату, узнать, какие у вас условия жизни, вот и все. Считается, что у фабричных простая жизнь, но если не относиться серьезно к каждому прожитому дню, то в итоге не ждет ничего хорошего.

В лице девушки и в самом деле проступило нечто похожее на твердость – как и полагается старшему коллеге. Так смотрят сержанты, оценивающие выправку солдат, строгие коменданты общежития, следящие за чистотой в комнатах. Рэсэн всем своим видом показывал, до чего ему неловко принимать гостью, однако она продолжала смотреть на него, настойчивым взглядом требуя открыть дверь. Рэсэну пришлось подчиниться. В комнате царил идеальный порядок, поскольку тут он только спал. Весь его скарб состоял из купленных на рынке матраса, одеяла, подушки, журнального столика – наследства прежних жильцов, электрического чайника, приобретенного, чтобы заваривать кофе и рамён, лапшу быстрого приготовления, а также сумки с одеждой, с которой он прибыл в этот город. Под раковиной стояла стопка пустых пластиковых мисок из-под лапши, которой он питался, когда не хотелось идти в столовую, а на матрасе рядом с подушкой и на журнальном столике лежали книги – как привезенные из Сеула, так и купленные в здешнем книжном магазине. “Бракосочетание в Типаса” и “Чума” Альбера Камю, “Барон на дереве” Итало Кальвино, “Самоубийство” Мартина Монестье, “Демон полуденный” Эндрю Соломона.

– Что это? Тут и правда ничего нет, – сказала девушка, оглядывая комнату.

– Это потому что я совсем недавно переехал, – ответил Рэсэн, поправляя на крючке полотенце.

– И все равно, человеку для нормальной жизни нужны вещи. Иначе по всякой ерунде приходится идти куда-то и тратить деньги. Разве не так?

Рэсэн кивнул, соглашаясь.

– А телевизор вы разве не смотрите? – спросила девушка, глядя на книги, стопкой сложенные на журнальном столике.

– Не смотрю, – коротко ответил Рэсэн.

Девушка быстро прошла в ванную, оттуда на кухню, как будто осматривала квартиру, в которую намерена переехать. В ванной она открыла кран, проверила, хорошо ли течет вода, затем заглянула во все ящики под раковиной. Переходя с одного на другое, она бормотала: “Ни одной тарелки. И как так можно жить?” или “Да, это точно дорогая квартирка, вот и газ есть”. Девушка ходила по квартире, заглядывала во все углы, а Рэсэн чувствовал нарастающее удовлетворение: несмотря на внезапность вторжения, стыдиться за жилище не пришлось. И вдруг из кладовки раздался полный ужаса крик:

– Что это?!

Девушка стояла перед открытой коробкой, набитой бельем, носками и футболками, и двумя пальцами держала трусы. Рэсэн подскочил к ней, вырвал трусы и бросил в коробку. Пока он пытался закрыть крышку, девушка разглядывала на полке непочатые упаковки с бельем и носками.

– Вы что, занимались продажей нижнего белья и прогорели? Почему здесь так много?

– Потому что у меня нет стиральной машины.

– Если нет машины, можно постирать руками. Получается, что вы один раз надеваете трусы, майку и носки, а потом их выбрасываете? Вы вообще в своем уме? – сердито воскликнула девушка.

Разумеется, он не собирался выбрасывать белье. Но и намерения стирать руками, скорчившись над ванной, у него тоже не было. Если говорить точнее, то стирка тяготила тело и раздражала мозг, так что он просто предпочитал не думать, что делать с грязным бельем. Девушка растерянно смотрела на Рэсэна, не понимая, как такое возможно. Красный, он стоял, глядя куда-то вбок.

– У вас есть женщина, которая может постирать вам белье?

Вопрос показался ему странным. Рэсэн покачал головой.

– Не подумайте, что у меня интерес к вам. Просто когда я вижу, как люди транжирят деньги, то такое зло берет, что не могу сдержаться. Но мне не хотелось бы, чтобы ваша девушка поняла как-то не так.

– У меня никого нет… – сказал Рэсэн.

С удовлетворенным видом девушка откинула крышку коробки и принялась перекладывать белье в черную полиэтиленовую сумку, лежавшую под полкой. Испуганный Рэсэн схватил девушку за руку. Она с силой шлепнула его по ладони. Словно обожгла. Он отпустил. Когда все содержимое коробки оказалось в сумке, она распрямилась и наставила на Рэсэна палец:

– Так, оставите по две пары белья и носков, а остальное вернете и получите деньги назад. Ясно?

– Но как же без белья… – пробормотал Рэсэн.

Она сунула пакет с постирушкой ему в лицо.

– Если вовремя стирать, то вот здесь хватит на год.

Когда они вышли из квартиры, от обеденного перерыва осталось пятнадцать минут. Девушка могла успеть пообедать, объяснив задержку тем, что выполняла поручение начальства, однако Рэсэну пора было возвращаться на фабрику. На полпути девушка посмотрела на часы.

– Вы, наверное, голодный? – виновато спросила она.

– Ничего страшного. Один раз можно поголодать, – ответил Рэсэн.

Заскочив в ближайший магазин, вскоре девушка вернулась с двумя пакетиками молока и бисквитами и протянула все Рэсэну. Он смотрел на эту незатейливую еду и ощущал себя в неоплатном долгу. Поблагодарив, он принял подношение. Они сели на скамейку перед магазином и принялись за еду.

– Какая славная погода, – сказала девушка, глядя в небо.

– Да, славная, – подтвердил Рэсэн, тоже уставясь в небо.

– В такую погоду очень хорошо сохнет белье. – И девушка прижала к груди черный пакет, набитый трусами, футболками и носками.

Весь следующий день девушка делала вид, будто не знакома с Рэсэном. Он легонько помахал ей рукой в знак приветствия, но она, едва заметно покраснев, прошла мимо. Рэсэн подумал, что это из-за подруг. Однако, встретившись с ним в пустом коридоре, она не проронила ни слова, лишь чуть наклонила голову. Работала девушка в сборочном цехе, а Рэсэн – на участке собранных изделий, который находился во дворе фабрики, где детали хромировались и проходили окончательную проверку. Но на небольшой территории завода столкнуться было проще простого. В такие моменты девушка, заметив Рэсэна, норовила уклониться от встречи, изображала, будто спешит куда-то, и быстро проходила мимо, глядя под ноги.

И на следующий день, и еще через день девушка вела себя так же. Рэсэн пробовал подкараулить ее возле проходной, выйдя пораньше, но она всегда появлялась в компании других работниц, и он не решался заговорить с ней. На самом деле он и не знал, о чем говорить, даже если бы она была одна. Что он может сказать? Разве что “Пожалуйста, не мучайте меня больше”?

В пятницу вечером, когда Рэсэн уже лежал в постели, в дверь постучали. Он открыл. На пороге стояла она – низко опустив голову, обеими руками держа сумку. Рэсэн поздоровался, она, не ответив, даже головы не подняв, протянула сумку. Рэсэн растерянно принял ее.

– Я много думала, – заговорила девушка, голос ее подрагивал, – и мне кажется, я зашла слишком далеко. Извините, если обидела вас.

– Заходите, прошу вас. Давайте хотя бы чаю попьем.

Рэсэн отступил от двери. Девушка замотала головой. Тогда он решил сам выйти, но она остановила его:

– Не надо. Я ухожу.

Рэсэн растерянно смотрел, как она торопливо идет к лестнице, втянув голову в аккуратные округлые плечи. Куда вдруг исчезла та энергичная и напористая особа, что пару дней назад запихивала мужские трусы в черную полиэтиленовую сумку? Когда быстрые шаги донеслись уже с нижних ступеней, Рэсэн закрыл дверь, вернулся в комнату и открыл принесенный девушкой пакет. Внутри – аккуратно сложенное белье. Он достал майку и понюхал. От нее пахло детскими одежками, просушенными послеполуденными лучами солнца. И тут Рэсэн понял: дружелюбие девушки – это самое обычное сочувствие. Ей стало жаль безмозглого парня, который половину заработка отдает за комнату и прочие выплаты, а остальное спускает на сигареты, пиво, лапшу и трусы. “Получается, я ее не интересую?” И Рэсэн рассмеялся. Он был благодарен ей за это сочувствие. Неважно, жалость то была или сострадание, но Рэсэну впервые в жизни кто-то искренне посочувствовал. Он выскочил из дома и кинулся по переулку в ту сторону, куда ушла девушка. Догнав ее через несколько сот метров, Рэсэн тронул девушку за плечо.

– Пойдете со мной в кино? – спросил он, тяжело дыша.



Спустя месяц девушка и Рэсэн съехались. Все его пожитки уместились в одной сумке на колесиках, поэтому переезд и переездом даже не стоило называть. Собрав сумку, Рэсэн просто перебрался к девушке. Поступая на работу, он написал в анкете, что ему двадцать три, но на самом деле ему только исполнился двадцать один год, а девушке было двадцать лет. Причин, по которым молодые люди решили жить вместе, предостаточно, никак не менее трех миллионов. Их глаза встречались, когда она заклеивала пластырем царапину, когда они разламывали пополам сладкий пирожок-рыбку, когда катались на колесе обозрения, замирая от сладкого ужаса. Поэтому Рэсэн думал, что во многих уголках этой прекрасной планеты по имени Земля наверняка полно пар, решивших жить вместе после того, как девушка встретилась взглядом с юношей, которому она постирала белье.

Девушка столь ловко управлялась с хозяйством, что с трудом верилось, что в двадцать лет можно быть такой мастерицей на все руки. Что бы она ни делала – готовила еду, убирала в доме, стирала, гладила, шила, – все у нее получалось сноровисто и хорошо, и пусть со стороны и казалось, будто делает небрежно, но результат был всегда превосходен. Выстиранную одежду, которую Рэсэн складывал битый час, девушка, поглядывавшая на его старания с недовольным видом, успевала идеально сложить и пристроить в шкафчик за считаные минуты, пока Рэсэн отлучался из комнаты. И даже когда они просыпались позже, чем следовало, девушка как-то успевала помыть голову, подготовиться к выходу на работу, накрыть стол и выставить миски с дымящимся супом из соевой пасты, жареной рыбой и салатом из зелени.

– Если будем откладывать, то сможем снять целую квартиру. А там и пожениться можно. Сначала поживем в съемной квартире, а погодя, ведь мы оба работаем, купим замечательную квартиру в полсотни квадратных метров. Понадобится всего лишь лет двадцать регулярно откладывать на нее.

– Лет двадцать? – испуганно воскликнул Рэсэн.

Для него этот срок был чем-то нереальным. Ради того, чтобы из комнаты переехать в съемную квартиру, а потом в собственное жилье размером с мышиную норку, он должен двадцать лет вкалывать на этой проклятой фабрике, хромируя детали! Да к тому времени в его яичках не останется ни одного сперматозоида.

– Послушай, ведь мы совсем еще молодые, нам по двадцать с небольшим. Тебе не кажется, что слишком рано думать о такой пусть героической до трагизма, но унылой жизни?

– На фабрике я все время думаю о замужестве. Закручиваю шурупы и представляю, как буду жить с мужем. Представляю, как рожу красивого ребенка, как он будет расти крепким и здоровым. Я правду говорю. Как только представлю такую картину, так вся душа наполняется радостью. А иначе зачем нам терпеть все эти страдания? Ведь смысла в такой жизни нет никакого.

И в самом деле, девушка постоянно говорила о семейной жизни. При каждом удобном случае заводила речь о ребенке, о доме, в котором они будут жить, о дворике, о кухонной мебели и посуде. Для Рэсэну семейная жизнь представлялась чем-то неопределенным, вроде будущего из мультфильма, но лицо у девушки в эти минуты было таким серьезным, таким просветленным, что он соглашался со всеми ее фантазиями.

После завтрака каждый садился на велосипед и ехал на работу. Девушка сама купила велосипед для Рэсэна.

– Велосипед – это здорово! И спортом занимаешься, и за проезд не надо платить. Сэкономленные на транспорте деньги можешь тратить на себя, – милостиво разрешила она.

На велосипеде даже скорости не переключались, но зато спереди висела огромная корзина, куда запросто поместились бы двенадцать маленьких котят. Вдобавок корзина была розового цвета.

– Мужчина на таком велосипеде не может ездить. Это же тетушкин велик. На фабрике меня засмеют, – бурчал Рэсэн, пиная переднее колесо.

Но езда на велосипеде действительно оказалась отличной тренировкой. Дом, где жила девушка, находился на склоне горы, к нему вела извилистая дорога, от которой еще сто метров нужно было подниматься по узкой крутой дорожке. Бывали дни, когда они отправлялись на рынок, и девушка складывала в корзину, куда поместились бы аж двенадцать котят, тофу, лук-батун, дайкон, зеленый лук, морковь, пакет с рисом, жирную свинину для похлебки из кимчхи, крупные куски разделанной рыбы. Она с таким знанием дела укладывала продукты, что казалось, в корзине поместится еще и маленький медвежонок, если очень захотеть. С Рэсэна ручьем лил пот, когда он с этой тяжелой поклажей крутил педали вверх по склону горы, а девушка ела на ходу мороженое, и лицо ее светилось радостью.

– Лучше бы ты купила тележку.

– Как я мечтала о такой вот жизни, – отзывалась она со счастливой улыбкой.

Реакция заводских на велосипед с розовой корзиной оказалась даже более бурной, чем он ожидал. Обступив двухколесный транспорт со всех сторон, народ делился впечатлениями.

– Я и не подозревал, что ты такой стильный парень, – улыбался начальник, разглядывая велосипед.

– Больно смотреть на такое, – постучал по розовой корзине бригадир третьего цеха. – Если ты ездишь на работу на таком, то на чем же твоя мама добирается до рынка?

К Рэсэну приблизился мужичок, с которым они проработали на пару уже больше двух месяцев, но ни разу толком не разговаривали. Он пару раз подходил, топтался и, ничего не сказав, ретировался, но на этот раз любопытство взяло верх.

– Только не пойми меня неверно. Просто хочется узнать, вот я и спрашиваю, – начал он очень серьезно.

– Что узнать?

– Это правда, что ты откладываешь деньги на операцию по смене пола?

С того дня по заводу поползли слухи, все шептались о Рэсэне. Молва распространилась и за заводскую ограду, и вскоре уже судачил весь городок. Однажды к Рэсэну подошел начальник и спросил то ли в шутку, то ли всерьез:

– Не пора ли тебе принять какие-то меры?

Рэсэну пришлось написать объявление следующего содержания: “Эти слухи лживы. Никакой операции не планируется. Обрезание уже сделано”. Он прикрепил лист бумаги к велосипедной корзине и три дня проездил с ним.

Но после этого Рэсэну стало казаться, что заводские его приняли. Работалось теперь легче и даже как-то интереснее. Бригадир снял его наконец с хромирования, поручив более тонкую работу – просверливать отверстия в медных пластинах, стоивших аж двести тысяч вон, и даже начал обучать, как работать на токарном станке.

Когда после работы Рэсэн соскребал ногтями маслянистую грязь с рук, стряхивал металлическую пыль с фартука и развешивал его на веревке, когда смотрел с улыбкой, как в перерыве рабочие подбрасывают ногой мячик, скомканный из бумажного стаканчика, он ощущал себя частью этого рабочего братства. Словно у него вдруг объявилась целая толпа близких родственников.

Порой они встречались на работе с девушкой и незаметно улыбались друг дружке. А после работы садились каждый на свой велосипед и, чтобы не давать никому повода для разговоров, ехали домой разными путями. Девушка – по прямой дороге, а Рэсэн делал крюк, но всегда приезжал первым. Он открывал дверь и ждал ее. Когда она, взмокшая, добиралась до дома, Рэсэн ставил ее велосипед во двор и вешал на него замок. А потом они занимались сексом.

Ужинали, сидя на полу за низким столиком, и смотрели телевизор. Девушка любила юмористические передачи. От шуток комиков она так и заливалась смехом, чуть ли не по полу каталась.

– Ой, не могу! До чего он смешной! Прямо умереть какой смешной!

Рэсэн смотрел на комиков без улыбки, временами поглядывая на девушку, которая корчилась от хохота, держалась за живот и даже смахивала слезы, и думал – что же тут смешного? Однажды он не выдержал и спросил:

– Почему мне совсем не смешно? Может, я дурак?

Девушка еще сильнее зашлась в хохоте.

– Точно, потому что ты дурак.

“Если так и будет продолжаться, я им стану”, – подумал Рэсэн.

В девять часов девушка раздвигала стол и садилась за учебники.

– Выпускные экзамены за средний уровень я сдала в прошлом году. А сейчас надо сдать высший уровень. А ты до какого доучился? После начальной школы я только год ходила в школу среднего уровня, дальше отец не позволил учиться.

– В моих документах указано, что я окончил школу высшего уровня, но на самом деле я и в начальную не ходил.

Девушка покосилась на Рэсэна:

– Вранье.

Пока она готовилась к экзаменам, он лежал и читал роман “Бесы” писателя Достоевского. Это была очень толстая и очень скучная книга.

– Интересная книга? – спросила девушка.

– У героев невероятные имена. Мать главного героя зовут Варвара Петровна, домашнего учителя – Степан Трофимович, ну и так далее. Некоторые имена в строке не умещаются, приходится переносить на другую. А книги, где у людей сплошь такие длинные имена, не могут быть интересными.

– Зачем же тогда читать, если неинтересно? Среди моих знакомых никто не читает толстые книги.

Рэсэн ненадолго задумался.

– Особого смысла тут искать не нужно. Это то же самое, что смотреть юмористическую программу. Читаю, чтобы занять себя.

Когда стрелки часов приближались к одиннадцати, девушка начинала клевать носом над учебниками. Голова ее клонилась, лоб стукался о стол, она встряхивалась и выглядела в эту минуту особенно милой. Рэсэн трепал ее по плечу, говорил, что пора спать. Девушка смущенно оправдывалась, отвечала, что спать ей вовсе еще не хочется, что она просто так запоминает. Повторяла, что до экзаменов осталось совсем мало времени, и, энергично помотав головой, раскрывала пошире глаза и снова бралась за учебник. Через несколько секунд лоб ее снова стукался о стол. Когда девушка уже окончательно засыпала, уткнувшись лицом в страницы старого учебника, утвержденного министерством образования, Рэсэн захлопывал книгу и переносил подругу в постель. Затем отодвигал в сторону стол, гасил свет, залезал под одеяло и обнимал лежавшую на боку девушку, прижавшись к ее узкой спине. А она поджимала ноги, выпячивала попку и упиралась ею Рэсэну в пах, его руку сжимала обеими ладонями, клала себе под щеку и удовлетворенно вздыхала, показывая, что теперь, наконец, можно и поспать. По ее словам, она чувствовала себя самой счастливой от того, что любимый оберегает ее сон, обняв ее сзади, а руки его касаются ее щеки.

– А что ты делал до нашей встречи? – пробормотала она как-то, засыпая.

– Работал на разных стройках.

– Ф-ф, вранье это. У тебя руки совсем не похожи на руки строителя. Ты очень странный человек, подозрительный. Очень подозрительный, – прошептала она уже почти сквозь сон.

Иногда на руку Рэсэна с щеки девушки скатывалась слеза. Однажды слезы скатывались долго. Рэсэн дышал ровно, притворяясь спящим, и наблюдал, как пятно лунного света, падающего в окно, медленно перемещается по темной комнате. Когда девушка перестала плакать, Рэсэн заснул.

Однако наступило утро, и она снова была жизнерадостна и энергична, будто и не плакала ночью. С шумом почистила зубы, вымыла голову, приготовила завтрак, напевая. Затем, бросив Рэсэну: “Сегодня я по маршруту А. И не следуй за мной, как в прошлый раз”, села на велосипед и поехала на фабрику.

Это были хорошие дни. И к работе он постепенно привыкал. Бригадир спросил, как он смотрит на то, чтобы сдать на квалификацию.

– Мужчина должен быть мастером в каком-то деле. Станешь мастером – и не пропадешь тогда, всегда заработаешь себе на жизнь. Сдашь письменный квалификационный экзамен, а практику пройдешь у меня.

Пятничными вечерами Рэсэн вместе с рабочими играл в командный бильярд на пари. По правилам проигравшая команда должна была оплатить аренду стола и выпивку, и, поскольку правила были строгими, пятничный бильярд проходил серьезно и с азартом. После бильярда пили сочжу и закусывали свиной кожей, поджаренной тут же на огне. При начальнике управления рабочие пили сочжу и ругали директора фабрики, а когда его не было, ругали его самого и снова пили сочжу. Начальник то ли знал об этом, то ли догадывался, но старался не пропускать ни бильярд, ни выпивку.

О деле, с которым Рэсэн допустил промашку, газеты помалкивали. Судя по всему, чиновники не желали раздувать историю и спустили случившееся на тормозах, сделав вид, будто это рядовое происшествие. Рэсэн думал, что если дело не вышло за пределы узкого круга посвященных и пыль постепенно опустилась, то и планировщики, и подрядчики не слишком свирепствуют. Однако так мог думать только он один. Если планировщик скажет: “Нельзя оставлять в живых этого напортачившего”, то Рэсэн приговорен. Но ведь прошло уже полгода, а от Енота никаких вестей.

Сообщение от него поступило лишь через восемь месяцев после того дня, когда Рэсэн устроился на фабрику. Вернувшись с работы, он обнаружил письмо, воткнутое в почтовую щель. Письмо доставили не с почтой, кто-то специально приходил сюда и принес конверт для него. Рэсэн дрожащими руками вскрыл его. Письмо состояло всего из четырех иероглифов.

Они были написаны рукой Старого Енота.

Дело закончилось. Возвращайся домой.

Рэсэну счел сообщение странным. Что закончилось? Куда ему велят возвращаться? То, что где-то у него есть еще дом, кроме вот этого дома, казалось нереальным.

На следующий день после полудня Рэсэн позвонил Старому Еноту из телефона-автомата.

– Я бы хотел отдохнуть здесь еще немного.

Старик долго молчал.

– Эта работница хорошая девушка? – прозвучал наконец вопрос.

– Да, – поразмыслив, ответил Рэсэн.

– Ну тогда все нормально. Если уверен, что не вернешься на дно, живи себе там.

В голосе не было ни насмешки, ни обиды, ни ревности. Теплоту в голосе старика Рэсэн слышал впервые в жизни. Он молчал, стоя с трубкой в руке. Живи себе там. Что Старый Енот хотел этим сказать? Переулок вдруг заполнили заводчане – начался перерыв на обед. В толпе шла и девушка. Она подмигнула ему. Один рабочий, проходя мимо, легонько похлопал его по плечу, словно спрашивая, что он тут делает, когда народ идет есть. Рэсэн сжал в ладони трубку и сказал: “Я догоню вас”. Девушка, уже ушедшая вперед, обернулась. Рэсэн с улыбкой помахал ей, показывая, чтобы не ждала и приступала к еде без него. Девушка тоже улыбнулась и отвернулась. Рэсэн снова прижал трубку к уху.

– Это правда? Я могу и дальше жить здесь?

– Там твое имя, кажется, Чан Имун, так?

– Да.

– Так и живи с этим именем. А старое имя я сотру. Тогда не будет никаких проблем.

На том Енот и завершил разговор.

Выйдя из телефонной будки, Рэсэн растерянно посмотрел вслед толпе рабочих. А старое имя я сотру. Тогда не будет никаких проблем. О каких проблемах он говорит? Стоял теплый апрельский день. Вдоль улиц цвела сакура. До нынешней весны он и не знал, как называются эти деревья. Но ведь если бы он этого так и не узнал, что с того. Сакура. “Цветы, что распускаются в единый миг, и так же вмиг лепестки облетают”. В голове все крутилась эта фраза, но он никак не мог вспомнить, где ее прочитал, и торчал на месте как последний болван. Сакура. “Цветы, что распускаются в единый миг, и так же вмиг лепестки облетают”. Рэсэн посмотрел на свои руки, огрубевшие за восемь месяцев работы на фабрике. “Меня зовут Чан Имун”. Рэсэн бормотал, сосредоточенно потирая мозолистые руки, будто обнаружил что-то очень важное для себя. Глядя на ряды цветущих деревьев, он думал об имени “Рэсэн”, означающем “грядущая жизнь”, которое принадлежало ему, а теперь кто-то его сотрет. А еще он думал, что это значит – стереть имя. Сакура. Цветы, что распускаются в единый миг, и так же вмиг лепестки облетают. Сакура.

Рэсэн вернулся на завод. На обед он не пошел. На его рабочем столе лежал заказ, который он не успел закончить до перерыва, он включил фрезерный станок и сделал четыре отверстия в медных пластинах.

Минут через двадцать Рэсэн все закончил. Продул просверленные дырки, убирая металлическую пыль, и осмотрел пластины, наведя на них флуоресцентную лампу. Затем кивнул, удовлетворенный результатом. Сложив пластины на одной стороне рабочего стола, щеткой смел медную стружку в ящик для сбора отходов.

После этого вымыл руки и убрал в пакет все свои вещи. Обойдя цех, проверил, не забыл ли чего, затем зашел в контору, открыл кабинет начальника и забрал свое от руки написанное заявление. Остальные документы не имели значения. Все равно его имя и номер удостоверения гражданина внесены в платежную ведомость и в список рабочих. Он смял листок, сунул в карман и направился к выходу. В воротах оглянулся, представил завод, на котором уже не будет его. Что произойдет в этом мире без него? Ничего. С ним или без него – станки будут так же хорошо крутиться и завтра, и послезавтра.

Рэсэн сел на велосипед и поехал домой. Открыв дверь, постоял, оглядывая комнату, в которой прожил полгода. Все, что происходило в этом узком пространстве, представлялось теперь как в тумане, словно далекое прошлое. Рэсэн достал сумку на колесиках и начал складывать туда свои вещи. Их оказалось больше, чем когда он появился в этом доме. В сумку все не уместилось. Рэсэн собрал в пакет все, что завелось у него за время совместной жизни с девушкой, пакет отнес в дальний проулок, через квартал. Выстиранные футболки, рабочую форму, белье он сложил в другой пакет и отнес в контейнер на соседней улице, куда складывали вещи для неимущих. Вернулся и проверил каждый угол. Не покидало ощущение, что упустил что-то. Рэсэн тревожно осмотрел комнату еще раз и принялся методично вытирать полотенцем все, к чему мог прикасаться. Вытирая, он спросил себя, зачем уничтожает отпечатки своих пальцев. Но ни один из многочисленных голосов, обитавших внутри него, не ответил.

Покидая комнату, Рэсэн не произнес вслух ни одного слова из тех, что мог бы сказать девушке. И письма не оставил. Просто взял сумку и вышел. Он поднялся выше по холму, спрятался в кустах и долго смотрел на маленький домик у подножия горы, где прожил полгода. Погасла вечерняя заря, появилась девушка. Она с трудом вела велосипед, в корзине лежали проросшие бобы, тофу, зеленый лук. Как обычно, она поставила свой велосипед рядом с велосипедом Рэсэна и вошла в дом. Минут через пять вышла, обескураженная, во двор. Лицо ее выражало полную растерянность и недоумение. Солнце исчезло за горизонтом, зажглись фонари, а девушка все стояла на одном месте, не двигаясь. Затаившись в кустах, Рэсэн из темноты смотрел на неподвижную девушку, застывшую изваянием. Когда она скрылась в доме и притворила дверь, Рэсэн выбрался из укрытия и покатил свою сумку вниз. Вернувшись в Сеул, он сжег удостоверение человека, которого звали Чан Имун.



Капли дождя стали крупнее. Тонкие лучи солнца, пробивавшиеся сквозь тучи, вдруг растворились. Рэсэн допил пиво, смял банку и бросил к остальным. На столе уже высилась гора из ста смятых банок, не меньше. Он безучастно смотрел на них, искореженных каждая по-своему, затем достал из холодильника новую. “Что ты делаешь? Смерть уже ухватила тебя за задницу, а ты наливаешься пивом и кайфуешь”. Это был один из внутренних голосов, умудрившихся сохранить остатки благоразумия. Но Рэсэн все равно откупорил банку. Шипение, вырвавшееся из-под крышки, прозвучало тяжелым вздохом. Рэсэн усмехнулся. Даже крышка пивной банки осуждает, даже крышка! Он отпил глоток и пробормотал: “Зачем ты вернулся?” Если бы остался, то, наверное, жил бы сейчас, не ежась от страха при воспоминании о взрывном устройстве в унитазе. И жил бы, никого не убивая.



Однажды ночью, вернувшись после очередного убийства, Рэсэн спросил Старого Енота:

– Мне придется убивать все больше и больше людей?

– Нет. Возможно, тебе придется убивать все меньше и меньше людей. Но денег при этом будешь получать все больше.

– Как такое возможно?

– Возможно. Чем выше твои навыки, тем дороже заказы.

Однако предсказание Енота не сбылось. Убийцам платили все меньше. И со снижением расценок на киллеров снижалась и цена за жизнь красивых и особенных людей. И красивые умирали чаще, чем в прошлые века. Чтобы дать жизнь Ахиллесу, потребовалось много мифов, но для убийства Ахиллеса оказалось достаточно одного придурковатого Париса. А если так, то сколько же потребуется, чтобы убить Париса?

Рэсэн бросил взгляд на взрывное устройство, лежащее на столе. “Если это дело рук людей из органов, то лучше вернуть его в унитаз и помереть. В органах ведь шутить не любят”. Таков был совет галантерейщика из Пхучжу. Сказано было вроде как в шутку, но галантерейщик точно не шутил. Когда человек попадает в список планировщиков, то лучшее пожелание – пожелание легкой смерти. А если несчастный сучит ногами, тщетно цепляется за жизнь, то это просто лишние хлопоты. Сыщики из уголовного розыска, почуяв неладное, принимаются прочесывать то одно место, то другое, мотая нервы планировщикам. И потому как Рэсэн в списке, никто ему не поможет. “Как ты хотел бы умереть?” – спросил он себя. “Да крематорий Мохнатого обеспечит тебе вечный покой без всяких проблем”, – насмешливо отозвался внутренний голос.

Допив пиво, он раздраженно отшвырнул скомканную банку. Не волнуйся. Человек так просто не умирает. Был случай, когда одному мужику выстрелили в голову, и с пулей, застрявшей в мозгах, он прожил еще тридцать лет. А другого нашли на необитаемом острове, он там больше недели промаялся с воткнутым в брюхо гарпуном. Известна история о человеке, пересекшем пустыню, – он пил собственную мочу, высасывал влагу из корней высохших деревьев, питался мякотью кактусов и насекомыми. А одну женщину спасли после того, как она целый месяц продержалась в море, цепляясь за перевернувшуюся лодку и поедая внутренности своего погибшего возлюбленного. Еще одного чуть не похоронили заживо: врач выдал свидетельство о смерти, работники похоронного бюро совершили погребальный обряд и уже забивали гвозди в крышку гроба, как вдруг он очнулся и в исступлении заколотил изнутри. Жизнь – жестокая и отвратная штука, полная сюрпризов.

“Преотвратная”, – пробормотал Рэсэн и достал из холодильника последнюю банку. Опустошил залпом, смял и бросил в кучу. Теперь он может идти. Пивная неделя закончена.



Утром следующего дня, войдя в Собачью библиотеку, Рэсэн не обнаружил на месте косоглазой библиотекарши. На ее столе лежал листок: “В отпуске”. Судя по тому, что все куклы и канцелярские принадлежности находились на своих местах, косоглазая на самом деле ушла в отпуск. Разве в этом заведении библиотекарю полагается отпуск? Рэсэн удивленно качнул головой. Впрочем, может, и полагается, но прежние работники так быстро увольнялись, что и в отпуске не успевали побывать.

Пройдя через библиотеку, Рэсэн направился в кабинет Енота. Старик сидел за столом. И, как всегда, читал. Рэсэн положил перед ним взрывное устройство:

– Это находилось в моем унитазе. Изготовлено в Бельгии, кустарная работа.

Енот внимательно рассмотрел предмет через очки с массивными линзами.

– Как ты думаешь, чьих рук дело?

– И предположить не могу. А у вас есть догадки?

– Даже слишком много. Ведь ты жил так, что если бы не нашлось причин для твоей смерти, то, наоборот, было бы странно, – сказал Енот тоном, словно речь шла о постороннем.

Рэсэн ненавидел это его нарочитое безразличие. Он ведь не просит пощадить его, не говорит, что не заслужил смерти, не жалуется на несправедливость. Он просто хочет знать, кто может стоять за этим.

– Вы знаете планировщиков, использующих такие устройства? – Тон был яростный.

Выражение лица у Енота едва уловимо изменилось. Старик точно что-то знал, а кроме того, был явно заинтригован.

– Планировщики не подкладывают бомбы в унитаз. Они не из тех, кто любит пошутить.

– Тогда это просто предупреждение?

– Предупреждение такому, как ты? – вопросил Енот, недобро глянув на Рэсэна.

Рэсэн промолчал. Да и нечего было ему сказать. Старик достал сигареты, закурил и выпустил длинную струю дыма. Затем уткнулся в энциклопедический словарь и забормотал себе под нос. Весьма странное для него поведение.

Рэсэн остолбенело смотрел, как Енот читает вслух. В чем цель этого бессмысленного чтения? Рэсэну хотелось узнать это все последние двадцать семь лет. Старого Енота ничто не интересовало на этом свете. Политика, власть, деньги, женщины, семья, дети – все это волновало его куда меньше, чем пятнышко плесени на книжной обложке. Для Енота реальный мир был вымыслом. По-настоящему его увлекали только вопросы, которые ставили книги, – как внутри себя, так и снаружи. Внутри книги главный герой пересекал дикую ледяную Сибирь, а за пределами книги влажная жара, начавшаяся с приходом сезона дождей, коробила переплеты и обложки. И последнее пробуждало в Еноте беспокойство. Но почему же тогда он сорок лет возглавляет контору убийц? Это казалось нелепым. Ему куда больше подошла бы букинистическая лавка.

Рэсэн взял коробочку от взрывного устройства и двинулся к выходу.

– Иди к Хану, – сказал вдруг Енот. – Если хочешь жить.

– Даже если это не Хан велел сделать?

– Неважно, кто велел. Твоя жизнь зависит от разговора с Ханом.

– Так просто?

– Так просто.

И Старый Енот снова уткнулся в словарь. Рэсэн долго смотрел на него – старик словно съежился с последней их встречи, – а потом вышел и плотно прикрыл за собой дверь.

Артель мясников

Грязное, вонючее, жалкое и гнусное место. Это Пхучжу, Артель мясников.

Средоточие страдания, печали, апатии, бессилия и досады от невозможности покинуть это место – так гниют поздней осенью опавшие листья, собранные в кучу. Конечный пункт для тех, кто опускался на дно жизни. Фальшивомонетчики, отмыватели денег, убийцы на час, разжалованные врачи, ростовщики, контрабандисты, сутенеры, страховщики-мошенники, пушеры, торговцы человеческими органами и оружием, чистильщики, киллеры, решалы, воры, скупщики краденого, шулеры, продажные сыщики, доносчики и предатели – все они крутят тут дела через брокеров. Тяжело дыша, как возбужденные кобели летним днем, рыщут они повсюду, вынюхивая, чем поживиться. Это дом для самых падших, но все еще барахтающихся ради последней в их жизни ставки; прямо так и хочется ласково спросить их: “Хэй, может, суицид будет получше, чем такая жизнь?” Вот что такое Артель мясников.

Поскольку Пхучжу есть дистиллированный продукт капитализма и рыночной экономики, обладатель толстого кошелька здесь может купить все, что пожелает. В Артели мясников нет товара, хождение которого ограничивалось бы законом, справедливостью или моралью. Если товар надлежащего качества не выставлен на продажу, то какой это капитализм. А потому все, что запрещено к продаже законом, справедливостью или моралью, утекает в Пхучжу. Здесь можно купить что угодно: глазное яблоко, почки, легкие, печень и прочие органы; самодельные взрывные устройства и отравляющие вещества; женщин из Юго-Восточной Азии и Северной Европы; дешевые наркотики из Мьянмы или Афганистана; оружие, украденное с военной базы США. Если повезет, то раздобудете и дорогое оборудование или оружие, которое бывшие сотрудники КГБ сбыли русской мафии по бросовым ценам. В этом подполье продаются и месть, и радость, и полное разорение, и новая жизнь через возрождение или воскресение. Не больше пятисот долларов стоит нелегал из Вьетнама, который по заказу убьет кого ему укажут. Здесь можно купить труп или даже живого человека, готового умереть за клиента, если тому надо инсценировать свою смерть, чтобы отказаться от незадавшейся жизни и начать все заново. В “прачечной” отмоют сокрытое имущество и даже грязное прошлое. Конченый злодей, которому полагается гнить в тюрьме следующие пятнадцать лет, обзаведется здесь новой внешностью у местных эскулапов, лишенных лицензии, выторгует у специалиста по подделкам фальшивое имя, вымышленную биографию и начнет новую жизнь, спокойно и уверенно вышагивая по центру Сеула. В Артель мясников нередко обращаются женщины, желающие избавиться от мужа в автокатастрофе, получить страховку и жить себе дальше припеваючи. Случается, обращаются сюда и чудовища. Один так называемый папочка продал все свои органы, которые только можно было продать, спустил все в карты, а затем приволок к торговцам человеческим мясом десятилетнюю дочь, чтобы оценить. Вот что такое Артель мясников.

Чего в Пхучжу нельзя купить или продать, так это чувства – они здесь не представляют никакой ценности. Доброжелательность, сопереживание, честь остаются тут без внимания; вера, любовь, дружба, искренность никого не интересуют. В Артели мясников не берут в залог чувство долга, моральные обязательства и подобную ерунду. Да что там – тут и мысли не допускают, что такое вообще существует.

В Пхучжу обитают отчаявшиеся всех мастей. Здесь крах чьей-то жизни – обыденность. И слез здесь проливается больше, чем где-либо еще, однако до плачущего никому нет дела. Какой резон тратить силы на сочувствие, которое никому не нужно?

Невежды кричат: “Почему всех этих преступников не схватят и не кинут в тюрьму?” Но эта наивность вызывает только смех. Потому что члены Артели мясников никогда не окажутся в тюрьме. Потому что мир Пхучжу не уместится ни в какие тюремные камеры, а тюрьма – это лишь вариация Артели мясников. Как в пустыне после сильных ливней в сухое русло стекаются маленькие ручейки и образуют бурный поток, так и Артель мясников беспрестанно пополняется новым мясом. Этот мир сродни раковой опухоли, клетки которой делятся быстрее, чем отмирают. Поэтому наиболее мудрые прокуроры и следователи из угро используют Артель мясников в своих целях. Они хорошо понимают, что им нужны золотые яйца, а не курица, несущая эти яйца. Ведь если прибить курицу, то и яиц больше не будет, а если уничтожить Пхучжу, то им придется затянуть пояса. И Артель мясников нельзя уничтожить, ибо она слишком важна.



– Он ведь правда заслуживает смерти? – спросила Минари Пака женщина за пятьдесят лет с химической завивкой.

Она смотрела так умоляюще, что трудно было не согласиться. Минари Пак, со скукой поглядывая на синяки, еще темневшие на лице клиентки, постарался быть поубедительнее:

– Ну да. Заслуживает. Тысячу смертей заслуживает. Так что решайтесь скорее. Уберем его, и у вас появится возможность исправить судьбу!

– Соглашайся, сестра. Давай смелее, не бойся. Все произойдет быстро и без проблем, – подхватила сидевшая рядом вторая женщина, подсадная утка.

– Этот мерзавец украл мою жизнь! До последней крошки! – выкрикнула женщина, словно вспомнив героиню из любимого телесериала.

Она разрыдалась, слезы орошали руку, стиснувшую скомканный носовой платок. Лицо ее выражало искреннюю обиду и горечь. Толстые предплечья, тяжелые от работы, кожа, огрубевшая от солнца… Костюм в горошек, бывший в моде около тридцати лет назад, настолько не соответствовал офису брокера, где принимались заказы на убийство, что с трудом верилось, что она и в самом деле желает убить мужа. Она все всхлипывала, и Минари Пак обратил к подсадной утке страдальческое лицо, показывая, что больше не в силах терпеть, что еще немного – и он спятит. Подсадная утка зыркнула на него, предупреждая, чтобы молчал, иначе испортит дело, и принялась похлопывать клиентку по спине, приговаривая:

– Сестра, все хорошо. Ты поплачь, легче станет. Этому господину можно довериться.

Рэсэн в сторонке читал газету. При этих словах он не сдержал ухмылки. Довериться этому “господину”? Однако женщина с химической завивкой, похоже, и в самом деле испытывала доверие, потому что зарыдала еще громче, еще отчаяннее. Минари Омежник Пак, измученный всей этой тягомотиной, которая еще непонятно во что выльется, сунул в рот сигарету. Он с трудом сдерживался, чтобы не заорать.

Рэсэн отложил газету и посмотрел на людей, что сидели в офисе за журнальным столиком. Уж очень смешно выглядели Минари Пак и подсадная утка, изнывающие от рыданий клиентки. Пак, выпуская клубы дыма, косился на пакет в ее ногах. Внутри наверняка пачки денег – залог. Если учесть масштаб предпринимательской деятельности Минари Пака, от заказов на убийство он получал наибольшую выгоду. К тому же работа эта не такая уж и сложная. Вся тяжесть ложилась на плечи подсадной утки, несколько месяцев обрабатывавшей женщину с химической завивкой и приложившей тьму усилий, чтобы затащить ее в офис к брокеру смерти. Помощница Минари находила объект – как правило, забитую несчастную замужнюю женщину, – затем выясняла все про нее, после чего осторожно втиралась в доверие, стараясь расположить бедняжку к себе. Уловив момент, она потихоньку начинала склонять жертву к действию: “Зачем тебе так жить?”, “Зачем терпеть обиду?”, “Ведь сколько угодно есть возможностей жить иначе”. Наверняка она часто использует и выражение “Говорят, в жизни каждого человека есть свой крутой поворот, который откроет неожиданный путь к выходу из трудной ситуации”. Конечно, над этими напыщенными сентенциями можно только посмеяться. Как бы крут ни был поворот, уж он точно не выведет тебя в новую жизнь. Проблемы возникают обычно не с бухты-барахты, они слишком долго копятся, чтобы один поворот разрешил их разом.

Женщина все плакала, не замечая нетерпения Минари Пака. Интересно, почему она плачет? Может, когда дело дошло до убийства, вдруг пожалела мужа? Или жалеет саму себя и досадует, что вкалывала всю жизнь, добытые потом и кровью деньги отдавала мужу, а взамен только и получала, что тумаки? Или в последний момент проснулась совесть? Но ведь она даже деньги собрала и принесла.

Нет, плакала она, чтобы доказать Минари Паку, что ее обида на мужа справедливая, что сама она чистая и слабая, белая космея, что колышется на ветру, и ей всего-то и надо выговориться, поведать, почему муж заслуживает смерти. Однако Минари Паку плевать на сантименты. Ему не нужны ни доказательства, ни откровения. Он деловой человек, и его бизнес – торговля убийствами. За деньги он выполнит какой угодно заказ. Результат не зависит от того, насколько сильное сочувствие вызывает эта женщина, насколько виноват муж. И от слез ее результат тоже не зависит. Если завтра ее муж принесет Минари Паку пакет с еще большей суммой, то он глазом не моргнет и добросовестно расправится с этой заказчицей.

Женщина с химической завивкой вытерла слезы носовым платком и подняла голову.

– А может, – заговорила она, – попробуем просто убедить его? Убивать – это все-таки слишком…

Лицо Минари Пака, потрясенного этакой наивностью, перекосилось. Он с грохотом перевернул бы журнальный столик, будь его воля. Но приходилось сдерживаться, он не мог упустить почти полученный заказ. Пытаясь взять себя в руки, он задышал глубже.

– Просто убедить? Послушайте, ну что вы такое говорите? Сколько вас нужно еще бить, чтобы до вас дошло? Если мужчина однажды поднял руку, его уже не исправишь. Я вам это точно говорю. Мы навели справки и выяснили, что он ни в чем себе не отказывает: и на скачках играет, и дорогой алкоголь покупает, и девиц пользует. Пусть этот человек хоть пятьсот раз переродится – он все равно не изменится. Сейчас вы еще молоды, поэтому кости у вас пока крепкие, побои смогли выдержать, но когда вы станете постарше и заболеете… это, как его там… ах да, остеопороз… когда заболеете остеопорозом, что будете делать? Представьте: вас избивают, а кости такие хрупкие. И никакие пластыри уже не помогут, понимаете? Не помогут пластыри и йод, говорю вам.

Внезапно Минари Пак поймал злой взгляд подсадной утки и умолк. А та ласково взяла женщину с химической завивкой за руки:

– Сестра, ты пойми. Сейчас уже нет смысла убеждать его. Он что, деньги припрятал? Или его собираются уволить с щедрым пособием? Разговоры не помогут тебе получить деньги или изменить его. Ты о себе подумай. Ну как ты живешь сейчас? Сплошные страдания, и физические, и психологические. Так продолжаться не может. Если ничего не делать, то тебя ждут одни мучения до самой смерти. Надо принять решение, смелое решение. У тебя есть две страховки. Так что же мешает тебе нормально прожить оставшуюся жизнь? Ты затаишься как мышка, а все сделает вот этот господин.

– Она права, – поддержал Минари Пак. – Соглашайтесь. Хватит с вас страданий.

Женщина с химической завивкой опустила голову и снова заплакала. Подсадная утка погладила ее по спине. Тихий сдавленный плач несчастной постепенно переходил в рыдания. Она стучала по груди кулаком, причитая, а затем и вовсе принялась разрывать на себе одежду. Минари Пак протяжно зевнул и закрыл ладонями лицо. Ему осточертело валандаться с несговорчивой дурой, хотелось поскорее покончить с этим делом. Подсадная утка подала ему знак. Минари встал и подошел к Рэсэну.

– Да уж… Вот что приходится терпеть, чтобы концы с концами сводить… – сказал он одними губами.

Женщина с химической завивкой внезапно вскочила:

– Дорогая, я поняла, что не смогу, все-таки не смогу. Не могу, по-человечески не могу решиться на такое! – прогундосила она, подхватила пакет, несколько раз поклонилась Минари Паку и, бормоча “извините, ради всего святого, извините”, выбежала из комнаты.

Подсадная утка кинулась следом. Минари Пак невидяще посмотрел на дверь, за которой скрылись женщины.

– Ты… ты только глянь, эта проклятая тупица и вправду ушла!

Он перевел на Рэсэна округлившиеся в изумлении глаза.

Рэсэн ухмыльнулся и уставился в газету.

– Если она хотела вот так взять и уйти, какого хрена тогда два часа разливалась, как она жила с мужем? У нас что, консультация по проблемам семейного насилия? Ну скажи, откуда такие берутся? “По-человечески”! Она что, одна тут человек? У каждого свои трудности в жизни. Не только у нее! И кому она это сказала? Вот же мать твою! Да кто она такая, чтобы из-за нее я жаловался на жизнь?

И Минари Пак со злостью пнул мусорную корзину. Потом упал на диван и закурил. Когда он докурил, зазвонил телефон. Это была подсадная утка.

– Слушай, деревянная башка, ты говорила, что все на мази, осталось только дождаться ее подписи. Но вышло-то совсем не так, облажалась ты. Лучше не могла сделать свою работу? Что? О чем еще думать? Что ты имеешь в виду? Еще надо время? Что-что? Причина в высокой цене? Твою мать! Дура она! А верещала, мол, по-человечески не может. И что, эта захухря согласится, если сбавим цену? Сколько-сколько? Слушай, мы что, горох здесь жарим? Эта костоебина пиздоглазая думает, убивать людей – это игра? Ладно, предупреди, чтоб лишнего не болтала. Скажи, если начнет языком молоть, крышка ей. Припугни как следует.

Минари Пак положил трубку. В конторе наступила тишина. Пак снова закурил, косясь на Рэсэна, не зная, чего от него ждать. Свернув газету, Рэсэн отложил ее и посмотрел на Пака. Тот примял сигарету в пепельнице и встал.

– Видел? Хотел провернуть дело, да не тут-то было. А что привело в мой убогий офис нашего глубокоуважаемого господина Рэсэна? – преувеличенно вежливо осведомился Минари Пак.

– Когда днями и ночами торчишь в библиотеке, теряешь ощущение реальности… Вот и захотелось посмотреть, чем люди живут, проветриться и получить от вас совет, как мне дальше жить, – сказал Рэсэн, улыбаясь.

Лицо Минари Пака скривилось.

– Да ладно тебе! Какой совет может дать такой человек, как я? Я же еле концы с концами свожу, а ты молодой да удачливый… Да и вообще, сегодня я занят. Срочных дел по горло, другая встреча скоро. И Минари Пак взглянул на часы.

– А, вы торопитесь… – сказал Рэсэн. – Ну тогда, если позволите, несколько коротких вопросов.

– Хотелось бы, чтобы я сумел ответить… – неуверенно проговорил Минари.

– Скажите, вы проводили собрание?

– Какое собрание? Собрание жильцов дома или что-то в этом роде? – пошутил Минари Пак, но смущения скрыть не сумел.

Рэсэн пристально смотрел на него.

– Я слышал, что в последнее время подрядчики зачастили с собраниями. На которых всегда бывает Хан и никогда – Старый Енот. Вот я и интересуюсь: может, вы там приняли какое-то важное решение?

– Да не было ничего такого. И собрания же проводятся в библиотеке.

– И больше нигде? – Рэсэн продолжал сверлить Пака взглядом.

– Может, и созывали собрание, но откуда это знать такому маленькому человеку, как я? У меня мелкий бизнес с замужними женщинами, тяну из них жилы. Ты же сам видел, да? И зачем Хану звать подобных мне? Он с нами вообще через губу разговаривает. Мы лишь…

Рэсэн вытащил нож и положил на стол. Минари Пак замолчал.

– Это нож Чу. Я прежде не понимал, зачем ему кухонный нож. Но когда опробовал его в деле, понял. Это классный нож.

Минари Пак посмотрел на “Хенкель” и побледнел. Рукоятка ножа по-прежнему была обмотана носовым платком Чу. Глаза у Минари Пака забегали. Блефует или собирается пустить нож в ход? Рэсэн буквально услышал, как этот вопрос прозвучал в голове Пака.

– Эй, но ты же совсем не такой. – Минари Пак выдавил улыбку.

– А какой я?

Рэсэн попытался поймать его взгляд, но Пак уклонился.

– Да все знают, что Хан точит зуб на Старого Енота, так ведь это не вчера началось.

– А поконкретнее?

– Ну говорю же, не станет Хан докладывать о своих планах такому ничтожному человечку, как я. Это же невозможно.

– Вы нравитесь Хану, дядюшка, вы ведь даже тухлятину проглотите, если сунуть ее вам в рот.

На лице Минари Пака заходили желваки, он стиснул зубы. Рэсэну определенно удалось задеть его самолюбие. Он взял еще одну сигарету. Когда подносил ее ко рту, пальцы слегка подрагивали.

– Тебя Старый Енот послал? Велел потрясти Минари Пака, потому что из всех подрядчиков Пхучжу я самый верный пес Хана? – спросил Пак, замерев с зажигалкой в руке. Лицо его выражало обиду.

Рэсэн молчал, бесстрастно глядя на него.

– Он обидел меня. Сильно обидел. Передай господину, что я от него такого не ожидал. Жестоко с его стороны. Не верится, что он держит меня за такого человека. Минари Пак не из тех. Неужто я похож на того, кто способен на такую подлость?

Минари Пак исподтишка наблюдал, какое впечатление произведут его слова на Рэсэна. Не обнаружив ничего примечательного, продолжил:

– По правде говоря, недовольных тут много. Который уж год Библиотека не дает нам заказов? Ладно, Старому Еноту нравится жить отшельником, нрав у него особый… Может, он питается травой и запивает росой, не знаю, но мы-то другие, мы обычные люди. Даже когда работы нет, каждый месяц хоть что-то я должен положить в карман моим парням, да и полицейским надо смазать рот медком, чтоб не кусались. А комиссионные, взносы, плата за посредничество – вынь да положь… И что после этого остается? Даже на самую дешевую лапшу, и то не хватает. Говорю, дошло до того, что я буду не то что тухлятину, дерьмо жрать. А Старый Енот все еще крепко держится за свой бизнес. Заказчики у него есть, вот только нам ничего не перепадает. Разве не так?

И Минари Пак состроил просительную физиономию, будто ждал поддержки от Рэсэна. Однако лицо того осталось бесстрастным.

– Вот ежели бы он в эти тяжкие времена поделился с нами хоть парой подрядов, то как бы уж мы порадовались. Но он, наш старейшина, молчит, упрямствует. И как в таком случае не расти недовольству? Оно и растет. Люди, как соберутся, давай поносить Старого Енота. Ничего другого им не надо, лишь бы его поругать. Однако я всегда его защищал. Говорил людям: “Пусть вам сейчас трудно, но нельзя держать зла на нашего старейшину. Вы должны помнить, как хорошо жилось благодаря ему. У каждого случаются плохие времена, но если бывает тяжко, то бывает и легко. Так что давайте подождем немного”. Правда, ты можешь расспросить народ. Только я, честное слово, только я один из всех защищаю Старого Енота. Ну а если говорить конкретно, кто из наших в эти праздники навестил господина с подарками? Никто же, правда? Никто, кроме меня. А я преподнес ему дорогой подарок – анчоусы из бамбуковой запруды. Купил в магазине, что торгует самыми роскошными морскими деликатесами на всем побережье Корейского пролива.

Минари Пак, похоже, наконец-то немного успокоился и закурил сигарету, которую все это время держал в руке.

– Спрошу еще раз: Хан назначил дату?

Минари Пак, затянувшись и не успев выпустить дым, в полной растерянности уставился на Рэсэна.

– О небо! Почему ты не веришь мне, когда я говорю совершенную правду? Пусть я живу обманом, тяну жилы из замужних баб, но это не значит, что я могу предать старейшину. Клянусь!

Минари Пак расстроенно покачал головой. Казалось, он просто в толк взять не мог, почему ему не верят. Рэсэн еле заметно улыбнулся и дважды стукнул по рукоятке ножа. Пак уставился на пальцы Рэсэна.

– Вы хотите, чтобы вас прямо сегодня отвезли к Мохнатому?

– Я Минари Пак! Уважаемый член Артели мясников. Я тридцать лет тут тружусь! Чего только я не испытал в своей жизни! А ты явился с кухонным ножичком и грозишь мне? Да это просто смешно. Слушай, малыш Рэсэн, за кого ты меня принимаешь? Я Минари Пак. Ты не забыл? – Голос его прозвучал неожиданно твердо.

Когда Пак подрагивающей рукой поднес сигарету ко рту, Рэсэн взял нож со стола. Спокойным и быстрым движением полоснул по пальцам Минари Пака, державшим сигарету. Указательный и средний пальцы с зажатой меж ними сигаретой со стуком упали на стол. Пак изумленно посмотрел на свою правую руку, оставшуюся без двух пальцев, затем перевел взгляд на стол. Два кровоточащих пальца и тлеющая сигарета рядом смотрелись необычно. Рэсэн чуть повел головой, Минари Пак дернулся и попятился. Рэсэн положил нож на стол.

– В последний раз спрашиваю: Хан назначил дату?

В ужасе Минари Пак смотрел на руку, из которой, пульсируя, выплескивалась кровь, пачкая ему рубашку, потом перевел взгляд на Рэсэна. Тот взял еще дымящую сигарету, валявшуюся рядом с отсеченными пальцами, потушил ее в пепельнице и повернул голову, намекая, что ждет ответа.

– Будь ты проклят, сука сраная! Пальцы-то зачем надо было кромсать, гнидский ты херун! Махоня шелудивый! Можно было просто спросить. Зачем ты отрезал мне пальцы?! – Минари Пак почти визжал.

Рэсэн с тем же безразличным выражением на лице снова взял нож.

– Хан задумал нечто грандиозное. Это все, что я знаю. Я не вру, – протараторил Минари Пак.

Рэсэн положил нож и постучал по рукоятке.

– Что он задумал?

– Я точно не знаю. Кажется, это связано с властями. Ведь скоро президентские выборы.

Рэсэн слегка нахмурился. Звучало слишком неопределенно.

– Я просто… выполнял мелкие поручения Хана. И не я один. Все мы выполняли. Я не знаю, какое отношение эти дела имеют к Библиотеке, не знаю, направлены они против Старого Енота или нет. Правда не знаю. Мы просто устранили несколько стариков, которые и так подохли бы, даже если бы их никто не трогал.

Минари Пак выпалил это, ухватясь левой рукой за правую, с мукой на лице.

– Я тоже в списке? – спросил Рэсэн.

– Да откуда мне знать! – заорал Пак. – Рэсэн, дорогой, ты подумай. Неужели Хан будет сообщать такое мелким жопошникам навроде меня?!

И Минари Пак заскулил, взглядом умоляя Рэсэна закончить допрос.

Рэсэн немного подумал и поднял нож. Пак попятился к стене. Рэсэн выдернул несколько салфеток из коробки, стоявшей на столе, протер лезвие от крови, вложил нож в кожаные ножны, а ножны убрал во внутренний карман пиджака. Пак, наблюдавший за Рэсэном, решился снять висевшее на крючке полотенце, чтобы обмотать руку. Затем протянул целую руку к пальцам на столе, но вдруг замер, увидев лицо Рэсэна. Тот собрался что-то сказать, но промолчал и вышел из конторы. За спиной раздались вопли Минари Пака:

– О небо, да что это такое! Что за несчастье! За что мне такие страдания!

Рэсэн спустился до середины деревянной лестницы, когда увидел женщину с химической завивкой. Вместе с подсадной уткой они поднимались навстречу. Заметив Рэсэна, женщина с химической завивкой поспешно закрыла лицо руками и повернула назад. Подсадная утка с раздражением наблюдала, как клиентка бежит по ступенькам вниз.

– Вы только гляньте на нее. Ведь последняя паскуда, клейма ставить негде, а корчит из себя наивную поблядушку. – Она посмотрела на Рэсэна: – А вы что так рано уходите? Посидели бы еще, поболтали бы о жизни.

– Я уже вдоволь наговорился, – ответил Рэсэн с улыбкой.

– Я как-нибудь хотела бы вместе с вами поработать. – Подсадная утка кокетливо потупила глаза. – Думаю, у нас с вами неплохо бы получилось.

Рэсэн кивнул. Подсадная утка раздраженно оглянулась:

– И куда эта проклятая баба подевалась?

Рэсэн вышел на улицу. Женщина с химической завивкой стояла, уткнув лицо в стену. Крупный синяк на скуле, ссадины и кровоподтеки на шее при дневном свете сразу бросались в глаза. Такие следы остаются после того, как человека душат, за шиворот волокут по земле, швыряют. Рэсэн достал сигареты и закурил. Услышав щелчок зажигалки, женщина осторожно повернула лицо к Рэсэну. Он улыбнулся ей, выпустил дым и сказал:

– Любезная тетушка, вашего мужа не исправить. Подумайте о себе.

Когда Рэсэн вернулся в библиотеку, стойка библиотекарши так и пустовала. Листок с извещением о том, что она в отпуске, пропал. Корзинка с вязанием, нитки и крючки, косметика, набор лаков для ногтей разных цветов, симпатичный миниатюрный туалетный столик – все исчезло. Микки-Маус, Винни-Пух, Панда, японский Кот счастья – ничего не осталось. На столе одиноко стоял только пластиковый мини-комод с наклеенными на ящиках стикерами, где было написано “степлер”, “нож”, “ножницы”, “рулетка” и прочее. Рэсэн вдруг безотчетно погладил стол, за которым сидела библиотекарша.

С бельэтажа доносился стук – это падали на пол книги. Рэсэн поднялся. Старый Енот стоял на лесенке. Он вытирал пыль с полок и бросал вниз книги, от которых собирался избавиться. Рэсэн давно не видел, чтобы Енот сам прибирался в библиотеке, в детстве же ему часто доводилось наблюдать, как Енот наводит порядок. Прихрамывая, тот ковылял по библиотеке с ведром и тряпкой, карабкался на стремянку и влажной тряпкой доставал до самых верхних полок, протирал все углы. Он сметал пыль с книг и отбирал некоторые, чтобы переместить на другие стеллажи. Сейчас едва заметная радость оживляла его лицо, обычно не выражавшее никаких чувств. Может, прибираясь среди книг, он ощущал себя мальчиком, который шестьдесят лет назад начал работать здесь библиотекарем.

Рэсэн подобрал валявшиеся на полу книги, сложил в тележку. Старый Енот с верхотуры покосился на него.

– Вы их выбрасываете? – спросил Рэсэн.

– Не выдержали испытания временем, – буркнул старик.

В проходе между стеллажами там и тут громоздились горки из книг, приговоренных к уничтожению. Рэсэн отметил, что раньше книги в таком количестве за один раз не выбрасывались. Стеллажи, когда-то плотно забитые, выглядели как челюсти, из которых местами выпали зубы.

Когда Рэсэн сложил в тележку все книги, валявшиеся на полу, Старый Енот спустился со стремянки. С закатанными до локтя рукавами, с ведром воды и тряпкой он выглядел бодрее и здоровее обычного. Ведро с грязной водой в левой руке еще сильнее кренило набок его тело, и без того перекошенное, – казалось, старик вот-вот упадет. Рэсэн протянул руку, и Енот безропотно отдал ему ведро.