Джордж ніколи не думав, що стане тим, хто захоплює заручників. Але сьогодні вранці він прийшов озброєним і зневіреним в центр, де роблять аборти. Саме тут, як він гадав, його юній доньці зробили страшну операцію, позбавили іскри нового життя, і тепер вони відповідатимуть за все.
Поліцейський детектив Г’ю Макелрой не вперше вів переговори з озброєним злочинцем. Цього разу він розумів: той, хто відкрив вогонь у клініці, не маніяк-убивця, а лише зневірений батько. Але раптово Г’ю бачить в телефоні повідомлення від своєї дочки. І серце досвідченого поліцейського завмирає... Цього ранку долі незнайомих людей химерно переплітаються, і тепер їхні життя цілком залежать одне від одного.
Пиколт Д.
П32 Искра надежды : роман / Джоди Пиколт ; пер. с англ. И. Паненко.— Харьков : Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», 2019. — 352 с.
ISBN 978-617-12-5421-3
ISBN 978-1-9848-1731-0 (англ.)
Джордж никогда не думал, что станет тем, кто захватывает заложников. Но сегодня утром он пришел в центр, где проводят аборты, вооруженным и отчаявшимся. Именно здесь, по его мнению, его юной дочери сделали страшную операцию, лишили искры новой жизни, и теперь они ответят за все.
Полицейский детектив Хью Макэлрой не впервые вел переговоры с вооруженным преступником. На этот раз он понимал: тот, кто открыл огонь в клинике, не маньяк-убийца, а лишь отчаявшийся отец. Но внезапно Хью видит в телефоне сообщение от своей дочери. И сердце опытного полицейского замирает… Этим утром судьбы незнакомых людей причудливо переплетаются, и теперь их жизни полностью зависят друг от друга.
УДК 821.111(73)
Публикуется при содействии “Ballantine Books”, an imprint of “Random House”, a division of “Penguin Random House LLC”
Переведено по изданию:
Picoult J. A Spark Of Light : A novel / Jodi Picoult. — New York : Ballantine Books, 2018. — 384 p.
Перевод с английского Инны Паненко
Дизайнер обложки Алина Белякова
Сюжет романа — художественный вымысел. Имена, персонажи, места действия и события являются плодом авторского воображения. Любые совпадения с реальными людьми, событиями или локациями совершенно случайны.
Посвящается Дженнифер Герши и Сьюзан Коркоран.
Если повезет, обретете коллег, которых полюбите.
Если повезет вдвойне — они станут вам сестрами.
С любовью…
Вопрос не в том, готовы ли мы идти на крайние меры, вопрос лишь в том, какого рода будут эти меры — будут ли они крайними из ненависти или ради любви? Преподобный доктор Мартин Лютер Кинг-младший
Пять часов пополудни
Приземистое здание Центра расположилось на углу улиц Джунипер и Монфор, за железными коваными воротами, подобно старому бульдогу, привыкшему охранять свою территорию.
Когда-то таких центров в Миссисипи было множество — скромных, безликих зданий, где оказывались услуги населению. Потом появились ограничения, целью которых могло быть только закрытие подобных центров: к примеру, даже в самых узких местах коридора должны свободно разъехаться две каталки. Клинику, которая не отвечала этим требованиям, приходилось закрывать или тратить тысячи долларов на переоборудование. Врачей заставили получать разрешение на медицинскую практику в местных больницах — хотя многие из них были из других штатов и не могли этим разрешением воспользоваться, — в противном случае медицинские учреждения, где они принимали пациентов, тоже оказывались под угрозой закрытия. На окнах клиник повсеместно стали забиваться ставни, на дверях появлялись доски крест-накрест…
Сейчас Центр походил на единорога — небольшое прямоугольное здание, выкрашенное в яркий оранжевый цвет. Словно маяк для тех, кто проехал сотни километров, чтобы его отыскать. Цвет безопасности, цвет предупреждения. Центр словно сообщал: «Я здесь, если я вам нужен». «Делайте со мной, что хотите, — убеждал он. — Я никуда не денусь».
Центр стойко сносил нападки и оскорбления политиков и протестующих. Он зализал свои раны и оправился. Когда-то его называли «Центром репродукции и женского здоровья», но некоторые люди надеялись, что, если не называть вещь своим именем, она перестанет существовать, поэтому название пережило ампутацию, подобно раненой конечности: поначалу его стали называть «Центром для женщин», а потом — просто «Центром».
И тем не менее Центр выжил. Это название подходило ему как нельзя лучше. Центр стоял, как скала, средь моря идеологических штормов. Он сиял, как солнце, для женщин, у которых не осталось времени, не осталось выбора. Им просто необходим был маяк, на свет которого можно плыть.
И подобно всему, что светит так ярко, Центр обладал магическим притяжением. Оказавшиеся в беде считали его путеводной звездой своих странствий. Но и те, кто его презирал, не могли отвести свой взгляд от него.
Сегодня, подумала Рен Макэлрой, не слишком удачный день для смерти. Она знала, что многие пятнадцатилетние девчонки идеализируют смерть от неразделенной любви, но в прошлом году Рен прочла «Ромео и Джульетту», в восьмом классе на уроках английской литературы, и не увидела ничего привлекательного в том, чтобы очнуться в склепе, рядом со своим возлюбленным, и воткнуть его кинжал себе в грудь.
А «Сумерки»[1] — просто мрак! Она слушала, как учителя рассказывают о героях, чья трагическая гибель сделала их бессмертными. Когда Рен было шесть лет, ее бабушка заснула и не проснулась. Окружающие постоянно повторяли, что умереть во сне — Божье благословение, но когда девочка смотрела на свою бабулю, лежащую в открытом гробу, на ее восковое лицо, она никак не могла понять, что же в этом хорошего. А что, если бабушка, ложась спать, думала: «Утром я полью орхидею. Дочитаю книгу, позвоню сыну»? Столько всего осталось незаконченного. Нет, как ни крути, ничего хорошего в смерти нет.
Еще два часа назад единственным мертвым человеком, которого видела Рен в своей жизни, была ее бабушка. А теперь она не просто увидела мертвого человека, но поняла, что такое смерть. Казалось, еще секунду назад Оливия была здесь, пристально смотрела на Рен — как будто могла удержаться в этом мире, если глаза будут оставаться открытыми, — как вдруг, в одно мгновение, эти глаза перестали быть бездонными колодцами, превратившись в безжизненные зеркала, в которых отражался только ужас Рен.
Она не хотела смотреть на Оливию, но все равно продолжала смотреть. Мертвая женщина лежала, как будто спала, положив под голову диванную подушку. Рубашка Оливии вся пропиталась кровью и задралась сбоку, обнажив бедро и ребра. Сверху тело было белым, ниже — лавандового цвета, а в том месте, где спина прилегала к полу, виднелась тонкая темно-фиолетовая полоска — видимо, из-за того, что кровь целых два часа собиралась в этом месте.
На секунду Рен показалось, что ее сейчас вырвет. Умирать, как Оливия, она не хотела. После всего происшедшего Рен казалась самой себе ужасным человеком.
Конечно, вряд ли так случится, но, если бы Рен пришлось выбирать, она предпочла бы умереть в черной дыре. В одну секунду, грандиозно! Ее буквально разорвало бы на атомы, она превратилась бы в звездную пыль…
Эти знания Рен дал отец. Он купил ей телескоп, когда ей было всего пять лет. Именно ради папы девочка в детстве хотела стать космонавтом, а потом астрофизиком — когда узнала, кто это. Сам отец, будучи ребенком, мечтал командовать космическим кораблем, исследующим каждый уголок вселенной. Но в юные годы от него забеременела подружка. И вместо того, чтобы идти учиться дальше, он женился на маме Рен и стал полицейским, а потом детективом в полиции. Так что вместо вселенной он стал исследовать каждый уголок Джексона, что в штате Миссисипи. Как-то он признался Рен, что работа в НАСА — это лучшее из того, что так и не случилось в его жизни.
Когда они возвращались домой после похорон бабушки, пошел снег. Рен — девочка из Миссисипи, никогда до этого не видевшая снега, — ужасно испугалась того, что мир вокруг кружится в неистовстве, снявшись с якоря, как корабль.
— Специальный агент Макэлрой, — стал говорить с ней отец, — активировать поворотные двигатели!
Видя, что она не перестает плакать, он стал нажимать все кнопки подряд: кондиционер, мигалки на патрульной машине, круиз-контроль… Они горели синим и красным, как командный пункт в центре управления космическими полетами.
— Специальный агент Макэлрой, подготовить многомерное пространство! — Он включил дальний свет, и снег превратился в туннель быстро летящих звезд, а Рен была настолько поражена, что даже забыла о страхе.
Как жаль, что она не может щелкнуть переключателем и отправиться назад в прошлое…
Как жаль, что она не предупредила отца о своем намерении приехать в эту клинику…
Как жаль, что не дала ему шанса отговорить себя от этой поездки…
Как жаль, что она попросила тетю привезти ее сюда…
Тетя Бекс, должно быть, уже лежит в морге, и тело ее, как и тело Оливии, отливает всеми цветами радуги. И во всем этом виновата она, Рен…
— Ты! — приказал человек с пистолетом.
Его голос вернул Рен к действительности. У него тоже было имя, но она даже думать об этом не хотела. Имя делало его человеком, а он — не человек; он — чудовище. Пока она предавалась размышлениям, человек подошел и, став перед ней, направил на нее пистолет.
— Вставай!
Остальные, как и Рен, затаили дыхание. За последние пару часов они все стали единым организмом. Мысли Рен проникали в головы других женщин, а те кожей источали ее страх.
Бинт на руке мужчины продолжал пропитываться кровью. И эта перевязанная рука была крошечной победой. Только поэтому Рен смогла встать на непослушных ногах.
Не стоило ей приходить в Центр.
Надо было так и оставаться маленькой девочкой.
Потому что теперь она может и не дожить до возраста, в котором взрослеют.
Рен услышала, как щелкнул курок, и закрыла глаза. Перед ними вставало только лицо отца: глаза цвета вылинявших джинсов, нежная улыбка, с которой он смотрел в ночное небо.
Когда Джорджу Годдарду было пять лет, его мать пыталась поджечь отца. Однажды тот заснул на диване. Мама облила грязное белье бензином для заправки зажигалок и вывернула пылающую корзину прямо на него. Здоровяк взревел, стал орать, сбивать пламя своими огромными ручищами. А мама Джорджа, со стаканом воды в руке, стояла поодаль.
— Мейбл! — вопил отец. — Мейбл!
Но мать спокойно допила воду до последней капли, не выплеснув ни одной на пламя. Когда отец выбежал из дома и стал валяться в грязи, как боров, мама повернулась к маленькому Джорджу.
— Пусть это будет ему уроком! — сказала она.
Он не хотел стать таким, как отец, но, поскольку из яблочного семечка может вырасти только яблоня с такими же плодами, хорошего мужа из Джорджа не получилось.
Однажды он это понял и решил стать лучшим из отцов. Ранним утром он отправился в Центр, последнюю клинику в штате Миссисипи, где еще делали аборты.
То, что отобрали у его дочери, ей уже никогда не вернуть. Не важно, осознаёт она это или нет, но он-то осознаёт.
…Он обвел взглядом приемную. Три женщины жались друг к другу на стульях, рядом присела медсестра, проверяя повязку на ноге раненого доктора.
Джордж усмехнулся. Доктор, мать его! То, что делал этот врач, при самом буйном воображении лечением никак не назовешь. Он должен был убить этого негодяя — и убил бы! — если бы ему не помешали, когда он только вошел в клинику и открыл огонь…
Он подумал о своей дочери, сидевшей на одном из этих стульев. Гадал, как она вообще сюда добралась. Приехала на автобусе? Или ее подвез кто-то из друзей либо (об этом он даже думать не хотел!) тот парень, который втянул ее в эти неприятности?
Джордж представлял себя в другой вселенной: как он врывается в дверь с пистолетом, видит дочь, которая, сидя в кресле, листает брошюры о том, как распознать заболевание, передающееся половым путем. Он бы схватил ее за руку и вытащил отсюда!..
Что она о нем подумает теперь, когда он стал убийцей?..
Как он сможет к ней вернуться?..
Как он сможет вернуться…
Точка.
А ведь еще восемь часов назад все это выглядело как священный крестовый поход: зуб за зуб, жизнь за жизнь…
Рана невыносимо пульсировала. Джордж попытался зубами затянуть кусок марли, но повязка все развязывалась и развязывалась. Надо бы стянуть ее потуже, но кто ему здесь поможет?
Последний раз он чувствовал нечто подобное (как будто на него давят стены), когда схватил на руки свою крошечную дочь — красную и орущую, в лихорадке, о которой он даже не догадывался и понятия не имел, как лечить, — и отправился искать помощи. Он гнал свой грузовик, пока бензин не кончился, а было уже начало второго ночи, и он с дочерью на руках пошел пешком — и продолжал идти, пока не набрел на один-единственный дом: внутри горел свет, и дверь была не заперта. Дом был с плоской крышей, ничем не примечательный — Джордж даже не предполагал, что это церковь, пока не шагнул внутрь и не увидел ряды скамей и деревянную статую Иисуса, распятого на кресте. Свет, который он заметил снаружи, оказался светом свечей, мерцавших у алтаря. «Возвращайся», — попросил он вслух жену, которая сейчас уже была на другом конце страны. Быть может, он устал, а может, просто бредил, но совершенно четко услышал ответ: «Я уже с тобой». Шепот раздавался со стороны деревянного Иисуса, из окружающей его темноты.
Вот так просто и безоговорочно Джордж пришел к Богу. Они с дочерью почему-то уснули прямо на полу, на ковре.
Утром его разбудил пастор Майк. Жена пастора ворковала над его малышкой. Здесь стоял стол, который ломился от еды, и комната была удивительно просторной. До этого Джордж был не религиозен. И в тот день он не мог бы сказать, что Иисус вошел в его сердце, — в него вселилась надежда.
Хью Макэлрой, уже несколько часов проводивший с Джорджем переговоры об освобождении заложников, пообещал: его дочь поймет, что отец пытался ее защитить, и, если Джордж согласится сотрудничать, все еще может закончиться хорошо. Даже несмотря на то, что за стенами этого здания, как Джорджу было известно, люди уже нацелили винтовки на дверь и только и ждут, когда он появится.
Джордж ждал, когда это все закончится. Честно ждал. Он был истощен морально и физически и уже не понимал, к чему все идет. По горло сытый женским плачем, он хотел лишь оказаться в той клинике, где снова сможет сидеть рядом со своей дочерью, а она будет смотреть на него с удивлением, как обычно.
Однако стрелок не давал себе обмануться: Хью готов сказать все, что угодно, лишь бы заставить его сдаться полиции. И дело не только в том, что это была его работа, — Хью Макэлрой хотел, чтобы он освободил заложников, по той же самой причине, по которой Джордж их утром захватил: чтобы спасти положение.
И тогда Джордж понял, что будет делать. Он взвел курок.
— Вставай! Ты! — велел он девчонке с каким-то птичьим именем[2], которая и ударила его скальпелем. Вот с ее-то помощью он и преподаст урок Хью Макэлрою.
Главная задача в переговорах об освобождении заложников — не провалить их.
Когда Хью вошел в региональную команду переговорщиков, именно это повторяли все инструкторы. Не стоит еще больше усложнять и без того непростую ситуацию. Не спорь с тем, кто захватил заложников. Не говори ему: «Я все понимаю», ибо, скорее всего, это не так. Общайся с ним так, чтобы успокоить и свести угрозу к минимуму, и пойми, что иногда лучшее общение — вообще не разговаривать: внимательно слушая, добьешься большего, чем болтая.
Среди тех, кто брал заложников, попадались разные типы. У одних голова была затуманена наркотиками, алкоголем или горем. Другие считали, что возложили на себя политическую миссию. Были и те, кто раздувал пламя мщения, пока оно не вспыхивало и не сжигало их заживо. Встречались и социопаты — не испытывавшие чувств, к которым можно было бы апеллировать. И тем не менее иногда именно с ними проще было иметь дело, потому что социопаты прекрасно чувствуют, кто контролирует ситуацию. Если вам удастся убедить одного из них, что вы не уступите главенства, вы, скорее всего, сможете добиться своего. Вы можете сказать: «Мы уже беседуем два (шесть, шестнадцать) часов, и я знаю, что у тебя на уме. Но в этот раз мы поступим иначе. Потому что там, за этими стенами, целая группа спецназовцев, которые полагают, что время вышло, и хотят решить все силой». Социопаты понимают язык силы.
Однако такой подход совершенно неприменим к человеку в состоянии сильнейшей депрессии, готовому покончить с собой и захватить на тот свет остальных.
Установить контакт с тем, кто захватил заложников, необходимо для того, чтобы стать для него единственным источником информации о происходящем. А также для того, чтобы иметь возможность получить от него жизненно важные сведения. С каким именно захватчиком заложников вы имеете дело? Что именно предшествовало такой безвыходной ситуации, что спровоцировало стрельбу, привело в точку невозврата? Можно начать выстраивать отношения с безобидного разговора о спорте, погоде, телевидении — в конечном итоге вы узнаете, что ему нравится, а что нет, что имеет для него какое-то значение, а что не имеет вовсе никакого. Любит ли он своих детей? Жену? Мать? Почему?
Если поймешь почему, уже можно будет задуматься, что следует сделать, чтобы уладить ситуацию.
Хью знал, что лучшие переговорщики с захватчиками заложников иногда называют свою работу балетом, хождением по канату, искусными пируэтами. Только все это ерунда. Никто никогда не брал интервью у переговорщиков, результатом переговоров которых стала настоящая кровавая бойня. Микрофон в лицо совали только тем, чьи переговоры заканчивались успехом и кто чувствовал себя просто обязанным описывать свою работу как некое таинство. В действительности же это лотерея. Долбаная удача.
Хью Макэлрой вдруг почувствовал беспокойство: удача вот-вот повернется к нему спиной. Он обвел глазами «театр военных действий», которым руководил уже несколько часов. Его командным пунктом стала палатка, которую департамент полиции всего пару недель назад ставил на местной ярмарке, чтобы без помех провести дактилоскопию детей. Патрульных расставили по периметру здания, и они выглядели как синие бусины на четках. За кордоном полиции толпились журналисты. Неужели же кто-то надеялся, что им хватит ума убраться подальше от столь опасного места? Как бы не так! Соблазн заполучить высокие рейтинги был, как всегда, сильнее страха и элементарной осторожности.
На тротуаре, словно пустые угрозы, валялись плакаты с огромными изображениями младенцев в утробе и написанными от руки слоганами: «УСЫНОВЛЕНИЕ, А НЕ АБОРТ! КАЖДЫЙ ВТОРОЙ, ВОШЕДШИЙ В КЛИНИКУ, ГДЕ ПРЕРЫВАЮТ БЕРЕМЕННОСТЬ, ЖИВЫМ ОТТУДА НЕ ВЫХОДИТ!»
Неподалеку притаились машины скорой помощи, внутри в полной готовности сидели медики с теплыми одеялами, переносными капельницами и приборами для поддержания жизнедеятельности.
Отряд быстрого реагирования ждал сигнала. Его командир, капитан Квандт, уже попытался отстранить Хью от дела (кто мог его винить за это?) и силой захватить стрелка. Но Хью понимал, что Квандт не мог бы с чистой совестью совершить ни то, ни другое теперь, когда переговорщик почти уговорил Джорджа Годдарда сдаться.
Именно на это и полагался Хью, пять часов назад нарушив второе правило переговоров с захватчиком заложников: когда ворвался на место событий в своей неприметной машине, когда стал отдавать отрывистые приказы двум патрульным, которые первыми прибыли на вызов. Второе же правило переговорщика гласило: не забывай, что это всего лишь работа.
Переговоры с тем, кто захватил заложников, — это не проверка на храбрость. Не шанс показать себя рыцарем в сияющих доспехах, не способ получить свои пятнадцать минут славы. Все может пойти так, как ты рассчитываешь, а может и наоборот, и не имеет значения, насколько четко ты следуешь инструкциям из учебника. Ничего личного.
Но Хью с самого начала знал: это совершенно невозможно. Только не сегодня. Только не в этот раз! Потому что на этот раз все по-другому. Одному богу известно, сколько мертвых тел в этой клинике, плюс пять заложников. Живых. Пока еще.
И среди них — его дочь.
Неожиданно прямо перед ним возник командир отряда быстрого реагирования.
— Мы заходим внутрь, — сообщил Квандт. — Сообщаю вам из вежливости.
— Вы совершаете ошибку, — ответил Хью. — Сообщаю вам из вежливости.
Квандт отвернулся и заговорил по рации на плече.
— Входим внутрь на счет: пять… четыре… Назад! — внезапно оборвался его голос. — Повторяю… отбой!
Именно с этого слова — abort[3] — и начался настоящий кошмар.
Резко вскинув голову вверх, Хью увидел то, что и Квандт. Парадные двери клиники внезапно распахнулись, и на крыльцо вышли две женщины.
Когда мать Рен еще жила с ними, она держала на книжном шкафу в гостиной паучник. После того как она ушла, ни Рен, ни отец ни разу не вспомнили о том, что его нужно поливать, но паучник, казалось, решил бросить вызов смерти. Растение выросло из горшка, и удивительные зеленые усы потянулись к окну, вопреки всем законам логики и земного притяжения.
Вот так же, как этот паучник, чувствовала себя и Рен, тянувшись к свету каждый раз, когда открывалась дверь, — туда, на улицу, где был ее отец.
Но из здания вышла не Рен. Она понятия не имела, что же сказал ее отец Джорджу во время их последнего телефонного разговора, но это сработало. Джордж убрал палец с курка и велел ей отодвинуть диван, которым он подпирал дверь. И хотя заложники не могли свободно общаться, не боясь быть услышанными Джорджем, от одного к другому по кругу пробежал ток. Когда стрелок приказал Рен отпереть замок, в ее сознании даже забрезжила надежда, что она может выбраться отсюда целой и невредимой.
Джой и Джанин вышли первыми. Потом Джордж велел Иззи выкатить на кресле-коляске доктора Уорда. Рен подумала, что ее тоже отпустят, но Джордж схватил ее за волосы и рванул назад. На пороге обернулась Иззи, и лицо ее помрачнело, когда Рен едва заметно покачала головой. Возможно, это единственный шанс доктора Уорда выбраться отсюда. Ему так больно. Она обязана увезти его отсюда — она же медсестра. И прекрасно об этом помнит.
— Ре-е-ен… — с сожалением протянула Иззи, но Джордж захлопнул за ней дверь и задвинул металлическую задвижку. Он отпустил Рен только для того, чтобы она вновь подвинула диван и подперла им дверь.
Девушка ощутила, как внутри у нее нарастает паника. Быть может, Джордж намеревался отомстить ей за то, что она его ранила? Теперь она оказалась один на один с этим животным. Взгляд ее скользнул на лежащее на полу тело Оливии. Нет, не один на один…
Быть может, тетушка Бекс сейчас вместе с Оливией, там, куда попадают после смерти. Быть может, они обе уже дожидаются Рен.
Джордж опустился на диван, которым подпирали дверь, и обхватил голову руками, не выпуская оружия, и Рен не могла отвести от него глаз.
— Ты меня застрелишь? — выпалила она.
Джордж удивленно взглянул на нее, как будто не ожидал, что Рен когда-либо решится задать этот вопрос. Она заставила себя посмотреть ему в глаза. Один его глаз едва заметно косил вправо, не настолько сильно, чтобы Джордж казался странноватым, но достаточно заметно, чтобы вызвать внимание. Рен гадала, сознательно ли он выбирает, в какую сторону смотреть.
— Застрелю ли я тебя? — Джордж откинулся на подушки дивана. — Зависит от обстоятельств. — Он потер щеку забинтованной рукой.
В детстве Рен часто обхватывала ладошками папино лицо, чтобы пощупать его щетину. При этом едва слышалось такое… потрескивание, и отец улыбался, пока она играла с его щетиной, как на инструменте…
Все произошло слишком быстро. Всего секунду назад Джанин Дегерр была заложницей — и в следующее мгновение она уже в медицинской палатке, ее осматривает парамедик. Она огляделась вокруг, пытаясь найти Джой, но других заложников, с которыми она вышла из клиники, нигде не было видно.
— Мадам, — обратился один из спасателей, — посмотрите на фонарик.
Джанин резко повернулась к парню, который был, наверное, ненамного моложе ее — а ей было двадцать четыре, — и прищурилась, когда он стал размахивать маленьким фонариком у нее перед лицом.
Джанин всю трясло. И совсем не от холода, а от шока. Голова до сих пор болела от удара в висок пистолетом. Один из спасателей на подходе к палатке накинул на плечи Джанин серебристое термическое одеяло, похожее на те, которые бросают на плечи марафонцам на финише. Да, наверное, она тоже пробежала марафон, образно выражаясь. И уж совершенно точно пересекла финишную черту.
Солнце садилось, начинали оживать тени, и становилось все сложнее различить, где реальность, а где лишь причудливая игра света, количество которого сходило на нет. Всего пять минут назад Джанин, возможно, находилась в самой опасной ситуации в жизни, и вот она уже здесь, под тентом палатки, в окружении полиции и врачей, и к ней возвращается чувство защищенности.
Переступив порог, она обернулась и вытянула шею в поисках Джой. Быть может, ее тоже отвезли в больницу, как и доктора Уорда. А возможно, как только Джанин оказалась вне зоны слышимости, Джой произнесла: «Уберите эту суку от меня подальше».
— Думаю, нам следует за вами понаблюдать, — заявил парамедик.
— Со мной все в порядке, — передернуло Джанин. — Честно. Я просто хочу вернуться домой.
— С вами может кто-то остаться на ночь? — нахмурился он. — На всякий случай.
— Да, — соврала она.
Рядом с ней присел полицейский.
— Если вы в порядке, — сказал он, — мы отвезем вас в участок. Чтобы записать ваши показания.
Джанин запаниковала. Что им о ней известно? Что она должна им рассказать? Это то же, что и свидетельствовать в суде? Клясться на Библии? Или она еще может, хотя бы недолго, побыть человеком, заслуживающим сочувствия?
Она кивнула, встала и, придерживая термоодеяло, словно горностаевую мантию, направилась к выходу.
— Подождите, — вдруг резко повернулась она к полицейскому, поддерживавшему ее под локоть. — А как же остальные?
— Мы привезем и остальных, как только они смогут дать показания, — заверил ее полисмен.
— А девочка? — тревожилась Джанин. — Как же девочка? Она вышла?
— Не волнуйтесь, мадам, — успокоил он.
Как только Джанин вышла из палатки, на нее накинулась толпа репортеров, наперебой выкрикивая вопросы. Полицейский оттеснил от девушки журналистов, став перед ними, как щит, и проводил ее в полицейский автомобиль.
Когда дверцы захлопнулись, в салоне стало невыносимо жарко. Пока полицейский вез ее в участок, она сидела, уставившись в окно.
По пути в участок они миновали один рекламный щит. Джанин узнала его, потому что сама помогала собирать деньги на его установку. Там были изображены двое улыбающихся младенцев с пухлыми губками — темнокожий и белокожий. Надпись гласила: «А ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО НА ВОСЬМОЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ ЗАЧАТИЯ НАЧИНАЕТ БИТЬСЯ МОЕ СЕРДЕЧКО?»
Джанин насобирала много подобных фактов о беременности и знала, как различные религии и культуры относятся к зародившейся жизни. Католики верят, что жизнь начинается с момента зачатия. Мусульмане — что лишь через сорок два дня Аллах посылает ангела, чтобы сперма и яйцеклетка превратились в живое существо. Фома Аквинский как-то сказал, что прерывание беременности — это настоящее убийство, через сорок дней для эмбриона мужского пола и через восемьдесят дней — для женского. Были и концепции, резко отличающиеся от предыдущих: например, древние греки уверяли, что у эмбриона «душа растения», а евреи — что душа вселяется в тело при рождении.
Джанин умела во время спора сознательно абстрагироваться от подобных идей. Какой в этом смысл, скажите на милость? Разве может момент, когда возникает жизнь, иметь столько разных трактовок? Как это возможно: закон Миссисипи говорит, что эмбрион — это человек, а закон штата Массачусетс этому противоречит? Разве ребенок — это не просто ребенок, несмотря на то, где его зачали: в постели в Джексоне или на пляже в Нантакете?
От всех этих мыслей у Джанин кругом шла голова. Но сейчас у нее болела не только голова — болело все тело.
За окном уже смеркалось. Рен сидела на полу, скрестив ноги и не сводя глаз с Джорджа, который сгорбился на диване, уперев локти в колени. Дуло пистолета в его правой руке смотрело в пол.
Рен открыла последний пакет печенья с инжирным повидлом — все, что осталось от корзинки со сладостями, взятой из послеоперационной палаты. В желудке урчало от голода. Раньше она боялась темноты. Заставляла отца приходить к ней в спальню с пистолетом в кобуре и осматривать всю комнату — под кроватью, под матрасом, на верхних полках над комодом с зеркалом. Иногда она просыпалась в слезах среди ночи, уверенная, что в ногах у нее сидит какое-то чудовище с клыками и не сводит с нее своих желтых глаз.
Теперь она знала наверняка: чудовища существуют.
Рен проглотила печенье.
— Ваша дочь… — начала она. — Как ее зовут?
— Заткнись! — резко вскинул голову Джордж.
Горячность, с которой он буквально выплюнул это слово, заставила девочку отпрянуть и попятиться назад. Ногой она коснулась чего-то холодного и твердого. Тут же поняла, что это — вернее, кто это, — и проглотила свой крик. Усилием воли Рен заставила себя немного подвинуться вперед и обхватила колени руками.
— Готова поспорить, что дочь хотела бы вас увидеть.
Профиль стрелка казался измученным и враждебным.
— Да что ты понимаешь!
— Готова спорить, что она хочет вас увидеть, — упрямо повторила Рен.
«Уж я-то знаю, — подумала она, — ведь я сама больше всего сейчас хочу увидеть своего отца».
Джанин сидела в полицейском участке напротив детектива, который записывал ее показания.
— Зачем вы сегодня пришли в Центр? — мягко спросил детектив.
— Сдать мазок, — солгала Джанин.
Все остальное, что она ему рассказала, было правдой и представлялось каким-то фильмом ужасов: выстрел, неожиданно навалившаяся на нее и сбившая ее с ног сотрудница клиники. Джанин надела чистую футболку, которую дали ей парамедики, но продолжала ощущать липкую горячую кровь той женщины (целое море крови), этой кровью пропиталось все ее платье. Джанин до сих пор поглядывала на свои руки, пытаясь избавиться от неприятного ощущения.
— И что произошло потом?
Джанин вдруг поняла, что не может вспомнить, как все было. Связного рассказа не получалось — лишь вспышки воспоминаний: вот она бежит, и ее бьет неуемная дрожь, вот ее руки зажимают рану женщины, в которую попала пуля. Вот стрелок дернул пистолетом в сторону Джанин, а Иззи стоит рядом с ним с ворохом бинтов в руках. Наконец звонок телефона — и все замирают, как манекены.
Джанин казалось, что она смотрит какой-то фильм и должна досмотреть его до конца, даже вопреки собственному желанию.
Она дошла до того места, когда стрелок ударил ее пистолетом, и почему-то умолчала, из-за чего он это сделал. Недомолвка — так это называлось раньше, в детстве, когда она ходила исповедоваться. Недомолвка — это не смертный грех. Иногда люди лгут, чтобы защитить других. А бывает — чтобы защитить себя. Одной ложью больше, одной меньше…
Во время рассказа она плакала. И даже этого не осознавала, пока детектив не протянул ей салфетки.
— Можно, я задам вам вопрос? — спросила она.
— Разумеется.
Она сглотнула.
— Как думаете, все люди получают по заслугам?
Детектив пристально посмотрел на нее.
— По-моему, никто не заслуживает того, чтобы пережить подобный день, — ответил он.
Джанин кивнула, высморкалась и скомкала салфетку в руке.
Неожиданно дверь распахнулась, и какой-то полицейский сунул голову в кабинет.
— Здесь мужчина… уверяет, что он ваш знакомый…
У него за спиной маячил Аллен — его румяные щеки, круглый животик, по поводу которого он постоянно шутил, что знает, каково быть беременным. Аллен был лидером местного движения «Право на жизнь».
— Джанин! — воскликнул он и протиснулся в двери мимо полицейского, чтобы заключить ее в объятия. — Слава богу! — вздохнул он. — Дорогая, мы молились за тебя…
Она знала, что они молятся за каждую женщину, которая входит в двери Центра. Хотя сейчас была совершенно иная ситуация: Аллен не простил бы себе, если бы с ней что-нибудь случилось, потому что именно он и послал ее в Центр. Шпионить.
Видимо, Господь их услышал, потому что ее освободили. Но вместе с ней освободили и Джой, и Иззи, и доктора Уорда. А как же те, кому не удалось выжить? Почему карты у привередливого Бога легли именно так?
— Давай я отвезу тебя домой, уложу в постель, — сказал Аллен. И, уже обращаясь к детективу: — Я полагаю, что мисс Дегерр необходимо немного отдохнуть.
Детектив пристально посмотрел на Джанин, как будто пытался понять, будет ли она в безопасности с Алленом, который решил взять бразды правления в свои руки. А с чего бы ей стала грозить опасность? Она и раньше делала то, что он хотел, с того самого момента, как приехала в город с намерением служить его миссии, чем только сможет. И она знала, что он руководствовался добрыми намерениями.
— Мы готовы с радостью отвезти вас, куда скажете, — заверил ее детектив.
Он предлагал ей выбор, и в этом было что-то пьянящее и значительное.
— Мне нужно в уборную, — выплеснула она очередную ложь.
— Разумеется. — Детектив указал рукой вглубь коридора. — В конце налево, третья дверь направо.
Джанин двинулась в указанном направлении, продолжая цепко держать на плечах термоодеяло. Ей просто нужно было свободное пространство, всего на секунду.
В конце коридора была еще одна комната для допросов, очень похожая на ту, где она только что находилась. То, что изнутри виделось зеркалом, снаружи оказалось окном. За столом напротив женщины-детектива сидела Джой.
Еще не понимая, что делает, Джанин уже стучала в окно. Должно быть, Джой услышала стук, потому что она повернулась в ее сторону, даже несмотря на то, что не могла видеть лицо стучавшего. Дверь комнаты для допросов резко распахнулась.
— У вас какие-то проблемы? — с недоумением уставилась на нее женщина-детектив.
Через приоткрытую дверь они с Джой встретились глазами.
— Мы просто знакомы, — ответила Джанин.
Джой кивнула.
— Я просто хотела… хотела увидеть… — залепетала Джанин, не отводя взгляда от Джой. — Я подумала, что, быть может, тебе нужна помощь.
— Мы сами озаботимся тем, чтобы она получила все необходимое. — Детектив скрестила руки на груди.
— Знаю, но… Ты не должна оставаться сегодня вечером одна! — выпалила Джанин, по-прежнему глядя на Джой, и заметила, как та бросила взгляд на повязку у нее на голове.
— Ты тоже, — ответила Джой.
В больнице к одному из воздуховодов кондиционера пристала липкая лента. Она трепетала, словно украшение на торжестве, когда Иззи лежала на спине, делая вид, что не чувствует, как ее осматривает врач.
— Вот так, — бормотал врач. Он переместил датчик влево, потом вправо, а затем указал на размытое изображение на экране, у края черной амебы — матки Иззи, — где белела фасолинка плодного яйца. — Ну, давай же… давай… — В его голосе слышалась определенная настойчивость.
И тут они одновременно заметили это — мерцание бьющегося сердечка. Она сотни раз видела подобное во время проведения УЗИ другим женщинам.
Иззи перевела дух.
Врач произвел измерения и записал их. Затем вытер гель с ее живота и накрыл простыней.
— Мисс Уолш, — произнес он, — вам повезло. Все в порядке, вы можете идти.
Иззи привстала на локтях.
— Подождите… что… что это означает?
— По всей видимости, вы хотели удостовериться, что в ближайшие несколько дней не будет схваток и кровотечений, — добавил врач. — Учитывая силу сердцебиения, я бы сказал, что этот малыш — или малышка — намерен еще посидеть. Явно весь в свою мамочку, — улыбнулся он. Доктор сказал, что ему нужно подписать несколько документов, и скрылся за занавеской, которая отделяла пункт оказания первой помощи от остальных помещений.
Иззи снова легла и спрятала руки под колючим одеялом, обхватив ими живот.
…Как только Джордж отпустил ее и она вышла из клиники, парамедики уложили ее на каталку рядом с доктором Уордом, не слушая, как она пыталась убедить их, будто вовсе не пострадала.
Уорд тоже не хотел ничего слушать.
— Она беременна, — настаивал он. — Ей необходима медицинская помощь.
— Это вам необходима медицинская помощь, — возразила Иззи.
— Она опять не согласна, — пожаловался доктор Уорд молодому парамедику, который осматривал его перевязку. — Ни на секунду не оставляет меня в покое. За что, — негромко признался он, перехватив ее взгляд, — я невероятно ей благодарен.
Тогда она видела его в последний раз.
Сейчас Иззи гадала, где он: в операционной? Удастся ли спасти ногу? Предчувствия не были тревожными. Быть может, некоторым людям судьбой предначертано выжить.
Она выросла в семье, где отец был постоянно без работы, а мама пыталась обеспечить Иззи и ее братьев-близнецов. Выросла в такой тесноте, что трем детям приходилось делить не только комнату, но и кровать. Однако Иззи долгое время даже не догадывалась, что она малоимущая, хотя мама, чтобы наскрести денег на ужин, брала детей на охоту за мелочью. Временами они даже проводили что-то вроде «недели колонистов»[4] — когда вместо электрических лампочек приходилось зажигать свечи.
Когда Иззи думала о своей жизни, в ней было четкое разделение между «тогда» и «сейчас». Сейчас она жила с Паркером в доме, который был в три раза больше того, родительского. Паркер, который по документам был принцем из знатной семьи, влюбился в обремененную долгами медсестру-студентку. Золушку. Они познакомились, когда он лежал на вытяжении с поломанной ногой. Он любит вспоминать, что их первое свидание случилось, когда она обтирала его тело губкой.
Паркер, как и его отец, дед и прадед, закончил Йель. Он вырос в Истовере, самом снобистском районе целого штата, учился в частных школах и даже в детстве носил фирменные свитера и галстуки. Он шикарно проводил летние каникулы. Даже своей работой, съемками документальных фильмов, Паркер был обязан семейному трастовому фонду.
А Иззи продолжала заказывать самые дешевые блюда, когда они ходили куда-то обедать. Холодильник их был набит продуктами не только потому, что она не могла себе позволить сейчас ходить по магазинам, а главным образом потому, что такие люди, как она, не могут не ждать наступления черного дня.
Скорее всего, они с Паркером выходцы с разных планет. И как, скажите на милость, они будут вместе воспитывать ребенка?