– Забавный ты парень. Вот я в твоем возрасте…

– Ох, да ладно вам, – воскликнула Элен. – Хватит на сегодня баталий. Сообщи по рации, Томми, если возникнут проблемы.

– А ты убери подальше эту штуку, – отозвался Томми, направляясь к двери. – Вряд ли понадобится рация. Заслышав патрульную машину, они разбегутся кто куда, как тараканы, а я поеду домой и залягу в горячую ванну. Но, если что, звякну.

В ответ Элен скорчила свирепую гримасу, взяла марионетку и подергала ее за ниточки.

Через четверть часа Томми припарковал машину на посыпанной гравием стоянке напротив лесопилки. Можно было бы заехать прямо на территорию, но тогда бы мальчишки разбежались, а ему хотелось как следует их напугать. Он заглушил мотор и окинул взглядом громоздившееся перед ним унылое строение. Позади лесопилки печально и зловеще темнел лес. Где-то в глуши этого леса при желании все еще можно было отыскать остатки старой железнодорожной ветки. Томми нащупал в бардачке фонарик и хотел было прихватить рацию, чтобы позвонить Элен, но передумал: мальчишки могли услышать ее потрескивания. Он осторожно прикрыл дверцу машины и зашагал по дорожке. Гравий тихонько скрипел у него под ногами. И правда: внутри здания виднелся свет. Томми не знал точно, что это, фонарик или лампа: окна фабричного корпуса были разбиты и покрыты пылью, и огоньки мерцали еле-еле. Справа возвышалось второе здание, деревянное, похожее на первое, но поменьше. Обе постройки были тем немногим, что осталось от некогда процветавшей лесопилки. Ларк рассказывал, что когда-то в давние времена там было шесть или семь корпусов вроде тех, что остались, а на берегу реки стояла мельница, однако от них почти ничего не сохранилось. Только главное здание фабрики.

Через несколько минут Томми приблизился к темной громаде фабрики. Огромная уцелевшая труба вонзалась в темноту неба, подобно маяку. Снаружи виднелись деревянные балки, на которых держалась вся конструкция цеха. Наверняка мальчишки не знали, как опасно залезать в такие ветхие строения. Он поднял фонарик. Слабый луч света скользнул по земле. Вокруг валялись обломки кирпича и битые стекла, стены подпирали длинные деревянные жерди. Внутри слышались какие-то звуки. Томми обошел здание и оказался у отвесной подъездной дороги, уходившей в чащу леса.

– Как бы в реку не упасть, – пробормотал он, высвечивая фонариком черноту.

Слабый треск за спиной заставил его обернуться. Внутри фабрики явственно слышались шаги. На всякий случай Томми вернулся туда, откуда пришел: к центральному входу.

– Эй, парни, хватит на сегодня! Гасим сигареты и расходимся по домам! – крикнул он, шаря впереди себя фонариком.

Но никто не отозвался. Длинная увесистая балка преградила Томми путь. По балке пробиралась крупная крыса, до него донеслись звуки, напоминавшие сбивчивое дыхание.

– Фу, гадость! А ну быстро вылезайте! Хватит шутить: или выходите сами, или я вас вытащу за шиворот собственными руками и отвезу к шерифу!

Впереди что-то шевельнулось, но луч фонарика был слишком слаб и терялся во мраке. Томми сделал еще несколько шагов. До него донесся слабый звук, который шел откуда-то с другой стороны. Слева темнело несколько бревен. Клац, клац, клац…

– Какого черта?..

Томми продвинулся еще немного и напряг зрение. Какая-то темная масса отделилась от черноты и неуклюже двигалась ему навстречу. У него мелькнула мысль, что это мальчишка, к тому же пьяный: в его движениях было нечто странное, да и шел он не пойми куда.

– Патрик? Это ты? Честно говоря, не смешно.

Фигура ускорила шаг. Она двигалась быстро, размахивая руками и делая широкие шаги. Внезапно Томми испугался, что у него не выдержит сердце. Движущийся навстречу темный силуэт не мог принадлежать никому из мальчишек, он и человеком-то, скорее всего, не был. С бешено колотящимся сердцем Томми отступил назад и направил фонарик на фигуру, которая остановилась на полпути. Точно: сердце не выдержит.

– Привет, приятель.

Томми вскрикнул и повалился навзничь. Острая боль вонзилась в подреберье, смертельный ужас сковал все его тело.

Перед ним стояла гигантская марионетка.

– Что за тупая шутка!

Существо снова зашагало, высоко поднимая острые колени и одновременно делая махи руками. Томми пополз наружу, не сводя глаз с нелепой штуковины: ее тело покрывало черное одеяние, голова смахивала на котелок. Запавшие глаза были едва различимы, а тонкие нарисованные усики придавали физиономии глумливый вид.

– Пошел вон! Убирайся! Кто ты такой? Не подходи ко мне!

Томми кое-как поднялся с земли, выронил фонарик и побежал в сторону площадки, посыпанной гравием, однако лязгающий звук преследовал его по пятам.

– Я догоню тебя, Томми! – проговорила штуковина низким гнусавым голосом.

Клац, клац, клац… Томми обернулся. Марионетка двигалась все быстрее. Руки ходили туда-сюда, точно поршни: чем короче становилось расстояние между куклой и Томми, тем более размашисто они двигались.

– Ради всего святого! Что за фигня?

Томми задыхался. Он оглянулся еще раз, оступился и покатился вниз по склону холма. Теперь он был на лесной опушке, в стороне от лесопилки. Ногу свела судорога. «Только бы сердце выдержало», – думал он, заползая в неподвижную тень деревьев. С другой стороны дороги донесся голос Элен, что-то бубнившей в рацию, но он не разобрал ни слова. Клацанье приближалось, дьявольская марионетка хихикала противным сумасшедшим голосом.

– Эй, Томми! А вот я тебя догоню, дружочек! Иди ко мне, подергай за веревочки, станцуй со мной хулу!

Клац, клац, клац… Клац, клац, клац… Гнусавый голос умолк. Томми затаился между двумя поваленными стволами. Он видел, как марионетка топчется посреди подъездной дороги, растопырив руки и принюхиваясь. Ее пальцы неустанно шевелились, тонкие кривые ноги будто бы пританцовывали.

– Иди-ка сюда, Томми, я тебя выпотрошу… Эй, Томми, а Томми? – выкрикивало существо. Оно сосредоточенно нюхало воздух и от этого выглядело еще более жутко. – Дружочек, а дружочек, иди ко мне!

Томми закрыл глаза. Нащупал пистолет, неслышно достал его из кобуры и навел на темневшую впереди стену. Но существо куда-то исчезло.

– Где ты, сукин сын? – чуть слышно прошептал Томми. Нога болела все сильнее. Он пощупал штанину: она была мокрая от крови.

– Что бы тебя подрал, гадина ты эдакая… Нет, этого просто не может быть. Это чья-то чертова шутка.

– Томми! Знаешь, что я с тобой сделаю? Сдеру с тебя кожу – ме-е-едленно, полосочку за полосочкой!

Гнусавый голосишка донесся ближе. Сердце Томми готово было выскочить из груди и покатиться под гору. А тут еще проклятая дрожь в руках. Он поднял пистолет выше, прислонился спиной к дереву и прицелился в пустоту – туда, откуда доносился противный голос. Но чертова марионетка не подавала признаков жизни. Стояла мертвая тишина. И вдруг где-то совсем рядом листья зашуршали, и из кустов прямо перед носом у Томми высунулась улыбающаяся рожа.

– А вот и мы! – рявкнула она и захохотала. – Давай, иди к папочке…

7

– Ты слышал? – Джим обернулся в сторону улицы, вынул изо рта недокуренную сигарету и всмотрелся в ночную тьму.

– Что?

– Странный звук. Как будто…

– Салют или петарды, – пожал плечами доктор Фостер, затворяя за собой дверь бара. – Если не войдем внутрь, замерзнем насмерть.

Роберт повернулся в направлении, которое указывал Джим, но ничего не услышал.

– Я ничего не слышу. Думаю, Алан прав: где-то устроили праздник. Входи, Джим, я проголодался как собака. Попросим Лоретту, пусть приготовит по-быстрому что-нибудь сытное, а то живот сводит.

Они заняли столик подальше от двери. Джим заметил, что по вечерам в будние дни жители Пойнт-Спирита не слишком любили выходить из домов, и не удивился, не обнаружив в заведении ни единого посетителя. Лоретта скучала за стойкой. Ее соломенно-русые волос были уложены по моде восьмидесятых в подражание Бонни Тайлер, а глаза густо подведены. Яркий макияж придавал ей вульгарный вид. Бледно-розовые бриджи и рубашка с блестками не делали его более изысканным. Но Лоретту это не волновало. Джим понял это в тот день, когда она вручила ему ключи от дома. Тогда она явилась с живописным начесом на голове, в фиолетовых тенях и зеленом платье «вырви глаз». Ему даже приблизительно не удалось определить ее возраст. Со временем Джим прикинул, что Лоретта старше его как минимум лет на пятнадцать.

– Добрый вечер! – каркнула она из-за прилавка своим низким голосом. – Ваше преподобие… доктор… писатель… О, да у нас прямо собрание перспективных холостяков! Жаль, что вы не предупредили меня заранее. Я бы пригласила всех незамужних девушек города, – она зашлась хриплым хохотом и поправила лямку лифчика.

– Обожаю твои шуточки, Лоретта.

– Спасибо, ваше преподобие. Эх, будь я на двадцать лет моложе!

На стене в глубине бара красовалась пара натюрмортов, в точности таких, как у Джима в гостиной. Несколько мгновений он их рассматривал, затем повернулся к Роберту и Алану. Взял меню и, усевшись поудобнее, принялся внимательно изучать ламинированную карточку, где перечислялись блюда, которые можно было заказать на ужин. Ничего выдающегося: бутерброды, комплексные обеды, салаты и несколько разновидностей пирогов.

– Рад знакомству, Джим, – приветствовал его доктор. – Роберт мне про вас рассказывал, но у меня не было возможности познакомиться с вами лично.

Глаза доктора покраснели от усталости, он был заметно встревожен. Ничего удивительного, учитывая, что он был близким другом семьи Морелли. И все же в нем чувствовалось нечто большее, какое-то затаенное напряжение, как будто внешнее поведение было всего лишь верхушкой айсберга.

– Жаль, что я прибыл в ваш город в такое непростое время. Похоже, я принес Пойнт-Спириту одни несчастья.

Роберт улыбнулся, потер пальцами глаза и положил руки на стол.

– Глупости, – отозвался Алан. – Мы столько лет жили безбедно. Черная полоса не может тянуться вечно. Даже Роберт, который провел здесь всю жизнь, не припомнит две такие трагедии подряд. Обе нанесли нашему городу глубокую рану. Юная девушка, едва распустившийся цветок. Да и Лоррейн – кто бы мог такое вообразить? Когда подобное случается, люди спрашивают себя, нет ли в этом их вины. Надеюсь, вы меня понимаете.

– Ты появился в этих местах задолго до меня, не так ли? – спросил Роберт; Алан кивнул. – Не замечал ничего необычного?

– Что ты имеешь в виду?

– Не знаю. Чего-то такого, что не вписывается в привычные рамки.

Виляя бедрами, подошла Лоретта. Достала из кармана рубашки шариковую ручку, сложила вдвое блокнот и обворожительно улыбнулась.

– Ну, что-нибудь выбрали? В комплексе номер четыре неплохие бифштексы, а картофельное пюре свежее, домашнее, я сама его делаю.

– Да, давайте комплекс номер четыре, – откликнулся Джим.

Остальные тоже согласно закивали. Посовещавшись, заказали несколько кружек пива и дождались, пока Лоретта удалится на кухню.

– Честно сказать, не совсем понимаю, куда ты клонишь, Роберт, – продолжил доктор. – Нет, я ни разу не видел ничего, что не вмещалось бы в рамки обыденного. А почему ты спрашиваешь?

Джим покосился на Роберта, и тот опустил глаза. На его лице мелькнуло выражение тревоги и страха.

– Ладно, – произнес он наконец. – Расскажу кое-что. Но умоляю, не смейтесь и оставьте при себе рассуждения о здравом смысле. Не так-то просто решиться на откровения, и очень бы не хотелось, чтобы люди приняли меня за параноика.

– Договорились. Но, пока ты не расскажешь, вряд ли мы что-то сможем обсуждать.

И Роберт рассказал историю о самоубийстве, которую несколько часов назад поведал Джиму у него в хижине. Чем дальше он рассказывал, тем более удивленной и обескураженной становилась физиономия Алана, пока на ней наконец не обозначилось искреннее беспокойство. Пастор умолк, и некоторое время трое мужчин сидели молча, размышляя об услышанном. Джим думал о Лоррейн, висящей под потолком напротив зеркала с тюбиком губной помады в окоченевших пальцах. Эта сцена не выходила у него из головы, она преследовала его. Может, стоило бы изложить ее письменно, подумал он, но почувствовал себя циником и отказался от этой идеи.

– Что ж, Роберт, – проговорил Алан упавшим голосом, – раз уж мы про такое заговорили, могу и я рассказать кое-что. В тот вечер я отправился навестить Мэри и Элизабет. Вряд ли это как-то связано с Лоррейн, но, честно говоря, не знаю, что и думать. Помнишь припадок, который случился с Мэри у гроба Пенни?

– Да, когда она крикнула сестрам, чтобы они не давали кому-то приблизиться к девочке. Что она не позволит забрать у нее единственную дочь… Ты это имеешь в виду?

Алан вкратце пересказал то, что услышал от Амелии и ее сестры Карлоты. Несколько секунд он сомневался, стоит ли описывать сцену в комнате Мэри Энн, но общаться с пастором имело смысл только искренне, иначе нечего было упоминать эту дикую историю. Возможно, совместно с Робертом и писателем они могли бы докопаться до правды.

– Ну и дела, – пробормотал изумленный Джим. – Мягко говоря, шокирующий рассказ. А ты уверен, что эти женщины не увлекаются спиритизмом и прочими чудачествами?

– Это исключено. Я знаю их много лет, это очень разумные женщины; кроме того, начало истории уходит еще в те времена, когда погиб Виктор. Почему они мне не рассказывали про это раньше? Ведь я живу по соседству и провожу в их обществе много времени. Они знают, что, если что-нибудь понадобится, ко мне всегда можно обратиться за помощью.

– И мне они ничего не говорили, – сообщил Роберт. – Притом что большинство людей в подобных случаях прежде всего ищут поддержку церкви.

Лоретта, цокая каблуками, принесла поднос с тарелками. Затем включила телевизор и уселась на табурет.

– Надеюсь, мой сериал вам не помешает? Не успела посмотреть вчера вечером и не записала, – объясняла она.

Джим улыбнулся.

– Ты у себя дома, – ответил он. – Имеешь право делать что хочешь.

– А вы мои гости, – Лоретта за словом в карман не лезла. – Если надумаете переехать в Пойнт-Спирит, уступлю вам это заведение за самую что ни на есть привлекательную цену, и тогда уже вы будете его хозяином.

Джим отметил, что это неплохая идея. Но в следующее мгновение на экране замелькали титры, и Лоретта погрузилась в сериал.

– Джим, а что ты про все это думаешь? Понимаю, что нехорошо спрашивать в лоб, но ты приехал издалека, почти ничего тут не знаешь, и твоя точка зрения может быть наиболее объективной.

Роберт и Алан выжидающе уставились на Джима. Тот пожал плечами. Он не сталкивался с подобными явлениями, но как писателю ему все это чрезвычайно любопытно. В этот миг решение было принято окончательно: он уничтожит все двадцать страниц своего творения и начнет другое, новое, в котором опишет упомянутые события, которых скопилось уже немало. Он заметил, что пастор и Алан смотрят на него выжидающе, и без аппетита доел свое пюре.

– Я не верю в привидения, – произнес он наконец. – Точнее, ни разу в своей жизни их не встречал. С другой стороны, ты утверждаешь, что сестры не из тех, кто выдумывает страшные истории, им было стыдно в этом признаться. Может, им действительно что-то померещилось, и ты как врач сможешь объяснить эти виде́ния какой-нибудь теорией о бессознательном. Очевидно одно: что-то их напугало. Я считаю, что первым делом мы должны обследовать дом. По крайней мере это хоть как-то успокоит людей, которые в нем живут. Дом старый, деревянный, неудивительно, что по ночам в нем появляются всякие звуки.

– Именно, – отозвался Алан. – Именно так я и думал, пока в комнате Мэри со мной не произошло то, о чем я вам рассказал. Понятия не имею, как это объяснить. Ни разу в жизни ни с чем подобным не сталкивался. И все же как человек – не как врач, а в первую очередь как человек – я уверен: там что-то было. Не знаю, в чем дело: откуда взялись эти колебания воздуха, эти сквозняки… Не могу объяснить… Но главное, шепот.

– Черт возьми, еще и шепот, – нахмурился Джим. – Пожалуй, это самое странное.

– То есть ты хочешь сказать, – начал пастор, – что мы найдем рациональное объяснение и причина галлюцинаций исчезнет?

– Я в этом уверен. Осмотрим чердак. Очень может быть, там обнаружится полчище крыс или мышей, которые бегают по всему дому, проникая сквозь мельчайшие отверстия. Вот тебе и шаги по ночам. А может, прячется старый паровой котел, это объяснит порывы ветра, которые проносятся по старым воздуховодам…

– Но они говорят о каком-то человеке, Джим, – перебил Алан. – О человеке, которого Элизабет встретила в саду. Это мужчина из плоти и крови. А тень над кроваткой Пенни? Склоняюсь к тому, что речь идет о массовой галлюцинации. В первом случае ее причина – смерть Виктора, во втором – Пенни. Ужаснее всего то, что бедные женщины не спят по ночам. Бессонница со временем еще более все осложнит. Посттравматический стресс сам по себе может вызвать галлюцинации, и не только слуховые. Паранойю никто не отменял.

– Вы вроде бы собирались зайти утром к сестрам Морелли, выразить соболезнования, – напомнил Роберт. – Если что, могу составить вам компанию. А Алан заглянет одновременно с нами, но вроде как сам по себе. Так будет выглядеть более естественно. У Карлоты непростой характер, вряд ли ей понравится, что кто-то сочтет ее историю плодом галлюцинации.

– Мне кажется, что это неплохая идея, – согласился Алан. – Я мог бы зайти часов в пять.

– Итак, решено. Завтра отправимся к ним все вместе и послушаем, что они скажут, – заключил Роберт. – Я тоже неплохо знаю сестер и уверен, что, если подойти к делу деликатно, они согласятся на сотрудничество.

После ужина все простились возле кафе, и каждый зашагал в свою сторону. Минут через пять Алан нагнал Джима, однако по дороге они почти не разговаривали: каждый думал о завтрашней встрече у Морелли. Доктор пожелал доброй ночи и повернул в свою сторону, а Джим все еще думал об услышанном, а заодно о том, не позвонить ли своему литературному агенту, чтобы тот навел справки о прошлом Пойнт-Спирита. А что если написать книгу о тайнах этого городка, основываясь на реальной истории? Джим взвешивал все детали, и чем дальше уходил он от центра, тем интереснее и ярче представлялась ему будущая книга. Поглощенный раздумьями, он машинально посмотрел на часы: было уже больше одиннадцати. Тьма вокруг сгустилась. Он уже шагал по дорожке, ведущей к калитке, как вдруг увидел фигуру, прислонившуюся к металлической ограде. Завидев его, фигура выпрямилась. В сумерках Джим различил джинсы, кроссовки и какой-то сверток в руке. Подойдя поближе, он с удивлением узнал Элизабет Морелли, поджидавшую его возле дома. На девушке было вязаное пальто, такое пушистое, что ноги ее выглядели совсем тонкими. Поверх каштановых волос красовалась зеленая шерстяная шапочка с помпоном. Элизабет с невинным видом протянула ему руку, и Джим машинально ее пожал.

– Простите, мистер Аллен, я знаю, что уже поздно. Но мама сказала, что вы – автор «Катрины», и я принесла вам книжку, чтобы вы подписали.

Удивленный как самим фактом визита, так и выбранным для него часом, Джим неподвижно глядел на протянутый ему экземпляр «Катрины и волшебного ключа».

– Да уж, так поздно я никого не ждал. Ты ведь та самая Элизабет, верно?

Девушка кивнула. Ее белоснежная кожа контрастировала с розовым ротиком, а глаза были большие, ясные.

– Понимаю, что поздно. Но я уже несколько раз к вам заходила и звонила в дверь. Я подумала, что вы отправились куда-то поужинать, и вернулась через пятнадцать минут.

У него сжалось сердце, а в ушах отчетливо прозвучал голос его литературного агента: «Старайся не выглядеть извращенцем».

– Значит, ты уже пятнадцать минут здесь стоишь?

– Мне не холодно, – улыбнулась девушка.

Джима переполняли сомнения. Что делать: действительно подписать книжку глухой ночью на ледяном ветру в скупом свете лампочки, облепленной дохлым мухами, или отправить девчонку восвояси?

– А не слишком ли поздно для прогулок? Мама знает, где ты?..

Джиму показалось, что Элизабет покраснела. Ему стало жаль девушку. Он открыл калитку и пригласил ее в дом.

– Маме нездоровится, а тетушки легли пораньше. Хотя Амелия знает, что я пошла к вам подписать книгу.

– Ну и отлично. Проходи. Надо согреться. «Старайся не выглядеть извращенцем, – повторял он себе. – Извращенцем… Извращенцем…» Между прочим, я как раз завтра утром собирался навестить твою семью, – сказал он, отпирая дверь дома. – Раньше было неудобно. Но я ваш сосед, и мне хотелось бы принести соболезнования твоей маме и тетям. Входи, не стесняйся. Могу приготовить тебе горячий шоколад и растопить камин.

– Было бы замечательно, – сказала она, снимая шапочку. – Спасибо, мистер Аллен. Эту книжку мне подарил папа, когда я была маленькая. Он ее привез из поездки. А я убиралась недавно и ее нашла. Я знала, что у меня есть книжка про Катрину, но не знала точно, где она. Мне бы очень хотелось, чтобы вы ее подписали.

– Конечно, с удовольствием, – ответил Джим, направляясь на кухню. – Ты добавляешь сахар?

Заваривая шоколад и подкладывая в камин дрова, он осторожно рассматривал девушку. Элизабет не поднимала глаз и даже не взглянула на интерьер домика. Она сидела неподвижно, держа на коленях книжку. «Воспитанная девушка», – подумал Джим. Печальная и немного рассеянная. Скорее всего, это из-за того, что произошло в их доме. Склонившись перед камином, он видел краем глаза, как она шевельнулась и сняла наконец ужасное пальто, в котором пришла. Теперь на ней оставалась лишь тонкая розовая блузка с длинным рукавом. Малышка наверняка продрогла до костей, ожидая его возле дома. Джим вновь ощутил щемящее чувство жалости.

– Посмотрим, что там у тебя за книжка, – произнес он, присаживаясь рядом. – Похоже, одно из первых изданий. Вышла в 2002 году, тринадцать лет назад. Похоже, ты с ней бережно обращалась.

– Папа говорил, что книжки нужно беречь. Он их привозил мне в подарок.

Несколько секунд Джим размышлял, что бы такое написать Элизабет на память. Первое, что пришло в голову: «Самой красивой девушки в Пойнт-Спирите» – такая надпись ей бы точно польстила. Но в следующий миг он передумал. Взял со стола ручку и написал: «Самой нежной и очаровательной девушке. С огромной симпатией». Похоже, Элизабет осталась довольна.

Она улыбнулась. Провела пальцами по свежим буквам и вздохнула с облегчением.

– Принесу тебе твой шоколад. Да и себе заодно.

Вернувшись, он поставил на стол две чашки и перебрался к камину, чтобы подложить газеты и взбодрить огонь. Если не поддерживать в доме тепло, внутри становилось сыро и холодно. На расстоянии ему показалось, что Элизабет дрожит. Его внимание привлекло ее лицо: в отличие от матери и тетушек, у нее были каштановые волосы и зеленые глаза, которые она, скорее всего, унаследовала от отца. Девушка протянула руку, взяла шоколад и сделала большой глоток.

– Как вкусно, мистер Аллен! Вы очень добры. Спасибо.

– Не за что. Можешь называть меня Джим… Расскажи, как ты поживаешь? Наверняка все еще не ходишь в школу, верно?

– Да, я уже несколько недель пропускаю занятия. Учителя решили, что меня лучше освободить от учебы, у меня с ней все в порядке. Иногда повторяю пройденные темы, когда нечем больше заняться. Ну и… по математике отстала, но совсем чуть-чуть. Доктор Фостер мне иногда помогает.

– Это хорошо. Алан отличный парень. Как раз сегодня я ужинал с ним и с пастором. Оба очень симпатичные люди.

Элизабет едва заметно улыбнулась. Щеки у нее разрумянились, завитки волос свободно спадали на плечи. Когда она поднимала глаза, Джим немного терялся. И не потому, что девушка была хорошенькая и к тому же смышленая. Это еще полбеды. Куда сильнее действовал на него образ, который Элизабет в нем пробуждала. Дело в том, что она в точности напоминала рисунок углем, который один его приятель из Сан-Франциско сделал много лет назад в качестве иллюстрации для книжек про Катрину. Сходство было просто потрясающее.

– Ты – вылитая Катрина, – машинально заметил он и тут же раскаялся в своих словах. Однако девушка нисколько не расстроилась, услышав такое сравнение. Наоборот, обрадовалась. Уставилась на него и даже поставила чашку на стол. – Да, представь себе.

– Серьезно? Потому-то папа и купил мне эту книгу! Но я бы никогда не осмелилась в этом себе признаться. Очень приятно, что автор сам так считает. Я очень-очень тронута.

Джим тоже был тронут… Он мигом вообразил Элизабет на пороге церкви, как в книжке, – в белом платье, с узкой красной ленточкой вокруг головы.

– Да, случаются совпадения. Пей-ка шоколад, пока не остыл.

«Если немедленно не выпьешь сок, он потеряет все свои полезные свойства» – так говорила Джиму мать. Эта фраза заставила его почувствовать себя стариком, и он уныло склонился над чашкой. «Извращенец, извращенец, извращенец», – твердил у него в голове голос Ларри.

– А для взрослых вы напишете книгу? – спросила Элизабет.

Вопрос застал Джима врасплох. Он полюбовался языками пламени, все еще размышляя про Ларри. Девушка смотрела на него с любопытством. Внезапно в голову ему пришла идея, которую он бы никогда не решился озвучить в других обстоятельствах, но сейчас она казалась не лишенной смысла и, возможно, кое-что помогла бы прояснить. Он снял очки и потер переносицу. Несколько секунд обдумывал ответ.

– Мы, писатели, не очень-то любим болтать о своих планах, – произнес он. Элизабет пожала плечами. Джим улыбнулся. – Но тебе я открою секрет. Если ты пообещаешь никому про него не рассказывать. Возможно, когда-нибудь мне даже понадобится твоя помощь. Кстати, обращайся ко мне на «ты».

– Можно?

Он кивнул.

– Так вот. Хочу написать роман про небольшой провинциальный городок и связанную с ним страшную тайну, – продолжал он. – Может быть, это будет призрак или что-то в этом роде. Ничего кровавого, я не собираюсь писать об убийствах. Но тут, в Пойнт-Спирите я ощутил атмосферу тайны, которую долго искал. Как тебе такая идея?

– Мне кажется, это будет хорошая книга, – сказала Элизабет, убирая завиток со лба. Затем поставила чашку на стол и спросила: – А вы уже начали?

– Пока собираю материал, – ответил он. – Это тоже часть творческого процесса. Ты ведь сохранишь мою тайну?

Девочка строго посмотрела ему в глаза.

– Не беспокойтесь, – ответила она. – Я никому не скажу. Знаете… Однажды я видела призрак и не испугалась.

«Touché», – произнес Джим про себя.

– Не может быть, – он сделал вид, что не верит.

– Правда-правда. Всего на несколько секунд. Я даже не уверена, был ли это действительно призрак.

Некоторое время Джим молча ее рассматривал. Казалось, Элизабет размышляла над собственными словами. Она сложила руки на коленях и выпрямилась, неподвижно глядя на стол. Затем подняла голову и продолжила:

– Даже не знаю, с чего начать. Я сидела за домом на качелях и вдруг увидела мужчину: он стоял, прислонившись спиной к ограде в дальнем конце нашего участка. Мои тетушки очень ухаживают за садом, и у нас полно цветов, всяких лилий и прочих растений. Этот человек словно завис над ними, не касаясь, и его силуэт был будто бы размыт. Он был красивый, – добавила она, – и молодой. Но одежда на нем была странная, какая-то несовременная: такие костюмы с жилетками носили раньше. А внизу – белая рубашка.

– Ты с ним разговаривала?

– Нет, только смотрела. Потом он стал виден более отчетливо, но тут меня окликнула тетушка, точнее, какие-то голоса раздались возле дома, а когда снова повернулась, его уже не было. А можно еще шоколада?

– Конечно, – ответил Джим, вставая. Через несколько минут он вернулся в гостиную с полными чашками и сахарницей и поставил их на обеденный стол. – Очень интересная история. И похоже, ты действительно не испугалась.

– Нет, честное слово, – воскликнула она. – Не знаю, как это объяснить, но, когда я его увидела, внутри меня словно кто-то шепнул, чтобы я не пугалась, потому что он не хочет обидеть меня и все такое… На самом деле кто угодно бы испугался, увидев человека, висящего в воздухе над цветами, но вышло по-другому. Я чувствовала, что не должна бояться. Потом я все рассказала моим тетушкам, но они не поверили. Только Карлота посмотрела на меня как-то странно, а потом ушла к себе в кухню. Вот и все. Тетушки не верят в призраков. Маме я решила ничего не говорить, потому что подумала, что это не обязательно, к тому же она не очень хорошо себя чувствует.

– Да, понимаю.

Элизабет поспешно допила шоколад и посмотрела на часы.

– Помню только, что выглядел он печальным. А потом исчез. – Она надела пальто и шапку и взяла книжку. – А сейчас мне пора домой. Ты был очень любезен… Джим.

– Рад с тобой познакомиться. Хочешь, я отвезу тебя?

– Нет, спасибо, я хочу вернуться пешком. Тетушки уже спят, и шум мотора их разбудит. Я добегу. Отсюда это всего через полторы улицы, я не замерзну. – Она улыбнулась.

Джим поднялся и подошел к двери.

– Тогда до завтра, дорогая Элизабет. Я очень рад нашему знакомству, честное слово.

– До завтра, Джим. Спасибо за все.

Он видел, как она поспешно удаляется в сторону ограды, открывает скрипучую калитку, аккуратно прикрывает ее за собой и бежит вниз по улице. Вскоре он улегся в постель. Только когда девушка ушла, он почувствовал, как сильно устал. В следующую минуту он уже крепко спал. Ему снилась женщина, висящая на балке под потолком. Женщина без лица, с зажатым в кулаке золотистым тюбиком губной помады. Стоя поодаль, он с ужасом и болезненным любопытством смотрел на едва заметно покачивающееся тело. Перед женщиной стоял старинное трюмо: семь ящиков с ручками в форме раковины и зеркало. Слова «привет», написанного на поверхности зеркала, он не увидел. Пол толстым слоем покрывала пыль, как будто в течение многих лет в доме никто не жил. Он встал на колени, уперся руками в пол. Брюки испачкались, но он не обращал внимания. Поверх слоя пыли он вывел указательным пальцем: «И ТЕБЕ ПРИВЕТ».

8

Африканские маргаритки зацветали весной. Они росли в самом живописном уголке сада, над которым днями напролет самоотверженно трудилась тетушка Карлота, добиваясь от лилий на клумбах максимальной красоты. Завершали буйство растительности ивы – невысокие деревья с шарообразными кронами, которые приобрели в Пойнт-Спирите большую популярность благодаря тому, что придавали композиции изящество и очарование. Когда Элизабет, окруженная этим сказочным пейзажем, качалась на качелях, она чувствовала себя Алисой в Стране чудес. Но сейчас, приближаясь к дому, она размышляла о другом. На самом деле она солгала, объясняя, что тетушки в курсе ее ночного визита. Однако другого выхода не было, и теперь ее будто бы окутывала целая паутина опасений и тревог. Джим Аллен был невероятно привлекательный мужчина! Да, он намного старше ее, зато у него моложавое лицо, высокие скулы, чудесные, немного растрепанные матово-блестящие черные волосы и умные глаза. Но больше всего поражал Элизабет в этом человеке не интеллект, свойственный всем начитанным и образованным людям, а небрежное отношение к собственной известности, о которой при общении он попросту забывал – по крайней мере именно так казалось со стороны. Джим не задумывался о том, насколько он привлекателен для обыкновенных людей, которые его окружали.

Внезапно ее охватила эйфория, неистовый восторг, свойственный юным девушкам, которых очаровал культурный и образованный взрослый мужчина. Выйдя за порог его дома, Элизабет не избавилась от этого чувства и мечтала только о том, как бы увидеть его вновь. Ей хотелось говорить с ним о книгах, о чудесном городе Сан-Франциско, где она мечтала побывать, о его стремлении творить, изучать, познавать. Ей хотелось рассказать ему обо всех книгах, которые хранились в их домашней библиотеке, а может быть, даже показать ему эти книги.

Все эти мысли, желания, ощущения толпились у нее в голове, когда она вошла в дом и, стараясь ступать как можно тише, поднялась наверх. Если проснутся мама и тетки, ее ждут неприятности, да и беспокоить их не хотелось. Она неслышно прошла по коридору и на цыпочках вошла в комнату. Медленно закрывая за собой дверь, оглянулась: коридор и лестницу окутывал сумрак. Ни единого звука, ни единого движения воздуха не достигало ее ушей. Когда же она наконец оказалась под защитой своего крошечного святилища, осторожность сменилась выбросом энергии. Она скинула с себя шапочку и кроссовки, поспешно разделась, надела ночную рубашку и нырнула под одеяло.

– Сожалею, что тебе наврала, – прошептала она: завтра Джим должен был явиться к ним в дом, и ее невинной лжи грозило разоблачение. – Но я так хотела с тобой познакомиться, а это был единственный способ.

Элизабет закрыла глаза, но сон не шел. Она возбужденно ворочалась с боку на бок, вспоминая Джима. Все ее существо было переполнено его обворожительной улыбкой. Несколько мгновений она припоминала, как растерянно выглядел Джим, обнаружив ее около своего дома. Не удержалась и захихикала. Лицо у Джима Аллена было выразительное – возможно, он сам не догадывался, до какой степени. Она поняла это в тот миг, когда увидела его в ночном сумраке. И потом, позже, – как жадно и преданно он на нее смотрел! А потом сказал, что она похожа на Катрину.

«Покажу ему письмо», – размышляла Элизабет. Это письмо они с Пенни нашли прошлой весной на чердаке и решили никому не показывать. Это была их тайна. Пожелтевший, ветхий листок бумаги она хранила в шкатулке, обтянутой изнутри бархатом, в тайнике с двойным дном и ни разу не перечитывала; у нее было ощущение, что это послание, эта очаровательная эпистола, каким-то непостижимым образом связано с призраком – в том случае если речь шла только об одном призраке, а не о нескольких. По крайней мере оно принадлежало людям, которые жили в их доме еще до того, как отец его купил. Она вспомнила красивый почерк, ровный наклон букв, элегантные завитушки, украшавшие это признание в любви, такое искреннее и возвышенное. А еще – страх…

Тот, Кто Шепчет. Так назвала его мать в тот день, когда хоронили сестру. Но Элизабет ничего не поняла. Она не знала, что означают эти слова. И не могла объяснить смертельный ужас, застывший в глазах матери, когда она их произнесла. Да, что-то случилось много лет назад, когда Пенни была еще младенцем, а ее, Элизабет, мать отводила в школу за ручку. Вернувшись в обед, Элизабет обнаружила, что тетушки чем-то встревожены. Кроватку Пенни вынесли из комнаты и поставили в гостиной, и по какой-то необъяснимой причине ни одна из сестер, включая мать, не отходили от нее ни на шаг. Элизабет было четыре года, и в тот день ее маленький разум не отметил ничего необычного. Тетушка Карлота объяснила, что комнаты наверху проветриваются и сквозняки могут навредить здоровью младенца. Позже, годы спустя, она вспомнила тот эпизод, который видела глазами маленькой наивной девочки, и ей стало ясно: тетки и мать что-то от нее скрывали. И сейчас, будучи почти уже взрослой шестнадцатилетней девушкой, она сознавала: в то далекое апрельское утро что-то напугало ее семью, напугало до такой степени, что они боялись отойти от сестренки. Может, это был он – человек в безупречном костюме-тройке с волнистыми волосами? Но… если это был он, что плохого мог сделать юноша с печальными глазами? Или же в доме было что-то еще и это что-то напугало ее семью?

Несмотря на все эти мысли, страшно Элизабет не было. Лицо человека, которого она видела в саду, было серьезным и сосредоточенным. А глаза – печальными. И все же она так и не решилась рассказать про него матери и теткам. Она не могла признаться, что в те краткие секунды, в продолжение которых рассматривала человека, ее переполняли тревога и беспокойство. Даже Джиму она не сказала, по крайней мере в их первую встречу, что созерцание высокого изящного силуэта наполнило ее предчувствием, что очень скоро что-то произойдет, случится что-то ужасное и никто не сможет этому помешать. И все же – почему он явился именно к ней?

«Да, я видела человека в саду и он был похож на призрак, – размышляла Элизабет. – Но глаза его выражали печаль, отчаяние… и что-то еще. А потом он так странно улыбнулся, как будто что-то замышлял. От таких улыбочек мороз идет по коже. Сразу ясно: жди беды. Двусмысленность сбивает с толку, заставляет тебя сомневаться».

– Тот, Кто Шепчет… – прошептала она. Занавески тихонько качнулись в ответ, но она не заметила. – Скажи, кто ты?

И, произнеся эти слова, она уснула, думая о своей сестре.

9

Ночную тишину уснувшего города наполняли таинственные звуки. Если напрячь слух, можно было уловить множество едва различимых шумов, доносившихся из каждого уголка. Где-то вдали, окутанный облаком пыли, автомобиль несся по сельскому шоссе, соединявшему Пойнт-Спирит с Брайдел-Вейлом. Брэди Роуз мурлыкал себе под нос, подпевая песенке, доносящейся из радио. Изо рта у него торчал косяк, скрученный собственными руками. Патрик Грант, сидевший за рулем, мысленно перебирал варианты отмазок, которые имелись у него про запас на тот случай, если отец внезапно обнаружит, что единственный отпрыск не собирается поступать в этом году в университет.

Тяжелый осенний туман сползал по горному склону и заволакивал окрестности. А Патрик размышлял о причинах своего упорного нежелания заниматься чем-либо, связанным с учебой. В Принстон ему неохота, в Гарварде тусуются одни задроты в галстуках, а Йель и Стэнфорд прислали краткое, но вежливое письмо, в котором его благодарили за проявленный интерес, а в последнем абзаце пнули под зад. Разумеется, во всем этом Патрик видел знак судьбы, указывающий на то, что ему стоит выбрать какую-то иную жизнь, а не ту, которую задумали для него родители. Мать всю дорогу твердила, что Портлендский университет не так уж плох, к тому же, учась там, ребенок будет поближе к дому. Патрик был парнем ленивым и не привыкшим к серьезным усилиям, тем не менее такая идея была ему не по душе. Ему хотелось чего-то покруче. Не тратить же на учебу еще пять лет жизни! С другой стороны, не хочется становиться таким, как мать, которая вкалывала в своем магазине на полторы ставки, чтобы обеспечить сносную жизнь семейству из трех человек, а заодно и вторую ипотеку за дом – виной всему была папашина страстишка к игре и его собственное чрезмерное увлечение игровыми автоматами.

– Да ладно тебе, Патрик. Ты же не собираешься застревать в этом чертовом городишке на всю жизнь, – проворчал Брэди, не отрывая глаз от несущейся навстречу дороги, и протянул приятелю косяк. – Как и все мы. Довольно тупо с твоей стороны, чувак, отказываться от Портленда. В первый год яйца от учебы слегка попотеют. Заодно будешь продавать сэндвичи. Ну да, а чего такого-то? Зато уедешь отсюда.

Патрик лениво повернул голову и выгнул брови.

– Можно подумать, ты знаешь, что делать с жизнью…

Брэди повернулся, сунул руку под сиденье и достал банку пива. Шумно ее откупорил, залив пивом джинсы, но это нисколько его не расстроило.

– Неблагодарный ты чувак, – пробормотал он.

– Неблагодарный? – Патрик расхохотался. – Ну ты даешь! И чего ты все время используешь такие тупые словечки? Это ж надо! Какого черта вообще означает это твое – «неблагодарный»?

– Короче, неблагодарный чувак, – спокойно продолжал Брэди, – я и правда хочу свалить из этого городишки. Хотя бы на время. Может, на год. А потом, глядишь, и вернусь весь такой – на красной спортивной машинке, с офигенной работой. Твоя проблема в том, чувак, что ты влюбился в эту твою Суси, а ей до университета еще целый год. А прикинь такой вариант: ты отказываешься от Портленда, а Суси про это узнает и посылает тебя куда подальше.

Слова Брэди внезапно вызвали в Патрике приступ необъяснимой паники. Он поднял глаза и всмотрелся в темноту ночи. Не произнеся ни слова, глубоко затянулся гашишным дымком, нажал на газ и в два счета оказался у поворота дороги, окружавшей холм, на котором располагалась лесопилка.

– Не могу понять, – прошептал Брэди, – почему бы тебе не подумать о себе, приятель.

– Не беспокойся, чувак. Я о себе целыми днями думаю. Но у нас с тобой разные обстоятельства. Я не про Суси, а про кучу всего, что свалится на мою мать, если мне не дадут эту чертову стипендию. Ты хороший студент, и папаша у тебя не гребаный транжира и не игровой маньяк. К тому же у тебя этот чертов талант к живописи, а это само по себе открывает перед тобой кучу дверей. А я? Так, дерьма кусок.

Патрик задумчиво уставился на извилистую полоску шоссе и на далекие огоньки, мерцавшие в той стороне, где притаился Пойнт-Спирит. Его охватило глубочайшее уныние. Он понимал, что Суси вряд ли останется с ним на всю жизнь: все хорошее рано или поздно кончается. Сколько раз он про это думал? Наверное, слишком много. Иногда, запершись в комнате и не включая свет, он спрашивал себя, может ли юношеская любовь испортить всю оставшуюся жизнь, может ли человек продолжать жить после того, как ему разбили сердце или если он видит, что отношения неизбежно подходят к концу. Для Суси разрыв был бы вполне естественным делом и означал бы свободу, но для него это был бездонный темный колодец.

– Тупо все это, – хмыкнул Брэди и отхлебнул пиво. – Давай смотри на дорогу, неблагодарный чувак, а то впишемся в дерево. Способность к живописи у меня есть, но это не означает, что в итоге я не превращусь в уличного мазилу, который рисует шаржи за пару долларов. Гарантий никаких.

Он нажал на кнопку радио и поменял канал.

– Оставь то, что играло, Брэди, – буркнул Патрик: его выводила из себя противная манера Брэди не дослушивать песню целиком. – Мне нравилось то, что было.

– Неблагодарный… – насмешливо буркнул Брэди. – Включи дальний свет, не видно ни шиша.

Радио изрыгнуло серию неопределенных потрескиваний, и салон старенького «Шевроле» заполнил странный женский голос: «На каменной дороге танцует принцесса. В праздничном платье танцует принцесса. У нее чудесный гребень из мелких жемчужин. На каменной дороге танцует принцесса».

Услышав эту нелепую песенку, парни переглянулись и расхохотались.

– Что за фигня? – воскликнул Брэди. – Прямо как моя сестренка Роуз на школьной перемене.

– Убери это дерьмо, чувак.

Брэди нажимал на кнопки, но нежный голосок упорно бубнил одно и то же: «На каменной дороге танцует принцесса…»

– Держи косяк покрепче, чувак.

– Брэди, блин, смени радиостанцию!

«У нее чудесный гребень из мелких жемчужин», – не умолкало радио.

Патрик оторвал взгляд от шоссе и принялся сам лихорадочно жать все кнопки подряд в уверенности, что приятель ненароком сломал отцовское радио, но необычная ситуация его забавляла. Внезапно он вскинул голову: какая-то темная фигура откуда ни возьмись появилась посреди дороги и, покачиваясь, понеслась им навстречу.

– Патрик! – крикнул Брэди, но приятель крутанул руль влево.

– Чертово дерьмо! Это же Томми! Но, блин, какого черта?..

Машина угодила колесом в канаву, затем подпрыгнула и стремглав понеслась по лесу. Патрик ударил по тормозам, но машина не слушалась.

– Господи! – завопил он.

– Блин, Патрик, здесь же деревья! Тормози, идиот! Тормози!

– Тормоза не работают!

– Придурок! Мы сейчас…

Это было последнее, что Патрик услышал. Голос друга затерялся где-то в дальних уголках его сознания: «Шевроле» врезался в дерево, взвыл и закрутил вхолостую колесами, уничтожая все на своем пути, пока наконец не застрял в одном из ущелий и не застыл мордой вниз.

Облачко пыли поднималось над рощей, а радио по-прежнему напевало: «На каменной дороге танцует принцесса. В праздничном платье танцует принцесса. У нее чудесный гребень из мелких жемчужин… Привет, чуваки!»

10

Она потуже затянула пояс, чтобы ледяной ночной воздух не заползал под пальто. Надела перчатки, повязала шарф и вышла из дома. Как только она оказалась за дверью, в лицо ей ударил порыв ветра. Амелии хотелось, чтобы температура хотя бы немного повысилась, даже если при этом начнется снегопад. Никогда не привыкнет она к такому суровому климату, к этим зимним ночам, когда сырость и холод пробирают до костей. Она любила снег, однако дождь вызывал в ней необъяснимое уныние, иной раз даже меланхолию. Она посмотрела на тучи, которые сейчас, в эту ночную пору, стремительно неслись, закрывая собой небо. Ей хотелось увидеть звезды. Шагая по улице, она думала о своей племяннице Элизабет. Как ужасно, что ничего нельзя сделать. В этом заключалась та часть ее обязанностей тетушки, которую она ненавидела: как бы она ни старалась, как бы ни хлопотала день за днем, рано или поздно возникали ситуации, которые она не могла контролировать, не могла разрулить с той поспешностью, какую все от нее ждали. Пытаясь утешить младшую сестру после гибели мужа, она понимала, что это и есть горькая правда жизни, с которой невозможно смириться.

«Тот, Кто Шепчет», – вспомнила Амелия. В какой-то миг у нее закружилась голова: ей показалось, что на противоположной стороне улицы стоит какой-то человек.

Она шла по обледенелому тротуару, и мучительные мысли постепенно отступали. По пути ей встречались затянутые льдом лужицы. Несколько раз приходилось замедлить шаг, чтобы не поскользнуться на плитках и не упасть. За спиной послышались торопливые шаги, она обернулась, чтобы увидеть, кому они принадлежат. Но улица была пуста. В такую холодную ночь люди старались поменьше выходить из дома, а огоньки фонарей были слишком слабы, чтобы разглядеть дальний конец бульвара. Амелия продолжила путь, пока шаги не послышались совсем близко, так что пришлось посторониться. К ней приближался какой-то человек в наброшенном на голову капюшоне. Амелия испугалась и попятилась.

Человек остановился и скинул капюшон.

– Боже, Роберт… Чуть до смерти не напугал! В темноте я подумала, что это привидение. Что ты здесь делаешь?

– Просто решил пройтись. Ты же знаешь, со мной такое случается. Да и тебе, вижу, не сидится дома. Куда путь держишь?

Амелия почувствовала, как забилось сердце, и глубоко вздохнула. В обществе пастора она всегда немного терялась.

– Так, вышла прогуляться. Сестра наконец уснула, а Карлота с племянницей смотрят кино по телевизору. Хотела подышать свежим воздухом…

Роберт одарил ее обворожительной улыбкой и потупился, словно чего-то недоговаривая.

– Скажи… Не согласишься ли ты со мной поужинать? Просто так, это тебя ни к чему не обязывает. Уже поздно, но вдруг ты захочешь сделать глоточек вина и поболтать.

Лицо у Амелии вспыхнуло, как от пощечины. К счастью, было темно, и пастор ничего не заметил. Кожу на щеках будто бы жгли раскаленные угли. Румянец, который она всю жизнь ненавидела, предательски разливался по всему телу. Она так и не привыкла краснеть.

– Ох… не знаю, дорогой Роберт… Я до сих пор не оправилась от испуга, – соврала она. – А впрочем, согласна. Спасибо за приглашение.

– Правда? Отлично! Обожаю готовить. Иной раз это единственный способ обратить ближнего в свою веру. Готовлю исключительно для других, – улыбнулся пастор.

Он махнул рукой, приглашая следовать за собой. Они пересекли темный бульвар и вскоре оказались возле его дома. Жилище пастора полностью соответствовало своему хозяину: классический особняк, отделанный светлой древесиной, под двускатной серой крышей. Сколько раз Амелия спрашивала себя, почему ей так любопытно рассматривать чужие дома, и всегда приходила к одному и тому же выводу: они много рассказывают о людях. Она неторопливо поднялась по ступенькам, рассматривая сад: аккуратно подстриженная живая изгородь, тусклые фонарики вдоль дорожки. Роберт шагал впереди. Он открыл дверь, отодвинул москитную сетку и пригласил ее внутрь. Гостиная также напомнила сад: уютная, прибранная. Кресла цвета охры, камин; вдоль стен – открытые стеллажи, уставленные рядами книг… Стол с каменной столешницей, деревянные лестницы, перила, выкрашенные белой и серой краской. Очень милый дом.

Амелия сняла пальто, робко приблизилась к обеденному столу, круглому и просторному, и уселась на один из стульев. Роберт отправился в кухню проверить, не сгорело ли жаркое в духовке, и она наконец расслабилась и даже успокоилась. Этот гигант со смуглым лицом и светлыми глазами покорил ее сердце. Она любовалась гостиной, а в голове шевелился привычный уже вопрос: как могло случиться, что такой человек, как Роберт, до сих пор не женат? Подумав об этом, она снова покраснела. От нее не укрылось, что Роберт украдкой на нее посматривает. Она предлагала помощь в приготовлении ужина, но он отказался. Налил немного вина и разжег камин, чтобы тепло проникло в каждый уголок его дома.

Двигаясь ловко и бесшумно, Роберт накрывал стол, и через несколько минут все было готово.

– Подумать только: жаркое в духовке, пробежки по улицам, порядок в доме. Ты – завидная партия, – пошутила Амелия, прихлебывая вино из бокала. – Странно, что такой мужчина, как ты, не женат и даже ни с кем не встречается. Между прочим, у тебя чудесный дом.

Пастор вскинул брови, от чего глаза его сделались огромными.

– То же самое я мог бы спросить о тебе, дорогая Амелия. Но ответа на твой вопрос у меня нет. Скорее всего, просто потому, что я так и не встретил подходящего человека. К тому же современным девушкам со мной скучно.

Амелия улыбнулась и смущенно покашляла. Он смотрел на нее пристально, не мигая: от этого взгляда ей делалось неуютно.

– Не смейся. Я серьезно. Так что ты скажешь про себя?

– Пожалуй, я тоже пока не встретила правильного человека. – Она пожевала кусочек мяса, и на ее лице отразилось удивление. – Ого, Роберт, да ты действительно превосходно готовишь. Очень вкусно!

– Думаю, твоя жизнь изменилась за эти годы. Ты поглощена сестрами и племянницей. Иной раз у человека не остается времени для себя самого…

– Сложно выбирать между долгом и личной жизнью. Мне от многого пришлось отказаться, когда я решила заботиться о сестре и племянницах… Да, ты прав… я почти не думала о себе… – она посмотрела на пастора с благодарностью и улыбнулась. – А тебе не приходило в голову уехать из Пойнт-Спирита?

– Еще бы. Много раз. Когда-то я занимался наукой, которая занимала все мое время, а здесь я лишен этой возможности. Но уехать непросто. Существуют узы, которые привязывают меня к этому месту.

Амелия осушила бокал. Все, пить она больше не будет. Ей и так хорошо. Сколько времени прошло с тех пор, как мужчина последний раз угощал ее ужином, приготовленным собственными руками? Часто ли кто-то расспрашивал ее о себе самой? Однако напиваться не следовало, тем более она давно не пила, поэтому было рискованно.

– Человек привыкает к одиночеству, – продолжал Роберт. – С партнером всегда сложнее. Думаю, ты со мной согласишься. Твоя жизнь принадлежит только тебе, ты все делаешь, когда захочешь, никто не роется в ящике с носками, где ты навела порядок…

– Верно, – Амелия улыбнулась, но в следующей миг снова стала серьезной. – Отец часто говорил, что одиночество – состояние настолько комфортное, что все происходящее вокруг беспокоит человека гораздо меньше. Любовь делает нас уязвимыми. Думаю, ты меня понимаешь. Жить в одном доме с другом или братом – совсем не то, что жить вместе с супругом. Супружество порождает связь иного рода, а заодно и зависимость. С другой стороны, если ты одинок, кое-что дается сложнее.

– Например, сходить в кино?

Амелия рассмеялась.

– Да, сходить в кино.

Повисла тишина, которая ни ему, ни ей не казалась напряженной. Роберт вытер губы салфеткой, соединил пальцы рук и поставил локти на стол.

– Ты сильная женщина, Амелия, и занята благородным делом, помогая сестрам.

– Не льсти, – улыбнулась она.

Роберт с невинным видом пожал плечами.

– Разве это лесть? Я всегда считал, что в житейских перипетиях вы, женщины, гораздо выносливее нас, мужчин. Да, мы сильнее физически: крупнее, грубее… Допустим, я могу поднять автомобиль одной рукой, но как только речь идет о переживаниях… – он умолк, подбирая слова. – Вы, женщины, мудрее и решительнее.

Амелия отодвинула тарелку и задумчиво разглядывала белую вышивку на скатерти.

– Ты очень добр к нам, Роберт. Ты всегда нам помогаешь, так же как и Алан. Мы тебе очень благодарны.

– Какие пустяки. Не нужно никаких благодарностей.

Амелия вспомнила, как впервые увидела пастора в церкви. Звучание его голоса показалось ей тихим, несмелым, но самое главное – искренним. Роберта никто не перебивал, даже если ответ его был неточен или же он сам признавался, что не знает ответа. А у Амелии в голове вечно вертелась одна незатейливая мысль: стоящий на кафедре Роберт Маркусо казался божеством.

Роберт вышел из-за стола. Через мгновение он вернулся, неся на подносе фрукты и кусочки мандаринового торта.

– Ради сестры ты оставила Сан-Франциско, преподавание, всю свою обустроенную жизнь. Неслыханная щедрость. Но со временем тебе все же придется подумать о себе самой.

Амелия аккуратно положила ложечку на край фарфорового блюдца и подняла глаза на Роберта. Тот смотрел на нее своим мягким, добрым взглядом, но на лице его явно читалось, что ей необходимо задуматься над этой фразой.

– Ты прав, но это непросто. Есть вещи, которые я не могу оставить прямо сейчас.

Пастор кивнул. Казалось, он уловил ее неуверенность и беспокойство. Он покачал головой и взял Амелию за руку, словно желая вернуть в реальный мир.

– Со временем все встанет на свои места. Проблема в том, что все происходит слишком быстро. У тебя прелестная племянница, и сейчас очень важно, чтобы Мэри Энн нашла в себе хотя бы немного внутреннего света и выбралась из колодца. Все прочее устроится само собой. Ты молодая, красивая.

Рука Роберта все еще лежала на ее руке. Подумав об этом, Амелия ощутила легкий озноб и осторожно высвободила руку.

– Хочешь кофе?

– Спасибо… Я… Надо отправить сообщение Карлоте, не хочу, чтобы она беспокоилась. Я пообещала, что скоро вернусь.

Она посмотрела на часы: нет еще и одиннадцати. В доме у пастора было уютно, ей хотелось, чтобы вечер продлился чуточку дольше. Роберт откинулся на спинку стула и вдруг протянул руку и несмело провел пальцами по ее волосам. Этот ласковый жест напомнил ей об отце: легкая, беглая ласка близкого человека, желающего своим прикосновением сказать: «Все будет хорошо». Затем он вновь отправился на кухню, а она исподволь наблюдала, как он открывает дверцы и ящики, как с присущей ему спокойной уверенностью заряжает машину для варки кофе. Черные спортивные штаны и толстовка его молодили. Она не могла определить возраст Роберта, хотя точно знала, что старше его на год или два. В этом человеке ей нравилось все, но в первую очередь – смирение и терпение, которые предполагала его профессия. К тому же он был остроумен, что редко встречается в людях, настолько привлекательных внешне. Ей нравились его манеры, его ненавязчивый способ прикасаться к ней, отсутствие попыток вызвать ее на откровенность, а также скрытого желания, которое она обычно встречала у мужчин в определенные моменты, за ужином или беседой. Погрузившись в эти мысли, она почувствовала себя занудой. А может, пора бы уже перестать беспрерывно анализировать поведение других людей? Она снова перевела взгляд в сторону кухни: опершись на черную гранитную столешницу, пастор распечатывал пакет с сахаром, собираясь высыпать его содержимое в фарфоровую сахарницу. Внезапная мысль вернула Амелию в реальность, и она поспешно отправила сообщение Карлоте, чтобы та не волновалась. Она старалась не замечать пробуждавшееся в ней желание. Когда же вновь посмотрела на Роберта, желание это сделалось почти нестерпимым. Ей хотелось его поцеловать. Она всегда об этом мечтала… Она повернулась к окну, и холодок пробежал у нее по коже. Она вновь ощутила чужое присутствие. Словно кто-то осторожно рассматривал ее с той стороны оконного стекла. «Это деревья», – успокаивал рассудок. Ветки ив, роняющие на окошко чуть заметные тени. Но уверенности в этом у нее не было.

Там, снаружи, что-то было, и это что-то было недобрым…

– Итак, мой вечерний забег не состоялся, но я этому только рад. Ты даже не представляешь, как я люблю поболтать…

Голос пастора вывел ее из задумчивости, она покраснела, как свекла. Снова этот проклятый жар в щеках! Кажется, Роберт тоже его заметил: ставя на стол поднос с кофейными чашками, он покосился на нее немного озадаченно.

– С тобой все в порядке?

Амелия глуповато улыбнулась и с преувеличенной поспешностью схватила одну из чашек.

«Нет, ничего не в порядке. Похоже, я влюбилась», – подумала она, но вслух произнесла:

– Я просто задумалась. Видишь ли… трудно принять все это, Роберт. Иногда мне кажется, что вот сейчас открою калитку, войду в сад, а там на качелях – Пенни.

– Это надо пережить, Амелия. Но ты обязательно справишься.

– Жаль, что испортила тебе пробежку. – Ей хотелось сменить тему. Она наклонилась к чашке и чуть не поперхнулась.

– Перестань, что за глупости? Я и пробежку-то еще толком не начал: так, прогуливался. Сперва разминаюсь, а потом уже перехожу на бег. К тому же мне нравится твое общество.

– У тебя уютно… Так непривычно ужинать в обществе мужчины, – пробормотала Амелия. Румянец так и не сошел полностью с ее лица, хотя прошло много времени. Но в целом она чувствовала себя лучше. – С мужчинами даже во время ужина приходится защищаться. А мы с тобой так славно болтаем…

Роберт усмехнулся и похлопал ее по плечу.

– Даже не знаю, стоит ли воспринимать это как комплимент.

– И я не знаю, – добавила она. – Но все именно так.

Она покосилась на внешнюю часть его руки. Ни намека на растительность, ни единого волоска. Пастор делает себе эпиляцию? Почему-то эта нелепая мысль подействовала на нее так сильно, что от волнения у нее голова пошла кругом.

– К сожалению, утратил спортивную форму за столько лет, – произнес Роберт, ставя на стол недопитую чашку. – Ты, наверное, решишь, что я полоумный, но иногда мне кажется, что я родился не в свое время. Я ценю мелочи, жесты… Наблюдаю иной раз за тем, как общается друг с другом молодежь у нас в городе, и просто оторопь берет.

– Рассуждаешь, как старенький дедушка, – улыбнулась Амелия. – Сколько тебе лет? Мы так давно знакомы, а я до сих пор не знаю.

– Тридцать восемь. Да, я рано состарился, так получилось. Я оставил прежнюю профессию, чтобы стать пастором, потому что когда-то обещал своему деду. Я всего лишь хочу, чтобы мир менялся чуть медленнее, и если того же самого хотят старики, значит, ты угадала…

Он придал своему лицу страдальческое выражение.

– Какой же ты старик? – возмутилась Амелия. – Как тебе не стыдно! Я на год старше тебя… Алан говорил, что раньше ты изучал психологию. Тут мы с тобой в некотором смысле совпадаем. Ты отверг уже состоявшуюся жизнь, выбрал другой путь. – Она улыбнулась. В один миг к ней вернулась уверенность в себе, которую она потеряла, перешагнув порог этого дома. – Ты славный парень, Роберт, и никакой не старик… – она погладила его по руке. – Ты всего лишь защищаешь принципы, которые много лет назад вышли из моды.

Амелия вздохнула и откинула за плечи свои длинные волосы. В кофте, надетой поверх платья, становилось жарковато. Она расстегнула верхнюю пуговицу и откинулась на спинку стула. Внезапно ей захотелось еще вина, но она взяла себя в руки и решительно встала.

– Уходишь?