Джош Малерман
Птичий короб
Josh Malerman
BIRD BOX
Печатается с разрешения автора и литературных агентств
Nelson Literary Agency, LLC и Jenny Meyer Literary Agency, Inc.
© Josh Malerman, 2014
Школа перевода В. Баканова, 2017
© Издание на русском языке AST Publishers, 2017
Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers. Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.
Глава 1
Мэлори стоит на кухне и размышляет. Руки мокрые. Она дрожит. Носком нервно стучит по растрескавшейся плитке на полу. Еще очень рано, солнце, наверное, только выглянуло из-за горизонта. Слабый свет разбавляет черноту штор. «Туман же был», – думает Мэлори.
Дальше по коридору, под мелкой проволочной сеткой, накрытой черной тканью, спят дети. Они наверняка слышали, как несколько минут назад Мэлори ползала на коленях по двору. Микрофоны ловят каждый шорох, передают на усилители у кроватей.
Руки чуть поблескивают в пламени свечи – мокрые, утренняя роса еще не высохла. Мэлори делает глубокий вдох и задувает свечу. Оглядывает кухоньку, подмечая ржавые кастрюли и треснутые тарелки. Вот коробка, которая служит мусорным ведром. Вот стулья, многие держатся только благодаря веревке. Стены грязные, со следами детских рук и ног. Есть и старые пятна. Снизу стены выгорели, багровый цвет от времени побурел. Багровый – это пятна крови. Ковер в гостиной тоже выцветает, хоть Мэлори за ним и ухаживает. Чистящих средств в доме не осталось. Давным-давно Мэлори наполняла ведра водой из колодца и оттирала пятна по всему дому. Пятна не поддавались, даже самые бледные: посветлели, но полностью не свелись. Коробка со свечами прячет пятно в прихожей. Диван в гостиной повернут под нелепым углом. Его придвинули туда, чтобы замаскировать два подтека, напоминающие Мэлори волчьи головы. На втором этаже стопка заплесневевших половиков скрывает багровые царапины, въевшиеся в основание стены у чердачной лестницы. Еще через десять футов самое темное пятно в доме. Мэлори не в силах перешагнуть через него и той частью второго этажа почти не пользуется.
Когда-то и сам дом, и район Детройта, в котором он находится, считались хорошими. Когда-то дом называли семейным гнездом, уютным и безопасным. Еще десять лет назад любой риелтор с гордостью показывал бы такой. Сейчас окна закрыты картоном и досками. Водопровод не работает. У кухонного стола – большое деревянное ведро. Пахнет из него тухлятиной. У детей нет нормальных игрушек. Вместо кукол обструганные ножки деревянного стула с нарисованными лицами. В шкафах пусто. На стенах нет картин. Провода тянутся из-под двери черного хода к комнатам первого этажа, там есть усилители, извещающие Мэлори и детей о любом звуке извне. Так они втроем и живут. Из дома надолго не выбираются, во время коротких вылазок закрывают глаза повязками. Дети никогда не видели внешний мир даже через окна. Мэлори не видела его четыре с лишним года. Четыре года!
Не обязательно принимать решение сегодня. В Мичигане октябрь. Детям будет тяжело проплыть двадцать миль по реке. Они еще маленькие. А если один из них случайно упадет в воду? Что тогда делать Мэлори, с закрытыми-то глазами?
«Несчастный случай – доля ужасная, – думает Мэлори. – После долгой борьбы за выживание глупо становиться жертвой несчастного случая».
Она смотрит на шторы и начинает плакать. Хочется накричать на кого-нибудь. Хочется кому-нибудь пожаловаться. «Это несправедливо! – посетовала бы она. – Это жестоко».
Мэлори оглядывается на порог кухни, на коридор, ведущий в детскую. За дверным проемом без двери крепко спят дети. Они накрыты черной тканью, спрятаны даже от света. Не шевелятся, не показывают, что проснулись. А ведь, может, они ее слушают. Сколько на них ответственности, сколько нагрузки на маленькие уши! Порой Мэлори кажется, что дети слышат, как она думает.
Можно дождаться солнца, тепла, лучших условий для поездки. Можно поговорить с детьми и выслушать их. Они сумеют подать ценные идеи. Четырехлетки, а слушать научились. Они с лодкой подсобят, грести-то придется вслепую. Без них Мэлори по реке не сплавиться. Ей нужны их уши. Можно положиться на совет детей? Способны четырехлетки подсказать, когда лучше навсегда уйти из дома?
Мэлори тяжело опускается на кухонный стул и борется со слезами. Босой ногой она отбивает такт по линялому линолеуму, потом медленно поднимает голову: вон лестница, ведущая на чердак. Однажды она говорила там с мужчиной по имени Том о мужчине по имени Дон. Вот раковина: к ней Дон однажды принес ведра колодезной воды. Он дрожал от страха, выйдя из дома. Если чуть податься вперед, видна прихожая, где Шерил когда-то готовила корм для птиц. Между ней и входной дверью – гостиная, где слишком много разных воспоминаний о разных людях.
«Четыре года», – думает Мэлори и едва не стучит кулаком по стене. Четыре года незаметно перерастут в восемь, восемь – в двенадцать. Потом дети станут взрослыми. Взрослыми, которые никогда не видели небо. Которые никогда не смотрели в окно. Что станет с их разумом, если двенадцать лет растить их, как телят? Есть ли смысл их так растить? Есть ли смысл жить людям, которым небо – фантастика, а безопасно лишь дома, с плотной повязкой на глазах?
Мэлори тяжело сглатывает и представляет, как будет растить детей одна, пока они не станут подростками.
А она сумеет? Сумеет защищать их еще десять лет? Сумеет направлять и оберегать их, чтобы со временем они оберегали ее? Только ради чего? Ради какой жизни она их бережет?
«Ты плохая мать», – думает Мэлори.
Плохая, потому что не показала им бескрайнее небо. Потому что не дала им шанса свободно бегать по двору, по улице, по району с его пустыми домами и обшарпанными автостоянками. Потому что не позволила им хоть раз увидеть ночь, в волшебный момент, когда ее озаряют звезды.
«Ты бережешь детей для жизни, которую не стоит жить».
Сквозь слезы Мэлори замечает, что за шторами еще немного посветлело. Наверно, там туман, и он очень скоро рассеется. Если рассчитывать, что туман поможет, укроет их по пути к реке, по пути к лодке, то детей нужно будить сейчас.
Мэлори стучит кулаком по столу и вытирает слезы.
Из кухни она коридором идет в детскую.
– Мальчик! – кричит она. – Девочка! Вставайте!
В детской темно. Единственное окно завешено одеялами. Их столько, что даже когда солнце в зените, в комнату его лучи не проникают. У каждой стены по матрасу, над ними черные купола. Когда-то сетка, которая удерживает ткань, огораживала садик у колодца за домом. Последние четыре года она служит броней и защищает детей не от того, что может увидеть их, а от того, что могут увидеть они. Мэлори опускается на колени, чтобы ослабить провод, прикрепленный к гвоздям на двери детской, и слышит шорох. Лица у детей сонные, удивленные, но Мэлори уже достает из кармана повязки.
– Мама?
– Скорее вставайте! Мама торопится.
Дети не мешкают. Никаких капризов и слез.
– Куда мы идем? – спрашивает Девочка.
– Надевай! – велит Мэлори, протягивая ей повязку. – Мы идем к реке.
Оба плотно прикладывают черную ткань к глазам и завязывают концы. Оба в этом деле мастера, эксперты, если четырехлетки бывают в чем-то экспертами. У Мэлори сердце разрывается. Они только дети. Где же любопытство, где бесконечные «зачем» и «почему»? Почему они уходят из дома сегодня? Почему к реке, которую они прежде не видели?
Никаких вопросов. Дети безропотно слушаются.
Сама Мэлори повязку пока не надевает. Сперва нужно собрать детей.
– Возьми свой пазл, – говорит она Девочке. – Оба возьмите одеяла.
Волнение Мэлори необъяснимо и очень напоминает истерику. Мэлори бродит по комнатам, собирает вещи, которые могут им понадобиться. Она вдруг чувствует себя совершенно неготовой, страшно уязвимой, слово дом и земля исчезли, оставив ее наедине с внешним миром. В море паники не дает утонуть одна-единственная мысль. Повязки! Что бы она ни взяла с собой, что бы из вещей ни сделала оружием, самая надежная защита – это повязки.
– Возьмите одеяла! – напоминает Мэлори детям, слышит, как они собираются, и возвращается к ним, чтобы помочь.
Мальчик для своего возраста мелковат, зато вынослив, чем Мэлори очень гордится. Он решает, которую из двух рубашек надеть. Обе очень велики ему. Когда-то их носил взрослый мужчина, которого давно нет в живых. Она сама выбирает рубашку и смотрит, как темная макушка Мальчика ныряет в горловину, потом выныривает наружу. Даже среди кутерьмы Мэлори подмечает, что за последнее время Мальчик вырос.
Девочка, для своих лет средненькая, натягивает через голову платье, которое они с Мэлори сшили из старой простыни.
– Девочка, на улице холодно, – говорит Мэлори. – В платье ты замерзнешь.
Девочка хмурится. Белокурые волосы взъерошены: она ведь недавно проснулась.
– Мама, я и брючки надену. Еще мы берем одеяла.
Мэлори сердится. Споры ей не нужны. Только не сегодня. Хоть Девочка и права.
– Сегодня ты платье не наденешь.
Внешний мир с пустыми моллами и ресторанами, с брошенными машинами, с ненужным товаром на пыльных прилавках давит на дом, шепчет, напоминая об участи его обитателей.
Мэлори забирает куртку из спальни, которая чуть дальше детской по коридору. Выходит из комнаты, понимая, что порог ее больше не переступит.
– Мама, велосипедные звонки брать? – спрашивает Девочка.
Мэлори делает глубокий вдох и отвечает:
– Нет, мы будем вместе от начала до конца путешествия.
Девочка возвращается в детскую, а Мэлори думает о велозвонках, любимом развлечении своих малышей. Жалкое развлечение. Со звонками они играют не первый год, чуть ли не с рождения звонят и гудят на весь дом. Мэлори, бывало, злилась, но звонки не отнимала и не прятала. Даже в первые, мучительные дни материнства – никогда. Мэлори всегда понимала: при такой жизни все, что веселит детей, – благо.
Даже когда звонки пугали Виктора.
Как же Мэлори не хватает этого пса! Свыкаясь с ролью матери-одиночки, она частенько представляла, что отправится по реке вместе с Виктором, что бордер-колли будет сидеть в лодке рядом с ней. Подкрадись зверь, Виктор залаял бы, а то и спугнул бы незваного гостя.
– Ну вот, – объявляет Мэлори, снова появляясь в дверях детской. – Мы готовы. Пора идти.
Не раз и не два, безмятежными полуднями и бурными вечерами, Мэлори предупреждала, что этот день наступит. Да, она уже говорила с детьми о реке, о путешествии. Побегом она не называла его намеренно: нельзя, чтобы дети росли с мыслью, что нужно от чего-то бежать. Нет, она предупреждала, что однажды утром разбудит их, попросит быстро собраться и они навсегда уйдут из дома. Разумеется, они слышали неуверенность в ее голосе, как слышат паука, крадущегося по завешенному окну. Годами она держала в буфете мешок с едой, а когда съестное портилось, неизменно заменяла свежим. Мэлори считала это наглядным, вещественным доказательством того, что она не сказки рассказывает, что однажды они действительно оправятся в путь. «Видите, – говорила она, опасливо поправляя одеяла на окнах, – еда в буфете. Это часть нашего плана».
И вот этот день пришел. Утро настало. Час пробил. Туман сгустился.
Мальчик и Девочка подходят к ней. Мэлори опускается на колени и проверяет повязки: вроде сидят плотно. Именно в этот момент, глядя то на одно личико, то на другое, Мэлори понимает, что путешествие наконец началось.
– Послушайте! – говорит она, хватая детей за подбородки. – Сегодня мы отправляемся в путешествие по реке. Может, оно получится долгим. Очень важно, чтобы вы оба меня беспрекословно слушались. Вам ясно?
– Да, мама.
– Да.
– На реке холодно. У вас есть одеяла. У вас есть повязки. Сегодня вам больше ничего не нужно. Вам ясно?
– Да, мама.
– Да.
– Повязки не снимать ни в коем случае. Если снимете, я вас накажу. Вам ясно?
– Да, мама.
– Да.
– Вы должны слушать. Вы оба должны слушать очень-очень внимательно. На реке вы должны слушать не только плеск воды и шум деревьев в лесу. Если услышите зверя в лесу, немедленно скажите мне. Если услышите что-то необычное в воде, немедленно скажите мне. Вам ясно?
– Да, мама.
– Да.
– Не задавайте вопросов, которые не связаны с рекой. Ты, – она касается плеча Мальчика, – сядешь впереди. А ты, – она касается плеча Девочки, – сзади. Когда спустимся к лодке, я посажу вас как нужно. Сама я сяду посредине и буду грести. В лодке никаких разговоров, только если услышите что-то в лесу или в воде. Вам ясно?
– Да, мама.
– Да.
– Мы не остановимся ни за что. Лишь когда доберемся до места. Я сама вам об этом скажу. Если проголодаетесь, ешьте из этого мешка. – Мэлори прижимает мешок с едой к их ладошкам. – Не засыпайте, ни в коем случае не засыпайте. Сегодня ваши уши нужны мне, как никогда.
– А микрофоны мы возьмем? – спрашивает Девочка.
– Нет.
Мэлори переводит взгляд с одного закрытого повязкой личика на другое.
– Мы пойдем по тропе к колодцу, держась за руки. В лесу, сразу за нашим домом, есть полянка. Тропа к реке заросла. Держась за руки, идти, может, и не получится. Если так, цепляйтесь за мою куртку или за куртки друг друга. Вам ясно?
– Да, мама.
– Да.
Она их напугала?
– Послушайте, сегодня мы отправимся туда, где вы никогда не были. Мы уйдем от дома дальше, чем вы прежде уходили. На улице есть те, кто обидит вас и вашу маму, если ослушаетесь меня.
Дети молчат.
– Вам ясно?
– Да, мама.
– Да.
Мэлори хорошо их подготовила.
– Нам пора, – объявляет она и слышит в своем голосе истерические нотки. – Нам пора идти. Пора!
Мэлори касается лбом детских головок, берет Мальчика и Девочку за руки и быстро ведет на кухню. Там вытирает слезы и, дрожа, вытаскивает из кармана свою повязку, плотно прикладывает ее к глазам и завязывает поверх длинных темных волос. Замирает она, уже коснувшись дверной ручки. За дверью дорожка, которой Мэлори бесчисленное множество раз ходила к колодцу.
Сейчас она уйдет из дома навсегда. Близость этого момента ошеломляет Мэлори.
Когда она распахивает дверь, в лицо веет свежий ветер. Мэлори делает шаг вперед, а в голове все путается от страха. Такие мысли при детях озвучивать нельзя. Язык заплетается, Мэлори едва не срывается на крик:
– Держите меня за руки, оба!
Мальчик берет ее за левую руку, Девочка сжимает крошечными пальчиками правую.
В повязках, они втроем выходят за порог.
Колодец в двадцати ярдах от дома. Тропка выложена деревяшками, бывшими багетами. Мальчик и Девочка ходили по ним босиком бесчисленное множество раз.
Однажды Мэлори сказала им, что колодезная вода – единственное лекарство, которое им понадобится в жизни. Поэтому дети уважают колодец. Они никогда не жаловались, что приходится носить воду вместе с матерью.
Они уже у колодца. Неровная земля под ногами кажется неестественно мягкой.
– Вон наша поляна, – объявляет Мэлори.
Она осторожно ведет детей. Вторая тропка начинается в десяти ярдах от колодца – узкая, она рассекает лес. До реки отсюда менее ста ярдов. В лесу Мэлори сразу отпускает руки детей, на ощупь отыскивает тропку.
– Держитесь за мою куртку!
Мэлори ощупывает ветки, пока не находит топик, три года назад привязанный к дереву у начала тропки. Мальчик цепляется за карман куртки Мэлори, а Девочка, похоже, за него. Мэлори то и дело окликает детей, спрашивает, держатся ли они друг за друга. Ветки царапают лицо, но она молча терпит.
Вскоре они добираются до указателя, который Мэлори вонзила в землю. Расколовшаяся ножка кухонного стула торчит из центра тропки специально для такого случая: дойди, споткнись, опознай.
Лодку Мэлори нашла четыре года назад, привязанной в пяти домах от своего. В последний раз она видела ее в прошлом месяце, но надеется, что лодку не тронули. О худшем и думать боится. А если до лодки добрался кто-то другой? Другая женщина, вроде самой Мэлори, которая живет в пяти домах от нее и четыре года набиралась храбрости, чтобы сбежать? Однажды та женщина доползла сюда, на скользкий глинистый берег, и нащупала шанс спастись – стальной нос лодки.
Холодный воздух царапает Мэлори лицо. Дети не капризничают.
«Это не детство», – думает Мэлори, спускаясь с ними к реке.
Тут она улавливает заветный шорох. Еще не добравшись до причала, слышит, как вода плещется о борта лодки. Мэлори останавливается, проверяет повязки на детях и затягивает потуже. Ведет детей на мостки.
«Лодка до сих пор здесь», – думает Мэлори. Совсем как машины, до сих пор припаркованные у дома. Совсем как пустые дома, до сих пор стоящие на улице.
Здесь холоднее, чем в лесу, холоднее, чем дома. Плеск воды и страшит, и ободряет. Мэлори встает на колени там, где должна быть лодка, отпускает ладошки детей и ищет стальной нос. Ее пальцы нащупывают веревку, что удерживает лодку у причала.
– Мальчик! – зовет Мэлори, подтягивая лодку к мосткам. – Садись вперед, давай! – Она устраивает сына, потом касается ладонями его щек и повторяет: – Слушай! Слушай не только воду! Слушай!
Девочке Мэлори велит стоять на мостках, а сама вслепую развязывает веревку и устраивается на средней скамье. Потом помогает Девочке влезть в лодку. Лодка раскачивается, Мэлори чересчур сильно сжимает руку Девочки. Малышка не вскрикивает.
В лодке листья, прутья, вода. Мэлори ощупью находит весла, которые укладывала по правому борту лодки. Весла холодные. Влажные. Пахнут плесенью. Мэлори вставляет их в металлические пазы. Весла крепкие, прочные. Одним веслом Мэлори отталкивается от причала. А потом…
Они плывут!
Вода спокойная. Но звуки есть. В лесу какое-то шевеление.
Мэлори думает о тумане и надеется, что он спрятал их, помог сбежать.
Но ведь туман рассеется.
– Дети, слушайте! – От волнения Мэлори едва не задыхается.
Целых четыре года она ждала, готовилась, собирала мужество, а теперь уплывает от причала, от берега, от дома, защищавшего ее и детей, как ей кажется, всю жизнь.
Глава 2
До рождения детей девять месяцев. Мэлори с сестрой Шеннон снимают скромную квартирку, которую толком не привели в порядок. Вопреки беспокойству друзей, сестры съехались три месяца назад. Обе умны, общительны, но в компании друг друга теряют контроль над собой, как и получилось в день, когда занесли вещи в квартиру.
– Наверное, бульшую спальню лучше занять мне, – заявила Шеннон на лестничной площадке второго этажа. – У меня же комод больше.
– Да ладно тебе, – отозвалась Мэлори, держа ящик с нечитанными книгами. – В той комнате окно лучше.
Сестры долго спорили, причем обе боялись доказать правоту родных и близких, поругавшись в первый же день. В итоге Мэлори предложила подбросить монету. Выиграла Шеннон, но Мэлори решила, что сестрица смухлевала.
Сегодня и сейчас Мэлори не думает о сестрицыных штучках, которые ее бесят. Она не убирает за Шеннон носки и свитеры, которые та разбрасывает по коридору. Не закрывает за ней шкафы. Не давится злостью, не качает головой, когда возится со стиральной машиной или уносит коробку с вещами Шеннон из центра гостиной, где она мешает им обеим. Нет, сегодня и сейчас обнаженная Мэлори стоит в ванной первого этажа перед зеркалом и разглядывает свой живот.
«У тебя и раньше месячные задерживались», – утешает себя Мэлори. Утешение так себе: она беспокоилась уже несколько недель, зная, что Генри Мартин был недостаточно осторожен.
Черные волосы отросли до плеч. Уголки рта опускаются вниз – Мэлори любопытно. Она кладет руки на плоский живот и медленно кивает. Как себя ни уверяй, она чувствует, что беременна.
– Мэлори! – кричит из гостиной Шеннон. – Что ты там делаешь?
Мэлори не отвечает. Поворачивается боком и наклоняет голову. Неяркий свет ванной делает голубые глаза серыми. Мэлори ладонью касается розового линолеума у ванной и изгибает спину. Хочется сделать живот еще площе и доказать: новой жизни в нем нет.
– Мэлори! – снова зовет Шеннон. – По телику опять сообщение. Что-то случилось на Аляске.
Мэлори слышит сестру, только внешний мир сейчас не слишком ее волнует.
Недавно Интернет взорвало сообщение, названное Русской Байкой. Дело было в Санкт-Петербурге. На заснеженном шоссе мужчина попросил своего друга, который вел грузовик, притормозить у обочины, оторвал ему губы, затем достал из кузова циркулярку и покончил с собой. Жуткая, но заурядная история разлетелась по Интернету и забылась. Но вот поступило еще одно сообщение. Очередная трагедия с похожими обстоятельствами потрясла Якутск, удаленный от Санкт-Петербурга на три тысячи миль. Местная жительница, по всеобщему мнению нормальная, заживо закопала детей в огороде, а потом перерезала себе вены осколком тарелки. Третья трагедия разыгралась в Омске, почти в двух тысячах миль к юго-востоку от Санкт-Петербурга, и мгновенно стала одной из самых обсуждаемых во всех социальных сетях. На сей раз имелся видеоролик. Пока могла, Мэлори смотрела на мужчину с окровавленной бородой, пытавшегося топором зарубить невидимого ей оператора. В итоге бородач своего добился, но ту часть Мэлори не видела. Она не просила, только Шеннон, любительница мелодрам, рассказала ей, чем все закончилось.
– Аляска, – повторяет Шеннон из гостиной. – Мэлори, это уже Америка!
Белокурые волосы достались Шеннон от матери-финки. Мэлори же больше в отца – коренастая, с глубоко посаженными глазами и гладкой кожей северянки. Девушки выросли в Мичигане, на Верхнем полуострове, и мечтали перебраться на юг, к Детройту. Ведь там концерты, вечеринки, хорошая работа и мужчины, выбирай – не хочу. С последним пунктом у Мэлори не клеилось, пока она не встретила Генри Мартина.
– Черт подери! – орет Шеннон. – Похоже, и в Канаде что-то стряслось. Мэлори, дело серьезное. Эй, чем ты там занята?
Мэлори открывает кран, мочит пальцы в холодной воде и брызгает на лицо. Смотрит в зеркало и думает о родителях, оставшихся на Верхнем полуострове. Они даже не слышали о Генри Мартине. После той единственной ночи она сама с ним не разговаривала. И на тебе, она связана с ним навеки.
Дверь ванной распахивается. Мэлори тянется за полотенцем.
– Боже, Шеннон!
– Мэлори, ты меня слышала? Эта история всюду. Теперь ее с глюками связывают. Странно, да? По Си-эн-эн сейчас сказали, глюки фигурируют в каждом из случаев. Мол, те люди что-то увидели, потом набросились на других, потом с собой покончили. Мэлор, ты веришь этому? Веришь?
Мэлори медленно поворачивается к сестре. На лице апатия.
– Эй, ты как себя чувствуешь? – спрашивает Шеннон. – Вид у тебя неважный.
Мэлори плачет и кусает нижнюю губу. Полотенце она взяла, а прикрыться не успела. Так и стоит перед зеркалом и разглядывает голый живот. Шеннон это замечает.
– Черт подери! – вырывается у Шеннон. – Ты боишься, что…
Мэлори кивает. В розовой ванной сестры обнимают друг друга. Шеннон гладит Мэлори по голове и утешает:
– Не будем гнать, ладно? Сперва тест сделай. Так ведь полагается? Не бойся ты! У каждой второй результат отрицательный.
Вместо ответа Мэлори тяжело вздыхает.
– Ладно, пошли за тестом, – говорит Шеннон.
Глава 3
Каков предел человеческого слуха?
Мэлори не представляла, что вслепую грести так трудно. Сколько раз лодка врезалась в берег и застревала на несколько минут? Мэлори в это время казалось, что к повязкам на глазах у детей тянутся невидимые руки, что цепкие пальцы вылезают из воды, из прибрежного ила. Дети не кричали, даже не хныкали, они слишком терпеливы.
Так каков предел человеческого слуха?
Мальчик помогал освободить лодку – поднимался и толкал ее мшистый корпус. Мэлори снова работает веслами. Да, поначалу было непросто, но они движутся вперед. Успех вдохновляет. Солнце взошло, на деревьях поют птицы. В густых лесах вдоль реки рыщут звери. Рыба выпрыгивает из воды, плещется, действуя Мэлори на нервы. Все это им слышно. Не видно ровным счетом ничего.
Стараниями Мэлори звуки леса знакомы детям с рождения. Еще когда они были младенцами, она завязывала им глаза футболкой и выносила на лесную опушку. Там Мэлори описывала Мальчику и Девочке звуки леса, прекрасно зная, что дети слишком малы, чтобы ее понять.
«Это листья шелестят, – объясняла она. – А это возится зверек, наверное, кролик». Она всегда понимала, что за шелестом и возней может скрываться что-то страшное. Страшнее любого зверя, даже медведя. В ту пору и потом, когда дети начали понимать объяснения, Мэлори училась вместе с ними. Только ее слух уже не станет таким острым, как у Мальчика и Девочки. Отличать стук дождя в окно от стука пальцев она училась в двадцать четыре. Мэлори в детстве учили воспринимать мир глазами. Это минус для нее, как для учителя? Она правильно делает, что приносит листья домой, мнет их то руками, то ногами и велит детям вслепую различать звуки?
Каков предел человеческого слуха?
Мальчик любит рыбок. Как-то Мэлори нашла на чердаке зонт, смастерила из него удочку и поймала в реке рыбу. Мальчику нравилось смотреть, как рыбки плещутся в ведре, которое поставили на кухне. Ему и рисовать их нравилось. Мэлори тогда подумала, что придется ловить всех зверюшек на свете и таскать домой – иначе дети их не увидят. Если бы увидели, кто еще им понравился бы? Девочка полюбила бы лис? А енотов? Даже машины стали для ее детей сказкой, иллюстрированной неумелыми рисунками Мэлори. То же самое со звездами, улицами, домами, магазинами, садами, кустами, сапогами… Целый мир придется воссоздать! Пока были только рыбки. Мальчик их полюбил.
Сейчас Мэлори страшится каждого плеска. Вдруг Мальчик из любопытства снимет повязку?
Так каков предел человеческого слуха?
Нужно, чтобы дети вслушивались в деревья, в берега, в ветер, за которыми целый мир, полный живых существ. «Река – наш амфитеатр», – думает Мэлори, работая веслами.
Еще это могила.
Детям необходимо слушать.
Мэлори не в силах отогнать видения. Ей чудятся руки, которые из мрака тянутся к детским головкам и намеренно ослабляют их единственную защиту.
Мэлори вспотела и тяжело дышит. Она молится, чтобы человеческого слуха хватило для самосохранения.
Глава 4
Машину ведет Мэлори. Сестры взяли ее «форд-фестиву» 1999 года выпуска, потому что в нем больше бензина. Они лишь в трех милях от дома, а признаки перемен уже налицо.
– Смотри! – Шеннон показывает на отдельные дома. – Окна завесили одеялами.
Мэлори старается слушать Шеннон, только мысли упорно возвращаются к собственному чреву. Истерия СМИ вокруг Русских Баек ее тревожит, но она относится к ним не так серьезно, как Шеннон. Скептиков вроде Мэлори в Сети немало. В блогах, которые она читает, большей частью в «Придурках», выкладывают фотографии людей, принимающих меры предосторожности, потом сдабривают их смешными комментариями. Шеннон то тычет пальцами в окна, то закрывает глаза рукой, и Мэлори вспоминается фотография из «Придурков». На ней женщина завешивала окно одеялом. Ниже шел комментарий: «Милый, давай кровать сюда передвинем! Что скажешь?»
– Веришь Русским Байкам? – спрашивает Шеннон.
Мэлори молча кивает и поворачивает влево.
– Ну, признай, – просит Шеннон. – Похоже, дело принимает интересный оборот.
Отчасти Мэлори согласна. Дела и впрямь интересные. Мужчина и женщина идут по тротуару, прижав газеты к вискам. Кое-кто едет, подняв зеркала заднего вида. «Что это доказывает? – рассеянно гадает Мэлори. – Люди начинают верить, что случилась беда? Если так, какая именно?»
– Не понимаю, – заявляет Мэлори, отчасти из желания отвлечься, отчасти потому, что заинтересовалась.
– Чего не понимаешь?
– Почему люди боятся смотреть? Ну, по сторонам?
– Да, – кивает Шеннон. – Именно этого все и боятся. Я тебе говорила.
«Шеннон вечно драматизирует», – думает Мэлори.
– Звучит дико, – говорит она. – Только взгляни на того типа!
Шеннон смотрит, куда показывает ей сестра, потом отворачивается. Мужчина в деловом костюме идет с тростью, как слепой. Глаза у него закрыты.
– Им даже не стыдно так себя вести, – говорит Шеннон, глядя себе на ноги. – Вот до чего все запущено.
У аптеки «Стокли» Шеннон закрывает глаза рукой, словно от солнца. Мэлори замечает это и обводит взглядом стоянку. Другие ведут себя так же, как Шеннон.
– Что ты боишься увидеть? – спрашивает она.
– Этого пока никто не знает.
Желтая вывеска аптеки, которую Мэлори видела тысячи раз, выглядит ужасно непривлекательной.
«Ну, пошли покупать первый тест на беременность», – думает Мэлори, выбираясь из машины.
Сестры идут через стоянку к аптеке.
– Тесты, наверное, рядом с лекарствами, – шепчет Шеннон и распахивает дверь, по-прежнему прикрывая глаза рукой.
– Шеннон, прекрати!
Мэлори первой направляется в отдел планирования семьи. На полках «Фест респонс», «Клирблю изи», «Нью чойс» и еще шесть марок.
– Их так много! – сетует Шеннон, взяв коробочку с полки. – Презервативами теперь не пользуются?
– Какой мне брать?
Шеннон пожимает плечами.
– Не знаю. Например, вот этот.
В конце ряда мужчина вскрывает упаковку марлевых повязок и прикрывает одной глаз.
Сестры несут тест на кассу, где сегодня работает Эндрю. Он ровесник Шеннон и однажды приглашал ее на свидание. Мэлори хочется поскорее с этим покончить.
– О-па! – восклицает Эндрю, сканируя коробочку.
– Заткнись, Эндрю! – восклицает Шеннон. – Это для нашей собаки.
– У вас собака появилась?
– Ага, – отвечает Шеннон и забирает пакет, в который он положил тест. – По ней все кобели района сохнут.
Поездка домой – сущая пытка для Мэлори. Полиэтиленовый пакет между сиденьями красноречиво говорит, что ее жизнь уже изменилась.
– Смотри! – Шеннон показывает в окно рукой, которой только что прикрывала глаза.
Сестры медленно подъезжают к стоп-сигналу. У дома на углу женщина забралась на невысокую стремянку и прибивает одеяло к эркерному окну.
– Приедем домой, сделаю то же самое, – обещает Шеннон.
– Шеннон!
На улице, где стоит их дом, обычно много соседских детей, а сейчас пусто. Нет ни синего трехколесного велосипеда, ни бейсбольных бит.
Дома Мэлори сразу направляется в ванную, Шеннон – к телевизору.
– На тест надо попи´сать! – кричит Шеннон.
Новости Мэлори слышит и в ванной.
Когда сестра туда заглядывает, Мэлори смотрит на розовую полоску и качает головой.
– О боже! – вырывается у Шеннон.
– Нужно позвонить маме с папой, – говорит Мэлори. Она заранее собирается с духом, понимая, что оставит ребенка, хотя ни мужа, ни бойфренда у нее нет.
– Позвони-ка ты лучше Генри Мартину, – заявляет Шеннон.
Мэлори бросает взгляд на Шеннон. Она с самого начала знала: Генри Мартин не поможет ей растить ребенка. В какой-то мере она уже с этим смирилась. Шеннон ведет сестру в гостиную, где перед телевизором стоят коробки с вещами. На телеэкране похоронная процессия. Ведущие Си-эн-эн ее обсуждают. Шеннон подходит к телевизору и убавляет громкость. Мэлори садится на диван и с сотового звонит Генри Мартину.
Он не отвечает, и Мэлори отправляет эсэмэску: «Есть серьезный разговор. Срочно перезвони мне».
Вдруг Шеннон соскакивает с дивана и кричит:
– Мэлори, ты это видела? Инцидент в Мичигане! По-моему, говорили про Верхний полуостров!
На первый план тотчас выходят мысли о родителях. Шеннон увеличивает громкость, и сестры слушают, как пожилых супругов из Айрон-маунтин нашли повешенными в окрестном лесу. Ведущий говорит, что они повесились на ремнях.
Мэлори звонит матери. Та отвечает после второго гудка.
– Мэлори!
– Мама!
– Ты из-за новостей звонишь?
– Нет. Мама, я беременна.
– Боже, Мэлори! – На миг мама замолкает, и Мэлори слышит ее телевизор. – У тебя с кем-то серьезные отношения?
– Нет, все случайно вышло.
Шеннон встала перед телевизором. Глаза у нее круглые-круглые. Она показывает на экран, словно напоминая, что дело очень важное. Мама молчит.
– Мама, ты как, ничего?
– Доченька, сейчас я больше о тебе тревожусь.
– Да уж, не вовремя я.
– На каком ты сроке?
– Недель пять-шесть.
– Оставишь ребенка? Ты уже решила?
– Да. То есть я сама только что узнала. Буквально минуту назад. Но да, я его оставлю.
– Отец ребенка в курсе?
– Я эсэмэску ему сбросила и собираюсь позвонить. – Теперь паузу делает Мэлори, а потом продолжает: – Мама, у вас там безопасно? Спокойно?
– Не знаю, доченька. Этого никто не знает. Нам очень страшно, но сейчас я больше беспокоюсь о тебе.
Тележурналистка на схеме показывает, что якобы произошло, проводит линию от проселочной дороги, где супруги бросили свой автомобиль. Мать Мэлори вроде бы знакома со знакомыми погибших. Их фамилия Микконен. Тележурналистка стоит на окровавленной траве.
– Господи! – восклицает Шеннон.
– Жаль, отца дома нет, – сетует мать. – Ты беременна… Ох, Мэлори!
Шеннон хватает трубку и выспрашивает у матери подробности. В новостях о чем-то умалчивают? Что говорят местные? Случай Микконен единичный? Как насчет мер предосторожности?
Пока Шеннон трещит по телефону, Мэлори встает с дивана и распахивает входную дверь. «Дело и впрямь серьезное?» – гадает она, оглядывая улицу.
Во дворах пусто. В окнах соседних домов не мелькают лица. Мимо проезжает машина, но Мэлори не видит лица водителя. Он заслоняется рукой.
На траве у парадной двери валяется утренняя газета. Мэлори поднимает ее. Передовицу посвятили растущему числу инцидентов. Заголовок короткий: «Опять!» Шеннон наверняка уже рассказывала обо всем, что там написано. Мэлори листает газету, и на последней странице взгляд за что-то цепляется.
Там объявление. Некий дом в Ривербридже открывает двери для всех желающих. Дом называют безопасным местом. Пристанищем. С каждым днем новости все страшнее, вот хозяева и хотят видеть дом убежищем.
Мэлори, впервые почувствовав холодок паники, снова оглядывает улицу. У соседей дверь открывается и тотчас закрывается. Руки механически сжимают газету – Мэлори поворачивается к своему дому, где по-прежнему орет телевизор. В окно видно, как Шеннон стоит в гостиной, у дальней стены и прибивает одеяло к окну.
– Заходи скорее! – велит Шеннон. – И дверь закрой.
Глава 5
До рождения детей шесть месяцев. У Мэлори заметен живот. Все окна в доме закрыты одеялами. Входную дверь никогда не оставляют распахнутой и незапертой. Сообщения о необъяснимых событиях передают с пугающей частотой. Прежде они считались сенсацией и появлялись дважды в неделю, а сейчас – ежедневно. По телевизору крутят интервью с госчиновниками. Сообщения приходят даже из Мэна и Флориды, поэтому меры предосторожности соблюдают теперь обе сестры. Шеннон ежедневно читает десятки блогов и боится всего, что пишут. Мэлори не знает, чему верить. Новые истории появляются в Интернете ежечасно. Это единственная тема, которая обсуждается и в социальных сетях, и на новостных лентах. Этой теме целиком отданы новые веб-сайты. На одном вывесили карту мира и красными рожицами метят города, в которых зафиксированы происшествия. В последний раз Мэлори видела триста с лишним рожиц. В Сети происшествия называют Проблемой. Многие обыватели верят: Проблема, в чем бы она ни заключалась, начинается с того, что человек видит какую-то невидаль.
Мэлори до последнего отказывалась в это верить. Сестры постоянно спорили. Мэлори перечисляла сайты, где высмеивали массовую истерию, Шеннон – остальные. Однако вскоре Мэлори уступила: авторы ее любимых блогов стали публиковать истории о своих близких и в итоге признались, что тоже тревожатся.
«Ну вот, даже скептики дрогнули», – подумала тогда Мэлори.
Ей казалось, что она живет двойной жизнью. Сестры больше не выбирались из дома. Обе проверяли, закрыты ли окна. Обе смотрели Си-эн-эн, Эм-эс-эн-би-си и «Фокс», пока от повторяющихся сюжетов не начинало воротить. Шеннон день ото дня становилась серьезнее, а Мэлори лелеяла надежду, что Проблема исчезнет.
Только она не исчезла, а, наоборот, усугубилась.
На четвертый месяц затворничества воплотились наихудшие опасения сестер: родители перестали отвечать на телефонные звонки. На имейлы они тоже не отвечали.
Мэлори хотела поехать на Верхний полуостров, но Шеннон отказалась.
– Нужно просто надеяться, что они живы-здоровы. Нужно надеяться, что у них отключили телефон. Мэлори, сейчас ездить вообще никуда не стоит, даже в магазин. Девятичасовая поездка – чистое самоубийство.
Проблема неизменно выливалась в самоубийство. В «Фокс-ньюс» слово использовалось так часто, что пришлось искать синонимы – самоуничтожение, самоистребление, харакири. Один ведущий назвал печальный финал самоудалением, но такой вариант не прижился. В стране ввели комендантский час, советовали запирать двери, закрывать окна ставнями и, самое главное, не выглядывать на улицу. По радио музыку почти полностью заменили обсуждением Проблемы.
«Полное затемнение, – думает Мэлори. – Внешний, окружающий нас мир тает во мраке».
Никто не знает ответов. Никто не понимает, в чем дело. Люди видят нечто, заставляющее причинять боль другим. Причинять боль себе.
Люди гибнут.
Но почему?
Мэлори пытается успокоиться мыслями о ребенке, растущем у нее в чреве. Она находит у себя все симптомы, описанные в книге «Счастливое ожидание» – небольшие кровотечения, усталость, гиперчувствительность груди. «Еще перемены настроения», – добавляет Шеннон, хотя куда неприятнее меняющиеся пристрастия в еде. Сестры боятся ехать в магазин и питаются тем, что запасли вскоре после покупки теста на беременность. Но у Мэлори теперь другие вкусы. От простой еды ее воротит, вот она и пробует разные сочетания – апельсиновые брауни, цыпленка с коктейльным соусом, сырую рыбу на тосте. До чего же хочется мороженого! Всякий раз, глядя на входную дверь, Мэлори думает, что на машине легко доберется до магазина. И пятнадцати минут не потратит. Стоит шагнуть к двери, как по телевизору рассказывают об очередной трагедии. Вдруг персонал магазинов на рабочем мест не появляется?
– Как думаешь, что они видят? – спрашивает Мэлори сестру.
– Не знаю, Мэл. Не знаю.
Этот вопрос сестры задают друг другу постоянно. В Сети появилось бесчисленное множество теорий. Все страшно пугают Мэлори. Одна из них – душевное расстройство от радиоволн, излучаемых беспроводными устройствами. Ошибочный скачок в эволюции человечества – другая. Эзотеристы считают, что дело в контакте людей с планетой, которая вот-вот взорвется, или с солнцем, которое вот-вот погаснет.
Некоторые полагают, что Землю наводнили какие-то твари.
Правительство велит держать двери на замке.
Мэлори одна сидит на диване и, массируя себе живот, смотрит телевизор. Ничего позитивного не показывают, и Мэлори тревожит, что ее беспокойство передается ребенку. В «Счастливом ожидании» предупреждают, что такое бывает – ребенок чувствует эмоции матери. Только от телеэкрана не оторваться. Они с Шеннон и компьютер не отключают. Негромко бормочет радио. Обстановка напоминает Мэлори военный штаб: они в центре рушащегося мира. Ощущения потрясающие. Становится по-настоящему страшно. Реклама исчезла. Ведущие новостей, не стыдясь, делают паузы, в прямом эфире показывая, как удивлены сообщениями, которые бесперебойно получают.
На фоне шума телевизора, компьютера и радио Мэлори слышно, как на втором этаже возится Шеннон. Пока Гэбриэл Таунс, один из основных ведущих Си-эн-эн, беззвучно читает с листа, который ему принесли, над головой у Мэлори раздается глухой стук, и она замирает.
– Шеннон! – кричит она. – Ты там как?
Гэбриэл Таунс неважно выглядит. В последнее время он то и дело в эфире. Канал Си-эн-эн признал, что многие корреспонденты перестали появляться в студии. А Таунс там ночует. «Прорвемся вместе» – его новый девиз. Прическа Гэбриэла уже не безупречна, студийный грим минимален. Но еще поразительнее усталая апатия, с которой он читает новости. Гэбриэл кажется измученным.
– Шеннон, иди сюда! Похоже, Таунсу принесли что-то новенькое.
Ответа нет. На втором этаже тишина. Мэлори встает и убавляет громкость телевизора.
– Шеннон!