Ханне открывает глаза, смотрит на Манфреда, моргает несколько раз и сжимает руки. Потом громко вздыхает.

– Сомнений больше нет? – усмехнулась тетка.

– Мне не по себе. Из-за того, что у меня был… Как звали ту женщину?

– Где мы будем жить?

– Азра, – помогает Манфред.

– У Гурама. Он любезно предоставляет нам две комнаты в своей квартире. Но если он нам будет мешать, уедет к сыну. Я постараюсь сделать так, чтобы лишней оказалась ты.

Ханне кивает.

– Вот спасибо, – пробормотала Ари.

– На мне был медальон Азры. А на моей обуви – ее кровь. Я не думаю, что Петер где-то в дачных домах. Я думаю, с ним случилось что-то ужасное.

– Дура, это для твоего же счастья. Тебя отселим к Марку. И там уж не плошай.

Мы молчим. Манфред сжимает руку Ханне в своей.

– Не умею я.



– Что?

Мы вернулись в участок. Андреас снимает пуховик и присаживается напротив.

– Не плошать. С мужиками веду себя неправильно. Даже с теми, что не особо нравятся, а Марк мне очень симпатичен.

– Откуда она все это знает?

– Я заметила. Но не волнуйся, я тебя наставлю, – игриво подмигнула Мария. Она за последнюю неделю очень изменилась. Как птица Феникс из пепла восстала. Выглядела блестяще и отлично себя чувствовала. Только на похоронах перенервничала и выпила пару таблеток. – А еще подарю платье твоей мечты.

Я пожимаю плечами. Я удивлена не меньше него. Ханне все время была такой молчаливой и замкнутой. Во время наших собраний ничего не говорила, не задавала вопросов, только кивала и делала заметки.

Ари удивленно воззрилась на Коку.

Я и не предполагала, что она обладает такими способностями, хотя Манфред и говорил, что в своем деле Ханне одна из лучших. Мне кажется, она держалась так скромно ради Петера, не хотела затмить его своим талантом.

– В стразах и перьях!

– Значит, не зря ее называют ведьмой, – отвечаю я.

– И где возьмешь?

Андреас кивает.

– Есть у меня заначка… Ты о ней не знаешь. В 1985 году я должна была сниматься в грандиозном фильме. В музыкальной комедии в стиле старого Голливуда, а-ля «В джазе только девушки». Три главных героя. Я и двое мужчин, притворяющиеся женщинами. Мы разучили тексты, свои певческие партии, нам уже пошили костюмы, декорации сварганили. Но началась перестройка, «сухой закон» в СССР, а по сценарию мы выступали в кабаках, много пили…

Он сегодня неплохо выглядит: сделал что-то с волосами. Может, постригся, может, уложил воском, но, в любом случае, лежат они хорошо. И в кои-то веки на нем красивый вязаный свитер и нормальной длины джинсы.

– Я так понимаю, мне достанется платье мужчины-актера, которое ты умудрилась присвоить?

Думаю, он почувствовал мой взгляд, потому что оторвался от ноутбука и смотрит на меня. Я отвожу глаза, но слишком поздно. Наши глаза успели встретиться, и он расплылся в одной из своих самодовольных улыбок, говорящих: «Я вижу, что ты считаешь меня неотразимым».

– В мое ты не влезешь. А я запросто… Спустя тридцать семь лет.

Входит Манфред. Снимает пальто и садится за стол. Роется в бумагах и говорит:

– И куда мы пойдем в стразах и перьях?

– Надо действовать осторожно. Ханне, без сомнения, умна, но у нее проблемы со здоровьем и она ничего не помнит о расследовании. Хотя, должен признаться, я готов поставить мою любимую шляпу на то, что она права.

– На телевидение, конечно.

– Стефан Ульссон подходит под ее описание, – говорю я. – Ему сорок восемь лет. Живет поблизости от захоронения, знает эти леса и кажется… Как там Ханне говорила? Неорганизованным? Импульсивным?

– Ради этого я бы даже уволилась с работы! – радостно взвизгнула Ари.

Манфред согласно кивает и достает блокнот. Звонит его мобильный. Он бросает взгляд на экран и констатирует:

– Хорошо, что таких жертв не требуется. Но платья тебе придется постирать вручную. А еще помыть и причесать дуру Нюру и помочь мне собрать вещи.

– Криминалисты. Рад, что они работают и в выходные.

Ариадна на все была готова. Быстро сбегав домой и взяв необходимое, она отправилась к Коке. Не чувствуя ни голода, ни усталости, принялась за дела. Но сначала примерила «свое» платье. Оно пришлось впору.

Потом машет растопыренной рукой в воздухе:

– Боялась, что не влезешь, – сказала тетя, увидев племянницу в наряде. – Но ты за последние дни схуднула. По Марку сохнешь?

– Пять минут.

– Скажешь тоже, – засмущалась Ари.

Поднимается и выходит в торговое помещение, чтобы поговорить спокойно.

– Да не красней ты. Это так здорово, быть в кого-то влюбленной. И для фигуры полезно. Почему, думаешь, я сохранила стройность?

Лицо Андреаса ничего не выражает.

– Потому что мало жрала, – напомнила она тетке ее же слова.

– Я думаю, нам надо поискать того ребенка, которого родила Азра, – предлагаю я.

– И много влюблялась. Тогда о еде даже не думаешь.

– Ты проверила родильные дома?

К счастью, неудобный для Ари разговор прервал телефонный звонок. Мария взяла со столика сотовый. Начала разговор с музыкального «Алло».

Я киваю.

– Мария, здравствуйте, это Павел. Мне хотелось бы поговорить с вами и Гурамом. Без свидетелей. Можно это как-то устроить?

– Конечно. Только не знаю когда. Ближайшие дни у меня заняты.

– Никакой Азры Малкоц в архивах. Никаких неизвестных женщин тоже. Но она могла назваться другим именем. Наверно, этот ребенок зарыт где-то в лесу.

– Может, сегодня? С Гурамом я договорюсь.

– Да, и непонятно, где его искать. Леса тут огромные. И все засыпано снегом. Раньше весны точно можно даже не пытаться.

– О нет, мы завтра вместе с ним едем в Москву, и мне нужно собираться.

– Но если знать, где искать…

– Я не отниму у вас много времени.

– Это где же? – скептически смотрит на меня Андреас.

– Ни минутки нет. Меня приглашают на телевидение, и нужно тщательно подготовиться. Давай в Москве встретимся, мы как раз у Гурама остановимся.

– В захоронении. Все указывает на него. Мы не можем так просто игнорировать этот факт. – Сделав паузу, я добавляю: – И плюс эта история с привидением…

– Хорошо. А вы меня с собой не захватите?

Лицо Андреаса превращается в маску.

– Со мной едут Ариадна и Нюра. А еще два чемодана концертной одежды. Боюсь, места в машине не найдется.

– Что такое? – спрашиваю я.

Ари, которая слышала разговор, стало немного совестно. Могли бы и потесниться, чтобы парню помочь до столицы добраться. Билеты, если их покупать за сутки, стоят космических денег.

– Ты серьезно? Думал, ты не веришь в привидения.

– Слышала о каком-то сервисе, типа «попутчики», – продолжила тетка. – За символическую плату можно добраться куда угодно.

– Не верю. Это массовая истерия. Но я верю, что, возможно, начало этим слухам положило реальное событие. Кто-то слышал там крики младенца. Может, младенец все-таки был и кто-то его слышал. А потом история передавалась из уст в уста, пока не превратилась в местную легенду. Эти слухи начались лет двадцать назад. Так что временной промежуток совпадает.

– Спасибо за совет. Как только доберусь, я вам позвоню.

Я решаю не упоминать, что Сумп-Ивар первым заявил, что видел младенца у захоронения. Не хочу, чтобы Андреас подумал, что я принимаю бред шизофреника за чистую монету.

– Хорошо. Всего доброго.

Наши взгляды встречаются. Андреас обдумывает мои слова.

И она отключилась.

– Можно проверить захоронение, учитывая все случившееся. – Он делает паузу и добавляет: – Весной, когда сойдет снег.

– Сурово ты с ним.

– Должен быть способ сделать это раньше. Очистить снег или растопить обогревателем? И вызвать собак.

– Не нужно нам пятое колесо в телеге. Я сяду сзади с Гурамом и лохматой дурой. А ты рядом с водителем. Проведем шесть часов дороги с удовольствием.

Вид у Андреаса скептический.

– Как считаешь, о чем Паша с вами хочет поговорить?

– Они что-то могут учуять спустя столько лет?

– О нашем общем с его дедом прошлом. Он думает, что смерть Эрнеста как-то с ним связана.

– Некоторые могут. Я проверила. Собаки находили даже скелеты тридцатилетней давности.

– А ты?

– Ладно, – соглашается он.

– Красивым женщинам думать вредно, – закончила разговор Кока. После чего отправилась в свою комнату, чтобы решить, что с собой взять.

– Что ладно?

Ариадна же поплелась в ванную. Стирать платья и мыть Нюру.

– Можем предложить Манфреду.

Спать она легла за полночь. Но тетка разбудила ее уже в шесть утра.

Я удивлена. Думала, мне придется долго убеждать его, приводить аргументы, уговаривать, объяснять, унижаться. Андреас хитро улыбается:

– Ты почему платья неаккуратно повесила? – сердито проговорила она. И это вместо «доброго утра».

– Выпьем пива после работы?

– А?

Удовольствие от того, что мне удалось склонить его на свою сторону, сменяется злостью.

– Они мятые.

Ему плевать на то, что случилось с ребенком. Все, что его интересует, – это затащить меня в постель, хотя я не стала бы спать с ним, будь он даже единственным мужчиной на этой планете.

– Все равно их потом гладить.

Андреас самодовольно ухмыляется. Из-под губы виднеется пластинка жевательного табака, похожая на крысиные какашки. В глазах – хитрый блеск. И вальяжная поза: откинувшись на спинку, широко расставив ноги. Видно, что он без ума от себя самого.

– С ума сошла? Нельзя этого делать, ткань расползется.

– Ты, что, совсем тупой? Я же ясно дала понять, что ты мне не интересен.

– Отпарим, значит.

– Ой-ой-ой, – продолжает ухмыляться Андреас.

– Вот иди и…

Будь я моложе, я бы отвесила ему пощечину. Да, прямо подошла бы к нему и врезала по самодовольной роже. Но я уже не подросток. Я больше не живу в Урмберге и не раздаю людям затрещины за тупость.

– В Москве, Кока. В дороге помнутся в любом случае.

Андреас нарочито медленно поднимается:

Но Мария все равно не отстала. Она волновалась перед дорогой. И возвращение в столицу ее пугало. Это было видно. Давненько она не покидала родной Энск. Тут госпожа Лавинская себя чувствовала уверенно. И для местных телеканалов если снималась, то в обычной одежде. Нарядной, безусловно, яркой, подчеркивающей фигуру, но не в стразах и перьях. А на общероссийское телевидение Мария собиралась ворваться искрящей кометой. Произвести фурор! Эфир на Первом канале может дать ей многое, даже реанимировать карьеру. Тетке и семидесяти нет, и она хороша. Увы, уже не поет (хотя если сравнить с современными исполнителями, у нее еще неплохой голос), мучается давлением, но играть неглавные характерные роли может.

– Пойду отолью, – говорит он, подчеркивая свои слова кивком, и выходит из комнаты.

В итоге выехали раньше времени, потому что Мария достала всех, в том числе Марка, передавая ему просьбы и наставления, больше похожие на приказы, через отца.



– Мы соберем все пробки, – вздыхал он, ведя машину. – И в Балашихе постоим, и на МКАДе, и на Кутузе. Два часа по домам посидели бы – и добрались за намеченные мною шесть часов. Я знаю трафик подмосковных и столичных дорог.

Я смотрю на экран компьютера и чувствую, как горят щеки. Делаю глубокий вдох и приказываю себе успокоиться.

– Встанем – я буду тебя развлекать, – бодро проговорила Ари.

Андреас какой-то странный.

Но ей не пришлось этого делать. По пути они попали в легкую аварию. Ничего серьезного, но ГИБДД пришлось вызвать. Сотрудники дорожной инспекции Марка и развлекали.

Только я начинаю думать о нем как о нормальном приятном парне, как он все портит.

Взгляд падает на лист бумаги рядом с компьютером Андреаса. Это список всех жителей Урмберга из базы данных полиции. И там посреди списка я вижу знакомое имя…

Глава 3

Мама.

В дверь постучали. Паша пошел открывать.

Что ее имя делает в полицейском реестре? Мама же никогда не делала ничего противозаконного, даже падалицу у соседей не воровала.

– Привет, – поздоровалась с ним визитерша.

Я беру лист, логинюсь в систему, ввожу информацию и нажимаю на «Enter». Компьютер тужится, словно мой запрос слишком сложен для него, мигает и выдает данные. Я кликаю дальше и открываю отчет. Замерев, как истукан, начинаю читать.

Он в ответ кивнул.

– Ты как?

Три года назад, ноябрьским вечером, вскоре после смерти папы, маму нашли в нетрезвом состоянии на горе Урмберг. Полицейские написали в рапорте, что она была в «сильной депрессии после смерти мужа» и что они отвезли ее в Катринехольм на перевязку и осмотр у психиатра на предмет «склонности к суициду». Они также написали, что мама просила ни в коем случае не оповещать ближайшую родственницу Малин Брундин, поскольку та недавно поступила в полицейскую школу в Стокгольме и не должна «отвлекаться от учебы».

Паша пожал плечами.

Слезы наворачиваются на глаза, внутри все сжимается.

– Войти можно?

Бедная мамочка.

Субботин посторонился.

Ей было так плохо. И все равно она не хотела меня беспокоить.

Галина переступила порог и тут же разулась. Сегодня она была в кроссовках. И размер их был неженским – сорок первым точно.

Это рвет мне сердце.

– Я хотела прийти на похороны, но из-за работы не смогла, – сказала Галка. – Как с суток освободилась, сразу к тебе.

Я читаю дальше. Судя по всему, мама попросила вместо меня позвонить Маргарете. Оказалось, что у мамы трещина в лодыжке, ей наложили гипс, и Маргарета забрала ее домой.

– Кем ты работаешь?

Я вспоминаю.

– Оператором котельной на водоканале.

Конечно, мама что-то упоминала о том, что Маргарета часто навещала ее во время моего первого семестра в полицейской школе.

– Нравится?

Я тогда не обратила на это внимания, но теперь знаю причину.

– Платят хорошо, не сильно напрягают. Да, я довольна работой.

В Урмберге люди помогают друг другу.

– Ты снимаешь трешку. Это дорого. Есть калымы?

Наверно, Маргарета готовила маме еду. И драила дом так, что во всех комнатах пахло мылом, а стекла сверкали.

– Работаю сутки через трое. Конечно, есть. Что мне делать в свободное время? На диване лежать?

Так она обычно и делает. Так она делала после смерти Конни.

– И чем промышляешь?

Но я предпочла бы, чтобы мама мне все рассказала. Я тоже могла бы ей помогать. И мы могли бы обсудить то, что случилось. Потому что теперь я не могу этого сделать, потому что мне запрещено раскрывать информацию, полученную в ходе работы в полиции. Это служебная тайна.

– Слово мне не нравится.

Я прячу лицо в ладонях и чувствую, как нарастает раздражение.

– Извини. Так кем подрабатываешь?

Мне не стоило возвращаться в Урмберг. Надо было оставаться в Катринехольме. Держаться подальше от Урмберга и быть милой с Максом. Тревожить прошлое было большой ошибкой.

– А тебе не все равно?

Раздаются шаги, я выпрямляю спину и поправляю волосы.

– Нужно о чем-то говорить. – Паша провел гостью в кухню и поставил чайник. С поминок остались пирожки, вкусные, сдобные, с курагой и яблоками, их необходимо съесть, пока не уехал.

Андреас входит в комнату и садится на свое место.

– Таксую.

Следом входит Манфред. Щеки горят, спина прямая.

– У тебя своя машина?

Он не замечает, в каком я состоянии, что к лучшему, потому что я не могу с ним такое обсуждать.

– Было несколько. Я гонками занималась.

– Я говорил с руководителем бригады криминалистов, которые работают над нашим делом…

– Остальные разбила?

Манфред садится на стул, и тот скрипит под его тяжестью.

– При разводе они достались мужу. Древний, еще японский, «паджерик» и более или менее новый «Лексус». И жаль мне именно старичка. Я на нем кучу гонок по бездорожью выиграла. Но «паджерик» был записан на мужа, и он из вредности забрал его себе.

Он продолжает:

– И что у тебя осталось?

– Они изучили одежду Ханне, в которой ее нашли. Разумеется, обнаружили землю и растительные фрагменты, что неудивительно, она же блуждала по лесу целые сутки. Но они также сделали химический анализ и обнаружили следы таких веществ, как…

– «Волга».

– Обделил тебя муженек.

Манфред надевает очки, листает заметки, стряхивает крошки с губ большим и указательным пальцем и продолжает:

– Он так и думал. Не знал, дурак, ценности моего олененка. Машина – шикарнейшая. В ней все прекрасно. Мой дед всю жизнь на «ГАЗе» проработал. Начинал разнорабочим, а на пенсию ушел заместителем технического директора. «Волгу» для него так прокачали, что она не ездит – летает. И если в ней что-то ломается, работяги с автозавода, что помнят деда, бесплатно мне все ремонтируют. Его друзья по гаражному кооперативу помогают доставать детали. Когда-то он им, сейчас они мне.

– …диоксид кремния, магнетит и уголь.

– Покатаешь?

– Химия – не моя сильная сторона, – кривится Андреас.

– Да хоть сейчас. Точнее, минут через десять. Хочу чаю с пирожками. – Он выставил их на стол и залил заварку кипятком, пока разговаривали.

Манфред вопросительно смотрит на меня поверх очков.

– Ты по межгороду не работаешь? – спросил Паша.

Я качаю головой:

– VIP-такси только по городу.

– И не моя тоже, простите.

– Даже не бизнес, a VIP?

– Магнетит, или магнитный железняк, – это минерал черного цвета из класса оксидов, – поясняет Манфред. – Если я правильно помню, используется при производстве металла. Диоксид кремния – побочный продукт при производстве металла. А уголь… уголь – это уголь… твердое горючее вещество растительного происхождения…

– А ты как думал? «Газ-22» 1969 года выпуска. Раритет.

Мы молчим. Тишину в комнате нарушает только шум обогревателя.

– Эх… А я хотел тебя нанять в качестве таксиста. В Москву мне надо, но на поезда все билеты распроданы, а летать я боюсь. Остается автобус, но не хочу. Готов отдать три с половиной тысячи за такси.

– Что за хрень, – комментирует Андреас.

– Ха! Тебя в обычном «логане» никто не повезет меньше чем за семь.

– Завод, – говорю я. – Ханне была на сталелитейном заводе.

– Какой кошмар, – выдохнул Паша. Зря, выходит, он не купил билет повышенной комфортности за четыре триста на скоростной поезд. Значит, придется на проходящем добираться или на ненавистном автобусе.

– Но я могу по-приятельски тебе помочь. Заправишь – поедем.

Джейк

Субботин чуть не припрыгнул от радости, но вместе этого закивал.

Утопая в снегу по колено, я тащу мопед вдоль стены красного кирпичного здания туда, где, как я знаю, есть дырка.

– Мой олененок жрет нормально. Так что две тысячи точно выложить придется.

Протискиваюсь в нее и оказываюсь внутри. Тут темно и холодно. Глаза угадывают бетонные колонны и железную дорожку посреди цеха. Достаю из кармана согретый моим теплом мобильник. Просматриваю сообщения. Два от Мелинды. К нам прислали тетку из социальной службы, которая должна за нами присматривать, пока не вернется папа.

– Не вопрос.

От том, как она застукала меня в женском платье и с накрашенным лицом, Мелинда не упоминает.

– Завтра в Московской области гонки ретроавтомобилей, заодно в них и поучаствую. И покатаюсь, и заработаю. Так что в обратный путь заправлю себя сама.

Я знаю, что рано или поздно мне придется поехать домой. Но пока я не в состоянии. Не хочу видеть, как ей за меня стыдно. Посылаю смс, что буду спать у друга.

– А если проиграешь?

Где я сегодня буду спать, я пока не знаю. Во всяком случае, к Саге я поехать не могу, так как она меня ненавидит.

– Нет, – хохотнула она. – Там участники – мажоры на «Делорианах».

В машинном цехе темно, за станками прячутся тени. Шаги гулко стучат по бетонному полу. Цепи, свисающие с потолка, позвякивают, как будто за них дергает невидимая рука.

Паша припомнил эту машину. Он в них не разбирался, но фильм «Назад в будущее» смотрел не один раз.

Заброшенный завод был единственным местом, куда я мог поехать. Дома я показаться не мог.

– Спортивный «Шевроле» быстрее «Волги».

Я иду к столу бригадира и сажусь на грязный матрас на полу. Зажигаю свечу, открываю рюкзак, достаю банку колы и дневник Ханне.

– Я знаю трассу. Там больше ста десяти не разгонишься. Они стартанут за три секунды, но я их всех сделаю на финише.

– Когда можем выехать? – оживился Павел.

– Мне собраться, как говорила бабуля, только подпоясаться. А тебе?

– Я уже все нужные вещи сложил. Так что тоже… Подпоясаться только.

Ланч
Андреас с Манфредом поехали в Стокгольм на встречу с Миграционной службой и представителями посольства Боснии и Герцеговины. Они вернутся завтра вечером. Малин обедает с мамой.
Перед ее отъездом я спросила Малин об отношениях Маргареты и Магнуса Брундинов и почему он живет с матерью, хотя ему за сорок. Она сказала, что, кроме Магнуса, у Маргареты никого нет. Ее муж Лиль-Леффе бросил ее ради парикмахерши из Флена, когда Маргарета была беременна. И никто в их семье не осмеливается упомянуть его имя, хотя прошло более сорока лет.
Жизнь – дело нелегкое.
Только что случились две вещи.
Во-первых, я зашла в туалет и не узнала свое отражение в зеркале.
Я до смерти испугалась. Несколько минут не могла успокоиться.
Как это возможно? Как можно не узнать собственное лицо? Лицо, которое смотрело на тебя из зеркала столько лет. Лицо, менявшееся со временем, поседевшие волосы.
Я знала, что моя болезнь влияет на способность узнавать лица. Я часто не узнаю знакомых.
Но САМУ СЕБЯ?
Во-вторых: П. раздобыл информацию о заявлении, поданном в полицию в ноябре 1993 года. Персонал приюта несколько раз видел на дороге коричневый фургон. Сотрудники подозревали, что фургон как-то связан с поджогами: кто-то несколько раз поджигал кусты вокруг здания.
Нас же это заявление заинтересовало по другим причинам. Оно поступило в полицию незадолго до исчезновения Нермины и ее матери. Фургон мог быть связан с их исчезновением.
П. проверит, у кого тогда в Урмберге был такой фургон (данных о марке или номерах не было, но здесь не так много жителей, вычислить хозяина будет легко).
Вечер.
Я лежу в постели в номере отеля. П. в ванной.
На улице сильный дождь и ветер. Настроение у меня на нуле.
Я ненавижу Урмберг. Хочу уехать отсюда и никогда не возвращаться.
П. по-прежнему холодный и отстраненный.
Когда мы ехали в машине, я так разозлилась, что хотела дернуть за ручной тормоз.
Мне сложно себя контролировать. Но что, если я причиню ему вред? Что, если вызову автомобильную аварию или столкну его в реку?
Я не хочу причинить ему вред, но не в состоянии контролировать свои эмоции.
Моя жизнь ускользает у меня из рук.
Я чувствую: конец близок.


– Нет, давай чай переливай в термос, пироги в пакет клади и через полчаса спускайся к подъезду.

Меня будит эхо шагов по бетонному полу. Я слышу резкий скрежет, словно пинают металлический лист на полу.

– Договорились.

В цеху темно. Видимо, я проспал несколько минут. Мышцы онемели от неудобной позы. Я быстро прячу дневник в рюкзак и вглядываюсь в темноту.

Паша уже через четверть часа стоял во дворе. Вертел головой, чтобы увидеть машину Галки. Но на глаза попадались только обычные тачки. Были среди них и старые, но точно не ретро.

Шаги приближаются, замирают, потом снова продолжают свой ход. В темноте впереди вырастает тень.

– Мой олененок с торца дома стоит, – услышал он голос Галины. Только сейчас Паша понял, какое странное имя для девушки двадцати пяти лет. Давно никто так дочек не называет. Лет шестьдесят, наверное.

Живот скручивается от страха, когда я вижу, кто это.

Она переоделась и взяла с собой рюкзачок.

Как я мог быть таким дураком! Я же знал, что он здесь тусит. И все равно поехал.

– Можно вопрос?

Сам напросился.

– Валяй.

– Тебя назвали в честь кого-то?

– Черт, Йак, не думал тебя тут встретить.

– А тебя? – Галя широко ему улыбнулась. У нее были крепкие зубы с острыми клыками.

Винсент стоит, широко расставив ноги, с пластиковым пакетом в руках. Верхняя губа, покрытая пушком, подергивается, словно ему смешно.

Как у хищника. Но улыбка при этом располагала. – Павел тоже не самое популярное имя для парня.

Он медленно подходит ко мне и становится в метре от матраса.

– Библейское, между прочим.

Я продолжаю сидеть неподвижно и смотрю на него снизу вверх. Может, дело в дрожащем свете свечи, но он выглядит безумнее обычного.

– Тебя в честь святого Павла назвали?

Джинсы мокрые, с потертой куртки тоже капает. Он напоминает призрака из моря в одном из фильмов ужасов, которые мы с Сагой смотрели на прошлой неделе. Призрака в итоге загрызла его собственная собака, которая на самом деле была волком-оборотнем, и он свалился со скалы.

– Нет, в нашему роду все атеисты. Но папа очень любил хоккей.

После фильма Сага сказала, что никогда не заведет домашнее животное, потому что даже самая милая собачка в мире может превратиться в чудовище.

– И?

– Йак! А где твоя придурошная подружка-эмо? Или ты ей уже наскучил?

– О Павле Буре не слышала? – Она качнула головой. – Его называли «русской ракетой». Играл в НХЛ.

Он вздергивает подбородок и выплевывает снюс через мою голову. Плевок приземляется в темноте где-то за моей спиной. Потом он опускается на корточки так, что наши глаза оказываются на одном уровне.

– Меня зачали в Греции. На острове Крит. Родители отправились в свадебное путешествие. Впервые за границу. Предавались любовным утехам на каждом тихом пляже. Галина (Галена по-гречески) – это покровительница спокойного моря.

Он так близко, что я чувствую теплое влажное дыхание, пахнущее табаком, и вижу щетинки, торчащие, как одиноко растущие ели, на бледном прыщавом подбородке.

– Твои родители больше заморочились, молодцы.

– Ты в курсе, что тебя назвали в честь пидора, да?

– Да вру я, – расхохоталась Галя. – Назвали в честь бабушки, чтобы порадовать деда.

Я сглатываю.

– Того, что оставил тебе эту красавицу? – Паша увидел машину. Да и как ее можно было не заметить! Черная, блестящая, с хромированными деталями и с грациозным олененком на капоте.

– Меня назвали в честь актера, – отвечаю я, разглядывая драный край матраса, пятна от пива, вина и еще не хочу знать чего на ткани.

Галя кивнула и открыла тачку. Паша тут же нырнул в салон. Тот был весь в коже. Приборная панель – это просто взрыв из прошлого. Никакой электроники! Даже магнитола старая. И стеклоподъемники. А на окнах занавесочки.

Винсент толкает меня со всей силы, я падаю на спину.

– Если я когда-нибудь разбогатею, куплю себе такую же, – выпалил Паша.