– Чего захотели! Чтобы не больно было – учиться надо. Люди на это всю жизнь кладут. Погодите-ка, Володя…
— Ты не поверишь, но это действительно так. Ты остальные посмотри.
Я собирался уже протянуть руку для прощания, но вместо этого захлопнул дверь.
Таня посмотрела и убедилась в правоте его слов. Никитина невеста была сфотографирована в разных позах и в разной обстановке — за письменным столом с книжкой, на диванчике с бокалом шампанского в тощей руке, на Гоголевском бульваре, целомудренно держась за руки с Никитой, на пляже. И краше, чем на первой фотографии, не выглядела нигде.
Голос Дениса Борисовича обрёл учительскую строгость:
— Она у тебя пловчиха? — спросила Таня, показывая на пляжную фотографию.
– Я считаю, что для вас разумнее всего принять предложение Аркадия Зиновьевича. Вы не желаете в бригадиры землекопов. Понимаю. Но есть и другие варианты.
— Пловец, — серьезно ответил он.
– Заведующий кладбищем? Так кто ж меня возьмёт?!
— Это как понимать? Уж не на сексуальную ли ориентацию намекаешь?
— Если бы… Пловец — это фамилия такая. Ольга Владимировна Пловец.
– Кладбище – самое малое, Володя! Заурядная бюрократическая должность. В настоящий момент функции похоронного служащего необычайно расширились. Если раньше добрая услуга ограничивалась исключительно погребением, то теперь на нас возложена новая, а точнее, хорошо позабытая старая миссия. Для нынешнего общества мысли о смерти – тягость и спам. Чего хочет обыватель? Сервиса! Чтобы всё сделали вместо него!
— А что, ей идет.
– По возможности, даже умерли, – добавил Глеб Вадимович.
— Бежит!.. Ладно, не сыпь мне соль на раны. Давай лучше еще по одной.
– Саму же смерть, целиком и без остатка, общество переложило на наши плечи – мол, пусть ею занимаются специально обученные люди, которые получают за это деньги. Так вот… Помимо регламентированной утилизации тела, Володя, мы ду-ма-ем смерть вместо других! И это работа, с которой вы способны управиться. При должном усердии, разумеется. Рыть же могилки и торговать сопутствующим товаром могут многие…
Таня прикрыла стакан рукой. Никита пожал плечами и налил себе.
– А зачем её думать?
— Ты лучше расскажи, где ты такое сокровище откопал.
– Хороший вопрос! – Денис Борисович энергично кивнул. – Давайте забудем всё, что мы тут наболтали за последний час, абстрагируемся, так сказать, от всей философской мишуры. И что мы увидим в сухом остатке? Смерть в современном обществе присутствует как экзистенциальная проблема – “ой, я умру!”, и в качестве рефлекторного действа по поводу смерти ближнего – “как нам побыстрее от него избавиться?”. Из таинства, из события знакового и сакрального смерть превратилась в один большой “упс!”, в конфуз, который нужно побыстрее устранить, вымести из избушки коллективного сознания и быта!
— Где-где! В стольном граде, где ж еще. В самом что ни на есть бомонде, в «хуй сосаети», извините за английский.
– Отсюда и трансформация в восприятии топоса кладбища, – Глеб Вадимович положил свои маленькие ладони на руль. – Из области памяти оно становится местом забвения.
Таня фыркнула.
— Мерси, сосайте сами. Мне-то можешь про бомонд не заливать. Девочки там упакованные, как принцессы. Особенно те, на которых природа отдохнула. — Она еще раз посмотрела на фотопортрет Никитиной невесты. А тут «человек работы Москвошвея». И микроскопа не надо.
– В традиционной культурной парадигме смерть была не биологическим фиаско, а инициацией и онтологией. Покойник являл собой концентрат религиозных, семейных, этических и прочих ценностей. Но мы же строили не общество погребения, а потребления и несмертной казни. И в новом мире ценность мёртвого подверглась тотальной девальвации. Смерть в современном представлении – это зрелище, медийная спекуляция или же абсолютное банкротство. Кладбища больше не области памяти, а гарлемы, социально-метафизические гетто. Покойник – это тот, кто проиграл, потому что умер. Перефразируя известный американизм: “Если ты такой умный, отчего такой мёртвый?” В мире по факту не один золотой миллиард, а семь. И сто или больше миллиардов лузеров – те, что покоятся в земле! Раньше смерть была непостижимой необратимостью, загадкой и ужасом, благом и отчаянием…
— В министерских кругах принято считать, что скромность полезна для здоровья.
– Героическим актом, – подхватил Глеб Вадимович. – Все покойники – герои! Можно и чуть иначе сказать. Каждый человек хотя бы раз в жизни совершает героический поступок – умирает!..
— Хочешь сказать, что вот это — из мидовских кругов? Не поверю.
Денис Борисович кивнул:
— Количество министерств в нашем государстве рабочих и крестьян прямо пропорционально росту благосостояния народа.
– А теперь смерть потребляют как медиапродукт и максимально игнорируют как социальный институт. А ценности?! Что делать с ними?! Они же гарантия метафизической стабильности общества! В прежние времена государство всегда стремилось держать смерть под своим контролем, а теперь она пущена на самотёк. Ничья смерть, смерть вытесненная…
— Эк залудил, политинформатор хренов! Ну, и в каком же ведомстве такие пловцы произрастают?
В этот момент Глеб Вадимович дважды посигналил – первый раз резко, второй протяжно. Денис Борисович, надо отдать ему должное, и бровью не повёл, но замолчал и посмотрел на Глеба Вадимовича с удивлением. Лицо у того сделалось озорное и помолодевшее.
— Папочка наш, Пловец Владимир Ильич, имеет четверть века беспорочной службы в Минтопэнерго.
Денис Борисович, общаясь со мной, сидел спиной к событиям снаружи “майбаха”. Я же, пока слушал, наблюдал попутно мужика, что стоял ранее возле киоска. Он по шажку приближался к нам – домашнего разлива, возрастной алкаш. Верхняя одежда на нём была забавно перекручена вбок, меховая шапка чудом удерживалась на затылке, как бескозырка.
— В Мин кого?
Он был буквально в полуметре от нас, когда Глеб Вадимович дважды шарахнул по гудку. Мужик с перепугу выронил чекушку, шапка тоже упала. Он постоял, колыхаясь, затем шатко присел на корточки, поднял бутылку, облезлую шапку и, бормоча что-то, медленно поковылял прочь. Оглянулся. Не нужно было уметь читать по губам, чтобы понять, что нас кроют отборным матом.
— В Минтопэнерго, Министерстве топлива и энергетики СССР.
– Прошу прощения, Денис Борисович, – извинился Глеб Вадимович. – Дико раздражает нездоровый интерес быдлованов.
— Министром? .
– На чём я остановился? – спросил Денис Борисович.
— Заместителем начальника канцелярии третьего отдела одиннадцатого управления третьего Главка.
— Погоди, что-то я не догоняю… Бенефис-то в чем?
– Что есть такая профессия – думать смерть за других, – напомнил я. – Кстати, как она называется? Думатель смерти?
— Элементарно, Ватсон. Все наши внешние ведомства — организации кастовые, закрытые. Человеку со стороны, если он не высокий партийный назначенец, в этой системе координат мало что светит. В лучшем случае выйдешь на пенсию советником посланника. Который всем советует, а его все посылают.
– Это голливудские стереотипы в вас говорят, – Денис Борисович усмехнулся. – Хотя название неплохое. Жреческое, сакральное – “думатель”! Но называется всё намного прозаичней – похоронный менеджер третьего квалификационного уровня. По общеевропейскому стандарту: “ритуальный сотрудник старшего звена”. Требуемый уровень профессионального образования соответствует учёной степени бакалавра, а занимаемая должность – заведующий кладбищем или крематорием.
— А если не со стороны?
– Бакалавра… – завистливым эхом повторил я, разглядывая медленную спину уходящего мужика. – Так это как минимум в вузе учиться надо…
— В смысле?.. А, ты вот о чем… Пробовал, не вышло ничего. Невесты у них считанные, на свой круг запрограммированные… Да и в корень зрить надо, как Козьма Прутков советовал.
Денис Борисович, наверное, и не подозревал, какую рану тронул, какую мечту разбередил. Мне ведь очень хотелось поступить в институт, начать нормальную учёбу, а не ошиваться могильным разнорабочим.
— Поясни.
— Видишь ли, так уж получилось, что реально все благосостояние обожаемого фатерлянда строится на природных ресурсах, в первую очередь топливных. Только ими мы торгуем без балды, только они приносят в казну настоящие денежки, которые и дают нам возможность худо-бедно поддерживать штаны и еще прикармливать разных макак, назвавшихся марксистами-ленинцами. Надежней этой кормушки не отыскать, как ни крути… А Владимир свет Ильич винтик в машине вроде бы и маленький, зато на самом нужном месте. Через его канцелярию все проводки по экспортным операциям проходят… В общем, мне уже намекнули, что через годик ждет меня одно весьма хлебное местечко в очень цивильном зарубеже. Оленька как раз Академию народного хозяйства закончит, я на венском островке ООН отстажируюсь… Sounds good, isn\'t it?
— Abso-fucking-lutely. Зашибись! Гудее некуда. То-то я смотрю, ты счастлив без меры.
— Ну, матушка, за все платить приходится.
— И когда же грядет радостное событие?
— Послезавтра. Билет у меня на завтрашнюю «Стрелу». Гуманные Пловцы аж на неделю гульнуть отпустили. Но в час «икс» при полном параде явиться на эшафот…
Никита налил себе еще полстакана, выпил, судорожно заглотил пару крошечных бисквитов. Таня смотрела на него с легкой улыбкой.
— Ада с дядей Кокой?.. Уже там?
— Там-там. Контакты наводят со сватьями будущими, к свадьбе готовятся, вопросы всякие утрясают. — Он горько усмехнулся.
— Выходит, у тебя теперь с ними мир?
— Полный. Слияние в экстазе. Что было, то было, прошлого не воротишь. Да и не надо… Слушай, ты как хочешь, а я курну.
– Надо, – он подтвердил. – Только российские вузы пока не готовят специалистов похоронного дела. Но зато есть курсы от Корпорации похоронных предприятий!
Надежда как вспыхнула, так и перегорела, словно бракованная лампочка.
– Курсы… – произнёс я, не в силах скрыть разочарования.
– А чего так кисло? Попасть на них, поверьте, весьма непросто, – сказал Денис Борисович. – Исключительно по собеседованию. Которое, считайте, у нас с вами только что состоялось.
– И ещё платные, небось?
– Разумеется! – отозвался недовольно Глеб Вадимович. – И стоят немалых денег, между прочим.
– Ну, и зачем мне это?
Чуткий Денис Борисович прищурился:
– Вы, конечно же, слышали про университет Натальи Нестеровой? Нет? Странно. Борды по всей Москве. Милейшая шарашкина контора, негосударственная альма-матер всех бездельников и оболтусов, что провалили вступительные в обычные столичные вузы. Поэтому там экзамены в августе. Но суть не в этом. Они преподают по общим учебным схемам, что обычные учреждения, выдают дипломы государственного образца. И при этом открыты к сотрудничеству. Наши слушатели по окончании кроме сертификата компетентности получают попутно “нестеровский” диплом бакалавра со специализацией в области, допустим, гостиничного дела и туризма…
– Загробного… – дошутил Глеб Вадимович.
– Уже привлекательней звучит? – спросил, улыбаясь, Денис Борисович. – Кстати, обмана никакого нет, потому что вам в итоге придётся-таки написать полноценный дипломный проект и даже защитить его. Но главное, за месяц лекций вы действительно станете настоящим думателем смерти. А это дорогого стоит.
Сложно передать, что за соблазн бушевал в моей душе. Но я не понимал одного – почему эти важные люди проявляют такое участие в моей судьбе?
– Володя, только представьте, – заманивал Денис Борисович. – До сегодняшнего вечера вы были даже не кладбищенским пролетарием, а кладбищенским люмпеном! Что в переводе с иронического на бухгалтерский означает специалиста начального уровня, землекопа или озеленителя с косвенной ответственностью. Ваши функции ограничивались рытьём могил ручным способом и опусканием гроба. После защиты диплома вы прыгнете сразу через три квалификационных уровня – а это солиднейший старт! Это из рядовых в полковники!
– Да у меня всё равно не хватит денег, – сказал я. – Тут ещё долги надо отдать.
– Денис Борисович… – полушёпотом начал Глеб Вадимович.
– Обучение оплатит “Элизиум” и Аркадий Зиновьевич, чьё приглашение вы теперь разумно примете.
– Денис Борисович, погодите!.. – вмешался Глеб Вадимович. – Мне кажется, не стоит излишне воодушевлять Владимира. Дело в том, что набор на курсы закончен. Теперь разве что к осени…
У моего отражения в лобовом стекле обиженно вытянулась нижняя челюсть. Я недобро посмотрел на Глеба Вадимовича.
– Разве занятия не со следующей недели? – опешил Денис Борисович.
– Нет! – с удовольствием сказал Глеб Вадимович. – Положенные двенадцать абитуриентов набраны. Более того, занятия уже идут полным ходом. Третий день!
– Ну, нагонит, – сказал неуверенно Денис Борисович. – У Владимира всё ж таки неплохой начальный уровень…
– Там темпы и загруженность бешеная! – мстительно возразил Глеб Вадимович. – А то вы сами не знаете, Денис Борисович! День как месяц!
– Да ладно вам… В прошлом году осенних курсов не было. Это что ж, ему целый год ждать?
– Ну, а я что могу сделать? – пожал плечами Глеб Вадимович. – Не я эти правила выдумал…
С улицы прозвучал глуховатый, как выстрел, хлопо́к. По стёклам “майбаха” сыпануло полупрозрачными льдинками. Это обиженный пьянчуга, отойдя метров на пятнадцать, вдруг развернулся и, как панфиловец, швырнул в нас чекушкой. По чистой случайности попал не в машину, а в фонарный столб, так что до нас долетели только бутылочные осколки.
– Вот же сука, а! – подпрыгнул в кресле Глеб Вадимович. – Блять, вы видели? – Он дёрнулся к бардачку. Там, поверх бумаг и папок, валялся тупоносый четырёхствольный пистолетик.
– Глеб Вадимович, успокойтесь, – Денис Борисович перехватил его руку. – Вы сами аборигена обидели, а теперь ещё недовольны. Он же не попал, в конце концов!
– Да стерилизовать этих тварей надо! – бесновался Глеб Вадимович, но вылезать из машины не спешил. Смешной пистолетик в его кулаке больше напоминал игрушку.
– Он у вас что, присосками стреляет? – не удержался я.
– Это “Оса”! – оскорбился Глеб Вадимович. – Травматический. Или вы хотели, чтоб я из кольта боевыми палить начал?!
В дверное стекло ударил и рассыпался крошевом твёрдый ком снега.
Круглые глаза Глеба Вадимовича воинственно сверкнули.
— Так и я не против. «Мальборо» будешь?
– Владимир, вы же охранником были у Аркадия Зиновьевича? Не в службу, а в дружбу, окажите услугу! Въебите, – он потыкал рыльцем пистолетика, – пожалуйста, представителю загорской фауны в бубен! Если можно, с ноги! Так, чтоб он неделю, сука, отлёживался!..
Что-то ухнуло у меня в груди. Лицо помимо воли приняло ехидное выражение.
— Тут другое требуется… У меня табачок. «Клан», женатый, между прочим.
– Я б с радостью, Глеб Вадимович, – сказал. – Только что это получается? Вы меня просите вдарить кому-то там с ноги, а для меня нет даже места на курсах.
— Кто женатый?
Денис Борисович отозвался одобрительным смешком:
— Табачок. Я в него черненького немного всыпал. Утоли мои печали…
– Вот так, Глеб Вадимович. Не плюйте в колодец! А лучше дайте-ка Владимиру свою визитку. И думайте, как побыстрее уладить вопрос с его зачислением. Уверен, он наверстает упущенное.
Таня недоуменно посмотрела на брата.
– А с общежитием что? – сопротивлялся Глеб Вадимович. – Мест нет…
— Ну, подкурочка, — пояснил Никита. — Неужели не пробовала ни разу?
– Да не нужно, – успокоил я. – У меня в Москве мать проживает. Есть где остановиться.
— Да как-то и не тянуло особо.
Мужик, методично пиная ботинком сугроб, отколол, наконец, ледяной булыжник размером с лошадиный череп.
— Надо же! А мне говорили, что в избранных кругах питерского студенчества сей пагубный порок в большом почете.
– Глеб Вадимович, абориген уже целую глыбу отколупал! Не тяните со сделкой, иначе машине не поздоровится! – весело торопил Денис Борисович. – Кстати, как ваша фамилия, Володя? Аркадий Зиновьевич говорил, но я подзабыл…
— Возможно. В этих избранных кругах я не вращаюсь.
– Кротышев.
— А зря. Перспективно мыслить надо, дружбу культивировать. Это сегодня они томные оболтусы, а завтра сядут в начальственные кресла…
– А отчество?
— Спасибо, не интересуюсь.
– Сергеевич.
— Но карьеру без связей не…
– Ну-с, коллега Кротышев, Владимир Сергеевич, надеюсь, завтра к полудню всё решится. Наберёте Глеба Вадимовича, он вас проинструктирует…
— А кто тебе сказал, что я хочу делать карьеру?
“Суркин” – значилось на визитке Глеба Вадимовича. Она тоже была чёрной, с серебристыми буквами КПП и логотипом, похожим на греческую амфору. Только материал попроще – обычный картон, без кожаного “эффекта”, как у Дениса Борисовича.
— Тогда чего же ты хочешь?
Интересно, подумал я, пряча её в карман, дразнили ли Глеба Вадимовича Сурком? И уже второй раз за вечер моё отношение к нему поменялось в лучшую сторону.
— Не знаю. Жить.
– Поздравляю с началом учёбы! – бодро попрощался Денис Борисович. – И до встречи в Москве!
— Просто жить?
Всё бы хорошо, но безжизненный свет снаружи разрушал иллюзию торжества. Честная мёртвая синева словно бы оттеняла всю нарочитость заранее спланированного спектакля, в котором мы только что подыграли друг другу. Кто бы сомневался, что вопрос моего обучения на курсах был улажен москвичами задолго до того, как я сел в “майбах”…
— Не просто, а на всю катушку. Брать от жизни все, чего пожелаю, а не то, что сочтет нужным дать начальство.
— Как? Обнося богатенькие хатки? Помогая делягам половинить закрома Родины?
Вблизи алкаш выглядел ещё несчастней: немолодой, расхристанный, с пучками седой щетины на лице. Курточка на нём была подросткового фасона, на кнопках и со змейками, явно из секонда, а штаны старые, мешковатые. Он то ли не ожидал увидеть меня, то ли действительно донельзя раздухарился от недавней безнаказанности. Я несильно ткнул его растопыренной ладонью в лицо. Он с готовностью потерял равновесие, выронил ледяную каменюку и замедленно повалился – прямо в хлябь.
— Никита криво усмехнулся. — Этак, знаешь ли, тебя скоренько научат скромности в желаниях.
Я знал, что москвичи сейчас наблюдают за нами. Бить с ноги не стал, просто ухватил его за капюшон. Со стороны это должно было выглядеть как строка из басни: “И в тёмный лес ягнёнка поволок”.
— То есть?
Алкаш оказался на удивление лёгким. Покорно скользил на спине, даже ни разу не выругался. По пути за угол нашлась и обронённая им меховая шапка.
— То есть загремишь так, что никакие дяди Коки не отмажут.
Когда я понял, что нас больше не видно, рывком поднял его на ноги. Отряхнул, нахлобучил сверху ондатру:
— Что это ты, братец, вдруг так забеспокоился? Боишься, как бы сестра тебе анкетку не попортила? А ты не боись — в мои планы такие варианты не входят.
– Не хулигань, отец, иди лучше домой…
Только вот желательно, чтобы ты свои умозаключения о моей деятельности держал при себе.
Он убито молчал. Порывшись, я нашёл мятую сотню и сунул ему в опухшую зябкую руку.
— Не дурак, тебе одной и говорю.
– На тебе компенсацию за моральный ущерб.
— А раз не дурак, то и ладно. — Таня плеснула себе и Никите не успевшего потеплеть вермута. — Чтоб все у нас хорошо было… Слушай, у тебя там по случаю моего приезда ничего пожевать не заготовлено?
В этот момент ожил, задрожал мобильник. Начали приходить смс. Их оказалось много, и они забили память до отказа. А к ним в довесок десятка полтора пропущенных звонков. Все были от Алины – и звонки, и сообщения.
Оказалось, что заготовлено. Нашлась и жареная курица в духовке, и грибной салат, и баночка икры — и еще штоф «Фрателли Герчи». Под это-то хозяйство Таня и изложила братцу свое предложение, ради которого собиралась сегодня же специально выехать к нему в Москву. Но вот не понадобилось.
Странно, что дошли они только сейчас. Допустим, в катакомбах “Шубуды” мобильник не ловил сигнал, но ведь потом была обратная дорога. И кто знает, возможно, в “катафалке” у похоронных москвичей было ещё глуше, чем под землёй.
А предложение это было следствием очередного Таниного экспромта, сыгранного непосредственно в круизе. Еще на паспортном контроле в одесском пассажирском порту Таня заметила одно знакомое лицо. Этот кряжистый чернокудрый мужичок с гордым именем Архимед несколько раз приезжал на ранчо вместе с Шеровым и относился к числу людей, наиболее приближенных к Вадиму Ахметовичу. Своего рода телохранитель, но и не только — Шеров нередко уединялся с ним в кабинете и обсуждал, судя по всему, вопросы довольно важные. Она тогда направилась было к Архимеду через весь зал, но тот как бы между делом отсигналил ей: мы пока незнакомы.
Я прочёл их в обратном порядке.
Не успел скрыться за бортом родной берег, как к Тане начал клеиться довольно странный субъект — круглый, розовый, лысый дядечка лет сорока в темных очках и шикарном белом костюме. Дядечка благоухал коньячком, но кобелировал относительно интеллигентно, и Таня не стала посылать его куда подальше, а от нечего делать приняла его приглашение выпить по коктейлю в баре «Александра Пушкина». За коктейлем они разговорились. Таня узнала, что зовут этого мурзика Максимилианом, что его покойный папа был выдающимся архитектором, лауреатом множества премий, а сам Максимилиан работает в одном серьезном учреждении, из тех, чьи названия не произносят вслух. Последним словам, произнесенным театральным шепотом и с многозначительной оглядкой, Таня позволила себе не поверить — с работниками подобных учреждений она сталкивалась по работе в «Интуристе» и неплохо изучила их повадки. Максимилиан просто набивал себе цену.
“Милый прошу ответь”
“Люблю тебя”
“Меня 4 раза вышвыривали и 4 раза я подыхала от боли”
“Ты понимаешь что это не угроза а просто крик о помощи ты последнее что есть живого и настоящего в моей жизни”
“Бояться меня не надо и хуйни какой-то от меня ждать”
“Прости но ты сам вынудил так отвратительно с тобой разговаривать”
“Ты где блять тебе пиздец!!!”
“Взамен демоны получат мою душу но и твою я им тоже солью!”
“Боль станет верной твоей спутницей и ни на секунду не отпустит твою руку!”
“Не заставляй меня открывать снова эту дверь! Если я ее открою то больше не смогу закрыть и твоя судьба будет решена!”
“Я сделаю так что все силы ада будут преследовать тебя!”
“Если и ты меня предашь я за себя не отвечаю!”
“Другая тварь променяла меня на своего мудака мужа и личинуса малолетнего”
“Только дружить без трусов”
“Я коноебилась переводила им Ника Лэнда но блять для темного просвещения рылом не вышла!”
“И у всех была цель проникнуть внутрь и разрушить”
“Все кого я любила предали меня”
“Ответь пожалуйста. Не молчи”
“Мне страшно потому что я думаю что меня вообще никто не может любить”
“Эта история многому меня научила. Дай тепла и о тебя вытрут ноги”
“Она живет его интересами, а он унижает её и всяко издевается ”
“А потом ушел к несчастненькой что перед ним прогнулась и полностью разрушила свою жизнь для того чтобы подходить ему”
“Меня вот тоже один любил дифирамбы пел”
“Или прошла любовь”
“Ну поговори со мной”
“Что ж ты фратер сдал назад”
“Эй! Ты где шляешься?”
“Ничему жизнь дураков не учит”
“Вот есть такое в глубине души как в мрачном лесу осиное гнездо. И вот висит оно себе никого не трогает спит мертвым сном в тумане. Но нет блять надо обязательно подойти и песдануть по нему палкой”
“Ты где? Обиделся?”
“Уехал штоль? Б-г-г”
“Эй ты там хоть не самоубиваешься?”
“Запрещайте когда право будете иметь! Я буду петь господа!”
За вторым коктейлем последовал третий, а потом Максимилиан заказал целую бутылку экспортной водки и шампанского для отказавшейся от водки Тани. Закончились эти посиделки тем, что Максимилиана еще за час до ужина пришлось отволочь в каюту, и в этот вечер он был уже не боец.
Когда я вернулся, “майбаха” не было. Улица выглядела пустынной и бесконечной, лишь ларёк, похожий на часовенку, сеял лампадный свет, к которому хотелось прильнуть. Я не испытывал ни радости, ни облегчения, как случалось раньше, когда угроза расставания рассеивалась. Было одно равнодушное опустошение.
Таня сама не сумела бы сказать, что побудило ее продолжить это малоинтересное знакомство, но когда на второй день зеленый и дрожащий всем телом Максимилиан выполз к обеду и начал бубнить что-то невразумительное насчет морской болезни, она ответила неотразимой улыбкой, предложила ему место за ее столиком и угостила джином с грейпфрутовым соком. К вечеру он опять накачался в лежку. На следующее утро, загорая в шезлонге около бассейна, Таня услышала, как Максимилиан противно канючит выпивку у красавца бармена, коротавшего нерабочие часы под ласковым черноморским солнышком. Бармен лениво и презрительно отбрехивался, а потом пожал загорелыми плечами и молча нырнул в бассейн. Таня выждала, когда Максимилиан, помаявшись вволю и так и не заметив ее, сокрушенно вздохнул и отправился несолоно хлебавши вниз. Таня, не особо спеша, догнала его, увлекла в свою каюту и налила стаканчик из своих запасов. Благодарность Максимилиана не знала границ, однако вскорости он запросил еще. Таня ласково и твердо отказала, смягчив отказ напоминанием, что бар открывается через каких-то полчаса. По Варне они путешествовали под руку и заглянули не в один кабачок…
Я собирался позвонить Алине, сказать, что скоро приеду, но вместо этого купил “Жигулёвское” – перебить во рту химическое послевкусие арманьяка.
Только через неделю Таня поняла, почему ее: безошибочная интуиция подвигла ее возжахаться с этим деятелем. После дневной экскурсии по Неаполю их отвезли полюбоваться на шикарное, переливающееся неоном казино, подарили по красивой фишке и провели по игорному залу. Туристы блуждали между столами с изумленно открытыми ртами. Кое-кто набрался смелости и сделал ставку на рулетке. Впрочем, выиграла только одна толстая тетя, ненароком поставившая на «нечет». Максимилиан же замер у стола с «трант-э-карант» и, напряженно шевеля губами, следил за картами, веером вылетающими из ловких рук крупье. Лицо его сказало Тане все, что нужно было знать.
Я тянул пиво и говорил себе, что на самом деле ничего ещё не решил насчёт похоронных курсов. Можно ведь не отвечать Алине, не звонить Глебу Вадимовичу, выбросить в снег визитки, утром сесть на электричку до Москвы и навсегда вычеркнуть из памяти Загорск, Алину с Никитой, Гапона, Второе городское кладбище, полтора десятка могил, “Элизиум”, долг Мултановскому – всего-то три месяца жизни.
На теплоходе она не дала Максимилиану наклюкаться в баре, а, прихватив его вместе с бутылкой, отправилась на палубу. В умело направляемой Таней неспешной беседе под звездами он поведал ей о своей роковой страсти, стоившей ему семьи, карьеры (с папиной протекции он начал трудовой путь заместителем директора Дома архитектора, ныне же является многолетним безработным, не подпадающим под статью о тунеядстве только благодаря корочкам творческого союза), друзей, здоровья. От богатого наследства осталась только двухэтажная родительская дача в «боярской слободе», что в сорока километpax от Москвы на Можайском направлении — все остальное давно проиграно в карты или пропито c горя, обусловленного проигрышами. За карточные долги ушла и шикарная папина квартира на Воробьевых горах, а в круиз Максимилиан отправился ни самый остаточек денег, полученных за обмен этой квартиры на блочную одиночку в Кузьминках.
Но вдруг возникла сценка будущего разговора с Толиком. Он, вытаращив завистливо-удивлённые глаза, смотрит на мой диплом: “В переходе метро купил?” – спрашивает. А я отвечаю небрежным тоном: “Нет, самый настоящий. Государственного образца. Менеджер по туризму. Загробному. Хе-хе, шучу, просто по туризму. Неужели не слыхал про университет Нестеровой? Странно, борды по всей Москве. Ах да, ты же не бываешь в Москве… Ну а что удивительного? Экстерном сдал экзамены, заочная форма обучения. А ты думал, я в армии только землю копал?..”
Этот жалостный рассказ настолько растрогал самого рассказчика, что он закончил его рыданиями на Танином плече. Нашептывая ему что-то ласковое, Таня отвела его в каюту и уложила баиньки, а сама вернулась на палубу, чтобы подумать на свежем воздухе… Около полуночи она постучала в каюту Архимеда.
Словно каббалистическое заклинание я выкрикнул:
– Бакалавр, бакалавр, бакалавр!.. – и запустил бутылкой в столб. Промазал. Она вылетела на дорогу и, плюясь остатками пива, закружилась, невредимая…
Туристам из СССР повезло: первые капли по-южному основательного летнего дождика застали их уже у трапа теплохода, так что прогулка по Ла-Валетте, главному средиземноморскому оплоту тамплиеров, не омрачилась ничем. Усталые туристы с большим аппетитом пообедали, а потом кто разбрелся по каютам подремать под музыку дождя, кто перешел в салон — почитать, поболтать, покатать шары на бильярде. Максимилиан радостно занялся лечением абстинентного синдрома — утром Таня не позволила ему ни капли. Таня сидела напротив, потягивая через соломинку лимонад. Когда Максимилиан вернулся с четвертой порцией, он увидел в ее руках карты: Таня раскладывала пасьянс. Стакан в его руках задрожал, и он поспешно поставил коктейль на столик.
— Это у тебя что? — задал он поразительно умный вопрос.
Я тормознул древний универсал второй модели, когда-то красного, а теперь ржавого цвета с белыми, точно из гипса, заплатами. Обобранный до нитки кузов брошенной легковушки и то выглядел краше. За рулём сидел азербайджанец с огромными, как у панды, кругами под глазами.
— Картишки. Пасьянс раскладываю от не фиг делать… На палубу не выйдешь, читать неохота, кино только в шесть… Может, в дурачка перекинемся? Я, правда, в дурака не очень люблю.
– Куда вэзу? – голос звучал мелодично и печально. – Ку-да? Вэ-зу?
— А во что любишь? — сдавленным голосом спросил он.
– На Ворошилова.
— Где хоть немного головой работать надо. Преферанс, на худой конец кинг. В бридж давно научиться мечтаю. Поучишь?
– Это ги-дэ? Питьдисят нормално?
— Я… я не играю в бридж.
Изнутри салон был тоже ободран. На полу вместо или поверх коврика лежали подмокшие, со следами подошв газеты. Пахло стройкой и пыльной мебелью, как в квартире с заброшенным ремонтом.
— Какой же ты картежник после этого? В глазах Максимилиана проступило страдание.
Я с трудом уместился на переднем сиденье – неуютном и тесном. Помыкался, пытаясь отодвинуться назад, но кресло держалось намертво, словно приколоченное. Пришлось смириться, что колени твёрдо упираются в переднюю панель, а лобовое стекло так близко, что на него можно подышать.
«Только бы не расплакался, как вчера», — подумала Таня.
Уже в пути я обратил внимание, что на левой руке азербайджанца чёрная вязаная шапочка. Когда правой он переключал скорости, шапочка мягко опускалась на руль – придерживала. Смотрелась она странно, словно укрывала не кисть, а какой-то хобот. Я всё ломал голову – зачем шапочка, проще же надеть перчатку.
— Ну… я… у нас больше в азартные играют. Банчок там, три листика, девятка…
В очередной раз, подменяя правую руку, он ткнулся в руль. Мягкое отсутствие вдруг отдалось у меня в груди болезненной пустотой, и я догадался, что под шапочкой обрубок. К пыли и бензину вдруг примешался запах искалеченного тела. И прежде чем засвистело тревожной сигнализацией левое ухо, мне вспомнилась потеющая гапоновская культя.
— Это без меня, — сказала Таня и начала складывать карты.
Азербайджанец заметил мой взгляд.
— Погоди, погоди, в преферанс-то я играю…
– Лэсопылка… – пояснил грустно.
— Что ж, тогда неси бумагу. Ручка у меня есть.
– Мёрзнет? – спросил я, борясь с необъяснимым отвращением.
— Как, «гусарика»? — разочарованно спросил Максимилиан. — Давай пригласим кого-нибудь.
– Нэт. Смотрэть нэпрыятно… – он стеснительно поджал руку. – Самому…
— Клич что ли кинуть? — с усмешкой спросила Таня. — Начнем вдвоем, а там желающие найдутся… Ну что, «ленинградку»? По сколько? Только я на крутые деньги не играю, но и бесплатно не хочу: оба зарываться будем и игра некрасивая пойдет.
– Да мне всё равно, – сказал я, прислушиваясь только к фонящей жути. – Слушай, я передумал, давай обратно на Сортировочную, а сотку я накину…
— По гривенничку за вист? — с надеждой спросил он.
Он чуть подумал, решительно стряхнул с запястья шапочку:
— По пятачку, но с темными.
– Как скажэшь, командыр…
— Сдавай…
Первым к ним подошел Саша, знакомый стюард.
Во дворе в синем конусе света стояла припорошённая снежком “мазда”. Сердце дёрнулось, но цвет машины был не красным, а, скорее, фиолетовым.
— Вообще-то в салоне в азартные игры не полагается, — сказал он, убирая со столика пустые бокалы.
В подъезде тревога с удвоенной силой двинула под рёбра – пахло ментоловым табаком и знакомым парфюмом. На ватных ногах я поднялся на этаж и увидел сидящую под дверью Алину в розовой шубке. Вокруг валялись многочисленные окурки – белые, тонкие, как рассыпавшиеся шпаргалки.
— Так то азартные, а у нас коммерческая, — сказала Таня, показывая на пульку, нарисованную на листочке. — Тогда уж скорее бильярд надо бы убрать.
Лицо у неё было чуть опухшим, с зарёванными, похожими на кляксы глазами. Вообще, Алина до смешного напоминала выпускницу, которую, поймав на списывании, выгнали с экзаменов.
Лучше присаживайся, третьим будешь.
Увидев меня, она просияла сквозь слёзы. На запудренных скулах и щеках заново подмокли угольные змейки. Она с трудом поднялась, готовая чуть что оступиться на своих костлявых каблуках. Под распахнутой шубкой не оказалось ни юбки, ни брюк – только колготки да домашняя куцая футболка с покемоном.
— Я на работе, — с явным сожалением сказал он. — Но вы играйте, пока моя смена.
– Лю…би…мый… – выговорила она заплетающимся, счастливым голосом.
За картами Максимилиан совершенно преобразился — глаза заблестели, движения сделались проворными и точными. Колоду он тасовал и внахлест, и ленточкой, и веером, лишь немного уступая в ловкости крупье из неапольского казино. Таня довольно быстро выпала в минус и внутренне приуныла — катает парнишка умело, как бы ее затея боком не вышла.
Я едва успел подхватить её.
— А, Танечка, Максимилиан, никак пульку пишете?
– Я тебя всюду искала… Где ты был?..
Это спросил Архимед, неспешно подошедший к ним с чашкой кофе в руке. С ними он, как и было условлено ночью, «познакомился» во время выхода на мальтийский берег.
*****
— Продуваюсь в пух, — шутливо посетовала Таня.
– Так ты что, завтра уедешь, получается?! – вопрошала по-детски обиженно. – Никуда тебя не пущу!..
— А что, может и мне стариной тряхнуть, пока погода нелетная. Приглашаете?
– Ну, не обязательно завтра. Я только звонить утром буду, узнавать. Занятия начались, группа набрана. Может, ещё никуда не возьмут…
Максимилиан энергично кивнул, почуяв настоящего партнера. Таня пожала плечами.
А до того она безутешно рыдала, но по другому поводу:
— Ну, если деньги карман жгут. Это настоящий монстр, предупреждаю.
– Ты не хочешь меня! Боже!.. Ты больше меня не хочешь! Шекспир-рова победа, блять, три раза! Бабушка дожилась!..
— Однова живем. — Архимед махнул рукой и сел на свободное место.
– Да хочу! – я оправдывался за бессилие. – Просто устал от всего. Перенервничал…
Максимилиан перевернул листочек и начал чертить пульку на троих. Таня остановила его.
– Нет, не хочешь! Я тебе надоела! – шмыгая носом, настаивала Алина. Стонала мне в ухо: – Боже, ну почему нельзя так, чтобы твой хуй был одновременно внутри и во рту?!
— Ты посчитай. Раз уж проигралась, надо платить. Я настаиваю.
Бормотала, извивалась, а я сгорал от стыда: за красный диван с разверстой щелью, липкий презерватив на полу, монотонный, как нефтяной насос, затылок порно-Тани. Кровь закипала в щеках, напоминая, должно быть, пятна экземы. Я слышал Алинину просьбу, но испугался, что если она возьмёт меня ртом, то распробует на вкус измену, догадается.
Максимилиан послушно посчитал. Танин проигрыш составил пять рублей восемьдесят копеек. Она достала кошелек, подошла к бару и вернулась с тремя «флипами» — легкими пенными коктейлями.
Кончил ей на живот. Она расплакалась, замычала от обиды:
— Я правильно распорядилась проигрышем? — обратилась она к Максимилиану.
– Ну почему-у-у-у!..
— А? Да-да, идеально… — рассеянно произнес он, тасуя карты, и обратился к Архимеду:
У меня никак не получалось её успокоить, пока не спросил:
— Мы до вас по пятачку играли. Вы как?
– А ты правда говорила с Никитой? Звонила?
— Однако! — Архимед почесал в затылке. — Ну ладно, сдавайте.
Это сработало, она тотчас перещёлкнулась. Заулыбалась:
К ужину они с Архимедом проиграли на пару тридцать три рубля. По ходу игры они сидели и в большем минусе, порядка полусотни, но Максимилиан постепенно ослабил внимание, сделался благодушным и рассеянным и все чаще отлучался к стойке за очередной порцией допинга. После ужина Таня решительно заявила Максимилиану:
– Нет, конечно! Просто дразнила тебя, дурака…
— Баста! С тобой играть — без штанов останешься…
Потом снова вспоминала свежие горести:
— Что было бы весьма увлекательно, — игриво вставил Максимилиан, после выигрыша пребывавший в мажорном настроении. — А может быть, все-таки как-нибудь, а? Ну пожалуйста, уж больно поиграть хочется.
– Я залила слезами всю маршрутку, пока ехала сюда. У меня все спрашивали, девушка, что случилось, чем вам помочь? Мужик какой-то вышел вместе со мной и проводил до подъезда. Еле отвязалась…
— «Гусарика» с Архимедом распиши. Он вроде не против.
– Это из-за меня? – я винился.
— Не против, — подтвердил Архимед. — Не люблю проигрывать. Жажду реванша.
– Да при чём тут ты! Ревела потому, что всё, что я делаю, заранее бессмысленно и обречено на провал! Я даже не могу позволить себе собаку! Ёбаную микроскопическую чиху!
— Скучно вдвоем-то, — заметил Максимилиан. — Надо третьего искать… О, вон как раз тот парень идет, который больше других возле нашего стола отирался…
– Ну давай я подарю тебе чиху. В чём проблема?
Молодой человек, можно вас?
– В чём?! – она взвизгнула, не рассчитав голоса. – Чтобы она сожрала мои итальянские туфли и сделала несчастной, подохнув от заворота кишок и заодно удара молотком по башке?! Никаких собак и детей! Где ты был на самом деле?! Только не ври!
Тщедушный круглолицый паренек в джинсовом костюме «Ли» обернул на него лицо былинного пастушка, озадаченно моргнул и подошел к их столику.
– Я же сказал. У Гапоненко. Сидели с ним в “Шубуде”.
— Вы мне?
– Знаю я эти посиделки с блядьми! – восклицала с чудовищной проницательностью. – А почему долго не отвечал?!
— Да, вам. Я заметил давеча, что вы преферансом интересуетесь, — начальственно рокотнул Максимилиан.