– Все время были вместе? – спросил Пушкин, не замечая недовольного лица Агаты.
– Почти…
– Прасковья отлучалась?
– Иногда… Отпрашивалась прогуляться…
Пушкин вспомнил уезжавшую пролетку и спину Прасковьи в ней.
– Ваша компаньонка собиралась в тот вечер на рулетку?
– Нет, не думаю… Все деньги были у меня…
– Прасковья предложила делать ставки вместо вас?
– Что вы… Это я придумала…
– Испробовали первый раз за границей?
Настасья кивнула.
– Почему Прасковья испугалась, когда у вас украли ридикюль?
Это уж совсем через край. Агату возмутила наглость: ну откуда Пушкин знает, что там было? Как будто видел… Хотя, если вспомнить, Прасковья действительно была слишком взволнована…
– Пропажа… Всегда неприятно, – робко ответила Настасья.
– В ридикюле Прасковья хранила нечто важное?
Как ни старалась, Агата не могла понять, куда он клонит. Какая разница, что у барышни в ридикюле? Глупое мужское любопытство…
– Там был ключ от номера…
Несчастную пора было спасать. Тимашева еле держалась. Вот так и надейся на полицию: пришли за помощью, а получили головомойку. Можно было и не ходить… Агата взяла дело в свои руки.
– Дорогая, вспомните, кажется, я в тот день видела, как из вашего номера выходила какая-то дама… – сказала она.
– Мадемуазель Бланш, – строжайшим тоном произнес Пушкин. – В сыскной полиции вопросы задает сыскная полиция…
Агата хотела ответить так, чтобы поставить наглеца на место, но вспомнила, что еще не имеет право. Ну день или два – точно не имеет. Нельзя же ставить на место наглеца, который вчера вечером спас ей жизнь.
– Простите, господин Пушкин, что осмелилась…
– Отвечайте, мадемуазель Тимашева. Раз уж спросили…
Оставалось только удивляться ловкости сыскной полиции. Агата не удивилась. Она знала, с кем имеет дело…
– Дама… – Настасья не могла вспомнить. – Ах, это… Я была в спальне… Или в гостиной… Точно, в гостиной… Прасковья открыла и недолго разговаривала… Сказала, что дама ошиблась номером… Понятия не имею, кто это… Так что мне теперь делать, господин Пушкин? Вы объявите по Москве всеобщий розыск?
Наивность барышни была очевидна. Кто будет поднимать полицию на ноги ради пропавшей прислуги? Приставы и пальцем не пошевелят… Агата в этом не сомневалась.
– Для начала вам, мадемуазель Тимашева, следует вернуться в гостиницу и не выходить из номера, – ответил Пушкин и обратился к Агате: – А вас, мадемуазель Бланш, прошу сделать все возможное, чтобы оберегать Настасью Андреевну. Далее…
Что будет далее, Агата не узнала. В приемное отделение влетел Эфенбах и так замахал Пушкину, увлекая за собой, что отказать ему было нельзя.
5
Сердиться тетушка не умела. Что свойственно умным людям. Вместо того чтобы возмущаться, она стала думать. В сущности, мелкое событие могло оказаться не таким уж мелким. Если не сказать подозрительным. Поведение экономки, то, как она пряталась за дверь, вызывало вопросы. Даже если мадам Медгурст нездоровится, об этом можно сказать спокойно, разъяснить. Конечно, Агапа недалекого ума, простовата. Но ведь мадам Львову знает, чаем напоила. Вроде Агата Кристофоровна ничем не могла вызвать такую озлобленность. Разве только настойчивостью: в третий раз пытается познакомиться с хозяйкой. Ведь что странно: кого-то Агапа впустила в дом. Почему же ей вход был закрыт? Что она скрывает?
Снова Агату Кристофоровну посетило странное чувство, что она упускает нечто важное. Как в тот раз в доме Терновской. Так и не вспомнила, что там попалось на глаза и не давалось памяти. И сейчас она была уверена, что не поняла все причины поведения Агапы. Что вызывает еще больше подозрений в отношении тихой экономки. Так бывает с головоломками: чем проще ребус кажется, тем труднее бывает его разгадать. Ничего не придумав, а только разбередив мысли, Агата Кристофоровна вернулась в квартиру.
Гость уже разгуливал по гостиной. Вид потрепанный, но приличный. Господин Тимашев мучился последствиями роскошного ужина, выпил всю воду в доме и искал, чем бы еще поживиться. Как печенег, не иначе…
– Агатушка, сделай хоть кофе, – простонал он.
С этим безобразием пора кончать. Какая бы ни была дружба, но всему есть предел. Тетушка решила устроить серьезный разговор, несмотря на то что у гостя похмелье.
– Андрей, разве можно столько пить с твоим сердцем? – спросила она уже серьезно.
– Совсем доктора запретили мне, – ответил Тимашев, прислонив лоб к стеклу.
– Тогда как понимать вчерашнее?
– Так ведь запретили тверские врачи, а московские того гляди разрешат…
– Нельзя в твои годы быть таким… наивным.
Тимашев поморщился и схватился за сердце.
– Ой, нельзя, Агатушка…
Пожалуй, серьезный разговор надо отложить. Агата Кристофоровна чутко относилась к чужой боли. И не только сердечной.
– Так, Андрей, собирайся… Едем…
– Куда едем? – Тимашев оторвался от стекла, на лбу осталось красное пятно.
– К доктору Берензону, Нилу Александровичу. Доктор медицинских наук, я его знаю. Принимает на Пречистенке. Тут недалеко…
Андрей Алексеевич вздохнул полной грудью.
– Все, отпустило… После заглянем. Даю слово: больше не буду пить… Ну или чуть-чуть шампанского… Без этого нельзя.
Спорить и уламывать взрослого чужого мужчину Агата Кристофоровна не смогла. Ей и так еле хватало сил на родного племянника.
– Как знаешь, твоя жизнь, – сказала она. – Тогда езжай в «Лоскутную», там и дочь найдешь, и завтрак…
Тимашев сонно потянулся.
– Да, дочь… Надо повидать. Никуда не денешься…
И раньше не было секретом, а сейчас тетушка убедилась: Тимашев равнодушен к дочери. А может, вообще ее не любит. Причины этого Агате Кристофоровне были известны, точнее, она догадывалась о них, но обсуждать никогда бы не решилась. Они касались только семьи Тимашева. Мадам Львова не была его семьей. Только один вопрос по-настоящему беспокоил ее: что же будет, когда Андрей Алексеевич узнает, что дочь теперь намного богаче его?
– Какие у тебя планы на Прасковью? – вместо этого спросила она. Сам вопрос подразумевал, что ей известно нечто особенное.
Он только поморщился.
– И думать не хочу… Кто она? Прислуга… Пусть живет своей жизнью. Найду ей какого-нибудь мелкого чиновника. У нас в Твери их как тараканов… – И он засмеялся своей шутке.
– Андрей, можно тебя спросить?..
Робость Агаты Кристофоровны была столь мила, что Тимашев подошел, легонько обнял и нежно расцеловал в щеки.
– Тебе, моя дорогая, можно все.
– Ты что-нибудь слышал о ней?..
Кажется, Тимашев не мог сообразить, о ком идет речь.
– О ней, – намекнула интонацией Агата Кристофоровна.
– Ах, это… Нет, ничего… Да и что тут слышать? Узнал бы, так во второй раз бы убил. Своими руками придушил бы за то, что тогда сделала с Амалией… Прошлого не воротишь… А что ты вдруг спросила?
– Ничего. – Тетушка мило улыбнулась. И напомнила, где на бульваре стоят извозчики. Если ногами до «Лоскутной» уже не дойти.
6
Взгляд Михаила Аркадьевича был цепким и пронзительным. Как всегда, когда он брался за дело по-настоящему.
– Ну, раздражайший мой, как?
Краткое наречие «как» вместило в себя длинный вопрос о результатах, которые ожидались от чиновника сыска. Пушкина понял без словаря.
– Есть гипотеза, – доложил он, – Мадам Живокини могла застрелить Терновскую и пустить пулю себе в висок…
– Это каким же фендерыком?
– Вероятно, Живокини купила пистоль в оружейном магазине «Силин и Ролен».
– На боку Кузнецкого?
– На углу Неглинного проезда и Кузнецкого Моста, – уточнил Пушкин. – Приказчик опознал ее.
– Погоняй, сокол мой, – сказал Эфенбах, недовольный, что из него тянут жилы.
– Доктор Преображенский провел сравнение пуль, которые извлек из сердца Терновской и головы Живокини… При помощи лупы удалось установить схожие следы.
– Она стреляйничала? – не выдержал Михаил Аркадьевич.
– Так думает пристав Нефедьев, – ответил Пушкин.
– А ты куда думаешь?
– У этой гипотезы есть слабое место: пропавшие деньги…
– А рулеткина тайна?
В математике есть величины столь малые, что ими можно пренебречь. Пушкину очень хотелось пренебречь такой мелочью. Но формула без этого винтика выдавала заранее странные результаты.
– Нет никаких данных на этот счет, – сказал Пушкин.
Эфенбах принялся отбивать на столе ритм, в котором можно было узнать что угодно: от вальса феи Драже до «Эх, полна моя коробочка». В зависимости от развитости слуха.
– Плохо, плохо, плохо, – сообщил он. – Вчера на рулетке девицу по щекам в чувства привел. На zero сто рубликов хлопнула и сама хлопнулась… Такой заморыш… А больше никаких пирогов… Так, вечер убил…
Пушкин предполагал, кого спасла мощная рука его начальника.
– Так что делать с убиенной… Живодревой?
– Мадам Живокини… Приказчик видел, как она ушла после покупки пистоля с какой-то барышней…
– Ну так вот! Хватай! – оживился Михаил Аркадьевич. – Кто такая?
– Пока не могу сказать точно… Есть несколько кандидаток. Одна из них два дня как пропала…
Эфенбах снова разразился тирадой из слова «плохо».
– Секрет положительно найти и изничтожить, – закончил он. – Сам бдеть буду нынче на рулетке…
Пушкин поднялся.
– А постой-ка… – Эфенбах был серьезен. – Вдруг нынче опять выигрыш страшный выпадет у меня на глазах… Так это вот оно… Чтобы с пониманием хватать… Это убийца выиграет?
На этот вопрос у формулы сыска было несколько ответов. Но каждый не слишком надежный.
– Высока вероятность…
– Как высока?
– Пятьдесят два процента…
Такой ответ Михаила Аркадьевича не устраивал.
– Маловато будет…
Иного ему не предложили.
– Прошу разрешения задействовать чиновников Актаева и Лелюхина сегодня вечером, – сказал Пушкин.
– Зачем тебе?
– Возможно задержание подозреваемых…
– Ищи убийцу! – приказал Эфенбах и больше не задерживал.
Именно этим Пушкин собирался заняться. Без лишних напоминаний.
7
Когда блестящая мысль приходит в две головы, они неизбежно сталкиваются. Фудель только вошел в холл «Лоскутной», как увидел другой букет, чуть более роскошный, чем у него. Господин, державший букет, попытался было увильнуть, но Фудель направился прямиком к конкуренту.
– Какими судьбами, Петр Ильич? – спросил он.
– Неужели Алексей Иванович, собственной персоной? – отвечал Лабушев, на всякий случай держа букет высоко. Чтобы прикрыть лицо от возможного покушения.
– Что вы здесь забыли, старый пень?
– Вас забыл спросить, мерзкий прощелыга и альфонс!
Разговор дальних родственников нельзя было назвать родственным. Хотя со стороны казалось, что джентльмены сердечно рады встрече.
– Я вам лицо сейчас исцарапаю, – пригрозил Фудель.
– Ничего не выйдет… Лучше бы на букете не экономили. Выбрали старый веник…
– Сам ты старый веник!
– А ты, гаденыш, не получишь никогда то, что хочешь!
– Мы еще посмотрим!
– И смотреть нечего! – ласково сообщил Лабушев. – Если только узнаю, что ты протянул свои грязные лапки к ней, расскажу, как ты жил за счет пожилых дам. И не просто расскажу, а предоставлю письма, где просишь денег…
Такой обиды юный Фудель снести не мог. Губы мелко затряслись.
– А я расскажу, что вы, дядя Петя, все заложили. Последний нищий на Лубянке богаче вас. Так что не советую…
Тут словесная дуэль должна была перейти в цветочную фазу, когда противники охаживают друг друга букетами, но в холл вошла мадемуазель Тимашева. Не одна, а в сопровождении какой-то дамы… Оба дуэлянта как по команде замерли с букетами, будто изготовившись к рывку. Заметив их, дама закрыла собой Тимашеву, что-то прошептала и направилась прямиком на господ с цветами. Так, чтобы не могли ее избежать.
Фуделю и Лабушеву осталось только наблюдать, как их мечта быстро уходит по лестнице. Нельзя же скандал устроить в публичном месте.
Агата встала перед ними, уперев руки в боки.
– Чтоб ноги вашей здесь не было. Пошли вон.
Манера была столь оскорбительна, что враги невольно объединились.
– Да вы кто такая? – спросил Лабушев, разглядывая даму. И находя ее не только симпатичной, но и небедной. Явно не гувернантка. Прислуга в таких шубках не разгуливает.
– Это что еще за выходка? Попрошу сменить тон и выйти вон, – храбрился Фудель, от нервов заговорив в рифму.
– О, так я знаю ее! – Лабушев обменялся с родственником кивком. – На рулетке все крутилась…
– Так точно: воровка или аферистка…
– В полицию ее свести!
– Верно, Петр Ильич, зовите городового. Сейчас ее в участок…
Господа раздухарились, но выходило не слишком убедительно. Мешало ледяное спокойствие Агаты.
– Все? Пар выпустили? А теперь вон отсюда, – сказала она, не меняя тона.
– Да вы как смеете… – не слишком уверенно начал Лабушев.
– Нельзя терпеть… – подхватил Фудель.
– Еще слово, и будете иметь дело с господином Пушкиным из сыскной полиции. Вы у него давно на подозрении в убийствах несчастных дам. Повторяю последний раз: Лабушев, Фудель – вон!
Имя чиновника сыска подействовало, как дубина. Господа с букетами тихонько обошли страшную мадемуазель и бросились к выходу. Только цветы, никому не нужные, на прощанье махали Агате головками. Цветов ей было жалко. Цветов ей никто не дарил. От чистого сердца.
Агата повернулась, чтобы идти к Настасье, но перед ней стоял другой господин. Она его сразу узнала. Тот самый ухажер мадам Львовой, что бросал взывающие взгляды.
– Какая приятная встреча! – сообщил он. – Я видел вас, прекрасное создание, вчера на рулетке… Но не мог познакомиться. Имел обязательства…
Такая легкая победа над «обязательствами» совсем не радовала. Агате стало противно, что выбирали между ней и старой дамой. Она уже готова была отделаться самым жестким образом. Но тут господин поклонился.
– Позвольте представиться: Тимашев Андрей Алексе-евич, тверской помещик…
– Так вы отец Настасьи Тимашевой? – спросила она, уже понимая, какую чудовищную ошибку совершила. Как она могла так дурно, мерзко, противно думать про чудесную и милую Агату Кристофоровну! Но как подвели чутье и сердце! Нельзя им больше верить…
Тимашев выразил приятное удивление.
– Так вы знаете мою дочь?
– Да, мы подруги, – сказала Агата. При этом отгоняя тяжкую мысль: «Откуда он взялся в такой неподходящий момент?» А за ней и другую: «У Настасьи жуткий беспорядок, и Прасковья пропала, будет скандал!»
Перед ней распахнули объятия.
– Позвольте узнать, как зовут вас, чудесная подруга моей дочери?
– Аг… – только начала она и поймала язык. – К-хем… Мадемуазель Бланш…
– Прекрасно! Чудесно! Обворожительно! – говорил Тимашев с ухватками ловеласа тридцатилетней давности. – Нежный цветок, расцветший в крещенские морозы!
Так пошло и грубо ее давно не соблазняли. Если бы он не был отцом Настасьи, уже схлопотал бы пощечину. Агата терпеливо улыбалась.
– Предлагаю отметить счастливое знакомство в здешнем ресторане! – Тимашев сиял непреходящим мужским обаянием. – Там, говорят, неплохая кухня. А я страшно голоден…
И ей предложили руку.
Агата согласилась увести себя. Только чтобы оттянуть неминуемую развязку. Бедной Настасье и так досталось…
8
Экономка всхлипывала, утирая глаза грязным платком. Не сняв пальто, Пушкин стоял в прихожей.
– Когда это случилось?
– Утром… – Агапа по-деревенски шмыгнула носом. – Хозяйка ведь ночью покоя не дает… То одно подай, то другое… Сама не спит, меня будит… Я уж привыкла… Вчера прилегла, как обычно… А тут просыпаюсь в пятом часу и слышу: в доме тихо… Только маятник бьет… И хозяйка меня не кликала… Думаю, надо пойти проведать… Подхожу к ней, а она… она… уже холодная… Преставилась, бедная, отмучилась…
Самый важный свидетель замолчал. У Пушкина был важнейший вопрос. Только задать его некому.
– Доктор был уже?
– Приходил… Засвидетельствовал… Проститься желаете? – Агапа смотрела заплаканными глазами. – Хозяйка про вас только хорошее говорила… Дескать, такой умный юноша…
Смотреть на мертвую старуху не хотелось. В службе чиновника сыска вообще мало бывает приятного. Иной раз спасешь от неминуемой смерти какую-нибудь мадемуазель, да и только. Он выразил согласие.
Агапа повела не в гостиную, а по коридору, в спальню. Пушкин вошел и остался у порога. В комнате было черно. Глухие шторы не пропускали дневного света. Как будто стояла глухая ночь. В спальне висел тяжелый запах свечей, духов, пудры, пыли, стираного белья, плесени и чего-то, что вызывало желание заткнуть ноздри. В изголовье большой старинной кровати горели две свечи. Под одеялом, натянутым под самую шею, лежала мадам Медгурст. На голове остался чепец, без пенсне лицо выглядело по-другому. Чем дольше Пушкин смотрел, тем больше овладевало им неприятное чувство. Ему показалось, что старуха сейчас откроет глаза и взглянет на него. Кажется, веко шевелится… Нет, это блики свечей…
Он не боялся мертвых, навидавшись всякого на службе. Но в спальне мадам Медгурст стало не по себе. Пушкин поклонился и вышел. Агапа затворила за ним.
– Может, чаю желаете… Или помянуть чем хозяйку?
Пушкин отказался. Спросил разрешения пройти в гостиную. Агапа не возражала.
– Дорогу уж знаете, – сказала она и пошла в кухню.
Кресло мадам Медгурст было на месте. Рядом с ним все тот же столик с пузырьком, граненой рюмкой и пипеткой, яблоко на блюдце, чуть надкушенное, почернело. Медвежье покрывало сползло на пол. Стараясь не наступать на него, Пушкин подошел к окну и выглянул на улицу. Городовой Оборин неторопливо прохаживался мимо. Дом Терновской зиял забитым окном. Дом Живокини прятался за задернутыми шторами. Скоро новые владельцы продадут их. Кому нужны старые дома в Москве в Арбатской части? Смешно и думать. Хорошо, если уйдут за полцены. Настасья здесь жить точно не будет, да и штабс-капитану Живокини особняк не нужен. У молодых хозяев своя жизнь. Старая закончилась. Семейное наследство уйдет в чужие руки…
Пушкин шагнул назад и споткнулся о шкуру. Чтобы не упасть, схватился за портьеру. Старая материя удержала. Медведя без лап и головы он обошел, взглянул напоследок на столик с лекарством и оставил гостиную.
Агапа встретила в прихожей.
– У вас, господин хороший, прореха в пальто, – сказала она. – Хотите, так зашью, что и следа не останется?
И от этой услуги Пушкин отказался.
– Куда вы теперь? – спросил он.
– Хозяйку похороню… Поживу с месяц, вперед заплочено, а там, куда глаза глядят… Найду дом, где примут… Я экономка справная… Может, зашить?
– Мадам Медгурст что-то оставила вам по завещанию?
– Может, оставила, ее воля, – отвечала Агапа.
– У нее есть родственники?
– Будет что делить – найдутся… Давайте пальто, я скоро управлюсь, чего в рваном ходить…
В этом доме Пушкин не хотел оставаться больше ни минуты.
Выйдя на мороз, он подозвал городового и сообщил о кончине мадам Медгурст.
– Вот оно как, не знал… Доложу в участок… – сказал Оборин, поправляя портупею шашки.
Пушкин приказал ему посматривать за особняком Медгурст: кто был, что делал. Не слишком усердно, но быть поблизости. Сам он жалел об одном: шторы закрывали окна Живокини. Был рядом и ничего не видел. Например, как Агапа бегала за доктором.
Подумав, что необходимо сделать сейчас, Пушкин пошел вниз по Большой Молчановке. Отойдя от особняка, он оглянулся. Привиделось, будто мертвая старуха смотрит на него из самой глубины окна. Только поверить в призраки не хватало. Теория вероятности их целиком отвергает… Пушкин ускорил шаг.
9
Агата давно усвоила, что мужчины, как поддельные жемчужины: блестят только сверху. Чуть царапни – сразу видно, из чего сделаны. Чтобы управлять ими, женщине надо совсем немного: полировать и гладить их. Тогда жемчужина покатится, куда пожелает женщина. Нехитрая наука помогала ей не только грабить жаждущих развлечения господ, но и неплохо разбираться в людях. Сидя за столиком ресторана, Агата прекрасно поняла, кто перед ней.
Чуть откинувшись на стуле, Тимашев блистал остроумием и золотой цепочкой на цветастой жилетке. Брильянтовая заколка в галстуке переливалась провинциальным блеском. Перстень с фальшивым камнем на мизинце довершал портрет. Андрей Алексеевич был доволен собой и жизнью, которую вел. Он рассказывал мадемуазель Бланш, как чудесно проводит время в своем тверском имении, какие у него урожаи, какой прошлым летом созрел овес, какой урожай картошки и льна собрали и как у него разумно, по-европейски поставлено хозяйство. Дом отремонтирован, крыша положена новая, а подъездная дорога вымощена камнем.
– Только вот беда, скучно одному жить, – сказал Тимашев с хитрым прищуром. – Иной раз заедешь к соседям, так у них полный дом: и жена, и детишки, и родственницы… Просто рай земной. А я вот один-одинешенек бобылю…
Трудно поверить, но Агате делались прозрачные намеки. Такие, что редкая мадемуазель устоит. Неужели Тимашев серьезно собирается сделать предложение? Или влюбился с первого взгляда? Агата была слишком опытна, чтобы не верить в мечту золушек. Господину из Твери хочется приключений в Москве, денег немного, вот и находит новую тропинку. Никогда еще Агату не соблазняли так нагло и с такой наивной прямотой. А если в самом деле у пожилого господина взыграли чувства? Нет, становиться мачехой Настасьи, даже назло Пушкину, Агата не собиралась.
Она слушала трели Андрея Алексеевича, как вдруг поняла, что ее молчание и милую улыбку понимают как благосклонность. Надо спасать бедную Настасью от молодой мачехи…
– У вас замечательная дочь, – сказала Агата посреди рассказа о пристяжной кобыле, купленной по осени.
Тимашев неодобрительно крякнул.
– Давно не видел, выросла, наверное… – Он поднял бокал шампанского. – За то, чтобы наше случайное знакомство не оборвалось, а переросло в нечто большее…
Из вежливости Агата пригубила вина.
– Настасья часто рассказывает о вас и сильно скучает в разлуке с отцом, – сказала Агата.
Кажется, это стало неожиданностью.
– Скучает? – спросил Тимашев. – Вот странно… За три года от силы два письма прислала… Покойный брат каждую неделю отписывал…
И он рассказал, как отправил дочь за границу на курорты Висбадена поучиться хорошим манерам под надзором брата. Когда же тот скоропостижно скончался, вынужден был вернуть Настасью обратно. Агата не заметила ни капли отцовской любви. Андрей Алексеевич явно тяготился тем, что дочь возвращается к нему.
– Она теперь завидная невеста, – сказала Агата.
– Что поделать, надо дать за ней приданое. Дам, сколько смогу… Потом все ей останется…
Нет сомнений: Тимашев еще не знает, какое богатство получила дочь. Мысль показалась Агате не столько интересной, сколько опасной. Настасья совершеннолетняя, опекун ей не нужен. Что же будет, когда она заявит отцу, что не нуждается ни в нем, ни в его деньгах…
– У вашей дочери чудесный характер: мягкий и покладистый…
Тимашев чуть не подавился семгой.
– Это вы про мою дочь? – спросил он, откашлявшись. – Ну и ну… Ужели курортные воды такое чудо сотворили…
– Вы меня заинтриговали, – сказала Агата, видя, как в проходе ресторана появилась крупная фигура купца Икова. Купец щурился, осматривая зал.
– Никакой интриги… Скажу вам по чести: у Настасьи моей жуткий характер. Был, во всяком случае… Дерзкая, упрямая, своевольная. С тех пор как супруга умерла, никакого удержу на нее нет… Только Прасковья с ней умеет обращаться…
Иков наконец приметил ту, что искал. Мадемуазель подхватила нового дурачка. Ну ничего, тем вернее урок будет… Он не спеша двинулся к столику.
Агата увидела, что купец направляется к ним. Она еще могла встать и выйти в дамскую комнату, но Иков наверняка потащится за ней. Оставалось только приготовиться к отпору. Агата взяла бокал, полный шампанского. Другого оружия у нее не было.
Тимашев не замечал ничего. Он по-своему оценил намерения мадемуазель Бланш. Налил себе и поднял бокал.
– Хочу выпить за вашу красоту, молодость и грацию, – сказал он, вздымая руку.
Иков как раз подошел к их столу и встал, возвышаясь во весь недюжинный рост.
– Прощения просим, – сказал он.
Пальцы Агаты слишком крепко сжали ножку бокала.
Тимашев недовольно обернулся, глядя снизу вверх.
– Что вам угодно, любезный?
Купец недобро ухмыльнулся.
– Мне угодно, господин хороший, оплатить услуги вот этой мадемуазели, – сказал он, залезая толстыми пальцами в карман жилетки и вынимая монетку. – Вчера не успел, так сегодня плату извольте принять… Прими гривенник, большего ты, девка, не стоишь…
Броском, каким банкомет мечет карту на стол, Иков швырнул монету в лицо мадемуазель. Агата увернулась, гривенник пролетел мимо, звякнув о тарелку на заднем столике. Оскорбление от этого меньше не стало. Такое спускать нельзя. Такого унижения она никогда не испытывала. И от кого? Какой-то купчишка, у которого и кошелька не взяла.
Бешенство застилало глаза. Агата швырнула бокал прямо в лоб купца. Стекло разлетелось брызгами, обдавая лицо Икова, сорочку и сюртук шампанским. Глаза его недобро расширились. Агата вскочила и схватила вилку, чтобы всадить в эти жирные воловьи зрачки. Чтобы он заорал от боли и слепоты. Оторопь Икова прошла. Он зарычал, вскинув страшные кулаки. Дальше могло случиться все что угодно. Оба жаждали крови, каждый готов был бить до конца. Только конец Агаты был слишком близок.
Откинув стул, Тимашев вскочил перед купцом. Ростом доходя ему до подбородка.
– Как вы смеете! – закричал он. – Мерзавец! Позор!
Он замахнулся холеным кулачком.
– Молчи! – рявкнул Иков и с замаха саданул Тимашева в грудь.
Охнув, Тимашев повалился спиной. Агата поняла, что случилось что-то дурное. Бросив вилку, перескочила мимо стола и упала на колени перед лежащим.
– Андрей Алексеевич, что с вами? Вам плохо?
Губы Тимашева побелели, он издал жалобный стон.
– Сердце… Сердце… Ох, как больно… больно… – пробормотал он.
– Доктора! Скорее, доктора! – закричала Агата застывшим официантам и снова склонилась к нему: – У вас есть с собой лекарство?
Слабой рукой Тимашев показал на пиджак. Агата отдернула полу, залезла во внутренний карман, нащупала пузырек и выхватила. Пузырек был пуст. Агата сжала склянку в кулаке.
– Помогите! Воды! Дайте дышать! Ослабьте галстук! – кричала она официантам, метавшимся по залу. – Андрей Алексеевич, потерпите, я мигом… Я в аптеку, тут рядом…
Тимашев плохо понимал слова, глаза его зашли под веки.
– Ты убил его, негодяй! – Агата метнула взгляд в купца. – Полицию! Зовите полицию! Человека убили!
Зажимая пузырек, Агата побежала из ресторана в чем была.
Иков так и стоял со сжатыми кулаками.
– Вот тебе и история вышла, – пробормотал он.
10
Барышня лежала так, будто с тех пор не вставала. В комнате стало холоднее. Мороз на улице крепчал, как полагается на Крещение. Она взглянула на вошедшего и ничего не сказала. Прихватив табурет, Пушкин сел у железной кровати, от которой исходил холод.
– Играли вчера на рулетке? – тихо спросил он.
Рузо закрыла глаза и глубоко вздохнула.
– По-другому нельзя проверить…
– Числовой ряд оказался неверным…
– Я думала, что нашла закономерность… Но где-то закралась ошибка… Задача не поддалась… Надо искать решение… Надо взломать эту тайну…
– Много проиграли?
– Все… Все проиграла… Заняла и те спустила… – Она крепко сцепила пальцы.
Идея овладела барышней глубоко и безнадежно. Как заразная болезнь. Ее следовало пожалеть. Только у Пушкина не было права на жалость. Чиновники сыска в основном безжалостны, как известно. Такая работа…
– Мадемуазель Рузо, – сказал он официальным тоном. – Незадолго до Рождества вы с мадам Живокини ходили в оружейный магазин «Силин и Ролен», что на Кузнецком Мосту. Она приобрела пистоль, вы ждали на улице. После чего отправились вместе. Мадам Живокини просила вас о помощи?
Приподнявшись на локтях, Рузо скинула ноги и села на краю кровати.
– О чем вы говорите?
– Какие дела были у вас с Живокини? Она просила, чтобы вы узнали у Терновской, кому та оставит наследство?
– Это вы сошли с ума, господин полицейский… Эту женщину я впервые увидела на оглашении завещания…
– Есть свидетель, который видел вас. И может опознать.
Рузо усмехнулась.
– Ну пусть узнает… Это глупость. Перед Рождеством, как и в любой день, я сидела за рабочим столом у Терновской… Трудилась как проклятая… Разбирала курсы акций, графики и прогнозы строила… И вот какой конец… И благодарность от Анны Васильевны за мои труды… Сто рублей…
– Терновская была с вами, когда вы работали?
– Зачем ей сидеть… Никаких секретов… Бывало, в гости уходила…
– К Живокини?
Барышня даже ножкой топнула.
– Говорю вам, не знала я этой Живокини… У Терновской одна новая подруга объявилась, через дорогу в особняке…
Говорят, что мысль материальна. В лице Рузо что-то промелькнуло, будто прошла волна. Она резко встала.
– Так вот… Вот куда… Как же я сразу не поняла…
Не замечая Пушкина, она бросилась к вешалке, схватила тужурку с платком и выскочила в коридор. Он не успел даже крикнуть: «Стой! Куда!» Пришлось догонять.
Платок сполз, тужурка была распахнута, но Рузо так спешила, что не замечала мороза. Она пробежала Мерзляковский переулок и свернула на Большую Молчановку. Городовой не удержал ее, заметив сигналы Пушкина. Рузо, подбежав к двери, замолотила кулаками.
– Откройте! Откройте! – кричала она.
В дверях показалась напуганная Агапа.
– Что такое? Что надо?
Дернув дверь на себя, Рузо вытащила за ней экономку.
– Вам известен секрет! Известен! Скажите секрет! Она вам сказала! Анна Васильевна… Он мой… Он по праву мой… Я заслужила… – кричала Рузо без остановки.
Видя, что происходит, Агапа молча отодрала руки барышни от дверной ручки и стала закрывать. Рузо уперлась и не отпускала.
– Нет! Не позволю! – пуще прежнего бушевала она. – Секрет! Мне нужен секрет! Только начало! Только крохотная подсказка! Дальше пойму! Отдайте!
Не имея сил побороть ее, Агапа опустила дверь и двумя руками оттолкнула безобразницу. Рузо пошатнулась и повалилась в снег.
– Уходи… Полицию кликну…
Дверь особняка окончательно закрылась.
Прямо на снегу Рузо села, подобрав ноги.