Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Донато Карризи

Девушка в лабиринте. роман

© А. Ю. Миролюбова, перевод, 2019

© Издание на русском языке, оформление

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2019

© Издательство АЗБУКА®

* * *

Антонио. Моему сыну, самому прекрасному из моих творений


1

Если для остального человечества утро 23 февраля ничем особенным не выделялось, для Саманты Андретти этот день мог оказаться самым важным в ее молодой жизни.

Тони Баретта захотел с ней поговорить.

Всю ночь Сэм ворочалась в постели, словно одержимая бесами героиня какого-нибудь фильма ужасов, раздумывая, что могло подвигнуть самого красивого мальчика в школе – и во всей вселенной – захотеть поговорить именно с ней и, наверное, именно ей сказать полные смысла слова.

Все началось накануне. Во-первых, просьба не была высказана напрямую и не сам Тони озвучил ее. Среди подростков так не принято, для некоторых вещей существуют определенные ритуалы. Инициатива, разумеется, всегда исходит от заинтересованного лица. Но дальше следует сложная процедура. Тони привлек Майка, своего приятеля, тот сообщил Тине, с которой Сэм сидела за одной партой. А Тина уже передала ей. Простая, немудреная фраза, которая в замкнутом мирке средней школы могла означать очень многое.

– Тони хочет поговорить с тобой, – шепнула ей на ухо Тина во время физкультуры, радостно подпрыгивая, с блестящими глазами – ведь если с тобой случается что-то хорошее, настоящая подруга радуется так, будто это случилось с ней.

– Кто тебе сказал? – тут же спросила Сэм.

– Майк Левин, он меня остановил, когда я шла из туалета.

Если Майк обратился к Тине, значит встреча тайная и такой должна оставаться.

– Но что именно он тебе сказал? – допытывалась Сэм: надо удостовериться, что Тина все правильно поняла, – никто в школе не мог забыть историю бедной Джины Д’Аббраччо, которую прозвали вдовушкой: когда один мальчик спросил, будет ли у нее кавалер на новогоднем балу, она приняла простое любопытство за приглашение и в своем длинном кисейном платье персикового цвета весь вечер простояла вся в слезах, ожидая призрака.

Тина повторила дословно:

– Он сказал: «Передай Саманте, что Тони хочет с ней поговорить».

Разумеется, пока они обсуждали случившееся, Саманта заставляла подругу вновь и вновь повторять эти слова. Просто хотела увериться до конца, что Тина ничего не перепутала, или, может быть, боялась, что какой-нибудь инопланетянин клонировал ее подругу с единственной целью: выставить ее, Саманту, на посмешище.

Было неизвестно, когда и где произойдет этот разговор с Тони, что еще больше угнетало Саманту. Может, в школьной лаборатории или в библиотеке, воображала она. Или за оградой спортивной площадки, где Тони Баретта тренировался в секции баскетбола, а Саманта – волейбола. Только не у входа в школу, не в столовой и не в коридорах, это исключено – слишком много любопытных глаз и ушей. Однако, если хорошенько задуматься, именно то, что она не знала ничего толком и терзалась сомнениями, и было лучше всего. Сэм не могла бы как следует объяснить, почему после такой простой просьбы ликование в ней странным образом сменялось унынием, ведь предмет разговора мог удивить, а мог и разочаровать, но она была рада – да, рада – тому, что с ней происходило.

Ведь это случилось именно с ней, Самантой Андретти, и ни с кем другим!

Напрасно мать твердила: то, что с тобой случается в тринадцать лет, ты лучше оценишь, когда станешь взрослой и взглянешь на прошлое другими глазами. В данный момент Сэм была счастлива, и счастье это принадлежало только ей, и никто в целом мире не в состоянии его понять или испытать нечто подобное. Это выделяло ее из всех, делало особенной… А может, она, бедняжка, заблуждается и вот-вот расквасит себе нос, столкнувшись с жестокой правдой: вообще говоря, Тони Баретта славился тем, что выставлялся перед девчонками.

Все дело в том, что она никогда не думала о Тони. В таком смысле, во всяком случае. Природа только начала в ее теле свою тайную работу, и Сэм уже привыкла к мелким ежемесячным неприятностям, которые придется терпеть большую часть жизни, но еще не могла оценить приятных следствий таких изменений. Саманта не отдавала себе отчета в том, что она красива, – может, и знала об этом, но не придавала значения. По правде говоря, новые формы, которыми начали интересоваться мальчики, стали открытием для нее самой.

Это заметил Тони? К этому стремился? Запустить руки ей под майку или – Господипрости спасиВсевышний – еще ниже?

Вот почему утром 23 февраля – в знаменательный день! – изнуренная бессонницей Сэм, наблюдая, как лучи рассвета заливают потолок ее комнаты, убедила себя, что Тони Баретта ничего такого не говорил и все это не более чем галлюцинация. Или, может быть, она слишком долго об этом думала и мысль, пройдя через извивы буйной подростковой фантазии, утратила всякую связь с реальностью. Был только один способ узнать, обманывается ли она. Поэтому следовало поднять усталое тело со сбившейся постели, собраться и отправиться в школу.

Итак, не слушая причитаний матери по поводу того, что она почти не притронулась к завтраку – о боже, ей и дышать-то трудно, не то что есть! – Сэм закинула на спину рюкзак и быстро направилась к двери, бесстрашная, но и чуть отрешенная, навстречу неизбежной судьбе.

Без пяти восемь улицы квартала, где жила семья Андретти, были почти пустынны. Те, кто работал, уже давно ушли, бездельники отсыпались после вчерашней попойки, старики дожидались, когда станет теплее, чтобы высунуть нос на улицу, а учащиеся тянули до последней минуты, прежде чем двинуться в школу. На самом деле для Сэм такое время тоже было непривычно. Она подумала, не зайти ли, как обычно, за Тиной. Но прикинула, что подруга, наверное, еще не готова, а ждать, пока та соберется, не хватало терпения.

Не в такой день.

Пока она шла по тротуару, вымощенному серым кирпичом, ей попался навстречу только посыльный, искавший адрес, по которому следовало доставить товар. Она его даже не заметила, и посыльный тоже едва обратил внимание на спокойную девочку, шедшую мимо, – глядя на нее, никто и вообразить не мог, какая буря бушевала у нее внутри. Сэм прошла мимо зеленого дома Мачински, где противный черный пес носился вдоль ограды, каждый раз нагоняя на нее страх, потом мимо коттеджа, когда-то принадлежавшего госпоже Робинсон, а теперь разваливающегося на части, потому что родственники никак не могли поделить наследство. Обогнула футбольное поле за церковью Божьей Благодати. Был там и сад, и маленькая игровая площадка с качелями, горкой и большой липой, к стволу которой отец Эдвард прикреплял объявления для прихожан. Хотя вокруг царила тишина, улица упиралась в магистраль, по которой к центру города бешено мчались автомобили.

Но Сэм ничего этого не замечала.

Виды, представавшие перед ее глазами, служили чем-то вроде экрана, на котором запечатлелось проецируемое воображением, улыбающееся лицо Тони Баретты. Она шла, словно во сне, ее вела подспудная память о пути, сотни раз пройденном.

Но на полпути к школе Сэм вдруг засомневалась, годится ли ее одежда для свидания. Она надела любимые джинсы со стразами на задних карманах и прорехами на коленках, а под черную дутую куртку, на два размера больше, чем требовалось, белую фуфайку, которую ей привез отец из последней командировки. Но настоящей проблемой были синяки под глазами, проступившие после бессонной ночи. Она попыталась замазать их маминым тональным кремом, но не была уверена, что это получилось: Саманте еще не разрешали пользоваться косметикой и ей явно недоставало опыта.

Саманта замедлила шаг и оглядела машины, припаркованные вдоль тротуара. Сразу отмела серый «додж» и бежевый «вольво», обе были слишком грязные. Наконец разглядела вполне приемлемую. На противоположной стороне улицы стоял белый микроавтобус с зеркальными стеклами. Саманта перешла через дорогу, приблизилась, вгляделась в свое отражение. Но, убедившись, что тональный крем скрыл мешки под глазами, она отошла не сразу. Стояла и смотрела на собственное лицо, обрамленное длинными каштановыми волосами, – Саманта очень любила свои волосы. Гадая, считает ли ее Тони достаточно красивой, Сэм старалась взглянуть на себя его глазами. Что он во мне нашел? И, терзаясь сомнениями, на какой-то миг проникла взглядом за отражающую поверхность.

Не может быть, – подумала она. И вгляделась получше.

По ту сторону стекла, в полутьме, сидел огромный кролик. И глядел на нее, не двигаясь с места.

Саманта могла убежать – внутренний голос говорил ей: беги, да поскорее, – но она не пустилась наутек. Стояла, будто под гипнозом, зачарованная взглядом, исходящим из бездны. Это все не взаправду, – твердила она себе. – Это не со мной! Жертвы, как правило, не верят, что именно с ними творится нечто немыслимое, и вместо того, чтобы попытаться спастись, необъяснимым образом делают шаг навстречу судьбе.

Девочка и кролик бесконечно долго смотрели друг на друга, будто охваченные каким-то болезненным любопытством.

Потом внезапно дверь микроавтобуса распахнулась, и отражение Саманты исчезло. В момент, когда девичье лицо скрывалось из виду, она не заметила в собственных глазах страха. Скорее, изумление.

Когда кролик тащил ее в нору, Сэм и представить себе не могла, что долго, очень долго не увидит своего отражения.

2

Первыми из темноты явились звуки: будто оркестранты перед концертом настраивали инструменты. Звуки и хаотичные, и упорядоченные, но те и другие еле слышные. Ритмичное попискивание электронных приборов. Шорох колес: каталки движутся туда и сюда, позвякивают пробирки. Негромко взвизгивают телефоны. Шаги, торопливые, но приглушенные. Ко всему этому примешиваются голоса, невнятные и отдаленные, но все же человеческие – как давно она не слышала голосов? Слышала она и свое дыхание. Мерное, но глухое. Будто она дышит в пещере. Но нет: что-то стягивает ей лицо.

Второе, что зафиксировал ее ослабленный рассудок, был запах. Дезинфицирующее средство. И лекарства. Да, подумала она: так пахнут лекарства.

Она попробовала сориентироваться. Тела своего она не ощущала, знала только, что лежит на спине. Глаза закрыты, ведь веки тяжелые, такие тяжелые. Но надо сделать усилие и приподнять их. И поскорее, чтобы то, что должно произойти, не застало ее врасплох.

Следить за опасностью. Это единственный способ.

Голос, только что прозвучавший, исходил изнутри. Не память, инстинкт. Сформировавшийся со временем, через опыт. Ей пришлось научиться выживать. Вот почему, несмотря на оцепенение, какая-то часть ее сознания была начеку.

Открой глаза – открой эти чертовы глаза! И смотри.

Она чуть-чуть разлепила веки, образовалась узкая щелочка для обзора. Зрачки потонули в слезах, но то не была эмоциональная реакция, плакала она скорее от досады – теперь она редко доставляла ублюдку случай наслаждаться своим отчаянием. На мгновение испугалась, что обнаружит себя в темноте, но вместо того разглядела голубоватый свет, заливающий пространство.

Как будто она – на дне океана. Там уютно, спокойно.

Но это мог быть грязный трюк, она давно испытала на собственной шкуре, насколько опасно доверяться. Когда глаза привыкли к свету, она скосила их в одну, потом в другую сторону, изучая окружающую обстановку.

Она лежала в постели. Голубоватый свет исходил от неоновых ламп на потолке. Вокруг – просторная комната с белыми стенами. Окон нет. Но слева, в глубине, огромное зеркало.

Он не любит зеркал, – снова подсказал голос. Как же такое возможно?

И потом: вот приоткрытая дверь, а за ней освещенный коридор. Оттуда и доносились звуки, которые она расслышала.

Нет, это все неправда. В этом нет смысла. Где я?

Перед дверью сидел человек, спиной к ней, в темной одежде – только это она и могла разглядеть сквозь приоткрытую дверь. На боку – пистолет. Что за шутки? Что все это значит?

Только тогда она заметила, что к кровати придвинут столик с микрофоном и записывающим устройством. Рядом – металлический стул, пустой. Но на спинке – пиджак от мужского костюма. Значит, он где-то рядом. Вот-вот вернется. И волна страха захлестнула ее, словно морской прибой.

Только не это, подумалось ей. Страх – вот что вредит по-настоящему. Нужно отсюда выбираться.

Не так-то это легко, ведь сил почти не осталось. Она попыталась пошевелить руками, раздвинула локти, оперлась о матрас, чтобы приподняться. Длинные каштановые волосы упали на лицо. Тело не слушалось, удалось чуть-чуть оторвать голову от подушки, но она тотчас же завалилась назад. Что-то стягивало лицо: кислородная маска, соединенная с баллоном, висящим на стене. К руке прикреплена капельница. Она сорвала маску, вытащила иглу из вены. Но, оставшись без благотворного газа, почувствовала, что дыхание прерывается. Закашлялась. Попробовала вдохнуть воздух, окружавший ее, но тот был гуще, плотнее, чем свежий ветерок, которым она дышала до сих пор. Перед глазами заплясали черные точки.

Мрак одолевал, но она не желала сдаваться.

Сдернула простыню, покрывавшую ее ниже пояса, и сквозь туман, застилавший глаза, смогла разглядеть трубку, которая выходила из паха и втыкалась в прозрачный мешок, где копилась желтоватая жидкость.

Все еще лежа на спине, она скинула правую ногу с кровати. Но левой что-то мешало. Какой-то груз. И вот, потеряв равновесие, она рухнула – лицом в холодный и твердый пол. Левая нога стукнулась о него с глухим, каменным звуком.

Шум привлек чье-то внимание: она ясно расслышала, как открылась и закрылась дверь. Потом какая-то тень метнулась к ней, что-то звенело у пояса – связка ключей. Тень поставила на пол дымящуюся чашку и подхватила ее под мышки.

– Успокойся, – подбадривал ее мужской голос, пока чьи-то руки поднимали ее. – Спокойно, – повторил незнакомец, бережно неся почти бесчувственное тело. – Ничего страшного.

Она почти задыхалась, теряя сознание. И прислонилась к груди мужчины. От него пахло одеколоном, он носил галстук, и это ей показалось нелепым и бесчеловечным.

Монстры не носят галстуков.

Мужчина водрузил ее на кровать, убрал волосы с лица и надел кислородную маску. Кислород наполнил легкие, она почувствовала себя лучше. Как следует уложив ее, мужчина подсунул подушку под левую ногу, загипсованную от лодыжки до колена.

– Так тебе будет удобнее, – заботливо проговорил он.

Наконец мужчина нащупал вырванную капельницу и снова вогнал иглу в вену. Пока он проделывал все это, она не сводила с него изумленного взгляда.

Она отвыкла от заботы. А главное, от человеческого общества.

И все равно постаралась вглядеться пристальней. Кто-то знакомый? Кажется, нет. Вроде бы лет шестидесяти, атлетического сложения. Круглые очки в темной оправе. Взъерошенные волосы. Кроме связки ключей на поясе, бейджик с фотографией на кармане голубой рубашки. Рукава закатаны до локтей.

Закончив укладывать больную, мужчина поднял с пола дымящуюся чашку и поставил ее на тумбочку рядом с желтым телефонным аппаратом.

Телефон? Не может быть!

– Как ты себя чувствуешь? – спросил мужчина.

Она не ответила.

– Ты можешь говорить?

Она молча воззрилась на него расширенными глазами, готовая в любой момент наброситься.

Он придвинулся ближе:

– Ты понимаешь, что я говорю?

– Это игра? – Голос был хриплый, приглушенный кислородной маской.

– Что? – переспросил он.

Она прочистила горло и повторила:

– Это игра?

– Не знаю, что ты имеешь в виду, извини. – Потом добавил: – Я доктор Грин.

Она не знала никакого доктора Грина.

– Ты в больнице Святой Екатерины. Все хорошо.

Она попыталась вдуматься в его слова, но не получалось. Святая Екатерина, больница – все это выше ее понимания.

Нет, все совсем не хорошо. Кто ты такой? Чего ты на самом деле от меня хочешь?

– Понимаю, ты выбита из колеи, – проговорил мужчина. – Ничего удивительного: прошло слишком мало времени. – Он замолчал и взглянул на нее с участием.

Никто на меня так не смотрел.

– Тебя доставили сюда два дня назад, – продолжал мужчина. – Ты проспала почти двое суток. Но сейчас ты проснулась, Сэм.

Сэм? Кто такая Сэм?

– Это игра? – спросила она в третий раз.

Мужчина, наверное, уловил замешательство в выражении ее лица, потому что сам забеспокоился:

– Ты ведь знаешь, кто ты такая, правда?

Она на минуту задумалась, боялась отвечать.

Мужчина выдавил из себя улыбку:

– Ну ладно, всему свое время… Как думаешь, где ты сейчас?

– В лабиринте.

Грин бросил быстрый взгляд на зеркало, потом повернулся к ней:

– Я ведь говорил, что мы в больнице. Ты не веришь мне?

– Не знаю.

– Уже кое-что, и на том спасибо. – Он устроился на металлическом стуле, подался вперед, опершись локтями о колени и переплетя пальцы: поза, вызывавшая на откровенность. – С чего ты взяла, что мы в лабиринте?

Она огляделась:

– Нет окон.

– Это странно, ты права. Но видишь ли, это особая палата: мы в ожоговом отделении. Тебя поместили сюда потому, что твои глаза отвыкли от естественного света, он мог тебе повредить так же, как пострадавшему от ожогов. Оттого и ультрафиолетовые лампы.

Оба подняли глаза к голубым неоновым трубкам.

Потом мужчина развернулся к зеркальной стене.

– Отсюда врачи и родственники могут наблюдать за пациентом, не рискуя занести инфекцию… Знаю, это похоже на комнату для допросов в полицейском участке вроде тех, которые показывают по телевизору или в кино, – попробовал он пошутить. – На меня эта палата производит именно такое впечатление.

– Он не любит зеркал, – вырвалось у нее непроизвольно.

Доктор Грин посерьезнел:

– Кто – он?

– Зеркала под запретом. – В самом деле, она до сих пор так и не решалась взглянуть налево.

– Кто запретил зеркала?

Она ничего не ответила, подумав, что молчание говорит само за себя. Мужчина вновь устремил на нее сочувственный взгляд. Мягкий, ласкающий – но что-то в ней не покорялось, и ярость поднималась изнутри. Она еще ни в чем не была уверена.

Не так-то легко обвести меня вокруг пальца.

– Ладно, давай рассуждать здраво, – проговорил Грин, не дожидаясь ответа. – Если зеркала под запретом, а здесь у нас есть зеркало, значит ты уже не в лабиринте. Верно?

В его словах вроде бы не ощущалось подвоха. Но после стольких обманов – стольких игр – было нелегко даже попытаться кому-то поверить.

– Ты помнишь, как попала в лабиринт?

Нет, она даже этого не помнила. Она осознавала, что существует нечто «снаружи», но, насколько ей было известно, она всегда находилась внутри.

– Сэм, – он снова произнес это имя, – настал момент кое-что прояснить, потому что у нас, увы, мало времени.

О чем это он?

– Хотя мы и в больнице, я не совсем доктор. В мою задачу не входит тебя лечить, твоим здоровьем занимаются люди гораздо более компетентные. Моя работа – искать злодеев вроде того, который похитил тебя и держал пленницей в лабиринте.

Похитил? О чем он говорит?

У нее кружилась голова, она не была уверена, что хочет слушать дальше.

– Знаю, это мучительно, но мы должны это сделать. Только так мы сможем остановить его.

Что значит «остановить»? Вовсе не факт, что она этого хочет.

– Как я сюда попала?

– Возможно, тебе удалось бежать, – заторопился Грин. – Позапрошлой ночью полицейский патруль нашел тебя на дороге у пустоши, вблизи болот. – Он помолчал и добавил: – Судя по ссадинам, ты бежала через лес.

Она оглядела свои руки, покрытые мелкими ранками.

– Это настоящее чудо, что тебе удалось выбраться.

Она ничего не помнила.

– Ты была в шоке. Полицейские доставили тебя в больницу и положили в отделение. Подняли заявления о пропавших без вести и установили твою личность… Саманта Андретти.

Он сунул руку в карман пиджака, висевшего на спинке стула, вытащил оттуда листок и вручил ей.

Она вгляделась. То была листовка с фотографией улыбающейся девчушки: каштановые волосы, карие глаза. Под фотографией красными буквами было набрано:

ПРОПАЛА БЕЗ ВЕСТИ.

Под ложечкой засосало.

– Это не я, – сказала она, возвращая листок.

– Ничего, это нормально, то, что ты сейчас так говоришь, – кивнул Грин. – Но не переживай: ты далеко продвинулась с тех пор, как тебя нашли. Чтобы усмирить тебя и держать под контролем, похититель вводил тебе наркотики, гипнотические вещества, их в изрядном количестве обнаружили в твоей крови. – Он показал на капельницу. – Тебе сейчас вводят что-то вроде противоядия. И это сработало, ведь ты пришла в себя. Скоро и память вернется.

Ей хотелось в это верить – боже, как бы хотелось.

– Ты в безопасности, Сэм.

Услышав эти слова, она ощутила какой-то небывалый покой. «В безопасности», – повторила про себя. Почувствовала, как в углу глаза набухает слезинка. Лучше бы ей там и оставаться, не сползать по щеке: расслабляться нельзя, нужно быть настороже.

– Но мы, к сожалению, не можем ждать, пока ты полностью восстановишься, вот почему я здесь. – Мужчина пристально взглянул на нее. – Ты должна мне помочь.

– Я? – изумилась она. – Чем я могу вам помочь?

– Припомнить как можно больше деталей, даже самых незначительных. – Он снова кивнул в сторону зеркальной стены. – Там, за зеркалом, офицеры полиции, они будут присутствовать при нашей беседе и передадут все, что сочтут необходимым, агентам, которые там, снаружи, ловят твоего похитителя.

– Не знаю, смогу ли я. – Она устала, ей было страшно и хотелось только одного: отдохнуть.

– Послушай, Сэм, разве ты не хочешь, чтобы этот человек заплатил за то, что сделал с тобой? А главное, ты ведь не хочешь, чтобы он сотворил то же самое с кем-то еще?..

Тут слезинка все-таки скатилась по щеке, остановившись у края кислородной маски.

– Как ты поняла, я не полицейский, – продолжал мужчина. – У меня нет пистолета, я не гоняюсь за преступниками и не подставляю себя под пули. У меня, по правде говоря, на это и духу не хватит. – Он посмеялся над собственной шуткой. – Но в одном могу тебя заверить: мы его поймаем вместе, я и ты. Он этого не знает, но есть место, откуда ему не удастся сбежать. Там-то мы и станем его преследовать: не снаружи, а внутри, в твоем уме.

Последняя фраза доктора Грина заставила ее содрогнуться. Не желая себе в этом признаваться, она всегда знала, что он внедрился в ее сознание наподобие паразита.

– Ну, что скажешь? Ты доверишься мне?

После минутного колебания она протянула руку.

Грин одобрительно кивнул, потом снова вручил ей листовку:

– Молодец, храбрая моя девочка.

Пока она разглядывала фотографию, пытаясь свыкнуться с этим лицом, доктор повернулся к столику с микрофоном и включил записывающее устройство.

– Сколько тебе лет, Сэм?

Она впилась взглядом в фотографию:

– Не знаю… Тринадцать? Четырнадцать?

– Как думаешь, Сэм, сколько времени ты провела в лабиринте?

Она покачала головой:

– Понятия не имею.

Доктор Грин что-то записал.

– Ты уверена, что совсем не узнаешь себя на этой фотографии?

Она еще пристальней вгляделась в изображение.

– Волосы. – Она поправила выбившуюся прядку. – Я их обожаю.

Там, в лабиринте, я любила проводить время, ухаживая за волосами.

Воспоминание пришло внезапно, как озарение, явившееся неизвестно откуда.

Я их расчесываю пальцами, чтобы убить время в ожидании новой игры.

– Что-нибудь еще?

Я бы хотела зеркало. Но он не дает. В ней зародилось сомнение.

– Я… красивая? – робко спросила она.

– Да, красивая, – ласково ответил мужчина. – Но должен сказать тебе откровенно… Я знаю, почему он запрещал зеркала.

Сердце вдруг сжалось от тоски, от тревожного предчувствия.

– Я хочу, чтобы ты повернулась к левой стене и посмотрела сама…

В наступившей тишине она слышала только свое учащенное, судорожное дыхание: опять не хватало кислорода. Она посмотрела доктору Грину в глаза, чтобы понять, следует ли бояться. Но он выглядел невозмутимым. Она поняла, что это испытание и его никак не избежать. И стала медленно поворачивать голову на подушке. Резиновая маска впилась в щеку.

Сейчас я увижу девочку с листовки и не узнаю себя, подумалось ей. Но действительность оказалась в тысячу раз хуже.

Найдя себя в зеркале, она не сразу поняла, что за образ возвращается к ней.

– Тебя похитили февральским утром, когда ты шла в школу, – объяснил доктор.

Отраженная в зеркале постаревшая девочка с каштановыми волосами горько расплакалась.

– Мне очень жаль, – сказал Грин. – Это случилось пятнадцать лет назад.

3

«…пятнадцать лет без известий, без единой зацепки, без надежды. Пятнадцать лет молчания. Долгий-долгий кошмар, который закончился неожиданно счастливо. Ведь до позавчерашнего дня никто и вообразить себе не мог, что Саманта Андретти еще жива…»

Бруно смотрел выпуск теленовостей и старался расслышать слова журналиста, который вел репортаж у въезда в больницу, но ему мешал старик Квимби: он колотил палкой от швабры по висевшему в баре старому кондиционеру, надеясь таким образом заставить его работать.

– Господи, Квимби, да прекратишь ли ты? Вряд ли эта штука исправится оттого, что ты ее поколотишь палкой. – Гомес, один из самых упорных завсегдатаев бара, подал голос из отдельной кабинки в глубине зала.

– Что ты, на хрен, смыслишь в кондиционерах? – раздраженно буркнул бармен.

– Тебе следовало бы раскошелиться, чтобы твои клиенты дышали свежим воздухом, вот что я смыслю, – убежденно проговорил взмокший от пота толстяк, выбирая из батареи стоявших перед ним пивных бутылок недопитую и поднося ее ко рту.

– Конечно, я бы так и сделал, если бы все в этом заведении исправно платили.

Оживленные дискуссии между Квимби и клиентами были привычны для посетителей. Но в данный момент, кроме Гомеса, в баре находился только Бруно Дженко, которому было не до завязавшейся перепалки.

Дженко сидел на табурете у стойки, сжимая в руке стаканчик текилы, и не сводил глаз с экрана телевизора, стоявшего на верхней полке. Лопасти вентилятора над его головой разгоняли горячий, влажный воздух, пропитанный сигаретным дымом. Спиртное не успело еще перебить гадкий вкус во рту, оставшийся с тех пор, как полчаса тому назад его вывернуло наизнанку за баром, в глухом переулке. В туалет он не пошел, не желая, чтобы кто-то догадался, насколько ему плохо.

Но выглядел он ужасно, и тошнота грозила вот-вот вернуться, но он вдруг вспомнил о содержимом правого кармана своего льняного пиджака.

Талисман.

Дженко отвел взгляд от экрана и одним глотком осушил стакан. Все от жары, подбадривал он себя, прогоняя воспоминание. Никто не должен знать. И, не обращая внимания на перебранку, удары шваброй и рычание кондиционера, он пытался сосредоточиться на том, что говорилось по телевизору.

Новость о появлении Саманты Андретти вот уже сорок восемь часов била все рекорды на местных и центральных каналах, отодвинув на второй план даже волну аномальной жары, которая захлестнула регион, с температурой воздуха и уровнем влажности, ни разу не зарегистрированными прежде.

«…Согласно неофициальным источникам, в настоящее время двадцативосьмилетняя Саманта Андретти получает психологическую помощь от специалиста, и есть надежда, что вскоре она предоставит данные, которые помогут задержать монстра, похитившего ее и державшего в заточении… По некоторым сведениям, в ближайшее время расследование должно сдвинуться с мертвой точки…»

– Да прямо: что они там знают, на телевидении. – Квимби махнул рукой в сторону экрана, как бы стирая начисто и изображение, и всех журналистов, вместе взятых. Потом занял свое место за стойкой. – Переключишь на другой канал – и там та же песня. Уже пятый или шестой раз за утро слышу одно и то же: расследование, дескать, продвигается – ведь больше им и сказать-то нечего.

– Готов поспорить: было бы чем похвастаться, они бы наперебой выступали перед журналистами, – заметил Бруно.

– Начальник полиции держит расследование в секрете, чтобы сукин сын, которого они ищут, ни о чем не пронюхал заранее… Если его не поймают, кто-то за это поплатится: надо же, столько лет в полиции даже не подозревали, что Саманта Андретти еще жива. Хорошенькое дело. – Квимби осекся, от внезапного осознания того, что происходит, его пробрала дрожь. – Господи боже, пятнадцать лет… В голове не укладывается.

– Ага, – кивнул Дженко, встряхивая пустой стакан.

Квимби достал бутылку текилы и налил ему еще порцию желанного лекарства.

– Вопрос в том, как ей удалось выжить…

Бруно Дженко знал ответ, но говорить не хотел. Может быть, и Квимби не хотел бы это услышать. Дело в том, что бармен, как и большинство нормальных людей, хотел верить в сказочку о храброй героине, которой удалось выстоять и в конце концов убежать от монстра. Но в действительности это произошло только потому, что так захотел ее тюремщик. В его намерения явно не входило ее убивать. Он кормил ее и следил, чтобы она не заболела.

Иными словами, заботился о ней.

День за днем лелеял с болезненной нежностью. Как зверька в зоопарке, сказал себе Бруно, поднося к губам стакан с текилой. Мы можем проявлять доброту по отношению к животным, но в глубине души знаем, что их жизнь ценится меньше, чем наша. И Саманта Андретти испытала на себе всю жестокую силу такого лицемерия. Она была зверьком в клетке, которого любят, которым восхищаются. Иметь власть над ее жизнью и смертью – вот чем тешился похититель, вот в чем находил выход его садизм. Каждый день он позволял ей жить дальше. По этой причине наверняка считал себя благородным, даже великодушным. А может, монстр и был прав. Ведь, по сути, он ее защищал от себя самого.

Но обо всем этом обычные люди даже и не догадывались. Им не приходилось бывать в тех кругах ада, куда спускался Бруно. Поэтому он им сочувствовал и, как правило, не мешал свободно высказываться. Ведь в их речах, в болтовне порой проскальзывала ценная информация, которая могла помочь в расследовании.

Для всех Бруно Дженко был частным сыщиком. На самом деле его ремесло заключалось в том, чтобы слушать.

«Кью-бар» идеально подходил для того, чтобы улавливать разговоры, нескромные намеки или попросту сплетни. Это заведение стало излюбленным местом для блюстителей закона с тех самых пор, как лет двадцать тому назад лейтенант Квимби во время обычной облавы схлопотал пулю в почку. Досрочная отставка, конец карьере – но на страховку он обустроил этот паб. С того времени всякий раз, когда полицейским нужно было что-то отпраздновать – выход коллеги на пенсию, рождение наследника, диплом или годовщину, – они собирались в «Кью-баре».

Хотя Бруно никогда не носил мундир, он так часто бывал в заведении, что его считали своим. Конечно, ему приходилось терпеть издевки и шуточки. Но что поделаешь: такую цену приходилось платить за возможность собирать информацию, которая могла оказаться полезной в его работе. Квимби был его основным осведомителем. Все полицейские, даже бывшие, знают, что не следует доверять частным сыщикам. Но старик откровенничал не ради какой-то выгоды. То был вопрос престижа. Возможно, делясь секретными сведениями с гражданским лицом, он чувствовал, что все еще принадлежит к корпорации. Разумеется, Бруно никогда не вызывал Квимби на разговор: задай он бывшему полицейскому прямой вопрос, тот не сказал бы ни слова. Он всего лишь располагался в заведении, иногда просиживая там часами, дожидаясь, пока кто-то другой заведет разговор.

Как и в тот день.

Но сегодня все по-другому, осталось слишком мало времени.

В ожидании он сунул руку в карман пиджака, чтобы вытащить платок и отереть вспотевший затылок. Пальцы нащупали сложенный листок бумаги – Бруно называл его талисманом, поскольку никогда с ним не расставался. Желудок обожгло огнем, Бруно испугался, что его снова вырвет.

– Вчера сюда заходили Бауэр и Делакруа, перед внеочередным дежурством, – внезапно проговорил Квимби.

Бруно поборол тошноту и забыл о листке: на полицейских агентов, о которых упомянул бармен, было официально возложено дело Саманты Андретти. Ну наконец-то, порадовался он про себя. Пришлось долго сидеть здесь, но часы ожидания окупились.

В самом деле, упомянув Бауэра и Делакруа, бармен подлил текилы в стакан, хотя его об этом и не просили. Верный знак, что ему хочется поговорить. Квимби нагнулся над стойкой.

– То, что к девочке приставили специалиста, вроде бы верно: крутой профайлер[1], эксперт по серийным убийцам, которого нарочно откуда-то пригласили, – продолжал он. – Он использует не совсем обычные методы…

Дженко знал, что, согласно статистике, пережить плен у психопата практически невозможно. Но если такое случалось, в распоряжении полиции оказывался ценный свидетель, к тому же способный предоставить доступ ко всем извивам сложной преступной натуры. К запутанным многообразным фантазиям, неудержимым порывам, инстинктам и непотребным извращениям. Поэтому и призвали профессионала, чтобы тот прощупал рассудок Саманты Андретти.

Бруно отметил, что Квимби говорит о ней так, будто ей все еще тринадцать лет. Не он один. Многие, даже на телевидении, называли ее девочкой или девчушкой. Это неизбежно, ведь в памяти людей осталась последняя фотография, которую распространяли повсюду сразу после исчезновения. И все же, хотя СМИ пока не добрались до нынешнего ее облика и не растиражировали его, Саманта уже взрослая женщина.

– Девочка все еще в шоке, – доверительно шепнул Квимби. – Но в Управлении надеются на лучшее.

Бруно не хотел казаться слишком любопытным, но был уверен, что бармен знает больше:

– В каком смысле – на лучшее?

– Ты знаешь Делакруа: молчун, спокойный, уравновешенный… Но Бауэр уверен: они вот-вот схватят ублюдка.

– Бауэр – трепло, – заметил Бруно равнодушным тоном и снова уставился в телевизор.

Квимби заглотил наживку:

– Да, но они, кажется, взяли след…

Взяли след? Возможно ли, что Саманта уже сообщила им какую-то важную подробность?

– Я слышал, будто они ищут место, где похититель держал жертву, – проговорил Бруно рассеянно, как бы просто поддерживая разговор. – Полицейские окружили пустошь, на юге, у болот. Там патрульные и наткнулись на Саманту, верно?

– Так и есть… Поставили заграждение и никого не пропускают. Держат ротозеев на расстоянии.

– Им ни за что не найти того места. – Бруно нарочно разыгрывал из себя скептика, чтобы собеседник счел своим долгом его разубедить. – Раз его не обнаружили за пятнадцать лет, оно вряд ли бросается в глаза.

– Саманта Андретти передвигалась пешком, к тому же со сломанной ногой; значит, после побега ей не пришлось далеко идти, верно? – Квимби явно злился оттого, что ему не верят.

Сыщик решил бросить кость бывшему полицейскому, польстить его задетому самолюбию:

– По-моему, девушка – ключевая фигура: если она пойдет на контакт, можно надеяться, что монстра поймают.

– Пойдет, – уверенно проговорил Квимби. – Но у них есть еще кое-что в запасе…

Значит, не девушка навела их на след. Тогда кто? Бруно молча сделал глоток. Стратегическая пауза: бармену нужно дать время, чтобы он решил, рассказывать ли все до конца.

– История о том, как ее нашли, не совсем совпадает с версией, которой позволили просочиться в прессу, – заявил Квимби. – Патруль, обнаруживший на обочине дороги раздетую девушку со сломанной ногой, оказался там не случайно…

Бруно быстро прикинул, что следует из этой информации. Зачем скрывать обстоятельства, при которых обнаружили девушку? Что следовало утаить?

– Полицейских предупредили, – предположил он. – Кто-то подсказал, где найти Саманту.

Квимби молча кивнул.

– Добрый самаритянин, стало быть.

– Анонимный звонок, – поправил его бармен.

4

Дженко ступил на порог «Кью-бара», и жара тотчас же вцепилась в него, стиснув голову, шею, плечи. Зной казался живым: невидимый хищник, от которого не было спасения. Бруно с трудом дышал, но все равно сунул сигарету в рот, прикурил и стал дожидаться, пока никотин окажет свое действие.

Как теперь ему может повредить никотин?

Бруно огляделся. К трем часам дня улицы в центре опустели. Непривычное зрелище в такой час, в таком районе и к тому же в выходной. Магазины и офисы закрыты. Ни одного прохожего. Призрачная тишина. Только светофоры бессмысленно продолжали регулировать движение на улицах, свободных от машин.

По причине запредельно высоких температур власти, охраняя здоровье сограждан, были вынуждены прибегнуть к чрезвычайным мерам. Жителям рекомендовалось спать днем и выходить из дому только в темное время суток. Чтобы переход на новый режим прошел безболезненно, были изменены графики дежурств полицейских, пожарных и персонала больниц. Все учреждения открывались ближе к концу дня и закрывались на рассвете. Даже суды начинали работу в вечерние часы. Предприятия и фирмы приспособились к переменам: около восьми вечера толпы рабочих и служащих спешили на работу, как в обычный час пик. Никто не жаловался. Напротив: в универмагах и мелких лавочках наметился подъем в делах, поскольку люди с нетерпением дожидались прохлады, чтобы покинуть дома. Едва солнце начинало клониться к закату, они вылезали из своих нор, будто крысы.

Уже около недели дни начинались на закате.

Погода сошла с ума, сказал себе Бруно, вспоминая то, что случилось в прошлом году в Риме, когда сильная гроза обрушилась на город, вызвав блэкаут и опустошительное наводнение. Последствия загрязнения окружающей среды, глобального потепления и в целом похабного отношения к планете. Много ли нужно времени, чтобы проклятый человеческий род истребил себя, сам того не замечая? Беда, и только. Но тут он вспомнил о талисмане, который лежал в кармане пиджака, и рассудил, что, по сути, эта проблема больше его не касается.

Поэтому решил, наплевав на все, внести свой вклад во всеобщее запустение: сделал пару затяжек, бросил сигарету на раскаленный тротуар и раздавил подошвой. Потом направился к машине, припаркованной за углом.

Анонимный звонок.

Ведя подержанный «сааб» по пустынным улицам, Дженко обдумывал информацию, полученную от Квимби. Кондиционер в машине уже много лет не работал, и Бруно держал окна открытыми. Волны горячего воздуха накрывали его, потом откатывались: казалось, он едет сквозь пожар. Бруно было нужно пристанище, не для того, чтобы укрыться от жары, а для того, чтобы поразмыслить спокойно. Хватит ломать голову, тебя это не касается. Но его мучило сомнение. Кто позвонил в полицию? Почему информатор сам не оказал помощь Саманте? Почему не назвал свои координаты? Этот неизвестный мог сделаться героем дня, но предпочел остаться в тени. Чего он боялся? Или – что хотел скрыть?

Дженко знал, что не в силах рассуждать здраво. Перебрал текилы, а может, мешает проклятый листок в кармане. Он мог затвориться в гостиничном номере, который снял неделю назад, продолжить пьянку, начатую в «Кью-баре», и погрузиться в глубокий сон, надеясь не проснуться.

Это не пройдет безболезненно, старик, смирись.

Он решил, что оставаться одному не стоит. Но в таком его состоянии Бруно мог вытерпеть только один человек.



Когда Линда открыла дверь, Бруно понял по выражению ее лица, что вид у него ужасный.

– Боже правый! Ты сошел с ума – ходить по улицам на такой жаре, – рассердилась она, затаскивая его внутрь. – Еще и напился, – добавила, скривившись от отвращения. Его бледность и круги под глазами Линда приписывала аномально высокой температуре воздуха и алкоголю.

Дженко не стал ее разуверять:

– Можно войти?

– Ты уже вошел, идиот.

– О’кей, могу я посидеть у тебя немного или ты занята? – Его одежда от пота промокла насквозь, голова кружилась.

– У меня клиент через час, – отвечала она, запахивая на бронзовом теле синее шелковое кимоно. Вырез открывал маленькие крепкие груди.

– Мне нужно полежать несколько минут, этого хватит. – Бруно двинулся в комнату, высматривая диван. В отличие от «Кью-бара», кондиционер работал, жалюзи были опущены, и все тонуло в приятной полумгле.

– От тебя, знаешь ли, несет блевотиной. Надо бы и душ принять.

– Не хочу доставлять тебе столько хлопот.

– Ты доставишь мне больше хлопот, если провоняешь квартиру.

Бруно уселся на белый, под цвет паласа, диван, который царил в гостиной среди мебели, покрытой черным лаком, и множества единорогов. Те были повсюду, в самых разных формах – постеры, статуэтки, мягкие игрушки; даже заключенные в стеклянных шарах, где все время идет снег. Истинная страсть Линды. «Я – единорог, – сказала она о себе как-то раз. – Прекрасное создание из легенды: никто в здравом уме никогда не признается, что верит в единорогов, но люди веками искали их и ищут до сих пор, надеясь, что они существуют».

В одном Линда была права. Она настоящая красавица. Поэтому мужчины всегда искали ее. И готовы были дорого платить за ее любовь.

– Иди сюда, давай помогу, – предложила она, видя, что Бруно даже не в силах снять с себя пиджак. Линда стянула с него мокасины, уложила на диван, взбила подушку и подсунула ему под голову. Ласково прикоснулась ко лбу:

– Да у тебя температура.

– Это все от жары, – соврал он.

– Пойду принесу холодной водички, при такой духоте организм обезвоживается… Особенно если пить текилу среди бела дня, – ворчала она. – А эту тряпку положу в сушилку, – добавила Линда, подбирая льняной пиджак. – Может, вони поубавится. – И она исчезла в коридоре.

Бруно глубоко вздохнул. Голова раскалывалась, все тело ныло. И хотя он не хотел в этом признаваться, мучил страх. Уже несколько недель он засыпал с трудом. Стресс пожирал его, и когда организм уже не справлялся с тревогой, Бруно мгновенно проваливался в небытие. Не засыпал – сдавался. В самом деле, максимум через полчаса забвения он возвращался к реальности и вспоминал, что судьба его предрешена.