– Выбирай, – не унимался он.

Охранники не реагировали. Мусса пожал плечами, разжал кулаки, и две дымовые бомбы, которые он украл в кабинете Софии Риккин, упали на пол. Стекло, искусно отделанное филигранью, разбилось вдребезги, и клубы дыма заполнили комнату отдыха.

В это же мгновение Лин в грациозном прыжке исчезла в сером облаке дыма. Ее нога пришлась точно под дых охраннику, тот согнулся пополам, и его вырвало. Мусса выхватил из рук охранника дубинку и ударил ею его по голове. Охранник упал на пол. Молниеносно развернувшись, Мусса точно так же уложил и второго.



Пришла очередь Эмира. Он покинул свой драгоценный сад и занял позицию у главного входа.

Взревела сигнализация, резкие красные вспышки разрывали холодный голубой свет ламп и серовато-сизые клубы дыма.

Дверь распахнулась. Четверо охранников с дубинками наготове ворвались в комнату, чтобы помочь товарищам немедленно подавить очередной бунт. Эмир подождал, пока последний охранник не переступит порог, схватил его, как щенка, за шкирку и приложил лицом об стену. Охранник сполз на пол, оставив красный след на бетоне.

В клубах едкого дыма никто не заметил, как Эмир выскочил в коридор и бегом пустился к посту наблюдения.

В отличие от Муссы и Натана, Эмир мог гордиться своим предком, который никогда не предавал братства. Юсуф Тазим родился в 1467 году и был другом легендарного Эцио Аудиторе да Фиренце – величайшего ассасина всех времен. Юсуф даже подарил ему свое фирменное оружие – чрезвычайно полезное приспособление, получившее название «крюк-клинок».

Эмир рос сиротой. Из своего детства он помнил только жизнь в часто сменяющих детских домах, пока его не усыновили так называемые родители, которых интересовало только пособие, выплачиваемое на его содержание. Судьба Юсуфа была схожей: он рано лишился отца и у него, как у Эмира, было безрадостное детство. Семнадцатилетним юношей он привлек внимание визиря Исаака-паши, возглавлявшего братство ассасинов в Турции.

Братство сделалось его семьей. Юсуф со временем сам заменил отца юным ассасинам, которых он обучал. Он был добрым человеком, с прекрасным чувством юмора, и Эмир мечтал стать таким же, как он, и жить так же. Тамплиеры отправили Эмира в «Анимус», преследуя свои личные цели, и даже не подозревали, какой подарок ему преподнесли, – познакомили с его благородным предком. Юсуф умер в сорок пять лет так, как хотел бы умереть Эмир, – защищая невинных от ненавистных тамплиеров.

Эмиру не было еще и сорока, и он не знал, доживет ли он до ста лет или умрет в ближайшие несколько минут. Но он чувствовал: новичок – это тот, кого они так долго ждали, и если он умрет, защищая Линча, то будет считать свою смерть такой же достойной, как и смерть Юсуфа.

Как они и предполагали, Муссе и Лин удалось отвлечь внимание. Дверь поста наблюдения была не заперта, большая часть охранников рассредоточилась по всему зданию, здесь оставалось только трое. И Макгоуэна нигде не было видно – непредвиденный подарок судьбы, сильно упрощавший задачу.

«Болваны», – подумал Эмир.

Все свое внимание трое охранников сосредоточили на мониторах: они наблюдали за общей комнатой, за залом, где был установлен «Анимус», за коридорами, по которым бежали другие охранники. Они даже не заметили, как вошел Эмир.

Первой его увидела женщина и замахнулась дубинкой, но Эмир схватил ее за руку и резко вывернул. Послышался хруст. Охранница вскрикнула, ее лицо побелело, но второй рукой она едва не заехала в челюсть Эмиру. Однако он успел блокировать ее руку и кулаком свернуть ей нос набок. После второго удара ребром ладони по горлу она осела на пол.

На него ринулся второй охранник. Эмир отбросил его назад сильным толчком в грудь. Выхватил у него дубинку и разделался с ее бывшим владельцем, а заодно и перебил трахею третьему охраннику.

Эмиру потребовалось меньше тридцати секунд, чтобы обезвредить охранников и взять под контроль сердце всей системы охраны здания фонда «Абстерго».

Эмир сокрушенно покачал головой – те, что убили Юсуфа, по крайней мере, были мастерами своего дела. Теперь ему предстояло выполнить главную задачу.

Он склонился к экрану компьютера, пощелкал клавишами, разыскивая план здания. Он кликнул на общую комнату отдыха, затем начал открывать одну камеру за другой.

Начиная с камеры Натана.



Мусса и Лин держались, хотя их атаковала дюжина, а может быть, и две – в дыму Мусса сбился со счета – вооруженных охранников.

Лин дралась с тамплиерами, словно тигр, вырвавшийся из клетки. Она прыгала, вертелась юлой и наносила удары ногами, словно исполняла хореографический номер «Танец смерти». Могучие охранники недооценивали ее хрупкое телосложение, чем она успешно пользовалась.

Мусса тем временем собирал ненужное потерявшим сознание или мертвым охранникам оружие, складывая отдельно дубинки и арбалеты. Одним глазом он поглядывал на дверь и, как только она начала автоматически опускаться, сразу подал сигнал своим товарищам. Они тут же устремились к выходу.

Мусса ждал до последнего мгновения, чтобы как можно больше людей успело выбежать из комнаты, а затем нырнул в узкую щель, оставшуюся между железной дверью и полом.

Лин подала ему руку, помогая подняться. Они обменялись удовлетворенными взглядами, как только запертые охранники начали неистово барабанить в железную дверь.

– Похоже на побег из дурдома, – усмехнулся Мусса.

Глава 23



София смутно осознавала, что за пределами зала что-то происходит. Ей уже рассказали, что Кэла сегодня пытались убить. Возможно, пациенты снова устроили беспорядки. Если так, то это не ее забота, Макгоуэн запросто со всем разберется.

Сейчас все ее внимание, все ее мысли, все ее существо были сосредоточены на Каллуме Линче.

Предыдущая картина исчезла: голографические силуэты каравелл Христофора Колумба растаяли, растворились в небытии. Это было в порядке вещей. Но Кэл продолжал стоять, сохраняя синхронизацию в «Анимусе». Хотя подвижная рука вышла из строя, похожее на паука устройство для введения эпидуральной анестезии все еще было прикреплено к основанию его черепа.

И Кэл был не один.

Перед ним стоял Агилар де Нерха. Они смотрели друг другу в глаза, и София поняла, что они видят друг друга.

«Как такое возможно?»

Агилар кивнул и отступил назад. Кэл огляделся, вокруг него проявлялись человеческие фигуры, все они были ассасинами.

Солдат в американской форме образца 1943 года, пехотинец Первой мировой, в капюшоне вместо круглой каски, офицер флота Содружества.

Время двигалось вспять, отматывая сначала десятилетия, а потом и целые столетия. Французский революционер, борец за независимость Американских Соединенных Штатов. Перед потрясенной Софией возникали одежды времен гражданской войны в Англии – от пышных воротников и шляп роялистов до простых крестьянских рубах и грубых кожаных лат.

– Это воспоминания? – едва слышно, как зачарованная, прошептала София. Но Алекс ее услышал.

Он смотрел на изображения, воспроизводимые мозгом Кэла.

– Нет, – только и сказал Алекс.

Что создавало фантомы ассасинов – ДНК Кэла, его мозг или подсознание? София не могла это определить.

– Он создает образы членов братства, – потрясенно проговорила она.

«Но как такое возможно? Что делает Кэл?»

Он разрушал все ограничения, связывающие работу «Анимуса», словно незыблемые законы науки были всего лишь сводом необязательных рекомендаций.

Все это время София стояла рядом с Алексом, но чем больше ассасинов появлялось, тем острее ей хотелось выйти в самый центр и присоединиться к ним. И она это сделала.

Образы были настолько отчетливыми, настолько реальными, как те воображаемые друзья, которых она создавала в своем одиноком детстве. София переходила от одного ассасина к другому, всматриваясь в их лица. То, что Кэл ей показывал сейчас, открывало безграничную научную перспективу, где нет ничего невозможного! Это чувство пьянило и завораживало.

В круг ассасинов вошел еще один человек, которого ассасины мгновенно убили бы, будь они живыми, а не голографическими фантомами.

Ее отец.

Он тоже внимательно рассматривал голографические фигуры ассасинов, оценивал, анализировал. Их глаза встретились, и ее восторг и вдохновение тут же обратились в пепел.

Он не был в восторге от ее научных достижений, к которым тамплиеры шли тридцать лет. Он не собирался поздравлять ее, говорить, как он гордится ею, поднимать бокал с дорогим коньяком в ее честь. Возможно, осознание грандиозности свершения придет к нему позже, но Софии слабо в это верилось. Мозг отца оценивал происходящее не как великое открытие, а как серьезную проблему.

– Транспорт?

Алан Риккин обращался не к Софии, а к стоявшему рядом с ним Макгоуэну.

– Готов, – как всегда бесстрастно и холодно, ответил тот.

От этого краткого диалога у Софии округлились глаза. Она начала понимать, что происходит, почему взревела сирена, оповещая об опасности. Она не хотела верить, что все настолько серьезно. В здании на каждого пациента приходилось по охраннику, включая совершенно безобидных обитателей «комнаты беспредельной пустоты». Отец не мог приказать покинуть здание именно сейчас, когда Кэл…

– Все, что нужно, он нам уже дал, – сказал Алан Риккин. – Законсервировать «Анимус». Очистить здание.

– Нет! – услышала София собственный крик. Она с негодованием смотрела на отца, дрожа всем телом и сжав кулаки.

София знала, что это означает. Отец и все, кого он считает ценными сотрудниками, спокойно, соблюдая порядок, займут места в вертолетах и покинут опасное место. А оставшиеся здесь охранники убьют пациентов – всех до единого.

Включая Каллума Линча.

Это была крайняя мера, предусмотренная на случай катастрофы, и последним шансом спастись оставалась немедленная эвакуация. Но катастрофы не было, и Риккин понимал это.

Отцу не понравилось то, что он увидел, вся эта армия ассасинов, которую Каллум Линч вызвал силой своего воображения. Очень не понравилось! Кэл сделал свое дело – нашел Яблоко. И теперь стал бесполезен… и, возможно, опасен.

Эксперимент, на который она, София Риккин, потратила десятилетия и успешно довела до конечной точки, закрывается.

Кэл отслужил свое, как и остальные пациенты, как и сам фонд, и здание со всей его технической начинкой, за исключением «Анимуса».

И София невольно подумала, что и она сама в глазах отца тоже отслужила свое.

Он посмотрел на нее тяжелым, недовольным взглядом.

– Вас я должен вывести первыми, – сказал Макгоуэн, словно не слышал протестов Софии.

– Нет! – снова выкрикнула София, делая шаг к отцу, с пылающим от ярости лицом. Алан Риккин шагнул к ней навстречу… Нет, не к ней, а мимо нее, даже не повернув головы в ее сторону.

– Уходим, София! – на ходу бросил он.

Он не спорил с ней, не уговаривал. Он просто наказывал ее.

Ярость Софии сменилась жгучей обидой. Даже сейчас, когда она просит отца не убивать пятьдесят человек, многие из которых даже не понимают, что они здесь делали и почему представляют угрозу, он отмахнулся от нее, как от четырехлетней девочки, которая уронила рожок с мороженым и теперь плачет и дергает его за штанину.

Он просто ожидал, что она побежит за ним, как послушная собачонка.

Но она не побежала.



Джозеф Линч стоял в «комнате беспредельной пустоты». Мигали сигнальные лампы, оглушающе выла сирена. Но, кроме него, никто из приблизительно двадцати пациентов, находившихся вместе с ним в комнате, не заметил этого.

За последние тридцать лет только он один здесь что-то замечал. Тамплиеры не смогли ни соблазнами, ни угрозами склонить его к сотрудничеству. Он убил свою возлюбленную, чтобы спасти ее от их цепких рук, а его сын словно исчез с лица земли.

Джозеф не заводил здесь друзей, чтобы их не использовали для давления на него. Он ни разу не вошел в «Анимус» по своей воле и в конце концов дорого заплатил за это.

Но он был упрямым, и жена с нежностью в голосе часто ему об этом напоминала. Все эти годы он упрямо цеплялся за свои воспоминания о жене, как за лезвие ножа, включая и тот страшный день, когда она рассталась с жизнью. Воспоминания причиняли боль, страшную боль, но именно поэтому он за них и цеплялся.

Сейчас воспоминания были ему больше не нужны, потому что сын вернулся в его жизнь. После всех молитв, надежд и несбыточных мечтаний Кэл нашел своего отца и понял его. Его мальчик был сильным. «Это он унаследовал от нее», – подумал Джозеф и слабо улыбнулся тому, что окружающий мир, такой упорядоченный, превращался в хаос. Он больше не беспокоился за Кэла. Его мальчик… Нет, он уже взрослый мужчина, и этот мужчина выбрал свой путь.

Джозеф крепко сжимал клинок, тот самый, что убил его жену, тот самый, что сын приставил к его горлу и потом вернул ему. Круг замкнулся.

Джозеф слышал, что за ним пришли. Ему не обязательно было видеть большой стальной нож в руке охранника, чтобы понять, что произойдет. Он слышал быстрые уверенные шаги у себя за спиной.

И как только Джозеф почувствовал дыхание невидимого убийцы, он обернулся и со спокойной непринужденностью вонзил клинок ассасина ему в живот.

Последний подарок от сына. Наконец-то Джозеф Линч, как и его жена, может умереть за Кредо.

К Джозефу бросились трое охранников. До смешного легко ему удалось убить сначала одного, потом другого. Но как и должно было, вероятно, случиться, третий зашел со спины и глубоко всадил острое как бритва лезвие.

Боль была подарком. Впервые за долгие годы она дала Джозефу возможность почувствовать себя живым. Охранник вытащил лезвие, и горячая кровь хлынула из раны в боку Джозефа.

«Моя кровь мне не принадлежит», – подумал Джозеф Линч, ассасин, и улыбнулся, закрывая глаза и погружаясь в беспредельную холодную пустоту.

Отныне он был свободен.



София Риккин, ученый и тамплиер, неподвижно стояла и смотрела на ассасинов. Казалось, они оживают. Один за другим ассасины поднимали голову и из-под капюшонов смотрели на Кэла. Как и Агилар, они его видели.

Кэл внимательно разглядывал их лица, вступая в контакт с каждым. Были ли все они его предками? Было ли это молчаливое осуждение… или благословение?

Только Кэл знал ответы. Но как бы там ни было, ее время общения с ним истекало. И от этого было невыносимо больно.

Одна из фигур, появившаяся последней, была ниже всех и стройнее. Она, так же как и все, подняла голову и посмотрела на Кэла.

Мать Кэла – стройная, с лицом сказочной феи, с волосами цвета меда – глядела на сына, и улыбка дрожала на ее губах.

Казалось, с лица Кэла стерлись годы. Таким София видела его впервые – а в каком-то смысле она знала его всю жизнь. Он выглядел сейчас по-детски беззащитным. Кэл медленно, словно во сне, подошел к голографическому изображению своей матери настолько близко, что, казалось, мог протянуть руку и дотронуться.

Никогда и никому София так не завидовала, как Каллуму Линчу в этот момент. Момент, в котором ей не было места… Это было слишком личное. Только для них двоих. Для них и для всех остальных ассасинов, включая тех, чьи потомки дрались сейчас в коридорах здания.

Тамплиеру здесь не было места.

Еще один ассасин поднял голову. И посмотрел не на Кэла, стоявшего в круге ассасинов, а на нее. Стройная фигура в простом полотняном капюшоне коричневого цвета.

Голубые глаза, подведенные сурьмой, смотрели прямо в глаза Софии. Она узнала это лицо, украшенное крошечными татуировками.

У нее перехватило дыхание.

Лицо под коричневым капюшоном было ее лицом.

София застыла как парализованная, ее захлестывали эмоции: ужас, радость, страх, удивление. Она стала медленно приближаться к кругу ассасинов, но вдруг почувствовала, как сильные руки Макгоуэна потащили ее прочь.

– Нет! – закричала София, вырываясь изо всех сил. Но Макгоуэн умел усмирять куда более крепких мужчин, таких как Кэл, и ему не составило труда оторвать ее от самой великой тайны в ее жизни, от ответов на те вопросы, о существовании которых она даже не подозревала. Она молотила руками, брыкалась, но он тащил ее к ожидавшему на площадке вертолету. София едва не задыхалась от отчаяния.

За спиной она слышала звуки разгоревшейся схватки, подступавшей все ближе.

Ассасины шли за Кэлом – за своим братом.

И она была рада этому.

Глава 24



Лин и Мусса бежали во весь опор по коридорам к залу, где находился «Анимус». Вооруженные охранники дышали им в затылок. Без дымовой завесы ассасины были крайне уязвимой мишенью. Спасали их только хитрые отвлекающие маневры, благо было где развернуться.

Как и планировалось, Эмир заблокировал максимальное число охранников в различных помещениях здания и выпустил всех пациентов. Пациенты в той или иной степени были союзниками – всех их связывало братство. Но лишь небольшая группа – Мусса, Эмир, Лин и Натан – оставалась в здравом уме и сохраняла прочную связь со своими предками.

И еще… Каллум Линч.

Мусса бежал впереди благодаря своим длинным ногам. Он услышал неприятный шум за спиной, краем глаза зацепил охранницу, возникшую в дверном проеме; она целилась из арбалета.

Лин молниеносно устранила ее: выхватила арбалет и дубинку, которая, следуя за разворотом ее тела, описала дугу и с силой обрушилась на охранницу, ломая ей ребра и сбивая с ног.

Мусса нажал кнопку внутренней связи у двери и заорал:

– Эмир, мы здесь!

– Открываю, – раздался голос Эмира, и серебристые металлические двери разъехались. Мусса ждал Лин, которая выпускала один арбалетный болт за другим в гнавшихся за ними охранников.

В крытом переходе над головой Лин началась какая-то суматоха. Мусса свирепо оскалился в улыбке, когда Натан мягко приземлился на пол. Втроем они вбежали в комнату, и Эмир закрыл за ними двери.



Кэл четко осознавал, что он находится в «Анимусе». Он понимал, что фигуры, окружавшие его, нереальны – возможно, даже более нереальны, чем воспоминания Агилара. Он видел их лица, слышал их голоса, но он не чувствовал аромата духов с легкими нотками лаванды, которыми пользовалась его мать. И хотя в предыдущих сеансах он мог вступать в плотный физический контакт с голографическими фантомами – и даже убивать, – сейчас он боялся прикоснуться к матери, боялся, что она растает, как прекрасный сладкий сон.

Ее слова, как и ее лицо, были прекрасны.

– Ты не один, Кэл, – ласково сказала она. – И никогда не был один.

И да, это действительно был ее голос. Он звучал у него в голове сейчас, как и тогда, когда она читала стихотворение Роберта Фроста, неторопливо и тонко, с любовью, внушая детскому восприимчивому уму важность бережного отношения к яблокам.

Голографический фантом матери говорил, и Кэл впитывал каждое слово.

– Прошлое остается у нас за спиной… но тот выбор, который мы делаем, живет с нами вечно.

Она помолчала, глядя ему в глаза, и снова начала говорить, но это были не строчки стихотворения:

– Там, где другие слепо следуют за истиной, помни…

– …ничто не истинно… – От избытка чувств его голос прозвучал низко и хрипло. Он даже не подозревал, что запомнил слова, сказанные Агиларом де Нерхой.

Возможно, он никогда не забывал их.

– Там, где другие ограничены нравственными и иными законами, помни…

– …все дозволено…

Лицо матери осветилось гордостью и печалью.

– Мы трудимся во тьме, дабы служить свету.

– Мы – ассасины.

Она повернулась, когда в круг вступила новая фигура.

Боль и радость смешались в сердце Кэла, когда подошедший поднял голову. Он узнал лицо под капюшоном.

Это был отец.

Но не такой, каким он видел его в последний раз – пожилой, ссутулившийся, с выцветшими глазами, с лицом, измученным душевными страданиями, балансирующий на грани безумия.

Мужчина, стоявший сейчас перед Кэлом, был тем Джозефом Линчем, которого он знал в детстве до того самого дня, когда тамплиеры приехали и превратили всю его жизнь в ад.

Больше всего на свете Кэл хотел бы удержать этот момент, соединяющий его самые сладкие грезы и самые страшные кошмары. Но Кэл еще не до конца понимал, что делает, и потому не мог удержать его.

В таком же призрачном молчании ассасины один за другим развернулись и стали уходить, исчезая там, откуда пришли.

Последними уходили его родители.

Мать на прощание посмотрела на него с любовью и нежностью, и вместе с отцом они начали удаляться. Кэл смотрел им вслед, пока фигуры в капюшонах не растаяли.

Но, как сказала ему мать, он был не один.

И пока она говорила, новые братья и сестры собрались вокруг него. Сражаясь за свою жизнь, они пробились в этот зал, в это самое мгновение. Он посмотрел на них, затем снял устройство эпидуральной анестезии, причинившее ему столько боли, но подарившее неожиданную радость. Затем сам отстегнул ремень с логотипом ненавистного «Абстерго» и почувствовал настоящее освобождение.

– И что теперь, новичок? – спросил Мусса.

Тот самый Мусса, что подстрекал его прыгнуть с крыши, тот самый Мусса, кто, как сейчас понял Кэл, наблюдал за ним с того самого момента, когда он, полуослепленный и испуганный, еле волоча ноги, появился в саду.

Мусса, он же Батист; и Кэл, он же Агилар.

Рядом с ними молча и выжидающе стояла Лин. И даже Натан, после всего, что видел здесь, тоже встал рядом.

– Мы будем драться, – ответил Кэл.



Они уже колотили в стены и были теперь вооружены не резиновыми дубинками – тяжелыми острыми клинками, которые можно было использовать и как дубинки.

Эмир предполагал, что дело этим и кончится. Тамплиеры были грубыми убийцами, они не владели боевыми искусствами, как ассасины. Но Риккины, и отец, и дочь, очень умны, они сразу поняли, что новичок – особенный. И на этот раз отдали приказ не усмирять непослушных, а убивать.

Их было очень много, и все они колотили в стеклянную стену, чтобы добраться до одного-единственного пациента. Десять – двенадцать – пятнадцать… Эмира переполняла гордость, и он чувствовал, что Юсуф тоже доволен.

Эмир сделал то, что должен был сделать. Он выполнил обещание. Он сдерживал тамплиеров, насколько это было возможно, и позволил своим товарищам попасть в зал с «Анимусом» и найти новичка. Он освободил всех пациентов-заключенных и каждому дал шанс в бою вырвать право на жизнь, как подобает ассасину, а не быть заколотым в своей клетке, как скотина.

Наконец стеклянная стена треснула и раскололась, тамплиеры хлынули в зал черной, поблескивающей металлом волной. Но Эмир продолжал сопротивляться. Охранники лишь вчетвером сумели схватить его, а пятый нанес смертельный удар.

«Так будет лучше», – пронеслось в меркнущем сознании Эмира.

И Юсуф был с ним согласен.



Вокруг них было много оружия. Оружия, которое столетиями принадлежало ассасинам, а сейчас как исторические экспонаты или антиквариат хранилось в стеклянных шкафах.

– Где Эмир? – спросил Кэл, когда они подошли к шкафам и начали выбирать оружие каждый по своему предпочтению.

– На посту наблюдения, – ответил Натан. – Это он меня выпустил. Всех нас.

Кэл понял, что именно Эмир заблокировал двери зала «Анимуса» и помог им выиграть время.

Кэл не спросил, когда и как Эмир присоединится к ним. Он понимал, что Эмир, закрывшись в комнате наблюдения, выбрал путь в один конец. И догадывался, что остальные это тоже понимают.

Кое-что из оружия казалось четырем ассасинам очень знакомым, хотя никогда в жизни ничего подобного они не держали в руках. Взгляд Кэла упал на лук. Холодок пробежал у него по спине: он вспомнил, как держал оружие в своих руках, вкладывал стрелу и спускал тетиву. Клинком он разбил стекло, стряхнул с лука осколки и потянулся за колчаном со стрелами.

Мусса выбрал самые необычные наручи – с заостренными когтями, которые значительно удлиняли его руку. Кэл не мог четко рассмотреть в тусклом свете, но ему показалось, что металлические когти сверху покрыты каким-то черным составом.

«Меня зовут Батист… Вуду-отравитель».

Натан без лишних рассуждений подошел к мечу – прекрасному клинку с изящным корзинчатым эфесом. Натан поднял его, улыбнулся и махнул крест-накрест, со свистом разрубая воздух. В нем произошла резкая перемена. Из долговязого и неловкого неврастеника он превратился в уверенного и хладнокровного аристократа. На левую руку он надел наручи со скрытым клинком.

И Лин… Кэл даже не представлял, как называется то, что она выбрала. Нечто кожаное, со скрытым клинком, который выстреливал так же быстро и безотказно, как и много веков назад. И только когда Лин надела этот предмет, как ботинок, на левую ногу и сделала красивый прыжок, Кэл понял, каким смертельно опасным оружием она завладела.

Он вспомнил Марию и два ее уникальных клинка и почувствовал боль утраты, словно это была его личная потеря.

Ассасины были готовы к бою. Кэл натянул тетиву и вложил тонкую длинную стрелу, не затупившуюся, несмотря на прошедшие столетия.

Мусса сжимал и разжимал свою когтистую лапу, в другой руке у него был посох.

Натан словно бы растворился, как только взял меч, попав под власть эффекта просачивания. Кэл был только рад этому. Память предка наполнила мальчишку, и в глазах у него сверкала такая же сталь, как и та, что он сжимал в руке.

Лин держала арбалет, добытый в схватке по дороге к «Анимусу». На боку у нее висел короткий обоюдоострый меч. И в ботинке скрывался клинок.

Тамплиеры безуспешно ломились в дверь.

И вдруг двери разъехались.

Эмир погиб.

Первые двое охранников, ворвавшиеся с криками в зал, тут же отправились вслед за ним – после выстрелов из лука и арбалета. Выпустив стрелу, Кэл превратил лук из стрелкового оружия в ударное – сбил им с ног подбежавшего охранника, затем блокировал удар другого.

Молниеносный разворот – и следующая его стрела попала в глаз еще одному охраннику. Тот как подкошенный рухнул на пол.

Кэл занялся следующим нападавшим, он уклонялся от ударов и наносил свои, двигаясь с радостной легкостью и свободой.

Только сейчас Кэл в полной мере осознал, что всю жизнь готовился к этому – драться плечом к плечу со своими братьями.



Лин с изящной грацией танцовщицы одинаково ловко пользовалась и мечом, и скрытым клинком. Она подпрыгнула, движением ноги выпустила скрытый клинок и полоснула им охранника по горлу. Одного красивого и точного удара хватило, чтобы уложить крепкого охранника.

Приземлившись, Лин выхватила свой цзянь и, рисуя клинком изящные узоры, разбрасывала нападавших на нее со всех сторон охранников со скоростью и яростью демона. Она получала наслаждение от виртуозного танца с мечом. Он был частью ее тела – продолжением руки, как скрытый клинок был продолжением ноги. Она наконец-то стала самой собой.

Один охранник упал с рассеченным черепом, второй отпрянул назад, зажимая горло, безуспешно пытаясь остановить кровавый фонтан. Третий бросился на нее с дубинкой-клинком. Одним почти небрежным взмахом цзяня Лин отсекла ему кисть.

Лин знала об эффекте просачивания. Но сама она сказала бы, что в нее вселился дух предка, помогая достичь общей для них обеих цели.

В этот момент Шао Цзюнь была счастлива.

Она занималась любимым делом – плечом к плечу со своими братьями дралась против тамплиеров.



Муссу переполняла ярость. Чистая, холодная, расчетливая ярость. За личные обиды, и не только, за все, что мучило его предка и разрывало сердце ему самому. Как и Лин, он дрался со скоростью и яростью демона, орудуя посохом так ловко, словно всю жизнь только этим и занимался.

Это получалось легко и естественно. Он приседал, круговым движением посоха сбивал нападавших с ног, бросался к ним и быстро царапал когтями. Мусса не старался вскрыть сонную артерию. Однажды Батист сказал: «Маленький крюк творит смертельный трюк».

Маленький коготь-крюк выводил противника из строя, а смертельный трюк состоял в том, что тамплиер падал и с пеной на губах бился в конвульсиях, умирая мучительной смертью… маленькая царапина, и больше никаких усилий.

Мусса развернулся, уклоняясь от удара, едва не раскроившего ему череп, и рассмеялся.



Натан мечом легко блокировал удар дубинки-клинка, ловко повернул запястье, и оружие врага отлетело далеко в сторону. Потребовалось лишь мгновение, чтобы восьмидюймовый клинок из наруча на левой руке Натана вошел в сердце охранника. Он упал, а Натан успел увернуться от удара другого охранника, напавшего на него с жестоким оскалом на юном лице.

Черт возьми, он был сегодня в ударе. Меч, словно продолжение его руки, полоснул нападавшего прямо по горлу. Развернувшись с военной точностью, Натан ухватил следующего охранника за плечо и проткнул его мечом.

Резкая боль обожгла ему правое плечо, и рука, державшая меч, ослабла. Арбалетный болт торчал из предплечья. Разъяренный Натан ухватился за него и выдернул. Но подскочившему охраннику удалось выбить из раненой руки меч, отлетевший на недосягаемое расстояние.

Охранник дорого за это заплатил. Натан вонзил окровавленный болт в плечо противника и ударом ноги отбросил его назад. А когда тот повернулся, выпустил скрытый клинок и с большим удовлетворением вонзил ему в горло.

Так-то лучше. Преодолевая боль в плече, Натан схватил другого охранника и при помощи его же собственной дубинки свернул ему шею.

Он остановился перевести дыхание и самодовольно посмотрел на поверженного противника. Даже без оружия настоящий джентльмен превосходит…

Удар в спину неприятно удивил его.

Клинок вошел глубоко и основательно, Натан сразу же почувствовал слабость во всем теле. Он закрутил головой по сторонам, сделал несколько шагов и упал.

«Будь ты проклят, Дункан, высокомерный подонок!» – подумал Натан, и это было последнее, что он успел понять.



Кэл ударом кулака отбросил нападавшего, тот зашатался, но не свалился с ног. Движением запястий Кэл обнажил клинки и крест-накрест располосовал противнику грудь. Охранник упал на колени, Кэл вонзил клинки с обеих сторон ему в шею. Хлынула кровь, и охранник рухнул на пол.

Кэл поднял голову, готовый отразить новое нападение, и увидел лежавшее на каменному полу тело в серой тунике и таких же серых брюках. Глаза Натана оставались широко открытыми. Смерть сделала его лицо совсем юным.

Но время для скорби придет позже. По крайней мере, Натан умер в бою с настоящим противником.

Кэл остановился оценить обстановку. Его грудь блестела от пота, он видел, что Мусса тоже изрядно вспотел, царапаясь, как дикая кошка, или без видимых усилий сворачивая шеи налетавшим на него врагам.

Лин, казалось, совершенно не устала. В руках у нее была тонкая веревка с грузилом на одном конце, и она буквально танцевала на поле боя. Не прилагая лишних усилий, со спокойным, сосредоточенным лицом, она набрасывала веревку петлей на шею или просто разбивала грузилом голову.

Пол был усыпан телами. Кэл не стал терять время на счет поверженных тамплиеров, но на глаз их было не меньше дюжины, а возможно, и вдвое больше. Не стоило обольщаться, скоро их место займут вновь прибывшие, если только освобожденные Эмиром ассасины не помогут Кэлу и его товарищам.

Над головой послышался отчетливый звук, заставивший Кэла выключиться из боя. Он застыл на месте, как в тот раз, когда его обступили ассасины из минувших столетий. Но краем глаза он все же следил за тем, что происходит вокруг.

Он слышал, как Алан Риккин сказал, что получил все, что ему было нужно, и отдал приказ очистить здание. Он видел, что София сопротивлялась… но ее утащили силой.

Они знают, где спрятано Яблоко.

И звук над головой – это шум работающего винта вертолета. Они улетают в Севилью, чтобы забрать Яблоко Эдема.

Кэл сорвался с места прежде, чем успел принять решение, запрыгнул на обездвиженную руку «Анимуса», ставшую для него орудием пыток и великим благом, и начал, словно обезьяна, взбираться по ней наверх. Лин, разделавшись с последним охранником, последовала за ним.

Алана Риккина надо остановить во что бы то ни стало. От этого в буквальном смысле зависит судьба всего человечества.

Выход на крышу преграждало огромное круглое окно. Яростным движением Кэл обнажил клинок и ударил в центр стеклянного круга. Стекло разлетелось и осыпало его дождем осколков, оставляя на теле мелкие порезы.

Кэл, не обращая внимания на боль, подпрыгнул и забрался на большой купол крыши. Вертолеты поднимались в воздух.

Кэл бросился за ними, перепрыгнул с купола на плоскую часть крыши и побежал изо всех сил, но было поздно. Ему не хватило минуты – может быть, двадцати секунд.

Каллум Линч стоял один на крыше реабилитационного центра фонда «Абстерго» и смотрел, как вертолеты с тамплиерами исчезают в серых облаках, затянувших небо.

Глава 25



София никогда раньше не была в соборе Мария-де-ла-Седе, больше известном как Севильский кафедральный собор. Она редко позволяла себе выходить за пределы мадридского фонда «Абстерго», и то лишь по тем делам, которые были непосредственно связаны с ее научными исследованиями. Доныне собор не был в круге ее интересов.

Разумеется, она знала о его существовании. Невозможно быть тамплиером и не знать, какую важную роль играли соборы в Средние века, особенно такие большие. Когда-то религия была основным инструментом, позволявшим ордену тамплиеров определять и контролировать судьбу человечества.

По преданию, в 1401 году на месте бывшей мечети, оставшейся после Реконкисты, капитул решил «построить настолько хорошую церковь, чтобы ее никогда нельзя было превзойти. Пусть потомки восторгаются ею после завершения и скажут, что те, кто осмелился задумать эту работу, были сумасшедшими».

София считала, что, если бы члены капитула дожили до завершения строительства собора в 1506 году, они бы порадовались, что все сбылось, как они и мечтали. Севильский собор до сих пор оставался одним из крупнейших готических соборов в Европе, от его красоты и величия захватывало дух.

Высота центрального нефа ошеломляла – сорок два метра. Солнечный свет, льющийся сквозь огромные витражные окна, отражался от позолоченного алтаря и наполнял собор теплым радужным сиянием. София могла себе представить, как под высокими сводами собора, пропитанного тонким ароматом ладана, сметенная душа человека обретала покой и умиротворение. Но сама она покоя не находила. Ее сердце ныло от чувства вины, страх и злость невыносимой тяжестью давили на плечи.

С той самой минуты, как вертолеты покинули крышу реабилитационного центра фонда «Абстерго», София ни словом не обмолвилась со своим отцом. Она видела, что вертолеты перевозили в безопасное место и часть их команды. София слишком хорошо знала отца, чтобы счесть это проявлением доброты и заботы о людях. Она слышала, как отец приказал Макгоуэну законсервировать «Анимус», и люди, которые обеспечивали его работу, были всего лишь ценной частью этой машины. Чтобы нанять и обучить новых сотрудников, потребовалось бы много времени и денег.

В мире Алана Риккина все решалось просто.

Вертолет с крыши реабилитационного центра доставил их прямо к собору, по радиосвязи священнослужителям объяснили, что крайне необходимо к их прибытию закрыть собор, освободить его от посетителей и вскрыть саркофаг с телом Колумба. Нет, не надо вызывать архиепископа, под чьим присмотром должно проходить вскрытие, достаточно тех епископов, что в данный момент находятся в соборе. Более того, ее превосходительство тоже выразила желание приехать, требуется обеспечить прием, соответствующий ее статусу.

Так же молча, как и во время полета, отец и дочь Риккины прошли по мраморному полу собора. София следовала позади отца на расстоянии в несколько шагов. На нее никто не обращал внимания. Все знали и уважали Алана Риккина, а София для встречающих его епископов была лишь бесплатным приложением к важной персоне.

Три четверти жизни Колумб провел в плаваниях, но и после смерти ему пришлось изрядно попутешествовать. Его останки из Вальядолида – города на северо-западе Испании, где он умер в 1506 году, – перевезли в Севилью, а в 1542 году их переместили в колониальный Санто-Доминго, ставший столицей современной Доминиканской Республики. Там они пребывали до 1795 года, а затем отправились на Кубу, в Гавану. С 1899 года останки хранились в Севильском кафедральном соборе, в богато украшенном саркофаге, под стать интерьерам храма. Саркофаг поддерживали не ангелы и не колонны, а четыре аллегорические фигуры, представляющие четыре испанских королевства: Арагон, Кастилию, Леон и Наварру.

София остановилась, дав отцу возможность поговорить с епископом один на один. Она отметила про себя, что Христофор Колумб, чей прах покоится теперь в такой роскоши, умер в бедности. Он легко мог избежать такой участи, если бы продал Яблоко Эдема тамплиерам.

Они прибыли вовремя. Один из епископов как раз вылезал из саркофага, осторожно прижимая к груди маленькую, богато украшенную металлическую шкатулку.

София охнула.

Это была не та шкатулка, которую она видела в Анимусе.

Неужели Яблоко, которое она искала всю свою жизнь, исчезло – или было украдено – во время посмертных путешествий Колумба?

Кто-то внутри нее – абсурдно, безумно и предательски – надеялся, что так и произошло.

Епископ протянул шкатулку отцу, тот долго смотрел на нее, прежде чем взять в руки.

«Это я должна была открыть шкатулку», – подумала София.

Во рту у нее пересохло. Она всю жизнь работала ради этого момента и позволила отцу совершить жестокое преступление во имя Яблока Эдема. Она обещала защищать Кэла, а сама бросила его.

В голове прозвучали циничные слова отца: «Мы просто оставляем их один на один с неизбежной судьбой».

И отец, который силой заставил ее бросить там Кэла, будет единственным, кому достанутся все лавры.

София услышала за спиной цокот высоких каблуков, эхом отзывавшийся под сводами огромного собора. Она обернулась и увидела Эллен Кэй. Председатель совета директоров и глава совета старейшин подошла и остановилась рядом с ней.

– Ваше превосходительство. – София склонила голову в знак уважения.

Эллен Кэй не ответила на приветствие. Две женщины стояли и смотрели, как Алан Риккин медленно открывает маленькую металлическую шкатулку.

– Слава достанется вашему отцу, – неожиданно сказала Эллен Кэй. – Но мы обе знаем, кто ее больше заслуживает.

София повернула голову и посмотрела на нее с удивлением и благодарностью. Она и раньше встречалась с Эллен Кэй, но, казалось, глава совета старейшин не проявляет к ней никакого интереса. Сейчас немолодая женщина удостоила ее улыбкой, сдержанной, как сама Эллен Кэй, но искренней.

– Ваше время еще придет, дитя мое.

Глава совета старейшин ордена тамплиеров подошла и встала рядом с исполнительным директором «Абстерго индастриз». Вместе они рассматривали Яблоко Эдема. А София Риккин, ученый, нашедший Артефакт, глядела издалека – незваная, непризнанная, ненужная.

Пока она стояла в одиночестве, мысли ее невольно вернулись к той женщине в капюшоне, у которой было лицо Софии.



София номинально считалась англичанкой, она родилась в Англии и провела там детство, но потом редко туда возвращалась. В Англии для нее было слишком влажно и пасмурно.

Маленькой девочкой она часто спрашивала, почему небо так много плачет? Оно тоже потеряло свою маму? Она никак не могла разорвать эту ассоциативную связь. А в Англии дождь либо шел, либо собирался, либо только что закончился.

Этим вечером он только что закончился. Оживленная дорога, черная и мокрая, блестела в свете уличных фонарей, машина подвезла Софию и остановилась напротив Тамплиер-Холла, той сцены, на которой сегодня вечером устроит представление ее отец.

Машины подъезжали непрерывно – тамплиеры со всего мира собирались на эпохальное событие. Политики, религиозные лидеры, промышленные магнаты – всего более двух тысяч человек.

«Полный аншлаг», – раздраженно подумала София.

Она вышла из машины, захлопнула дверцу и перешла улицу, остановилась у большого каменного здания, поражавшего своей строгостью и мощью, что не лишало его красоты. В одной руке она сжимала несколько листков бумаги, так крепко, что они помялись.

На ней было строгое платье, туфли на высоком каблуке и – все черного цвета.

Соответственно событию.

Разумеется, были предприняты все возможные меры безопасности: камеры слежения, металлодетекторы, служебные собаки, комнаты личного досмотра. На входе Софию встретили, бегло, словно извиняясь, произвели досмотр и пропустили внутрь здания.

Она нашла отца в одном из боковых гардеробов. Он примерял традиционную мантию тамплиеров поверх элегантного костюма с Сэвил-роу и рассматривал себя в зеркале.

Увидев ее отражение, отец мимолетно улыбнулся и поправил свой восхитительный галстук.

– Как я выгляжу?

Как обычно, он долго возился с запонками. София не предложила помощи.

Она окинула взглядом идеально подстриженные седеющие волосы, благородные морщины, жесткие складки черной с темно-бордовым подбоем мантии, медальон с красным квадратным крестом на груди.

– Как тамплиер, – ответила София.

Отец не заметил, каким ледяным тоном она это произнесла, вернее, ему это было безразлично. Он просто не придал этому значения.

– Мир без насилия, – сказал он. – Тебе дадут за это Нобелевскую премию. Пора садиться и писать нобелевскую речь.

– Я прочитала твою.

Эта фраза привлекла внимание Алана Риккина. Его движения замедлились, он посмотрел прямо в глаза ее отражению в зеркале.

– И?