Йоханнес Марио Зиммель

Весной в последний раз споет жаворонок

Доценту университета, доктору Ильзе Кристин-Экснер, безмерно восхищаясь ее личностью и даром воспринимать заботы, опасения и страхи людей как свои собственные, а также пробуждать в людях надежду, мужество и силу, посвящаю.
Каждый из нас может изменить что-то в себе самом. Причем это не ограничивается извлечением уроков из прошлого. Важно также предупредить действия, ведущие, в конечном итоге, к катастрофе. Это остается для людей последним шансом предотвратить несчастье. Е.М.С.
Пролог

Человек должен ступать по земле, едва касаясь ее, оставляя после себя как можно меньше следов. Из предлагаемой книги.
Повышение температуры воздуха даже на 3 градуса по Цельсию катапультировало бы климат в мире за грань человеческих знаний. Состояние атмосферных нагрузок, которое делает такой климатический скачок неизбежным, ожидается предположительно к 2030 году — начиная с сегодняшнего дня это не дальше по времени от того срока, который отделяет нас от Второй мировой войны. Доктор Кейт, биофизик.
На вопрос отца, не сошла ли она с ума, восемнадцатилетняя Сюзанна Марвин ответила, беря стопку кофточек из платяного шкафа и бросая их в чемодан: «Я в полном порядке. Кто и тронулся, так это ты».

— Почему ты уезжаешь так неожиданно?

Доктор Марвин, стройный мужчина с узким лицом и черными вихрастыми волосами, из-за которых он постоянно казался непричесанным, вернулся домой пару минут назад.

— Потому что я не могу больше жить ни часа под одной крышей с тобой.

Сюзанна сунула очередные несколько кофт в стоящий на полу чемодан. Рядом зиял распахнутым нутром второй.

— Что ты взяла?

— Лекарства. Это тебя касается?

— Не касается. Я никогда не принимал их.

Свитера и нижнее белье полетели в первый чемодан. Сюзанна спешила.

— Черт возьми, объясни, что ты задумала?

— С меня хватит, — сказала изящная сероглазая брюнетка. — Меня достали ты и твои друзья. Мне не хватает воздуха с тех пор, как ты пришел. Я-то надеялась, что ты вернешься, когда меня уже здесь не будет. Узнать, что мой отец является соучастником, было отвратительно. Но что он замешан в этом огромном свинстве — даже для меня неожиданность. Не будь напечатано во «Франкфуртском обозрении», вы бы так и молчали об этом!

— Вон что, — протянул доктор Маркус Марвин. Внезапно он почувствовал себя смертельно усталым и старым — намного старше своих сорока двух лет — и тяжело опустился на разобранную кровать. — Вот в чем, оказывается, дело. Мог ли я подумать об этом? Прекрати эти дурацкие сборы! Мы ничего не скрываем.

— Вы ничего…

Она истерически рассмеялась.

— Не смейся! Мы, орган надзора Тессинского министерства по вопросам экологии, вообще ничего не скрываем. Ни одного дня, ни одного часа. Эксплуатационник сообщил нам об аварии с неверной классификацией, с сильно заниженными показателями. Когда у нас возникли подозрения, мы пересмотрели это дело, восстановили ситуацию и констатировали, что данная авария соответствует категории E, а не категории N, как было заявлено раньше. Хватит собирать вещи!

Он с силой отшвырнул чемодан. Белье вывалилось на пол. Мимо дома, по тихой улочке Хайдевег прогрохотали пять тяжелых японских мотоциклов — по направлению к Зонненбергу в Висбадене, автоматически отметил Марвин. За рулями восседали молодые люди в черных кожаных куртках и разноцветных защитных шлемах.

— Сегодня пятое февраля тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, — на удивление спокойно заговорила Сюзанна. — Шестого февраля восемьдесят седьмого года, то есть год тому назад — год назад! — произошла авария в блоке атомной станции Библис.

Она подняла чемодан и снова стала укладывать белье, но руки ее тряслись, и голос подрагивал:

— В системе охлаждения реактора не был закрыт вентиль. Радиоактивные испарения вырвались наружу. Три смены обслуживающего персонала в течение пятнадцати часов — пятнадцати часов! — не замечали сигналов аварийных ламп. В «Обозрении» пишут, что возникла опасность плавления активной зоны. Эксплуатационники сообщили вам о происшествии категории N, да? Допустим. Вам потребовалось пять месяцев, чтобы убедиться, что авария попадает в категорию E, то есть чрезвычайная. И только спустя год и только из газетного сообщения становится известно, что мы висели на волоске от страшнейшей аварии на этой проклятой богом станции! Не трогай мой чемодан! Еще раз прикоснешься к нему — и я уйду отсюда даже без ночной рубашки! Мы отлично знаем, что атомные станции смертельно опасны. Мы много лет протестуем против их существования, — а я вдобавок, имея такого отца! Но то, что вы целый год скрывали эту чудовищную аварию, а сейчас делаете вид, будто всего-навсего вниз свалился кусочек бетона — это бесчестно и подло! И теперь мне ясно только одно: надо бежать отсюда. Прочь. От тебя. Как можно быстрее.

— Никогда, — внезапно закричал Марвин, — ни при каких обстоятельствах не существовала возможность плавления активной зоны! Никогда, слышишь?

— Прекрати орать! Лучше бы ты так выл год тому назад и в другом месте. Но ты прекрасным образом держал пасть на замке. «Обозрение» перепечатало статью из специализированного американского журнала…

— Пасть?! Сюзанна, ты не вправе так разговаривать с отцом, понятно? Ты — нет!

— …в котором была процитирована точка зрения американских органов надзора за атомными станциями, — безжалостно завершила Сюзанна.

Она лихорадочно срывала с вешалок платья, костюмы, выхватывала из ящика колготы и беспорядочно швыряла в оба чемодана, все повышая голос:

— Американские органы надзора заявили, что в Библисе авария могла привести к плавлению активной зоны.

— Я знаю, — доктор Марвин старался говорить спокойно. — Как обычно, американцы излишне драматизировали ситуацию. Задеть нас — для них самое милое дело. Они это делали несчетное число раз. Сюзанна, умоляю, перестань паковать чемоданы! 11 лет назад от меня ушла твоя мать. Ты — все, что у меня есть.

— Что у тебя есть? Было! Я ухожу. Давно надо было это сделать.

— Я запрещаю тебе…

— Не запретишь! Думаешь, мне доставляет удовольствие говорить это? Мой отец — член атомной мафии! Он работает в органах надзора! Он якобы призван «осуществлять строжайший контроль»! Ха-ха! Контроль — это анекдот. Вы все на корню куплены. Что вы еще скрыли? Сколько чрезвычайных ситуаций? И сколько ты получил за то, что сотрудничаешь с этой смертоносной швалью?

— Если ты сейчас же не извинишься…

Маркус вскочил.

— Ну, и что тогда? — крикнула Сюзанна. Они стояли по обе стороны кровати, тяжело дыша и зло глядя друг на друга. — Ты ударишь меня? Да хоть убей — не услышишь никаких извинений. Никогда! Теперь-то я отлично понимаю маму, потому что вижу, какой «ангельский» у тебя характер. Ваше ведомство молчало, и ты не боролся!

— Сначала! Потому что у нас на первом этапе были сведения о допустимом происшествии. Да таких случается по 4–5 тысяч в год! И если бы мы каждый раз предавали их огласке…

— Ваша контора давно разорилась бы?

— …мы были бы безответственными паникерами. — Марвин с трудом перевел дыхание. — Ты думаешь, при эксплуатации самолетов хоть один день проходит без допустимых неполадок? И что, пилоты постоянно сообщают о них пассажирам?

— Но вы же установили, что авария была чрезвычайной!

— Да, мы установили! Мы!

— Спустя пять месяцев… Положи туфли! Сейчас же положи туфли!

Она ударила его.

Он отшатнулся.

— Сюзанна…

— Хватит твердить одно и то же! Вам с самого начала было ясно, что это не невинная неполадка, а ЧП. Расплав активной зоны…

— Да не было возможности расплава активной зоны, черт побери!

— Ты это точно знаешь, да?

— Да. Абсолютно точно. Наши атомные станции спроектированы так, что способны работать даже без участия людей.

— И поэтому радиоактивные испарения попали в атмосферу. И поэтому вы целый год хранили это в секрете. И навсегда бы сохранили, если бы американцы не вылезли со своим сообщением. «Без участия людей»… Интересно, сколько людей тогда не выполнили свои профессиональные обязанности?

Сюзанна захлопнула битком набитый чемодан, уперлась коленом в крышку и, борясь с неподатливым замком, продолжала прерывисто выкрикивать:

— Пятнадцать часов мигали аварийные лампы!.. Две смены игнорировали это, не видели, да просто плевали на этот факт!.. Что, они все были пьяные, обкуренные или молились?

— Сюзанна…

— Третья смена, по-видимому, пьяная только наполовину, в конце концов замечает что-то, быстренько делает что-то неправильное, и только в последний момент удается предотвратить тысячу Чернобылей! Вот насколько надежны ваши атомные станции — даже при участии персонала. И эксплуатационник квалифицирует эту аварию, как самую безопасную! Да ты хоть знаешь, что об этом думают простые обыватели?

Доктор Марвин замялся:

— Ну, конечно… общественность… они по праву обеспокоены…

— Обеспокоены? Да ты слушал радио в восемь часов? «Обеспокоены»… Они готовы рвать вас на части — каждого в отдельности. И они правы!

— Сюзанна, пожалуйста! Мы только что сообщили о категории сложности аварии. Мы учтем этот печальный опыт. Виновные будут наказаны.

— Ты сам-то веришь в это?

— Я в этом уверен. Для этого и существует наше ведомство.

— Чертовски самоуверенно. Вам не в чем себя упрекнуть. Никто из вас ни в чем не виноват. Произошло ЧП — и что? Эксплуатационник наказан? Нет. Его вообще когда-нибудь накажут? Никогда. Наши политики плюют на людей. Они куплены так же, как и вы, и еще в большей степени. Вся республика куплена. Атомной мафией. Круппом, Тиссеном, Немецким банком.

— Ты преувеличиваешь. В наши задачи всегда входила проверка информации. Авария обсуждалась на разных комиссиях, например, на пленуме комиссии по безопасности реактора. При участии всех ответственных лиц. Некоторые федеральные земли получили наши сообщения. Сразу же было проверено техническое состояние всех зон реактора. Проведена работа с персоналом.

— Ой! — она прищемила палец.

— Давай помогу.

— Не прикасайся ко мне! Не дотрагивайся до чемодана! — Первый замок был защелкнут, Сюзанна склонилась над вторым. — В новостях даже директор атомной станции в Библисе признал, что вероятность аварии с самыми тяжелыми последствиями постоянно растет. И ты еще утверждаешь, что в тот день не было сбоев в работе персонала? Корреспондент канала ARD в Вашингтоне сказал, что, случись такое в Америке, сразу же была бы создана комиссия по расследованию причин катастрофы.

— Господи Боже! То же самое было и у нас! Вмешалось общество по вопросам обеспечения безопасности реактора и приняло решительные меры.

— В последний раз: ты считаешь правильным, что федеральное министерство экологии узнает о чрезвычайном происшествии на атомной станции только спустя год?

— Мы не обязаны информировать федеральное министерство экологии. Сколько раз тебе объяснять? Это обязанность общества по вопросам обеспечения безопасности реактора. Но вообще уже согласовано, что в дальнейшем мы будем сразу же извещать министерство экологии обо всех происшествиях. Но мы — мы, мы, мы! — не скрывали информацию об аварии!

— Отец, — Сюзанна закрыла оба чемодана и выпрямилась.

— Да?

— Ты мне осточертел.

— Сюзанна! Пожалуйста, Сюзанна…

Она потащила чемодан к двери.

Он преградил ей путь.

Девушка посмотрела на отца долгим, холодным, отчужденным взглядом. Затем губы ее скривились в презрительной усмешке.

Маркус вздрогнул и отошел в сторону. Эта усмешка оказалась последней каплей…

Сюзанна столкнула оба чемодана вниз по лестнице, спустилась в зал, споткнулась… Марвин стоял неподвижно. Она оглянулась и произнесла несколько слов. Он молчал. Она открыла дверь и вышла. Щелкнул замок. Через минуту взревел мотор принадлежавшего ей «фольксвагена-пассат». Затем все стихло.

Маркус Марвин стоял неподвижно, как каменное изваяние.

«Сначала жена. Теперь дочь. Один. Совсем один. Десять лет, как я отказался от работы в Управлении, перешел в ведомство и убежден, что занят правильным делом. Все мы убеждены в этом. Все, кто стоял у истоков освоения атомной энергии, думали: наконец-то найдено решение. Благословение для человечества — атомная энергия. Чисто. Безопасно. Никакого углекислого газа. Дело в Библисе было скрыто, да. Но не нами. Не органами надзора. Кто скрывает, кто виноват в этом — ни мы, ни я. И все-таки Сюзанна ушла. Когда-то мы были счастливой семьей. Прекрасное окружение. Замечательный дом. Любовь. Потом ушла Элиза. Но Сюзанна осталась со мной. Она всегда была со мной. Любимая Сюзанна… Я видел, как часто мои друзья не находили понимания у детей, как рушились семейные отношения, как дети бунтовали, уходили… У Сюзанны была полная свобода. Работать в „Гринпис“? Пожалуйста. Принимать участие в движении „Мир против атома“? Ради бога… Она могла делать все, что ей хочется, — лишь бы оставалась со мной. Она не должна была уйти. И все-таки ушла. Что мне делать? Как жить дальше?»

Маркус бессильно опустился на ступеньку. В его ушах все еще звенел последний вопрос Сюзанны, который она выкрикнула перед тем, как хлопнуть дверью:

— Кем же, господи помилуй, ты должен быть, чтобы творить такое?

Часть I

История учит людей тому, что история ничему людей не учит. Махатма Ганди.
1

Корова медленно встала, пошатнулась и упала. Несколько других животных поднялись, когда к ним, пересекая большое пастбище, подкатил «лендровер», в котором сидели двое мужчин.

— Появились на свет уродами, — сказал Рэй Эванс, сидевший за рулем. — Копыт нет, передвигаются на суставах. Посмотрите, мистер, — как вас зовут? Простите, я плохо слышу.

— Марвин, — ответил его пассажир. — Маркус Марвин.

Он выглядел плохо: бледный, усталый, совершенно подавленный.

— Конечно, Марвин, — кивнул Рэй Эванс и показал на скорчившееся животное, которое не смогло встать. — Смотрите, мистер Марвин. Хоть волком вой, правда? И эти еще не самые уродливые. Самых страшных еще телятами съели койоты.

Два быка снова упали.

— Они на ногах не держатся. Вот такие дела, мистер. Это беда.

Пастбище находилось в предместье маленького городка Меса, на неровном, шероховатом плоскогорье в восточной части штата Вашингтон, граничащего с Канадой. Ветер здесь всегда юго-западный, со стороны огромной атомной резервации Ханворд. В воздухе над городком собираются все испарения, поднимающиеся от реакторов и опытных хранилищ радиоактивных отходов, с заводов по производству трития и плутония и от установки контроля за реактором. Часть отходов сбрасывается в Колумбию, и могучая река щедро питает ими поля маиса и картофеля, пастбища, фруктовые сады и виноградники.

Нарастающий грохот расколол тишину. Марвин поднял голову. Низко, едва не задевая реакторные башни Ханворда, летел самолет.

— Идет на посадку в аэропорт Три-Ситис, — крикнул Эванс. — И так — по несколько раз в день.

Аэропорт Три-Ситис назывался так потому, что обслуживал три города: Рихланд, Кенневик и Паско. Маркус оглянулся и посмотрел на Ханворд. В холодном полуденном свете очертания башен и зданий казались жесткими и острыми. На часах — 11:28. Пятница, 11 марта.

— Три-Ситис — большой аэропорт, — крикнул Марвин. Громадный самолет с чудовищным ревом пронесся над их головами. — В Ханворде на атомных станциях есть противовзрывная защита?

— На многих нет, — проорал Эванс. — Мы об этом всякий раз вспоминаем.

Марвин уставился на фермера. Тот был вне себя, да и выглядел кошмарно: с воспаленными глазами, дрожащими руками и губами, с несвязной речью. Краше в гроб кладут.

«Я не хотел в это верить. Я думал, что все, кто рассказывает подобное, лжецы. Однако все они говорили правду. Везде, куда я приезжал в последние дни, я видел то же самое. Это самые кошмарные недели моей жизни».

Боже правый, какое подлое свинство!

Сюзанна, думал бледный усталый мужчина. Ах, Сюзанна…

Он уехал в командировку сразу после ее ухода. Руководство отправило его знакомиться с американскими атомными станциями и системами безопасности. Авария в Библисе вызвала большие волнения в Германии. Слухи о существовании в США более эффективных, чем в ФРГ, систем безопасности надо было либо подтвердить, либо опровергнуть — это и входило в задачу Марвина. Было бы вполне достаточно побывать на атомных станциях малых мощностей, на которых происходили стандартные аварии. Но Марвин решил пройти до конца. И оказался в штате Вашингтон, в атомной резервации Ханворд.

Ты права, Сюзанна, думал он. Правы все твои друзья. Но дела обстоят еще хуже, чем вы думаете. Как мы счастливы были когда-то, Сюзанна, ах, как счастливы…

«Nessun maggior dolore…» Строка Данте вспомнилась неожиданно. «Ничто не приносит большей боли, чем воспоминание о счастливых временах в минуты печали». Счастье ушло, думал Марвин, потеряно навсегда.

Он то и дело взглядывал на мужчину за рулем. Они были одеты примерно одинаково: вельветовые брюки, сапоги, кожаная куртка поверх хлопчатобумажной рубашки. Только Марвин еще сжимал в руках кинокамеру.

Фермеру Рэю Эвансу было тридцать семь лет, но выглядел он на все шестьдесят. На голове почти нет волос. Лицо изборождено глубокими морщинами. Бесцветные глаза. Сильно вспухшая щитовидная железа. Так выглядят многие живущие здесь.

На окраине атомного комплекса, на высоте нескольких метров Марвин увидел три установки для производства пестицидов, которые рассеивали над полями ядовитые облака. Это длилось целый день: с того момента, когда едва начинал брезжить утренний свет, и до вечерних сумерек.

Эванс все еще говорил о животных.

— Пару лет назад здесь стали рождаться монстры. Овцы со слишком маленькими, а то и с двумя головами. Без ног. Без хвостов. Прямо как в фильмах ужасов про Франкенштейна. Местный ветеринар, доктор Клейтон, все время говорил: дружище Рэй, ты неправильно кормишь животных, потому и приплод получается таким. Черт возьми, доктор! Уже тогда я знал, почему у моей скотины, да и у соседской, получается такой приплод. На самом деле, знали все. Это все излучение от башен, огромное излучение, оно губит животных, губит людей, заражает землю и воду, — он махнул рукой в сторону резервации. — Там находится термоядерный реактор, видели его, мистер?

— Да.

— Во время войны там делали плутоний для бомбы, сброшенной на Нагасаки. Вот как давно он находится в эксплуатации! Больше сорока лет. Вы думаете, с тех времен им был необходим плутоний для их чертовых боеголовок? Больше сорока лет идет излучение. Больше сорока лет продолжается это убийственное свинство. Все погибают, все: люди, животные, вода, земля… Здесь, напротив, в N-реакторе тоже производили плутоний. В начале года это прекратилось. Не могли обеспечить должную безопасность.

«Лендровер» прыгал по ухабам.

— Дефицит безопасности! — мрачно продолжал Эванс. — Пока реактор работал — дело было дрянь. Кому мешала резервация все эти годы? Да никому! Честные эксплуатационники, не так ли? Те, кому принадлежит резервация, те, кто зарабатывает себе на жизнь с ее помощью — они и их дети здесь не живут.

Сюзанна, думал Марвин, Сюзанна. Я верил, что этот способ получения энергии безопасен. Вероятность несчастного случая — один за десять тысяч лет, и это самое худшее. Всего один-единственный случай через десять тысяч лет! Два года назад полыхнул Чернобыль. Все сказали: халатность Востока, у нас это невозможно. Совершенно невозможно. И я говорил так же, и я тоже… И что?

— Да, — гнул свою линию мужчина с распухшей щитовидкой, — но что должно было случиться, прежде чем они вывезли его, этот N-реактор? Постоянные протесты граждан. Газеты «Time» и «Newsweek» подняли скандал. Они доказали, что за сорок лет этот чертов реактор выдал больше излучения, чем в Чернобыле. Можете себе представить, мистер Марвин? — Эванс снова кричал. — Целых сорок лет! Больше, чем Чернобыль! Что же это за проклятый Богом, дрянной мир, в котором вы можете совершать любые преступления, если у вас достаточно денег, или вы — большая шишка, или ваши друзья — большие начальники?.. Вы говорили, вы физик, мистер? Я смотрю, кинокамерой вы пользуетесь, как профессионал.

— Когда-то я снимал документальные фильмы, — ответил Марвин, — но я — физик, — добавил он еле слышно.

— Физик-атомщик? Что, такой, как эти? — Эванс кивнул в сторону Ханворда.

— Нет, из органов надзора.

— И в Германии еще ничего не произошло? Никаких аварий? Вам еще не приходилось отключать и вывозить реакторы?

— Было пару раз: небольшие поломки. Но у нас все под контролем благодаря системам безопасности.

Марвину приходилось буквально выдавливать каждое слово. Все это убивает меня, думал он. Сюзанна. Сюзанна. Нет в мире большей боли…

— Не говорите ерунды! — крикнул Эванс. — Нет никакой защиты. Нигде в целом мире. Ни у русских, ни у вас, ни у нас. И у вас жизнь опасна, мистер. И у вас совершаются те же самые преступления. Только вы не знаете.

Далеко, неожиданно далеко отсюда оказался вдруг Марвин в своих мыслях…



— Существует один-единственный способ предотвратить грозящий климатический шок: как можно интенсивнее использовать безопасную для окружающей среды атомную энергию!

Он, Маркус Марвин, говорил это в один из ноябрьских вечеров прошлого года, в загородном доме профессора Герхарда Ганца на балтийском острове Силт. Красивый старый особняк с белыми стенами и выкрашенными в голубой цвет подоконниками и дверями стоял в Кайтуме над мелководьем. Холодный осенний день быстро таял в морском тумане.

Тридцатишестилетний профессор Ганц, руководитель Физического общества Любека, пригласил Марвина на разговор, надеясь развеять атомную эйфорию. Однако надежда таяла с каждой минутой. Физик-атомщик доктор Маркус Марвин, член органа надзора в Тессинском министерстве по вопросам экологии не желал отказываться от своих убеждений. Ганц грустно констатировал: вот еще один из многих, с кем он напрасно говорил, с кем сражался всю свою жизнь. И все-таки он продолжал настаивать:

— Нет! — горячо произнес он. — Нет, нет и нет! Взгляните на проблему глобально, и вам станет ясно, насколько неверен этот путь. В современном мире доля атомной энергии составляет пять процентов. Жалкие, смехотворные пять процентов.

Марвин волновался не меньше.

— Тогда надо строить как можно больше атомных электростанций! — вскричал он.

Ганцу, большому и сильному, сегодня нездоровилось. Его мучила изжога. И раздражал этот мужчина — все говорили о его больших связях, об его уме, осмотрительности, интеллекте, а он не лучше прочих идиотов! Ганц едва не вспылил, но усилием воли взял себя в руки.

— Больше атомных электростанций? — переспросил он. — Сколько, доктор Марвин? Как много? Чтобы достичь существенного результата, необходимо, чтобы на протяжении доброго десятка лет каждый день где-то в мире вводили в эксплуатацию новую атомную станцию, равную той, что в Библисе.

В большой комнате, где они разговаривали, было тепло. Вдоль стен стояли книжные полки, горели поленья в камине. Над камином висела литография: мужчина в ночной рубахе, прислонившись к дереву, вбивал себе в лоб молотком огромный гвоздь. Пауль А.Вебер.





— Даже если не принимать во внимание, что ни один госбюджет в мире и ни один частный инвестор не смогут ежедневно вводить в эксплуатацию по атомной станции, — раздался глубокий женский голос, — где, скажите, пожалуйста, их будут строить?

Это заговорила ассистентка Ганца, доктор Валери Рот, — невысокая изящная шатенка с карими глазами.

— Где, доктор Марвин? Перед ведомством генерального канцлера? На Брамзее? В Оггерсхайме? Послушайте, у нас в институте собраны данные из США и европейских государств, в которых как дважды два доказывается: каждая марка, инвестированная в энергоемкие технологии, помогает снизить образование двуокиси углерода всемеро — по сравнению с такими же инвестициями в атомную энергетику. Если не сократить выбросы двуокиси углерода, через 40–60 лет это может привести к катастрофе. И тогда половине ныне живущих людей предстоит пережить настоящий конец света, понимаете?

— В мире нет ни одной разработки, — подхватил Ганц, — благодаря которой при распространении атомной энергии сокращаются выбросы двуокиси углерода. Более того, при увеличении выработки атомной энергии в 12 раз количество этих выбросов к середине XXI века вырастет примерно на 43 миллиарда тонн — больше чем в два раза.

— Нам грозит климатическая катастрофа, — продолжила Валери Рот, — нам грозит ядерная катастрофа. И нет ничего безответственнее, чем повышать этот риск. Уже сегодня Комиссия по урегулированию ядерных вопросов оценила вероятность разрушения реактора в 2000 году — только для США! — в 45 процентов.

— Тогда почему, — огорченно спросил Марвин, — участники последней конференции по оценке мирового климата также требовали прекратить выбросы двуокиси углерода в промышленных странах при помощи атомной энергетики?

Ганц отхлебнул глоток чая, руки его дрожали. Боль из желудка переместилась выше и усилилась. Со сколькими неверящими ему приходилось говорить — и они соглашались с ним, и обещали никогда впредь не участвовать в разрушении мира. Может быть, и этот мужчина, в конце концов, послушает его? Многие изменили свои взгляды — почему бы этому не произойти и сейчас?

Боль засела в груди. Ганц с трудом заговорил:

— Уже были выступления сторонников атомных станции в Торонто. Однако в их документе четко написано: «Если возникает необходимость привлечения в мирных целях атомной энергии, в первую очередь должна быть абсолютная уверенность в том, что будут исключены все связанные с этим опасности, — а именно: нерешенная проблема распространения ядерного вооружения и нерешенная проблема возможных аварий». Так написано в документе, доктор Марвин, и я участвовал в его разработке. И я говорю вам: вы никогда не можете ждать от атомной энергии решения всех проблем, но в любой момент — страшную катастрофу…



«…В любой момент — страшную катастрофу»… Эти слова вновь прозвучали в ушах Марвина, когда джип Эванса, подпрыгнув на ухабе, вернул его в действительность.

— …такие же преступления есть и у вас. Просто вы не знаете.

— А вы? — в своем разочаровании Марвин стал агрессивным. — Откуда вам это известно? Что вы вообще знаете о Германии? Многие из присутствующих даже понятия не имеют, где она находится.

Эванс озлобленно огрызнулся:

— Что до меня, так я кое-что знаю о вашей стране, мистер Марвин. Я там был.

— Вы были в Германии?

— Я же говорю.

— Когда?

— Двенадцать лет назад. В 76-м. Сначала во Франкфурте, потом в Мюнхене и в Гамбурге. Четыре месяца, мистер Марвин, — Эванс помолчал, потом вновь вернулся к волнующей его теме. — У вас совершаются те же самые преступления, поверьте мне. Наши репортеры в свое время думали, что с их помощью разразится скандал, какого еще не было. И они это устроили. И что? Господа в Вашингтоне были взволнованы несколько дней. Вывезли реактор: вот, пожалуйста, мы делаем все. И люди, живущие не так близко к станции, уже обо всем забыли! Говорю вам, мистер, великие и богатые, это отродье убийц, все они в течение тысячелетий научились вести себя так, что люди быстро все забывают. Какая глупость! — вскричал он и иссохшей рукой ударил себя по лбу. — Мы глупы! Нас по-глупому воспитывают, мы по-глупому живем всю жизнь. Они знают, что делают. Умеют дрессировать нас. Знают нашу жизнь. Знаете, как выглядит наша жизнь, мистер? Жрем, трахаемся, смотрим телевизор. Так же и во Франции, и в России, и в Англии. Помните, как было с большим несчастьем в Виндскале?[1] Правительство молчало двадцать пять лет, прежде чем заговорило об этом открыто.

Эванс кричал в таком запале, что даже остановил машину посреди пастбища. Закашлявшись от волнения, он продолжал:

— Дети, родившиеся в сороковых-пятидесятых годах, как мой племянник Том, только с молоком матери получили больше радиоактивности, чем бедные черви из штата Невада, где проходили ядерные испытания. Чудовищное преступление! А что сделало правительство? И теперешнее, и то, что было до него? Все проклятые Богом правительства, начиная с 1945 года. А ни хрена они не сделали, все вместе. Ничего, ничего, ничего… За сорок лет — абсолютно ничего. Потом, правда, вывезли реактор, и только потому, что один раз — всего один раз! — поднялся слишком сильный скандал в прессе и на телевидении. Это был плохой год для администрации Рейгана. Год, когда ребята с телевидения стали слишком смелыми. Здесь, и в долине реки Саванна в Каролине, и в Роки Флетс недалеко от Денвера в Колорадо. Там было то же самое, что и у нас. И там тоже отключили реакторы. Вам надо съездить туда, мистер. Непременно надо.

Марвин дважды пытался его перебить, наконец, это удалось:

— Я уже был там, мистер Эванс. И на Саванне, и в Роки Флетс.

— И все видели?

— Да. Все видел.

— И знаете, как себя ведут политики?

— Да, мистер Эванс.

— Они наложили в штаны! — закричал фермер. — Они воют и причитают: если мы отключим еще несколько реакторов, то больше не сможем создавать ядерное оружие, чтобы защититься от русских. А знаете, что до сих пор во всех Соединенных Штатах нет ни одного могильника для ядерных отходов? Ни одного, в бога душу, могильника! А в Германии-то хоть один есть?

— Нет, — тихо ответил Марвин.

— Что? Говорите громче, дружище, я плохо слышу. Один? Хотя бы один?

— Нет, — заорал Марвин, теряя самообладание. — У нас — нет! Ни од-но-го!

— С чем вас и поздравляю, мистер Марвин. И все — под абсолютным контролем благодаря системам безопасности.

Эванс повернул руль и вывел машину на дорогу.

И опять их путь лежал мимо больных животных — с изуродованными частями тела, без копыт. Попадались и здоровые — или они только выглядели здоровыми? Маркус, ощущая озноб во всем теле, думал: выглядят здоровыми, но на самом деле смертельно больны. Боже правый! И я в этом участвую. Уже много лет. И считаю профессора Ганца и Сюзанну бессовестными подстрекателями…

— Условия безопасности, — повторил Эванс. — Они самые строгие, говорите вы. И ни одного могильника. Почему ваши системы должны быть лучше наших, мистер? Почему? Ведь у нас они вообще были первыми. У наших людей больше опыта. Посмотрите, что за прекрасную безопасность вы нам дали с таким большим опытом. Оглянитесь вокруг!

— Я это и делаю, — ответил Марвин.

— Что вы делаете, мистер?

— Оглядываюсь вокруг, мистер Эванс. Вот уже несколько недель. По всей стране. Снимаю. Беседую с людьми, — такими же, как вы. С врачами, военными, политиками. С ответственными за здоровье нации. По ночам печатаю отчет.

— Для ваших властей?

— Да, — дрожа от ярости, проговорил Марвин. — Для моих властей.

— Они будут рады, мистер Марвин.

— Они и должны радоваться, мистер Эванс.

— Знаете, что они сделают, мистер Марвин? Они вас застрелят.

— Знаю, мистер Эванс.

— Вам надо подумать о том, чтобы больше не служить ассенизатором в вашей прекрасной Германии. Это вы сделаете, мистер Марвин.

— Да, мистер Эванс. Есть еще и другие, их много. Они тоже будут говорить, тоже напишут отчеты. Всех сразу убить невозможно, мистер Эванс. Невозможно сжечь сразу все отчеты. Нельзя сразу всем нам заткнуть глотку.

— Нет? Нельзя? — Эванс криво ухмыльнулся. — Посмотрите на нашу страну, мистер. Можно уничтожить всех. Можно сжечь все наши отчеты. Это уже было, и есть, и будет всегда. Долгое время я спрашивал себя: какой в этом смысл: мы создаем атомное оружие, чтобы защититься от русских, — и при этом сами себя травим? Похоже, что никакого смысла, верно?

— Да.

— Похоже на то. Но до меня дошло: в этом есть смысл! Чертовски хороший барыш. Барыш! Навар! Навар для тех, кто этим занимается. Ведь на этом можно заработать миллиарды! Это ли не смысл, верно? Это ли не чертовски хороший смысл, мистер Марвин?

Его вопрос остался без ответа.

Мысли Марвина были далеко-далеко… Дом на береговой полосе. Туман. Холод на улице. Огонь в камине. Разговор с профессором Ганцем и доктором Рот. Литография мужчины, вбивающего гвоздь себе в лоб. Маркус Марвин снова вернулся в ноябрьский вечер 1987 года.



— Атомная энергия смертельно опасна, — сказал Ганц. Он на мгновение крепко прижал ладонь к груди — боль стала невыносимой. Дальше, сказал он себе, дальше! — Вы упомянули конференцию в Торонто, доктор Марвин. Вы знакомы с заключительным документом и его первым предложением, не так ли?

Он процитировал:

— Человечество проводит с атмосферой эксперимент, который можно сравнить с атомной войной…

— Послушайте, профессор, — нетерпеливо начал Марвин, но Ганц прервал его:

— Дайте мне закончить.

«Мне становится трудно дышать, — подумал он. — Что это? Что со мной происходит?»

— Человечество, — продолжал он, — при помощи им самим созданных и давно вышедших из-под контроля газов и газообразных отходов фактически превратило атмосферу в химико-климатологическую бомбу.

— Ну, я считаю это преувеличением…

— Никоим образом, доктор Марвин. Напротив, это преуменьшение. Так как замедленное действие «взрывателя» бомбы составляет всего-навсего несколько десятилетий. Мы, защитники окружающей среды, с тревогой ждали момента, когда это начнется… С неутешительной достоверностью можно сказать: в последующие 30–40 лет миру грозит глобальное повышение температуры в среднем на 1,5–1,6 градуса. Не качайте головой! Если в самое ближайшее время не будут предприняты срочные меры то уже в первой половине грядущего столетия — а до его начала осталось всего 12 лет! — температуры в тропических широтах повысятся на два градуса, в средних — от двух до пяти градусов, а в полярных широтах — на восемь-десять градусов! И вы знаете это.

На улице Уве-Джонс-Лорнсен-Вэй, несмотря на холод и туман, играли дети. Звонкие голоса проникали в комнату:



Сурок умеет танцевать —
Один, два, три, четыре, пять.
Наш маленький сурок!



Герхард Ганц почувствовал, что его бросило в пот. Капельки пота покатились от корней волос по лбу и шее. Он быстро вытер лицо носовым платком. «Даже если тебе будет намного хуже, ты должен говорить. Тысячи раз ты говорил напрасно. Может быть, это как раз единственный случай из тысячи, когда твои речи не тщетны. Ради одного этого случая ты жил».

— Причины повышения температуры идентифицированы, — сказал он. — Прежде всего, это высвобождение двуокиси углерода при сжигании таких ископаемых, как уголь, нефть и газ.

— И все — только ради того, чтобы как-то восполнить неоправданно высокое потребление энергии, — добавила Валери Рот.

— Но не только, — продолжал Ганц. — Кроме того, в атмосфере увеличивается концентрация фторхлористого водорода. Это те самые вещества, которые ежесекундно выпускаются из миллионов холодильников, миллионов газовых баллончиков, автомобильных радиаторов, кондиционеров.

— Зачем вы мне об этом говорите? Что я-то могу сделать?

Марвин уже злился, что согласился прийти к Ганцу. Фанатики, чертовы гринписовцы!

— Сейчас объясню, зачем мы вам это говорим, — успокаивающе произнес профессор. «Валери слишком серьезно смотрит на меня, — подумал он. — Я очень жалко выгляжу? Действительно, мне очень худо. Боль пошла в левую руку. Ну и что? Продолжай! Я должен сказать этому парню все. Он — один из немногих, у кого хватает ума. Я должен перетащить его на нашу сторону. Ему нельзя оставаться с теми, кто разрушает мир. Он не имеет права делать это. Я чувствую, — нет, я знаю, он перейдет на нашу сторону».

— Парниковый эффект усиливается еще и из-за стремительной и абсолютно бессовестной вырубки влажных тропических лесов — тут вы не можете мне возразить.

— Я действительно не понимаю, зачем вы все это мне говорите, — снова прервал его Марвин. — Что я могу сделать?

— Сейчас объясним, — сказала Валери Рот. — Вы знаете, что при сжигании ископаемых в атмосфере образуется почти 21 миллиард тонн углекислого газа. Вырубка лесов увеличивает это количество на 20 процентов. Пожары, фторхлористый водород, метан из трех миллиардов желудков крупного рогатого скота, — все это вместе взятое играет роль стеклянной крыши над Землей. Тепловой обмен Земли нарушен, поскольку блокировано тепловое излучение в космос.

Марвину все это порядком надоело.

— Вы решили прочитать мне дополнительные лекции по естествознанию, доктор?

— Конечно, нет, — ответила Валери.

— Что же тогда?

— Мы хотим, чтобы вы присоединились к нашему движению, — ответил профессор Ганц, чувствуя, как боль из левого предплечья перетекает в кисть, в пальцы. — Чтобы вы сотрудничали с нами. Чтобы вместе с нами попытались воспрепятствовать самому плохому.

«Это уже отвратительно», — подумал Марвин.



…Это уже отвратительно, подумал я тогда, вспоминал Марвин, сидя в «лендровере» рядом с фермером Эвансом. И что? И что? Теперь я оказался в первом круге ада. О, проклятие! Проклятие! Проклятие!

Они выбрались на дорогу и поехали в направлении маленького городка Меса. Спустя некоторое время Марвин возмущенно и гневно заговорил о себе, о том, как он вел себя всего несколько месяцев назад:

— Я уже был здесь, мистер Эванс. Не именно здесь, на это не хватило времени. Но в Рихланде я был. И разговаривал со многими.

— И что?

— Мне сказали, что в районе Три Сити проживают около 150 тысяч человек, как в непосредственной близости от атомной станции, так и чуть дальше. Все были убеждены, что надо делать что-то хорошее и нужное. Никто не сомневался. Но смотрите: все знают, что в Рихланде перед супермаркетом стоит огромный щит, на котором написано: «Атомная еда». И самый большой кегельбан называется «Атомные линии». А какая эмблема на футболках команды высшей школы? На их футболках атомный гриб, мистер Эванс. И они называют себя «рихландскими бомбардирами». Вот они, ваши обыватели, не так ли? Ваши маленькие люди, которые абсолютно беспомощны?

— Идиоты! Идиоты, скажу я вам. Глупеют все больше и больше.

— Дайте мне договорить, мистер Эванс. В Рихланде есть большая химчистка — «Атомная химчистка». Вы видели ее рекламу на плакатах и щитах? Я видел. И даже сфотографировал ее. Реклама такая: «С помощью детонации мы выбьем грязь из вашего белья — самой горячей водой города!»

— Проклятие! Говорю: идиоты, — Эванс прибавил газу. Руки его крепко держали руль. Им не встретилось ни одной машины, ни одного человека. — Идиоты, мистер Марвин. Только так может существовать этот безотрадный мир. Идиоты! Возьмите Джоя Вебба. Возглавляет Общество гражданской инициативы. Оно называется «Семья Ханворд». Вам надо познакомиться с этим идиотом, пойти к нему и поговорить с этим парнем. У него на столе лежит раскрытая Библия, и прежде чем вы что-то скажете ему, он кое-что скажет вам.

— И что именно?

— А вот что: производство плутония никому не вредит. Он необходим всем, — скажет этот придурок. Он скажет, что в настоящее время против Ханворда развернута злобная кампания. И если вы спросите, кто ее проводит, он ответит: ее проводит сенатор Брок Адамс, так называемые экологические группировки, телевидение и газеты, которые хотят погубить нас. Вот что скажет вам в лицо придурок-убийца. Этот Джой Вебб — единственный, кто утверждает, что в Ханворде не было ни одной аварии. Он скажет: нет ни одного доказательства, что йод-131 вызывает раковые заболевания. И вывоз N-реактора — трагедия, говорит этот сукин сын.

Они въехали в Месу, на улицу Майн. Автозаправки, кинотеатры, банки, магазины, несколько высоких зданий. Дорожное движение слабое.

Люди, думал Марвин. Люди, живущие здесь. Все выглядят подавленными. Очень озабочены. Никто не смеется. Даже дети серьезны. Лишь немногие из них играют, но и играя, они невеселы. Многие просто собираются в кружки, стоят или сидят. Как скотина на пастбище. Все очень печально, Марвин, какая великая печаль!

— Так, как этот Джой, думают очень многие, — закашлявшись, сказал Рэй. — Даже и сейчас. Не здесь, конечно. Но в Рихланде, Кенневике, Паско. Они, конечно, правы, и с атомной едой, и с атомной химчисткой, и со всем прочим, мистер Марвин. Луженая глотка и пустота в голове. Эти парни настолько глупы, что не понимают: закрой фабрику смерти, и больше не умрет ни один человек. Но здесь, в Месе, — здесь совсем другое дело, мистер. Здесь животный страх с тех пор, как вывезли N-реактор. Все больше и больше семей уезжают. Здесь полно пустых домов и квартир.

Он снова засмеялся — смех звучал безнадежно.

— И еще один страх мучает людей, живущих здесь.

— Какой страх?

— Страх потерять работу в атомной промышленности. Этого боятся и в Рихланде, и в Кенневике, и в Паско. Во всем районе Три-Сити. Страх, страх, страх, страх. Страх перед жизнью. Страх перед смертью.

Он остановил «лендровер» на обочине, напевая надтреснутым голосом старую песенку: «Я устал от жизни, и я боюсь смерти, но река старого человека продолжает катиться по миру…»

— Пойдемте, мистер Марвин, — сказал Эванс, выходя из «лендровера», — и направился в кафе «Воспоминания о звездной пыли».

Аптека-закусочная, как в сотнях американских фильмов: длинная стойка, за которой на высоких табуретах сидят посетители. Разноцветные ниши с цветными стульями и столами из пластика. Рядом — лоток с безделушками, аптечный киоск и мини-магазинчик. Здесь можно купить куклу или игрушечный автомат, пачку презервативов с запахом ежевики или апельсина, удилища, записную книжку, семена герани или электрическую дрель.

За стойкой сидели служащие местных фирм, рабочие с ближайшей стройки и три девушки из высшей школы, которые шутили и дурачились, — все остальные были серьезны и разговаривали приглушенными голосами. И у большинства, отметил Марвин, вспухшие щитовидные железы.

К входу, навстречу им спешил племянник Рэя Эванса, Том. Они поздоровались, и Марвин подумал, что Том был единственным… да, единственным человеком, который, мягко говоря, выделялся на общем фоне. Скорченный и неуклюжий Том, которому принадлежало кафе, попросил тишины. Стало тихо, когда он представил «джентльмена из Германии, которого командировали сюда посмотреть, как мы живем». Он работает в сфере атомной энергетики, объяснил Том, и должен сделать репортаж для своего начальства, а может быть, и для американских властей обо всем, что здесь происходит, и тогда жизнь здесь когда-нибудь изменится к лучшему. А может быть, кто-то не желает, чтобы мистер Марвин фотографировал?

Таких не оказалось. Люди одобрительно кивали иностранцу, несколько человек засмеялись коротко и дружелюбно, и красотка за стойкой, которой молодые люди говорили, что она похожа на Мерилин Монро, быстро подкрасила губы.

— Что будете пить? — спросил Том.

— Наверное, колу.

— Корабелла, три колы.

Пока «Мерилин» за стойкой наливала бокалы, люди тихо переговаривались. И Марвин вновь ощутил большую печаль, ту робкую боязнь плохой жизни, ту безрадостную безнадежность, которая словно покрывала всех грязным налетом. И даже маленькая собачка на древнем плетеном стуле под огромным плакатом, призывающим не давать СПИДу ни единого шанса, озабоченно смотрела на Марвина тусклыми глазками-пуговицами. Ее спутанная шерсть во многих местах вылезла совсем, так, что была видна голая кожа. Крохотная собачка на фоне огромного расстояния между плетеным стулом и дверью в клозет.

С одной стороны у двери стоял музыкальный автомат, с другой симметрично ему висела большая доска. К ней похромал Том, за ним пошли Марвин и Рэй, на ходу посоветовавший непременно сфотографировать увиденное. Странно дребезжащим голосом племянник сообщил, что он сам написал эту доску, и все до последнего слова на ней — чистая правда.

Красными буквами на самом верху было выведено:


СЕМЬИ, ЖИВУЩИЕ В МИЛЕ ОТ СМЕРТИ.


Внизу значились двадцать девять фамилий.

— Сфотографируйте это, мистер Марвин! — сказал Том. — Сделайте несколько снимков. Снимите их все.

В большом зале стало тихо. Марвин фотографировал, и все смотрели на него. Джентльмен из Германии действительно интересовался этой историей. Кто знает, может, он — большая шишка, и здесь и вправду что-то изменится? Это проклятое желание, которое все никак не оставляет тебя…

Марвин фотографировал.

Ливзеи — мать и дочь. Рак щитовидной железы.

Хэммонды — Мэри и Боб. Рак грудной железы, рак легких.

Форресты. Сын — хлористая угревая сыпь, мать — рак грудной железы.

Ли — Майк и Хелен. Рак. Обоих уже нет.

Холмы. Мать — саркома.

И так дальше, до конца, все двадцать девять имен. Последним значилось: Том Эванс.

Том объяснил:

— Я родился здесь 25 марта 1947 года. Со скрюченными ногами и пальцами, — он протянул руку. — А пальцы и ногти ног срослись. Пришлось сделать много операций, теперь ношу специальную обувь. Импотент. Жена сбежала от меня после первой брачной ночи. Здесь все это знают. Я могу говорить спокойно. То же, что и у меня, здесь у многих. Кафе, конечно, золотая жила. Но мне плевать на это! Меня от всего тошнит. Я хочу только одного!

— Брось, Том, перестань, — сказал один посетитель.

— Не перестану.

— Дружище, это уже невозможно слушать, — подхватил второй.

— Пошел вон, если не хочет слушать это, Фред.

— Ты действительно свихнешься от этого, Том, — сказала женщина. Марвин почему-то подумал, что она, наверное, владелица маленького хозяйственного магазина по соседству. — Нам-то все равно, мы тебя знаем. Но люди…

— Что? Что — люди?

— Люди поговаривают, что ты склочник и жалобщик. И это еще самое безобидное, что можно услышать. Говорят еще, что ты сумасшедший, что радиация повлияла на твой рассудок. Они не хотят тебя слушать. Кончай это, Том. Да еще перед джентльменом из Германии…

— Вот именно — перед джентльменом из Германии, — упрямо ответил Том. — Именно он должен все услышать и сфотографировать меня. Давайте, щелкайте, сэр. А люди пусть заткнутся.

— Чего вы добиваетесь? — спросил Марвин.