Сара Пинборо

Дом смерти

Информация о переводе:

Оригинальное название: Sarah Pinborough / The Death House

Перевод: Euphony

Редактирование: RuSa

Русификация обложки: Solitary-angel

Книга переведена специально для сайта: WorldSelena:

***


Посвящается Иоганнесу,
моему собутыльнику и товарищу по преступлениям.
От меня — с любовью.





Сегодня ты живёшь — сегодняшним живи.
Омар Хайям[1]


Глава 1

— Говорят, кровь прямо из глаз брызжет. В смысле сначала они из орбит вылезают, а потом уже и кровь идет.

— Кто говорит?

— Люди. Слышал где-то.

— Все ты выдумываешь.

— А вот и нет, — не унимается Уилл. — С чего мне такое выдумывать? Говорю же, где-то слышал. Вроде как сначала слетаешь с катушек, а потом из глаз кровь идет. Может, и вообще по всей коже хлещет.

— Бред собачий.

— Заткнитесь уже и ложитесь спать. — Я переворачиваюсь на другой бок. Снаружи царапается колючее одеяло, а на душе кошки скребут от супербогатого воображения Уилла.

Дышу прямо в грубую шерсть. Вдохи и выдохи кажутся горячими. Я раздражен, и это меня еще больше бесит. В последнее время завожусь с пол-оборота. Злость загорается от малейшей искры и подпитывается сгустком из черного солнца, который потихоньку растет у меня в животе.

Двое пацанов сразу затихают. Я старше всех. Я вожак, босс, большая шишка. По крайней мере в четвертой спальне. Здесь мое слово закон.

Вытаскиваю накрахмаленную до хруста простыню из-под одеяла повыше, чтобы прикрыть жесткий край. В спальне не холодно, скорее зябко. Так бывает в домах, которым сотни лет. Продрогшее время пропитывает кирпичи и цементный раствор, а по углам гуляет призрачный печальный ветер отголосками того, что когда-то было, и чего теперь уже нет. Наверное, мы как раз вписываемся в этот дом. От таких мыслей сгусток в животе сжимается. Меня передергивает. Подтягиваю колени к подбородку и чувствую, как ноет мочевой пузырь. Класс.

— Не могу уснуть, — жалуется Уилл и зевает. — Напрягает меня это все.

В темноте я вижу, как он сидит по-турецки на кровати и перебирает пальцами металлические прутья в изножье. В нашей спальне он самый младший, да еще и мелкий для своего возраста. Ведет себя тоже как ребенок.

Из другого конца комнаты от кровати напротив Уилла раздается непрерывный шепот. И в нашем гнезде не обошлось без кукукнутого. Эшли молится на коленях. Каждый божий вечер, как только выключается свет.

— Сомневаюсь, что Бог тебя слышит, — бормочу я. — Иначе ты бы тут не оказался.

— Бог всегда все слышит, — надменный голос спицей взрезает холодный воздух. — Он повсюду.

Мочевой опять дает о себе знать, и я решаю больше не терпеть. Вылезаю из-под одеяла. Половицы жутко холодные. Хрен его знает, как Эшли стоит на коленях. Но тапки не обуваю. Я же не какой-нибудь там дедуля.

— Тогда от твоих молитв никакого толку, — весомо замечает Луис. Его кровать ближе всего к двери. Он пялится в потолок. Волосы торчат во все стороны. Даже лежа он умудряется жестикулировать. — Раз уж твой Бог повсюду, то получается, он есть и внутри тебя. А значит, ты вполне можешь хоть всю ночь напролет разговаривать с ним без слов в тишине собственного разума, и он все равно тебя услышит. Впрочем, нет никаких научных доказательств существования каких бы то ни было богов, как нет и оснований полагать, что мы нечто большее, чем простое скопление клеток и воды. Поэтому твой Бог — всего лишь плод чьего-то воображения. Следовательно, ты зря тратишь время.

Шепот становится громче.

— Может, он дрочит под кроватью, а бормочет, чтобы шум заглушить, — говорю я уже у двери. — Хлюп-хлюп-хлюп! — и демонстрирую догадку жестами.

Луис фыркает и смеется.

Уилл тихо хихикает.

Раздражение крепчает. Мне нравятся Уилл и Луис. И хотелось бы, чтобы они меня бесили, но так уж вышло. Перед тем как закрыть дверь, я оглядываюсь. В большой комнате эти двое кажутся совсем маленькими. Нас в спальне четверо, а кроватей по шесть штук у каждой стены. Многовато. Как будто все разъехались по домам, а про нас забыли. Дверь с щелчком закрывается, и я иду по коридору. До ванной путь не близкий. Мне есть чего бояться, но тени и пустота усталого особняка в список не входят. Однако я тороплюсь. Последнего обхода еще не было.

Бегу вниз по широкой деревянной лестнице, хватаясь за перила, как будто я на большом корабле, который с трудом разрезает темные воды ночного океана. В доме тихо, слышны только тихие скрипы и стоны старого здания. Набегу думаю о тех, кто спит в спальнях внутри промозглых стен, о медсестрах и учителях в специально отведенных для них комнатах, а потом волей-неволей представляю себе верхний этаж, куда можно подняться только на лифте и куда по ночам, пока все спят, забирают больных детей, которые исчезают там навсегда. Больных проглатывает лифт и везет в лазарет. О лазарете мы больше не разговариваем. Никто не уходит из дома. Никто не возвращается из лазарета. Все мы это знаем. А еще знаем, что всех нас ждет поездка наверх. Однажды и я вот так исчезну посреди ночи.

Справляю малую нужду, не закрывая дверь и не включая свет. Облегчиться так приятно, что плевать на звук бьющей по керамике струи. Я даже не краснею. Все еще помню мамино правило: «По ночам стесняться нечего». Зато руки не мою и широко зеваю в зеркало. Это правило успело измениться. Микробы — наименьшая из наших проблем. Честно говоря, не помню, чтобы и раньше особенно парился по этому поводу.

«Говорят, кровь прямо из глаз брызжет».

Наклоняюсь к зеркалу и вглядываюсь в свои глаза. Как обычно, они ярко-голубые, правда, в темноте кажутся чуть-чуть посеревшими. Оттягиваю нижнее веко. Даже сейчас можно рассмотреть тоненькие сосуды, бегущие куда-то внутрь. Крови нет. Скорее всего это действительно чушь. Дурацкое воображение Уилла опять насочиняло всякого дерьма. Со мной все в порядке. Со всеми нами. По крайней мере пока.

— Ты должен быть в постели.

Голос тихий, но я все равно подскакиваю от неожиданности. В коридоре у окна стоит Хозяйка. В лунном свете, льющемся сквозь стекло, белая униформа невозможно яркая, но пустое лицо не разглядеть.

— Разве ты не устал?

— Мне нужно было в туалет.

— Мой руки и возвращайся в постель.

Я мигом споласкиваю руки в холодной воде, как можно быстрее пробегаю мимо Хозяйки и мчусь наверх по лестнице через ступеньку. Со дня моего приезда это была самая длинная речь, которую Хозяйка толкнула в мой адрес. Я не хочу, чтобы она со мной разговаривала. Вообще не хочу, чтобы она меня замечала. Хотя все равно ничего не изменится.

— Хозяйка на подходе, — шепчу я, вернувшись в спальню.

— Они уже спят, — говорит Луис, с трудом проговаривая слова. Неудивительно. Самое время. — Не понимаю, зачем нам перед сном дают витамины. И зачем нам вообще их дают.

Под колючим одеялом и жесткой простыней я выдавливаю полуулыбку в ответ на его слова. Луис закончил школу в двенадцать. В черт знает какую рань поступил в университет, где и учился, пока не попал сюда. Ей-богу, он гений, но, как и все остальные, не видит очевидного. Указывать на ошибку я не собираюсь. Никакие это не витамины, а снотворное. Хозяйке и медсестрам нравится, чтобы по ночам в доме было тихо.

Еще минут десять я напряженно жду, а потом слышу, как поворачивается дверная ручка. Тихо шурша подошвами, Хозяйка проверяет каждого из нас. Это последний на сегодня обход. Только когда она уходит, я открываю глаза и начинаю спокойно дышать.



Все случилось в пятницу. Было жарко. Жарче, чем обычно. Он не спеша возвращался домой из школы. В магазинчике на углу купил кока-колу, но холодильник не работал, поэтому кола была теплой и липкой. Он все равно ее выпил, громко отрыгнул и пнул пустую банку. В мыслях медленно и лениво повторялись события сегодняшнего дня. Мистер Сетл весь урок нудно гундосил о нестабильности мирового климата. Заскучавшие ученики плавились от жары и дремали прямо за партами. А еще на задворках сознания зудел ненаписанный реферат по истории. И эта стычка с Билли… Рано или поздно ему это аукнется. Он вообще не понимал, зачем ввязался в ссору. Правда, на него тогда смотрела Джули Маккендрик. И вообще, было ощущение, что она уже несколько дней к нему приглядывается, только сам он боялся в это поверить. Но завтра вечером будет вечеринка. А значит, завтра вечером все может измениться.

О Джули Маккендрик он думал постоянно. Работать было жарко, ходить в школу тоже. Но жара ни капельки не мешала думать о Джули и о том, что она может питать к нему взаимную симпатию. Он так глубоко погрузился в собственный мир, что не заметил, как тихо на улице. Не заметил, что нет детей, что они не сидят на тротуарах и не носятся на велосипедах по округе. Билли с рефератом испарились. Осталась только Джули. Интересно, то, что он к ней испытывает, и правда любовь? Или она просто самая симпатичная девушка в школе? А вдруг повезет, и он ее поцелует? Или даже засунет руки в лифчик… От одной только мысли об этом во рту пересохло, а сердце бросилось вскачь. Что он почувствует? Даст ли завтрашняя вечеринка ответы на все эти вопросы? Даже заметив у дома фургон, на том самом месте, где, возвращаясь с работы, парковался отец, он не сумел сложить два и два. Пока не услышал, как плачет мама. Но было уже поздно. И слишком жарко, чтобы бросаться наутек.

Глава 2

— Ставлю на близнецов, — Луис косится на меня. — Все еще принимаешь ставки, Тоби?

Мы завтракаем. По звонку все спустились вниз в обшитое деревянными панелями помещение. Наверное, когда-то это была огромная гостиная, а теперь — наша столовая. В резном каменном камине я ни разу не видел огня. О том, что здесь кто-то жил, свидетельствуют видавшее виды бордовое бархатное кресло у стены и яркие пятна на выцветшей желтой краске, где когда-то, видимо, висели картины. На мгновение сквозь плотные облака пробивается солнечный свет и льется в столовую через большие окна. В ярких лучах танцуют пылинки. Ощущать тепло на лице приятно. Я пью чай, в который раз задаваясь вопросом, не подсыпают ли нам что-нибудь в утренние напитки. Слышал, мужикам в тюрьмах дают какие-то лекарства, чтобы отбить охоту драться и трахаться.

Луис ест сэндвич с яйцом. Тост недожаренный, яйцо тоже. Слишком жидкое. Белок с желтком капают Луису на футболку, но ему, похоже, до лампочки. Мы сидим за своим столом, который стал нашим с самого приезда. Новыми привычками обзаводишься быстро. Всего столов шестнадцать, но заняты только восемь, по числу занятых спален. С парнями из других комнат мы теперь общаемся мало, хотя нас осталось всего двадцать пять. Девочки, Гарриет и Элеонора, сидят у дальней стены. Не знаю, сколько им лет. Элеонора еще маленькая. Гарриет постарше, но посмотреть там не на что. Невзрачная, помешанная на книгах. Губы вечно надутые, будто она постоянно чем-то недовольна. Обе держатся особняком. Чаще всего я о них вообще забываю.

— Ага, — отвечаю я Луису. — На которого ставишь?

— Я их не различаю. На того, который старается не шмыгать носом. Это Эллори или Джо? Короче говоря, он уже несколько дней пытается скрыть, что заболел.

Близнецы живут в седьмой спальне, а в седьмой, как и в нашей, пока что все на месте. Между нами возникло негласное соревнование — какая из спален дольше других продержится без потерь. Лично я слежу только за седьмой. Смотрю на стол напротив нашего и понимаю, что Луис прав. Один из двух абсолютно одинаковых долговязых прыщавых пацанов украдкой вытирает нос тыльной стороной ладони. Платка у него нет, на салфетки, которых полно на каждом столе, он не обращает внимания. Я присматриваюсь. Трудно сказать наверняка. Симптомы могут быть какие угодно.

— Принимается. Две смены на посуде?

— Идет, — улыбается Луис. — И удваиваю. Сразу за первым крышка и второму.

— Чего вдруг? — Уилл возвращается за стол со второй миской овсянки. Может, он и мелкий, но ест больше, чем любой из моих знакомых. — Потому что они друг друга знают?

— Нет. Это наука. Они идентичны. Если симптомы появятся у одного, то в скором времени появятся и у второго. Чистая генетика, в конце концов.

— А-а, ну да, — сразу соглашается Уилл.

— Кстати, я тут кое о чем вспомнил. — Луис встает из-за стола. Яйцо все еще капает с подбородка.

Не успеваю я сообразить, что происходит, как он уже у стола седьмой спальни и во все зубы улыбается Джейку.

— Твою мать, — бормочу я себе под нос.

— Джейк, — начинает Луис, — не мог бы ты мне немного помочь? Я тут провожу кое-какое исследование. Выясняю, откуда мы приехали, и сколько приблизительно времени заняла у каждого из нас дорога сюда. Поначалу это было для того, чтобы узнать, где конкретно мы находимся. Однако поскольку этот момент уже вроде как прояснился, то я…

— Вот блин, добром это не кончится, — говорит Уилл, глядя на Луиса поверх очков.

Я мысленно матерюсь. На кой только Луису сдался этот его сбор информации? Все, кто живет в доме, приехали из разных частей страны. Это нам точно известно. Так зачем Луису знать подробности? Откуда взялась эта тяга к предельной точности во всем? В последнюю неделю он просто одержим идеей сравнить данные всех «узников», как он нас называет. И идея эта заранее обречена на провал. Во-первых, он упускает тот факт, что люди лгут. Я соврал. Уверен, все остальные тоже. Никому не хочется делиться историями из прежней жизни, а тем более с кем-то из другой спальни. Нервозное дружелюбие, царившее между нами поначалу, давно прошло. Спальни стали отдельными стаями, и все стараются держаться своих.

— Тебе какое, на хрен, дело? — Джейк медленно встает из-за стола. Говорит он тихо и спокойно — у буфета с едой стоят медсестры. Но от ощутимой угрозы сгущается воздух.

Вилки и ложки отложены. Как по команде, поворачиваются головы.

— Я подумал, было бы любопытно уз… — Луис, гений, ходячий мозг, даже не догадывается о том, какое напряжение охватило всех присутствующих.

— Отвалил бы ты к чертовой матери.

Джейк моего возраста, но оброс легендами в первый же день. Причем такими, которые передаются исподтишка по углам и шепотом. Сидел в исправительной колонии. Угонял машины. В большинство сказочек о том, у кого какая была жизнь прежде, я не верю, но Джейк — совсем другое дело. Когда мы сюда попали, у него были сбиты костяшки, а на затылке выбрит символ банды. Если присмотреться, то и сейчас в отросших волосах можно заметить его очертания. Связываться с Джейком у меня нет ни малейшего желания. Это вам не Билли из выпускного класса.

— Джейк ему зазвездить, что ли, собирается? — Уилл смотрит на меня, но что еще хуже — смотрит и Эшли.

Если хочу сохранить какое-никакое уважение, которое они ко мне питают, выбора нет.

— Я с ним поговорю.

Если в чае и есть какой-то препарат, никакого эффекта я пока не ощущаю. Зато, когда подхожу к столу седьмой спальни, нервы звенят. Не из-за того, что сейчас произойдет. Как правило, медсестры ни во что не вмешиваются, но вряд ли будут спокойно смотреть на драку. А из-за того, что может случиться потом. Билли меня так и не отметелил. Может быть, теперь отметелит Джейк.

— Извини, Джейк, — говорю я как можно беспристрастнее. — Луис это без задней мысли. — Смотрю на пацана с взъерошенными патлами, который стоит между нами. — Иди и вытри с рожи яйцо. А то выглядишь, как долбодятел.

— Который только что отсосал, — добавляет Джейк. Его соседи по столу ржут и смотрят на него, как будто он бог.

Я выдавливаю улыбку:

— Наверное.

Самое хреновое — смотрю на Луиса и понимаю, что Джейк прав. На подбородке Луиса висит «сопля» недожаренного белка.

Луис обиженно сутулится и вытирает ладонью рот:

— Это яйцо.

— Заткнись и сядь за стол, — рычу я.

Потрясенный моим тоном, Луис, повесив голову, шаркает к Уиллу и Эшли и наконец-то замечает, что все взгляды устремлены к нему. Я смотрю на Джейка. Не знаю, что еще сказать.

— В общем, как я и сказал, извини. — Отворачиваюсь и ухожу.

— Хреновы недоразвитые малолетки, — ворчит мне в спину Джейк.

Ошибаешься, Джейк. Не недоразвитые, а дефективные. Все мы тут дефективные.

Впрочем, вслух я этого не говорю. Сажусь за стол и допиваю чай, надеясь, что инцидент исчерпан. Мы молча смотрим, как седьмая спальня собирает со стола пустые тарелки. Самый младший — Дэниел, пухлый пацан лет одиннадцати — счищает объедки с тарелки Джейка и торопливо пристраивается вместе с остальными за спиной своего лидера. Проходя мимо нас, все они насмешливо ухмыляются. Как будто не только Джейк, но и любой из них может мне накостылять. Я ни на кого не обращаю внимания.

Только когда седьмая спальня уходит из столовой, Луис поднимает голову и затравленно мне говорит:

— Необязательно было с ним соглашаться.

— Обязательно, — вставляет пять копеек Эшли, пережевывая кусок тщательно намазанного маслом тоста. — По-твоему, раз ты умный, то все знаешь? Ничего подобного. Иногда ты ведешь себя, как самый обыкновенный дурак. — Его голос звучит надменно и насмешливо. Наверняка Эшли все еще бесится из-за того, как Луис прошелся вчера по его молитвам.

— Давайте просто об этом забудем. — Мне хочется, чтобы завтрак уже закончился. Жаль, что мы с Джейком не друзья. Он мне вовсе не нравится, но мы хотя бы одного возраста. Если бы мы дружили, я бы, наверное, не чувствовал себя постоянно чьей-то нянькой.

— Может, нам сегодня письма принесут, — меняет тему Уилл. — Родителям ведь разрешено нам писать. А раз так, то наверняка они уже послали нам письма. Мы же тут уже несколько недель. Может, им даже приехать разрешат.

— Ты еще хочешь научиться играть в шахматы? — спрашивает его Луис. — Если что, могу научить.

Мигом позабыв о письмах, Уилл улыбается. Может, я и босс в спальне, но Уилл буквально очарован нашим гением. Между их разумами целая пропасть, но, похоже, Уилл Луису тоже нравится. Иногда я пытаюсь представить, какой была прежняя жизнь Луиса. Гениальный мальчишка, галопом промчавшийся по школьной программе, всегда был младше своих одноклассников. Вряд ли он успел обзавестись настоящими друзьями. И наверняка все считали его фриком. Подозреваю, что о шахматах он упомянул, только чтобы отвлечь Уилла. Никаких писем не будет. И уж тем более никто не приедет. Это было ясно по маминому лицу, когда она снова и снова выкрикивала мое имя, пока меня заталкивали в фургон. Никому не дано знать заранее, когда это произойдет. Может быть, так даже лучше.

Хотя бы для наших родных.

Глава 3

После завтрака у нас уроки. Занимаемся группами по спальням. Сидим в комнатах, которых здесь полно. Наверное, когда-то это были гостиные, столовые или еще что. Кто знает, как жили прежние хозяева этого старого дома? Теперь это наши классы. В некоторых спальнях живет буквально по паре человек, но заведенный порядок никто не нарушает — нас никогда не объединяют.

Учитывая разницу в возрасте, в основном мы работаем с учебниками и письменно отвечаем на вопросы по пройденному материалу. Иногда учим французский, который никогда нам не пригодится. А иногда просто сидим и ждем, когда явится следующий учитель. Есть одна десятиминутная перемена, но скоротать ее негде. Наверное, перерыв нам дают, чтобы сходить в туалет. Никакой строжайшей дисциплины нет. Если не хочешь заниматься и просто-напросто молча сидишь, учителям по барабану. Рано или поздно все равно начинаешь учиться, чтобы хоть чем-то занять утреннее время. Четыре часа — это слишком долго, чтобы просто сидеть и думать. Особенно если приятных тем для размышлений нет.

Все наши учителя средних лет. Иногда я думаю, почему так. Может быть, благодаря возрасту им легче от нас дистанцироваться. Имен мы не знаем. Если нужна помощь, называем их просто «сэр» или «мисс». Мне кажется, им так же скучно, как и нам. Они сидят перед нами и ждут вопросов. Но чаще всего, если мы чего-то не понимаем, то просто переходим к другой теме. Ну или в нашем случае спрашиваем у Луиса.

Учебники, которыми мы пользуемся, старые. Лет на двадцать-тридцать старше, чем в школе. Наверное, такие нам дают специально. Это школа, но и не школа вовсе. Как и вся жизнь в доме. Мы живем, но и не живем. Зато учителя, которые в конце урока тут же исчезают в отведенном им крыле, когда-нибудь смогут отсюда уехать. Порой, пока мы занимаемся, я ловлю их взгляды. Они смотрят на нас, как на зверей в зоопарке. Даже не знаю, как эти взгляды описать. Не то восхищенные, не то напуганные. А может, смесь и того, и другого. Держу пари, учителя, как и медсестры, следят за появлением симптомов. Интересно, говорят ли они о нас по вечерам? Делают ли ставки, кто будет следующим? Или решают, кого хотят увидеть следующим?

Мне приходит в голову скатать бумагу в шарики и попробовать попасть Эшли по башке, но я передумываю. Во-первых, нет никакого желания устраивать беспорядки, а во-вторых, это верный путь привлечь внимание Хозяйки. Становиться нарушителем спокойствия я не хочу. Не хочу, чтобы она меня заметила. Поэтому быстренько записываю ответы и тупо просиживаю утро на заднице.

К концу обеда солнце скрывается за тяжелыми серыми тучами. Мы, как крысы, разбегаемся по длинным коридорам, а к двум часам уже идет капитальный ливень. На улице не холодно, но дожди идут каждый день. Впрочем, мне вовсе не хочется выходить из дома. Я устал.

В комнате отдыха, которой практически никто не пользуется, за столом в углу пристроились Уилл с Луисом. Между ними лежит пластмассовая шахматная доска. Луис подробно объясняет, как ходят фигуры, а Уилл уже успел запутаться. Комната отдыха — странное место, как будто существует вне времени. Собственно, как и весь дом. На полках полно настольных игр в потертых коробках. У стены стоит старый проигрыватель, но музыка на пластинках совершенно незнакомая. Да и кто вообще в курсе, как пользоваться проигрывателем? В комнате еще четверо или пятеро детей, но ни Луис, ни Уилл даже не смотрят на дверь, у которой я остановился. Неудивительно. Если Луис чем-то занят, то погружается в дело с головой. Может быть, мы знакомы всего ничего, но уже хорошо друг друга знаем.

В библиотеке у батареи сидит Элеонора. Не обращая на нее ни малейшего внимания, прямо на полу играют в карты два пацана. В руках у Элеоноры какая-то тонкая книжка с пожелтевшими страницами в мягкой красочной обложке. Читая, она то и дело поправляет прядь волос. Похоже, ее целиком захватил оживающий на страницах мир. Я тоже подумываю выбрать книгу, но ни одна из них не кажется интересной. Я и раньше-то не особенно читал, даже по школьной программе, а сейчас чтение вообще кажется тяжким трудом. Плюс не хочется читать о том, что мне никогда не светит пережить. Темный сгусток в животе только больше станет.

Эшли в комнате для рисования. Потеет над куском желтоватого ватмана. Такие дают детям в начальных классах. Гарриет рисует пустую вазу, которая стоит на столе среди полчища книг. Между зубами торчит кончик языка. Она сосредоточенно пытается оживить пустую стекляшку, «поставив» в нее на рисунке выдуманные яркие цветы. Эшли оглядывается и с серьезным видом мне кивает. Что он задумал? Как бы там ни было, лучше бы попросил Гарриет закончить за него. Она хорошо рисует. В конце концов я ухожу.

Прислоняюсь к подоконнику с облупившейся краской и какое-то время смотрю на дождь. В саду вокруг дома пусто. Прямо посередине стоит старый дуб. Ветра нет, ничто не тревожит ни ветки, ни листья. Дерево как будто смотрит на меня в ответ и чего-то ждет. В тишине я слышу, как бьется мое сердце, сердито отсчитывая секунды недоступного мне времени. Глаза слипаются. Надо поспать. Я привык к тому, что постоянно чувствую себя уставшим. Привык к скуке. Иногда думаю, что скука мне даже нравится, потому что из-за нее время словно замедляет свой бег.

В мыслях возникает грудь Джули Маккендрик. Я спускаюсь вниз, закрываюсь в одной из ванных комнат и тону в воспоминаниях. Футболки с глубоким вырезом, короткие шорты, под которыми видна почти вся задница. Иногда я нервничаю, потому что почти не помню ее лица, хотя прошло всего около месяца. Но нервозность уступает фантазиям о груди и заднице Джули, о теплой коже. Я представляю ее почти голой. Мы обнимаемся, мои пальцы внутри нее. Она горячо дышит мне в ухо и говорит, как ей все это нравится. Описывает, что хочет со мной сделать. А потом берет меня в рот. Не знаю, делала ли Джули хоть кому-нибудь минет, но у меня в голове она уже не совсем Джули. Ее образ густо приправлен порнухой, над которой мы когда-то смеялись с одноклассниками, и которую я с болезненным любопытством смотрел в одиночестве. Наверное, уже не важно, что я делаю с Джули в своих фантазиях. Она никогда об этом не узнает.

Наконец усталость побеждает. Я возвращаюсь в спальню, закрываю за собой дверь и ложусь в постель прямо на одеяло. Какая бы ни стояла за окном погода, днем в доме тепло. Так и подмывает вздремнуть. Зеваю и закрываю глаза. Прислушиваюсь к ритму дождя, молотящего по старому стеклу, чувствую, как растекаются мысли, и засыпаю. После обеда я сплю каждый день. Завел себе такое правило. Никто меня не беспокоит. Общаться с остальными я все равно не хочу. Не вижу смысла.

Уже перед тем, как я погружаюсь в манящую темноту, всплывает последняя мысль: «Говорят, кровь прямо из глаз брызжет».

Сплю я крепко. Когда меня будит звонок, на мгновение кажется, что я снова в школе и сработала пожарная сигнализация. Вскакиваю с кровати и несколько секунд смотрю в никуда. Постепенно окружение становится четче, и я вспоминаю, где нахожусь. Моргаю. Я еще не готов куда-то идти. Звонок выключается. Во рту сухо, и я еще слишком сонный, чтобы испытывать голод, но на ужин идти придется. На протяжении дня Хозяйка с медсестрами прячутся где-то в стенах дома, но я точно знаю, что у них каждый из нас на счету и что они незримо, как призраки, за нами наблюдают. Потягиваюсь и выхожу из комнаты. На полпути вниз по лестнице встречаю остальных. Все идут обратно и о чем-то непрерывно болтают. Спросонок не разобрать.

— Нам сказали оставаться в комнате! — кричит Уилл. — До самого ужина!

Он пробегает мимо меня, следом за ним — Луис. Усталость и сонливость растворяются в зареве их энергии и моего собственного замешательства. Под десятками ног гудят ступеньки, и дом словно оживает. Появляются медсестры. Стоят на каждом лестничном пролете и молча смотрят, как все мы мчимся в спальни. Внимательные глаза отмечают каждого из нас. Медсестры не улыбаются, не пытаются подбодрить — не для этого они здесь.

Эшли заходит в спальню последним. Когда за ним закрывается дверь, мы все уже приклеились к окну.

— Смотрите, — говорит Луис. Он практически уткнулся в окно носом. Стекло запотевает от его дыхания. — Новенькие. Так вот в чем дело!

Прямо у дверей дома два черных фургона. Кто-то под большим зонтом стоит на крыльце, и все мы знаем, что это Хозяйка. Нас тоже встречала она. Правда, фургонов тогда было больше. Восемь или девять. Казалось, они выстроились в бесконечную линию от высоких и внушительных автоматических ворот до конца улицы.

— Новички, — еле слышно выдыхает Уилл с огромными как блюдца глазами.

Мы привыкли, что количество обитателей дома сокращается, а не наоборот.

— Там видно, сколько их? — спрашивает Эшли, касаясь стекла зелеными от фломастеров пальцами. Даже ему любопытно. Несмотря на то, что все находят, чем заняться днем, им так же скучно, как и мне.

— Похоже, не так уж много, — отвечаю я.

Дверь одного из фургонов отъезжает назад, но со ступенек спускается Хозяйка со своим зонтом, и теперь мы вообще ничего не видим.

— Интересно, откуда они? — Луис уже думает о своем бесполезном сборе информации.

— Через минуту их, наверное, ждет познавательная беседа, — говорит Уилл. — Как нас.



Выходя из фургона, он почти не чувствовал ног. Люди в форме, которые забирали его у рыдающей матери, пристегнули его к сиденью и сделали какой-то укол, поэтому большая часть поездки прошла как в тумане. Он не спал, но ясно чувствовал, что не может говорить. Поначалу казалось, что все это какой-то дурной сон, но лекарство постепенно растворялось в крови. Окон не было, однако в какой-то момент он почувствовал под фургоном вибрации более мощного двигателя и покачивание волн. Потом фургон снова завелся, и сквозь узкие зазоры между дверью и корпусом просочился прохладный свежий воздух. Он стал задавать вопросы, но никто не отвечал. Все сидели и смотрели прямо перед собой, словно его здесь вообще не было. В конце концов он замолчал.

Из фургона он вышел один. Стоя на земле и удивленно моргая, он услышал, как закрылась дверь, и машина уехала, бросив его в тени величественного, но потрепанного временем особняка. Сзади подъехали другие фургоны. Из первого вышли трое, и он задумался, так ли очевидно его беспокойство, как то, что было написано на этих трех лицах. С крыльца на них смотрела женщина в накрахмаленной белой форме. Когда уехал последний фургон, она повела всех в дом.

Их собрали в столовой. Около пятнадцати растерянных ребят всех возрастов и разношерстной наружности. Без сумок и чемоданов. Из одежды — только то, что было на них. Женщина, которая привела их сюда, терпеливо ждала, пока медсестры разносили стаканы с апельсиновым соком, от которого не отказался никто, а потом призвала к тишине.

— Здесь какая-то ошибка, — сказал мальчик, стоявший рядом с ним. — С моими анализами наверняка что-то напутали.

Ему было около тринадцати. Чудаковатый на вид, в огромной черной футболке с какой-то научно-фантастической дребеденью спереди. Оказалось, его звали Генри, и он был первым, кого забрали посреди ночи. Ошибкам здесь не было места. Генри явно пытался говорить уверенно, но голос дрожал, и всем было ясно, что он напуган. Кто-то позади рассмеялся. Остальные последовали примеру. Даже Тоби. Все стали переглядываться, и в этот момент зародилась некая необъяснимая связь, хотя каждый из собравшихся в столовой думал именно о том, о чем Генри сказал вслух.

— Меня вы будете называть Хозяйкой, — проговорила женщина, не обратив никакого внимания на жалкие слова Генри. — Вы здесь потому, что анализы крови показали у вас наличие дефектного гена. Таких, как вы, называют «дефективными». Нужно объяснять, что это значит?

Голос у нее был не добрый и не злой и прекрасно сочетался с пустым выражением лица. У кого-то вырвался еще один нервный смешок. Всем было известно, что это значит, хотя никто пока не верил, что это произошло именно с ним. Тоби никогда не был знаком с теми, чей анализ показал бы положительный результат. Теперь такие встречались крайне редко. Так говорила ему мама. Со знакомыми людьми такого не случается. Это вроде крушения самолета.

Хозяйка продолжала говорить:

— Отныне это ваш дом. Вас обеспечат едой и одеждой, предоставят свободное время для развлечений. Если угодно, вы можете гулять на окружающей территории. Как и дома, у вас будут определенные обязанности. Расписание найдете в коридоре у входа в эту комнату. Раз в неделю вы будете менять постель — верхней простыней застилать матрас, а нижнюю сдавать в мешки для стирки. Кроме того, по утрам вы будете продолжать учиться.

— Хрена с два, — громко сказал кто-то из собравшихся.

Снова послышался смех. Тоби посмотрел на говорившего. В отличие от Генри, тот не показывал ни тени беспокойства. Высокомерная развязность была видна даже в том, как он стоял. В заднем кармане джинсов торчала пачка сигарет. Тогда Тоби еще не видел выбритого на затылке символа, но Джейку сходу удалось заявить о себе как о вожаке в этом разнокалиберном собрании малолеток.

— Без необходимости ни я, ни медсестры не будем вмешиваться в вашу жизнь. Наша задача — заботиться о вас и предоставить комфортные условия проживания. Мы будем поддерживать ваше здоровье, пока это будет в наших силах.

«Пока это будет в наших силах».

Смех тут же стих. Невозможная действительность медленно, но верно заполняла все пространство. Однако никто не поддался панике. Тогда Тоби и задумался впервые, не подсыпали ли в сок какие-нибудь препараты, чтобы все сохраняли спокойствие. Вместо ожидаемой бури по комнате пронеслось лишь легкое прикосновение прибрежных волн из океана ужаса, который вдруг разлился у их ног.

Глава 4

— Как тебя зовут? — спрашивает Луис.

— И сколько тебе лет? — подключается Уилл. Он опять сидит на своей кровати по-турецки. — Ты вроде старше Тоби.

Появление новичка мутит спокойные воды четвертой спальни. Он бледный, но глаза и волосы темные, а зубы стиснуты так крепко, что и без того квадратные челюсти кажутся еще более угловатыми. На его кровати лежит одежда — джинсы, футболки, толстовки. Все подходящего размера. По приезду в дом всех обмеривают и взвешивают. Медсестрам сегодня пришлось потрудиться.

— Том, — цедит новичок сквозь зубы. — Мне семнадцать. — Его глаза темнеют. — С половиной.

— Вот блин, — выпаливает Луис.

Воцаряется тишина, которую нарушает только скороговорка дождя за окном. Все мы пытаемся переварить услышанное. Я понимаю, почему новичок так злится. Сгусток в животе становится туже. Если бы это не произошло до восемнадцати, то уже не произошло бы никогда. Нам всем не повезло, но невезение Тома сродни пинку по яйцам.

— Кто еще с тобой приехал? — интересуется Эшли, который стоит у батареи. Ну конечно, мять задницей аккуратно заправленную постель он не станет.

— Еще шесть месяцев. — Том ни на кого не смотрит, а слепо глядит на незнакомую одежду, которую теперь должен считать своей. — Всего-то и оставалось — прожить шесть, мать их, месяцев.

— Иногда случается всякое дерьмо. — Это первое, что я ему сказал.

Том мне не нравится. Я его не знаю, но он уже мне не нравится. А вдруг его появление все перепоганит? Логика в трубу, понимаю, но все равно поддаюсь страху. Четвертая спальня уже не та, что была утром. Приезд Тома — как трещина в старом камне.

— Да, точно, — подхватывает Луис, — расскажи нам про остальных.

— А вы знаете, как называют это место? — наконец поднимает голову Том. — Дом смерти.

— Кому какое дело, как его называют? — слегка ощетиниваюсь я. — Теперь это наш дом, и точка.

Мы научились справляться со своими страхами и как-то с ними жить. А теперь придется терпеть страхи Тома.

— Так его называют в Лондоне. Не только этот дом, а все такие дома.

— Значит, ты из Лондона? — Луис достает из кармана маленький блокнот и с сияющими глазами что-то в нем записывает. — А откуда конкретно?

Том мрачно поджимает губы:

— Какая теперь разница?

— Так что там с остальными? — напоминает Уилл. Вопрос звучит уже в третий раз.

Мы не специально так себя ведем, просто сочувствие совершенно бесполезно. Сочувствовать надо тем, кому хуже, чем тебе. А здесь в дерьме все поголовно. Это общее игровое поле. Тому хоть до семнадцати с половиной удалось протянуть.

— Только одна девочка, — наконец отвечает он и отводит глаза. — На вид вроде ничего.

— Девочка? — переспрашивает Уилл, чуть-чуть сморщив нос. — Девчонок тут маловато. Интересно, а у них тоже из глаз кровь пойдет?

Лиус хихикает над его словами, а может, над тем, как побелело от ужаса лицо Тома. Уилл вполне мог сказать об этом намеренно, чтобы перепугать новичка к чертовой бабушке. Жестоко, конечно, зато смешно.

— Давай вернемся к игре, — предлагает Луис, и Уилл улыбается.

Волнение, вызванное приездом новичка, изнашивается быстро. Тем более Том никуда не денется. Познакомиться с ним поближе будет еще уйма времени, а если нет, то не стоит и пытаться.

— Напомни-ка, как там лошадь ходит?

— Не лошадь, а конь. И ходит он буквой «Г». Две клетки плюс одна. — Даже когда они закрывают за собой дверь, Луис продолжает объяснять.

— Я в комнату для рисования. — Эшли отлипает от батареи и берет с деревянного комода Библию. Даже он, насквозь пропитанный своим чопорным христианским милосердием, не предлагает Тому показать дом.

И вот нас осталось двое.

— А ты, видимо, Тоби, — говорит Том.

Я закрываю глаза. Разговаривать не хочется. Спать тоже, но трепаться не хочется больше. Так или иначе, мне придется привыкнуть к Тому, но сделаю я это, когда сам захочу.

Он еще раз пытается завязать разговор:

— Ты старше других.

Я молчу. Думаю о том, как хотел подружиться с Джейком, чтобы рядом был хоть кто-то моего возраста, и вот теперь есть Том, а я отказываюсь с ним даже говорить. Вот только Том не один из нас. По крайней мере пока. Другое дело Джейк, хоть он и полный отморозок. К тому же, Том старше меня. Придется попотеть, чтобы не потерять репутацию босса четвертой спальни. Я валяюсь на кровати и ничем не выдаю своего беспокойства. Но на самом деле приезд новичков сильно меня тревожит.

Больше Том ничего не говорит, но раздраженно испускает нарочито громкий вздох. Я слышу, как выдвигаются и задвигаются ящики — он убирает с постели шмотки. Обустраивается. Потому что иного выхода нет.

Вечер тянется бесконечно, тревога растет. На ужине все взгляды прикованы к Тому и новой девочке, которую, судя по всему, зовут Клара. Мне она до лампочки. Сидит далеко, еще и спиной ко мне, так что виден только растрепанный хвост. Из-за стола девочек непривычно слышать столько смеха. К тому же я замечаю, как улыбается Элеонора. Даже Гарриет выглядит не такой строгой, как обычно. Джейк явно воспрянул духом — рисуется, громко матерится. Том сидит с нами, но по пути за чашкой чая останавливается рядом с девочками, разговаривает с Кларой и внезапно густо краснеет. Через минуту Джейк следует его примеру. Если Том думает, что у него больше прав на Клару только потому, что они вместе приехали, то ему предстоит многое узнать о порядках в доме. Уилл с Луисом украдкой смеются, глядя, как двое парней на глазах у всех соперничают за внимание одной девчонки. Мне лично глубоко наплевать на происходящее. Наверняка она идиотка, раз улыбается и смеется, как будто попала в летний лагерь или поехала с классом на экскурсию. Я перед ней заискивать точно не собираюсь.

Зато внимательно слежу за близнецами. Именно они — воплощение действительности в этом доме, а не какая-то там дура, из-за которой все рискуют себе шеи свернуть. Эллори и Джо абсолютно одинаковые. Ну или были одинаковыми. Один из них (наверное, Эллори, потому что у него прыщей больше, чем у брата) сильно потеет. Между нами метра три, но я отчетливо это вижу. Покрытая густым слоем пота кожа кажется жирной. Он громко шмыгает носом. Изредка его грудь сокращается, а лицо превращается в напряженную маску, как будто он с трудом сдерживает кашель. Его брат ест с двух тарелок. Запихивает ложку за ложкой в рот и сидит вполоборота, чтобы прикрывать Эллори от всевидящих глаз медсестер. Я смотрю на близнецов со смесью восхищения и ужаса. Медсестры тоже смотрят. Их взгляды холодные и тяжелые, как у орлов, выискивающих добычу. Все остальные из седьмой спальни слегка отдвинулись от своих соседей, хотя в крови каждого из них живет тот же недуг. Они разговаривают о близнецах так, словно тех и нет вовсе. Видимо, я буду должен Луису пару смен на посуде.

— Как думаешь, его сегодня и заберут?

Только услышав голос Эшли, я понимаю, что на Эллори смотрю не один. Эшли тоже за ним наблюдает, поджав тонкие губы.

— Скорее всего.

— Я за него помолюсь.

— Ага, это офигеть как поможет. — Я сосредотачиваюсь на еде. Запихиваю вилкой в рот картофельное пюре и тщательно пережевываю комочки. Говорить с Эшли нет ни малейшего желания. Пусть засунет свою высокомерную набожность себе в зад.

После ужина медсестры ставят какой-то допотопный фильм. Уилл с Луисом пытаются уговорить меня пойти с ними, но я отказываюсь. Долго и нудно лежу в горячей ванне, потом заваливаюсь на кровать и пялюсь в потолок. На улице все еще идет дождь. Интересно, о чем сейчас думает Эллори? Пошел ли он смотреть фильм? От мысли, что однажды я окажусь на его месте, сводит живот. Жаль, что я не могу просто взять и перестать думать. Даже фантазии о Джули Маккендрик не могут меня отвлечь. В итоге я пытаюсь представить, помнит ли она меня вообще, или уже улыбается Билли из выпускного класса, и теперь ему, а не мне, светит залезть ей в лифчик наяву, а не в мечтах.

В конце концов все возвращаются в спальню, и начинается ритуал по чистке зубов, умыванию и подготовке ко сну. Медсестра приносит поднос с таблетками и маленькими стаканами с водой. Все послушно глотают, а она задвигает занавески, выключает свет и бросает на прощание ничего не значащее «Спокойной ночи».

— Папа Клары был чиновником, — говорит Уилл. — Правда ведь, Том? Самый настоящий министр в правительстве.

— Ага, точно. — Том замолкает. Тишину заполняет шепот. — Какого хрена он делает?

— Молится. Не обращай внимания, он скоро закончит. Чиновник… Круто! А где работал твой папа?

Замечает ли Уилл, что говорит в прошедшем времени? Как будто наших родных больше нет, как будто где-то там, в реальном мире, они не продолжают жить без нас.

— Да так, в одной ремонтной фирме. Ничего особенного. — Том провел в доме всего несколько часов, а уже не горит желанием вываливать свою подноготную. Заранее закрывается в себе по нашему примеру.

— Мне фильм понравился, — меняет тему Луис. — Только никак не могу отделаться от мысли, зачем нам его показывали.

— Вампиры классные, — говорит Уилл. — А собака вообще суперская была. Но мне не понравился момент, когда мужику череп проломили.

— Но ведь фильм, по сути, о бессмертных подростках, — размышляет вслух Луис, — внутри которых живет нечто, что превращает их в чудовищ. И название какое — «Пропащие ребята»! Иногда я думаю, что у Хозяйки или очень нездоровое чувство юмора, или напрочь отсутствует понимание иронии как таковой.

— Точняк, — смеется Уилл, хотя ясно: он понятия не имеет, что такое ирония.

— Мы все можем жить в царствии Господнем, — вставляет Эшли. — Там воистину вечная жизнь.

— Он всегда такой? — с отвращением выплевывает Том. Среди нас он новичок, но аутсайдер всегда и везде Эшли.

— К сожалению, да. — Луис устраивается в постели. Шелест накрахмаленного белья подхватывает возобновленный шепот.

— Тоби, ты-то как? — Уилл пытается рассмотреть меня в темноте. — А то что-то притих совсем. Я думал, ты захочешь фильм посмотреть и с новой девочкой познакомиться.

— Все в порядке. Просто устал.

— Ты всегда уставший. Спишь по полдня. — Вдруг у него вырывается резкий вздох. — А ты случайно не…

— Нет, не заболел, — заканчиваю я за него.

— Это хорошо. — Уилл теребит край одеяла. — Мне бы этого не хотелось.

В его голосе звучит что-то такое, отчего сердце в груди больно сжимается.

— Спокойно ночи, Уилл, — говорю я в ответ и замолкаю.

Постепенно все засыпают, даже Эшли. В комнате слышно только равномерное дыхание. Закончился еще один день. У нас осталось еще на один день меньше. Я закрываю глаза.

Глава 5

Через два часа после последнего обхода Хозяйки я слышу приглушенный грохот — скрипучий лифт в самом сердце дома начинает путешествие вниз. Я знал, что это произойдет сегодня, и малодушно хочу спрятаться под подушку, пока все не кончится. Но от желания встать гудят ноги, а внутренности завязываются в узлы вокруг темного сгустка в животе. Я должен это увидеть. Лучше смотреть, чем лежать и слушать. Крадусь к двери и тихонько ее открываю. От холода покрываюсь мурашками. Никто даже не шевелится. Том храпит, но остальные не издают ни звука.

Я на лестничной площадке. Сердце так колотится, что чувствую его в горле. Лифт останавливается выше. С мягким шипением, похожим на вздох в ночной тишине, открываются большие металлические двери. Лифт вполне себе современный и кажется совершенно неуместным в этом доме. Поднимаюсь на полпролета, вжимаюсь в тени, льнущие к стене, и превращаюсь в статую. Отсюда лифта не видно, но этажом выше мимо пройдут медсестры на обратном пути. Я жду, и наконец тишину нарушает едва различимый скрип старых колес. В последний раз Эллори выходит из седьмой спальни, но даже не знает об этом, потому что спит. Может быть, он знал, когда ложился спать. А может быть, думал, что у него есть еще один день. Трудно представить, что завтра не наступит.

Появляются белые мокасины под белыми штанами униформы. Медсестры из лазарета катят кровать к лифту. Эллори я не вижу, но знаю, что это он. Кроме него, никто не болел. По крайней мере не так. Медсестры не торопятся. Спокойно, не сбиваясь с шага, продолжают свой путь. Эллори никуда не денется, и лазарет тоже. Это не те медсестры, которые следят за нами днем. Я точно знаю, потому что этих видел не раз. Они как ангелы смерти. Появляются только по ночам, чтобы забрать спящих больных детей.

Иногда я представляю себе лазарет как страшное чудище, которое нами питается. Наверное, лучше так, чем пугающая пустая неизвестность. В маленьком «окошке» между лестничными полетами проезжает кровать, но я по-прежнему липну к стене. Мне известно, как все происходит, а потому я знаю, что ничего еще не кончено. Приблизительно через минуту слышатся шаги двух или трех пар ног в сопровождении шелеста пакетов с одеждой и туалетными принадлежностями. На память о брате у Джо не останется ничего. Эллори сотрут, как будто его и не было. Интересно, что делают с вещами? Может быть, мы все носим одежду умерших из предыдущей волны дефективных? Есть ли в доме какой-то склад, где новоприбывших ждут целые стопки шмотья всевозможных размеров? Двери лифта опять закрываются, и я с дрожью и облегчением выдыхаю. Адреналин зашкаливает.

Прощай, Эллори. Было приятно тебя не знать.

Меня подташнивает. Во рту привкус горечи. Срочно нужно в ванную и попить воды. Я отворачиваюсь и только теперь краем глаза замечаю что-то за перилами двумя этажами выше. Долю секунды оно плывет в воздухе, как водоросли на отмели. От неожиданности у меня отвисает челюсть. Наверное, я даже испустил короткий резкий вздох. Это волосы. Кто-то еще не спит. Мысли мчатся вскачь. Я уже не думаю об Эллори, о болезни, о пугающей и наверняка кошмарной неизвестности на верхнем этаже. Новым мыслям не находится определения, но я знаю, что они толстым слоем оборачиваются вокруг сгустка в животе, оседают на языке горьким привкусом. И быстро исчезают. Ночью не сплю только я.

Волос я больше не вижу. Но тень движется, и скрипят ступеньки. Значит, там кто-то действительно есть. Я мигом возвращаюсь в свою спальню и сквозь щель в прикрытой двери вижу, как мимо проплывает силуэт. Да кто это, блин? И сколько можно?! Перемены за переменами. Сначала Том, теперь еще и это. Всерьез думаю вернуться в постель и на все забить, но сейчас я не чувствую усталости. Да и с каких хренов? Ночь — мое время!

Ее я нахожу в кухне. Она отрезает по куску ветчины и сыра и делает бутерброд.

— Тебе сделать? — спрашивает девчонка, как будто это в порядке вещей — вот так встретиться в темноте в два часа ночи.

Я не отвечаю. Молча смотрю на нее с порога. Ветер обдувает дом снаружи и посвистывает в щелях задней двери.

Она намазывает сантиметровый слой масла на кусок белого хлеба.

— Мама не разрешала мне есть масло. Говорила, это плохо для фигуры. Тем более для танцовщицы. Зато теперь мне можно все. Толстая попа уже не самая большая моя проблема, согласен?

Улыбаясь, девчонка накрывает бутерброд вторым куском хлеба, грациозно запрыгивает на кухонный стол из нержавейки и начинает есть. В темноте видно плохо, но, по-моему, у нее на лице веснушки. Зубы белые и крепкие, а густые рыжие волосы растрепанными прядями укрывают плечи.

Смотрю на бутерброд, и в животе все сжимается. Ночи мне больше не принадлежат. Теперь придется переживать из-за чужих косяков. Она следит за моим взглядом.

— Не волнуйся. Я аккуратно. И все приберу. Никто не узнает, что я здесь была.

— Ты приехала с Томом, — наконец говорю я.

Она кивает:

— Бедняжка, он всю дорогу так сильно злился!

Все это время она сидит и болтает ногами. Даже под ночной сорочкой видно, что они стройные и слегка загорелые. На ногтях — розовый лак. Отголосок прежней жизни. С набитым ртом девчонка смотрит на меня. Я бы тоже чем-нибудь перекусил, но не буду. Из-за нее пропал весь аппетит.

— Ты не выпила витамины, — снова подаю голос я.

От порога я сделал в кухню один шаг, но ближе подходить не собираюсь. Я хмурюсь, даже говорю угрюмо, но она как будто и не замечает вовсе. Смеется. Смех теплый. Дружелюбный. Да что с ней такое? Неужели она не знает, куда попала?

— Витамины, как же! Моя мама на таких «витаминах» годами сидела. И запивала скотчем. — Отложив бутерброд, девчонка тут же о нем забывает. — А ты почему свои не выпил?

Я научился быстро засовывать таблетки под верхнюю губу. Медсестры до сих пор ничего не замечают. А практиковался на горохе, который иногда дают на ужин. Таблетки я заворачиваю в кусок туалетной бумаги и храню в одном из прутьев кровати. Каждый вечер добавляю новые. Наверное, надо бы смыть их в раковину, но так я считаю дни. Отмечаю время, пока еще жив.

— Не люблю спать по ночам.

— И что же нам теперь делать? — опять улыбается девчонка. Улыбка озорная и радостная. — Дом ведь сейчас, считай, наш.

— Делай, что хочешь, только не вздумай мне все перепаскудить.

Улыбка мигом увядает.

— Но ведь веселее же…

— Я серьезно. — Вдруг начинаю ужасно ее ненавидеть. Она не имеет права не спать. Это мое время. Сгусток внутри меня вспыхивает жарким пламенем, которое поднимается прямо в рот, и я выплевываю огонь сердитыми словами: — Забудь о своей идеальной жизни с папашей чиновником, громадным домом и всем, что только душа пожелает. Ты такая же дефективная, как и мы. Можешь сидеть, смеяться, шутить и думать, что все это охренеть как смешно, но ты заболеешь и сдохнешь, как Эллори, я и все остальные тупые ублюдки. Ты не какая-то там особенная. Так что не стой у меня на пути и привыкай.

Тяжело дыша, я злобно смотрю на девчонку. От жгучей ярости меня трясет. Она перестает болтать ногами и больше не улыбается. Я отворачиваюсь. Не хочу на нее смотреть. Не хочу жалеть о своих словах. Дом большой. Не факт, что мне придется с ней пересекаться. Может быть, теперь, зная, что ночью ей никто не рад, она даже начнет принимать таблетки.

Я иду к выходу и слышу тихий обиженный голос:

— Ну уж нет. Сам привыкай.

Сучка. Хренова сучка! Да что, черт ее дери, она о себе возомнила?



Анализы крови брали во вторник после физкультуры, и для радости было сразу два повода. Во-первых, это законное освобождение от естествознания на целых десять минут (а может, и на двадцать, если не торопиться на обратном пути). А во-вторых, на анализ приглашали в алфавитном порядке, и Джули Маккендрик всегда ждала своей очереди в то же время. С другой стороны, там будет и Билли Мэтьюз. Тоби сомневался, что сможет поговорить с Джули, даже если придумает интересную тему для беседы. Зато хоть увидит ее, а это лучше, чем ничего.

В коридоре у кабинета медсестры было жарко. Из-за окон вдоль стен солнечный свет становился невозможно горячим. Тоби только что стоял под душем в спортзале, но успел вспотеть, пока занимал очередь среди болтающих детей всех возрастов. Никто не волновался. В конце концов, к анализам давным-давно привыкли. Он посмотрел вперед, но Джули не увидел, и настроение совсем испортилось. Вчера на математике — единственном предмете, на который они ходили вместе, — она с ним заговорила, и ему удалось весь разговор шутить о ненужности алгебры и ни разу не взглянуть на грудь собеседницы. Джули рассмеялась на шутку о мистере Грее и сказала Тоби, что с ним весело. Может быть, тот факт, что он главный шутник в классе, наконец-то принесет свои плоды.

— Привет, Тоби.

Джули с Амандой стояли прямо за ним. Фамилия Аманды начиналась вовсе не на «М», так что она, должно быть, прогуляла какой-то урок, чтобы прийти сюда с подругой. Обе симпатичные блондинки, но у Аманды не было той особой изюминки, которая была у ее подруги. Зато была плоская грудь и чересчур тощие ноги.

— Привет. — Одно простое слово далось ему с таким трудом, словно в горло плеснули клея. Тоби засунул руку в карман, чтобы придать себе небрежный вид, но самому ему казалось, будто все суставы вышли из строя. — С какого урока тебя отпустили?

— С английского, причем у нас диктант.

— Шикарно! — послышался чей-то голос.

За прекрасными плечами Джули к очереди присоединился Билли. Замечательно.

— В субботу у Аманды вечеринка. Ты ведь живешь где-то рядом, да? Может быть, придешь?

Аманда демонстративно закатила глаза, но Джули словно не заметила. А у Тоби так горело лицо, что он всерьез стал опасаться, как бы кожа не оплыла с костей. Сама Джули пригласила его на вечеринку! И не на какую-нибудь, а на крутую! Все, что делали Джули с Амандой, было круто.

— Не вопрос. Вряд ли в субботу буду очень занят.

Он собирался потусоваться с Джонси, но Джонси может подождать. На миг у Тоби возникла мысль взять друга с собой, но он тут же передумал. Джонси никогда не впишется в такое крутое событие, как вечеринка у Аманды. Тоби был из того же теста, но провалиться ему на месте, если он упустит такую возможность.

— Да ничем он не будет занят! — нараспев протянула Аманда. — Можно подумать, ему есть чем заняться.

— Заткнись, Мэнди. — Не обратив ни малейшего внимания на недовольство подруги, Джули улыбнулась Тоби. По-настоящему улыбнулась. И только ему.

У нее была безупречная кожа, а глаза, накрашенные тушью и подводкой, ярко блестели. Самые классные девушки в школе всегда красили глаза, несмотря на то, что учителя постоянно отправляли их умываться. Тоби задумался, можно ли любить кого-то больше, чем он любил Джули Маккендрик.

— Классно, — сказала Джули. — Тогда там и увидимся. Приходи к восьми.

Он кивнул, опасаясь сказать что-нибудь лишнее, и отвернулся к очереди в кабинет медсестры. Было слышно, как громко говорит Билли, и как смеются над его словами девушки, но Тоби казалось, что они просто не хотят обидеть выпускника. Из-за волнения Тоби весь гудел. От макушки до пят. Только подумать! Вечеринка с Джули! Мало того, она сама его пригласила. Он не мог дождаться, когда расскажет обо всем Джонси. И улыбался, как дурак, когда вошел в кабинет сдавать кровь. Впереди ждала целая жизнь.



— Или удваивай, или сразу сдавайся, — напоминаю я, когда мы выходим из столовой после завтрака. Луис мчится к расписанию, чтобы вычеркнуть свое имя и написать мое, но я его останавливаю. — Уговор есть уговор.

Вот и все, что этим утром сказано об Эллори. Только мы с Кларой видели, как его забрали, но его исчезновение никого не удивило. За завтраком седьмая спальня была заметно встревожена, но, в отличие от Джо, все старались делать вид, будто все в порядке, даже слегка перебарщивали с высокомерием. А Джейк и вовсе вел себя вызывающе. За их столом теперь на один стул меньше, и оставшиеся обитатели седьмой спальни намеренно сидели поближе друг к другу. Ничего не напоминало о том, что за этим столом кого-то не хватает.

У доски объявлений мы смотрим, как мимо нас к лестнице проходит седьмая спальня.

— Полагаю, я ничем не рискую, — говорит Луис, глядя на Джо.

С опущенными плечами и покрасневшими глазами одинокий близнец выглядит совершенно раздавленным. Кажется, у него на щеках красные пятна, но из-за прыщей трудно сказать наверняка.

— На что уставились? — рычит на нас Джейк.

В ответ я молча пожимаю плечами. Седьмая спальня проиграла соревнование. Нетронутой осталась только четвертая.