– Романтику чего?

– Что до меня, то я вне подозрений. Сильвия подтвердит, что я во вторник до самой ночи была с нею, а это как раз и есть решающий момент. В среду вечером, правда, я была одна, но едва ли Реклесс сочтет меня способной кромсать мертвое тело. Да, кстати. Вот о чем я подумала. Есть один человек, который не представил алиби ни на вторник, ни на среду. Джейн Далглиш. И к тому же топор был ее.

Зимри покачал головой, но не смог сдержать ухмылку.

– Помилуйте, зачем мисс Далглиш убивать Сетона? – усомнился Лэтем.

– Я планировал, что все пройдет совсем иначе. Подразумевалось, что будет много красивых стихов и искренних признаний, но давно пора уяснить – в твоем случае время играет решающую роль.

– А остальным из нас зачем? – возразила Селия. – И я не говорю, что она убила. Просто обращаю внимание на то, что топор, по всей видимости, принадлежал ей.

Арабесса нахмурилась.

Брайс с легким сердцем признался:

– Я не понимаю.

– А я вот хотел. Прикончить Сетона, я имею в виду. После того как я нашел Арабеллу, я бы с удовольствием его уничтожил. Но так этого и не осуществил. Все равно мне его не жаль. Может быть, попросить, чтобы после предварительного дознания мне дали на него посмотреть? Чтобы стряхнуть с себя это явно нездоровое бесчувствие.

Зимри провел рукой по ее руке и переплел их пальцы.

Лэтем думал о топоре. Он возбужденно сказал:

Арабессе вдруг стало очень жарко, ее сердце горело, словно солнце.

– Да кто угодно мог его взять! Кто угодно! Мы тут все свободно ходим друг к другу. Никто дверей не запирает. До сих пор не было нужды. И не факт, что именно он был орудием.

– Я хочу кое-что знать, – начал он. – Ты любишь меня?

– Друзья, – заметил Брайс. – Успокойтесь и учтите вот что: мы не знаем, что послужило причиной смерти Мориса, и вообще совершенно не очевидно, что он был убит.

Она озадаченно посмотрела на него.

– Это твой вопрос?

9

– Один из них.

– Зимри, как ты мог поду…

Они довели ее до самого порога «Дома с розмарином» и исчезли в темноте. Высокий голос Брайса и смех Лэтема еще долго доносились до нее после того, как их темные фигуры окончательно слились с тенями деревьев и кустов. В доме было темно, в гостиной – никого. Значит, Элизабет уже легла. Доехала от «Дома кожевника» домой и ушла сразу спать. Селия сама не знала, радоваться этому или огорчаться. Тянуло с кем-нибудь перемолвиться словечком-другим, однако споров и расспросов душа не принимала. Этого добра еще немало предстоит, но хотя бы не сегодня. Она так устала. Включив настольную лампу, она опустилась на колени перед камином и попробовала разворошить огонь, тлеющий в горке золы. Бесполезно. С трудом, кряхтя по-старушечьи, поднялась и рухнула в кресло. Другое такое же стояло напротив, угнетая массивностью, изобилием подушечек и пустотой. Здесь в тот октябрьский вечер шесть лет назад сидел Морис. Днем прошло предварительное дознание; дул холодный, шквалистый ветер. А к вечеру она растопила хорошенько камин. Знала, что он придет, приготовилась, все расставила по местам. Умеренный свет от камина и одной-единственной лампы ложился точно рассчитанными бликами на полированную красную мебель, романтические тени трепетали на розово-голубых подушечках, пуфиках, ковре. Наготове стоял поднос с вином. Учтено все до последней мелочи. Она ждала. Нетерпеливо, как юная девушка перед первым свиданием. Оделась в платье из тонкой шерсти цвета перванш. Оно ее молодило, подчеркивало талию. Так и висит с тех пор в шкафу, пропала охота его носить. А он сел напротив, скованный, корректный, в трауре, такой нелепый, сумрачный человечек, при черном галстуке, с черной повязкой на рукаве, с окаменевшим от горя лицом. Она тогда не поняла, что это горе. Как он мог горевать по такой примитивной, эгоистичной нимфоманке? Конечно, его потрясло известие, что она умерла, утопилась, и потом этот ужас опознания тела, и разбор у коронера, ряды бледных, укоризненных лиц. Ведь он знал, люди говорили, что якобы это он довел жену до самоубийства. Понятно, человек подавлен, уязвлен. Но горевать? Ей и в голову тогда не пришло, что он может испытывать горе. Она почему-то была убеждена, что где-то в глубине души он ощущает облегчение. Облегчение от того, что кончены долгие годы мук и неусыпного самоконтроля, что можно теперь начать новую жизнь. А рядом будет она, Селия, готовая помочь, поддержать, как она поддерживала его советом и сочувствием, пока Дороти была жива. Он ведь писатель, художественная натура. Нуждается в понимании, тепле. Отныне он может больше не страшиться одиночества.

– Ты любишь меня?

Сердце Арабессы сжалось: неужели он сомневался в этом?

Была ли то любовь с ее стороны? Трудно теперь вспомнить. Может быть, нет. Может быть, и не любовь, как она ее себе представляла. Но ближе, чем тогда, ей не довелось подойти к этому загадочному катаклизму, о котором столько думалось и мечталось. Фальшивых монет она наштамповала на добрую полусотню чувствительных романов; но подлинный золЬтой так ей в руки и не дался.

– Конечно, я люблю тебя, ненормальный. Ты… – Пришлось отвести взгляд, чтобы продолжить: – Мое сердце принадлежит тебе.

В ответ Зимри лучезарно улыбнулся.

Сидя теперь перед погасшим камином, она отчетливо вспомнила ту минуту, когда ей вдруг все стало ясно, и залилась жаркой краской. Он неожиданно заплакал, беспомощно, как ребенок. Тогда она оставила все свои расчеты и, испытывая одну только жалость, опустилась рядом на колени, обхватила его голову, забормотала что-то утешительное, любовное. Вот тут-то это и произошло. Он выпрямился, отпрянул. Взглянул на нее, передернулся. И она все прочла по его лицу: сожаление, неловкость, даже чуть-чуть страх и, что особенно трудно принять, физическое отвращение. В один горький миг полнейшей ясности она вдруг увидела себя его глазами. Он оплакивал молодую женщину, гибкую, трепетную, красивую; и именно эту минуту выбрала пожилая уродина, чтобы броситься ему на шею. Он, конечно, тут же опомнился. Между ними не было сказано ни слова. Даже его отчаянные рыдания разом пресеклись, словно плачущему ребенку вдруг дали конфетку. Селия с горечью подумала, что ничто так не помогает от душевной муки, как опасность. Она отползла с горящим лицом, грузно упала в кресло. Он еще побыл у нее, сколько требовала вежливость, она наливала ему вина, слушала его сентиментальные воспоминания о жене – Господи, неужели этот глупец уже ничего не помнит? – и притворялась заинтересованной его планами длительной поездки за границу, «чтобы все забыть». Но прошло полгода, прежде чем он в одиночку отважился снова посетить «Дом с розмарином», и еще значительно больше, прежде чем он сделал попытку проверить, примет ли она приглашение, если ему понадобится дама для выезда в свет. Перед отбытием в заграничную поездку он написал ей, что включил ее имя в свое завещание «в знак признательности за ваше сочувствие в связи с кончиной моей дорогой супруги». Ей, конечно, все было ясно. Именно в такой грубой, бесчувственной форме он только и способен был принести ей свои извинения. Но первой ее реакцией оказалась не обида и не досада, а просто мысль: интересно, сколько? С тех пор она все чаще к ней возвращалась; а теперь вопрос обрел соблазнительную актуальность. Может быть, конечно, это всего какая-нибудь сотня. Но, может быть, и несколько тысяч. И даже целое богатство. В конце концов про Дороти все говорили, что у нее крупное состояние, а Морису больше некому его оставить. К своему единокровному братцу он всегда относился прохладно, а в последнее время они вовсе разошлись. И потом, разве он ничего ей не должен?

– Я тоже люблю тебя.

– Хорошо. – Она кивнула. – А теперь, когда мы это выяснили…

Из двери в коридор на ковер упала полоса света. Молча вошла Элизабет. Босиком, в красном халатике, рдеющем в полутьме. Села в кресло напротив тетки, потянулась ногами к остывающему камину, лицо в тени. Сказала:

– Мне нужно, чтобы ты запомнила эти два очень важных факта, – продолжил он, потянувшись к нагрудному карману. – Ибо это все, что имеет значение для следующего вопроса.

– Я вроде слышу, ты вернулась. Приготовить тебе чего-нибудь? Молока горячего? «Овалтина»?

Арабесса затаила дыхание, ее сердце замерло, когда Зимри достал кожаную коробочку, в которой лежало кольцо с ослепительным зеленым сапфиром.

Не слишком, конечно, вежливо выражено, без изящества, но мисс Кэлтроп не привыкла к заботе и была тронута.

– Арабесса Бассетт, – начал он, медленно опускаясь на одно колено. – Музыка моего сердца, моя единственная любовь, я прошу тебя оказать мне величайшую честь – стать моей женой.

– Спасибо, дорогая, не надо. Ступай ложись в постель, а то простудишься. Я сама приготовлю питье, тебе тоже, и поднимусь наверх.

Девушка не шевельнулась. Мисс Кэлтроп снова вступила в сражение с угасшим огнем и на этот раз добилась того, что над углями зашипел язычок пламени. Лицо и ладони ощутили первое дыхание тепла. Она выпрямилась и спросила:

Глава 14

– Ты благополучно отвезла домой Сильвию? Как она?



– На вид неважно. Но она всегда такая.

Арабесса потеряла дар речи, и на этот раз ее клятва молчания была здесь ни при чем.

– Я уже потом подумала, надо было настоять, чтобы она переночевала у нас. У нее действительно вид совсем больной, опасно оставлять ее одну в таком состоянии.

– Твое молчание совсем не обнадеживает, – сказал Зимри, продолжая стоять на одном колене и держать коробочку с кольцом открытой. Беспокойство отразилось на его лице.

Элизабет пожала плечами:

– Я… – начала она и замолчала. «Я что? Я что, Арабесса?» – спросила она себя, и ее охватила паника. – Я не понимаю, – в конце концов пролепетала девушка.

– Я вообще-то сказала ей, что у нас есть свободная комната и она может там разместиться до приезда девушки, которая будет у тебя жить au pair (фр. – без жалованья, выполняя домашнюю работу за стол и квартиру). Но она и слушать не захотела. А когда я взялась было уговаривать, то занервничала. Ну я и отстала. В конце концов не ребенок. Ей ведь уже тридцать? Насильно не переселишь.

– Не понимаешь? – повторил Зимри, поднимаясь на ноги. – А мне казалось, все довольно ясно. Я прошу тебя выйти за меня замуж. Теперь ты должна ответить на вопрос. Люди проделывали такое задолго до ухода потерянных богов.

– Да, конечно. – Селия Кэлтроп подозревала, что ее племяннице вовсе и не хотелось переселить к себе Сильвию Кедж. Женщины вообще относились к бедняжке не так сердечно, как мужчины, она это давно заметила, и Элизабет не скрывала своей антипатии.

– Нет, в смысле да, естественно, я понимаю. – Ей не нравилось, как взволнованно прозвучали ее слова, но она действительно нервничала! – Я не понимаю, почему ты спрашиваешь меня именно сейчас.

Из глубины кресла Элизабет спросила:

Зимри защелкнул коробочку с кольцом.

– А что еще было, когда мы уехали?

– Хочешь, подожду более подходящего дня и спрошу еще раз? – Едкий сарказм свидетельствовал об обиде.

– Почти ничего. Джейн Далглиш думает, что он был, возможно, убит ее топором. У нее уже больше месяца, как топор пропал.

Арабесса вздрогнула. Хотя да, она предпочла бы именно такой исход.

– Разве инспектор Р.еклесс сказал, что его убили топором?

После Затмения звезд было бы намного удобнее.

– Нет, но ведь очевидно…

– Зимри, ты неправильно меня понял. – Она потянулась, чтобы коснуться его плеча, но он отодвинулся. – Зимри, посмотри на меня. Пожалуйста, посмотри на меня.

Он нехотя подчинился, и ей были ненавистны гнев и боль, которые она уловила в его взгляде.

– Значит, мы пока не знаем, как он умер. Мало ли каким способом его могли убить. А руки отрубить уже после. Вернее всего, что так. У живого человека, в сознании, не так-то просто оттяпать обе кисти. Инспектор Реклесс, конечно, знает точно. Хотя бы по количеству вытекшей крови. И время наступления смерти с точностью до часа ему, я думаю, известно без медэкспертизы.

«Но брак? Сейчас? Почему?»

– Но ведь смерть наступила во вторник вечером, это же ясно. Во вторник у него что-то стряслось, Морис не такой человек, чтобы, никому словом не обмолвившись, уйти из клуба и провести ночь невесть где. Он умер вечером во вторник, когда мы с Сильвией сидели в кино.

– Я люблю тебя, на самом деле безумно люблю, но мне трудно понять, как брак может являться логическим шагом после нашего вчерашнего незаконченного разговора?

– Почему во всем нужно искать логику? – возразил он. – Мы любим друг друга. И должны наслаждаться каждым мгновением, которое у нас есть.

– Так мы и делаем, – сказала Арабесса. – Каждую свободную песчинку, которая у нас появляется, мы проводим друг с другом.

– Тайно, – практически выплюнул он.

И опять они вернулись к тому, с чего начали.

Арабесса понимала, как все выглядит и что чувствует Зимри. Он был прав относительно ее семьи. Они явно знали, что что-то происходит. Но, даже учитывая потенциальную опасность и слабые места, которые появились бы, проявив осторожность, можно было бы справиться с этими проблемами. А вот что касается отвлечения, что ж, эта проблема все еще оставалась… если не стала еще острее.

Потому что сегодняшний день не был похож на вчерашний.

Арабесса вообще не знала, останется ли в живых к концу этого месяца.

Несомненно, предстоящие ей испытания будут опасными и тяжелыми, нельзя, чтобы ее застали врасплох. На карту, в прямом смысле слова, была поставлена ее жизнь. Открыто встречаться с Зимри, обручиться с ним, стать его женой… быть втянутой во все это… невозможно. Такой поступок стал бы высшим проявлением безответственности.

Вспомнив, насколько серьезные события ждут ее впереди, Арабесса снова ощутила на душе тяжесть.

Но именно этого она сама и хотела: этого шанса, возможности самой сделать выбор. Продолжить дело своих родителей, придать смысл всему, что она сделала, будучи частью Мусаи. Самая почетная обязанность, которую только можно представить, и единственный путь, который она могла бы выбрать.

Но она не желала отказываться от Зимри.

Ей нужно время. Необходимо было найти способ потянуть его, при этом не причинив страдания им обоим.

– Ты прав, – начала она. – Ни к чему продолжать скрывать наши отношения от моей семьи.

В глазах Зимри отразилось удивление.

– И я очень польщена тем, что ты попросил моей руки. Но можем ли мы… Я была бы рада, если бы мы действовали чуть помедленнее…

– Мы знаем друг друга с девяти лет, – сухо заметил он. – И влюблены с четырнадцати.

– Тринадцати, – уточнила она. По крайней мере, именно столько ей было, когда она поняла, что любит его.

Зимри смягчился.

– Тринадцати, – повторил он. – Если действовать еще медленнее, к свадьбе мы поседеем.

Арабессе хотелось надеяться, что она проживет так долго.

– Я говорю не о годах, – сказала она. – Лишь о том, чтобы какое-то время о наших отношениях знала лишь моя семья. Чтобы мы продумали детали и поняли, как совмещать все это с нашими общими обязанностями перед королем. Придумать, как оставаться в безопасности, находясь в королевстве.

«И дать мне разобраться с моими испытаниями в борьбе за трон и с тем, как подготовиться к последствиям, которые повлияют на сестер, тебя и отца».

– Зимри, я не говорю «нет». – Она шагнула ближе и с облегчением вздохнула, когда он позволил взять себя за руку. – Просто прошу еще немного времени.

– А если у меня нет больше времени? – спросил он, поморщившись.

– Что ты имеешь в виду?

– Пожалуйста, Ара. – Зимри крепче сжал ее руку. – Давай поженимся сейчас. Сбежим и позже разберемся с любыми последствиями.

Он вел себя странно. Она едва понимала его.

– Последствиями? Зимри, что происходит? Что случилось?

Мужчина отвел взгляд и помрачнел.

– У меня… появилась возможность получить больше акций «Макабриса».

– Чудесно! – обрадовалась Арабесса. – Я знала, что ты найдешь способ.

Он даже не улыбнулся, что определенно вызывало беспокойство.

– Но почему ты расстроен? – спросила она.

Зимри посмотрел на нее.

– Потому что мне отдадут их не просто так.

Она твердила это самоуверенно и настойчиво. Так ей хочется, и, значит, так и было. Морис умер во вторник вечером, и у нее железное алиби. Она добавила:

Она кивнула.

– Ну да, так обычно и бывает, всегда есть условие.

– Как неудачно для Джастина и Оливера, что они в этот вечер оба оказались в городе. Правда, и у того и у другого есть кое-какое алиби, но все-таки получилось неудачно.

– Мне придется жениться на Каттиве Волковой.

– Я тоже во вторник вечером была в Лондоне, – тихо сказала Элизабет. И поспешила добавить, опередив тетю: – Знаю, знаю, что ты скажешь. Предполагалось, что я лежу в Кембридже больная. Но на самом деле мне разрешили встать раньше. И утром во вторник я первым скорым поездом доехала до Ливерпул-стрит. У меня там в ресторане была назначена встреча с одним человеком. Из Кембриджа один, ты не знаешь. Выпускник. В. общем, он не явился. Меня, конечно, ждала записка, очень вежливая, с глубочайшими сожалениями. Но не надо было назначать встречу в таком месте, где нас обоих знают. Мало приятного, когда мэтр смотрит на тебя с сочувствием. Я вообще-то не удивилась. И это все неважно. Но я просто не хотела, чтобы Оливер с Джастином чесали языки насчет меня. И Реклессу тоже, я считаю, я не обязана исповедоваться. Пусть сам докапывается, если ему нужно.

В пятый раз. Вот уже в пятый раз Арабесса испытала потрясение. Она высвободилась из его объятий, что не понравилось Зимри.

«Но мне ты рассказала!» – мысленно воскликнула Селия и так, вся вспыхнула от удовольствия, что порадовалась полутьме в комнате. Девочка впервые поделилась с ней своими переживаниями. Ей захотелось утешить и расспросить племянницу, но она мудро воздержалась и только сказала:

– Она пришла ко мне вчера, – поспешил объяснить он, последовав за ней. Арабесса врезалась спиной в ближайший цветок и остановилась. – Родители поставили ей ультиматум. В течение следующей недели она должна выбрать себе жениха и выйти замуж к Затмению звезд, иначе ее лишат наследства. Каттива предложила нам пожениться. Я получу ее десять процентов акций, а она наследство и титул моей семьи.

– Все же, дорогая, боюсь, неразумно было с твоей стороны на целый день уехать в город. Ты ведь еще слаба. Слава Богу, тебе это как будто бы не повредило. Ты пообедала, а дальше что?

Его слова звучали будто издалека, звон в ушах Арабессы становился все громче. Зимри и Каттива… Каттива и Зимри… поженятся к концу Затмения звезд… именно тогда, когда она или умрет, или займет трон.

– Да так, до вечера прозанималась в Лондонской библиотеке. Потом сходила в кино на «Новости дня». Спохватилась уже поздновато и решила заночевать в гостинице. У нас ведь с тобой не было точно договорено, когда я приеду. Поужинала в «Лайонзе» на Ковентри-стрит и по телефону сняла номер в Блумсбери в отеле «Вальтер Скотт». Прослонялась по улицам почти весь вечер, ключ взяла, по-моему, уже около одиннадцати. И легла спать.

– Брак будет фиктивным, – продолжал Зимри, внимательно глядя на нее. – Мы с ней… не будет никакой консумации. Мне это не нужно. Я вообще ее не хочу, – уточнил он, когда Арабесса удивленно посмотрела на него. – Ара, – он обхватил ее за плечи, заставляя сосредоточиться на нем, – я хочу тебя, люблю только тебя и желаю жениться на тебе.

– Вот и прекрасно! – обрадовалась мисс Кэлтроп. – Дежурная сможет это засвидетельствовать. И в «Лайонзе», должно быть, кто-нибудь найдется, кто тебя запомнил. По-моему, ты абсолютно права, что пока не стала об этом распространяться. Кому какое дело? Подождем, пока объявят время смерти. Тогда можно будет все пересмотреть.

– Однако тогда ты не получишь контрольный пакет акций.

Она старалась, чтобы голос у нее не звенел от удовольствия. Вот оно – то, к чему она всегда стремилась. Сидеть вместе, разговаривать, строить планы. Племянница, пусть косвенно, пусть нехотя, но попросила у нее поддержки и совета. И надо же, потребовалась смерть Мориса, чтобы их сблизить. Она продолжала рассуждать:

– Да… – Он сделал вдох, пытаясь успокоиться. – Но со временем я найду другой способ. Волковы не могут жить вечно.

– У тебя появилась такая возможность, как ты можешь отказаться от нее?

– Я рада, что ты не расстроилась из-за этого несостоявшегося свидания. Теперешние мужчины абсолютно не умеют себя вести. Если он, предположим, не смог до тебя заблаговременно дозвониться, по меньшей мере за сутки, правила хорошего тона требуют, чтобы он появился лично во что бы то ни стало. Но зато ты хотя бы знаешь, на каком ты свете.

Арабесса заметила, как внимательно он рассматривает ее, без сомнения, пытаясь расшифровать исходящие от нее эмоции. Но Арабесса и сама не могла понять их. Она чувствовала обиду, разочарование, боль, непонимание. А вот Зимри явно отчаянно пытался найти выход.

Девушка встала с кресла и молча пошла к двери. Тетка крикнула ей вдогонку:

Как и она сама.

– Я приготовлю питье и принесу тебе в комнату! Попьем вместе. Я быстро. Ты ложись пока в постель!

– Ты бы согласилась продолжать встречаться со мной, если бы я женился на другой? – осторожно спросил он.

– Спасибо, мне ничего не надо.

Желчь подступила к ее горлу.

– Но ты же говорила, что хочешь выпить чего-нибудь горячего. Это тебе необходимо. Сейчас заварю «Овалтин». Или лучше просто подогреть молока?

– Стать любовницей?

– Я же сказала, мне не надо ничего. Я ухожу спать. И оставь меня, пожалуйста, в покое.

– Девушкой, которую я люблю, – поправил он. – Единственной, которую я люблю.

– Но, Элиза…

Арабесса не могла говорить. Из-за внезапного приступа ревности она потеряла дар речи. Ярость огнем сжигала ее изнутри. Поделиться им? С Каттивой Волковой, воплощением похоти и наслаждения? Возможно, он не хотел ее сейчас, но со временем… после того, как они станут допоздна задерживаться в клубе, бок о бок жить под одной крышей, между ними непременно возникнет связь. С которой Арабесса никогда не сможет соперничать. И хотя ей было неприятно даже допускать подобную мысль, в их союзе был смысл. Оба имели отношение к «Макабрису», принимали участие в управлении клубом и нравились посетителям. Несомненно, они стали бы сильной парой. Парой, с которой сложно соперничать.

Дверь захлопнулась. И ни звука. Даже шагов вверх по лестнице и то не слышно. Не слышно ничего. Только шипение дров в камине да тишина снаружи, беспросветное ночное одиночество.

Смогла бы она пережить это? Арабесса знала, как прятать эмоции под маской, но на этой была написана трагедия. Обещание неприязни. И, если бы она завоевала трон, такие эмоции наверняка помешали бы ей править. Стать любовницей Зимри… сущий кошмар.

– А еще, – спустя мгновение произнес Зимри, – можно взглянуть на это с другой стороны: моя женитьба на Каттиве отвлечет внимание от нас двоих. И, возвращаясь к озвученной тобой проблеме, целью станет она, а не ты.

10

О, силы Забвения.

Утром Далглиша раз­будил телефон. По-видимому, тетя сразу сня­ла трубку, так как звонки тут же прекрати­лись, и он опять погрузился в сладостную полудремоту, которой так приятно предать­ся после того, как хорошо проспал ночь. Примерно через полчаса звонки возобнови­лись, теперь как будто настойчивее и гром­че. Далглиш открыл глаза – прямо перед ним в обрамлении окна переливался светом пря­моугольник яркой голубизны, рассеченный волосяной линией горизонта на море и небо. Как видно, предстоял еще один пого­жий осенний день. Собственно, еще один погожий день уже давно начался. Часы, к великому его изумлению, показывали чет­верть одиннадцатого. В халате и шлепанцах он сошел вниз и успел услышать, как тетя отвечает в телефонную трубку:

– Ты хочешь этого, – услышала она собственный шепот.

– Да, инспектор, я скажу, как только он проснется. Это срочно? Нет, просто он при­ехал сюда отдохнуть… Ну разумеется, он с удовольствием вас посетит сразу после зав­трака. Всего доброго.

Его лицо помрачнело, во взгляде отразилась целая гамма чувств: боль, раздражение, усталость.

Далглиш наклонился и на мгновенье при­коснулся щекой к ее щеке, крепкой и мягкой, как замшевая перчатка.

– Я хочу тебя, – сказал Зимри. – Но нужно, чтобы ты знала, почему твой ответ нужен мне сейчас, а не через какое-то время. Твой отец уже дал свое благословение. Он…

– Это Реклесс?

– Ты говорил с моим отцом? О нас? – Магия закружилась по венам вместе с тревогой.

– Да. Он сказал, что находится в доме Се­тона и будет рад, если ты проведешь там с ним сегодняшнее утро.

– Конечно. Его одобрение очень много значит для нас обоих.

– А в каком качестве, он не сказал? Я дол­жен буду работать или только любоваться, как он работает? Или, может быть, я – подо­зреваемый?

– Что он сказал?

– Это я подозреваемая, Адам. Топор почти наверняка был мой.

– Что мне следовало попросить твоей руки намного раньше.

– Еще бы, это, конечно, учитывается. Но все равно твой рейтинг, я думаю, ниже, чем рейтинг твоих соседей. А уж чем Дигби Се­тона – наверняка. Мы, полицейские, в глу­бине души народ прямолинейный. Нам, прежде чем брать человека, надо определить его мотив. И из всех мотивов нам больше всего по сердцу корысть. Дигби, как я пони­маю, – наследник своего единокровного брата?

«Потому что он знает, какие испытания мне предстоят», – подумала она, и на нее накатила волна тяжелого раскаяния. Неужели отец считает, будто она отказалась бы от приглашения побороться за трон, если бы Зимри попросил ее руки раньше?

– Говорят, что да. Два яйца или одно, Адам?

И что более важно, верила ли в это сама Арабесса?

– Два, пожалуйста. Но я сам приготовлю. А ты посиди и поговори со мной. Я, по-мое­му, слышал два телефонных звонка. Кто зво­нил первый раз?

– И я согласен с ним, – продолжил Зимри. – Но я не могу изменить прошлое, у нас есть только настоящее. Поэтому спрошу еще раз: Арабесса, ты выйдешь за меня замуж?

Когда, посмотрев ему в глаза, она увидела в них преданность и любовь, ей захотелось кричать.

Джейн Далглиш ответила племяннику, что раньше звонил Р. Б. Синклер и пригласил их обоих в воскресенье к себе поужинать. Она обещала поговорить с Адамом и позвонить. Далглиш, любовно разжаривавший яични­цу, был заинтригован. Но вслух ничего не сказал, только выразил согласие. Это уже что-то новенькое. Он знал, что его тетка бы­вает в «Настоятельских палатах», – но не то­гда, когда он к ней приезжал. Известно было, что Синклер гостей не принимает и сам ни к кому не ходит. До сих пор одна лишь Джейн Далглиш пользовалась особой при­вилегией. Впрочем, догадаться, почему такое новшество, было нетрудно. Синклер хочет обсудить убийство Сетона с профес­сионалом, от которого можно услышать ква­лифицированное мнение. Что великому че­ловеку тоже не чужда такая слабость, как простое любопытство, и приободряло, и не­много разочаровывало. Зловещая тема на­сильственной смерти оказалась притяга­тельной даже для того, кто принципиально не принимает участия в общественных де­лах. Но, разумеется, ужинать Далглиш к немупойдет. Слишком велик соблазн. Далглиш знал по опыту, что личное общение со зна­менитостью грозит болезненными разоча­рованиями. Но в случае с Р. Б. Синклером кто бы не рискнул?

Даже если забыть о неподходящем выборе времени, разве могла она допустить, чтобы из-за нее он отказался от осуществления заветной мечты, ради которой неустанно боролся все эти годы? Как она могла помешать ему вернуть «Макабрис»? Согласившись выйти за него замуж, она лишила бы Зимри единственного шанса вернуть себе контрольный пакет акций; не позволила бы ему исполнить данное родителям обещание и заполучить то, о чем он мечтал с самого детства.

Отказавшись, Арабесса потеряет его, потому что не сможет быть его любовницей, но он получит свой клуб.

После завтрака Далглиш не торопясь вы­мыл за собой посуду, надел твидовую куртку поверх свитера и задержался в сенях, чтобы выбрать себе трость из груды оставленных разными гостями в залог будущего возвра­щения. Выбрал толстую ясеневую палку в качестве последнего штриха, довершающе­го облик любителя активного отдыха, но взвесил ее на ладони и отложил: все-таки не стоит переигрывать. Он крикнул тетке «до свидания» и пошел на ту сторону мыса. Быс­трее всего было бы на автомобиле – выехать на дорогу, на развилке направо, полмили по Саутуолдскому шоссе, а там свернуть на уз­кую, но вполне проезжую грунтовку, кото­рая ведет поверху прямо к «Сетон-хаусу». Но Далглиш все-таки решил идти пешком. Он же на отдыхе, в конце концов, а вызов инс­пектора был как будто бы не срочный? Реклессу он сочувствовал.. Ничего нет хуже для следователя, чем не знать, где кончаются твои полномочия. Мешает работе и сильно действует на нервы. Хотя полномочия Рек-лесса ведь никто не ограничивает. Даже если его начальство надумает обратиться за по­мощью в Скотленд-Ярд, вряд ли к делу при­влекут именно Далглиша. Оно слишком близко касается его лично. Но Реклессу, ко­нечно, мало радости вести следствие как бы под надзором у суперинтенданта из «Сентрал интеллидженс», и тем более такого знамени­того, как Далглиш. Словом, бедняга Реклесс; но и Далглишу тоже не повезло, и еще похле­ще: пошли прахом его надежды на неделю безмятежного отдыха в тишине и спокой­ствии, когда сам собой должен был снизой­ти мир в его душу и принести разрешение его личных проблем. Наверно, эти надеж­ды – не более чем пустые мечтания, плод ус­талости и потребности пусть ненадолго, но спрятаться от жизни. А все-таки жалко, что ничего из этого не вышло. Вмешиваться в расследование ему хотелось не больше, чем Реклессу прибегать к его помощи. Сразу по­шли бы деликатные звонки из Скотленд-Ярда и обратно: мол, опыт мистера Далгли­ша, его близкое знакомство с Монксмиром и его обитателями – к вашим услугам. Услу­ги такого рода обязан оказывать полиции каждый. А если Реклесс воображает, что Дал­глиш жаждет принять в его работе более непосредственное участие, придется его не­медленно разуверить.

А еще не стоило забывать о ее испытаниях и сложностях, связанных с борьбой за трон.

Для каждого из них слишком многое было поставлено на карту. Что бы Арабесса ни сделала, как бы ни попыталась выкрутиться, это могло повлечь за собой слишком много жертв.

Но день стоял божественный и веселил душу, раздражение Далглиша вскоре улеглось. Весь мыс купался в ласковых лучах золотого осеннего солнца. Дул ветер с моря, но не студеный, а приятно прохладный. Песчаная тропа, пружиня под ногами, то шла напрямик, через дрок и вереск, то извивалась среди низкорослого боярышника, где под тесными купами таились тени и путь прочерчивала лишь совсем узкая лента песка. Вид на море был открыт всю дорогу, кроме одного участка, где надо было пройти под серыми стенами “Настоятельских палат”. Это массивное, приземистое строение было расположено в сотне ярдов от берегового обрыва, с юга отгороженное высокой каменной стеной, а с севера – островерхим строем елей. Мало того что стоит особняком, но и само по себе неприветливое, даже жутковатое, особенно в темное время суток. Если Синклер искал тут уединения, то и вправду более подходящего жилища не придумаешь. Интересно, подумал Далглиш, сколько теперь времени пройдет, прежде чем инспектор Реклесс своими расспросами нарушит уединение писателя? Он, конечно, очень скоро проведает, что у Синклера на участке есть свой отдельный спуск к морю. Если считать, что не лодку привели вдоль берега на веслах туда, где находилось тело, а, наоборот, тело было доставлено к лодке, значит, его снесли к воде по одному из трех имеющихся в Монксмире спусков. Либо по Кожевенному проулку, мимо дома Сильвии Кедж, это напрашивалось в первую очередь, поскольку лодку видели как раз за “Домом кожевника”. Либо по крутой песчаной тропке, ведущей к воде от “Пентландс-коттеджа”. Но там и днем-то нелегко сойти. А в темноте просто опасно, даже привычному человеку и без ноши. Вряд ли убийца решился бы на такое предприятие. Если Джейн Далглиш и не услышала подъехавшую машину, то уж мимо дома-то никак невозможно было пройти, чтобы она не знала. Тот, кто живет один и на отшибе, чуток к любому постороннему шороху в ночи. Тетка Далглиша была самая независимая и нелюбопытная женщина на свете, жизнь птиц интересовала ее гораздо больше, чем жизнь людей. Но и она едва ли осталась бы безучастна к тому, что мимо ее дверей несут мертвеца. Кроме того, оттуда еще пришлось бы полмили тащить тело к лодке но пляжу. Если, конечно, убийца не присыпал его песком, а сам сбегалза лодкой и привел ее к месту на веслах. Но это значительно увеличило бы риск, и следы песка сохранились бы на трупе. И, что существеннее, понадобились бы весла с уключинами. Интересно, проверил ли все это Реклесс?

Арабесса уже выбрала свой путь, приняла решение добиваться желаемого для нее будущего.

Зимри тоже заслуживал подобного шанса.

Третий путь к воде – лестница Синклера. Ступеньки вырублены в высоком береговом обрыве всего ярдах в пятидесяти от того места, где спускается к морю Кожевенный проулок, – и там волны вымыли в скальной породе углубление, как бы маленькую, уединенную бухточку. Только в ней убийца – если это действительно было убийство – имел возможность что-то делать с телом, не опасаясь быть увиденным ни с севера, ни с юга. Разве что наткнулся бы кто-нибудь из местных жителей, вздумавший прогуляться на сон грядущий по пляжу; но в этих местах после наступления сумерек по пляжу в одиночку не прогуливаются.

– Я не могу допустить, чтобы ты отказался от такой возможности с «Макабрисом», – сказала она. – Ты, наконец, получишь контрольный пакет акций и сможешь управлять своим клубом так, как делали твои родители.

“Настоятельские палаты” остались позади, и началась редкая буковая рощица, прилегавшая к Кожевенному проулку. Под ногами хрустела палая листва, через решетку голых веток сквозила синь – то ли небо, то ли море. Внезапно рощица кончилась, Далглиш перебрался по перелазу через живую изгородь и очутился в проулке. Прямо перед ним стоял маленький красный кирпичный дом, где, оставшись одна после смерти матери, жила Сильвия Кедж. Весь прямолинейный, кубиком, как кукольный дом из игрушечного строительного конструктора, с четырьмя плотно занавешенными окошками и с расширенными калиткой и входной дверью – очевидно, чтобы хозяйка могла въезжать на своем инвалидном кресле. А больше никаких усовершенствований и попыток что-то пристроить, как-то навести красоту. В палисадничке, рассеченном надвое галечной дорожкой, ни цветка, двери и окна – казенного коричневого цвета. Наверно, подумалось Далглишу, в этом месте испокон веку стоял дом настоящего кожевника, один разрушался или его смывало штормом – ставили другой, чуть выше по проулку. И вот теперь эта красно-кирпичная коробочка постройки XX века вышла на позицию и ждет своего часа. Сам не зная зачем, Далглиш открыл калитку и пошел по садовой дорожке. Вдруг он услышал какой-то звук. Оказывается, не он один проводил тут рекогносцировку. Из-за дома вышла Элизабет Марли. Посмотрела на него без тени смущения и сказала:

Зимри покачал головой.

– А-а, это вы? Я слышу, кто-то пришел шпионить. Вам чего надо?

– Я найду другой способ.

– Ничего. Шпионство – мое естественное занятие. А вы, как я понимаю, ищете мисс Кедж?

– Какой? Ты уже девять лет пытаешься добиться желаемого.

– Сильвии нет дома. Я думала, может, она заперлась в темном чулане рядом с кухней, но там тоже нет. Меня прислала тетя. Яко­бы затем, чтобы справиться, как Сильвия себя чувствует после вчерашнего обморо­ка. Но на самом деле ей нужно успеть зама­нить ее к себе для диктовки, чтобы не пере­бежали дорогу Оливер Лэтем или Джастин. Теперь за Прекрасную Кедж пойдет конку­рентная борьба, а ей того и надо. Конечно, кому не захочется иметь отличную маши­нистку по два шиллинга за тысячу слов со своей копиркой?

Он упрямо посмотрел на нее.

– Это мой выбор, – возразил он. – Арабесса, хватит юлить. Каков твой ответ?

– Неужели Сетон ей так мало платил? По­чему же она от него не уходила?

Ее ответ.

– Такая преданная. Или изображала пре­данность. Не уходила, значит, имела свои причины. Ей ведь непросто найти подходя­щую квартиру в Лондоне. Интересно, сколь­ко ей теперь достанется по завещанию? Она вообще обожает строить из себя эдакое тро­гательное существо, такая она безотказная, безответная, совсем бы перешла к тетечке с радостью, но не в силах бросить бедного ми­стера Сетона на произвол судьбы. Тетя, ко­нечно, все принимает за чистую монету. Она ведь сообразительностью не отличается.

Больше похоже на приговор.

– Между тем как вы каждого видите на­сквозь и всех разложили по полочкам. Но вы же не хотите сказать, что кто-то убил Мориса Сетона с целью заполучить его секретаршу? Она сердито повернулась к нему, некра­сивое лицо ее пошло красными пятнами.

– Я не могу, – услышала она собственный шепот. – Никогда не прощу себе, что лишила тебя возможности воспользоваться единственным появившимся шансом. Прости. Я… не могу выйти за тебя замуж.

– Мне до этого никакого дела нет, кто убил да почему! Знаю только, что не Дигби Сетон. Потому что лично встретила его в среду ве­чером с поезда. А если вас интересует, где он был во вторник вечером, могу вам сказать. Пока мы ехали со станции, он мне сам при­знался. Он с одиннадцати вечера сидел в полицейском участке «Уэст сентрал». Задер­жанный за езду в пьяном виде. И отпустили его утром в среду. Так что ему повезло, он полсуток провел на глазах у полиции, с одиннадцати вечера во вторник до одиннад­цати утра в среду. Опровергните это алиби, если сможете, мистер суперинтендант!

Увидев эмоции, промелькнувшие в глазах Зимри, она поежилась.

Далглиш мягко заметил, что опровергать алиби должен Реклесс, а не он. Его собесед­ница пожала плечами, засунула кулаки в карманы и пяткой закрыла калитку «Дома кожевника». Они молча пошли бок о бок по проулку. Внезапно Элизабет сказала:

– А если я женюсь на другой? – спросил он. – Что тогда станет с нами?

– Я думаю, тело доставили к воде этой до­рогой. Здесь самый удобный спуск и прямо туда, где лежала «Чомга» на песке. Хотя яр­дов сто напоследок пришлось бы убийце нести его на себе – проулок слишком узкий для машины и даже для мотоцикла с коляс­кой. Он, должно быть, доехал до Коулсова луга и оставил машину на обочине. Я когда проходила мимо, там двое переодетых сы­щиков ползали, искали отпечатки шин. Зря надеются. Кто-то оставил с ночи открыты­ми ворота, и овцы Коулса все затоптали.

– У тебя будет жена, – ответила она, слова причиняли боль. – И тогда не будет никаких нас.

Его суровый взгляд словно окатил ее холодом. Впервые между ними возникло серьезное недопонимание.

Такие случаи, Далглиш знал, не были ред­костью. Фермер Билл Коулс, хозяйствовав­ший на двух сотнях ярдов неплодородной земли с восточной стороны от Данвичского шоссе, плохо смотрел за своими воротами, и овцы со свойственным их племени слепым упорством то и дело уходили с пастбища на дорогу. Начиналось настоящее столпотворе­ние – овцы громко блеяли, автомобилисты вовсю сигналили, стараясь оттеснить стадо с обочины, единственного места для парков­ки. Но эти открытые ворота могли кому-то оказаться на руку; такие овечьи набеги име­ли давнюю традицию: известно, что в былые контрабандистские времена овец прогоня­ли по прибрежным тропам каждую ночь, и они успевали затоптать конские следы, прежде чем появлялась с ежеутренним объездом береговая охрана.

– Понятно, – сказал Зимри твердым, как сталь, голосом. – Это твое окончательное решение? Ты отказываешься от нас.

Они подошли к перелазу через живую из­городь. Далглишу было дальше, на северную сторону мыса. Он остановился, чтобы попрощаться, и тут девушка неожиданно вы­палила:

Слезы жгли глаза Арабессы, грозя пролиться по щекам.

– Вы считаете меня неблагодарной скоти­ной, да? Она ведь мне еще и содержание дает. Четыреста фунтов в год вдобавок к стипен­дии. Да вы, наверно, знаете. Здесь, похоже, все знают.

– Я освобождаю нас от обязательств друг перед другом.

Прямо на ее глазах Зимри превратился в разъяренного незнакомца.

Кого она имеет в виду, можно было не спрашивать. Далглиш готов был сочувствен­но ответить, что Селия Кэлтроп никогда не упустит случая воздать должное собствен­ной щедрости. Но что его изумило, так это размер суммы. Мисс Кэлтроп повсюду про­возглашала, что живет на одни гонорары: «Ах, я бедненькая, у меня ни гроша за душой, все приходится зарабатывать тяжким тру­дом», – но никто не понимал этого в том смысле, что она нуждается в деньгах. Книги ее раскупались, работала она много, непо­мерно много по сравнению с Лэтемом и Брайсом, которые вообще считали, что ми­лой Селии стоит только удобно располо­житься в кресле и включить диктофон, как ее низкопробные творения польются сво­бодным и весьма прибыльным потоком. Лег­ко, конечно, ругать ее книги. Но если поку­паешь любовь, а цена даже не за любовь, а просто за то, чтобы тебя худо-бедно, но хотя бы терпели, – это учение в Кембридже плюс еще четыреста фунтов ежегодно – тут, по­жалуй, нужда в деньгах будет немалая. Каж­дые полгода – по роману; каждую неделю – публикации с продолжениями в «Доме и очаге»; и участие в скучных «круглых столах» по телевидению, всякий раз как агенту уда­ется пристроить; и новеллки под разными псевдонимами в дамских еженедельниках; и безотказное председательство на благотво­рительных мероприятиях, где за чай, прав­да, надо платить, зато реклама даровая. Дал­глишу стало жаль Селию. Все ее бахвальство и чванство, над которыми так потешались Лэтем и Брайс, – это лишь жалкий маскарад, прячущий тоску и одиночество. Может быть, подумалось Далглишу, она в самом деле лю­била Мориса Сетона? И ещё ему подумалось: интересно бы узнать, причитается ли ей что-нибудь по завещанию Сетона?

– Полагаю, тогда нам больше нечего обсуждать. – Его слова резали, словно бритва.

Элизабет Марли не спешила распрощать­ся, она продолжала решительно и упрямо загораживать ему дорогу. Далглиш привык, что ему поверяют тайны. Такова сыщицкая профессия. Но сейчас он не на работе. К тому же он-то знает: кто охотнее делится, тот гор­ше потом раскаивается. И обсуждать Селию Кэлтроп с ее племянницей у него совершен­но не было охоты. Хорошо бы Элизабет хоть не увязалась за ним до самого «Сетон-хауса». Он оглядел ее украдкой и увидел воочию, куда уходили в значительной части те четы­реста фунтов. На ней была меховая курточка с верхом из хорошей кожи. Плиссированная юбка из тонкого твида, похоже, шитая на за­каз. Туфли, хоть и уличные, тоже модные. Он вспомнил, как Лэтем однажды в его присут­ствии сказал, правда, вылетело из головы, по какому поводу. «Элизабет Марли бескорыст­но любит деньги. В наше время, когда мы все делаем вид, будто мы выше простой налично­сти, это даже подкупает».

– Нет, – подавляя подступившие к горлу рыдания, тихо ответила Арабесса. – Видимо, нечего.

Она стояла, прислонясь спиной к перелазу, и он не мог пройти.

Даже не удостоив ее прощальными словами, Зимри, не оглядываясь, вышел из комнаты.

И ушел.

– Да, конечно, она устроила меня в Кемб­ридж. Для этого нужны деньги и связи, если способности, как у меня, средние. Если ты талантливый, другое дело. Тогда тебя всюду примут. А для нас грешных все зависит от того, в какой школе учился, какие репетито­ры тебя готовили и кто тебя рекомендует. Тетя даже это умудрилась устроить. Она уди­вительно умеет добиваться от людей, чего ей надо. И ничуть не стесняется лезть со свои­ми просьбами, так что ей, конечно, проще.

Взял и ушел.

– Почему вы ее так не любите? – спросил Далглиш.

А Арабесса продолжала стоять на террасе и прижимать руку к груди, словно этот жест мог собрать воедино ее разбившееся вдребезги сердце.

– Да нет, лично против нее я ничего не имею. Хотя у нас с ней мало общего, вы со­гласны? Но эти ее писания! Одни так называемые романы чего стоят! Хорошо, что у нас разные фамилии. В Кембридже люди ис­ключительно терпимые. Если бы она, как во-довозова жена, делала вид, будто содержит бордель, а сама была скупщицей краденого, никто бы и глазом не моргнул. Но ее колон­ка в газете! Я готова сквозь землю провалить­ся. Еще хуже, чем книги. Знаете эту гадость? – Она протянула гнусавым фальцетом: – «Не уступай ему, дорогая. Всем мужчинам нуж­но одно».

Глава 15

Далглиш про себя подумал, что бывает и так, в том числе и с ним, но предпочел от этой темы уклониться. Он вдруг ощутил себя пожилым, усталым и раздраженным. Соби­рался человек пройтись один, а уж если не получилось, то нашлись бы спутники при­ятнее, чем эта надутая и капризная девица. Остальных ее жалоб он просто не слышал. Она понизила голос, а усилившийся ветер относил слова. Разобрал только заключи­тельные фразы:



– …абсолютно безнравственно, в самом истинном смысле слова. Нарочно хранить девственность как приманку для ловли мужа. И это – в наше время! В нашу эпоху!

Зимри хотелось кого-нибудь ударить. Избивать до тех пор, пока душа другого человека не почувствует себя хоть отдаленно такой же разбитой и истекающей кровью, как его собственная.

– Мне тоже неблизок такой подход, – со­гласился Далглиш. – Хотя ваша тетя, должно быть, сказала бы, что как мужчина я – сторона заинтересованная. Зато он реалистич­ный. И нельзя винить вашу тетю за то, что она повторяется, к ней приходят груды пи­сем от читательниц, которые жалуются, что вот в первый раз не послушались ее совета – теперь раскаиваются.

Он бы устроил такой бой под «Макабрисом». Поучаствовал в одной из драк в подвале, где смог бы выпустить свою магию, которая, причиняя боль, беспокойно металась по его венам. Он бы вырвал агонию из своего сердца, вручив ее другому. Охватившие Зимри чувства были настолько сильными, что он едва мог выносить их, едва мог заставить себя двигаться. Хотя Зимри предпочитал гнев печали. Гнев заставлял двигаться; горе парализовало. А он не желал покоя. Не тогда, когда столько лет прожил в состоянии неопределенности по поводу их с Арабессой отношений лишь для того, чтобы все закончилось вот так.

Элизабет дернула плечом.

Боль пронзила грудь, будто в нее всадили клинок. Следом пришли страдания.

– Понятно, что ей приходится выражать такие взгляды. Ее бы в этой газетенке дер­жать не стали, если бы она рискнула писать правду. Да она и не умеет писать правду, я думаю. А отказаться от колонки она не мо­жет себе позволить. У нее ведь нет других денег, кроме гонораров, а долго ли еще бу­дут покупать ее «чувствительные романы»?

«Нет!» – Он зацепился за это ощущение и оттолкнул его.

Далглиш уловил в ее тоне нотки искрен­него беспокойства. И безжалостно сказал:

Он не собирался поддаваться этим чувствам. Не сейчас. У него имелись более важные дела, которые придадут смысл его боли.

– По-моему, вы можете не волноваться. Ее книги будут раскупаться всегда. Она ведь пишет о сексе. Может не нравиться упаков­ка, но спрос на товар останется. Так что ваши четыреста фунтов на ближайшие три года вам обеспечены.

Зимри оттолкнул черную портьеру. Едкий запах пота и ладана, смешанный с эйфорией – аромат слишком сладкого вина, – проник в его нос сквозь маскировку. Обнаженные тела лежали в слабо освещенных альковах, выстроившихся вдоль круглого пространства, группы любовников занимали большие подушки в центре. Уткнувшиеся в пах лица, конечности на талии. Сплетение тел, хаос из движений и стонов.

Сначала он думал, что она залепит ему пощечину. Но она, к его удивлению, вдруг прыснула со смеху и сошла с его дороги.

Мужчина в черной маске, одетый лишь в тонкую золотую набедренную повязку, подошел к Зимри.

– Так мне и надо! Нечего драматизиро­вать. Простите, что нагнала скуку. Вы идете в «Сетон-хаус»?

– Коллектор, какой сюрприз, – сказал он. – Мадам сейчас с клиентом, но мы будем рады предоставить вам услугу, пока вы ждете. За счет заведения, разумеется.

Далглиш ответил утвердительно и спро­сил, что передать Сильвии Кедж, если она там окажется.

– Я ищу друга, – ответил Зимри, осматривая комнату.

– Сильвии? Ничего. С какой стати вам свод­ничать для тетечки? А Дигби передайте, что, пока он не устроился, может приходить к нам, мы его всегда накормим. Правда, сегод­ня к обеду только салат и холодное мясо, так что он немного потеряет, если не придет, но все-таки. Я думаю, ему неприятно было бы пользоваться услугами Сильвии, они друг друга терпеть не могут. Но только не вообра­жайте ничего, господин суперинтендант. Даже если я и соглашаюсь подвезти Дигби со станции и день-другой кормить его обедом, это ровно ничего не значит. Такие, с позво­ления сказать, мужчины не в моем вкусе.

– Хорошо. Брюнетку? Блондинку? Постарше или наоборот?

– Конечно, – сказал Далглиш. – Я так и думал. Она почему-то покраснела, поверну­лась и пошла. И тут-то, побуждаемый легким любопытством, Далглиш сказал ей в спину:

– Вашу гостью, она уже здесь.

– А вот интересно: когда Дигби Сетон по­звонил вам и попросил встретить его в Сак-смандеме, откуда он знал, что вы не в Кемб­ридже?

– Хотите присоединиться к ее компании? Конечно. Пожалуйста, осмотритесь и дайте знать, если вам понадобится помощь в поисках. Кроме того, на случай, если вам интересно и хотите поучаствовать, в приемной номер два, восемь и двадцать шесть желают посмотреть на измену партнера.

Она обернулась и посмотрела ему в глаза без испуга или смущения.

Зимри обошел все соседние комнаты, скользя взглядом по грудям и скользким гениталиям. Хотя почти все из участников были обнажены, на них все еще оставались маски и головные уборы, что, казалось, совсем не мешало удовлетворению потребностей.

– Я все жду, когда кто-нибудь задаст этот вопрос. Можно было предугадать, что это будете вы. А ответ простой. Я встретилась с Дигби в Лондоне, чисто случайно. Это было во вторник утром на станции метро «Пикка-дилли», чтобы уж совсем точно. Я ночевала в Лондоне, и никого со мной не было. Так что алиби у меня нет… Вы расскажете инс­пектору Реклессу? Хотя чего спрашивать? Конечно да.

«Лассари» был одним из самых элитных домов удовольствий в Королевстве Воров, предлагавшим самый широкий спектр услуг с лучшими условиями. Зимри никогда не приходил сюда в качестве клиента, а только для того, чтобы обсудить дела с мадам, владелицей заведения. «Лассари» и «Макабрис» связывала давняя история сотрудничества.

– Нет, – возразил Далглиш. – Вы сами рас­скажете.

Хотя теперь, когда Арабесса отказала ему, он мог делать здесь все, что ему заблагорассудится.

Снова появившаяся режущая боль грозила сбить его с ног. Зимри отмахнулся от нее, вместо этого ухватившись за снедавшее его отчаяние.

11

Она сказала «нет»! Отказала ему, даже когда он ясно дал понять, что «Макабрис» может подождать, что она важнее этой мечты – их отношения важнее.

Не стоило рассказывать ей о предложении Каттивы. Он ведь знал, что Арабесса проявит самоотверженность и будет руководствоваться разумом. Откажет ему, чтобы он смог выполнить обещание, данное своим умершим родителям.

Морису Сетону повезло с архитектором: его дом обладал главным достоинством загородного жилища – орга­нично вписывался в местность. Серые камен­ные стены словно росли из вереска, венчая собой вершину холма в самой возвышенной точке на Монксмирском мысу. Северные его окна смотрели на Палтусовую бухту, с юга лежал как на ладони болотистый птичий заповедник и открывался вид на устье Сай-зуэлла. Приятное и строгое, без лишних пре­тензий двухэтажное строение в виде буквы I, всего в пятидесяти ярдах от берегового об­рыва. По-видимому, этому изысканному произведению архитектуры, точно так же как и мрачным бастионам «Настоятельских палат», было суждено когда-нибудь обру­шиться в пучину Северного моря; но пока еще опасность не ощущалась. Высокий скалистый обрыв производил впечатление, на­дежности. Юго-восточная длинная стена дома почти целиком состояла из двуствор­чатых стеклянных дверей, выходящих на выложенную каменными плитами террасу. Здесь чувствовалось, что Сетон сам приложил руку к планировке – едва ли архитектор по своей инициативе установил на обоих кон­цах террасы большие изукрашенные урны, из которых торчали чахлые, скрюченные на суффолкских ветрах кусты, да еще подвесил между двумя столбами табличку с вычурной готической надписью «Сетон-хаус».

Даже если это разрушит их связь. Уничтожит ее саму. Но Зимри не мог заставить Арабессу выйти за него замуж или быть с ним. Он не настолько отчаялся.

У края террасы был припаркован автомо­биль. Но Далглиш и без того знал о присут­ствии Реклесса. Никого не видя, он чувство­вал, что за его приближением наблюдают. Высокие стеклянные двери словно смотре­ли на него множеством глаз. Одна створка была приоткрыта. Далглиш потянул ее на себя и переступил порог. Ощущение было такое, будто вышел на сцену. Длинная узкая комната, залитая солнцем, словно светом про­жекторов. Современный интерьер. В центре у задней стены – полукруглая лестница на второй этаж. Модерная функциональная до­рогая мебель тоже казалась временной, как декорация. Какой-то необыкновенный пись­менный стол – сложное сооружение из полированного дуба чуть не в полстены, со множеством ящиков, поставцов, полок спра­ва и слева от свободной рабочей поверхно­сти, должно быть, специально изготовлен­ное, чтобы соответствовать нуждам хозяина и одновременно служить символом его вы­сокого общественного статуса. На светло­серых стенах – две репродукции известных картин Моне в строгой окантовке.

Арабесса приняла решение, хотя его буквально захлестнуло исходящее от нее опустошение. Он четко ощущал, что ответ буквально уничтожил ее.

Но если так, зачем было говорить «нет»? Зачем просить дать ей время? Зимри недоверчиво фыркнул, продолжая расхаживать по дому удовольствий. Они были вместе уже много лет. Тайно или нет, эти двое были бесконечно преданы друг другу. Но Арабессе всегда нужен был план, и, похоже, их отношения не стали исключением. До того, как пойти к алтарю, она хотела предусмотреть все возможные варианты проблем и решений. Но разве она не знала, что судьбе плевать на планы? Даже планируя все наперед, завтра можно проснуться сиротой.

Четыре человека, обернувшихся навстре­чу Далглишу, тоже казались актерами, заняв­шими перед поднятием занавеса заранее отведенные места. На кушетке, диагонально поставленной в центре, возлежал Дигби Се­тон. Он был в лиловом вискозном халате поверх красной пижамы и вполне подходил на роль героя-любовника, если бы не серая сетка-повязка, плотно облегающая голову до самых глаз. Современные перевязочные средства, может быть, и хороши, но постра­давшего не украшают. Похоже было, что у него жар. Хотя его бы не выписали из кли­ники в болезненном состоянии, да и Реклесс, следователь опытный и не дурак, не стал бы его допрашивать, не получив «добро» у вра­ча. Но факт таков, что в глазах у Дигби был неестественный блеск, а на обеих скулах – по красному полумесяцу, так что он скорее походил не на любовника, а на циркового клоуна, привлекавшего к себе все взоры пе­стрым нарядом на сером фоне кушетки. Ин­спектор Реклесс и его неразлучный сержант Кортни сидели бок о бок за письменным сто­лом. Сейчас, в утреннем освещении, Далг­лиш впервые разглядел молодого сержанта и нашел, что у него очень приятное лицо – открытое и честное, как на плакатах, где юных и честолюбивых призывают избирать банковское дело. А он вот избрал службу в полиции. И напрасно, подумалось сейчас Далглишу.

Душа Зимри кричала от боли.

Четвертого актера, в сущности, на сцене не было. Только через приоткрытую дверь в столовую Далглиш увидел Сильвию Кедж. Она сидела в своем инвалидном кресле, пе­ред ней был поднос со столовым серебром, и она безо всякого воодушевления чистила вилку, словно исполнительница эпизоди­ческой роли, знающая, что на нее все равно никто не смотрит. На минуту она встрети­лась с Далглишем взглядом, и он был потря­сен страданием, написанным на ее осунув­шемся лице. Но она тут же снова понурилась и возобновила работу.

Что могло так сильно напугать ее? Делая предложение, он уловил запах ее страха. Почувствовал, как беспокойство бурлило в ее душе, подобно морю, пучина которого хранила много тайн. Арабесса не до конца открылась ему.

Дигби Сетон спустил ноги с кушетки, по­дошел в носках к двери в столовую и пяткой прикрыл створку. Полицейские молчали.

«А когда она вообще откровенничала со мной?» – подумал он, и ярость вспыхнула с новой силой. Они пообещали не использовать друг на друге свою магию, но Зимри испытывал искушение нарушить это соглашение. В этот момент ему хотелось выпытать все ее секреты. Добиться правды о том, почему она хотела подождать, и лишь потом сообщить о предложении Каттивы.

Сетон сказал:

Зимри раздраженно выдохнул, входя в новую комнату.

– Прошу меня извинить и все такое. Ко­нечно, нехорошо быть грубым, но у меня от нее мурашки. Черт возьми, я же сказал, что выплачу триста, которые ей завещал Морис! Слава Богу, что вы здесь, суперинтендант! Теперь, надеюсь, дело примете вы?

«Все это уже не имеет значения, – напомнил он себе. – Все кончено». С ними покончено. Все эти годы, когда они прятались по углам, терпение, которое он проявлял, не желая спугнуть ее, теперь не имели значения. Все равно ничего не получилось.

Для начала хуже не придумаешь. Далглиш резко ответил!

Если Арабессе хотелось, чтобы он вернул себе «Макабрис», так тому и быть. Он уверенно следовал за своей целью.

– Нет. Это не по части Скотленд-Ярда. Инспектор Реклесс, наверно, уже объяснил вам, что главный здесь он?

Изображение волка на бледной руке привлекло внимание Зимри. Он смотрел, как рука скользнула по затылку и запуталась в белых волосах. Зимри ускорил шаги.

Так ему и надо, этому Реклессу.

Обнаженная Каттива Волкова лежала на одной из больших круглых подушек в угловой комнате. Ее ноги были раздвинуты в стороны, голова откинута назад, спина выгнута, полная грудь выставлена на всеобщее обозрение, а из увенчанного жемчугом головного убора доносились стоны. Темнокожий мужчина в маске и белокожая женщина покусывали и облизывали ее соски, а третий участник устроился между ее ног.

Но Сетон заспорил: