Филлис Дороти Джеймс

Лицо ее закройте

Глава 1

1

Ровно за три месяца до убийства в Мартингейле миссис Макси устроила прием. Спустя годы, когда судебный процесс почти стерся в памяти – остались лишь скан­дальные подробности да заголовки на по­желтевших газетных страницах, которыми застилали полки в кухонном буфете, – Элеонора Макси вспомнила тот весенний вечер как первый эпизод трагедии. Па­мять, капризная и своевольная, воскре­шала картину ничем не примечательного ужина, окутывая ее аурой дурных пред­чувствий и тревоги. Теперь, в ретроспек­тиве, он казался ритуальной встречей под одной крышей жертвы и подозреваемых. Прологом к сцене убийства. На самом деле на ужине присутствовали не все подозре­ваемые. Во-первых, Феликс Херн в тот уик-энд не был в Мартингейле. Но в во­ображении Элеоноры Макси он тоже си­дел за столом, следя насмешливым и пыт­ливым взглядом за гримасами и ужимка­ми входящих в роль актеров.

Конечно же, вечер был заурядным и скуч­ным. Трое гостей – доктор Эппс, вика­рий и мисс Лидделл, смотрительница приюта св. Марии для девочек, – слишком часто сиживали за одним столом, чтобы ждать друг от друга чего-нибудь новенького или испы­тывать от подобного соседства особый вос­торг. Кэтрин Бауэрз была непривычно мол­чалива, а Стивен Макси и его сестра Де­бора Рискоу с трудом сдерживали раздра­жение: Стивен не приезжал домой из сво­ей больницы больше месяца, и пожалуй­ста – именно в этот день устроили прием. Миссис Макси только что взяла в горнич­ные мать-одиночку из приюта мисс Лид­делл, и девушка первый раз прислуживала гостям. Но напряжение, сковавшее всех уча­стников трапезы, вряд ли было вызвано при­сутствием Салли Джапп, ставившей блюда перед миссис Макси и убиравшей тарелки с завидной сноровкой, которую отметила не без удовлетворения мисс Лидделл.

Судя по всему, по крайней мере, один гость был безмятежно счастлив. Бернард Хинкс, викарий Чадфлита, был холостя­ком, и любая возможность увильнуть от сытной, но неудобоваримой стряпни сво­ей сестрицы, которая вела его хозяйство, – она-то никогда не разъезжала по гостям! – оборачивалась для него истинным праздником, так что ему было не до светской болтовни. Милый, приятный мужчина, он казался старше своих пятидесяти четырех лет, слыл нерешительным и робким во всех вопросах, за исключением веры. Теология была его главной, практически единственной стра­стью, случалось, правда, прихожане не всегда понимали его проповедей, хотя принима­ли их восторженно и считали, что он шиб­ко умный, оттого и говорит непонятно. Однако в деревне знали, что священник никому не отказывает ни в помощи, ни в совете, и если предыдущий был малость туповат, то на теперешнего можно было по­ложиться.

Для доктора Чарлза Эппса ужин озна­чал отличную еду, общество очарователь­ных женщин, с которыми можно поболтать, и передышку от его нудной деревенской практики. Он овдовел, жил уже тридцать лет в Чадфлите, досконально знал почти всех своих пациентов и мог без ошибки сказать, кому грозит смерть, а кому нет. Он был уверен, что нет на свете такого врача, ко­торый способен повлиять на исход болез­ни, что мудрость состоит как раз в том, чтобы знать, когда твоя смерть причинит ближним твоим как можно меньше хлопот, а тебе – печали, считал также, что новейшие достижения медицины продлевают жизнь больному лишь на несколько никому не нуж­ных месяцев к вящей славе того, кто его лечит. И все-таки он был совсем не глуп и обладал куда большими познаниями, чем полагал Стивен Макси, и совсем немного его пациентов предстали перед неизбежным концом раньше предписанного им часа. Он дважды принимал роды у миссис Макси, был домашним доктором и другом ее мужа, впрочем, Саймон Макси не мог долее под­держивать эту дружбу и ценить ее – он по­мутился в уме. Сейчас доктор сидел за столом семейства Макси и поддевал вилкой суфле из цыпленка с видом человека, который заслужил честным трудом свой ужин и не намерен поддаваться настроению прочих.

– Так вы взяли Салли Джапп с ребен­ком, Элеонора? – Доктору Эппсу никог­да не возбранялось формулировать очевид­ное. – Милые создания эти обе крошки. Да и вам стало повеселее – снова малыш в доме.

– Хочется надеяться, что и Марта так считает, – сказала сухо миссис Макси. – Ей, конечно, без помощницы не обойтись, но она такой консерватор. Эта ситуация может оказаться ей не по душе.

– Да справится она с ней. Моральные соображения отступят, все же на кухне по­явилась лишняя пара рабочих рук. – Душевные колебания Марты Балтитафт не очень, видно, волновали доктора, что он и под­твердил взмахом короткопалой руки. – Очень скоро она в младенце души чаять не будет. Джимми прелестный ребенок, какое кому дело, кто его отец.

В этот момент мисс Лидделл сочла не­обходимым довести до слушателей свое мнение умудренного опытом человека.

– Не думаю, доктор, что нам следует с такой легкостью относиться к этому яв­лению. Естественно, мы, христиане, должны быть милосердны, – при этих словах мисс Лидделл чуть заметно поклонилась в сто­рону священника в знак того, что не за­бывает, среди них – специалист в этой об­ласти, и она приносит извинения, что втор­гается в нее, – но не могу отделаться от мысли: общество в целом слишком снис­ходительно к этим девицам. Моральные нормы в нашем обществе будут неуклонно падать, если к таким детям относиться с большей заботой, чем к рожденным в лоне семьи. А это уже имеет место! Бедные, достойные всяческого уважения матери не видят и по­ловины заботы и ласки, которыми мы ода­риваем этих девчонок!

Она обвела взглядом сидящих за столом, побагровела и с новым рвением принялась за еду. Ну и что с того, что она их огорошила? Это надо было сказать. Ее святой долг. Она посмотрела на священника, ища поддержки, но мистер Хинкс, озадаченно взглянув на нее, снова занялся едой. «Уж больно святой отец усердствует над тарел­кой», – с раздражением подумала мисс Лидделл, оставшись без союзника. Но тут она услышала голос Стивена Макси:

– Да, эти дети, без сомнения, ничем не отличаются ото всех остальных, разве что мы больше перед ними в долгу. Я тоже не считаю, что их матери такие уж замечатель­ные. Но в конце концов, много ли най­дется людей, соблюдающих законы мора­ли, за нарушение которых они презирают этих девиц?!

– Очень много, доктор Макси, уверяю вас. – Мисс Лидделл по роду своей про­фессии не привыкла, чтобы ей перечили младшие. Стивен Макси, может, обеща­ющий молодой хирург, но это вовсе не значит, что он специалист по оступившимся деви­цам. – Да мне страшно подумать, что мер­зости, о которых мне приходится слышать по долгу службы, – в порядке вещей для современной молодежи.

– Поскольку я представитель современной молодежи, поверьте мне, мы частенько по­зволяем себе презирать тех, кто просто по­пал в беду. Эта девушка, по-моему, ведет себя совершенно нормально и достойна ува­жения.

– Да, она тихая, у нее прекрасные ма­неры. К тому же достаточно образованна. Закончила классическую[1] школу! Я бы и по­мыслить не смела рекомендовать ее вашей матушке, если бы она не была самой бе­зупречной воспитанницей приюта святой Ма­рии. Она сирота, ее воспитала тетка, но, надеюсь, эта подробность не разжалобит вас. Салли предстоит потрудиться, чтобы исполь­зовать выпавший ей шанс. Прошлое поза­ди и забыто навсегда.

– Должно быть, нелегко забыть прошлое, когда оно оставляет о себе столь осязаемое напоминание, – сказала Дебора Рискоу.

Доктора Эппса утомлял этот разговор, у него грозило испортиться настроение и, может, даже пищеварение, потому он по­спешил внести свою лепту. Отчего, к со­жалению, собеседники еще более разош­лись во мнениях.

– Она хорошая мать и славная женщи­на. Может, повстречает еще парня и вый­дет замуж. Самое лучшее. Не нравятся мне такие семьи – мать-одиночка и ребенок, слишком уж они замыкаются друг на дру­ге, и ничего путного из этого не выходит. Иногда мне кажется, – понимаю, мисс Лидделл, это звучит дико, – что самое луч­шее – отдавать этих малышей со дня рож­дения в нормальную семью.

– За ребенка несет ответственность его мать, – изрекла мисс Лидделл. – Ее долг растить его и заботиться о нем.

– Все шестнадцать лет, без отцовской помощи?

– У нас действует закон об установле­нии отцовства, доктор Макси, мы прибе­гаем к его помощи, когда можем. К сожа­лению, Салли заупрямилась, не сказала нам фамилии отца, так что мы бессильны.

– На несколько шиллингов теперь да­леко не уедешь. – Стивен Макси явно на­строился продолжать эту тему. – Думаю, Салли даже не платят пособие на ребенка.

– Мы живем в христианской стране, до­рогой мой брат, и расплата за грех – смерть, а не восемь шиллингов налогоплатель­щика.

Дебора произнесла эту фразу едва слышно, но мисс Лидделл услышала ее и поняла, что она предназначалась для нее. Миссис Макси почувствовала, что ей пора вмешаться. По крайней мере, двое из гостей полагали, что ей следовало сделать это раньше. Миссис Макси никогда ничего из-под своего конт­роля не выпускала.

– Я сейчас позову Салли, – сказала она, – давайте сменим тему. Рискую вызвать ваше недовольство, но хотела бы спросить вас о церковном празднике. Конечно, вам кажется, что я пригласила вас под каким-то надуманным предлогом, но мы на са­мом деле должны назначить дату.

Когда Салли появилась в столовой, раз­говор был столь скучным и мирным, что даже Кэтрин Бауэрз была довольна. На эту тему каждый мог разглагольствовать сколь­ко заблагорассудится.

Мисс Лидделл наблюдала, как Салли Джапп обходит стол. Можно было подумать, что беседа за ужином впервые возбудила в ней желание как следует разглядеть девуш­ку. Салли была очень тоненькая. Тяжелые золотисто-рыжие пряди волос, выбившие­ся из-под наколки, казались слишком тя­желой ношей для нежной головки. Руки еще детские, длинные, с острыми локтями, с красноватой кожей. Пухлые губы скромно поджаты, в зеленых глазах сосредоточенность. Ни с того ни с сего на мисс Лидделл на­катила волна умиления. Салли и впрямь прекрасно справляется со своими обязан­ностями, просто прекрасно! Она подняла глаза, чтобы перехватить взгляд девушки, одарить ее улыбкой одобрения и поддерж­ки. И встретила ответный взгляд. Секун­ды две они смотрели друг на друга. Потом мисс Лидделл вспыхнула и опустила гла­за. Нет, она ошиблась! Да как же Салли осмелилась так смотреть на нее! В смяте­нии и ужасе она пыталась понять, что ее поразило. Еще до того, как она изобрази­ла на своем лице это самое одобрение, она прочитала в глазах девушки не покорную благодарность, олицетворением которой Салли Джапп из приюта св. Марии всегда была, а веселое пренебрежение, намек на какую-то тайну и неприязнь, столь явную и силь­ную, что это просто пугало. Потом зеле­ные глаза потупились, и непонятная Сал­ли снова превратилась в послушную, по­корную Салли, самую любимую заблудшую овечку, пользующуюся особым благоволе­нием мисс Лидделл. Но тот момент не прошел бесследно. Мисс Лидделл просто дурно сделалось от мысли, озарившей ее. Ведь она дала Салли отличную рекомендацию. Де­вица вроде бы отвечала всем требованиям. Была, можно сказать, высокой пробы. Даже слишком хороша, чтобы батрачить в Мартингейле. Но назад ходу нет. Поздно ре­шать, мудро она поступила или глупо. Самый печальный исход – позорное возвращение Салли в приют. Впервые мисс Лидделл поняла, что, порекомендовав свою лучшую воспитанницу в Мартингейл, она навлек­ла на свою голову неприятности. Но ей не дано было предугадать их размеры, равно как и то, что венцом их станет убийство.

Кэтрин Бауэрз, приехавшая в Мартин­гейл на уик-энд, за столом помалкивала. Она была девушкой честной и искренней, и, когда поняла, что она на стороне мисс Лидделл, ей стало не по себе. Слов нет, Стивен весьма благородно и великодушно заступился за Салли и ее подруг по несчас­тью, да еще с такой страстью заступился, но Кэтрин он разозлил, вот так она начи­нала сердиться, когда ее друзья, не имев­шие отношения к медицине, разглагольство­вали о благородстве ее профессии. Роман­тика вещь прекрасная, но что толку от нее тем, кто носится с подкладными суднами или имеет дело с правонарушителями. Ее так и подмывало сказать это вслух, но при­сутствие Деборы, сидевшей напротив, ли­шало ее дара речи. Ужин, как и все не­удачные светские мероприятия, длился бес­конечно. «Ну как можно, – думала Кэт­рин, – так долго пить кофе, и пора бы уж мужчинам раскуривать трубки». Наконец все кончилось. Мисс Лидделл заспешила в свой приют, заметив, что ей спокойнее, когда мисс Поллак не остается слишком долго одна. Мистер Хинкс, пробормотав что-то о том, что ему надо подготовиться к завтрашней службе, растворился в весеннем воздухе, словно бесплотный дух. Дебора Макси и доктор Эппс безмятежно болтали о музы­ке, пристроившись у камина в гостиной. Кэтрин предпочла бы говорить о чем-ни­будь другом. Лучше телевизор поглядеть, но телевизор в Мартингейле только у Мар­ты в комнате. Если уж говорить, то о ме­дицине. Доктор Эппс, естественно, вос­кликнул бы: «Конечно вы ведь санитар­ка, мисс Бауэрз; повезло Стивену – ря­дом с ним человек, который живет теми же профессиональными интересами, что и он». Потом они втроем станут болтать, к ним подсядет Дебора, но на этот раз ей при­дется помалкивать – пусть знает, что муж­чины устали от хорошеньких бестолковых женщин, хотя они и в роскошных нарядах, и что Стивену на самом деле нужен едино­мышленник, коллега, способный беседо­вать с его друзьями толково, со знанием дела. То были заманчивые мечты, и, как большинство мечтаний, они не имели ни малейшего отношения к реальности. Кэт­рин сидела, протянув руки к тонким язычкам пламени в камине, и старалась выглядеть непринужденной, пока другие говорили о композиторе с каким-то нелепым именем Питер Уорлок; она о нем ничего не знала, вроде очень давно жил, но не помнила когда. Дебора, естественно, заявила, что не по­нимает его, но, как всегда, ее невежество выглядело милым. Потом завела с Кэтрин разговор (как поживает миссис Бауэрз, видите ли, ей интересно), до чего же высокомер­ная особа. Но тут, к счастью, вошла но­вая горничная сообщить доктору Эппсу, что у женщины с дальней фермы начались схват­ки. Доктор поднялся с явной неохотой, встряхнулся, словно лохматый пес, и рас­кланялся.

Кэтрин сделала последнюю попытку.

– Сложный случай, доктор? – спросила она бодро.

– Да нет, мисс Бауэрз. – Доктор Эппс обвел рассеянным взглядом гостиную в поисках своей сумки. – У нее уже трое. Милая жен­щина, хрупкая, просто ей легче, когда я подле нее. А почему – одному Господу из­вестно! Она может родить, как говорится, не моргнув глазом. Всего доброго, Элео­нора, благодарю за прекрасный ужин. Я собирался подняться к Саймону перед ухо­дом, но, если позволите, загляну завтра. Вам, верно, надо новую порцию снотвор­ного. Я захвачу с собой.

Он раскланялся и, тяжело ступая, на­правился в сопровождении миссис Макси в холл. Вскоре собравшиеся услышали, как на подъездной аллее взревел мотор его ма­шины. Эппс предпочитал маленькие быс­трые машинки, из которых выбирался с превеликим трудом, за рулем он смахивал на хитрого старого медведя, отправивше­гося на пирушку.

– Давайте пройдемся в конюшни, – пред­ложила Дебора, когда звук мотора замер вдали. – Посмотрим на Боукока и его ло­шадей. Конечно, если Кэтрин согласна прогуляться.

Кэтрин очень даже не прочь была прогу­ляться, но не с Деборой. Поразительно, почему Дебора не замечает или делает вид, что не замечает, что им со Стивеном хочется остаться вдвоем. Но уж если Стивен не объяснил ей, то Кэтрин тем более не станет это делать. Скорее бы им пожениться, развязался бы он со своими родственниками. «Вампиры, а не люди», – думала Кэтрин, которой доводилось встречаться с такой породой во время своих «вылазок» в мир современной литературы. Дебора, ни сном ни духом не ведавшая о своих жутких наклонностях, вышла через балкон­ную дверь и пошла по лужайке.

Конюшни раньше принадлежали Макси, а теперь были собственностью Сэмюэля Боукока; они находились в двухстах ярдах от дома, по другую сторону лужайки. Старина Боукок чистил упряжь при свете фонаря, насвистывая сквозь зубы. Коренастый шатен с лицом гнома, раскосыми глазка­ми и большим ртом; он встретил Стивена с нескрываемой радостью. Они пришли по­смотреть на трех лошадей, с которых Боу­кок начал свой небольшой бизнес. «И чего ради Дебора суетится вокруг этих лоша­дей, – думала Кэтрин, – смешно же это – прижимается к мордам, сюсюкает с ними, точно они люди. Это в ней инстинкт ма­теринский бурлит впустую, – думала она со злостью. – Лучше бы свою энергию в палате, на больных ребятишек тратила. Хотя что с нее проку?» Кэтрин хотелось поскорее вернуться в дом. Конюшня сияла чистотой, но остался терпкий запах лошадей – вид­но, их сегодня здорово нагоняли, – поче­му-то он подействовал на Кэтрин возбуж­дающе. Один раз тонкая смуглая рука Стивена оказалась совсем близко от ее руки на шее лошади. Непреодолимое острое желание до­тронуться до нее, ударить ее, даже поце­ловать заставило Кэтрин закрыть глаза. А потом, в темноте, всплыли другие сладостные, сму­щающие воспоминания – та же рука про­водит полукруг у нее на груди, она кажет­ся еще смуглее на фоне белизны, медлен­но и нежно движется эта рука, предвестница наслаждения. Кэтрин, почти шата­ясь, вышла в весенние сумерки, за спи­ной звучали медленная, нерешительная речь Боукока и энергичные голоса Макси, на­перебой отвечающие ему. И снова подсту­пил этот смертельный ужас; с тех пор как она влюбилась в Стивена, с ней такое слу­чалось. Он накатывал неожиданно, пара­лизуя волю и здравый смысл. В эти мину­ты все становилось нереальным, и она по­чти физически ощущала, что ее надежды рушатся как песочные замки. Причиной своих несчастий и двусмысленного положения она считала Дебору. Дебора – ее враг. Дебора-то была замужем, ей-то улыбнулось счас­тье. Дебора, хорошенькая, эгоистичная и пустая. Кэтрин прислушивалась в сгущаю­щихся сумерках к голосам, в ней клокота­ла ненависть, доводя ее до одурения.

Когда они вернулись в Мартингейл, она взяла себя в руки, мрак и ужас отступили. Теперь она снова чувствовала себя спокой­но и уверенно. Рано пошла спать и, вко­нец успокоившись, почти поверила, что он придет к ней. «Нет, он не посмеет этого сделать в отчем доме, – убеждала она себя, – это было бы безумием с его стороны, а с ее – смертельным оскорблением для тех, кто оказал ей гостеприимство». Но тем не менее она ждала его в темноте. Через какое-то время она услышала звук шагов по лестнице – его и Деборы. Брат и сестра тихонько смеялись. Они даже не замедли­ли шага, проходя мимо ее дверей.

2

Наверху, в спаленке с низким потол­ком и белыми стенами, где он спал с пе­ленок, Стивен лег на кровать.

– Устал, – сказал он.

– Я тоже. – Дебора зевнула и присела к нему. – Мрачноватый ужин получился. Зря его мама устраивала.

– Они все чудовищные лицемеры.

– А кем же им еще быть? Так уж их воспитали. Эппи и мистер Хинкс, по-мо­ему, их не хотели обидеть.

– Зато я выглядел довольно глупо, – сказал Стивен.

– Ты разбушевался, точно сэр Галаад[2], бросился на защиту обиженной горничной, только она скорее грешница, а не обижен­ная.

– Она тебе не нравится? – спросил Стивен.

– Дорогой мой, да я и не задумывалась над этим. Она работает у нас, и ладно.

Понимаю, я кажусь тебе ретроградкой, ты ведь у нас прогрессивных взглядов, но я не это имела в виду. Она мне безразлична, совершенно безразлична, равно как и я, полагаю, ей.

– Мне жаль ее. – В голосе Стивена прозвучала резкая нота.

– Это было и слепому видно во время ужина, – сказала холодно Дебора.

– Меня доконало их проклятое самодо­вольство. И эта Лидделл. Как можно было назначать старую деву смотрительницей приюта святой Марии?

– Не понимаю, а почему бы и нет? Мо­жет она женщина и не очень далекая, но добрая и честная. К тому же ее подопеч­ные, по-моему, уже пострадали от чрезмер­ного увлечения сексом.

– О, Дебора, ради всех святых, не зло­словь!

– А что ты хочешь – чтобы я умиля­лась? Мы видимся с тобой раз в две неде­ли Мне лично тяжеловато высиживать на этих маминых приемах, наблюдать, как Кэтрин и мисс Лидделл пересмеиваются, потому что уверены, что ты без ума от этой смазливой горничной. От подобной пошлости Лидделл получает особое наслаждение. Завтра же весь разговор за столом станет достоя­нием местных жителей.

– С ума они сошли, что ли? Я видел девушку мельком, не помню, говорил ли с ней. И взбредет же такое!

– И я так считаю. Бога ради, милый, попридержи свои рыцарские чувства, пока ты дома. Неужели нельзя сублимировать свои социально-общественные порывы в больнице, чтобы не выплескивать их дома? Не очень-то приятно наблюдать, как ты бурлишь, особенно тем из нас, у кого оные отсут­ствуют.

– Я сегодня не в себе, – сказал Сти­вен. – Не знаю, как мне быть.

Дебора, как всегда, моментально поняла, о чем говорит брат.

– Она страшная зануда, правда? Поче­му бы тебе не подвести черту под вашим романом? Изящно, конечно. Думаю, с некоторыми романами не стоит тянуть.

– Ты отлично знаешь, что это именно такой роман, вернее, был роман. Но что я должен сделать?

– Для меня это никогда не составляло особого труда. Вся хитрость в том, чтобы заставить другого поверить, что инициати­ва исходит от него. А спустя несколько недель я почти верю в это сама.

– А если не сработает?

– Люди умирают, и черви съедают их, но умирают они не от любви.

Стивену хотелось спросить, когда ей удаст­ся убедить Феликса Херна – если вооб­ще удастся – в том, что это он первый ре­шил расстаться с Деборой. В подобных делах, как и в прочих других, Дебора проявляет завидную жестокость.

– А я малодушничаю в таких ситуаци­ях – сказал он. – Мне трудно отделать­ся от человека, даже если он меня раздра­жает.

– Вот именно, – подхватила сестра. –

И это твоя беда. Слишком слабовольный и слишком впечатлительный. Пора тебе же­ниться. Мамочка просто мечтает об этом, правда. На ком-нибудь с состоянием, если подвернется, но чтоб не до омерзения бо­гатой была, а в меру.

– Без сомнения. Но на ком?

– Действительно, на ком же? Неожиданно Дебора утратила интерес к теме Она вскочила, подошла к окну и облокотилась о подоконник. Стивен смотрел на ее профиль, такой похожий на его и при этом загадочно другой, вырисовыва­ющийся на темном фоне ночи. Горизонт прорезали вены и артерии угасающего дня. Из сада доносилось благоухание – мощ­ная бесконечно сладостная волна запа­хов английской весенней ночи. Лежа в прохладной темноте, он прикрыл глаза и отдался покою Мартингейла. В подобные минуты ему становилось понятно, поче­му мама и сестра так хлопочут, чтобы сберечь ему наследство. Он первый в их роду за­нялся медициной. Поступил как счел нуж­ным, а близкие согласились с его выбо­ром. С таким же успехом он мог бы выб­рать еще менее перспективное ремесло, хотя трудно себе представить, какое именно. Со временем, если он уцелеет в этой мя­сорубке, в бешеной погоне и в конкуренции, и ему повезет, он станет консультантом. Может, даже преуспеет и будет сам со­держать Мартингейл. А пока что они из кожи вон лезут, экономят на чепухе, но ни в чем не отказывают ему, сами ковы­ряются в саду и огороде, чтобы сберечь три шиллинга – часовую оплату старого Первиса. Нанимают неумелых девчонок помогать Марте. Все это особо его не стес­няло, зато служило доказательством, что он, Стивен Макси, стал преемником своего отца, так же как тот стал преемником сво­его. Если б можно было наслаждаться красотой и покоем Мартингейла, не об­ременяя себя чувством долга и ответствен­ности!



На лестнице раздались медленные, ос­торожные шаги, потом в дверь постучали. Пришла Марта с вечерним горячим моло­ком Когда Стивен был маленьким, ста­рая няня решила, что горячее молоко на ночь избавит от кошмарных снов – они с Деборой какое-то время, впрочем совсем недолго, очень от них страдали. Потом кошмары­ сменили более ощутимые отроческие страхи, но горячее молоко так и вошло в привычку. Марта вслед за своей сестрой твердо верила, что от ночных – настоящих и во­ображаемых – опасностей может защитить лишь одно-единственное средство. Она осто­рожно поставила маленький поднос с веджвудской кружкой, из которой пила Дебора и старой кружкой, изготовленной ко дню коронации Георга V, которую Стиве­ну купил еще дед.

– Принесла вам еще овалтин[3], – ска­зала Марта. – Я так и подумала, что вы здесь. Она говорила приглушенным голосом, точно заговорщица. Стивен забеспокоил­ся вдруг она угадала, что речь шла о Кэтрин? Точно как с их старой милой нянь­кой – та приносила питье на ночь и охотно задерживалась поболтать. Нет, так, да не совсем. Марта, конечно, преданная, но зажатая, с ней труднее. Это подделка, не то простое чувство, которым дышишь, как воздухом. Памятуя об этом, тем не менее он счел, что Марта заслужила по­хвалы.

– Дивный ужин был, Марта, – ска­зал он.

Дебора отвернулась от окна, обвила паль­цами с алыми ногтями кружку с дымящимся молоком:

– Жаль, что разговоры, которые велись за столом, были намного хуже вашей стряпни. Мисс Лидделл прочитала нам лекцию о социальных последствиях нарушения зако­на. Как вам Салли, Марта?

Стивену этот вопрос показался глупым. Что это с Деборой?

– Вроде неплохая девушка, – сказала Марта, – но рано еще судить, конечно. Мисс Лидделл ее нахваливала.

– По словам мисс Лидделл, – сказала Дебора, – Салли воплощение всех добро­детелей, за одним исключением, но и оно – оплошность природы, которая в темноте не разобралась, что девица окончила клас­сическую школу.

К удивлению Стивена, в голосе сестры зазвенели горькие ноты.

– Не думаю, что все эти науки так уж нужны горничной. – Марта давала понять, что она прекрасно обходится и без них. – Надеюсь, она понимает, как ей повезло. Мэм даже отдала ей колыбель, в которой вы оба спали.

– Теперь же мы в ней не спим. – Сти­вен старался говорить как можно менее раз­драженно. Господи, ну сколько можно об­суждать эту Салли Джапп! Но зря он Мар­ту остановил. Такое впечатление, что ос­квернили не колыбель, а лично ее, Марту.

– Мы ведь ее берегли, доктор Стивен.

Для внуков берегли.

– Черт побери! – сказала Дебора. Она вытерла пальцы, закапанные молоком, и поставила кружку на поднос. – Нечего внуков считать, пока их нет. Лично я не собира­юсь открывать счет, а Стивен даже не по­молвлен – не то что собирается обзаводиться детишками. Не исключено, что он женит­ся на грудастой практичной санитарке, которая предпочтет купить новенькую, стерильную кроватку на Оксфорд-стрит. Спасибо, Марта, дорогая, за молоко. – Дебора улыбну­лась: – эти слова означали, что Марте пора уходить.

Они обменялись пожеланиями на сон гря­дущий, и те же осторожные шаги прошар­кали вниз по лестнице. Когда они стихли, Стивен сказал:

– Бедняжка Марта. Мы привыкли к ней, принимаем все как должное, а ведь на ней весь дом, ей трудно. По-моему, пора нам подумать, как ее отпустить и выплачивать ей пенсию.

– С чего это? – Дебора стояла у окна.

– По крайней мере сейчас у нее есть хоть какая-то помощница, – начал усту­пать Стивен.

– Хоть бы Салли не мешала ей. Мисс Лидделл сказала, что ребенок просто на удивление хорош. Но если младенец не пищит из трех ночей – две, он уже хорош. Да к тому же пеленки. Вряд ли от нее много толку, если каждое утро ей приходится стирать пе­ленки.

– Но ведь все матери стирают пелен­ки, – сказал Стивен, – и тем не менее находят время для другой работы. Мне нра­вится эта девушка, вот увидишь, она бу­дет Марте подспорьем, если ее оставят в покое.

– Смотри, какой рьяный заступник на­шелся! Жаль только, что ты будешь торчать в своей больнице, когда начнутся непри­ятности.

– Какие еще неприятности? Что с вами со всеми происходит? С чего вы взяли, что девушка причинит вам неприятности?

Дебора направилась к дверям.

– Потому что, – сказала она, – она уже их причиняет, не так ли? Спокойной ночи.

Глава 2

1

Несмотря на столь нескладное начало, первые недели пребывания Салли Джапп в Мартингейле прошли прекрасно. Придер­живалась ли она того же мнения – неизве­стно. Да никто и не спрашивал ее об этом. В деревне единодушно решили, что она везучая. Может, она и не испытывала дол­жной благодарности, что частенько случа­ется с баловнями судьбы, но ей удавалось скрыть свое равнодушие под маской кро­тости, почтительности и готовности учиться, а большинство людей с радостью прини­мают это за чистую монету. Но Марту Балтитафт было не обмануть, да и семейство Макси, призадумайся всерьез, тоже не по­палось бы на удочку. Но они были слиш­ком заняты собственными проблемами и слишком обрадовались тому, что неждан­но-негаданно забот по дому стало меньше; вот и не заметили, что беда у ворот.

Марте пришлось согласиться, что пер­вое время малыша не было слышно. Она объясняла этот факт твердыми правилами, установленными в приюте мисс Лидделл, потому как в голове у нее не укладывалось, что девицы дурного поведения могут быть отличными мамашами. Первые два месяца Джеймс был спокойным, довольствовался тем, что его кормили в положенное вре­мя, не возвещал слишком громко о том, что проголодался, а в перерывах между кор­млениями спал, пребывая в млечном бла­годушии. Но это не могло длиться беско­нечно. С наступлением эры, как говорила Салли, «смешанного питания» Марта при­бавила к своим претензиям еще несколько существенных жалоб. На кухне, казалось, все было подчинено Салли. Джимми на всех парах мчался к тому периоду детства, ког­да еда становится не столько приятной не­обходимостью, сколько возможностью про­явить свой норов. Он выгибал дугой креп­кую спину в высоком стуле, на который его водружали, подоткнув для надежности со всех сторон подушками, – выгибался, не­истово сопротивляясь, пуская молочные пузыри и выплевывая овсяную кашу сквозь стиснутые губы в знак тотального отрица­ния, а потом вдруг уступал, становясь пре­лестным, невинным и послушным. Салли со смехом покрикивала на него, в приливе нежности тискала, ласкала и целовала, не обращая внимания на то, как Марта неодобрительно бурчит что-то. Малыш, с шапкой мелких кудряшек, орлиным носиком, по­чти не видным из-за пухлых, алых и на­ливных, как яблоки, щек, казалось, под­чинил себе все на кухне Марты, точно ко­ронованный, властный, миниатюрный це­зарь. Салли подолгу играла с ребенком, и Марта частенько наблюдала по утрам такую картинку: светловолосая голова Салли скло­нилась над малышом, потом вдруг над ней появляется толстая ножка или ручка – знак того, что долгие часы сна Джимми канули в Лету. Сомнений не было – он становил­ся все привередливее. Пока что Салли уда­валось справляться с порученной ей рабо­той, удовлетворяя требования как сына, так и Марты. Миссис Макси иногда интере­совалась, не слишком ли перегружена Салли, и тотчас же успокаивалась, получив ответ. Дебора ничего не замечала, а если и заме­чала, то хранила молчание. Как бы то ни было, понять, переутомляется Салли или нет, было трудно. Ее всегда бледное ли­чико под тяжелой копной волос и тонкие, точно ломкие веточки, руки делали ее на вид слабой и немощной, но Марта счита­ла это впечатление крайне обманчивым.

– Крепкий орешек и хитра, как стадо обезьян. – Таков был ее приговор.

Весна потихоньку сменилась летом. Яркой листвой зазеленели копьевидные буки, за­лив узорчатой тенью дороги. Священник встретил Пасху, как всегда, праздничной требой – себе на радость, а паства, как обычно, покритиковала его за убранство цер­кви – слишком скромно. Мисс Поллак из приюта св. Марии мучилась бессонницей, доктор Эппс прописал ей лекарство, а две воспитанницы приюта собрались замуж за малосимпатичных, но явно раскаявшихся отцов своих младенцев. Мисс Лидделл при­няла на их место еще двух согрешивших матерей. Сэм Боукок разрекламировал своих лошадей в пригороде Чадфлита, и, к его удивлению, много парней и девиц в нове­хоньких огромных галифе и ярко-желтых перчатках заявили о своей готовности пла­тить по семь шиллингов шесть пенсов в час за то, что станут ездить верхом по деревне под его руководством. Саймон Макси ле­жал в своей узкой постели, состояние его не менялось. Стали длиннее вечера, за­цвели розы. Сад в Мартингейле полнился их ароматом. Когда Дебора срезала цветы, чтобы поставить в доме, ей казалось, что сад и Мартингейл словно чего-то ждут. Дом ле­том всегда становился особенно красив, но нынче, она чувствовала, он будто затаил­ся в этом ожидании, быть может, в ожи­дании чего-то неприятного, чуждого его прохладной безмятежности. Неся розы в дом, Дебора постаралась освободиться от этого странного наваждения, сказав себе, что самое страшное, что предстоит Мартингейлу, – это ежегодный церковный праздник. В голове вдруг мелькнули слова: «смерть на пороге», но она одернула себя – отцу ведь не стало хуже, может быть, даже немного лучше, дом не может не знать. Она понимала, что любовь ее к Мартингейлу не поддается ра­зуму, иногда она пыталась охладить эту свою привязанность, твердила себе, что наступит время – и «нам придется его продать», словно сам звук слов мог служить охранной грамо­той, талисманом.

Ежегодно в июле в Мартингейле церковь св. Седа[4] устраивала праздник своего свя­того, еще со времен прапрадеда Стивена. Проводил его комитет, в который входили викарий, миссис Макси, доктор Эппс и мисс Лидделл. Их административные обя­занности никогда не были слишком слож­ными, поскольку праздник, как и церковь, для поддержания которой его и устраивали, оставался неизменным из года в год – символ незыблемости среди хаоса. Но члены комитета относились к своей миссии весь­ма серьезно и в июне – начале июля час­тенько встречались в Мартингейле, чтобы в саду за чашкой чая принять решения, ко­торые они уже принимали в прошлом году, слово в слово, в том же самом приятном окружении. Единственный человек в этом комитете, кто действительно болел душой, был священник. Человек мягкий и добрый, он стремился в каждом увидеть его самые лучшие качества, при каждом удобном случае приписать ему благородные порывы. Он посвятил свою жизнь этому поиску, с са­мого начала уразумев., что благотворитель­ность – в равной мере политика и добро­детель. Но раз в год мистеру Хинксу при­ходилось сталкиваться с некоторыми непри­ятными фактами, касающимися его церк­ви. Его волновало, что праздник этот взбу­доражит, окажет отрицательное действие на суматошных жителей пригорода Чадфлита, боялся, что он станет скорее социальным, чем духовным событием. Он предложил начать и закончить праздник молитвой и гимном, но это нововведение поддержал один-един­ственный член комитета, миссис Макси, больше всего опасавшаяся, что он затянется до бесконечности.

В этом году миссис Макси будет по­могать услужливая Салли. Охотников уча­ствовать в празднике была уйма, хотя не­которые из них норовили извлечь из него максимум удовольствия, приложив минимум энергии, но хлопоты не ограничивались успешной организацией самого праздни­ка. Большинство членов комитета непре­менно будут приглашены на ужин в Мартингейл; Кэтрин Бауэрз сообщила пись­мом, что в субботу, на которую прихо­дится праздник, у нее выходной, и ин­тересовалась, не будет ли с ее стороны бесцеремонностью, если она приедет на «один из ваших прелестных уик-эндов, чтобы побыть вдали от грохота и пыли жуткого города». Письмо подобного рода не было первым. Кэтрин всегда больше рвалась к детям, чем дети – к Кэтрин. При других обстоятельствах ничего особенного в этом и не было бы. Только Стивену эта встре­ча совсем ни к чему, тем более что бед­няжка Кэти спала и видела, как бы по­удачнее пристроить замуж свою единствен­ную дочку. Сама-то она вступила, как считалось, в неравный брак. Кристиан Бауэрз был художником – таланта у него было больше, чем денег, и никаких пре­тензий, кроме как на гениальность. Миссис Макси он сразу же не понравился, но, в отличие от его супруги, она поверила в его талант. И купила для Мартингейла одно из его ранних полотен с лежащей обна­женной женщиной, оно висит теперь у нее в спальне и доставляет ей наслаждение, вот она и расплачивается за него сердеч­ным гостеприимством, которое она ока­зывает время от времени его дочери. Для миссис Макси полотно это служило на­глядным примером безрассудства неудач­ного брака. Но поскольку радость, кото­рую она получала, любуясь им, не угаса­ла и поскольку когда-то она училась вме­сте с Кэти Бауэрз в одной школе и доро­жила старой дружбой, она понимала, что Кэтрин следует пригласить в Мартингейл если не для ее детей, то для нее самой.

Но ее беспокоили другие обстоятельства. Миссис Макси не придавала особого зна­чения так называемой общей атмосфере. Она сохраняла невозмутимость, руководствуясь, здравым смыслом, обращая внимание на те трудности, которые были слишком явны­ми, чтобы их не замечать, и не замечала все прочие.

То, что происходило в Мартингейле, не­возможно было не видеть. Конечно, не­которых событий следовало ожидать. Мис­сис Макси, при всей своей невозмутимос­ти, не могла не понимать, что Марта и Салли с трудом уживаются на кухне. И что вре­менами Марте бывает несладко. Но чего она никак не ожидала, так это того, что по прошествии нескольких недель ситуация станет просто невыносимой. После длинной ве­реницы необученных и необразованных гор­ничных, которые нанимались в Мартингейл, потому что другого выхода у них не было, Салли являла собой образец сообразитель­ности, ловкости и изящества. Ей можно было отдавать распоряжения с полной уве­ренностью, что они будут выполнены, тогда как другим приходилось вдалбливать до го­ловной боли, и пока наконец те сообража­ли, чего от них ждут, самой легче было все сделать.

Не нуждайся Саймон Макси в кругло­суточном уходе, на Мартингейл, наверно, снизошло бы ощущение блаженного безде­лья, как в довоенную бытность. Доктор Эппс предупредил, что долго они не выдержат, надо будет или сиделку приглашать, или положить его в больницу. Миссис Макси отвергла оба варианта. Первый – очень дорого обойдется, сиделка всех стеснит, да и не­известно, на сколько времени она понадо­бится. Второй означал, что Саймон Мак­си обречен встретить смерть на чужих ру­ках, а не в стенах родного дома. Частная больница или отдельная палата семье не по карману. Значит, речь идет о койке в мест­ной больнице для хроников, в здании ба­рачного типа, где палаты переполнены, а медперсонала не хватает. Еще до начала финишной прямой Саймон Макси спросил у нее однажды шепотом:

– Ты не позволишь им меня забрать, Элеонора?

– Конечно же нет, – ответила она.

И он заснул, заручившись ее обещани­ем, которое, они оба понимали это, вы­полнить будет непросто. Жаль, что Мар­та забыла, как она надрывалась до появле­ния Салли. Теперь-то у нее есть время и силы критиковать помощь, которую она с такой готовностью согласилась принять. Но она перешла в открытое наступление. Раньше втихомолку злилась, а ворчать вслух себе не позволяла. Обстановка на кухне нака­лилась, думала миссис Макси, после праз­дника надо будет навести порядок. Но пока она не торопилась, до праздника остава­лась всего неделя, и ее главной заботой было, чтобы он удался.

2

В четверг перед праздником Дебора от­правилась в Лондон за покупками, переку­сила с Феликсом Херном у него в клубе и пошла с ним на Бейкер-стрит на дневной сеанс посмотреть фильм Хичкока. Эта при­ятная программа закончилась чаем в ресто­ране «Мейфэр», славящемся отличной кухней. Уплетая сандвичи с огурцами и фирменные шоколадные эклеры, Дебора думала: день получился шикарный, хоть вкусы у Феликса пошловаты. Но он держался просто вели­колепно. В том, что не заводишь с муж­чиной роман, есть свои преимущества. Если бы они были любовниками, пришлось бы тащиться к нему домой в Гринвич, – он бы не упустил случая, любовная связь накладывает точно такие же жесткие и не­укоснительные обязательства, как и брач­ный союз.

Заниматься любовью, что и говорить, дело приятное, но ей было больше по вку­су легкое, ни к чему не обязывающее общение, которым они сейчас наслажда­лись. Не хотела она снова влюбляться. Ме­сяцы сокрушительных страданий и отчая­ния вылечили ее от этого наваждения. Она рано вышла замуж, и не прошло года, как Эдвард Рискоу умер от полиомиелита. Те­перь же надежным фундаментом жизни она полагала брак, строящийся на дружеских отношениях, общих взглядах и сексе, ко­торый доставлял бы радость обоим, к тому же считала, что выходить замуж надо так, чтобы не слишком много тратить на эту за­тею душевных сил. Феликс, она подозре­вала, был влюблен в нее – настолько влюб­лен, что с ним было интересно, но он не докучал своей страстью, и она лишь изредка всерьез задумывалась над надвигающимся на нее предложением руки и сердца. Даже стран­но, что он до сих пор не сделал его. Нет, он не избегал женщин, она знала это. Почти все считают его убежденным холостяком, чудаковатым, немного педантом и беско­нечно забавным. Они могли бы позволить себе и куда более резкие замечания, но за ним – его военное прошлое, и со счетов это не сбросишь. Мужчина не может быть неженкой или дураком, раз у него фран­цузские и английские награды за участие в Сопротивлении. Он был среди тех, чье физическое мужество, эту самую почитае­мую и самую славную добродетель, испы­тывали в застенках гестапо. И больше не надо было подвергать его проверке. Сей­час как бы не принято думать об этом, но начисто его прошлое не вычеркнуть из па­мяти. Никто не знал, что делал Феликс Херн во Франции, но ему прощались его чудаковатые привычки, а он, судя по все­му, получал от них удовольствие. Он нра­вился Деборе, был умным, забавным и отчаянным сплетником. Его, точно женщи­ну, интересовали все перемены, все собы­тия, он до тонкостей разбирался в челове­ческих отношениях. Самые заурядные жи­тейские мелочи ему были интересны, вот и сейчас он слушал рассказ Деборы о Мартингейле и живо реагировал на каждое ее слово.

– Так что сами понимаете, какое бла­женство для меня немного передохнуть, но уверена, долго оно не продлится. У Мар­ты скоро лопнет терпение. Я ее не виню. Она терпеть не может Салли, да и я тоже.

– Почему? Салли сделала ставку на Сти­вена?

– Не говорите пошлостей, Феликс. Не­ужели, по-вашему, я могу опуститься до ревности к прислуге? Хотя, судя по все­му, он действительно ей нравится, и она пускается на разные хитрости. Всякий раз, когда Стивен приезжает, она обращается к нему за советами насчет ребенка, хотя я старалась втолковать ей, что он хирург, а не детский врач. А бедняжка Марта слова не может сказать о Стивене – Салли тут же бросается его защищать. Сами убеди­тесь в субботу.

– А кто еще будет, кроме интриганки Салли Джапп?

– Конечно же, Стивен. И Кэтрин Бауэрз. Вы ведь познакомились с ней в ваш последний приезд в Мартингейл.

– Да, конечно. Глаза навыкате, но личико смазливенькое и умненькое, она умнее, чем вам со Стивеном хотелось бы думать.

– Если она произвела на вас такое не­изгладимое впечатление, – парировала Дебора весело, – у вас есть шанс в этот свой приезд выразить ей свое восхищение, а Стивену устроить отставку. Он переборщил с ней, и теперь она липнет к нему как банный лист, а ему это уже осточертело.

– Невероятно, до чего хорошенькие жен­щины бывают жестоки, когда хотят кого-то унизить! А под «переборщил» вы имеете в виду, что он соблазнил ее? Да, как пра­вило, это ведет к осложнениям, но он сам должен найти выход из положения, как это сделал его более везучий предшественник. Я все равно приеду. Я люблю Мартингейл и ценю хорошую кухню. К тому же есть у меня подозрение, что нас ждет в эти вы­ходные сюрприз. Дом, переполненный не­навидящими друг друга людьми, грозит взор­ваться.

– Что вы, положение не столь катаст­рофично!

– Но на грани того Стивен не выно­сит меня. Он не удосуживается даже это скрывать. Вы не выносите Кэтрин Бауэрз. Она не выносит вас и, не исключе­но, эти же чувства испытывает и ко мне. Марта и вы не выносите Салли Джапп, а она, бедняжка, не исключено, прокли­нает вас всех. И это трогательное суще­ство мисс Лидделл будет там, а ее нена­видит ваша матушка. Предстоит шабаш подавляемых страстей.

– Можете не приезжать. Будет даже луч­ше, если вы не приедете.

– Но, Дебора, ваша матушка уже при­гласила меня, и я принял приглашение. Я послал ей на прошлой неделе в высшей степени учтивое письмо, – знаете, как я умею, – и сейчас помечу в своей черной записной книжке, что дело это – одно из самых важных.

И он наклонил гладкую светловолосую голову над записной книжкой. Его блед­ное лицо, такое бледное, что линия лба, где начинались волосы, была почти не­видимой, было повернуто к ней профи­лем. Она отметила, как выделяются на бледном лбу брови и сетки морщин вок­руг глаз. Должно быть, у него были кра­сивые руки, подумала Дебора, до того, как гестапо поиграло с ними. Ногти с тех пор не росли. Она попыталась предста­вить себе, как эти руки двигаются по при­кладу ружья, держатся за узлы парашюта, сжимаются в кулаки, когда он сопро­тивляется или упорствует. Не получилось. Казалось, не осталось ничего общего у Фе­ликса, пострадавшего за дело, которому верил, с этим уступчивым, искушенным, язвительным Феликсом Херном из семьи издателей Хернов и Иллингвортов, также как не было ничего общего между девчон­кой, вышедшей замуж за Эдварда Рискоу, и той женщиной, какой она теперь ста­ла. Внезапно на Дебору снова накатила ее malaise[5] – тоска и печаль. Она с тос­кой наблюдала, как Феликс записывает на субботу предстоящее свидание своей изуродованной рукой, ровным почерком, точно назначает свидание со смертью.

3

После чая Дебора решила навестить Сти­вена, отчасти потому что не хотела ехать домой в час пик, но главное, потому что она почти всегда во время своих приездов в Лондон посещала больницу св. Луки. Она предложила Феликсу составить ей компа­нию, но он отказался, объяснив, что от запахов лекарств ему становится плохо, и посадил ее в такси, как всегда рассыпавшись в благодарностях за встречу. Он был педантично постоянен в этом. Дебора то­ропилась отделаться от малоприятных по­дозрений, что его утомила ее болтовня; слава Богу, наконец-то она едет – машина удобная, быстрая, она повидает Стивена. К ее огор­чению, в больнице его не оказалось. Не­похоже на него. Колли, дежурный по вес­тибюлю, сказал, что мистеру Макси по­звонили и он вышел с кем-то повстречать­ся, предупредив, что отлучается ненадол­го. Его заменяет сейчас доктор Донвелл. Мистер Макси скоро должен вернуться. Его нет почти уже час. Может, миссис Рискоу пойдет в ординаторскую?

Дебора поболтала немного с Колли, ко­торому симпатизировала, и поехала в лифте на четвертый этаж. Мистер Донвелл, робкий прыщеватый молодой регистратор, про­бормотал слова приветствия и тут же ре­тировался в палаты, оставив Дебору на­едине с четырьмя грязными креслами, не­аккуратной кипой медицинских газет и неубранной после чая посудой. Похоже, они снова ели швейцарские булочки и, как обычно, под пепельницу пустили блюд­це. Дебора начала было собирать тарел­ки, но, сообразив, что занятие это пус­тое, ведь она не знает, куда их девать, взяла газету и подошла к окну, решив возле него поджидать Стивена и почитать что-нибудь интересное и доступное из меди­цинских статей. Из окна были видны цен­тральный вход в больницу и улица, веду­щая к ней. Вдали блестела излучина реки и башни Вестминстера. Непрерывный гул машин, здесь не такой навязчивый, слу­жил приглушенным фоном больничных звуков – хлопали дверью лифта, звони­ли телефоны, кто-то торопливо шел по коридору. К входным дверям поликлиники вели пожилую женщину. С высоты чет­вертого этажа фигуры внизу казались уко­роченными. Дверь в поликлинику беззвучно закрылась и так же беззвучно открылась. И вдруг она увидала их. Сначала – Сти­вена, потом огненно-рыжую голову на уров­не его плеча. Она^ не могла ошибиться. Они остановились возле угла здания. По­хоже, разговаривали. Темноволосая голова наклонилась к рыжей. Минуту спустя они попрощались за руку, потом Салли повер­нулась в сиянии солнечных лучей и быст­ро двинулась прочь, даже не оглянувшись. Дебора ничего не упустила. На Салли был ее серый костюм. Ширпотреб, конечно, небось на распродаже купила, но сидит на ней превосходно и прекрасно оттеняет сияющий каскад волос, свободных от на­колки и шпилек.

«Она не глупа, – думала Дебора. – Соображает, что надо носить скромное платье, если хочешь так распустить волосы. Соображает, что не надо носить зеленое, как большинство рыжих делают. Соображает, что лучше попрощаться, не заходя в боль­ницу отказавшись от приглашения на ужин, во время которого непременно получится ка­кая-нибудь накладка». Потом Дебора удив­лялась, как это она запомнила, в чем Салли была одета. Словно впервые глянула на нее глазами Стивена, и увиденное напугало ее. Вечность прошла, пока она услышала стук дверцы лифта и его быстрые шаги по ко­ридору. И вот он рядом. Она не отошла от окна, пусть знает, что она их видела. Ужасно, если он ей ничего не объяснит, даже хорошо, что так все вышло. Она не знала, каких ждет от него объяснении, но его слова поразили ее.

– Ты видела это раньше? – спросил он. На его протянутой ладони лежал мешо­чек сделанный из мужского носового платка, углы которого были завязаны в узел. Он выс­вободил один уголок, встряхнул, из мешочка высыпались три-четыре крошечные таблет­ки Серо-коричневые, не спутаешь ни с чем.

– Это папины таблетки? – Такое впе­чатление, что он ее в чем-то обвиняет. – Откуда они у тебя?

– Салли нашла и принесла мне. На­верно, ты нас видела из окна.

– Кому она ребенка пристроила? – Глу­пый, не относящийся к делу вопрос выр­вался раньше, чем она успела подумать.

– Ребенка? Ах, Джимми! Не знаю. Ос­тавила у кого-нибудь в деревне, или с ма­мой, или с Мартой. Она приехала пока­зать мне таблетки, позвонила с Ливерпул-стрит и попросила о встрече. Нашла их в постели отца.

– Как это в постели?

– Под прокладкой на матрасе. Внизу, сбоку. У него сбилась простыня, она ста­ла ее расправлять, принялась натягивать прокладку, тут и заметила маленький сверток в углу матраса. Отец, наверно, несколько недель их собирал, а может, и месяцев. Догадываюсь о причине.

– Он знает, что она их нашла?

– Салли думает, что не знает. Он ле­жал на боку, спиной к ней, пока она по­правляла постель. Она положила платок с таблетками в карман и продолжала свое дело как ни в чем не бывало. Конечно, они могли там давным-давно лежать, он ведь на снот­ворных уже полтора года, а то и больше, не исключено, что он забыл о них. Мо­жет, он потерял даже силы и желание пить их. Мы же не знаем, что у него на уме. Беда в том, что не хотим даже попытаться узнать. Исключение составляет Салли.

– Стивен, это неправда! Мы пытаем­ся. Мы сидим с ним, ухаживаем, дела­ем все, чтобы он чувствовал, что мы ря­дом. Но он лежит без движения, ничего не говорит, похоже, не замечает нико­го. Это уже не отец. Контакт с ним по­терян. Я пыталась, клянусь, пыталась, но бесполезно. Нет, он этого не сделает! Не представляю, как он собрал их, как решился на такое.

– Когда ты даешь ему их, ты следишь, проглотил ли он их?

– Нет, по-настоящему не слежу. Ты же знаешь, как он злится, если мы надоеда­ем ему со своей опекой. А теперь уж и не пойму, раздражает его или нет, но мы даем ему таблетку, потом наливаем воду и под­носим к губам. Должно быть, он спрятал их несколько месяцев назад. Не поверю, что он в состоянии сделать это сейчас. Марта бы заметила. Она чаще всех к нему подни­мается, и самое тяжелое на ней.

– Значит, ему удалось обмануть Мар­ту. Господи, Дебора, как я не догадался, ведь я считаю себя врачом. Гробовщик я, и только, гожусь лишь на то, чтобы обме­рять своих клиентов, коль скоро не в состоянии видеть в своих пациентах живых людей. А для Салли он все еще живой че­ловек.

Дебора не удержалась и тут же пари­ровала – как раз они-то с мамой и Мар­той стараются, чтобы Саймону Макси было удобно, чисто и сытно, им это немалого стоит, а вот какие такие заслуги у Сал­ли – ей непонятно. Но уж если Стивен начинает бить себя в грудь, его не оста­новишь. Ему потом на душе легче дела­ется, даже если окружающим мало удо­вольствия выслушивать его монологи. Она молча наблюдала, как он нашарил в ящике стола пузырек из-под аспирина, тщательно пересчитал таблетки, их было десять, бросил в пузырек, сделал на нем наклейку, за­писав название препарата и дозу приема. Все это он проделал автоматически, как человек, привыкший, чтобы лекарство не оставалось без наклейки. На языке у Де­боры вертелись вопросы, которые она не решалась задать – «Почему Салли при­шла к тебе? Почему не к маме? Она действительно нашла эти таблетки или же просто придумала удобный предлог пови­даться с тобой наедине? Нет, должно быть, она нашла их. Такое ведь не придумаешь. Бедный отец! Что Салли сказала? Ка­кое мне дело до всего этого и до Салли? Я ненавижу ее, потому что у нее есть ре­бенок, а у меня нет. Наконец я реши­лась сказать это, но от того, что я при­зналась, мне не легче. Этот мешочек из носового платка. Сколько же времени ему пришлось потратить, чтобы завязать его! Такое впечатление, будто его ребенок делал. Бедный отец! Когда я была маленькой, он был таким высоким! Неужели я боялась его? Господи, ну почему я не испытываю к нему никакой жалости?! Как мне хочет­ся пожалеть его. Интересно, о чем сей­час думает Салли? Что ей сказал Стивен?» Он отвернулся от стола и протянул пу­зырек.

– Возьми домой. Поставишь в его аптечку. Не говори пока ничего маме и док­тору Эппсу. По-моему, разумнее будет от­менить таблетки. Сейчас я возьму в аптеке другое лекарство, то же самое, только в растворе, а не в таблетках. Перед сном – одну чайную ложку, с водой. Я сам про­слежу. Просто скажешь Марте, что я от­менил таблетки. Когда к нему придет доктор Эппс?

– Придет вечером к маме с мисс Лидделл. Наверно, подымется к отцу. Но не думаю, что он о них спросит. Ведь отец их принимает уже очень давно. Когда они кон­чаются, доктор дает новую порцию.

– А сколько сейчас таблеток дома, не знаешь?

– Есть новый пузырек, еще не распе­чатанный. Мы должны были открыть его сегодня вечером.

– Оставь его в аптечке, а ему дай в ра­створе. Я переговорю с Эппи в субботу. Приеду завтра поздно вечером. Пойдем-ка со мной в аптеку и отправляйся домой. Я позвоню Марте, попрошу ее оставить тебе ужин.

– Хорошо, Стивен. – Дебора не огор­чилась, что не остается на ужин в больни­це. Радостное настроение дня улетучилось. Пора возвращаться домой.

– И я посоветовал бы тебе ничего не говорить Салли.

– У меня и в мыслях не было. Наде­юсь, она тоже попридержит язык. Не хотелось бы, чтобы это обсуждала вся де­ревня.

– Ну зачем ты так, Дебора, ты ведь сама не веришь, что Салли кому-то скажет. На нее можно положиться. Она приняла слу­чившееся близко к сердцу. Очень даже.

– Не сомневаюсь.

– Не на шутку переполошилась. Она очень предана отцу.

– Эту преданность она перенесла и на тебя.

– О, Господи, что ты хочешь сказать?

– Просто мне интересно, почему она не рассказала о таблетках маме или мне.

– Ты не очень-то располагаешь к откро­венности, во всяком случае, ее, не так ли?

– А чего ты, собственно, ждешь от меня? Чтобы я стала ее подругой? Пока она вы­полняет свою работу добросовестно, я и не думаю о ней. Она мне не нравится, думаю, и я ей.

– Она тебе не просто не нравится, – сказал Стивен. – Ты ненавидишь ее.

– Она жаловалась тебе?

– Конечно нет. Будь великодушна, Де­бора. Тебя словно подменили.

«Подменили, – подумала Дебора. – Да откуда ты знаешь, какая я на самом деле?» Но в последних словах Стивена звучал призыв к миру, и она протянула ему руку:

– Прости. Не знаю, что со мной в пос­леднее время. Уверена, Салли поступила так, решив, что это самое мудрое реше­ние. Не стоит нам ссориться. Так, значит, тебя ждать завтра вечером? Феликс может приехать только в субботу утром, а Кэтрин ждут к ужину.

– Не волнуйся. Я приеду последним ав­тобусом. Мы покатаемся на лошадях до зав­трака, если пригласишь составить тебе ком­панию.

Хотя их прогулки давно стали приятной привычкой, официальный тон, с каким он сделал это предложение, не ускользнул от Деборы. Слишком шаткий мостик переброшен через пропасть между ними. Стивен тоже, Дебора догадывалась, чувствует, что под ногами похрустывают льдинки. Никогда с момента смерти Эдварда Рискоу Стивен не был таким чужим, и никогда он не был ей так нужен.

4

Наконец около половины восьмого Марта услыхала скрип колес коляски Джимми на подъездной аллее. Она давно уже прислу­шивалась. Джимми тихонько ныл, лишь мерное покачивание коляски и мамины уго­воры удерживали его от воплей.

Скоро в окне мелькнула Салли, подка­тила коляску к кухне и тотчас появилась в дверях с малышом. Девушка с трудом скры­вала переполнявшие ее чувства. Она была возбуждена, но, судя по всему, довольна собой. Вряд ли она так ликует из-за того, что Джимми прокатился лесной тропой, подумала Марта.

– Что-то поздно ты, – сказала Мар­та. – Ребенок небось проголодался, бед­няжка.

– Но ему не придется больше ждать, верно, дорогуша? Молоко, наверно, вски­пятили?

– Заруби себе на носу, Салли, я здесь не для того, чтобы ждать, когда ты явишься. Тебе нужно молоко, сама и кипяти. Пре­красно знаешь, когда надо кормить ре­бенка.

На том и замолчали; Салли вскипятила молоко и торопилась его остудить, держа Джимми на руках. Только когда Салли со­бралась нести малыша наверх, Марта заго­ворила.

– Салли, – сказала она, – ты что-нибудь брала из постели хозяина, когда застилала ее утром? Что-нибудь из его вещей? Гово­ри правду!

– По вашему тону ясно, что вы все знаете. Неужели вы знали про те таблетки? И мол­чали?

– Конечно, знала. Я ведь ему пять лет прислуживаю. Кому ж еще, как не мне, знать, что он делает и что у него на уме? Небось решила, что он может их выпить. Не волнуйся. Не смей свой нос совать. Доведись тебе лежать вот так, годами, в посте­ли, может, и тебе было бы утешением, что у тебя кое-что припрятано, скажем, несколько таблеток, которые избавят тебя от страда­ний. Припрятано кое-что, о чем никто и не подозревает, пока какая-нибудь дура набитая, сучка, да и только, другим сло­вом не назовешь, не пронюхает. Уж такая умная, дальше некуда! Да он и не стал бы их принимать. Он джентльмен! Тебе и это­го не понять. Верни-ка мне лучше таблет­ки. А если хоть кому проболтаешься или притронешься к его вещам, я тебя в два счета выставлю. Тебя и это отродье. Уж я найду способ, будь уверена!

Она протянула руку к Салли. Голоса она ни разу не подняла, но ее спокойная уве­ренность еще больше пугала, чем гнев, И в голосе Салли, когда она отвечала, дро­жали истерические нотки.

– Боюсь, вас ждет неудача. Нет у меня таблеток. Сегодня днем я отдала их Стиве­ну. Да, Стивену! Слушаю, что вы мелете, и радуюсь, что отдала их. Хотела бы я по­смотреть на Стивена, когда он узнает, что вы все давным-давно знали. Дорогая, пре­данная старушка Марта! Такая преданная семейству Макси! Да плевать вы хотели на всех них вместе взятых, старая лицемерка, разве что для хозяина сделали исключение. Посмотрели бы на себя со стороны! Моет его, ласкает, кудахчет над ним, точно над ребенком. Я от смеха готова лопнуть, только уж больно жалкое зрелище. Срамотища! Его счастье, что у него крыша поехала. Да любой бы свихнулся, окажись у вас в лапах!

Она ушла, прижав мальша к бедру; Марта услыхала, как грохнула дверь.

Она наклонилась над раковиной, вце­пилась в нее дрожащими пальцами. Ее со­тряс внезапный приступ рвоты, но легче от этого ей не стало. Она приложила руку ко лбу – привычный жест отчаяния. По­смотрела на пальцы, мокрые от рвоты. Она пыталась взять себя в руки, но в ушах звучал тонкий, детский голосок: «Да любой бы свихнулся, окажись у вас в лапах… окажись у вас в лапах… окажись в лапах». Когда дрожь улеглась и тошнота прошла, ее ох­ватила ненависть. Она начала строить ко­варные планы мести. Представляла, как Салли опозорена и ее с ребенком выгоняют из Мартингейла, раскусив ее – лживую, злую, порочную. Да чтоб она сдохла, эта Сал­ли, мечтала Марта – а мечтать кто запре­тит?

Глава 3

1

Погода в последние недели все время ме­нялась, разве что только снег не шел; а сейчас стала теплой, обычной для летней поры. Может, в день праздника будет сухо, а то и солнечно. Натягивая галифе – она со­биралась на прогулку со Стивеном, – Дебора увидела из окна красные и белые па­латки и разбросанные по лужайке не до конца еще сколоченные прилавки, которые пред­стояло украсить гофрированной бумагой и флажками. Чуть дальше на поляне уже об­несли площадку для детских спортивных со­ревнований и танцев. Под вязами устано­вили старенькую машину с громкоговори­телем, и змейки проволоки, вьющиеся по дорожкам и цепляющиеся за деревья, сви­детельствовали о попытках местных заядлых радиослушателей установить усилительную систему для музыки и разного рода объяв­лений. Дебора отдохнула за ночь и теперь стоически переносила эту суету. По опыту своему она уже знала – закончится празд­ник, и глазу предстанет совсем иное зре­лище. Как бы люди ни старались вести себя аккуратно, – правда, многим доставляет удовольствие, когда вокруг коробки из-под сигарет, огрызки фруктов, – по меньшей мере неделю потом приходится пыхтеть, чтобы сад перестал казаться поруганным. Цепочки флажков, натянутые от одной зеленой сте­ны к другой, и так уже придавали купе де­ревьев неподобающее легкомыслие, а гра­чи, к ужасу своему, оказались втянутыми в еще больший шум, чем обычная перебранка. Кэтрин, когда она погружалась в мечта­ния о празднике в Мартингейле, больше всего хотелось помогать Стивену – она представляла себе, как он, окруженный цветом чадфлитского общества, людьми яркими, мыслящими и неравнодушными, выводит своих лошадей. У Кэтрин, ко­нечно, были весьма колоритные, но явно устаревшие представления о роли и месте семейства Макси в чадфлитском обществе. Но эти радужные мечты разбились о не­поколебимую убежденность миссис Мак­си, что ее гостям надлежит быть там, где они более всего нужны. А нужны они у прилавка с белым слоном. Когда Кэтрин пришла в себя от разочарования и оби­ды, к удивлению своему, она обнаружи­ла, что ей и здесь очень интересно. Все утро она провозилась с товаром, сорти­ровала, оценивала – ведь им все это доб­ро продавать. Дебора точно знала, что почем и кто что купит, да оно и понятно – опыт немалый, к тому же почти все она сама раздобыла. Сэр Рейнольд Прайс по­жертвовал большое ворсистое пальто с отстегивающейся водонепроницаемой под­кладкой, которое она немедленно отло­жила в сторону, чтобы оно попало пря­миком доктору Эппсу. Ему на зиму именно такое пальто нужно – ведь приходится мотаться в открытом автомобиле; когда ты за рулем, кому какое дело, в чем ты. Еще там была старая фетровая шляпа, принад­лежащая самому доктору, которую его помощник безуспешно пытался сбыть во время этих ежегодных распродаж, но она неотвратимо возвращалась к своему сер­дитому хозяину. Стоила она шесть пен­сов и была выставлена на всеобщее обо­зрение. Были там также свитера ручной вязки сногсшибательных рисунков и цве­тов, бронзовые безделушки и фарфор с каминных полок местных жителей, связ­ки книг и журналов и потрясающая кол­лекция гравюр в тяжелых рамах, на то­неньких медных пластинках были выгра­вированы подобающие случаю названия. К примеру: «Первое любовное послание», «Любимица папочки», гравюры-близнецы, выполненные в весьма изысканной мане­ре, под названием «Ссора» и «Примире­ние», а также несколько стенок, изобра­жающих солдат: или целующих своих жен на прощание, или же предающихся бо­лее целомудренным радостям при новой встрече. Дебора предсказывала, что они будут пользоваться особым спросом, и объя­вила, что одни только рамки стоят пол­кроны каждая.

К часу дня все приготовления были за­кончены, домочадцы торопливо переку­сили, прислуживала им Салли. Кэтрин вспомнила, что утром Марта сердилась: горничная проспала. Судя по ее разгоря­ченному виду, Салли пришлось попотеть, чтобы наверстать упущенное время; к тому же, подумала Кэтрин, она, видно, чем-то взволнована, хотя и старается выгля­деть покорной и расторопной. Трапеза прошла довольно мирно, поскольку всех объединяли общие хлопоты, и при этом каждый был занят своим делом. В два часа приехали епископ с супругой, чле­ны комитета сошли с веранды гостиной, сели, немного робея, в кружок на при­готовленные для них стулья; так произошло официальное открытие праздника. Епис­коп был стар и уже не служил в церкви, но сенильным стариком пока еще не стал – его короткая речь представляла собой об­разец простоты и благородства. Слушая его приятный старческий голос, Кэтрин впервые подумала о церкви с интересом и теплом. Вон норманнская купель, около которой они со Стивеном будут стоять во время крещения детей. А в этих боковых приделах покоится прах его предков. Вот коленопреклоненные фигуры Стивена Макси и его жены Деборы, навеки застывшие в камне – лицом друг к другу, руки сло­жены в молитве. Там же выполненные в каноне бюсты других Макси шестнадцатого века, и просто плиты, оповещающие о гибели сыновей на Галлиполи[6] и на Марне[7]. Кэтрин часто думала о том, что погребения усопших членов семьи становились все менее пышными с тех пор, как цер­ковь св. Седа и св. Марии в Чадфлите стала не столько местом паломничества, сколько личной усыпальницей останков Макси. Но сегодня, будучи в приподня­том настроении, преисполненная доверием ко всем, она думала о членах этой семьи, живых и мертвых, без тени насмешки, и даже барочный экран за алтарем и коринф­ский ордер[8] она воспринимала как знаки особых заслуг Макси.

Дебора встала с Кэтрин за прилавок. Под­ходили покупатели, осторожно перебира­ли товары в поисках нужного, народа со­бралось уйма, дело спорилось. Доктор Эппс пораньше явился за своей шляпой, а его в два счета уговорили купить пальто сэра Рейнольда за один фунт. Белье и обувь бук­вально расхватали, Дебора точно угадала, кто что купит. Кэтрин отсчитывала сдачу, раскладывала на прилавке товары, извле­ченные из большой коробки, которую они держали внизу. Люди маленькими группками входили через главные ворота, ребятишки натужно улыбались, потому что фотограф пообещал приз «ребенку, который выгля­дит самым счастливым», – бесплатный вход в вожделенные ворота. Громкоговоритель превзошел все ожидания, из него ярост­ным потоком лились марши и вальсы Штра­уса, объявления касательно угощения и со­ревнований, советы пользоваться корзин­ками для мусора, чтобы не засорять сад. Мисс Лидделл и мисс Поллак с помощью самых невзрачных, самых старших и самых исполнительных из числа своих противных, непослушных девчонок метались от церкви св. Марии к саду и обратно, следуя зову совести и долгу службы. В их ларьке про­давали очень дорогие товары, к примеру, ручной работы нижнее белье, ставшее жертвой странного компромисса привлекательности с благопристойностью. Викарий со взмок­шими от волнения седыми волосами лучился радостью, лицезрея свою паству, которая наконец-то пришла в согласие со всем ми­ром и друг с другом. Сэр Рейнольд, снисходительный, говорливый и великодушный, приехал попозже. С лужайки, где готови­лись к чаю, доносились озабоченные голо­са – миссис Коуп и миссис Нельсон с по­мощью мальчиков из воскресной школы расставляли карточные столики, стулья из холла, расстилали скатерти, которым по­том предстояло вернуться к своим хозяевам. Феликс Херн наслаждался ролью вольного стрелка. Раза два он предлагал свою по­мощь Деборе и Кэтрин, но не скрывал, что ему больше нравится с мисс Лидделл и мисс Поллак. Подошел Стивен, поинтересовался, как идут дела. Для человека, который имел обыкновение называть этот праздник «про­клятием семейства Макси», он выглядел впол­не веселым. В начале пятого Дебора от­правилась домой справиться, не нужно ли что папе, оставив Кэтрин командовать па­радом. Приблизительно через полчаса Де­бора вернулась и предложила пойти пере­кусить. Столы накрыли в палатке поболь­ше; опоздавшим, предупредила Дебора, при­дется довольствоваться жидким чаем и ма­лоаппетитным печеньем. Феликсу Херну, который подошел к ним поболтать и оце­нить оставшийся товар, велено было встать к прилавку, а Дебора с Кэтрин пошли до­мой помыть руки. Через холл все время кто-то проходил – то ли люди полагали, что таким путем сократят дорогу на распрода­жу, то ли, впервые оказавшись здесь, со­чли, что в стоимость входного билета вхо­дит и экскурсия по дому. Дебору, казалось, это вовсе не занимало.

– Боб Гиттингз, наш полицейский, засел в гостиной, – отметила она. – Столовая заперта. Всегда тут кто-нибудь ходит. Но еще никогда ничего не пропадало. Пойдем вон через ту дверь, в маленькую ванную комнату. Так быстрее.

Но все-таки когда с черной лестницы сбежал какой-то человек, торопливо извинившись перед ними, им это явно не понравилось. Девуш­ки остановились, и Дебора окликнула его:

– Вы ищете кого-нибудь? Это ведь част­ный дом.

Он оглянулся на них – нервный, тощий мужчина с седеющими волосами, высоким лбом и узкими губами, которые он растя­нул в подобающей случаю улыбке.

– О, простите, я не придал значения. Простите, бога ради. Я искал туалет.

Голос был не из приятных.

– Если вам нужна уборная, – сказала Дебора резко, – вы ее в саду найдете. По-моему, там есть вполне заметный опозна­вательный знак.

Он вспыхнул, пробормотал что-то в ответ и исчез. Дебора пожала плечами:

– Заяц трусливый! Вряд ли он тут что-нибудь учинил. Но лучше бы им по дому не гулять.

«Стану хозяйкой Мартинрейла, – решила Кэтрин, – наведу порядок».

В палатке, где была приготовлена за­куска, естественно, собралось много народу, под аккомпанемент музыки, которую транс­лировали по радио и которая проникала сквозь холщовые стены, позвякивала фаянсовая посуда, гудели голоса и посвистывал ти­тан. Накрывали на стол ученики воскрес­ной школы – они соревновались, кто лучше составит букет из полевых и лесных цветов. На каждом столе стоял именной кувшин­чик из-под джема, в котором красовались маки, лесная кислица и шиповник, буйно распустившиеся оттого, что их долго дер­жали в горячих ладонях, – цветы поража­ли своей нежной, наивной красотой, хотя их аромат тонул в терпком запахе вытоп­танной травы, пропеченного солнцем хол­ста и пищи. Говор стоял такой громкий, что, когда наступила неожиданная пауза, Кэтрин показалось, что все вокруг стихло. Только минуту спустя до нее дошло, что не все замолкли, что не все повернулись к противоположному входу в палатку, в ко­тором появилась Салли в белом платье с глу­боким конусообразным вырезом, юбка – в водовороте складок; в точно таком же была и Дебора, и такой же зеленый пояс охваты­вал талию Деборы, зеленые серьги сияли у горящих щек. Кэтрин почувствовала, как вспыхнули и ее щеки, и против воли броси­ла на Дебору быстрый, вопросительный взгляд. Она была не одинока. Все больше и больше голов поворачивались к ним. В дальнем углу палатки, где девчонки мисс Лидделл уже давно попивали чай под неусыпным оком мисс Поллак, кто-то захихикал. Кто-то сказал тихо, но и не так уж тихо:

– Ну и Сал!

Только Дебору, казалось, это не зани­мало. Не удостоив Салли взглядом, она подошла к доскам на козлах, служившим столом, и спокойным тоном попросила чай для двоих, бутерброды с маслом и кекс. Миссис Парди в замешательстве торопли­во налила две чашки, и Кэтрин последо­вала за Деборой к свободному столику, схватив тарелку с кексом, в ужасе думая, что и она попала в дурацкое положение.

– Как она посмела? – пробормотала она, наклоняя пылающее лицо над чашкой. – Она же это нарочно.

Дебора чуть повела плечом:

– Не знаю. Какое это имеет значение? Ну попутал ее маленько нечистый, мне-то что до этого?!

– Откуда у нее это платье?

– Оттуда же, откуда у меня. Ярлык фирмы ведь внутрь пришивают. Это не модель или что-то там еще. Любой может купить, если захочет поискать. Салли, видно, решила, что игра стоит свеч.

– Но откуда ей было знать, что ты се­годня его наденешь?

– Любой другой случай, полагаю, тоже подошел бы. Может, хватит об этом?

– Не понимаю, почему ты относишься к этому так спокойно. Я бы не смогла.

– Что ты хочешь от меня? Чтобы я по­шла и содрала его с нее? Можно, конеч­но, поразвлечь соседей, но всему есть предел.

– Интересно, что Стивен на это ска­жет, – сказала Кэтрин.

Дебора удивилась:

– Не уверена, что он даже заметит, раз­ве что подумает, что платье ей к лицу. Оно больше ей идет, чем мне. Тебе нравится кекс или отправишься на поиски сандвичей?

Путь к дальнейшим дебатам был отре­зан, и Кэтрин принялась за чай.

2

Время тянулось медленно. После эпи­зода в палатке Кэтрин потеряла к праздни­ку всякий интерес, и распродажа подержанных вещей превратилась для нее в прину­диловку. Как Дебора и предсказывала, все было распродано до пяти часов, и Кэтрин решила помочь организовать катание на пони. Когда она появилась на лужайке, Стивен поднимал вопящего от восторга Джимми и усаживал в седло перед матерью. Солнце к концу дня не так шпарило, в его лучах волосы малыша превратились в пламень. Сияющие волосы Салли упали вперед, когда она нагнулась, шепча что-то Стивену. Кэтрин услыхала, как он засмеялся в ответ. Она никогда не забудет то мгновение. Она вер­нулась в сад, стараясь собраться с духом и вернуть себе то безмятежное состояние, в котором она начинала день. Побродив бес­цельно по саду в поисках какого-нибудь за­нятия, она решила пойти в дом, полежать до ужина. Ни миссис Макси, ни Марты она не увидела, заняты, наверно, с Сай­моном Макси или готовят холодную закус­ку, которой должен увенчаться праздник. В окно она видела, как дремлет доктор Эппс около своих аттракционов «Метание стрел» и «Шалаш сокровищ», самая напряженная часть дня была позади. Скоро назовут по­бедителей соревнований, их станут хвалить и награждать; люди тоненьким, но непре­рывающимся ручейком уже потянулись на автобусную остановку.

Салли она не видела больше, она по­мылась, переоделась, пошла в гостиную и встретила Марту, которая сказала, что Салли с Джимми еще не вернулась. На столе в столовой были приготовлены холодная за­куска, салаты, вазы со свежими фрукта­ми, и все, кроме Стивена, уже были в сборе. Доктор Эппс, веселый и словоохотливый, как обычно, сосредоточил свое внимание на бутылках с сидром. Феликс Херн рас­ставлял бокалы. Мисс Лидделл помогала Деборе накрывать на стол. По тому, как она с тревогой восклицала, когда что-ни­будь не могла найти, как бессмысленно перекладывала салфетки, суетилась, ясно было, что она чем-то встревожена. Мис­сис Макси стояла спиной к собравшимся и глядела в зеркало над камином. Когда она повернулась, Кэтрин поразило ее измученное, испещренное морщинами лицо.

– А Стивен не с вами? – спросила она.

– Нет. Я не видела его с тех пор, как он выводил лошадей. Я была у себя в комнате.

– Может, он с Боукоком повел их в конюшню? А может, переодевается? Думаю, не стоит его ждать.

– А где Салли? – спросила Дебора.

– Дома ее, похоже, нет. Марта сказала мне, что Джимми в колыбели, следова­тельно, она, должно быть, приходила и снова ушла.

Миссис Макси говорила чрезвычайно спокойно. Если что и стряслось дома, то она, очевидно, считала происшествие весьма незначительным, чтобы обсуждать его далее в присутствии гостей. Феликс Херн взглянул на нее, и знакомое дурное предчувствие овладело им. Какая странная реакция на столь обыденное событие! Он посмотрел на сидевшую напротив Кэтрин Бауэрз – она тоже явно обеспокоена. Все, конеч­но, устали. Если не считать бессвязной, раздражающей болтовни мисс Лидделл, никто почти ничего не говорил. Как обычно случается после светских мероприятий, к которым долго готовишься, все раскис­ли. И хотя все позади, действовала инерция, они не могли так сразу переключиться и расслабиться. Солнце пекло целый день, теперь давило. Ни ветерка, жара стала еще нестерпимее.

Когда в дверях появилась Салли, все повернулись к ней точно ужаленные. Она прислонилась к обтянутой холстом пане­ли, белые складки юбки веером разлете­лись на темном фоне стены, словно кры­ло голубя. В тревожном, предвещающем бурю освещении пылали ее волосы. Лицо ее было бледным, но она улыбалась. Ря­дом стоял Стивен.

Миссис Макси отдавала себе отчет, что произошло: только что каждый в отдельно­сти думал про себя о Салли, а сейчас они сомкнули ряды, точно перед лицом общей опасности. Пытаясь снять напряжение, она произнесла небрежным тоном:

– Рада, что ты пришел, Стивен. Сал­ли, вам следовало бы переодеться в рабо­чее платье и помочь Марте.

Самоуверенная улыбка Салли сменилась смехом. Ей понадобилось какое-то время, чтобы ответить чуть ли не смиренным го­лосом, с насмешливым почтением:

– Но подобает ли так поступать девуш­ке, мэм, которой ваш сын только что сде­лал предложение?

3

Саймон Макси провел ночь как обыч­но – не лучше, не хуже. Вряд ли это уда­лось еще кому-то из тех, кто ночевал под его крышей. Жена его дежурила в гарде­робной, прикорнув на кушетке, слушала, как тикают рядом на столике часы, пока фосфоресцирующая стрелка неотвратимо при­ближается к следующему дню. Она столько раз, лежа здесь, в гардеробной, прокручивала в памяти ту сцену, что, казалось, восстановила каждую секунду, малей­шую перемену голоса или настроения. Она могла бы припомнить буквально каждое слово мисс Лидделл, этот истерический вы­пад, водопад диких, полубезумных оскорб­лений, которые спровоцировали Салли на грубость.

«Не смейте говорить о том, что вы сде­лали для меня. Да вы меньше всего дума­ли обо мне, старая лицемерка, сексоманка несчастная! Благодарите Бога, что я держу язык за зубами. Мне есть что рассказать о вас людям».

И Салли вышла, оставив всю честную компанию наедине с ужином, за который они принялись кто с неподдельным аппе­титом, а кто через силу. Мисс Лидделл даже не старалась есть. Миссис Макси заметила на ее щеке слезу и подумала: должно быть, мисс Лидделл действительно стра­дает, ведь она так пеклась о Салли, от души радовалась ее успехам и удаче. Доктор Эппс управлялся с едой в непривычном для него молчании – верная примета, что его челюсти и мозг заняты одновремен­но. Стивен не последовал примеру Сал­ли, а сел за стол, рядом с сестрой. В от­вет на тихий вопрос матери: «Это правда, Стивен?» – он ответил просто: «Конечно». Больше он к этому не возвращался; брат с сестрой, сидя весь вечер друг под­ле друга, ели мало, но зато являли со­бой единый фронт сопротивления стена­ниям мисс Лидделл и ироническим взглядам Феликса Херна. «Он, – думала миссис Мак­си, – единственный из собравшихся, кто получает удовольствие от этой трапезы». Не исключено, что эти события способствовали его аппетиту. Она знала, что он недолюб­ливал Стивена, и эта странная помолвка, похоже, забавляет его и увеличивает его шансы относительно Деборы. Дураку ясно, что Дебора не останется в Мартингейле, если Стивен женится. Миссис Макси с необычайной отчетливостью, отчего ей даже не по себе стало, вспомнила склоненное лицо Кэтрин, так некстати вспыхнувшее от горя или негодования, и то, как хлад­нокровно Феликс Херн окликнул ее, чтобы она хотя бы попыталась скрыть свое со­стояние. Он всегда умел развеселить, когда хотел, а вчера вечером он постарался. Чу­деса, да и только, к концу ужина все уже смеялись, Неужели это было всего семь часов назад?

В тишине маятник тикал невыносимо громко. Ночью шел проливной дождь, сей­час, правда, прекратился. В пять утра ей послышалось, что Саймон заворочался, и она пошла к нему. Но он лежал в забы­тьи, они это состояние называли сном. Стивен сменил ему снотворное. Дал какую-то мик­стуру вместо таблеток, правда, результат был тот же самый. Она вернулась к кушетке, но заснуть ей не удалось. В шесть утра она поднялась, надела халат, потом налила в электрический чайник воды и включила его, решив выпить чая. Наконец-то наступил день со своими хлопотами.

Когда Кэтрин постучала в дверь и скольз­нула в комнату в пижаме и халате, ей да­же легче сделалось. Правда, на какое-то мгновение испугалась, что Кэтрин при­шла выговориться, что придется обсуж­дать события прошлого вечера, оценивая их, возмущаться, снова их переживать. Большую часть ночи она обдумывала планы, в которые не могла да и не хотела посвя­щать Кэтрин. Но она безумно обрадова­лась, что наконец-то появилась живая душа. Она заметила, что девушка очень бледная. Значит, кто-то еще маялся без сна в эту ночь. Кэтрин сказала, что почти не спа­ла из-за дождя и проснулась очень рано от головной боли. У нее теперь редко миг­рени, но когда бывают, то спасу нет. Не найдется ли у миссис Макси аспирину? Лучше в капсулах, но в таблетках тоже сойдет. Миссис Макси подумала, что головная боль, верно, предлог, чтобы за­вести доверительную беседу о Салли со Стивеном, но, взглянув пристальнее на отяжелевшие веки девушки, она убедилась, что та не притворяется. Кэтрин явно было не до продуманных ходов. Миссис Мак­си предложила ей поискать лекарство в ап­течке, а сама поставила на поднос еще одну чашку чая. Конечно, Кэтрин не самая подходящая для нее компания, но по край­ней мере девушка, судя по всему, станет пить чай молча.

Они сидели у электрокамина, когда при­шла Марта, ее вид и тон являли собой эта­кую взрывчатую смесь негодования и вол­нения.

– Салли, мэм, – сказала она, – сно­ва, видать, проспала. – Я ее зову, а она не отвечает, подергала дверь, так она ее за­перла. Я даже войти не смогла. Не пой­му, чего девчонка добивается, мэм.

Миссис Макси поставила чашку на блюдце и отметила с любопытством и одновремен­но с отстраненностью медика, что рука у нее не дрожит. Произошло что-то страш­ное – эта мысль сковала ее ужасом, при­шлось переждать, пока не совладала с го­лосом. А когда заговорила, ни Кэтрин, ни Марта не заподозрили в ней никакой пере­мены.

– Вы как следует стучали? – спросила она.

Марта замялась. Миссис Макси не зря спрашивала. Марта предпочла не поднимать шума. Это ей было на руку – пусть Салли и в самом деле проспит. После бессонной ночи выслушивать эти мелкие придирки было просто невыносимо.

– Попытайтесь еще раз, – сказала миссис Макси. – У Салли вчера был трудный день, как и у всех у нас. Люди без причин не просыпают.

Кэтрин открыла было рот, хотела что-то сказать, но передумала и склонилась над чаем. Через несколько минут Марта вер­нулась, и на этот раз она уже не сомнева­лась. Раздражение заглушила тревога, в голосе звучала почти что паника.

– Бесполезно, она не слышит меня. Ма­лыш проснулся. Он там хнычет. Салли не слышит меня, и все тут!

Миссис Макси не помнила, как добра­лась до дверей Салли. Она была настолько уверена, что комната должна быть откры­той, что минуту-другую стучала в дверь и дергала ее, но безрезультатно, наконец до нее дошло – дверь заперта изнутри. Стук в дверь разбудил Джимми, и теперь он уже не хныкал, а вопил от страха. Миссис Макси слышала, как он гремит перекладинками кроватки, и представляла, как он старает­ся подняться, стиснутый шерстяным спальным мешком, и докричаться до своей мамы. На лбу у нее проступил холодный пот, она стерла его – хоть что-то сделать, чтобы за­ставить себя перестать колотить в паничес­ком ужасе по бесчувственному дереву. Мар­та застонала, а Кэтрин положила на пле­чо миссис Макси руку, чтобы утешить и сдержать ее.

– Не надо так волноваться. Я позову вашего сына.

Почему она не сказала «Стивена»? – по­думала миссис Макси ни с того ни с сего. Ведь мой сын – Стивен. Он тут же при­шел. Должно быть, стук в дверь разбудил его, иначе Кэтрин не смогла бы привести его так быстро. Стивен говорил спокойным тоном:

– Мы залезем в окно. Лестница в чу­лане подойдет. Я позову Херна.

Он удалился, а женщины, сгрудившись, стоя тесной группкой, молча ждали. Вре­мя, казалось, еле ползло.

– Это недолго, – успокаивала Кэт­рин. – Они сейчас вернутся. С ней все в порядке, я просто уверена. Должно быть, заспалась.

Дебора посмотрела на нее долгим взгля­дом:

– Когда так надрывается Джимми? Ду­маю, ее там нет, ушла, и все.

– С чего бы это? – спросила Кэтрин. – А почему же дверь заперта?

– Ну что вы, Салли не знаете: выбра­ла путь более эксцентричный – вылезла в окно. Ей, по-моему, так нравится устраи­вать представления, что она их устраива­ет, даже когда ей самой не удается насла­диться эффектом. Вот мы дергаемся, дро­жим здесь. Стивен и Феликс волокут лес­тницу, весь дом ходуном. Она только это­го и добивалась.

– Она не бросила бы малыша, – ска­зала вдруг Кэтрин. – Ни одна мать не сделала бы этого.

– А эта, как видите, сделала, – сухо ответила Дебора.

Но ее мать отметила, что она не двину­лась с места.

Вопли Джимми стали просто невыноси­мыми, в них тонули все остальные шумы, не слышно было, как мужчины возятся с лестницей, как лезут через окно в комна­ту. Они услыхали лишь резко щелкнувший замок. На пороге стоял Феликс. Взглянув на него, Марта вскрикнула – то был зве­риный, пронзительный вопль ужаса. Мис­сис Макси скорее почувствовала, чем ус­лыхала шарканье ее шагов – она пошла прочь, но за ней никто не последовал. Остальные, оттолкнув руку Феликса, пытавшегося по­мешать им, молча двинулись вперед – туда, где лежала Салли. Окно было открыто, наволочка на подушке промокла от дождя. На ней тонкой золотой сетью лежали во­лосы Салли. Глаза у Салли были закрыты, но она не спала. Из уголка плотно сжато­го рта, точно порез, протянулась тонкая струйка засохшей крови. На шее с обеих сторон, там, где руки убийцы задушили в ней жизнь, темнели синяки.

Глава 4

1

– Уютный уголок, – сказал сержант сыскной полиции Мартин, когда полицейская машина подкатила к Мартингейлу. – Хоть немного переключимся после нашей пос­ледней работенки.

Он сказал это с удовольствием – уро­женец сельских мест, он остался верен де­ревне, а в этих густонаселенных городах и жутких многоквартирных домах убийцам при­волье. Он потянул носом воздух и побла­годарил небеса, которые надоумили поли­цию или судьбу поручить местному поли­цейскому позвонить в Скотленд-Ярд. Прошел слух, что шеф полиции лично знаком с семьей, где произошло убийство, имен­но потому он счел благоразумным незамед­лительно передать это неприятное дело свое­му подчиненному, к тому же на нем ви­село нераскрытое преступление, совершен­ное где-то на границе их графства. Сержан­та Мартина все это вполне устраивало. Работа есть работа, где бы ты ее ни де­лал, но все же человек имеет право вы­бора.

Старший инспектор Адам Далглиш ни­чего не сказал в ответ, но, выскочив из машины, отступил на шаг и быстро огля­дел дом. Типичная елизаветинская усадь­ба, правда, несколько стилизованная. По обе стороны квадратного центрального крыльца возвышалось два больших, на два этажа, фонаря со средниками и фрамугами в окош­ках. Водосточная труба увенчана массив­ным геральдическим вензелем. Крыша плавно спускается к маленькой открытой каменной балюстраде, также украшенной резными гер­бами, шесть мощных дымовых труб в стиле тюдор[9] дерзко возвышаются на фоне лет­него неба. К западной части пристроена еще одна комната. По неровному изгибу стены Далглиш догадался, что пристроена она позднее – может, в прошлом столетии. Большие двустворчатые окна с зеркальны­ми стеклами выходят в сад. На долю се­кунды в одном из них он увидел чье-то лицо, но оно тут же исчезло. Кто-то наблюдает за ними. От угла дома на запад до самых ворот тянется стенка из серого камня, по­чти целиком скрытая кустарником и высо­кими буками. С этой стороны деревья со­всем близко подступали к дому. Над сте­ной в листве он разглядел лестницу, при­ставленную к эркеру. Там, должно быть, комната убитой девушки. Ее хозяйка удач­но выбрала – комната, как раз чтобы при­нимать случайных гостей. У крыльца сто­яли две машины – полицейская (возле нее в застывшей позе сидел полицейский) и перевозка из морга. Шофер перевозки от­кинулся на сиденье, надвинул козырек фу­ражки на глаза, он даже не заметил Далг­лиша, а его напарник мельком глянул на Далглиша и снова уткнулся в воскресную газету.

Старший офицер местной полиции ждал их в холле. Они, конечно, знали друг дру­га – оба были довольно известны в своих кругах, но ни тот ни другой ни разу не проявили ни малейшего желания познакомиться поближе. Минута была не из лег­ких. Маннинг почел своим долгом подробно объяснить, почему его шеф все же решил связаться со Скотленд-Ярдом. Ответ Далг­лиша был не менее учтив. Тут же сидели два репортера, как два терпеливых пса, ко­торым пообещали, если они будут вести себя смирно, кинуть кость. В доме было очень тихо, в воздухе веял слабый аромат роз. После нестерпимой духоты в машине по­казалось, что прохладно, и Далглиш не­вольно поежился

– Вся семья в сборе в гостиной, – сказал Маннинг. – Я приказал сержанту там ос­таться. Вы хотите увидеть их сейчас?

– Нет, сначала осмотрю труп. Живые подождут.

Старший офицер Маннинг двинулся вверх по широкой лестнице, поясняя ситуацию вновь прибывшим.

– Я собрал немного информации до того, как узнал, что связались с центром. Ос­новное вам, вероятно, уже сообщили. Жертва служила здесь горничной. Мать-одиночка, двадцати двух лет. Ее задушили. Труп об­наружен приблизительно в семь пятнадцать утра членами семьи. Дверь в спальню де­вушки была заперта. Значит, выход, а может, и вход – только через окно. Вы увидите следы на сточной трубе и стене. Похоже, убийца упал с высоты пяти футов. Ее ви­дели живой вчера в десять часов тридцать минут вечера, она несла себе на ночь пи­тье в спальню. Так и не допила. Круж­ка – на тумбочке у кровати. Поначалу я решил, что это дело рук чужака, просто уверен был. Здесь вчера устраивали празд­ник, любой мог войти в сад. В дом тоже, чтобы совершить задуманное. Но кое-что настораживает.

– К примеру, питье? – спросил Далг­лиш.

Они как раз миновали лестничную пло­щадку и направлялись в западное крыло до­ма. Маннинг взглянул на него с любопыт­ством:

– Да, какао. Не исключено, что оно было стравлено. Пропали кое-какие лекарства в доме. Мистер Саймон Макси – инвалид. Из его аптечки пропал пузырек со снотворным.

– Вы нашли признаки отравления на теле убитой?

– Ею сейчас занимается патологоана­том из полицейского участка. Но я сомне­ваюсь в этой версии. Мне кажется, ее сразу задушили. После обеда мы, вероятно, по­лучим точный ответ.

– Она могла сама принять таблетки, – сказал Далглиш. – Нет ли к тому причин?