Дж. С. Монро

Найди меня

J.S. Monroe

FIND ME



Copyright © J.S. Monroe, 2017

© Павлова И., перевод, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

Посвящается Хиллари
И пусть прошло в скитаньях много летВ краях пустынных и краях холмистых, –Я деву разыщу и обнимуИ поцелуем губ коснусь искристых.Уильям Батлер Йейтс«Песня Энгуса-скитальца»[1]
Я нашла ее несколько минут назад в углу комнаты, с крылышками, поднятыми вверх и сложенными словно руки человека в молитве. Неужели, взглянув на мою жизнь, она предпочла скрыть от меня свою красоту? Я не могу винить ее за это.

Любовь к бабочкам я переняла от отца. Стоило одной из них залететь в дом, как он сразу же бросал все дела и спешил ее выпустить на волю. Вчера, когда мы плавали на лодке, отец увидал перламутровку – так он назвал бабочку, севшую на парусный мешок и подставившую крылышки лучам яркого солнца. Отец подозвал меня, но, едва я приблизилась, как красавица вспорхнула и куда-то полетела. И мы лишь молча наблюдали за тем, как она, беспечная и храбрая, быстро уносится прочь – слишком далеко от суши, чтобы уцелеть и вернуться живой.

Как зовется моя сегодняшняя находка, я точно не знаю. Но мне хочется разомкнуть ее крылышки, чтобы привнести хоть немного красок в свою обесцвеченную жизнь. Только ведь это будет жестокостью, а ее и так уже предостаточно.

– Она просто отдыхает, – говорит отец. Я не видела, как он вошел, но его манера неожиданно появляться и подавать голос никогда не пугала меня. В последние недели он бывает здесь довольно часто, исчезая обычно так же тихо, как и появляется. – Характерная окраска нижней стороны крылышек помогает ей оставаться незамеченной.

Я постараюсь оставаться незамеченной и сохранить ту красоту, которая, быть может, у меня еще осталась, для Джара. И однажды – с помощью отца – я снова расправлю свои крылья под лучами яркого солнца.

Часть первая

1

Прошло пять лет с похорон Розы, но Джар распознал ее лицо сразу. Она стола на эскалаторе, движущемся вверх, а он спускался вниз, снова опаздывая на работу после очередной ночи на другом конце города. На обоих эскалаторах толпилось множество людей, но Джару казало, будто подземка принадлежит только им – им двоим, проезжающим друг мимо друга, и больше никому… Словно они с Розой – последние люди на этой Земле.

Первый порыв Джара – окликнуть ее, услышать, как ее звонкое имя разносится над невообразимым гулом, стоящим в подземке в час пик. Но он цепенел не в силах ни сказать, ни предпринять что-либо. И только провожал взглядом эскалатор, поднимающий Розу на поверхность Лондона. Куда она направляется? Где она была?

Биение его сердца резко участилось, а ладонь на черном резиновом поручне вдруг стала влажной от пота. Джар снова пытался позвать Розу, но ее имя застряло у него в горле. Она выглядела рассеянной и обеспокоенной чем-то. То ли не в настроении, то ли неважно себя чувствовала. От пышных волос на ее голове не осталось и следа. Теперь она была обрита наголо. Так это было странно и непривычно! Совсем не вязалось с тем образом, что хранила его память. И осанка у Розы уже не такая прямая, как ему помнилось. Словно ее придавил своим тяжким грузом старый рюкзак за плечами с цветастой сумкой для палатки, свисающей вниз. Одежда на Розе тоже была какая-то мешковатая: свободные, сродни шароварам Али-Бабы, брюки и куртка из флиса, неопрятная и явно не по размеру. Но Джар узнал бы ее силуэт даже по тени на кусте дрока. А зелено-голубые глаза, танцующие под нахмуренными бровями! И эти поджатые озорные губы…

Поглядев вниз, будто выискивая кого-то глазами, Роза сошла с ползучей ленты, вливаясь в поток идущих пассажиров. Мимо Джара в струе теплого ветерка пролетела газетная страница, кружась и складываясь сама собой. Не обращая на нее никакого внимания, Джар просканировал людей, следующих за Розой. Двое мужчин пробивались сквозь толпу, расталкивая народ со спокойной уверенностью во вседозволенности. А за ними, словно игральные карты, перетасовывались рекламные объявления.

Расстроенный, Джар оглядел со всех сторон кучку туристов, перекрывших ему путь; увы, одним его взглядом их было не рассеять. Разве путеводители по Лондону не предупреждают гостей города, что стоять на эскалаторе следует справа? Но Джар сдерживался, вспомнив собственную нерешительность в первые дни пребывания в Лондоне, по прилете из Дублина. Ну, вот, наконец он свободен! Как мальчишка, Джар перепрыгнул через балюстраду эскалатора, чтобы снова вернуться наверх. И уже не останавливаясь стремительно бежал по ленте, перескакивая через две ступеньки сразу.

«Роза! – выкрикивал Джар, приближаясь к турникетам. – Роза!» Но его голосу не хватало ни убедительности, ни достаточной твердости, чтобы кто-нибудь обернулся на этот зов. Пять лет – большой срок… Джар прочесывал полный народу кассовый зал, но Розы там не находил. «Наверное, она свернула налево, в главный вестибюль Паддингтонского вокзала», – предполагал он.

Несколькими минутами раньше Джар, стесненный в средствах больше, чем следовало бы за неделю до зарплаты, проскользнул через турникет за спиной ничего не подозревавшего пассажира. Теперь ему предстояло повторить тот же трюк, пристроившись за пожилым мужчиной. Джар показал старику, куда прикладывается билет и прошел через турникет вместе с ним. Но легкость, с которой ему удается миновать детектор, не принесла ему ни удовлетворения, ни радости. Это была лишь жалкая уловка, прикрытая почтением молодости перед старостью!

Джар бежал дальше до тех пор, пока не оказался в самом центре главного вестибюля. Под высоким арочным сводом брюнелевского творения он останавился и, упираясь руками в колени, перевел дух. Где же Роза?

А затем он снова заметил ее – Роза направлялась к 1-й платформе, на которой готовился к отправлению поезд на Пензанс. Петляя между толкущимися на его пути людьми, Джар чертыхаясь и извиняясь не выпускает из вида ее рюкзак.

На пути был киоск с поздравительными открытками. (Когда-то открытки, купленные в таких вот киосках, они просовывали друг другу под двери комнат в студенческом общежитии – шутя и одновременно желая произвести впечатление.) Обогнув угол киоска, Джар наконец увидел не только рюкзак, но и саму Розу: проходя мимо вагонов первого класса вперед, она бросила быстрый взгляд назад через плечо. Инстинктивно Джар тоже обернулсяся. В их сторону направляются двое мужчин; один из них держит палец у уха.

Джар снова смотрел на платформу. Кондукторша дунула в свисток, призывая Розу отойти в сторону. Но та игнорировала пронзительное предупреждение, распахивая тяжелую дверь и сразу же захлопывая ее за собой с решительным грохотом, разносящимся по всей станции.

Теперь его очередь подойти к поезду. «Встаньте в сторону», – опять кричала кондукторша, а вагоны между тем приходят в движение.

Джар бросился к двери, но Роза уже шла по проходу в поисках места и извинялась, если задевала кого-то. Стараясь не отставать от набирающего скорость поезда, Джар видел, как она закинула рюкзак на полку и села у окна. Кажется, она наконец осознавала, что за оконным стеклом кто-то был. Но все-таки игнорировала его, устраиваясь поудобнее, а потом подбирая брошенную газету и переводя взгляд на багажную полку.

Поезд двигался уже слишком быстро, однако Джар на бегу все же успел шлепнуть по стеклу вагона ладонью. Роза подняла на него глаза – широко раскрытые, но не от радости, а от тревоги. А Роза ли это? Джар уже не был уверен. Она ведь даже бровью не повела. Ничем, ни единым намеком не показала, что знает его, что они когда-то любили друг друга, и эта любовь была смыслом жизни обоих. Джар спотыкался, замедлил шаг и остановился, глядя, как удаляется поезд, а она пристально смотрит на него – как незнакомка на незнакомца.

2

Кембридж, летний триместр 2012 г.



Я знаю, что мне не стоит этого писать – не следует оставлять по себе никаких записей, никаких «инверсионных следов в небе Фенленда», как сказала бы мой психотерапевт. Но я вела дневник всю свою жизнь, и мне так нужно с кем-нибудь поговорить.

Сегодня вечером я опять вышла в город с театральной группой. Похоже, я получу роль Гины Экдал[2], если захочу. И я продолжаю себе твердить, что делаю всё это ради отца.

Ну да, конечно, не совсем всё. Когда мы сначала зашли в паб, я позволила себе лишнего. Свечи на столах пылали как распятия – красивые и, пожалуй, пророческие. Но это было не то, на что я надеялась. Кажется, я расцеловала Сэма, режиссера, и, наверное, еще Бет, играющую м-с Сорби. Я бы набросилась с объятиями и поцелуями на всю труппу, если бы не вмешалась Элли.

Я не буду повторять свою попытку, но я настроена выжать из того времени, что мне отведено здесь, по максимуму. Я знаю эту публику, я знаю эту жизнь. Это не мое, но все же лучше моих первых двух триместров («Михайлова триместра» и «Великопостного триместра», как отец настоятельно просил меня называть их. Только я придерживаюсь названий по сезонам). Сойтись не с теми людьми очень легко; гораздо труднее потом отделаться от них, никого не оскорбив и не обидев своим высокомерием.

Выйдя из паба, мы отправились поесть, хотя я вовсе не была голодна. Понятия не имею, куда мы забрели – в какой-то ресторанчик у реки. А я все еще была изрядно пьяна, пока не подошел момент расплачиваться.

И именно в тот момент я увидала его. Почему сейчас, когда у меня осталось так мало времени? Почему не в мой первый триместр?

Он обходил столик, принимая оплату с каждого из нас. Один счет, поделенный на четырнадцать человек, – можете себе такое представить? Но этот парень не жаловался и не ворчал; он не выказал никакого недовольства, даже когда не прошел платеж по моей карточке.

– Аппарат барахлит, – произнес он так тихо, что я едва расслышала его слова. – Мы вне зоны. Вам лучше пройти к кассе.

– Что? – переспросила я, глядя на него. У меня рост немаленький, но этот парень был высокий и здоровый – прям как медведь, только с гладко выбритым подбородком и легким провинциальным ирландским акцентом.

Он наклонился ко мне так, чтобы никто не услышал наш разговор. Его дыхание было теплым, а тело пахло чистотой. Сандалом, быть может.

– Нужно попробовать прокатать вашу карточку еще раз, ближе к кассе.

Во взгляде, который он бросил на меня, сквозила то ли добрая, то ли снисходительная, но убеждающая улыбка, заставившая меня подняться из-за столика и последовать за ним к кассе. И мне понравились его большие чистые руки и сдержанное кольцо на большом пальце. Хотя этот парень с тесно сомкнутыми губами и широким нижним овалом лица, резко заострявшимся в подбородке, вовсе не был моим «типажом».

Выбрав момент, когда нас никто не мог услышать, он обернулся и уже более громким голосом сказал, что моя карточка была отклонена.

– Мне рекомендовали изъять вашу карту и разрезать ее. – Тут парень ухмыльнулся. И эта ухмылка мгновенно изменила его крупное лицо: оно прояснело и стало более пропорциональным; подбородок смягчился, а скулы приподнялись.

– И как мы поступим? – спросила я, радуясь тому, что эту ситуацию нам придется расхлебывать вместе. Со дня приезда у меня было туго с деньгами, а сейчас я и вовсе на полной мели.

Парень посмотрел на меня сверху вниз и, как мне показалось, впервые осознав, насколько я пьяна. А затем бросил взгляд на наш столик.

– Труппа? – спросил он.

– Как вы догадались?

– Никто из них не оставляет чаевых.

– Может быть, они оставят их наличными от всего столика, – сказала я, вдруг встав на защиту своих новых друзей.

– Что ж, это будет впервые.

– Сразу видно, что вы не актер, – сказала я.

– Да, я не ак-тер, – подтвердил парень, выговорив второй слог так, что он стал созвучным со словом «ор». И от этого я почему-то почувствовала себя смущенной и сконфуженной.

– А что вы делаете, когда не задеваете моих друзей? – переспросила я.

– Я учусь.

– Здесь, в Кембридже?

Это был глупый и несколько надменный вопрос, и парень даже не подумал отвечать на него.

– Я также немного пишу, – вместо этого произнес он.

– Чудесно, – брякнула я.

Но уже не слушала его. В моем мозгу снова зароились мысли о своей доли в счете и полном отсутствии денег для ее оплаты. Как же мне не хочется, чтобы кто-либо из труппы узнал, что у меня за душой нет ни гроша. (Пусть для студентов это и норма.) И в то же время я не могу им признаться, что мои финансовые затруднения – как и все мои прочие сложности – скоро закончатся. Я не могу сказать об этом вообще никому.

– Моих чаевых от других гостей заведения хватит, чтобы уплатить за вас, – произнес парень.

На мгновение я лишилась дара речи.

– А почему ты хочешь это сделать? – От неожиданности я даже тыкнула ему.

– Потому что мне показалось, что вы впервые тусите с этими людьми и пытаетесь произвести на них впечатление. Неспособность расплатиться может стоить вам роли. А я уже нацелился прийти посмотреть на вашу игру. Ибсен хорош, вы же знаете.

Мы молча посмотрели друг на друга. А потом он подхватил меня за локоть – меня уже сильно покачивало и начинало мутить.

– С вами все в порядке? – уточнил парень.

– Вы можете отвезти меня домой? – Тон моего голоса – невнятный, просительный – прозвучал как-то неправильно, как будто это сказала не я, а кто-то другой.

– Мне еще час работать. – Парень перевел взгляд на Элли, приближавшуюся к нам. – Мне кажется, вашей подруге нужно на свежий воздух, – сказал он ей.

– Роза расплатилась? – спросила Элли.

– Да, все в порядке. – С этими словами парень вернул мне карточку.

И это все, что я могу вспомнить. Я даже не узнала, как его зовут. У меня в памяти осталось лишь первое впечатление: мужчина, не подгоняемый миром, проживающий жизнь в своем собственном размеренном темпе, идущий в ногу со своим временем, как сказал бы отец. Но под личиной размеренности и спокойствия таится неистовость, тщательно обуздываемая страстность. Или я так думаю только потому, что мне так хочется думать?

Теперь меня гложет стыд. Ни у кого из нас нет больших денег, но этот ирландский писатель, подрабатывающий в ресторане, ни на что не жаловался и без всякого неудовольствия обслуживал скупящихся на чаевые студентов, чтобы оплачивать свои счета. Да еще и помог мне – совершенно неплатежеспособной, умудрившейся в считаные дни обнулить свою кредитку.

Часть меня – причем, бо́льшая часть – надеется увидеть этого парня снова. Но я не хочу вовлекать его в то, что меня ждет впереди. Я все еще боюсь, что приняла неверное решение, хотя другого выхода не вижу.

3

Джар сидел за своим рабочим столом, читая извинения от коллег, которым тоже, как и ему, не удалось поприсутствовать на очередном совещании. Совещания проводятся в девять тридцать утра каждый день. И каждый день Джар удивлялся нахальству и изобретательности, с которой другие люди оправдывали свое отсутствие на них. На какие уловки они только не шли! Вчера, например, Тамсин в сообщении по электронной почте отписалась, что опоздает, потому что пожарной бригаде пришлось спасать ее из ванной. Но ее выдумка насчет пожарников раскрылась сразу, как только она заявилась – с пылающим лицом и блузкой, застегнутой не на те пуговицы.

Сегодняшние объяснения были более прозаичные. У Бена стиральная машина залила пол на кухне. Клайв обвинял корову на путях, из-за которой опоздал его поезд из Хартфордшира. Жасмин написала просто: «Вышла из дома без кошелька, пришлось возвратиться». Гораздо в лучшей форме Мария: «Муж съел бутерброды, приготовленные детям в школу; придется делать им другие». «Не плохо!», – думал Джар. Видно, сказывается огромный опыт за ее плечами. И все же ни одно из этих объяснений не сравнится с непревзойденным оправданием Карла, которое он написал прошлым летом: «Мне нужно прийти в себя после Гластонбери. Задержусь на несколько дней».

Карл был единственным союзником Джара на работе и после нее, неустанно веселый, жизнерадостный, всегда готовый пропустить кружку пива и никогда не снимающий с шеи наушники. (Надумав устроить чаепитие на работе, он обходил офис, показывая руками латинскую букву «Т» и сигнализируя всем, что пришло время прерваться на чай.) А когда Карл не ведет музыкальный канал на сайте, посвященном искусствам, который они делают вместе с Джаром, то выступает в роли джанглового МС, рассказывая всем, кто готов его слушать, что джангл – не ретро и никогда не выходил из моды, а сейчас и вовсе популярен как никогда. Карл также питал нездоровое пристрастие к компьютерам, частенько забывая, что Джара не интересуют ни разработка приложений, ни парадигмы программирования.

Просмотрев извинительные отписки коллег, Джар попытался объяснить свое собственное опоздание. Только как оно будет воспринято? Да и как могут непосвященные люди истолковать такие слова: «Я только что в подземке увидел свою девушку из универа, покончившую жизнь самоубийством пять лет тому назад. Мне все твердят, что я всё надумываю, что надо жить дальше, двигаться вперед, но я-то знаю, что она жива! Она живет как-то, где-то – не знаю. И я не перестану искать ее, пока не найду. Она не готова была умереть».

Джар рассказал обо всем только Карлу. Никого больше он в свои дела посвящать не собирался. Он знал, что о нем думали другие. Точнее, гадали: что этот молодой и уже премированный ирландский писатель, первый сборник рассказов которого, если и не имел коммерческого успеха, то был замечен критиками, делает в седьмом круге офисного ада в Энджеле, придумывая в погоне за количественными показателями трафика сомнительные кликбейты о Майли Сайрус? К сожалению, первым блоком, который ему предложили проработать, был блок о писателях: десяти авторах, утративших былую харизму. И иногда Джар задается вопросом – а была ли харизма когда-нибудь у него самого?

В последние месяцы он видел Розу все чаще: то за рулем проезжающей мимо машины, то в пабе, то на верхнем этаже автобуса № 24 (на одном из передних мест, где она садилась всегда, когда были в Лондоне и ехали в Камден). У его видений есть вполне определенное название: по мнению их семейного врача в Голуэе, это не что иное, как «галлюцинации после тяжелой утраты близкого человека». У отца Джара были другие идеи на этот счет; он частенько – возбужденно и пространно – рассуждал о банши, небесной женщине-призраке из ирландской пророческой поэзии. Сколько раз его одергивала мать: «Как ты можешь быть таким бесчувственным сейчас!» Но Джар не брал это в голову. Он был близок с отцом.

После смерти Розы Джар много времени провел в своем доме в Голуэе, пытаясь осознать происшедшее и отыскать в нем смысл. Его отец владеет баром в Латинском квартале. И они часто засиживались там допоздна, обсуждая его видения, особенно одно – на побережье Коннемары. (Точнее, говорил всегда один Джар, а отец только слушал.) Некоторые из этих видений были порождены ложными тревогами, и Джар это понимает. Но другие он не может ни объяснить, ни выбросить из головы…

– Ты похож на смерть, дружище, – заявил Карл, плюхаясь в свое кресло так, что сиденье под ним издает плаксивый свист. – Опять видел призрак?

Джар ничего не отвечает приятелю, пока тот ждет, когда загрузится его компьютер.

– Господи, дружище, прости, – пробормотал Карл, перебирая на своем столе диски. – Я подумал…

– Я купил тебе кофе, – перебил его Джар, передавая Карлу латте. Он не хотел продлевать замешательство друга.

Карл был немного полноват; его детское лицо украшала копна светлых, заплетенных в дреды волос и улыбка херувима. Правда, у него имелась одна раздражающая Джара привычка – сокращать слова в электронных посланиях («пож» вместо «пожалуйста», например) и перемежать свою речь такими словами, как «господи», «чудненько», и «лады». Но в нем гораздо меньше злобности и ехидства, чем у всех остальных знакомых Джара.

– Чудненько! – раздался ожидаемый возглас, и в воздухе повисает неловкая пауза.

– Что случилось? – первым прервал молчание Карл.

– Я сделаю сегодняшние дудлы, – сказал Джар, игнорируя его вопрос.

– Ты уверен?

– Это Ибсен. Мой старый приятель.

Они с Карлом по очереди писали статьи о текущих тематических рисунках Google. Для этого они должны были заходить на страничку австралийского Google в ночь перед публикацией, опережая спящий люд на целых одиннадцать часов. Но оба часто забывали это делать. Статьи загружались на веб-сайт, где их никто не мог увидеть, но отлично стимулировали трафик, поскольку люди тщетно кликали на приукрашенный логотип поисковика.

Получасом позже, загрузив об Ибсене даже больше информации, чем требовалось (преимущественно о Гине Экдал из «Дикой утки» и необыкновенном студенческом спектакле в Кембридже пять лет назад), Джар уже прятался с Карлом от моросящего дождя в улочке неподалеку от офиса, морща нос от запаха пива и куда более неприятного смрада испражнений, еще не выветрившихся там с прошедшей ночи.

– Типичный лондонский денек, – сказал Джар, заполняя молчание. Он понимал: Карл собирался с духом, готовясь завести разговор на щекотливую тему. И оглядывался по сторонам в поисках отвлекающего момента. – Ты смотри, какой «пиццаед»!

– Где? – тут же среагировал Карл.

Джар кивком головы указал на мужчину, который шел по тротуару на противоположной стороне улицы и разговаривал по мобильнику, держа его перед своим ртом горизонтально – как кусок пиццы. Карл и Джар наблюдали за ним, посмеиваясь. У них обоих был «пунктик» насчет людей, неловко обращающихся с мобильниками. Наблюдать за такими чудаками и вправду было забавно. Одни украдкой шептали что-то, прикрывая рот сложенной в пригоршню рукой; другие подносили мобильник то к уху, то ко рту. Но «пиццаеды» были их любимчики.

– Я знаю, это не мое дело, – все же заговорил Карл, прикуривая сигарету, как только очередной «пиццаед» исчез в толпе. Он зажимал сигарету своими пухлыми пальцами, большим и указательным – как ребенок, пишущий мелом. – Но, возможно, тебе стоит серьезней отнестись к своим видениям, ну ты понимаешь…

Пряча руки в карманах своей замшевой куртки, Джар отвел взгляд в сторону. Ему тоже хотелось закурить, но он пытался бросить. В который раз! Роза никогда не курила. Он вышел на улицу, чтобы составить Карлу компанию, дать ему понять, что его утреннее смятение и раздраженность развеялись. А заодно и увильнуть от совещания в одиннадцать часов.

– У меня есть на примете человек, способный тебе помочь, – продолжал Карл. – Психотерапевт. Консультирует людей, переживших тяжелую утрату.

– Тебя снова потянуло к могилам? – спросил Джар, припоминая Карлу его недавний печальный опыт «знакомства на похоронах». Движимый идеей о том, что на похоронах выделяются феромоны («полна страсть горя и полно горе страсти»), Карл побывал, иногда даже без приглашения, на множестве поминок в надежде найти там свою любовь – не обязательно вдову, а просто какую-нибудь смятенную, но соблазнительную особу в трауре.

– Она классная. Я бы с ней замутил, – признался Карл.

Джар бросил на друга удивленный взгляд.

– Да нет, ничего не вышло. Она всего лишь помогла мне с одной статьей.

– О «Тиндере»?

– Меня заинтересовали последние психологические исследования – о благотворном воздействии музыки в приемных психиатров. Под звуки старого, традиционного джангла люди могут расслабиться и разоткровенничаться гораздо больше.

– Или выпрыгнуть из окна, что более вероятно. – Джар взял паузу. А потом отнял у друга сигарету и глубоко затянулся. – Дело в том, что сегодня утром я уверился больше, чем когда-либо, что Роза жива.

– Но это была не она, ведь так?

– Может быть, и она. В том то и дело.

Какое-то время приятели стояли молча, глядя на дождь. «Надежда – вещь очень личная и очень хрупкая, легко убиваемая другими», – думал Джар, снова забирая у Карла сигарету и делая затяжку. Он не винил друга за скептицизм – он у него был в крови. Приятели уже собирались вернуться в офис, когда взгляд Джара привлекло движение: у окна в «Старбаксе» через дорогу садился высокий человек. Черный пиджак от «Норт фейс», приподнятый воротник, обычные каштановые волосы, невыразительные черты лица. Вполне себе заурядный тип. Если не считать того, что Джар его видел уже в третий раз за два дня.

– Ты узнаешь этого человека? – спросил он Карла, кивая на «Старбакс».

– Не могу сказать.

– Ручаюсь, он был прошлой ночью в пабе. И в моем автобусе вчера.

– За тобою опять следят?

Джара последнее время не покидало ощущение, будто за ним наблюдают. Он уже говорил об этом Карлу. И сейчас лишь кивал в притворном согласии: друг, наверное, опять поднимет его на смех. Так и есть. Карл ухмыльнулся:

– Дружище, а тебе известно, что каждый третий человек страдает паранойей?

– Всего то? А двое других?

– А двое других за ним наблюдают.

Джар пытался выдавить улыбку, чтобы показать Карлу, что с ним все в порядке – просто разыгралось воображение. Но у него не получалось.

– Знаешь, когда я увидал ее сегодня на эскалаторе, у меня возникло такое странное чувство… – Он замолчал, косясь на человека в черном пиджаке. – Ну, в общем… Розы здесь нет, Карл, но она существует. И она ищет путь, как вернуться назад.

4

Кембридж, осенний триместр 2011 г.



Вот уже две недели, как я приехала сюда. И, как никогда, скучаю по отцу. Я думала, что смена обстановки, новые впечатления помогут мне справиться с горем. Но этого не случилось. И даже туман «Недели первокурсников» не может застить мою подавленность. Мы составляли с отцом славный дуэт – как соль и перец, как Моркомб и Уайз (его любимое шоу). Такой близостью с отцом, что была у меня, не может похвастаться ни один из моих друзей. Две жизни, сплетенные вместе судьбой… Да, мы были с ним очень близки!

Как же я разозлилась в «Пикреле»[3] прошлой ночью, когда ребята начали говорить гадости про своих родителей. А потом одна девушка из общежития, живущая в соседней комнате и тоже изучающая английский, – эта вечно сонная Джоси из Джерси – накинулась на меня с расспросами. Естественно, настроение переменилось, когда я всё разъяснила. Ритм пьяного угара паба сбился; никто не знал, что мне сказать и куда отвести глаза. На какой-то миг я словно бы увидела себя сверху и задалась вопросом: а так ли отец видит все в эти дни?

Каких-то пять минут назад – до того, как я пробудилась от солнечного света, сочащегося сквозь тонкие общежитские занавески, – отец был все еще жив. И мы ездили с ним на ланч в Гранчестер[4]. Я намеревалась рассказать отцу освоих первых неделях в колледже, о клубах, в которые я вступила, о людях, с которыми познакомилась. А затем я вспомнила.

Отец часто мне рассказывал о Кембридже. Но приезжали мы сюда вместе только раз – летом, за неделю до его кончины (мне до сих пор не по себе писать такие слова). В тот день он был, как и всегда, неугомонный. Отец обладал невероятной охотой до жизни и быстрым, энергичным умом. Будь у него возможность, он объехал бы со мной весь Кембридж на своем складном велосипеде (на котором он ездил на работу). Или обежал бы его трусцой (физическое состояние отца позволяло ему заниматься горным бегом). Но вместо этого мы прогуливались с ним бодрым шагом, и я очень старалась не отставать от отца.

Он показывал мне колледж – «свой колледж», в котором во времена его молодости учились одни только парни. Можете себе такое представить? Приятно сознавать, что отец учился здесь до меня, гулял по тем же дорожкам, пересекал те же дворы, освященные вековой традицией. А затем он повел меня поплавать на плоскодонке. Только не надел свою соломенную шляпу.

Помнится, в тот день отец иногда затихал, что было для него совсем нехарактерным. А заметив в моих глазах немой вопрос, сослался на рабочие проблемы.

Сама я не расспрашивала, а он никогда не рассказывал о своей работе. Я знала только то, что она заносила нас в различные посольства по всему миру, главным образом в Южной Африке, и что отец работал в Политическом отделе МИДа, посылая в Лондон отчеты, которые, как он шутил, никто никогда не читал. Но последние два года он почти все время находился в Лондоне. Было ли это повышением по службе? Не уверена. Но командировки отца стали редкими и непродолжительными. А я стала уже достаточно взрослой, чтобы в его отсутствие заботиться о себе сама. И достаточно взрослой, чтобы сопровождать отца «при исполнении обязанностей» в столице. Я была с ним даже на приеме в саду Букингемского дворца в прошлом году. Отец пошел туда в той же спортивной куртке, в которой был в тот день на реке Кам.

– Я должен ехать в Индию, – произнес он, без необходимости наклонив голову, когда мы проходили под мостом колледжа Клэр.

– Везет тебе, – сказала я.

И тут же пожалела о своих словах. Ведь я знала, что он не любил уезжать надолго.

– Я отправляюсь в Ладакх, – добавил отец, улыбнувшись.

Он надеялся, что это как-то смягчит удар. Когда-то мы ездили туда вместе – в город Лех, и там просиживали в дешевых кафе на Чангспа-роуд, наблюдая за молодыми израильтянами, приезжавшими в город на мотоциклах «Энфильд Буллит» и пытавшимися найти в горах хоть какое-то успокоение после воинской службы. Возможно, это мое самое любимое место на всем белом свете. И я очень хочу когда-нибудь получить такую работу, которая мне позволит путешествовать по миру так же часто и много, как путешествовал мой отец.

Я заметила, как он кивнул на плоскодонную лодку, проплывавшую мимо нас в противоположном направлении. Впереди восседали горделивые родители, а их спины буравил взглядом нерадивый сыночек. Я уверена, что карьере отца помешало его упорное желание не разлучаться с единственным чадом. Он сам вырастил меня и поставил на ноги, за все время только раз или два прибегнув к помощи няни.

– Пообещай мне, что ты будешь активна и старательна в колледже, – попросил отец.

Помнится, мне не понравился тогда тон отца – в нем сквозило допущение, что его может не оказаться рядом, когда я поеду в Кембридж. Хотя, возможно, мою память искажает суждение задним числом. И все же, в тот солнечный день отец был явно сам не свой; более сдержанный, даже замкнутый, и шутил гораздо меньше, чем обычно.

– Вступай во все клубы и общества, – продолжил он с наигранной беззаботностью в голосе. – Пробуй всё, живи там полной жизнью. Лично я в один прекрасный вечер вступил и в партию лейбористов, и в партию консерваторов, и в социал-демократическую партию.

– А в гребле ты так поднаторел, потому что вступил в клуб лодочников?

– Я научился управлять плоскодонкой, чтобы произвести впечатление на твою мать. В нашу первую лодочную прогулку мой шест увяз в иле. А мне попросту не следовало сильно упирать на него, когда лодка плыла по течению.

– Ох, папа-папа! – воскликнула я с притворной укоризной.

Я видела, что воспоминания сделали его скорее счастливым, чем печальным. Уголки рта наморщила улыбка – в такой манере он всегда мне шептал на ухо всякие глупости, когда нужно было сохранять серьезность. «Буква «э» в слове «мэм» произносится, как «е» в «тотем». И не забудь сделать книксен», – такими словами отец напутствовал меня за секунду до того, как я оказалась перед королевой и мои шпильки увязли в торфяной почве букингемского сада.

А сейчас мне трудно себе даже представить, что можно улыбаться, думая о нем. И желание у меня только одно: свернуться комочком в этой узкой общежитской кровати и умереть.

5

Джар понял, что что-то не так, как только вышел из лифта. Дверь в его квартиру была приоткрыта, и темноту лестничной площадки прорезал острый треугольник света. От чего дыхание у Джара мгновенно участилось.

– Подожди здесь, – проговорил он Иоланде, которую целовал в лифте пару секунд назад.

Они познакомились в пабе, в конце Брик-лейн, куда Джар частенько захаживает после работы. В последние месяцы это уже вошло в привычку. После «галлюцинаций из-за тяжелой утраты» он искал умиротворения среди незнакомых людей. Ошибочная попытка направить свою жизнь в новое русло: в кругу незнакомцев Джар почему-то не так остро ощущал неверность своей памяти о Розе.

Он толкнул дверь вперед, но та во что-то упирается. С напором раскрывая дверь, Джар зашел внутрь, чувствуя, как в висках пульсирует кровь. Квартира – одна большая комната с кухонькой в дальнем конце и кроватью в противоположном – разграблена; по всему полу разбросаны книги, скинутые с книжных стеллажей, сплошь закрывающих стены. Часть полок просто сорваны с креплений и уныло болтаются в комнате, как поваленные ураганом деревья. Закрыв глаза, Джар попытался найти случившемуся рациональное объяснение.

Ночные кражи со взломом – не типичное явление в его квартале; в последних случаях подобных вторжений власти обвиняли подсевших на крэк наркоманов, тусующихся севернее Хаксни-роуд. У живущего этажом ниже фотографа по имени Ник Фара воры умыкнули на прошлой неделе компьютер. А из квартиры на шестнадцатом этаже, четырьмя этажами ниже, несколько дней назад кто-то вынес телевизор и стереофоническую систему. Тогда, поколебавшись, но все же решив предпринять хоть какие-то меры предосторожности, Джар спрятал свою двенадцатиструнную гитару под кроватью.

И вот сейчас он перешагнул через груды книг на полу, подхватывая отцовский томик книги «Больше чем игра» Кона Хулихана. Подсознательно Джар понимал, что ничего не пропало. У него нет того, за чем обычно приходят «эти» люди. Джар нагнулся возле кровати: футляр для гитары на месте. Он уже готов выпрямиться, но все же решает вытащить футляр. Ободренный его тяжестью, Джар положил футляр на кровать и открывает его. Гитара цела и невредима – еще одно подтверждение тому, что это не обычный взлом. Такую хорошую гитару, как у него, довольно легко можно продать, выручив неплохие деньги.

– Бьюсь об заклад, это не нормально, – заявила Иоланда, стоя в дверном проеме. Голос девушки звучит ровно, но Джар шокирован тем, как легко он о ней позабыл. – Может, мне вызвать полицию? – спросила Иоланда.

Джару надо было извиниться и распрощаться с ней еще в баре, а не приводить ее сюда. Она все же не совсем незнакомый ему человек. Иоланда привлекла внимание Джара, когда он в последний раз приходил повидаться со своим издателем – девушка прошла мимо него с коробкой книг, приготовленных для подписи автору. А сегодня вечером она оказалась в баре. И ему показалось невежливым не подойти и не заговорить с ней.

– Не стоит, – произносит Джар и, прежде чем убрать гитару в футляр, извлекает из нее нервный аккорд. – Ничего не украли.

– Откуда ты знаешь?

– Здесь нечего брать. – Джар резко защелкнул футляр и прошелся по комнате.

– Так много книг, – говорит Иоланда, наблюдая за ним.

«А завтра прибавятся еще две, – думает Джар. – «Лузеры» Колина Баррета как вознаграждение за статью о Дженнифер Лоуренс и «Зеленая дорога» Энн Энрайт за викторину об англо-ирландском бойз-бэнде «Уан Дирекшн». Тщетные попытки достичь в жизни хоть какого-то культурного равновесия. Джар выбегает из комнаты.

– Давай я помогу тебе прибраться, – предлагает Иоланда, уже стоя рядом с Джаром и кладя руку ему на плечо.

От этого прикосновения Джар вздрагивает. Она слишком хорошая, чтобы он вовлекал ее в свою жизнь. Он наблюдает за тем, как девушка подбирает валяющиеся книги, и тут в общем хаосе его взгляд выхватывает фотографию Розы. Откуда она взялась? Ее не должно здесь быть! Джар не хранит в своей квартире никаких вещей, напоминающих о Розе. Он взял себе это за правило. Неужели кто-то оставил ему этот снимок, как визитную карточку? Нет, – вспоминает Джар, – он использовал эту фотокарточку как закладку, когда был в Кембридже. Должно быть, она выпала из какой-то книги.

Наклонившись, Джар поднимает фото, всматриваясь в лицо Розы. Она всегда знала, как привлечь его внимание. До чего же она игрива на этом снимке: сидя за столом и глядя в камеру, грызет карандаш. За прошедшие пять лет Джар пересмотрел столько Розиных фоток, что уже начал подзабывать, как она выглядела в действительности. Тот образ, который теперь царит в его памяти, сформировали фотографии.

– Мне пора домой, – говорит Иоланда, заглядывая через его плечо.

Ее голос снова заставляет Джара вздрогнуть. Как долго он смотрел на фото Розы?

Джар понимает, что Иоланда заслуживает если не извинения, то хотя бы объяснения с его стороны. Но он не знает, с чего начать.

– Ладно, – бормочет он, отводя глаза под ее обличительным взглядом, в котором ясно читается: для нового свидания на одну ночь ты слишком плохо старался, дружок!

На мгновение Джар снова вскидывает глаза на Иоланду. В другую ночь, в другой жизни они бы уже занимались пьяной, вялой любовью, упав на постель после того, как он спел бы ей под гитару какую-нибудь ирландскую балладу – одну из тех, что ему часто доводилось слышать в своей старой спальне в Голуэе, куда сквозь щели в половицах их семейного бара проникал зычный отцовский голос.

– Извини. Давай я спущусь с тобой вниз и помогу поймать такси?

– Не беспокойся, все в порядке, – говорит Иоланда. – Правда.

Но Джар настаивает, и они спускаются вместе на лифте вниз в полном молчании.

– Ты очень сильно любил ее, да? – произносит Иоланда, когда подрагивающий лифт останавливается на первом этаже. – Она была счастлива, если знала это.

На улице девушка сама вызывает такси, но Джар дожидается, пока она сядет в машину и уедет в ночь – в Майл-Энд, так она вроде бы сказала. И только потом возвращается в свой многоквартирный дом с новым намерением. Или это страх? То, что случилось сегодня ночью в его квартире, означает, что кто-то – кто именно, он еще пока не знает точно – начинает воспринимать его всерьез. Кто-то, кто хочет выяснить, как много он узнал о Розе. И возможно, также попытается остановить его. До Джара доносится звук закрывающейся дверцы фургона. Он нажимает на кнопку двенадцатого этажа, но, когда двери лифта приходят в движение, выскальзывает из кабины. Не дожидаясь, пока пустой лифт поднимется вверх, Джар выходит через черный вход из дома и пересекает двор, направляясь к гаражным боксам.

За прошедшие годы он узнал, что паранойя – коррозийная болезнь, разъедающая, как кислота, грани его рационалистического сознания. Но в этот вечер Джар позволяет себе не сомневаться. Он уверен: в его квартире побывали не обычные воры-взломщики. Хаос был явно постановочный – устроенный уж слишком методично для любителей крэка. В последние дни Джара не покидало ощущение, будто его преследуют: «провожают» с работы до самого дома, наблюдают из окон кофеен или пабов. Ощущение, которое ему до сих пор удавалось от себя отгонять. Но сегодняшняя ночь всё меняет.

Отодвинув засов на двери гаража, Джар заходит внутрь и зажигает светильник с лампой дневного света. Теперь он действует более здраво. Вряд ли это место тоже подверглось вторжению. И все же Джар вздыхает с облегчением, обнаружив гараж точно в таком состоянии, в каком он оставил его накануне. Джар садится за компьютер и, пока тот загружается, пристально оглядывает маленькое холодное помещение. Здесь, в гараже, ему всегда кажется, будто Роза совсем рядом.

На одной стене из шлакобетонных блоков висят, соединенные вместе, три морские карты североморского побережья Норфолка. На картах красным фломастером нанесены стрелки, указывающие направление течений; все отмели и пляжи, тянущиеся далеко на запад, до городков Бернем-Дипдейл и Ханстантон, обведены в кружочки. Рядом с морскими картами висит карта Кромера, выпущенная военно-геодезическим управлением Британии. Начертанные на ней зеленым карандашом линии направлены к фотографиям и кадрам камер видеонаблюдения, аккуратно прилепленным к примыкающей коммутационной панели.

Стена за компьютерным столом превращена в калейдоскоп из фотографий. Слева – снимки Розы с университета. Справа – его неподтвержденные видения после ее смерти; некоторые из них перечеркнуты. Ту девушку в Паддингтоне, которую он принял за Розу, Джар не сфотографировал. Вместо ее снимка он прикрепляет к стене фотографию вокзала, рисует на ней красным фломастером знак вопроса и добавляет дату.

Все, что связано с Розой, Джар хранит в этом гараже – в попытке соблюсти хоть какую-то видимость «нормальности» в остальной своей жизни. Здесь и бесчисленные запросы, которые он подавал согласно закону о свободном доступе к информации в колледж Святого Матфея (Розин колледж), полицию, больницу, и его переписка со следователем. А также личные вещи: ночная рубашка от «Маргарет Хоуэлл» (купленная ее тетей, когда Роза поступила в Кембридж), ее любимые духи (которые Роза нашла на рынке в Стамбуле), одна из забавных открыток, которую она однажды подсунула под его дверь в общежитии колледжа.

Приходя к нему в квартиру, люди думают, что он сумел взять себя в руки и продолжает жить дальше. И Джара это устраивает: он хочет, чтобы его знакомые считали, будто Роза осталась для него в прошлом. Никому из них не следует знать, что по-настоящему живым он ощущает себя не в квартире, а в этом насквозь продуваемом ветром гаражном боксе – в окружении образов той женщины, которую он любил сильнее, чем можно было вообще (как он думал до встречи с ней) любить другого человека. Если бы кто-нибудь застал его сейчас здесь, то наверняка бы принял за сталкера. В некотором смысле он им и является. С той только разницей, что женщина, за которой он охотится, умерла пять лет назад, прыгнув одной страшной ночью навстречу собственной смерти в 130 милях от его гаража – в Кромере, на североморском побережье Норфолка.

Джар проверяет личную электронную почту. Отец написал ему несколько строчек о матче по кёрлингу и прислал ссылку на его освещение в «Коннахт трибюн». В этом матче играл двоюродный брат Джара. «Конор зарабатывает очки на заднице! Скоро приедет к нам, па», – улыбается Джар, собираясь просмотреть рабочую почту. Но его взгляд привлекает другое сообщение в спаме.

Оно от Эми, Розиной тети, живущей в Кромере и занимающейся реставрацией картин. Эми и Роза всегда были близки, а после смерти Розиного отца связь между ними стала еще крепче. Роза часто ездила по выходным в этот приморский городок, радуясь возможности отрешиться на пару дней от суеты бурлящей кембриджской жизни.

Эми приглашала к себе и Джара, но встречи с ней давались ему с трудом. Причиной тому – до боли поразительное физическое сходство тети и племянницы. Эми тоже провела большую часть своей жизни на лекарствах, то впадая, то выходя из депрессий. И ее настроение явно поднималось всегда, когда рядом оказывалась Роза. Они любили сидеть при рассеянном солнечном свете в гостиной и вспоминать Розиного отца; и за этими тихими разговорами тетя обычно рисовала хной утонченные узоры на кистях и руках племянницы.

Джар не винит Эми за то, что случилось потом, и продолжает поддерживать с ней связь. Тем более что их отношения, как и отношения Эми и Розы, заметно укрепились после утраты – столь тяжелой для них обоих. Эми – союзница Джара, одержимая такой же паранойей, как и он; это единственный человек, кроме него, который не верит в смерть Розы. Ни объяснений своему неверию, ни теорий на этот счет у Эми нет. Так ей подсказывает «шестое чувство». Но от этого обещающий тон ее электронного сообщения звучит только еще больше интригующе: «Джар, я пыталась дозвониться тебе, но не смогла. Мы тут нашли в компьютере кое-что, что тебе может быть интересно. Это связано с Розой. Я буду дома всю неделю, если захочешь приехать. Позвони мне».

Глядя на часы, Джар раздумывает, стоит ли звонить Эми прямо сейчас: уже поздно, но ему известно, что Эми страдает от бессонницы. Но затем Джар вспоминает, что поставил телефон на зарядку, да так и забыл в квартире. Решено: он позвонит Эми утром – из поезда в Норфолк. После сегодняшнего взлома ему не следует мешкать.

6

Кембридж, летний триместр 2012 г.



Прошла неделя с тех пор, как я увидала Его в ресторане. Пыталась ли представить себе нашу новую встречу? Может быть… Но мне и в голову не могло прийти, что я предстану перед ним на берегу реки Кам в чем мать родила. А именно так все случилось минувшей ночью, и я до сих пор не совсем понимаю почему.

По крайней мере, теперь я знаю имя этого парня. Его зовут Джарлаф Костелло, для друзей – просто «Джар». Он из Голуэя. Отец Джара владеет в этом городе баром, а мать работает в Баллинасло медсестрой по уходу за психически больными людьми. Джар готовится защищать магистерскую диссертацию на кафедре английской литературы нового и новейшего времени, а до этого изучал ирландскую литературу в Тринити-колледже в Дублине. Насколько я поняла, он на пару лет старше меня. И раз в десять рассудительней.

По окончании репетиции мы всей труппой пошли выпить в «Игл» – в тот самый паб, в котором в свое время Уотсон и Крик объявили пришедшим на ланч посетителям, что открыли «секрет жизни» – структуру ДНК. Позднее, когда уже начали сгущаться сумерки, трое из нас – Бет, Сэм, наш режиссер, и я – решили прогуляться по Бэксу. Июньская ночь выдалась теплой, и почти полная луна светила достаточно ярко, чтобы отбрасывать тени.

– Никто не желает искупаться? – спросил Сэм, поглядев на меня.

Последние несколько дней он активно флиртовал со мною. Не скажу, что я была против этого, хотя мотивы моего поведения порой не понятны мне самой. Вокруг Сэма, как режиссера, уже сформировалась определенная аура – не высказываемое вслух, но единодушное мнение, что через несколько лет он станет крупной фигурой в реальном мире.

Бет заколебалась, видя мою реакцию. Я знала, что ей тоже нравится Сэм, но старалась не брать это в голову, решив почему-то, что симпатия к одному парню не должна стать препоной для укрепления наших отношений, которые я наивно считала дружескими. Я все еще пытаюсь доказать себе, что могу делать всё, что якобы должны делать студенты: участвовать в попойках, купаться нагишом, завязывать дружбу на всю жизнь, много и энергично заниматься сексом и иногда даже учиться.

Наверное, я затянула с ответом, потому что в следующее мгновение Бет сбросила с себя одежду и побежала по траве, сверкая в тусклом сиянии лунного света поразительной белизной своего тела – слишком пышного к тому же.

– Ну, давайте-же, вперед! – выкрикнула она, скорее себе, чем нам. Бет захватила инициативу, бросила вызов, а я не собиралась ей ни в чем уступать.

Больше не медля, я тоже помчалась к кромке реки, раздеваясь на бегу в тайной надежде, что так мое обнажение будет выглядеть менее зазорным. Я не оборачивалась, чтобы посмотреть, последовал ли нашему примеру Сэм. Я всего лишь хотела присоединиться в воде к Бет – как можно быстрее!

Я не чувствовала смущения, пока мои трусики не зацепились за палец на ноге и оставшиеся несколько ярдов до воды я преодолевала прыжками. И я заметила, что подняла больше брызг, чем Бет, и это меня разозлило. А затем я разозлилась еще больше из-за того, что обратила на такой пустяк внимание.

Вода в реке оказалась холодней, чем я ожидала, но я поплыла к Бет, которая лежала на воде под мостом Клэр, оглядываясь на Сэма.

– Он собирается купаться? – спросила я так безразлично, как только могла. На самом деле я хотела обернуться, но тогда бы Бет подумала, что мне – как и ей – тоже хочется увидеть Сэма голым.

– Как водичка? – поинтересовался Сэм, все еще одетый.

– Почему бы тебе самому ее не попробовать? – спросила Бет.

– Ваша одежда отсыреет на траве, – ответил Сэм, подбирая с земли кучки наших вещей. Странно, но я почувствовала большее смущение от того, что Сэм взял в руки мои трусики, чем от того, что он увидел меня голой. Но он сложил их быстро и умело, как мать, подбирающая для стирки белье с пола подростка, и направился к скамейке в стороне от воды.

Бет повернулась ко мне. Мне показалось, что она подумала то же, что и я: Сэм и не собирался купаться.

– Да ты струсил, Сэм, – выкрикнула Бет. – Испугался за свои яйца, как индюк! Большой жирный, трусливый индюк!

– Он бы мог оставить наши вещи там, где они лежали, – заметила я.

– Сэм просто устроил нам смотрины, – хмыкнула Бет, плывя назад к берегу.

Я замешкалась, глядя, как она вытаскивает из реки свой белый зад, с которого каплями стекает вода, а потом, виляя бедрами, неспешно направляется по траве к Сэму, сидящему на скамейке, рядом с узелками нашей одежды. Бэт не стремилась ни ускорить шаг, ни прикрыться.

Внезапно мне стало совсем не смешно. Мне совершенно не хотелось, чтобы Сэм разглядывал меня голую.

– Ты собираешься простоять в воде всю ночь? – спросил он.

«Если придется», – подумала я. Будь Бет настоящей подругой, она бы принесла мою одежду на берег. Игра была выиграна, и, одержав победу в своей беззастенчивости, она могла бы проявить великодушие. Но Бет уже натянула на себя одежду и сидела рядом с Сэмом, а тот обнимал ее за плечи, согревая.

А затем я увидела, как они встают и, взявшись за руки, уходят.

– Увидимся в колледже, – бросила мне через плечо Бет. – Догоняй!

Да уж, конечно! Пытаясь не обращать внимания на холод, покрывший все мое тело мурашками, я окинула взглядом сказочный Бэкс, купающийся в лунном свете, и устремленный ввысь силуэт часовни Королевского колледжа. «Я должна была бы получать удовольствие от Кембриджа, от своего пребывания здесь, но этого не происходит», – подумалось мне. И это осознание заставило меня примириться с решением, которое я приняла. Я до боли скучаю по отцу.

Ниже по реке Кам, в Колледже королевы, проходил Майский бал выпускников. По реке разносился гул музыки и буйного студенческого веселья. Мне бы очень хотелось пойти на бал нашего колледжа и доказать себе, что я могу получать удовольствие от таких мероприятий. Но билет на бал стоит непомерно дорого. И хотя три парня готовы за меня заплатить, я еще раздумываю: их приглашение больше походит на сделку – билет в обмен на секс.

Я вернулась мыслями в тот день, когда отец повез меня кататься на плоскодонке – последний раз, когда я видела его живым. Он бы одобрил купание в реке, но не поведение Сэма и тем более Бет. Однако винить в происшедшем я могла только себя.

Внезапно я ощутила себя беззащитной и потерянной – моя одежда находилась слишком далеко от берега, чтобы чувствовать себя комфортно. Вдалеке я заметила компанию студентов, направлявшихся в мою сторону. И в этот момент я увидела Его – он шел надо мной, по мосту Клэр.

Я не усомнилась ни на мгновение: это был Джар. В лунном свете явственно вырисовывался его грузный большой силуэт. Засунув руки глубоко в карманы куртки, он отмеривал свой путь длинными, решительными шагами. В его походке сквозила явная целеустремленность: сам себе хозяин, он жил своей жизнью, а не стоял на месте, как я (в ожидании конца вопреки моему желанию не спешащему наступить).

Я озадачилась: стоит ли мне зайти глубже в воду в надежде, что он не заметит меня, или, наоборот, раскрыть свое присутствие, окликнуть его и попросить принести мне одежду?

– Эй, парень! – позвала я, впервые осознав, насколько я замерзла. Мне нужно было выбраться.

Джар откликнулся не сразу. Он прошел еще несколько шагов, а потом остановился и замер на месте, как будто раздумывал, где же он слышал мой голос, напряженно пытаясь извлечь нужное воспоминание из потаенного уголка памяти своего писательского мозга.

– Это я, та девушка, которая не смогла заплатить за ужин. – Рекомендация была, конечно, отвратительной, но ничего лучшего мне в голову просто не пришло.

После этих слов Джар наконец заглянул вниз, опершись руками на один из больших каменных шаров, установленных по обе стороны моста.

– Дайте-ка я угадаю, – сказал он, не выказав никакого удивления при виде меня, купающейся голышом в реке при лунном свете. – Это вживание в роль? Или такая необычная проба?

– Что-то вроде того. Только мне уже не хочется играть такую роль.

– Вы выглядите замерзшей.

– Вы не могли бы принести мою одежду? – От его замечания мне стало еще холодней, просто невыносимо холодно. – Она там, на скамейке.

– Вам повезло, что никто не приделал ей ноги.

Я поплыла к берегу, наблюдая за тем, как Джар спустился с моста, подошел к скамейке и подобрал мою одежду. У берега мы оказались одновременно.

– Я оставлю ваши вещи здесь, – сказал Джар и, силясь не смотреть в мою сторону, повернулся ко мне спиной.

На мгновение мне показалось, что я слишком замерзла, чтобы вылезти из воды. Мои руки болели, и после первой попытки я снова погрузилась в воду.

– Вы там как, в порядке? – так и не поворачивая головы спросил Джар, словно обращаясь к кому-то, кого он не мог хорошо разглядеть в темноте.

Я хотела попросить его о помощи, но это было бы слишком конфузливо. И вместо просьбы о помощи, я собралась с силами и выскочила из воды.

– Я в полном порядке!

Мы оба одновременно перевели взгляд на приближавшуюся компанию подвыпивших студентов, уже шедших по тропинке вдоль реки. Джар по-рыцарски встал между ними и мной. С молниеносной скоростью я натянула на себя одежду, не заморачиваясь с лифчиком и стараясь не обращать внимания на свист парней.

– Как нельзя вовремя. Все нормально?

– Чертовски холодно.

– Вот, возьмите, – сказал Джар, протягивая мне свою куртку. – Да берите же, – добавил он, поскольку я колебалась.

Я завернулась в его большую замшевую куртку, снова – как в ресторане – улавливая запах сандала. И мы пошли в сторону Королевского колледжа, все больше удаляясь от студентов, потерявших к нам всякий интерес.

Мы не обсуждали, куда мы идем. Я просто хотела пройтись и согреться, и Джара, похоже, это устраивало. Вскоре мы миновали Королевский колледж и вошли в городок, болтая о его доме в Голуэе, о его учебе в Тринити-колледже в Дублине и переезде в Англию. Пока мы разговаривали, я подсознательно оценивала все, что мы делали, взвешивала все за и против нашего дальнейшего общения, и никак не могла решить, стоит ли нам заканчивать вечер вместе или лучше разойтись каждому своей дорогой. На тот момент я еще была не готова принять решение. Оказалось, что Джар не только дописывал свою магистерскую диссертацию, но и начал недавно работать над романом. И в тот вечер вышел прогуляться в попытке обдумать его концовку.

– Кто-то сказал мне однажды, что писать роман – все равно что рассказывать анекдот, – произнес Джар, когда мы шли по Хобсон-стрит. – Ты знаешь концовку, но добраться до нее можно разными путями.

– Но ты же еще не знаешь концовки…

– Мой отец очень любил телесериал «Два Ронни» и всегда включал его в своем пабе – если не смотрел Дейва Аллена. Его любимая сцена – когда малыш, сидя в большом кресле, рассказывал эти длинные и скучные анекдоты. Сам анекдот не имел значения, важно было, как он его рассказывал. А я думал, что концовка не важна.

– Так ты придумал концовку сегодня вечером? – спросила я.

– Пока только завязку, – ответил Джар. – Два моих главных героя пока только встретились.

7

Джар написал Эми в ответном послании, что ничего не хочет обсуждать по телефону, а приедет лично. И как раз сейчас он направляется на рейсовом автобусе из Кингс-Линна в Кромер. Он сел на вокзале Кингс-Кросс на самый ранний поезд, потратив все наличные из своего «резервного фонда» (хранившегося в старинном персидском чайнике – еще одной вещи, которую мнимые взломщики его квартиры почему-то не тронули).

При виде кромерского пирса Джар ощущает прилив адреналина. Такое происходит с ним теперь всегда. Пять лет назад камеры видеонаблюдения зафиксировали, как Роза в час ночи приближается к этой викторианской постройке, о железные опоры которой бьется суровое море. А вскоре после того в полицию позвонил неизвестный мужчина (его потом так и не нашли). Он заявил, что видел, как какой-то человек прыгнул с пирса в море. На место происшествия тотчас же прибыли службы экстренной помощи; в прибрежной деревушке спустили на воду спасательную лодку. Но под кромерским пирсом всегда очень сильная волновая толчея, и течение в ту ночь было с востока на запад; оно могло отнести любого человека, оказавшегося в воде, в Северное море или хотя бы в Уош. И никаких записей, способных пролить свет на его судьбу, на установленных на пирсе и вокруг него камерах видеонаблюдения не сохранилось; к тому же часть из них оказалась вообще неисправной.

За прошедшие со смерти Розы годы Джар ездил в Кромер несколько раз – навестить Эми и постоять на этом пирсе. И всякий раз, когда он оказывался здесь, высоко над клокочущей мутной водой, Джар пытался себе представить, что же все-таки тогда произошло. Действительно ли женщина, которую он любил и которая, как он думал, любила его, решилась покончить с жизнью? Поминальная служба по Розе была отложена до завершения коронерского расследования. Все надеялись на то, что море выбросит тело утопленницы на один из пляжей североморского побережья Норфолка, но Розу так и не нашли.

Предсмертная записка, адресованная Эми, у которой Роза гостила в ночь своей смерти, звонок в службу экстренной помощи, полицейский отчет и характеристика Розы, которую предоставил декан ее колледжа, подробно расписавший ее тоску по скончавшемуся отцу, оказались для проводившего дознание коронера достаточными основаниями для того, чтобы признать Розу погибшей. Слабым утешением стало лишь то, что ее смерть была квалифицирована им как несчастный случай, а не суицид.

Роза также написала письмо Джару; и оно тоже было предъявлено следователю. Это было электронное послание, сохранившееся в папке «черновики» (как и предсмертная записка, адресованная Эми). Джар знает слова этого послания наизусть:

«Джар! Я очень сожалею. Спасибо тебе за запоздалое счастье, которое ты привнес в мою жизнь, и за нашу взаимную любовь! Надеюсь, тебе удастся найти покой, который я в этом мире так и не обрела. Мне оказалось не по силам перенести утрату отца, но я уже чувствую себя ближе к нему, сознавая, что ждет меня впереди. Мне очень жаль, что пришлось оставить тебя, малыш, – первая и последняя настоящая любовь всей моей жизни».


Джар часто задавался вопросом: намеренно ли Роза выбрала ту штормовую ночь, чтобы пойти на пирс? В последние недели ее жизни в колледже он помогал ей писать эссе на тему антропоморфизма. Ее рассудок был более расстроен, чем Джар тогда думал – теперь он это понимает. И все же ее поступок до сих пор кажется ему бессмысленным.

Сойдя с автобуса, Джар направляется прямиком в гостиницу, в которой Эми назначила ему встречу. Это отель «Париж», возвращающий своих гостей в эдвардианскую эпоху и облюбованный туристами, приезжающими в город с автобусными экскурсиями. Джар приехал рано: он хотел сначала прогуляться на пирс, но выбор места встречи («Почему не у Эми дома?») насторожил его. Или, может, его растревожила сумеречная тишина пустынных улиц и закрытых магазинов – это ощущение, что ночь еще не прошла?

В гостинице, смотрящей на пирс, табличками на деревянных панелях обозначены «Дамская комната» и «Игровая комната». Над главной стойкой регистрации тянется открытая галерея – вызывающий головокружение узорчатый ковер, канделябры и обрамленные тяжелыми позолоченными рамами портреты на стенах. Джар направляется в коктейль-бар мимо постера, рекламирующего «Бакарди» и «Колу», и стеклянной витрины с выставленными в ней бутылками «Просекко» и «Пино Гриджо».

Эми тоже пришла раньше условленного времени – она сидит в углу пустого главного бара за чашечкой кофе. При виде нее Джар нервно сглатывает: как же она напоминает Розу! Такие же высокие брови и длинные темные волосы, надетое не по сезону фиолетовое бархатное пальто и богемные сапоги по колено. Только вот в Эми нет и толики Розиной игривости. Напротив, ее облик сдавливает какая-то тяжесть, что-то, что Джар однажды приметил в своей матери незадолго до ее смерти: глаза, измученные годами не проходящей боли. «Эми опять подавлена», – мелькает у него в голове.

– Я опоздал? – спрашивает он и, прикрыв глаза, целует Эми в щеку.

– Я никуда не спешу, – медленно выговаривает та. Джар помнит: когда Эми пребывает в таком настроении, время словно замедляется вокруг нее. – Кофе?

Истомившаяся от скуки официантка в передничке заходит в бар, хлопая дверью без всякого недовольства. Джар вскакивает, а Эми даже глазом не поводит, как будто ничего не слышит и не видит. Он заказывает двойной эспрессо и несет кофе в пустой зал с высоким потолком: темный глянец отделки, декорированные карнизы, эскиз спасательной лодки. На Джара вдруг накатывает невообразимая тоска по дому, по их семейному бару в Голуэе, по отцу.

«Ваш пир закончен, – любит тот громогласно объявлять о закрытии заведения местным завсегдатаям и туристам, встав на стул посреди бара. – Или, выражаясь бессмертным языком Уильяма Шекспира, у вас что, идиоты, домов нету и вы никуда не торопитесь, мать вашу?» (Старик умеет приправлять речь бранными словечками и может достать до печенок любого.) Иногда Джару кажется, что он все свое детство растратил впустую, сидя на высоком табурете возле барной стойки, тыча пальцем в забрызганный пивом поднос и наблюдая, как отец заливает американским туристам про четырнадцать племен Голуэя и очаровывает их своих гаэльским добродушием. Если бы мать не взяла себе за правило укладывать его в постель каждый вечер, Джар бы торчал в отцовском баре до рассвета. «А как еще этот малой познает окружающий мир?» – сетовал обычно отец, взъерошивая его волосы.

– Ты хорошо выглядишь, – лжет Эми.

Джар знает, что он совсем не в форме. Темнота вокруг глаз, много лишнего нависло над ремнем.

– Ты тоже, – отвечает Джар ложью на ложь.

Эми сорок с хвостиком, но выглядит она намного старше; ее волосы уже заметно тронуты проседью. И она чем-то сильно встревожена: постоянно озирается по сторонам. Джар тоже оглядывается, ожидая увидеть кого-то, но в баре они одни.

– Тебе повезло найти здесь свободный столик, – подтрунивает он над Эми.

Та отвечает на его шутку обреченной полуулыбкой. На лице Эми сегодня больше макияжа, чем обычно, но даже он не скрывает темных кругов под глазами. «Роза никогда не красилась», – думает про себя Джар. А вслух произносит:

– Я привез тебе подарок. – С этими словами Джар достает из своей хлопчатобумажной сумки книгу «Там, где встречаются небо и горы: Занскар и Гималаи».

Эми берет книгу и пролистывает ее, задерживая внимание на фотографии босоного паломника, рискованно бредущего по замерзшему краю реки Занскар.

– В этом не было надобности, – говорит она, одаривая Джара еще одной полуулыбкой, на этот раз более сердечной.

– Это была одна из любимых книг Розы, – добавляет Джар.