Чужая жена

роман

Алексей Шерстобитов

Сёстрам Светику и Юльчику…
«То зло, которое сейчас в мире, будет еще сильнее. Но не зло победит зло, а только любовь» (святой страстотерпец царь Николай Второй)
«Что бы мы не пережили, оно принадлежит прошлому и связано с тем, чем мы были вчера, а не с тем, что представляем собой сегодня» (Митрополит Антоний Сурожский)
Трое

«Мужчины существуют, стараясь опираться на принципы, женщины — на правила. Может поэтому „сильный“ пол часто бывает беспринципным, а „слабый“ не понимаемыми загадочным?…» (Автор, из рукописи «Шелест рассуждений»)
— А вы знаете, как коварны женщины?

— Хм…

— Ах вы, дорогой мой, хотите казаться джентльменом, этаким молодцом, на всякий случай, преклоняющимся перед прекрасным полом, но и не предавшим ничего из мужского!

— Ну что вы, в самом деле. Мне просто не хочется об этом говорить. Уверен, что у вас есть, чем быть не довольным. Все коварны! Всеее! И женщины, и мужчины… хм… еще не известно, кто из нас больше опасен и изобретателен.

— Слышу-слышу эту гордую уверенность в голосе. Вас или до сих пор обманывают, и вы этого не поняли, а точнее — вас такое положение устраивает. Или…

— Да что же, уважаемый, вас не устраивает-то в дамах?

— Прежде всего то, что я не в состоянии их понять!

— Понять женщину?! Хм, удивили. Эти прекрасные Божие создания сами себя, может быть, не понимают, но поверьте, им этого не нужно. Они и без того могут добиваться чего хотят… А вы сами-то себя понимаете?

— А вот это уже не ваше дело… — пожилой мужчина, начавший разговор, осекся.

Молодой человек, читавший до диалога газету, что он, в принципе, очень редко делал, внимательно посмотрел на собеседника, отвернувшегося с обиженным видом в, вероятно, ожидавшего извинения. Поведя в сторону головой и сделав движение губами, выражавшими осуждающее «Ннн-да», он расправил «Коммерсантъ» и углубился в недочитанную статью.

Надо сказать, что у него самого не все было гладко в отношениях с женщинами, но он не собирался выносить это на общее любование, считая переживаемое личным. Добавим, что не таким уж и молодым был этот мужчина высокого роста, не очень спортивного телосложения, но все же стройный, интеллигентной ухоженной внешности (правда, не такой, чтобы сразу можно было бы себе представить его преподавателем или деятелем творческой направленности). Взгляд, располагающий, даже, можно сказать, приглашающий к беседе нуждающегося, часто появлялся в его глазах, помимо воли, которая страдала от нередких излияний всякого рода унывающих личностей.

На вид ему было действительно не больше двадцати пяти, возможно, двадцати восьми лет, хотя месяц назад Андрею Викторовичу исполнилось тридцать пять. Всю свою жизнь он занимался спортом: то будучи спортсменом, то устраивая свой бизнес на лоне его, что привело, в конечном итоге, в ряды спортивных функционеров. А начинал он простым селекционером, мятущимся по футбольным площадкам, высматривая и выбирая талантливых юношей. Дальше шла кропотливая работа по вхождению в доверие, переманиваю, поиска, договорным отношениям, а там что выйдет. Получалось не всегда, и это удивляло, поскольку в талантах он не ошибался. «Что делать: футболисты у нас есть, а футбола нет!» — любил он размышлять в дни неудачных переговоров.

В конце концов, он «напоролся» на богатого (ну очень богатого) человека, пожелавшего ради престижа иметь свою команду. Андрей Викторович, попробовал идти путем экономичным и рациональным: то есть не связываться со звездами, даже с начинающими стареть, — а собрал молодой коллектив из игроков, из тренеров. Дал им полную свободу, проявившуюся в сумасшедшем и не вероятном восхождении к пьедесталу, пускай не в самом престижном дивизионе.

После первой крупной удачи, появились люди, предложившие двум из его игроков головокружительные по суммам контракты, что привело к мысли — пользоваться командой, как витриной, куда он поставлял весьма качественный «товар». Свежие, молодые, не избалованные, талантливые уходили под стук молотка на протяжении нескольких лет подряд. Тем самым принося прибыль за чужой счет — в большинстве своем забираемые зарубежными клубами среднего уровня.

Такие взаимоотношения устраивали всех участников «действующей ярмарки», пока коммерческий директор команды, которым являлся Андрей, не женился…

Это было семь лет назад. При воспоминании об этом, под конец дочитываемой статьи, мужчине, как-то стало неприятно. Чувственная оскомина на мгновение даже разозлила переживанием.

Он оторвал голову от газеты и сразу напоролся на озабоченный чем-то взгляд бывшего собеседника. Из него просто хлестала энергия перевозбуждения. Сразу стало понятно, что свою недосказанную тему, тем более на фоне непонимания, он развивал все это время про себя.

Не успел Андрей Викторович опустить глаза, как молния монолога поразила его насквозь. Больно не было, обидно тоже — теперь он мог в чем-то не только согласиться, но и поддержать.

— Но вы же не слепец!!! Вы же видите, в чем они ходят, как одеваются, что делают со своим лицом, телом, наконец! Это же коварство!

— В смысле?

— Вы не создаете, дорогой мой, впечатления человека, не знающего как выглядят, и как готовятся к нападению эти «хананеянки[1]» — эти воины соблазна…

— Мне кажется, вы немного агрессивны, хотя в чем-то… я, может быть, и готов согласиться, хотя еще не совсем понял с чем.

— Ну посмотрите сами!!! — с радостью ринулся в бой полноватый оратор, почувствовав согласительную слабинку сдающегося оппонента:

— Сплошная ложь, которой они себя окружают! Причем не прикрытая — они же понимают, что мы все знаем! … Вы видели их каблуки?! Они удлиняют ими ноги! А количество косметики, которое уходит на их лица тоннами! Они меняют себя до бесконечности и неузнаваемости! Они красят волосы и даже носят парики! А вы видели сколько модельеров трудятся над изменением их фигур! Они ведь не спортом занимаются! Они приобретают вещи, специальные корсеты, уменьшающие талию, удлиняющие визуально ноги, за счет этих шмоток возможно даже ноги выпрямить и сделать худее!

— Нууу, они пытаются выглядеть лучше, нууу, может, у кого-то не хватает времени…

— Угу, чтобы накопить денег на более длинную юбку, именно поэтому, часто эти предметы их туалета похожи больше на широкие ремни!

— Ну иногда это выглядит… взгляд не оторвешь, мня, мням…

— Я уже молчу о груди! Это отдельная, оcобенно щепетильная тема! Я как-то имел честь держать бюстгальтер своей супруги в руках… ах, какая была гр… в смысле женщина! А вы, когда-нибудь разглядывали эту загадочную штуку?

— Ну было дело, хотя не успевал ничего разглядеть, когда снимал его…

— Вот именно, в нем невообразимые тайны! Если бы мы с такими же хитростями и технологиями подходили к своим трусам, пардон!

— Гм… о чем вы это сейчас?!

— О том, что я, увидев эту штуку еще в детстве, очень долго пытался понять, к какой части тела этот кусок ткани подходит… Неужели не понятно? Вы с вожделением смотрите на выпирающую и манящую грудь, точнее на этот дьявольский разрез, из которого на вас смотрят… А в результате, когда лифчик вон, оказывается, что это фокус, а взглянуть то и не на что!

— Послушайте, ну не в этом же счастье, в конце концов! И что это вы так взъелись? Вы что проиграли пари на загородный дом, обманувшись по поводу размера груди жены своего начальника?

— Да это же все не просто так! Неужели вы так не понимаете, что нас вместе со всей половиной человечества постоянно дурят.

— Ну можно и так сказать, хотя женщины говорят, что все это они делают больше для себя…

— Вы же для себя длину и толщину члена не увеличиваете!

— Слава Богу, даже не думал об этом. Хотя уверен, такие есть! А вы забавный человек, то есть, извините, не ординарно мыслящий. Наверное, вас чем-то женщины разочаровали?

— Меня не разочаровала только одна женщина — моя мама. У нее всегда все было по-настоящему. Даже по-настоящему был только один мужчина и только один раз!

— Ого! Завидная преданность!

— Напротив, она ушла…

— Что так? Неужели потом не встретился ни один…

— Ооо, мужчины ей были не нужны, она интересовалась женщинами…

— Гх, гх, гх… как вы сказали?

— Она занималась сексом с девушками — «святая» была женщина!..

— Что вы говорите! — первая часть этого диалога его несколько удивила (ведь ему казалось, что отношение к матерям в «возлюбленном Богом» народе— нечто особенное), а вторая — насмешила не на шутку, вызвав кратковременную истерику. Он успокаивался минут пять, не меньше. Если, сначала, он пожалел о соседстве с таким ненормальным женоненавистником, то теперь — казалось, даже забавным.

Высморкавшись, функционер заметил, что мужчина снова обиделся и показательно смотрел в окно, гордо подняв свою голову с нахмуренными бровями и вытянутыми в трубочку губами. Андрей почувствовал себя неудобно. Мелькнуло: «Все-таки, разговор шел о маме» — и сам же добавил: «Лесбиянке…». И засмеялся вновь. Стало еще неудобнее, и облокотившись о столик (между ними), приблизившись, попытался извиниться:

— Простите, ради Бога! Я не хотел…


— Вы сказали именно то, что желали, оскорбив память этой.


— Святой женщины…

— Вы опять! Что за люди?

— Ни в коем случае, ни в коем случае, давайте станем вновь друзьями! Я вполне согласен с тем, что факт коварства за каждой женщиной закреплен, как навоз за коровой. То есть хотел сказать, что этот факт не подлежит сомнению…

— Вот, вот, как «корова» и «навоз»! Но от животного в этом польза, и для них самих правда жизни, а у женщины тонкие, коварные, далеко идущие намерения…

Как раз в этот момент, дверь купе открылась. Полная проводница, закрывающая своими габаритами весь проем, громогласно объявила, что наконец-то, нашелся третий сосед, а четвертый должен подсесть на следующей станции.

Не успел Андрей Викторович пожалеть об отсутствии билетов в вагон «СВ», как сразу спохватился, увидев стоящего позади человека. Вслух же проговорился:

— Хорошо, что их не было…

В купе вошло само воплощение грации и пластики, представившись Марией. Дива остановилась, в аккурат перед самым столиком, повернулась к обоим, плотно прижавшимся к окну своей спиной, так, что сзади выделявшиеся ниже талии формы, оказались точно положенными на столешницу, — делая вид, что всматривается в свое отражение в зеркале только закрывшейся двери купе. Оба сглотнули обильно образовавшуюся слюну. В горле запершило.

— Мальчики, позвольте даме привести себя в порядок и занесите, пожалуйста, этот тяжеленный чемодан…

Оба рванулись, чуть не сбив ее с ног, застряли, не уступив, друг другу в проеме двери, но услышав: «Как и все — дикааариии» — сразу поостыли и, оправившись, вышли, будто ни в чем не бывало.

Дверь за ними сразу захлопнулась. Андрей вытащил из кармана паспорт, похлопал себя по лбу и поинтересовался:

— А вы-то, дорогой мой, паспорт догадались прихватить.

— Черт! Точно! Я же вам говорил — само коварство!

— Да что вы, успокойтесь, просто перестанем обращать на нее внимание. Мы высокоразвитые, интеллектуальные создания, «цацками» и «бранзулетками» не интересуемся.

— Не скажите, меня прямо-таки до сих пор колотит! Я, как это…, все это…, все это вот увидел, так самообладание и потерял! Вы же видели, как она повернулась к нам…, этим… — это специально! Глаз не оторвать!

— А мне показалось, что вы женоненавистник…

— Вы не ошиблись, но такой я только тогда, когда их нет рядом. Стоит вот подобной появиться — плавлюсь, как сыр в печке. Я не могу без них и обольщаюсь, даже от перламутровой пуговицы на халате.

— Ну это уж совсем! Вы невозможно полярны! Совсем без любой середины!

Дверца открылась, в нос ударили ферамоны в смертельном количестве. Добил полупрозрачный розовых оттенков длинный дорожный пеньюар. Черные волосы крупными кольцами падали на плечи, на играющую грудь, огибали ее и ласкались о воздушную ткань на уровне живота.

Толстяк почти потерял сознание, поддерживая его, Андрей Викторович ввалился внутрь, чуть не опрокинув красавицу.

— Дорогая незнакомка, так нельзя. А если он умрет?

— С чего бы?! Его ничего не ожидает, пусть приобщается к прекрасному на расстоянии.

— Будьте осторожны, он женоненавистник… — сказав это, он улыбнулся и добавил:

— Когда рядом нет женщин…

***

— Арон Карлович Держава. Мадам, я у ваших прекрасных туфелек распластан, как подстилка под ногами раввина… — представился полноватенький «женоненавистник», только лишь придя в сознание.

— Сколько же в вас намешано!

Очаровательная, многообещающая улыбка пронзила слабое сердце блудника. Взяв его пухлую розовенькую ручку в свою, «соблазнительница» провела по ней длинными прямыми пальцами, заострив особенное внимание на перстне, сверкавшим многокаратным бриллиантом.

Нам остается лишь догадываться, что происходило в сердцах и головах этих двоих, при обоюдном понимании сосредоточения нескольких секунд на драгоценности. Не сдержавшись, Мария отреагировала:

— Мужчина, носящий такой камень на руке, наверное, привык обладать всем, к чему прилепляется его сердце… Не смотрите на меня так, я не продаюсь… иии… я «чужая жена».

— Но вы же не замужем, черт возьми!

— А вы верующий иудей и женаты! — Андрей посмотрел на Арона и подумал: «Ну то, что он еврей — это понятно. Но верующий иудей? Да к тому же женатый, что странно, ведь он говорил о своей супруге, как об упокоившейся! Что же будет дальше? А она… она очень даже». Держава вспыхнул, впрочем, как почти любой бы на его месте:

— Сердечко мое, Тора многое запрещает, на многое наставляет, но и после Моисея живущие пророки… аааммм… возьмите, царя Соломона — он своей, безусловно, праведной жизнью лишний раз доказывает, что царицами пренебрегать нельзя![2]

— Вы что хотите сказать — в эту ночь все между нами предрешено? А что же будем делать с Андреем Викторовичем?

Тема развивалась как-то необычно быстро. Сказанное прелестной дамой выглядело шуткой, но ложилось на желание, становясь полуправдой. Такая игра часто заводит мужчин в ловушку зажигательных романов, ожоги от которых не проходят годами, как их не «вылизывай».

Андрей горел, как свежий затравочный порох на «полке» мушкета, вот-вот готовый «выстрелить». Держава полыхал, как высохшее дерево, излучая много света, обжигая вылетающими искрами, потрескивая ярко вспыхивающей, доисторической, затвердевшей, почти до янтаря, смолой. Ей же оставалось попеременно то раздувать, то притушевывать пламя, стараясь избегать при этом тянущихся к ней «языков огня». Но разве это может составлять большой труд для виртуоза, знающего, чем все закончится? Правда, всегда бывают исключения…

Сказанные девушкой последние слова сопровождались такой улыбкой и таким взглядом, что Андрей немного растерялся, но быстро придя в себя, попытался развеять обстановку, а заодно и себя проявить:

— Ну я-то православный и не женатый, кроме того, никогда не имел с женщинами таких скоротечных и таких, если хотите, антигигиеничных отношений, хотя романтическими их назвать, все-таки можно… А вы, Арон Карлович, прямо-таки, неужто полагаете, что Амура с его стрелами купить можно…

— Амура… — не знаю… А вот я совсем бы продался за один поцелую…

— Еще и спринтер! — женщина посмотрела украдкой на лицо функционера, сделав движение бровями и глазами, немного при этом томно прикрыв последние, словно говоря: «Пусть поиграет, я выберу тебя!». Оба услышали:

— Держава, вы прямо с места в карьер. А что, если я за эту ночь потребую эту вот безделушку? — улыбаясь, она показала ленивым движением на перстень, не дававший якобы ей покоя. Арон, несколько разочарованно покосился на него, потом, будто пытаясь снимать, возбужденно произнес:

— Она ваша и без ночи…

— Одумайтесь! Мальчики, может быть, посетим ресторан?

До вечера оставалось несколько часов, есть действительно хотелось, да и купе не располагало к общению, хоть сколько-нибудь приличному.

Мужчины согласились и вышли, дабы дать возможность женщине, успевшей занять их сердца, переодеться… снова переодеться.

Если Арон действительно был озабочен сегодняшним вечером, рассчитывая на уступчивость Марии, то Андрей, хоть и возбудился немного сердцем, но смотрел на вещи более приземленным взглядом. Молодой человек совсем не верил в такие романчики, понимая, что иногда подобное происходит, но ни к чему хорошему привести не может. Поэтому был спокойнее и строил свои планы на ближайшие часы без участия дамы в своей «постели».

— Как вам кажется, кого она выберет? Я готов даже поторговаться…

— Фу! Не ожидал от вас такой пошлости!

— Дорогой мой друг, это не пошлость, а банальная рациональность. Что копья-то ломать, если она уже меня предпочла вам!

— Да что вы?!..

Это заявление зацепило еще больше, чем прежнее. Андрей почувствовал разгорающееся чувство необходимого первенства. Проявились первые росточки злобности по направлению к нахалу. Как быстро в нас может меняться наше духовное состояние: еще пять минут назад, эта барышня не особенно волновала Светищева, но сейчас совершенно без какого-либо влияния интерес охватывал его, причем не столько, как возрастающая чувственность к Марии, а как загорающийся спортивный интерес.

— Андрей Викторович, ну может я не так высказался? Хорошо, пусть шансы у нас равные…

— Ну, ваше колечко-то немного перевешивает, а лично мне кажется лишним увлекаться такими делами в грязном поезде… «СВ-купе» — еще куда не шло.

— Дело не в самом, так сказать, акте. Для меня дорога к нему гораздо важнее. Завоеванный, разграбленный город уже не интересен для меня, так же, как и сдающийся. А вот момент «атаки» и чувство победителя — это другое дело!

— Согласен, но не здесь и не сейчас! Что путного может получиться в трех с половиной квадратных метрах, без душа и подходящей поверхности?

— Оооо, как вы ошибаетесь! Если бы вы знали, на какие чудеса способны женщины в этих условиях! Что стоит один адреналин, которым они охвачены! Вы думаете, она зря намекнула, что замужем, или даже не знаю, что она имела в виду… Одна мысль, что она мчится в его (мужа) опостылевшие объятия, и по дороге наслаждается другими…

— Ну уж не вашими же! Да и кто сказал, что она так относится к своему супругу?

— Да-да, я понимаю… Её кокетливость и заигрывания, вы относите к женскому врожденному естеству… Но поверьте — эта особь охотница! Ей неважно с кем и как, она заворожена нашим с вами вниманием к ней на грани сумасшествия. Эта будет пытаться завладеть нашими душами, даже постарается столкнуть нас, а решит с кем останется только в самом конце…

— В таком случае, я уже решил — забирайте товарец, нам-с такой даром-с не надобен!

— Посмотрим, посмотрим… Я-то с этим психотипом хорошо знаком. Как только Мария увидит ваше кажущееся равнодушие к ней, вы станете ее мишенью. Лишь заинтересуетесь — она вас покинет, но на время. А вот и она! Медуза Горгона — она спалит меня свои взором, а потом превратит в камень! — и добавил, при ее приближении:

— Вы само совершенство! Я было думал, что у меня нет ни шанса, но вы разбудили во мне демонов, и теперь вам не устоять!

«Совершенство» двигалось в их сторону, при этом раскачивающимися бедрами, чуть ли не задевая узкие стены коридора, и не потому, что таз широк, напротив: ладья ее грации качалась на волнах сексуальности в такт любого слабого мужского сердца.

Ни пошлости, ни оголенности, ни привычной обтягивающей материи — все свободно и легко парило, точно обозначая движением ее стройное и, точно, плотное тело. Под воздействием потока встречного воздуха ткань облегала воздушную материю в тех местах, где хотелось положить руку. Единственно не спокойное место, не имеющее возможности оставаться на месте, была грудь. Отсутствие декольте, лишь разжигало воображение.

Открыты были только ноги ниже колен, и видимое было тоже прекрасно. Волосы не изменили ни состояния, ни несущей ими прически, оставшись по-прежнему ласкающими прядями, которым завидовали взгляды мужчин.

Блеск чувственных, будто взывающих о помощи, губ, заострял внимание. Взгляд не прожигал, но притягивал сапфировым бликом, кажущегося порока, того самого, что готов принадлежать только одному единственному мужчине, которого она только выбирает. При таком взгляде, упавшем только на вас, начинает казаться, что порок этот скорее плюс, да и не порок вовсе, а открытая, доверившаяся душа, желающая отдаться навсегда не в чувственном коротком порыве, а в настоящем крепком чувстве, которое не прекратиться, как только закончится уединение.

Если этим взглядом увлечься, то его обладательница покажется чистейшим ангелом добродетели, доступным только для вас! Тогда не останется и места для спокойного времяпрепровождения, как и нити для пути вразумляющей мысли.

Чистота такой женщины останется непорочной, даже если вы вспомните, что через несколько часов ее встретит другой муж. Каждая подобная поездка сопровождается такими приключениями, и даже если вы узнаете, что борьба с вашим соседом за ее обладание была тщетна, ибо на деле оказалась только спором из-за очередности.

Увидев ее утром, вы разглядите, что было спрятано вечером — это оттолкнет, поскольку порок всегда оставляет свои отметины, и вы удивитесь: эта женщина вчера способна была лишить вас спокойствия и разума на всю ночь. Встретившись с подобной однажды, вы не забудете ее на всю жизнь, а, умирая, будете мучимы вопросом, какова же она на самом деле…

Андрей удивился высоте роста, проходящей мимо него. Пропустив и дав возможность сопровождать Марию Арону, он любовался ей сзади. Наивный думал, что это останется незамеченным.

Девушка сразу приложила все возможное, чтобы ее походка добила его. Она спереди взяла складки платья, стянутого на талии широким ремнем, притянув их к центру. В результате ткань плотно облегала и бедра, и ягодицы. Картина выглядела нестерпимо соблазняюще при умении барышни ходить на каблуках.

Засмотревшись, Андрей сильно ударился плечом о косяк тамбура и, не удержавшись, потеряв равновесие, чуть было не упал. Именно в этот момент, соблазнительница повернула голову, да так, что волосы разлетелись в круг и, приземляясь, собрались на спине. Немного наклонив голову, она, задержавшись в проходе, уже пройдя тамбур, улыбнулась, совсем недолго посмотрев исподлобья, подмигнула. Напоследок, прежде чем подать руку неугомонному Арону, Мария провела кончиками пальцев по прикрытому бедру снизу-вверх, совсем чуть задрав подол.

Остальное, от моментально проголодавшегося взгляда Светищева, скрыла захлопнувшаяся дверь. Андрей заглотил настолько глубоко наживку, что начал сразу оправдывать ее поведение и по отношению к себе, и по отношению Державе. «Конечно…, — думал он — женщина польщена таким вниманием этого человека. Какая из них не отреагирует на предложение такого подарка! Но нравлюсь ей я! Это очевидно… Может, вернуться в купе и, она, поняв мой намек, воспользовавшись уверенностью толстячка, придет ко мне?… Нет, еще рано… В любом случае так и будет, но сначала, нужно продлить и укрепить знакомство. Да, и неплохо было бы дать понять, что она мне тоже нравится… Но как же лихо она показала мне себя! Какие формы! Она действительно целое сокровище, такой обладать, значит найти все необходимое. Вряд ли она замужем. Но тогда, что значит ее фраза о „чужой жене“? Ладно, после узнаю…».

С такими мыслями он вошел в вагон-ресторан и, вдруг, разочарованно увидел, что Мария и Арон сели на одной стороне стола. Так бывает, когда мужчина не может принять решение, что лучше: сидеть рядом и иметь возможность касания, или видеть глаза, их выражение напротив себя, касаться ногами ее ног, а руками ее руки.

Андрей понял ошибку Арона Карловича одновременно с ним, но тот попытался исправить, сославшись на возможную тошноту. Светищев улыбнулся и парировал:

— Дорогой Арон Карлович, если вас стошнит, я найду, чем занять нашу гостью, не беспокойтесь…

Это было воспринято, как нападение, а учитывая, что это место выбирала дама, то Державе начало казаться, будто она специально, заведомо зная об исходе, захотела все устроить именно таким образом. Немного с вызовом, он ответил:

— Ничего, я найду выход, тем более что ради, вас женщины, такие как я мужчины, готовы на многое… — имея в виду свою исключительность.

— Посмотрим…

— Мальчики, вы не представляете, как с вами весело! Вы такие забияки. Нооо… давайте все-таки, что-нибудь закажем…

Выбора особенного не было. Все заказали филе лосося под соусом из белого вина и шампиньонов с рисом и овощами. Дама пила вино, Арон — коньяк, Андрею достался непонятно маленький, запотевший графинчик водки, которую он пил осторожно, будто чего-то опасаясь.

Глядя, как Карлович выпивал пятьдесят граммов своего алкоголя, Мария морщилась, ненавидя даже запах коньяка. При таком же действии Светищева, морщился Арон. Оба с вожделением наблюдали, как подносит ко рту большой прозрачный бокал девушка, прежде облизывая языком губы, чуть приоткрывая их, а после сделанного глотка, сквозь эту же щелку, выдуваела немного воздуха. При этом она закрывала глаза, и каждый ждал — на ком же она их откроет. Тот, кому доставался сейчас взгляд, обращал свой в сторону соперника, и с незаметным кивком, будто спрашивал: «Ну что?».

Все менялось совершенно независимо и не предсказуемо. Мария играла и игралась, как ей хотелось, они же изо всех сил старались быть искрометными рассказчиками, галантными и предупреждающими любое желание, кавалерами, настоящими мачо со всеми нравящимися женщинам качествами, умудряясь при этом объяснять самим себе любую ее выходку.

Она знала, что и кому сказать, кого из них, чем подцепить, и чем заинтриговать. Арону на ушко игриво и непринуждённо, как бы невзначай прошептала, что забыла бюстгальтер, а Андрею то же самое, но по поводу другой части аксессуара нижнего белья. Для обоих это моментально стало безусловным доказательством уже сделанного ею выбора, правда немного напрягшего, поскольку показалось — уединение с этой женщиной не сможет пройти без последствий. Никто из них не смог объяснить себе более конкретно причину такого беспокойства, а потому вновь увлеклись единственной, неповторимой, однозначно доступной.

— Мальчики, может быть, перейдем на менее официальный тон? А то все «вы», да «вы»!..

Они согласились, и как-то странно замолчали, будто первый сказавший «ты» не получит бонус, а скорее наоборот. Продолжила она:

— Арончик, а ты кем работаешь? Если не хочешь, не отвечай…

— Да что ты, тут нет тайны… Я, ну так скажем, работаю по камню…

— Ювелир, что ли?…

Об этом не принято говорить вслух, поскольку не безопасно, поэтому он соврал, удивившись, как точно она попала, будто знала заранее:

— Нет, что ты, хотя могу, конечно, и камни драгоценные, но не очень… Я скульптор малых форм, что-то наподобие нэцкэ, может быть, слышали?

— Ааа, видела… такие шахматы резные…

— В том числе… Недавно резал янтарь, очень, знаете ли, впечатлительно получилось!

— Ну, а ты Андрей Викторович?

— Я… да что я. Два года назад футбольной командой управлял, теперь вот совсем функционером стал, в общем, все хорошо, и на все хватает…

— А че с женой-то развелся?

— Интересно, а это ты как поняла?

— Очень ты осторожный, и в то же время увлекающийся, интуиция, Андрюшенька, женская еще не то может…

— Да в общем-то все банально. Сначала, все хорошо было. Пока в бизнес не полезла, так и нарадоваться не мог. Как только почувствовала власть, искупалась в надуманной лести. В общем, появились необъяснимые желания и не обоснованные амбиции. Последние затмили чувства. Начала моя незабвенная Зинаида Павловна потихонечку пытаться изменить подход к футболу, познакомилась с игроками, мысленно сравнялась с администрацией и так далее. Однажды дала дельный совет в какой-то мелочи, который помог, после чего возомнила моя крошка себя подводной частью айсберга. Потом женщина, ищущая достойного для себя места, всегда его находит, раздавая авансы воздыхателям… Случилось — включили ее по моей просьбе в учредители… Мне казалось, что с красивой мордашкой, очень неглупая, она сможет помочь, предполагая пользоваться ею в нужных местах — так многого можно было добиться… Но на первой же встрече, где обсуждалась выгодная сделка, она неудачно влезла, сделав вид, что чуть ли не она все решает. Влезла и все испортила, а в этих кругах подобное исключено… На «разборе полетов» попыталась оправдываться, а в результате свалила все на меня. Все вроде бы понимали, но… И ведь преданнейший же человек был, но гордыня так далеко ее завела, что семья стала для меньше значить, чем навязывание своих мнения и влияния.

Дальше следовали скандал за скандалом, но дома все затихало. Потом выработались два направления деятельности. Как вы, друзья мои, догадываетесь, одно предложил я, и оно было рациональным и спасительным, другое предложила неожиданно сформировавшаяся команда, так сказать, единомышленников, где принялась руководить она. Я предупреждал, что это погубит и бизнес, и футбольную команду, но меня, как это часто бывает, не послушали. Ох! До чего может довести соблазн! Как же мужики тупеют и просчитываются… Дело, конечно, в профессионализме, знаниях и остуженном расчете… и женщины такими могут быть… В конце концов, я довел до логического конца свои начинания и, не желая участвовать в глупых похоронах собой же созданного дела, самоустранился. В тот же день Зина подала на развод. Я не сопротивлялся — от прежних чувств остался пшик! Вот так вот…

— А чем кончилось-то?

— Да чем, слышали, наверное, коррупционное дело о продаже не существующих игроков. Вот за мертвые спортивные души и сидит.

— Так это твоя жена, что ли?

— Бывшая… И случилось это через два года после развода. «Мертвые души» и были ее гениальной мыслью. Команда плетется где-то в хвосте, содержать некому…

— Что-то я не понял, а ты-то как чиновником стал?

Здесь уже не вытерпел Арон. Ему очень не нравилось, что так долго все внимание было обращено на Андрея, к тому же тема почему-то зацепила Марию, и он уже начинал ревновать.

Вот так бывает — еще не из-за чего и не к кому, а страсти уже разгораются.

— Да мне и раньше предлагали, но супруга была против. После развода я полгода побыл не у дел, потом позвонил знакомый, узнав, что расторг договор с клубом, и сразу предложил серьезную руководящую должность, от которой только идиоты отказываются. Поначалу я даже воспринял предложение за шутку, но на следующий день понял — шутки закончились. Вот так, сейчас и катаюсь по всему миру. Не работа — мечта!

— Нууу, я камни точу, Андрюша… тоже делом занят… А ты, что же, прекрасная Мария?

— Да, извини, а ты на какой ниве трудишься? «Если хочешь, конечно».

— Не хочу!

— Ну, хозяин — барин…

— Да не в этом дело! Вы, мужики, как узнаете, что я психолог по образованию, и пробовала себя в судебно-криминалистической психиатрии, так сразу какие-то мысли у вас появляются. Смотрите на меня… Ага, вот как сейчас вы оба… Глаза вытаращите, и всякие предположения внутри себя переживаете. Чего только не спрашиваете, чего только не боитесь, а когда уже вам открытым текстом говорят, что просто хочется секса, то вообще в «осадок выпадаете»! Большая часть, ей Богу, даже зло берет — убегает, думая, что после этого придется сесть в тюрьму. Бывает, конечно, иногда опыты ставишь, но без обмана и безболезненно…

Арон Карлович моментально остыл, заерзал, а привыкнув пол своей жизни пользоваться нелегальными золотом и камушками, ибо был он, все же ювелир, а значит осторожным, что-то взвесив, совсем было ополоумел.

Ему начались мерещиться всевозможные разработки специальных структур, происки бандитов и рэкетиров. В женщине он неожиданно разглядел «наводчицу» и даже пересел на другую сторону, чем сразу воспользовался Андрей — у того с головой все было в полном порядке, поскольку к криминалу он не имел совсем никакого отношения и ценностей с собой не прихватил.

Держава, спустя пять минут, сообразил — своими слишком явными опасениями поступил опрометчиво, выставив себя в глупом свете, и начал изо всех сил пытаться исправить положение. Сыпались анекдоты, которые, пока слушали не охотно, как и истории, не вызывающие интереса. Все поменяла легенда, рассказанная им о своем, деде ювелире, оставившем ему большое наследство, которое он до сих пор, не то чтобы до конца посчитать, но и найти не может.

Последняя фраза вызвала больше недоумения, чем удивления, но оказалось, судя по истории, которую он начал следом рассказывать — задуматься действительно было над чем. Суть из нее была правдой: небольшую часть он взял из своей жизни, мелочи допридумал — в основном то, что отвело бы от него подозрение в его настоящей профессии, но в конце концов, все же пришлось признать…

Что делать: желание исправить одно потянуло за собой слишком много преследуемых целей. В такой ситуации, даже такие проныры, как он, иногда теряют нить рассуждений, и совсем перестают себе контролировать, когда не заметно синусоида страсти из перигея моментально подскакивает в апогей.

Весь длительный и захватывающий рассказ Арона, был призван поначалу оправдать его необдуманное действие с пересадкой на другое место за столом, но человеческое общение основано не только на излиянии, но и наблюдении за реакцией, на анализе и выводах, вносящих какие-то поправки в диалог.

Мы все слабы перед тщеславием: и добрые, и злые, — часто становимся его рабами, даже когда понимаем, что чья-то лесть — всего лишь уловка перед опасным для нас трюком.

Держава был человеком добрым и стремился стать открытым. Не раз на этом обжигался, но оставался слаб перед женщинами до сих пор. Проведение хранило его, иногда то подправляя, то искушая. Меняться он не хотел, не чувствовав в этом необходимости. К совершенным собой ошибкам относился с юмором, даже когда терпел убытки от меркантильности женщин, желающих просто нажиться на нем. Именно в честности, открытости, и совершенном альтруизме в отношениях, крылась для него «святость» его мамы, к тому же грех его родительницы, о котором мы узнали в самом начале, не был часто повторяющимся и продолжительным, но отталкивал совсем от мужчин, даже его отца, к которому она относилась терпеливо, уважая, но держа на расстоянии…

Мы станем очевидцами именно диалога, хотя говорить будет только Арон Карлович. Это диалог, где звучит в основном его голос, а остальные участники внимают, меняя свою внешнюю безгласную реакцию настолько выразительно (гордыня и тщеславие оратора, заметив её, не удержавшись), допускают нить рассказа все ближе и ближе к правде. В конце концов, два направленных к друг другу ручья слились в один бурный поток.

Конечно, услышанное заставило «прыгнуть» мысленно в этот сель, пусть, поначалу и не поверить, хотя бы потому, что такое принято держать в тайне (в тайне же и проделывать). Скажем заранее — история, прозвучавшая из уст мужчины — мозг которого работал сразу в нескольких направлениях: от желания овладеть этим брильянтом красоты и грации, с параллельной победой над соперником, до жажды испытать всплеск страстей, потщеславиться и покичиться, умудрившись, сохранить тайну, создав интрижку, которая могла бы заинтересовать все. И добиться всего этого минимальными затратами…

Последствия скажутся настоящей авантюрой, изменившей многое продолжительной, непредсказуемой, где просчитается каждый, каждый же и окажется прав в своих предположениях, получив гораздо больше надежд и мечтаний. Не думайте над только что прочитанным, ибо будущего до конца не вижу я сам, поскольку не знаю точной развязки, до которой мы постараемся проследить нашу троицу совместно, если она, конечно, останется именно в этом количественном составе…

Перед своим рассказом, ради увеличения эффекта, первый шаг, который сделал тайный ювелир — попытался достать цветы, что получилось, лишь от части — чуть было не случился скандал. Попросив официанта об этой услуге, он услышал, что это невозможно, а если и получится, то история появления растений вряд ли удовлетворит. При более глубоком разбирательстве оказалось: цветы есть, но они собраны в огромный погребальный венок, который необходимо будет отдать на одной из станций.

Это не смутило заказчика, а из-за предложенной им суммы, «развязало руки» исполнителю. Через пятнадцать минут скудный, но красивый букетик преподнесли покорительнице сердец, которая рассматривая его с интересом, заметила:

— Кажется, цветы эти пришлось вырывать с руками и силой. Посмотрите, Андрюша, у них же все стебли в спирали скручены… Впрочем, даже красивее. Так же красивы, как и мои кудряшки. Арончик, вы волшебник!

— Яяя, мадам, не просто волшебник, яяя больше!.. — Тут он многозначительно поднял голову, задрав подбородок так высоко, что равновесие дестабилизировалось на мгновение, немного закружив голову. Он быстро справился с овладевшей слабостью, и многозначительно продолжил:

— Яяя — еще и сказочник!

— В смысле пишете, Арон Карлович?!

— Отнюдь, Андрей Викторович, я в них живу, их же и сочиняю…

— Что-то… Как-то… Этооо…

— Ну, хорошо. Я сейчас вам расскажу одну. Что в ней правда, что намек — сами попробуйте разобраться…

Тайна Арона

«Много цветов на дереве, да много ли дадут плодов…» (Преподобный Симеон Новый Богослов)
Выпив подряд две по пятьдесят коньячка для смазки связок, Арон Держава ворвался в свой звездный час. Он уже видел примерное содержание рассказа, пока, не собираясь включать в него, ничего из цели своей поездки, и вообще ничего из охватившей его «золотой лихорадки» последних нескольких лет.

Осмотрев внимательно следящую за ним публику, и уже видя блеск в прекрасных глазах особы, которой он уже ни раз обладал в мыслях, представив себя самым выдающимся рапсодом истории человечества — Гомером, с широко «открытыми» глазами, буквально поедающими Марию, начал:

— Друзья мои, вы, наверняка, хоть как-то… да знаете историю нашей Великой Державы…

— …

— …

— Так вот, на заре образования нового государства, после падения императорской России, моему прадеду довелось волею судеб, стать, а он был выдающимся знатоком искусств, в особенности того, что делалось из дорогостоящих материалов… Так вот-с… Он был знаком со многими людьми, ибо помогал им с экспертизами, советами. Однажды… был привлечен самим Троцким да-да, самим! Львом Давыдовичем! Так вот, в его задачу входило определить историческую составляющую ценность, как изделия (сегодня принято говорить «промониторить рынок» спроса на подобную вещь за рубежом, а также проследить весь путь: от транспортировки (сбыта), до попадания вырученных средств на счета «заговорщиков-революционеров», сами понимаете о ком и о чем речь.

Экспроприируемые ценности поступали в количестве, не поддающемся быстрому описанию, к тому же акты приема-передачи заполнялись часто безграмотными людьми или, как минимум, не имеющими к подобной работе ни малейшего отношения, ведь главным цензом их подбора было преданность революции. Дедушка мой, незабвенный Мойша Аронович имел, среди этих возмутителей спокойствия совершенно не запятнанную репутацию, потому как прятал от царской охранки общие средства революционной России, конечно, не забывая себя — ведь должен же быть смысл в подвиге, при отсутствии сопереживания идее.

Процент был настолько микроскопический, что все уходило на содержание его большой семьи… — он имел двенадцать детей, по числу ветхозаветных патриархов, которым приходилось ютиться в двух этажах пятиэтажного дома, а два верхних которого сдавались жильцам, а первый служил помещением для дедушкиного ломбарда и двух магазинов, за которыми присматривала, не превзойденная по добродетелям, бабушка.

Бог — Свидетель, с каким трудом со всеми этими невероятными сложностями, справлялся мой, изумительной доброты и порядочности, дед. Он ведь построил синагогу — первую в городе, он содержал газету, он владел банком, он никогда не жалел подаяния нищим евреям… Тут он невзначай задумался над тем, а были ли такие — но поняв, что это не особенно важно, вздохнув продолжил:

— … И прятал, с великой опасностью для себя, вожаков, этой самой революции.

И что вы думаете, какова была плата за его доброту?! Семья вынуждена была эмигрировать. Семья неплохо, в конце концов, устроилась в Америке и Англии: некоторые, уже выросшие дети, стали теми самыми посредниками, через которых эти самые ценности и приобретали большие, надо сказать, цифры с длинными нулями на счетах известных личностей…

Конечно, благодаря честности и талантам дедушки семья вывезла все имущество. Что было невозможно захватить с собой — было выгодно продано, в зарубежье удачно вложено. Ох! Трудны же заботы по сохранению нажитого и преумножению его! Но дедушка был человеком оптимистического склада характера, хотя не смог забыть нанесенных обид, а поэтому с присущим ему чувством юмора подменял иногда золотые украшения на побрякушки… Но он знал меру! И главное — он знал, что при каждой операции можно иметь свой интерес… Правда, у него их было два. Одни — в виде маленькой официальной доли — он не был жадным на людях. Второй — зависящий только от него. На средства, полученные вторым путем, он открыл небольшой, но надежный банк. Говорят, это предприятие оказалось на удивление выгодным делом, поскольку многие, покидавшие Россию из наших соплеменников, пользовались именно его услугами. Правда, в день расплаты по предъявленным чекам, властям пришлось объявить финансовое учреждение банкротом, через что обнищали и так обездоленные Божии дети. Но я же говорил: дедушка был очень добрым, и какую-то часть все же возместил пострадавшим, которые, кое-как смогли просуществовать на эти средства месяц или два…

Моему глубокоуважаемому дедушке не получилось покинуть пылающую Россию, он оставался приписанным к комиссариату, занимающемуся отъему ценностей. Выполняя свои обязанности, он исколесил всю страну. Наверное, так продолжалось все двадцатые и тридцатые годы. Многие из его соратников уже были расстреляны, кто-то сидел, но он всегда выполнял свою работу, часто даже перерабатывая, именно поэтому его рука всегда лежала на пульсе, давая своевременно знак, что и когда предпринять.

Все его враги гибли раньше, чем могли дедушку в чем-то заподозрить. Настало время, когда слежка за подобными сотрудниками приобрела масштабы тотальной. Собранные для себя сокровища девать было некуда: держать дома — опасно, сбыть — не реально, а удержаться от прежнего изъятия, в своих интересах, из не пустеющих закромов Родины — невозможно!

Мойша Аронович, напомню еще раз имя и отчество этого замечательного человека, от которого я перенял все лучшие качества, был не просто гениален, но и прозорлив! Что же он придумал, спросите вы? Гееениииааальный выход заключался…

На этих словах Арон Карлович спохватился. Он понял, что очень сильно приблизился к тайне, которую хранил, вот уже более полутора десятков лет, считая это безусловно верным, и единственно правильным.

Дав себе на передышку еще пару минут, он налил рюмку, которой провел в воздухе окружность, проходящую мимо носа. В этот момент он медленно глубоко вздохнул, продолжая сопровождать маленькую наполненную емкость сжатыми вытянутыми губами, в конце, моргнув искрящимся глазом, словно говорящим: «То ли еще будет!», — и залпом опрокинул очередную порцию размешанного «бодяжного коньяка», разлитого в толстую бутылку французского «Камю», за соответствующую стоимость купленную.

Явно почувствовав в очередной раз подвох с напитком, Арон схватился за пролетавшую мысль: «Ничего, отыграюсь на этой прекрасной розе!». Упавший на грудь Марии взгляд, при этих, уже начавших материализоваться в мыслях желаниях, заставил забыть, на чем остановилось повествование, а охватившая приятная согревающая нега, не желая покидать тело, расслабила мозг окончательно.

Резкий и неожиданный удар в ногу под столом, заставил прийти в себя и вернул к самой концовке рассказа, буквально к последней интонации, когда пришла опасливая мысль о необходимости сдержаться, сохранив тайну.

Открыв уже рот, Держава услышал откуда-то изнутри: «Не бойся, они воспринимают это, как сказку, думаешь, они поверили, хотя бы одному твоему слову?». На что он ответил: «А ведь пока была только правда! Хм, простаки! Сейчас я им такое заверну!».

Растянув губы в сторону, будто разминая губы, он заметил заинтригованный взгляд девушки, облизывающей незаметно для себя губную помаду. Ему стало понятно, что кроме него, для нее больше никого не существует. Уверенность повела в атаку, напоминая, что победителей не судят. Для «победы» Арону было не жалко ничего, потому он продолжил, правда все же, испытав легкий толчок от Марии:

— Арончик, ну и…

Он без страха и упрека произнес чистейшую правду, понимая, что она не несет никакой опасной информативности, а вот интерес вызовет:

— Ну так вот… Тогда отхожие места располагались на улицах. Но главное не это, а то, что при их переполнении, предпочитали вырывали новые, и главное — ни у кого не вызывало подозрения их посещение. Дедушка был расчетлив, а потому понимал, что сам он вряд ли сможет воспользоваться накопленным, да имеющегося ему было достаточно, даже очень! Поэтому он заворачивал в промасленную бумагу украшения, связывал их тоненькой бечевкой, и прикрепляя к нижней поверхности доски, на которую садились, создавал гирлянду, которую потом, либо изымал, пардон, за подробности, увозил в следующую губернию, либо топил, когда предчувствовал неприятности. В результате появилась мысль о карте, которую он составлял в течении следующих нескольких десятков лет… Он передал ее незабвенному моему папе Карлу Мойшевичу, всего раз переспавшему с моей мамой, чего хватило для того, чтобы на свет появился я. Между прочем, назвали моего дорогого родителя в честь Карла Маркса — великого сына нашего народа — и дедушки революционных несчастий, нахлынувших на многострадальную Русскую землю!

Не подумайте, что дедушка уважал его за его труд. Совсем нет: но он был ему благодарен за предоставленную возможность сделать своих многочисленных потомков богатыми людьми! Если бы не это пресловутое «от каждого по возможности, каждому по потребности», то где бы мы были?… Хотя, кто его знает! Но коль так случилось, а дед мой всегда был человеком благодарным, то и назвал он одного из своих сыновей в честь… а кстати, вы же знаете, как звучит настоящее имя Карла Маркса? Хотя какая разница… Вы не верите, что он… Мордыхай Леви… Вот и получается, что мы почти родственники… Хи, хи!

Так вот, дедушка передал эту карту своему сыну, единственному оставшемуся с ним в России, поскольку по своему малолетству вряд ли пережил бы такое путешествие. Это и был мой папа, который, покидая нас и этот мир, разорвав на кусочки, раздал каждому из своих четверых сыновей, один из которых я. На моем кусочке было две отметины, но вот проблема — название населенных пунктов, или часть текста, были на клочке, находящемся у другого брата, и так у всех.

После того, как упокоился мой любимый батюшка, мы с братьями пришли к договору, что усилия наши лучше совместить. Это не привело ни к чему хорошему, поскольку мы так и не смогли довериться друг другу. Ни один из нас даже не показал свой клочок другому!

Я был тоже самым младшим в нашей семье. По завещанию родителя часть общей карты переходила после смерти брата к оставшимся. Мы со старшим остались только вдвоем и каждому, по тому завещанию отошел только один кусок. Я точно знаю, что «Ёзе», точнее его зовут — Иезекиль, вторая часть ничего не дала, мне же открылись два места. В одном я был… Не стану говорить, что я нашел, один из нескольких… гм гм… в общем то, что на моем пальце, именно оттуда!

— Ужас! То есть, Арончик, ты хочешь сказать, что этот перстень пролежал в доисторическом го… не, почти сотню лет?!

— Милая, он был в промасленной бумаге, а потом, мы же все кушаем помидоры, выращенные на навозе и это у нас, не вызывает…

— А можно подержать его?

— Ххха — х… Конечно, но позже, вы же хотите услышать…

— Жадина! Не люблю жадных и скаредных мужиков…

Перстень сразу же перекачивал на пальчик Марии, которая чуть не ослепла от лучей, испускаемых брильянтом, оказавшимся, вместе с оправой из драгоценного металла, чувствительно тяжелым. Сверкнув глазами, она выпалила:

— Тяжелый и большой, карат десять!

— Одиннадцать, дорогая… У красивого человека должны быть красивые вещи…

— Ну из нас троих, по вашей формуле, он тогда должен принадлежать только мне!

— Все в ваших руках…

Он учтиво улыбнулся, предполагая, что это предложение, лишь частично воспримется за шутку.

— Пошляк и наглец… хотя очень милый! Я же сказала, что я «чужая жена»!

— Да все чьи-то жены: либо в прошлом, либо в будущем — да ничего страшного, если и в…

— Это немного подло и настойчиво, Держава. Андрей, скажи ему, что так не ухаживают, даже пытаясь купить. Неужели ты думаешь, что все можно купить?!

— Арон Карлович, давай продолжим, ты нас заинтриговал! Кстати, время-то уже — ночь, и ресторан через пятнадцать минут закрывается…

Мужчины расплатились пополам, и вся небольшая компания выдвинулась в сторону своего купе.

Оказалось, что предполагаемый четвертый попутчик, по какой-то причине не сел на прошлой станции, а это значило — каждому свое!

По дороге обратно, расположение идущих было тем же. Каждый видел, то же, что и прежде. Андрей Викторович, наслаждаясь предоставленным обтянутым видом, даже не мог усомниться в открывшейся перспективе прекрасной ночи в объятиях красавицы. Арон же Карлович, мягко обхватил своим влажными коротенькими пальчиками тонкое, как будто фарфоровое запястье руки Марии, на одном из пальцев которой красовался его перстень, зная точно, что ночь эта будет принадлежать, конечно же, ему. Он даже, набравшись наглости, в проёме тамбура, сделав вид, будто не удержался и потерял равновесие, прижался, пропустив впереди себя женщину, и слегка обнял за талию.

Она не отдернула руку, не отстранилась, напротив, даже немного прижалась тазом. Оба намека обоим мужчинам не стоили ей ничего, зато и один и второй готовы были на многое, еще ничего не получив!

Дойдя до купе, в совсем перевозбужденном состоянии, и Арон, и Андрей, уже было собирались, немного приотстав, просить задержаться, хотя бы на полчаса, поскольку, по мнению каждого, выбор Мария сделала в пользу него. Девушка, предчувствуя надвигающуюся угрозу, попросила обоих остаться за дверью, пока она не приведет себя в порядок.

Услышанное внесло некоторую сумятицу, а главное понимание, что все только начинается. Однако Держава попробовал утвердить свое место:

— Андрюша, ну ты же понимаешь, чтооо… как бы все уже решено…

— Пока я вижу, Ароша, что ты без дорогущего перстня, и все, что ты напридумывал… слушай, но говоришь-то как складно, я даже заслушался. Не ровён час, все правдой окажется! Ну ты и Флинт!

— Сам ты… еще тот фрукт!

— Ну вот. Ты что обиделся?

— Даже не оскорбился, только не пойму, почему ты не хочешь с честью принять очевидного. Ну хочешь я тебе заплачу?

— Давай уж лучше я тебе… Нууу… в смысле, куплю тебе место в другом купе. Сейчас поди и «СВ» освободилось…

Мысль осенила обоих одновременно, и они без предупреждения ворвались в купе, с одними и теме же словами:

— А может в «СВ»?…

Охотница сделав вид самой невинности, ошарашенной такой неожиданностью, на деле давно готовой, захлопнула пеньюар, все же, сверкнув еле прикрытыми ножками в чулках, возмущенно крикнув: «Мальчики!» — одновременно показательно убирая с верхних полок, нууу ооочень, кружевное нижнее белье, на которое предполагалось безапелляционно перелечь мужчинам. С Ароновой — бюстгальтер, который он проводил наливающимися кровью глазами, а с Андреевой — трусики, состоящими из одних тонких вычурных узоров.

Долгое половое воздержание Светищева выплеснулось почти нервным срывом, сопровождающимся одновременными толчками внизу живота и мгновенным приливом крови в голову, что пошатнуло. Он удержался на ногах, но вслух вырвалось: «Оообооожаааю!» — на что, вооруженная прелестью «чужая жена» улыбнулась, после чего незаметно каждому сделала по знаку внимания, из которого и один, и другой получили подкрепление своим предположениям о предстоящей ночи…

Арончик, почти забыв о перешедшем перстне, даже смирившись, я бы сказал, с его потерей, зная, что его ожидает самая прекрасная ночь в его жизни, которой осталось всего несколько часов. Но разве об этом думают, когда у обольщенного есть уверенность!

Дама присела на одну сторону, медленно положив ногу на ногу, кавалеры устроились напротив, но неудобство, выраженное в соприкосновении ног, заставило захотеть Марию разместиться на верхней полке, чтобы продолжать беседу лежа в полном, возможном здесь комфорте.

Увидеть такую красоту в полупрозрачном одеянии — эта мысль поразила обоих, к тому же это было удобно и с точки зрения предпочтения, ведь они находились на одном лежаке, напротив, глядя снизу вверх…

Она легла на бок, и явно представляла, как смотрится снизу! Одежда ее имела всего одну пуговицу почти вверху пеньюара, чуть ниже он был перехвачен тоненьким поясом. На груди ткань расходилась в разные стороны, что она поправляла, задевая грудь. В этот момент, оба разгоряченные не могли спустить своих глаз с этого действия, представляя, свои руки на месте уже надоевшей ткани. Низ подола постоянно спадал, оголяя красивую форму ног, открывая обе до середины бедра.

Конечно, провал в талии, и возвышающаяся форма таза не поддается точному и достойному описанию, тем более тому, какое впечатление эти линии вызывали, и какую реакцию приходилось сдерживать мужчинам при одном взгляде на верхнюю полку.

Надо отметить некую, скрытую за улыбкой Марии, подробность, чтобы у читателя не создалось впечатления совсем обезумевшей в своей игре с «мальчиками» диве. Она прекрасно понимала склады их характеров, видя в них джентльменов и понимая, что эти интеллекты, нравы вытерпят ее даже нагую, не посмев коснуться и пальцем. Будь на их месте более несдержанные и хамоватые, она давно бы поменяла купе, а то вовсе поезд…

Заметим еще, что она вполне наслаждалась и их поведением, и соревновательностью, и ухаживаниями, не пытаясь остановиться, зная заранее, что этот спектакль они будут вспоминать всю оставшуюся жизнь с улыбкой, без злобы и даже с оттенком благодарности.

Эта черта ее характера не была основной, даже не имела почти ничего общего с ее естеством, но проявилась в вынужденных обстоятельствах, о которых мы расскажем в свое время.

Не то чтобы она переступала, через себя, заигрывая с мужчинами, как с будущими «жертвами», но в этом проявлялась некоторая часть ее натуры, пострадавшая от неудачного замужества, приведшей ее к возможности возмездия части «сильного» пола. Дальше кокетства ее опыты не продолжались, хотя иногда плоть требовала наслаждений, толкая буквально в объятия чарующих ее кавалеров…

Задняя часть шеи обоих вскоре заныла затекшей болью, им пришлось, чтобы не прерывать наслаждение, вставать и делать вид, что разминают затекшие ноги, в то время как это не всегда было удобно, из-за обычной физиологической реакции мужского организма, становящейся явной в пике возбуждения.

Разговор «ни о чем» привел-таки, к теме недорассказанной Ароном. Вспомнив о захватившей их повести, Мария буквально приказала продолжить.

С неохотой начал Держава, поскольку вынужден был прервать ухаживания, ставшие немного приторными и даже навязчивыми. Но прорвавшаяся гордыня и жажда тщеславия, вновь взяли свое. Теперь «раскаченные», они совсем заставили забыть об осторожности, и его понесло.

К счастью ли, к сожалению, но замечал оратор лишнее сказанное, не до того, как произносил, а уже после, что оправдывал про себя, а потом и совсем плюнув, решил, что даже услышанное в таких подробностях, все равно ни к чему не приведет.

— Ну, хорошо… вы скажете, что это невероятная история! Я же продолжу, тогда по окончанию, мы и взглянем каждый со своей стороны. Так вот… Дедушка, между прочем, попал в блокадный Ленинград. Это был тот период, когда о нем, Мойше Ароновиче, все забыли! Какие ценности, когда кушать нечего? Я еще помню его рассказы о том времени. Кое-что у него, конечно, было. Такие, как он всегда на черный день имеют запас, который никогда не кончается.

Тогда было ни так! Голод погнал его на рынок. Конечно, получая карточки, а он работал (пусть и в музее), но можно было выжить. А к тому времени он заработал диабет и нуждался не только в питании, да и лекарствах тоже. Иногда его выручали оказываемые услуги, но они были эпизодическими, а потому подошло время, когда, взяв не дорогую брошь, вооружившись надеждой, он отправился на барахолку.

Уже в мирное время он рассказывал с юмором, как, уже держа в руках банку тушенки и четвертинку хлеба, он осознал цену этих продуктов. До войны, продав эту безделушку, можно было приобрести, подержанный автомобиль. Это просто убило его!

В очередной раз его пригласили для оценки ювелирных изделий к одному партийному работнику. Каково же было его удивление, когда среди представленных украшений он различил свою брошь! Он так и сказал, когда очередь дошла до нее: «Банка тушенки и четверть хлеба!». Его ни сразу поняли, а после разъяснения, обоим стало понятно, что дедушка, как принято говорить, слишком много знает!

Тут Мойша Аронович собрался было похоронить себя с мученическим венцом на голове, да ни тут-то было. Чиновник понял, что рано или поздно такой же фокус может произойти вновь, а этот, по крайней мере, ничего не просит, не угрожает, не шантажирует, но удивлен, и всего лишь, очень голоден. Дед согласился на предложение увеличения пайка, конечно, за счет государства — приходил каждую неделю. Дело дошло до того, что в конечном итоге он стал звеном, заменившим предыдущих двоих людей, бывшими просто уголовниками, которые пропали в неизвестном направлении.

Работая на этого партработника, дед не просил ничего, но, как всегда, забирал сам, сколько считал необходимым. Конечно, это было не соизмеримо с тем, что творилось в довоенный период, но по окончании блокады, он смог вывезти объемистый саквояж, который скоро пришлось спустить в уже привычную дыру очередного туалета, причем просто сбросив, безо всякой упаковки.

Между прочем именно это место я в ближайшее время и собрался обследовать…

Многозначительно замолчав, Арон обратил свой взгляд на слушателей и, поняв их необузданную заинтересованность, продолжил, чего собственно и добивался — он вновь стал центром внимания.

Последние слова зацепили, даже показались правдой, но вопрос о месте и участии в этой «экспедиции» пока только формировался в головах Андрея и, возможно, Марии, но это чувствовалось, а потому стало зацепкой, которую Держава обязательно намеревался использовать, и не далее как сегодня же ночью.

Думая об этом, он послал возлежащей на «облаке» нимфе воздушный поцелуй, обернувшийся, сразу ставшим томным взглядом, чуть прищурившихся глаз. Правда, это не говорило о желании его, как мужчины, а скорее о ее сконцентрированном внимании на словах Арона, что и подтвердилось моментальной правильной, то есть именно той реакцией, которая была для него наиболее желательна.