– Она была ярко-синей, с такими черными капельками внизу, на конце крыльев, – быстро проговорил он.

– Боюсь, Морнадей, что это не «морфо». Ты сейчас описал мне Papilio Ulysses, «парусник Улисса», распространенного в Австралазии. Вряд ли его можно встретить в Девоншире. Из чего я делаю вывод, что ты не видел в этой рощице «парусника Улисса».

Он открыл было рот, но я жестом остановила его.

– Но и «морфо» ты здесь тоже не видел, друг мой. Ареал обитания «морфо» строго ограничен Центральной и Южной Америкой.

Пока он стоял с открытым ртом, я прочитала ему небольшую лекцию о различиях между двумя самыми распространенными видами бабочек «морфо», «менелай» (menelaus) и «пелеида» (peleides), и «парусником Улисса» (Papilio Ulysses). Для верности я подробнейшим образом рассказала все о личинках и взрослых особях, ежесекундно наслаждаясь полным непониманием в его глазах. Спустя примерно полчаса я наконец сжалилась над ним и завершила свою мысль.

– Из чего со всей очевидностью следует вопрос, Морнадей. Зачем ты выдумал предлог, чтобы пообщаться со мной наедине?

Он немного поколебался, потом улыбнулся, а когда заговорил, его речь показалась мне гораздо культурнее, чем до этого. Произношение стало мягче, словарный запас – не такой ограниченный, а прежнее смущение уступило место более решительному нраву.

– Прошу прощения, миссис Стокер. Мне следовало сразу догадаться, что опытного лепидоптеролога не обманешь таким способом.

– Но как ты узнал, что я специалист? Я вполне могла оказаться просто любителем.

Он выразительно взглянул на сачок.

– Мой отец был коллекционером. Я с первого взгляда могу узнать дорогой энтомологический сачок.

– Но это все равно не объясняет того, зачем ты меня сюда привел.

Он подошел ближе, и я увидела в его глазах золотые и янтарные пятнышки.

– А разве мужчине нужен повод, если интересующая его дама так привлекательна?

Он говорил тихим и немного хриплым голосом, и ему нужно было стоять очень близко, чтобы я могла его услышать. Думаю, он делал это намеренно. Я покачала головой.

– Нет, Морнадей, так не пойдет. Ты видел мистера Стокера: он солидный мужчина и может метать ножи с завидной точностью. Ты бы не осмелился привести меня сюда просто ради легкого флирта.

Он будто колебался, но потом резко подался вперед и схватил меня за руку.

– Я привел вас сюда, потому что боюсь за вас.

– Боишься за меня? Дорогой мой, но по какой же причине?

Его лицо вдруг приняло серьезное выражение, от флирта не осталось и следа. В его голосе послышались искренность и прямота, почти как у пастора.

– Ну вы же сами сказали. Мистер Стокер – солидный мужчина и умеет метать ножи. И ваша с ним ссора звучала очень опасно.

– Если ты действительно ее слышал, то мог бы понять, что я нападала не меньше, чем защищалась. Будь спокоен, мой дорогой ухажер. Могу тебя уверить, что с ним я в абсолютной безопасности. Он скорее отрежет себе руку, чем позволит волоску упасть с моей головы.

– Почему вы так в этом уверены? Как я понял, вы с ним знакомы совсем недолго. А недостаток знаний может быть опасен.

Я вздохнула.

– Конечно, ты прав. Часто люди очень сильно ошибаются в оценке других людей, если хорошенько об этом не поразмыслят. Но это касается обычных людей, Морнадей. А я не обычный человек. Я путешествовала по всему свету и заводила обширные знакомства везде, от Южной Америки до швейцарских Альп. У меня большой опыт в том, чтобы быстро понять цену человека, с которым общаюсь. И могу уверить тебя: я вполне довольна тем, что нахожусь под его защитой.

Его пристальный взгляд не смягчился.

– Странная это жизнь для леди, в бродячем цирке. Вы уверены, что он не заставляет вас здесь находиться? Вы выбрали эту жизнь по доброй воле?

– Ровно в той степени, в какой вообще мы можем что-либо выбирать, – заверила я его.

– А давно вы знакомы? – спросил он.

– Достаточно давно, – строго ответила я. И это допрос, а не соблазнение, – подумала я с раздражением. Я, конечно, не собиралась поддаваться на его уговоры, но было немного обидно, что никаких уговоров я и не услышала.

– Я ценю твое беспокойство, но, думаю, разговор на этом окончен.

Он сдвинул тонкие брови.

– Простите меня, если я был неучтив. Но я хочу, чтобы вы знали: можете положиться на меня всегда, когда вам нужен будет друг. Не забывайте об этом.

Я улыбнулась.

– Это правда очень мило. А теперь, если ты подашь мне сачок, то я, пожалуй, отправлюсь дальше. Кажется, я выследила «буроглазку», порхающую за этим ручьем, и намерена ее заполучить.

* * *

Освеженная любимым занятием, я вернулась с луга примерно через час с двумя милыми пленницами в банке. В них не было ничего особенного, и уж точно не стоило их убивать, но все же они выглядели очень приятно. Я хотела выпустить их на свободу в целости и сохранности через несколько часов.

Когда я пришла, мистер Стокер расхаживал взад– вперед перед фургоном.

– Смотрите, какие очаровательные! – сказала я, размахивая банкой. – Я видела чудесную «буроглазку», но она от меня ускользнула, и пришлось довольствоваться этими двумя. Это просто Vanessa atalanta, но она правда кажется мне очень милой. А это Gonepteryx rhamni, хотя мне больше по душе название «крушинница», а вам?

– И где же, во имя всего святого, ты пропадала?! – спросил он.

– На лугу, это же очевидно.

Он крепко ухватил меня под локоть и втащил по ступенькам фургона, а там довольно грубо усадил в одно из кресел и сам сел прямо напротив меня.

– Больше ты так делать не будешь, – строго проговорил он. – Я тут чуть с ума не сошел. В следующий раз, когда захочешь куда-то уйти, ты сначала должна сказать мне об этом.

Секунду я поразмыслила над его словами, а потом покачала головой.

– Нет, я так не думаю, – вежливо ответила я.

– Что это, черт возьми, за ответ: «я так не думаю»?! Это был приказ.

Я подавила смешок, потому что смеяться в такой ситуации было бы очень грубо, к тому же я не сомневалась, что это еще больше разозлило бы его. А потому ответила намеренно спокойным голосом:

– Мне жаль, что вы так волновались, мистер Стокер, но я в состоянии сама следить за собой на лугу. Я пошла туда охотиться на бабочек. Вы же помните, что я лепидоптеролог?

– Да, – прорычал он сквозь стиснутые зубы. – Но ты не должна повсюду разгуливать одна. Это небезопасно.

– Вы говорите глупости! Нашли тоже мне опасное место! Что может быть безопаснее луга? Вы знаете, кого можно встретить на лугу? Коров! На лугу пасутся коровы. Там бывают коровы, полевые цветы и бабочки.

Он уронил голову на руки.

– Такой невыносимой женщины я еще в жизни не встречал, – сказал он приглушенным голосом.

– Правда? Не могу понять, почему я такая невыносимая. Ведь я совершенно рациональна и очень логична.

– Вот именно поэтому и невыносимая. – Он поднял голову. – Ну хорошо. Я взываю к твоей рациональности. Если я не буду знать, что ты ушла и куда отправилась, как я пойму, что ты попала в беду?

– В какую беду? На лугу? Это только если коровы решат на меня напасть. Но у меня богатый опыт общения с коровами. Они почти никогда не нападают без повода.

– Да забудь ты об этих проклятых коровах! – сказал он, явно прилагая усилия, чтобы не дать воли своему темпераменту. – Барон погиб, хладнокровно убит, или ты не помнишь об этом?

– Конечно, помню. Но это не имеет никакого отношения к тому, куда я хожу ловить бабочек.

– Имеет, и прямое! – прорычал он.

– О боже, какой же вы упрямец! Неудивительно, что ни одна женщина не хочет с вами жить.

Как только эти слова сорвались у меня с языка, я сразу захотела взять их обратно. Его взгляд упал на тонкое золотое кольцо на моей левой руке, он молча поднялся и вышел из фургона, громко хлопнув дверью.

Я стянула кольцо с пальца и поднесла к свету. Его носили недолго, как я поняла, потому что золото все еще было блестящим, а края не стерлись, но один раз его сильно повредили. Внутри оказалась выгравирована надпись, и я придвинулась к окну, чтобы прочитать ее. «К. М. от Р. Т.-В. Сент. 1882 г.». Я не знала, кто такая К. М., но не надо обладать богатым воображением, чтобы догадаться, что нежным женихом был Ревелсток Тепмлтон-Вейн и что в сентябре 1882 года он женился. Вопрос в том, куда она делась?

Я вновь взглянула на надпись. Никаких поэтических строчек, и я почему-то подумала, что это странно. Мужчина, который любит романтических поэтов, должен был покрыть стихами всю поверхность кольца. Но здесь имелись только инициалы, холодно вырезанные в золоте, ничего больше. Я снова надела кольцо на палец и взяла книгу, решив вновь погрузиться в приключения Аркадии Браун, леди-детектива, но мои мысли были далеко. К тому же у меня начиналась сильная головная боль, и я ощущала себя так, будто собирается гроза. Но облаков на небе видно не было, и я не стала обращать внимания на свои предчувствия. Я просто сунула руку в карман, вытащила маленькую бархатную мышку и зажала ее в ладони, ожидая, что же будет дальше.

Глава четырнадцатая

Мистер Стокер продолжал обижаться на меня весь оставшийся день, и я не видела его до того момента, когда нам уже пора было выступать. Но не могу сказать, что я его и не слышала. Незадолго до начала нашего выступления я шла к шатру, пробираясь туда в тени позади фургонов, куда почти не доходили зрители. Там нужно идти очень осторожно, потому что веревки и колышки от шатров сложно разглядеть в темноте, а потому я медленно продвигалась вперед, как вдруг в чьем– то разговоре прозвучало мое имя. Говорила Саломея, и я почти сразу поняла, с кем.

– Почему ты женился на Веронике? Она ждет ребенка?

В ее голосе слышалась издевка, а ответ прозвучал грубо и резко.

– О боже, конечно, нет!

Он сразу сам пожалел об этом, ведь мы должны были изображать преданно любящих друг друга людей, и попытался исправить ситуацию.

– Я имею в виду, что для этого еще очень рано. Я хотел бы какое-то время провести с женой вдвоем и не делить ее внимание и любовь с ребенком.

Саломея засмеялась бархатным, соблазнительным смехом, и я почему-то почувствовала, как близко она сейчас стоит к нему в темноте шатра.

– Стокер, почему ты думаешь, что можешь меня надуть после всего, что у нас с тобой было? Скажи правду: ты действительно предпочитаешь ее мне?

Я услышала шорох ткани и громкое мужское дыхание.

– Это совершенно неприличный вопрос в нынешних обстоятельствах, тебе не кажется? Ты не должна… я же женатый мужчина, Саломея.

– Женатый? А мне так не кажется.

За этим последовали еще большее шуршание одежды и очередной стон.

– Пусти, Саломея. Я верен Веронике, – выдавил он.

– Я этому не верю, – пробормотала она. – Скажи: чем она тебе нравится, почему ты на ней женился?

За этим последовали минуты тишины, нарушаемой только шорохом вещей, а потом вдруг раздались возмущенный окрик Стокера и смех Саломеи, на этот раз резкий и неприятный.

– Думаешь, можешь просто оттолкнуть меня и забыть? Ради нее?

Потом она вскрикнула:

– Отпусти мою руку, ты делаешь мне больно.

– А будет еще больнее, если ты не прекратишь свои грязные выходки со мной или с Вероникой. Даже близко к ней не подходи, ты меня слышишь?

– Что-то поздно ты решил сыграть роль мужа-заступника, тебе не кажется? Почему ты это сделал? Скажи мне, почему ты на ней женился.

– Я знаю, что говорю, Саломея. А если думаешь, что я не всерьез, то просто дай мне шанс тебе это доказать. Оставь ее в покое и меня – тоже.

Наверное, сразу после этого он ушел, потому что я слышала, как она бормочет проклятья. Тут она повернула за угол, и мы с ней столкнулись. Увидев меня, она изобразила крайнее удивление.

– О, Вероника, я не знала, что ты здесь!

– Почему-то мне кажется, что знала.

Она с одобрением посмотрела на меня и пожала плечами.

– Я была его первой женщиной. Ты должна понять, почему я хочу побольше разузнать о тебе. Мы такие разные. – Она подошла ближе. – Как вы познакомились? О чем вы разговариваете?

Я потерла лоб.

– Интересные вопросы. Но ты лучше спроси Стокера, если хочешь услышать ответы. А, да, я забыла. Его ты уже спрашивала.

Она откинула волосы назад и ушла, покачивая бедрами. Из темноты я увидела, как к ней осторожно приблизилась какая-то фигура, и с удивлением узнала симпатичного конюха, Морнадея. Я подумала, что, без особого усердия попытав счастья со мной и ничего не добившись, он в итоге решил держать курс в более надежные воды. Я пожелала ему удачи, но мне подумалось, что это уже чересчур: делить с ней внимание двух мужчин.

Я добралась до нашего шатра и увидела, что мистер Стокер мечется взад-вперед у заднего входа.

– Ну наконец-то! Где ты опять пропадала, черт возьми?

– Я подслушивала, – ответила я нарочито нежно.

Он замер и уставился на меня.

– Что?

Я поднялась на цыпочки и стала решительно тереть его лицо носовым платком.

– У вас помада на губах.

Он очень галантно вспыхнул.

– А, да, это…

– Это не мое дело, но вы выглядели совершенно нелепо. Действительно очень нелепо. Если хотите обмениваться любезностями с Саломеей, то прошу вас быть чуть более осмотрительным. Ведь, чтобы кто-то поверил в наш маскарад, мы должны изображать, что довольны семейной жизнью, разве нет?

Он выхватил платок у меня из рук.

– Дай сюда! Ты уже протерла во мне дырку.

Я не очень похоже изобразила раскаяние.

– Ой, прошу прощения. Просто такой яркий цвет очень сложно смыть.

Он сам потер еще немного.

– Так лучше?

– Да. Но есть еще следы на воротнике. И, наверное, стоит заняться верхней пуговицей на брюках.

Он выругался, но я широко ему улыбнулась.

– Кажется, сегодня там полный шатер зрителей.

– Вероника, по поводу Саломеи…

Я положила руку на его рукав.

– Правда, мистер Стокер, не нужно беспокоиться. Уверяю вас, я совершенно из-за нее не переживаю. Если после представления вы решите нанести ей визит, буду только рада. Я просто не буду запирать дверь фургона, и вы спокойно войдете в любое время. Только, пожалуйста, ложитесь в кровать тихонько, хорошо? Я очень устала сегодня и не хочу просыпаться посреди ночи.

Он слушал меня с открытым ртом, а потом решительно закрыл его, крепко схватил меня за запястье и буквально потащил к шатру.

Я улыбнулась тому, как легко мне удалось вывести его из себя, но не собиралась останавливаться. Я даже еще не вошла во вкус.

Мы стояли за пологом шатра, слушая, как он наполняется людьми, и тонкая ткань, отделявшая нас от них, создавала некую видимость приватности.

– Кажется, они в возбуждении. Почти как вы в объятиях прекрасной Саломеи.

В его глазах сверкнула ярость.

– Довольно! – прорычал он. – Клянусь дьяволом, Вероника, если ты продолжишь издеваться надо мной, я не ручаюсь за свои поступки.

– Да ладно вам, мистер Стокер. Вам придется постараться получше, если хотите, чтобы я действительно вас испугалась. Пудели, бывало, казались мне гораздо страшнее.

– Боже, ну и язычок у тебя, – вскинулся он. – Но я боюсь тебя не больше, чем ты – меня. Уверен, что лаешь ты лучше, чем кусаешь.

– Откуда вы знаете, мистер Стокер? Ведь я еще никогда вас не кусала.

Я подалась вперед и щелкнула зубами перед самым его носом. Он наклонился ко мне, и мои губы раскрылись сами собой. Мои пальцы вцепились в его рубашку, и я слышала, как под моими ладонями тяжело бьется его сердце. Он сжал руки в кулаки и опустил вниз, будто каждой клеточкой своего тела борясь с желанием дотронуться до меня. Его губы почти касались моих, но он не придвинулся ближе. Он не закончил начатого. Он просто стоял, совершенно неподвижный, как чучела у него в мастерской, пойманные в какой-то напряженный момент, который будет теперь тянуться вечность.

Я услышала какой-то странный шум и поняла, что это моя собственная кровь стучит в ушах от возбуждения. Тогда я осознала, как серьезно ошиблась в своих расчетах. Я хотела просто поиграть с ним, но вместо этого сама дошла до пика волнения. Каким бы приятным интрижкам я ни предавалась в прошлом, эти пьески были каплями в море по сравнению с силой волны, исходящей от этого мужчины. И осознание этого грозило до основания разрушить мое хладнокровие, которого я была не готова, просто не могла лишиться. Хуже того, мои попытки поддеть его вспыльчивый нрав разбудили в нем что-то совсем иное, и мое поведение сразу показалось мне жалким и глупым.

Я резко отступила назад и опустила руки.

– Как это невежливо с моей стороны, – сказала я ему, заставляя голос звучать спокойно и весело. – Пожалуйста, простите меня.

Он не ответил на извинение.

– Нам пора, – бросил он и вошел в шатер, даже не обернувшись, чтобы проверить, иду ли я следом.

На протяжении всего представления с мистером Стокером что-то было не так. Говорил он будто через силу, трюки показывал как-то небрежно, и толпа была неспокойна. Сегодня мое внимание не было притуплено алкоголем, и я заметила, как едко пахнет в шатре: странный смешанный запах пота и опилок, сквозь который пробивается острый дух возбуждения. Я увидела жадные глаза и румяные щеки зрителей, деревенского люда, жаждущего безобидного развлечения. Я слышала их бормотание, шепот и радостные возгласы, когда Стокер взялся за ножи. Он затянул ремни, крепко схватив меня за ноги, без капли нежности. Он, очевидно, все еще был расстроен сценой, разыгравшейся между нами по ту сторону шатра, но я не могла понять причину. Ведь я дала ему карт-бланш на визиты к Саломее, а в ответ получила лишь возмущение и его буйный нрав во всей красе. Я подумала, что никогда мне не понять мужчин, даже если займусь ими так же усердно, как лепидоптерологией. Но для начала мне понадобится сачок побольше, решила я и улыбнулась про себя.

Он явно был сам не свой, но и обо мне можно было сказать то же самое. Я чувствовала, как на меня наваливается слабость и кости болят так, как бывает при высокой температуре. Я попыталась ободриться, заставила себя улыбаться толпе и изображать из себя преданную ассистентку, но только и мечтала о постели и спасительном сне.

Он закончил с ремнями и пригласил местного парня, на этот раз аптекаря, убедиться, насколько они крепки. Тот подтвердил, что все честно, и мистер Стокер поднял первый нож. Он держал его в руке чуть дольше, чем обычно, и когда нож просвистел в воздухе, я почувствовала, что он разрезал волосок у меня на голове. Толпа ахнула. Мистер Стокер побледнел, но второй клинок пустил уже без промаха, точно туда, куда намеревался. Я слегка кивнула ему, чтобы подбодрить, и от этого движения резкая боль, как молния, пронзила мне голову.

– Не сейчас, – пробормотала я сквозь стиснутые зубы. Но тело не желало меня слушаться, и я поняла, что сейчас упаду в обморок: перед глазами начало темнеть. Колени подогнулись, и тело повисло на кожаных ремнях как раз в тот момент, когда нож вылетел из руки мистера Стокера. Я открыла рот, чтобы предупредить его, но, конечно, было уже поздно. Вместо тупого стука ножа о дерево я услышала мягкий шепот клинка, входящего в тело, и испуганный крик толпы и провалилась в пустоту.

* * *

Мой обморок длился всего несколько секунд, и, очнувшись, я поняла, что все еще вишу на ремнях, а клинок по-прежнему прочно сидит у меня в руке.

Мистер Стокер уже подбежал ко мне и смотрел на меня с невыразимым ужасом.

– О господи, Вероника, лучше бы ты оставалась без сознания. Тебе не понравится то, что сейчас будет.

Из меня вырвался истерический смешок.

– Ну и вам – тоже, – заметила я.

Он сорвал с себя шейный платок и завязал на моей руке, туго затянув выше покачивающегося лезвия. Было очень больно, и я застонала, отчего его руки стали немного дрожать.

Но он быстро собрался и заговорил со спокойной уверенностью.

– Сейчас нужно вытащить нож. Когда он выйдет из руки, пойдет кровь, много крови. Постарайся не двигаться и не задерживай дыхание: от этого будет только больнее.

Я подчинилась, и он кивнул, пристально глядя мне в глаза. В нем не было неуверенности. Он схватился за нож и вынул его медленным, уверенным движением. Сразу хлынула кровь – красная полоса побежала по блестящему синему бархату моего костюма. Я слышала, как завизжала женщина, сама я даже не пошевелилась. Охая, толпа наседала на нас. Они не собирались уходить, наоборот, подходили все ближе, а Стокер кричал на них.

– Назад, будь вы прокляты! Ей нужен воздух. Назад, я сказал, иначе я вас всех разорву на куски!

Он высвободил меня из ремней и подхватил, прежде чем я сползла на землю. Я кивнула в сторону жгута у себя на руке.

– Слишком туго, – пробормотала я. – Больно.

– Лучше так, чем потерять много крови, – ответил он. Он поднял меня на руки, ласково, будто нес младенца, и встал. Он протолкнулся к выходу из шатра, пинаясь и ругаясь, а потом быстро донес меня до нашего фургона. Там он перевернул все вверх дном в поисках иголки, ниток и других необходимых ему вещей.

– Необязательно устраивать такой беспорядок, – сонно заметила я. – Мне же придется потом за вами убирать.

– Заткнись, – прорычал он. – Я не могу найти иголки. Почему, черт возьми, я не могу найти иголки?!

– Они у вас в руках, – с готовностью ответила я.

В этот момент колокольчики на двери зазвенели, и Леопольд просунул голову в фургон.

– Я пришел помочь. Саломея несет горячую воду, а Тилли кипятит чай. Я попросил сделать его очень сладким и добавить бренди. Чем я могу помочь?

Мистер Стокер продел нитку в иголку, и я заметила, как сильно он сжал губы.

– Может быть, вы зашьете рану? – с надеждой спросила я Леопольда. – Кажется, мистер Стокер немного расстроен.

– Я сам зашью, – не согласился мистер Стокер. – Лежи смирно.

Я снова потеряла сознание, провалившись в черноту, но боль не давала мне полностью отключиться. Я открыла глаза и увидела его с иглой в руке; испугавшись, я попыталась вырваться, и тогда он попросил Леопольда держать меня, пока он работает. К тому моменту я уже начала бредить, и мне запомнились лишь обрывки этой ночи: ужасная головная боль, поднимавшаяся все выше температура и мистер Стокер, насильно разжимающий мне зубы и вливающий в рот противное, но знакомое лекарство.

Но были и приятные воспоминания: холодный компресс на лбу и успокаивающее бормотание, когда я стонала и металась по постели. В какой-то момент мне показалось, что я на борту корабля, корабль плывет в открытом море, берега не видно, и мы качаемся на черных, страшных волнах моей боли, от которой никак не спастись. Я хотела в них утонуть, прыгнуть за борт и погрузиться на дно, но каждый раз, когда я делала шаг навстречу бушующим волнам, что-то звало меня обратно: ощущение, что у меня остались какие-то незаконченные дела. В конце концов я уснула, и море тоже наконец успокоилось.

Когда я пробудилась, голова все еще болела, но гораздо слабее, была лишь тянущая боль, а не острый нож в висках. Я пошевелилась и удивилась, почему моя рука онемела и болит, но потом увидела, что она забинтована, чисто и аккуратно, будто профессиональной медсестрой, и на меня волной накатили воспоминания о том, что случилось. В фургоне стоял полумрак, и я с облегчением выдохнула. Значит, припадок был коротким.

– Ты была без сознания два дня, – сообщил мне мистер Стокер. Я взглянула на маленькое кресло, на котором он примостился. Его глаза ввалились от усталости, вокруг них залегли серые тени.

– Ужасно выглядите, – заметила я.

– Ну, я все-таки выгляжу лучше, чем ты. Сможешь съесть супа? Там есть немного, на плите, а тебе нужно чем-то подкрепиться.

Я кивнула, он сразу засуетился и уже через минуту подошел ко мне с помятой оловянной кружкой и ложкой. Из кружки поднимался ароматный пар, и мой живот одобрительно заурчал.

– Это хороший знак.

Нежно, как мать-гусыня, он кормил меня с ложечки супом, пока кружка не опустела.

– Еще? – с надеждой спросила я.

– Пока хватит. Пусть эта порция уляжется, и, если она не попросится обратно, через час я дам тебе еще.

Я повернула голову к подоконнику и увидела, что моя банка пуста.

– А где мои бабочки? Vanessa и Gonepteryx? – спросила я.

– Я их отпустил. Они совсем поникли, и мне стало их жалко. Полежи спокойно.

Он потрогал мне лоб, а затем взял за руку. Пальцами измерив мне пульс на запястье, он откинулся назад с выражением удовлетворенности на лице.

– И давно у тебя малярия? – спросил он тоном светской беседы. Он, очевидно, был очень доволен тем, что поставил диагноз, и за это действительно заслуживал правды.

– Три года. А давно вы стали врачом? – Мне тоже хотелось немного правды.

Он улыбнулся мне очень приятной улыбкой, которая так ему шла, несмотря на усталость.

– Немного больше, чем три года назад. И, строго говоря, я не врач, я хирург. Как ты это поняла?

Я указала на его правую руку.

– Ваши татуировки. Змея, обвивающая посох Асклепия. Ни один человек, далекий от медицины, не стал бы мучиться ради такого изображения. А если прибавить сюда якорь на другой руке и китайского дракона на спине, я бы сказала, что когда-то вы были еще и моряком.

– Помощником хирурга на корабле военно-морского флота «Луна». В основном мы ходили в тропических морях, но я бывал почти во всех уголках света.

– Так вот почему вы распознали симптомы малярии.

– Я заметил пузырек с настойкой Варбурга, когда ты искала для меня масло календулы. Ну и горькая же штука. Чаще всего используется при тропических лихорадках, а самая распространенная тропическая лихорадка – малярия. Я пытался распознать в тебе ее симптомы с тех пор, как увидел этот пузырек.

– Ну, она не возвращалась почти целый год. Я очень надеялась, что распрощалась с ней. Настойку хранила просто на всякий случай.

– Жаль, что ты не приняла других мер предосторожности, – многозначительно заметил он.

– Не сказала вам, – догадалась я. – Все очень просто: не хотела, чтобы вы из-за меня волновались. Я хотела общения на равных.

– А тебе никогда не приходило в голову, что можно начать общаться на равных со мной? Вероника, как ты можешь ожидать откровенности, если сама не откровенна?

Я закрыла рот, пораженная правдивостью его слов, а затем кивнула.

– Прямо в цель, мистер Стокер. Хорошо, будем теперь обмениваться откровениями, честная сделка.

– Отлично. Что ты хочешь знать?

– Почему вы скрываете свое настоящее имя? – спросила я.

Он замер, лицо сделалось непроницаемым, похожим на мрамор под резцом скульптора и таким же бледным. Он долго молчал, потом глубоко вздохнул, и мне показалось, будто он сдался.

– Как ты узнала?

– Инициалы на ящиках Уорда в вашей мастерской. Не так много на свете ученых-натуралистов с инициалами Р. Т.-В. Пожалуй, только Ревелсток Темплтон-Вейн. Эти ящики привезены из экспедиции, правда?

– Если ты знаешь мое имя, то знаешь и ответ на этот вопрос.

Его голос был сдавленным и холодным. Наш обмен откровениями явно пошел не так, как он себе это представлял, но я подумала, что надо еще немного попытать счастья.

– Экспедиции Темплтон-Вейна в Амазонию: 1882 и 1883 годы. С целью каталогизации дикой природы в дождевых лесах Амазонии, – процитировала я по памяти.

– Как это солидно звучит в твоем представлении! – с издевкой заметил он. – Так писали газеты и научные журналы. На самом деле мы выслеживали ягуаров. Сама видишь, одного я нашел, – добавил он, указав на шрам, пересекавший его лицо.

Я попыталась зайти с другой стороны.

– Почему вы больше не пользуетесь именем Темплтон-Вейн?

Его улыбка больше напоминала оскал.

– Если ты знаешь, кто такой Темплтон-Вейн, ты, без сомнения, знаешь и ответ на этот вопрос.

Я разгладила простыни, прогоняя нахлынувшие воспоминания.

– В то время я сама была в экспедиции, на Яве. Думаю, вам понятно, почему до меня не в полной мере доходили новости из других частей света.

Он в изумлении приподнял брови.

– Ява? Боже мой. Ты там была? Во время извержения Кракатау[13]?

– Да. Мне хватило ума уехать подальше оттуда, на Суматру, но, как оказалось, это было недостаточно далеко. Мне пришлось… непросто.

– Могу себе представить.

– Нет, – логично заметила я, – не можете. Никто не может. Я бы точно не смогла. Такой ужас невозможно вообразить даже самым впечатлительным из нас. Любопытно, что именно тогда я поняла истинность слов Аристотеля: «В природе всегда есть что-то поразительное» – если правильно истолковать слово «поразительное»: как нечто, что поражает и пугает. Я никогда не казалась себе такой маленькой, а мир не представляла таким огромным и поразительным, как в те часы, когда под моими ногами разверзалась земля.

Я на минуту прервала свой рассказ, а потом завершила его с бодростью, которую не испытывала, просто не могла испытывать при воспоминании о том времени.

– Новости из дома поступали плохо. Я увидела английскую газету только месяцы спустя. Я только слышала, что ваша экспедиция была неуспешной и вы на некоторое время пропали в джунглях.

– Это все, что ты слышала? – спросил он, и в его глазах промелькнул живой интерес.

– Говорю вам, я знала ваше имя и слышала о том, что вы организовали экспедицию на Амазонку, которая обернулась провалом. Но помимо этого я ничего не знаю.

– Да, это объясняет, почему ты осталась со мной, даже когда узнала, кто я такой. Любой другой сбежал бы так быстро, будто за ним гонится дюжина чертей.

Я недоверчиво улыбнулась.

– Да неужели? Что же такое ужасное в вас может быть?

– В действительности, – сказал он, не улыбнувшись в ответ, – все совершенно ужасно. Я погубил свой брак, свою честь и чуть не лишился этого чертова глаза. Газеты называли меня мерзавцем, негодяем и чудовищем и напечатали не меньше сотни историй о том, какое зло я совершил.

Я пожала плечами.

– Ну вы же знаете, что пишут в газетах. Они всегда ошибаются.

Его глаза показались мне темными и бездонными, как полуночное море.

– Да, ошибаются. В данном случае они не рассказали и половины.

Глава пятнадцатая

После этого патетического заявления я с минуту молчала, а затем покачала головой.

– Не могу в это поверить. Хотелось бы услышать правду из ваших уст.

Он заговорил медленно, и казалось, будто его слова – это льдины.

– Правда – это суровое зеркало, а я не расположен сейчас смотреть на свое отражение.

– Я вполне могу это понять, но вам должно стать от этого легче. Помните историю Плутарха о спартанском мальчике и лисенке?

– О спартанском мальчике и лисенке?

– Ну да. Как мальчишка украл лисенка, но спартанские законы были очень суровы в отношении краж. Он спрятал зверька под плащом, боясь, что кто-то узнает о его проступке, и молчал до тех пор, пока тот не выгрыз ему все внутренности.

– И мораль этой истории?.. – едко спросил он.

– Очень проста. Правда – как тот лисенок. Если вы будете в молчании переносить те страдания, что она вам доставляет, она может нанести вам непоправимый ущерб и даже убить вас.

Он открыл рот, и я ждала очередной гневной тирады. Но ее не было. Вместо этого он посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом, и мне на ум пришло Китсово описание Кортеса, глядящего на Тихий океан «орлиным взором». У него тоже был орлиный взор, острый и пронизывающий до глубины.

– Я знаю. Но не сейчас. Пока еще рано.

На большее я не могла и надеяться. Этого было более чем достаточно – пока.

Мысль о Китсе пробудила во мне одно воспоминание, и я вдруг улыбнулась.

– Что такое?

– Я вспомнила, что Китс был студентом-медиком. Так что меня больше не удивляет, что он так тебе нравится. У вас с ним много общего, Стокер, – я впервые отбросила формальности и обратилась к нему по имени. Кажется, мы уже достигли такой степени близости.

Он устало мне улыбнулся.

– У нас и правда много общего, но только я не болен чахоткой, – заметил он.

– Всему свое время.

* * *

Следующие несколько дней были очень приятными. Я ходила гулять, чтобы восстановить силы, а Тилли старалась меня «откормить». Она постоянно посылала мне пироги, ветчину и всякую всячину, и через три дня я уже чувствовала себя почти здоровой.

Но чем ближе я была к выздоровлению, тем более измученным казался Стокер. Я еще не раз пыталась вытянуть из него правду, но он все больше отдалялся, так что мне в конце концов пришлось самой разузнавать о его проблемах за его спиной. Первый ключ к отгадке я получила, когда мы отдыхали у себя в фургоне. Он курил свои ужасные сигареты, сидя на ступеньках, а Саломея читала мне вслух одно из дел Аркадии Браун. Слушать ее было истинным мучением: она запиналась буквально через слово, но под такое медленное бормотание мне легче думалось о чем-то своем. Вынырнув из задумчивости, я поняла, что к нам приближается Леопольд с деревянным ящиком в руках. Остановившись на ступеньках, он обменялся со Стокером несколькими фразами. До меня долетали лишь обрывки их разговора, но мне было очевидно, что Леопольду тяжело выполнять данное ему поручение – это подтверждалось множеством искренних извинений.

Он оставил ящик на ступеньках и поспешил уйти под мрачным взглядом Стокера. Я ждала, что он сейчас откроет коробку, но он не стал. Минуту спустя он потушил сигарету, поднялся, отодвинув коробку в сторону, и пошел вслед за Леопольдом в направлении профессорского шатра: плечи напряжены, руки сами сжимаются в кулаки.

– Саломея, – прервала я чтение, – будь так любезна, принеси мне этот ящик.

Она отложила книгу и выполнила мою просьбу. Ящик был из полированного дерева, около двух футов в длину. Я поднесла руку к защелке, но Саломея взглянула на меня с осуждением.

– Это же не твое.

– Но он не заперт, – возразила я. – К тому же, если он не хотел, чтобы я туда заглядывала, не стоило так просто бросать ящик на ступеньках.

Ей оказалось нечего возразить, да ей и самой было любопытно, так что она больше ничего не сказала, а я снова потянулась к защелке. Она легко поддалась.

– Интересно, – сказала я, заглянув в коробку. Я вытащила оттуда предмет, каких не видела с тех пор, как путешествовала по Южной Америке.

Саломея уставилась на него.

– Это же хлыст.

– Точнее, кнут, как у гаучо – ковбоев, – пояснила я, заметив непонимание на ее лице. – Им погоняют домашний скот, чаще всего коров и лошадей.

Я пробежалась пальцами по кнуту. Прекрасный экземпляр, почти произведение искусства. Он предназначался для устрашения, а не наказания и потому не был таким длинным и грубым, как хлыст кучера. Но всякий, кто видел, что он может сделать с человеком, не стал бы сомневаться в том, какую боль он может причинить. Рукоятка была около полутора футов в длину, покрыта сыромятной кожей. С нее свисал лишь один ремень, тоже из сыромятной кожи, дюйма в два шириной и в восемнадцать – длиной. Он не сужался к концу, потому что был предназначен не для того, чтобы рассекать кожу до крови, а для того, чтобы причинять жгучую боль. Я слегка взмахнула им и услышала резкий щелчок.

– Но у Стокера нет никакого скота, – заметила Саломея. – Зачем ему это?

– Действительно зачем? – хмуро откликнулась я.

Я убрала кнут на место и распрощалась с Саломеей.

Потушила лампу до возвращения Стокера, а когда он вошел, повернулась к стене и сделала вид, что сплю. Стокер долго лежал без сна в темноте, и наконец я не выдержала.

– Хороший кнут, – начала я.

Он издал странный звук, что-то среднее между стоном и раздраженным вздохом.

– Не надо, Вероника.

– Мне ничего не нужно объяснять, я все знаю, – сказала я.

– Ни черта ты не знаешь, – сонно возразил он.

– Думаешь, я блефую, надеясь вытянуть из тебя правду?

– Да, именно так я и думаю. Спи.

– Ну и прекрасно. Не буду тебе объяснять, что я знакома с такими кнутами со времен экспедиции по Южной Америке. И нет никакого смысла говорить тебе, что я прекрасно понимаю: профессор не разрешит нам остаться, если ты не будешь зарабатывать деньги для цирка. Теперь у тебя нет мишени, чтобы метать ножи, и ты вынужден соглашаться на все, что он сам тебе предложит, даже на такую мучительную вещь, как бой на кнутах за деньги на глазах у толпы зевак.

Он долго молчал.

– Ну вот и хорошо, что ты не стала обо всем этом рассказывать. Это было бы ужасно скучно.

– Ну и, наверное, тебе так же скучно слушать, что я вычислила, с кем он собирается отправить тебя на ринг, – с Колоссо.

Он молчал, и я продолжила:

– Не сомневаюсь, что ты умеешь обращаться с кнутом, но Колоссо на голову выше тебя и на центнер тяжелее. Кнут – это только видимость равного боя. Я права?

– Да, – вздохнул он.

– Когда будет бой?

– Завтра вечером.