– О, я была только рада, и потом, помогать родне – моя святая обязанность, что бы там месье Буссе ни… – Теперь голос ее звучал еле слышно. – А Флоранс тоже с вами? Она здесь? Мне так хотелось бы ее увидеть… – Она обвела склонившиеся над ней лица глазами, потом нахмурилась. – Сестра?

Мадам Нубель опустилась на колени рядом с ней:

– Флоранс здесь нет, Сальвадора, зато есть я. Меня зовут Сесиль. Мы с вами познакомились вчера в деревне.

– Ну да. Вы были подружкой у Флоранс на свадьбе, я вспомнила. Я тоже так хотела быть подружкой невесты, но дорогой папа не позволил мне поехать.

– Переложите ее на этот плащ, – сказала Мину. – Воспользуемся им как носилками. Ее надо перенести в замок. – Она сделала глубокий вдох. – Их обеих.

– Эту? Ну уж нет! – воскликнул Эмерик.

– Мы не можем оставить ее здесь на растерзание воронам и волкам. Это неправильно.

– Нет! – сказала Алис, бросаясь в объятия Бернара. – Только не ее.

– Мы должны перенести их обеих, – твердо повторила Мину.

– А как же солдаты? – спросил Эмерик. – Нас заметят.

– Их там никого не осталось, – тихо произнес Бернар. – Часть дезертировала, когда начал распространяться огонь. Остальные разбежались, когда скрылся ее духовник. Они находились у него в подчинении.

– Быстрее, – сказала Мину. – Она умрет, если ей не помочь.



Бланш почувствовала, как ее поднимают. Голоса спали. Внутри ее больше не чувствовалось никаких шевелений. И никаких голосов.

Она испустила протяжный вздох. Последний вздох.

А потом наступила долгожданная блаженная тишина.

Глава 74

Замок Пивер

Пятница, 29 мая

Неделю спустя Мину стояла на площадке за северной стеной замка и смотрела, как опускают в землю гроб с телом Бланш.

– In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti.

Первый ком глины с глухим стуком упал на крышку гроба. Бурая земля сыпалась сквозь дрожащие пальцы священника, вызванного совершить обряд погребения из Кийяна. Затем над разверстой могилой протянулась еще одна рука, за ней другая, третья. Земля и камни барабанили по дереву, точно дождь. Над гробом не было пролито ни слезинки, хотя лица всех присутствующих были невеселы, а многие до сих пор так и не оправились после событий того дня.

Семь дней Пивер хоронил своих мертвых. Колокола звонили и по тем, кого оплакивали все от мала до велика, как Гильома Лизье, и по тем, кого, как Поля Кордье, в деревне хотя и не особенно любили, но все равно считали своим. Солдат, погибших в лесу, тоже похоронили здесь же. Как и слугу священника, Боналя, вместе с множеством тех – сохранивших верность Бланш де Брюйер, – кто пал в бою, когда деревенское воинство под командованием Беранже ворвалось в замок.

Это были последние похороны. Сведение счетов.

– Аминь.

Желающих проводить Бланш в последний путь набралось не много. Мину с Питом, Бернар с Алис, Мадам Нубель и Беранже, рядом с которым стоял старый Ашиль Лизье. Чуть поодаль от них рядом с паланкином, в котором восседала мадам Буссе, стоял Эмерик. По столь прискорбному случаю кресло с ней вынесли из главного здания и доставили на поляну, установив в тени замковых стен. Эмерик хлопотал вокруг тетки, точно наседка, то и дело поправляя одеяло, которым были укутаны ее ноги, и предлагая ей то вина, то печенья.

– Эмерик, в самом деле. Неужели ты не можешь хотя бы минуту постоять спокойно? – притворно возмутилась она. – Ты меня утомляешь.

Двое суток жизнь мадам Буссе висела на волоске. Полученная ею рана была очень глубокой. Нож Бланш отскочил от Библии Флоранс, поэтому жизненно важные органы оказались не задеты, но у нее началась лихорадка. Врач, вызванный из Шалабра, сумел победить недуг. Мину, мадам Нубель и Эмерик не отходили от ее постели. На третий день жар спал, и она уснула. Мадам Буссе все еще была очень слаба и не могла держаться на ногах без посторонней помощи, но опасность для жизни миновала. Когда Мину поведала тетке о гибели в Тулузе ее мужа, из ее глаз выкатилась одна-единственная стеклянная слезинка, после чего она возблагодарила Бога и улыбнулась.

То обстоятельство, что жизнь его тетке спасла протестантская Библия, немало забавляло Эмерика. Он не мог удержаться от того, чтобы время от времени не подколоть ее этим, и Мину, видя, какое удовольствие доставляют мадам Буссе эти ласковые подтрунивания, не бранила его. Тетушка же со своей стороны была твердо убеждена, что это старшая сестра Флоранс, которая присматривала за ней с небес, спасла ее.

– Вам точно удобно? – в очередной раз спросил ее Эмерик. – Может, попросить Алис принести вам веер или…

– Какой же ты шумный, племянник, – ласково сказала мадам Буссе. – Просто ужасно шумный.

Священник вопросительно взглянул на Мину, и та кивнула. Он начертил в воздухе крестное знамение и отступил от могилы, чтобы двое деревенских мужчин могли начать засыпать ее землей.

– Ты точно хочешь сделать это прямо сейчас? – спросил Пит, когда они двинулись обратно к воротам замка.

Она улыбнулась ему в ответ:

– Да, mon coeur. Ты соберешь всех в верхнем дворе?

Пит кивнул и отправился выполнять ее распоряжения.

Время уже начало исцелять раны, оставленные в их душах событиями того кошмарного дня.

Пока деревенские женщины и ребятишки с Ашилем Лизье во главе боролись с огнем и к закату наконец потушили его, Беранже с товарищами занял караульную будку. Едва солдаты услышали весть о том, что хозяйка мертва, а монсеньор Валентин бежал, большинство из них сложило оружие. Тех же, кто продолжил сопротивляться, быстро обезвредили и либо отправили в тюрьму, либо дали беспрепятственно уйти.

В последующие несколько суток Мину почти не смыкала глаз. Едва ей стоило задремать, как девушку начинали одолевать сны, полные крови и кошмаров. Ей снился то Эмерик, избитый и истекающий кровью, то Пит в кольце подступающего все ближе и ближе огня, то Алис со следами удавки на шее, то Сальвадора, распростертая на земле в луже собственной крови. И Бланш с распоротым животом, с улыбкой наблюдающая за тем, как из нее по капле утекает жизнь – ее собственная и ее нерожденного младенца.

Чтобы заставить тьму отступить, Мину говорила с Питом. Изливала все, что было у нее на душе. Все, что она услышала от отца, и от тетки, и от Бланш тоже. Все, что узнала на собственном опыте. Говорила, чтобы не дать темным воспоминаниям захлестнуть ее.

Со временем должно было стать легче. Так сказал ей отец.

На закате последнего вечера Мину поднялась на крышу цитадели, откуда открывался вид на восхитительный пейзаж. Она смотрела на краски лета: зелень лугов с вкраплениями розового и желтого, серебро реки Бло, несущей свои воды через долину, медь заката над холмами, – и думала о своих матери и отце. И о женщине с разными глазами, которая умерла, давая ей жизнь.

Она думала о том, что истинная любовь тиха. Что это не пыл и страсть из старых сказок, которые ярко горят и быстро выгорают, а способность понимать друг друга без слов и на долгие годы оставаться друг другу товарищами. Она думала о мужчине, которому предстояло стать ее мужем.

Мину еще долго стояла так, глядя, как солнце опускается за край земли на западе. Потом на востоке над обугленными останками леса взошла серебристая луна. И тогда ее мысли вернулись к Питу и к тому, что они вдвоем могут построить здесь, в Пивере.



Мину дождалась, пока все не собрались во дворе замка, потом поднялась на крыльцо цитадели, чтобы обратиться к толпе.

На нее смотрело море лиц. Ее родные знали, что она собирается сказать, но замковая челядь и жители деревни смотрели на нее с настороженностью, а некоторые даже с опаской. Среди них была и небольшая группка молодых мужчин, которые служили семейству де Брюйеров и которых убедили вернуться, пообещав, что они не понесут наказания за то, что покинули свои посты.

Алис широко улыбалась. Мадам Нубель с Беранже стояли рядышком, так близко, что у Мину возникли кое-какие вопросы. Ее тетка, хотя и сидела с закрытыми глазами и выглядела явно утомленной, при всем при том не упустила случая отчитать Эмерика за то, что тот горбится. К радости Мину, ее отец с Питом стояли бок о бок. Они уже успели обнаружить, что у них много общего, и отец от чистого сердца благословил их брак. Сейчас Бернар стоял с гордым видом, а Пит явно нервничал.

Мину вытащила из кармана завещание, хотя в этом не было никакой необходимости. Ашиль Лизье уже успел раззвонить о его условиях в деревне всем и каждому. И тем не менее мысль о том, что его держали в руках Маргарита и Флоранс, до странности грела Мину душу. Для нее оно стало чем-то вроде талисмана.

– Друзья, – начала она, – мы сегодня не станем говорить об ужасных событиях, которые разыгрались здесь. Они оставили свой след в душе каждого из нас. Все мы были их свидетелями. То, что мы пережили, – страх и утрату, гнев и сочувствие – все эти чувства останутся с нами на долгое время. Мы горюем, но мы исцелимся. Мы все преодолеем.

Мину сделала паузу. Слова, которые она не раз повторяла про себя, застряли у нее в горле. Кто она такая, чтобы произносить вслух подобные вещи? Кто она такая, чтобы хотеть подобных вещей?

Потом она поймала взгляд Пита и увидела, что он улыбается. Она медленно подняла руку и приложила ее к сердцу. У нее было такое чувство, что призраки всех, кого они потеряли, стоят у нее за плечом, и в это мгновение они были для нее так же реальны, как и все эти лица, устремленные на нее.

– Сейчас мы все должны смотреть в будущее, – произнесла она окрепшим голосом. – Я ни к чему из этого не стремилась. Я не хотела стать хозяйкой Пивера и этих земель, но это бремя легло на мои плечи. И я его принимаю.

По толпе пробежал шепот. Мину увидела, как Беранже нахмурился и попытался призвать людей к тишине. Его решимость защищать ее всегда трогала девушку.

– Мы, – продолжила она и, протянув руку, пригласила Пита выйти вперед, – мы хотим, чтобы Пивер стал местом, где мог бы найти прибежище любой нуждающийся, будь он католик или гугенот, иудей или мавр. Любой человек, оказавшийся без крова из-за войны или гонений. То, что произошло в Тулузе, никогда не должно повториться снова.

Пит кивнул, и она перевела дух.

– Поэтому я скажу вот что. Любой из вас, кто сейчас пожелает уйти, может беспрепятственно это сделать. Никто не бросит в вас камень. Тем же из вас, кто пожелает остаться и служить, добро пожаловать!

На мгновение воцарилась гробовая тишина. Потом один из солдат помоложе вышел вперед и склонил голову:

– Моя шпага к вашим услугам, моя госпожа.

– И моя тоже! – послышался еще чей-то голос, и еще, и еще.

Но громче всех прозвучал голос Эмерика:

– И моя тоже, сестра.

Алис захлопала в ладоши, затем к ней присоединился их отец и мадам Нубель, пока в конце концов вся площадь не взорвалась аплодисментами и приветственными криками. Мадам Буссе размахивала своим веером. Даже Беранже улыбался.

– Хорошо сказано, моя Владычица Туманов, – прошептал ей на ухо Пит и спустился на траву. – Хозяйка замка Пивер.

Эпилог

Замок Пивер

Воскресенье, 3 мая 1572 года

Семь часов вечера. Женщина, известная теперь как Маргарита де Пивер, стоит на крыше цитадели, устремив взгляд в сторону Шалабра.

Ее семилетняя дочка Марта, названная так в честь матери Пита, нетерпеливо переминается с ноги на ногу рядом с ней в ожидании гостей.

– Reste tranquille, petite[35].

– Я и так стою спокойно!

– Они скоро уже приедут.

Далеко внизу Мину видит Пита – он с их двухлетним сыном Жан-Жаком на плечах руководит приготовлениями во дворе замка. С такого расстояния оба они кажутся крошечными, но она и так помнит каждую морщинку на лице мужа, каждую его улыбку, каждую ямочку на щеках сынишки.

Подходит к концу еще один прекрасный день в горах. Над их головами шатром раскинулось бескрайнее синее небо, в лесу гуляет легкий ветерок, колышет листву, мерцающую серебристой изнанкой, рождает шорохи. От обугленных буков и ольхи не осталось и следа, равно как и от елей и стройных дубков, которые когда-то росли тут, хотя Мину кажется, лес до сих пор хранит память о том, что случилось тут десять лет назад, – в коре своих самых старых деревьев, в земле и во вновь разросшихся лишайниках.

В духе старых суеверий гор на поляне вырос небольшой алтарь в память о тех, кто погиб здесь в тот майский день тысяча пятьсот шестьдесят второго года. Мину этого не поощряет, но женщины приносят сюда букетики полевых цветов и яркие ленты, а также стихи на древнем языке, чтобы отпугнуть духов. Чтобы мертвые продолжали спокойно спать в сырой земле. И одна лишь Мину в годовщину смерти Бланш де Брюйер приносит цветы на ее могилу.

Потому что важно не забывать.

Мину смотрит на свой дневник, который держит в руках. Она записывает в эту маленькую книжечку все события, чтобы сохранить память о том, как все было на самом деле. Там же, словно в драгоценном ларце, она хранит письма, которые получает – от тетки, от мадам Нубель – теперь она мадам Беранже, – от Эмерика, который со своим полком мотается по Франции. А еще завещание, написанное ее кровной матерью, Маргаритой, и старую карту Бастиды, которую когда-то давно начертила мелом Флоранс.

Замок Пивер процветает, и жизнь в нем течет по большей части спокойно и счастливо. За десятилетие войны и вооруженного мира многие мужчины и женщины нашли в его стенах прибежище. Старого герцога Гиза давным-давно нет в живых – он пал от руки убийцы, подосланного Колиньи во время осады Орлеана в тысяча пятьсот шестьдесят третьем году, а католические армии вместо него теперь возглавляет его старший сын, Генрих. Правая его рука – восходящая звезда Католической церкви, кардинал Валентин. По слухам, власть и состояние, которыми он обладает, даже не снились никому из других советников молодого герцога. Говорят также, что в семейной часовне Гизов в Лотарингии в драгоценном реликварии хранится бесценная святая реликвия. Фрагмент Антиохийской плащаницы.

Принц Конде, герой гугенотского сопротивления, тоже уже три года как покоится в могиле. Гугенотскими войсками теперь командует адмирал Колиньи. Мину гордится тем, что Эмерик – один из самых его доверенных помощников, но по-прежнему не видит никаких причин продолжать противостояние. За десять лет практически ничего не изменилось. Споры зашли в тупик. Войны за веру и их последствия опустошили как страну, так и души людей.

Но теперь забрезжила надежда на окончание конфликта. О последнем перемирии, положившем конец третьему периоду войны, договорились женщины. Протестантская королева Наварры дала согласие на брак своего сына Генриха с дочерью вдовствующей королевы Екатерины Медичи, сестрой короля. Это будет свадьба века. Вся гугенотская знать, включая и Мину с Питом, приглашена на свадебные торжества в Париж. Они состоятся в августе, незадолго до Дня святого Варфоломея.

Пит с Эмериком поедут. Возможно, и Алис тоже. Мину пока еще не решила, присоединится она к ним или нет, к тому же дети еще слишком маленькие. Ей нравится ее размеренная жизнь в горах, да и, по правде говоря, ее сердцу близки всего три города: ее любимый Каркасон, Тулуза – где мадам Буссе держит свой собственный салон в доме на улице Тор – и Амстердам.

– Это они? – спрашивает Марта, щурясь на заходящее солнце.

Она смышленая и любознательная девочка, интересующаяся всем на свете. Любимица своей тетушки Алис, которая вместе с дедушкой Бернаром приезжает в Пивер погостить на лето.

– Нет. Они приедут в карете, – говорит Мину. – Смотри дальше.

Она придвигается поближе к Марте, на тот случай, если девочка подойдет слишком близко к краю. Ее своенравная дочь унаследовала от своего дядюшки Эмерика бесстрашие и любовь к высоте. Но сейчас она стоит смирно и держит сложенные домиком руки надо лбом, чтобы защитить глаза от солнца.

Мину обвенчалась с Питом в часовне замка накануне своего двадцатого дня рождения. Мадам Буссе была на их свадьбе подружкой невесты, хотя свои брачные обеты они дали в присутствии гугенотского пастора. Мину носит на безымянном пальце скромное серебряное кольцо, хотя до сих пор бережно хранит между страницами своего дневника то, самое первое, сделанное из обрывка шнурка колечко, которое Пит надел ей на палец на берегу реки Бло.

Несколькими годами позднее Эмерик и Жанетта из Шалабра дали те же самые обеты в присутствии того же самого пастора. Эмерик терпеливо ждал, пока она оплакивала своего первого возлюбленного, а потом влюбился в нее. Руки и сердца он попросил у нее в свой восемнадцатый день рождения. На этой свадьбе подружкой невесты уже была Алис, и уж она-то не преминула на свадебном пиру позабавить гостей множеством историй о детских проделках и эскападах своего брата.

Мину частенько приходит посидеть в часовне, когда ей хочется побыть в одиночестве. Для нее это место уединенных размышлений, возможность передохнуть от обязанностей хозяйки большого поместья и забот о беженцах, которые по-прежнему стекаются в Пивер круглый год. Теперь это протестантская часовня, а не католическая, но на вечерней заре в южные окна льется все тот же закатный свет, отчего по стенам и каменным плитам пола разбегаются солнечные зайчики. Мину кажется, что именно в таких вещах – в игре света на камне, в волнующемся море лесов и бескрайнем небе – и живет Бог.



– Едут! – кричит Марта, указывая на клубы дыма, поднимающиеся над дорогой от конских копыт. – Там, на дороге из Шалабра, карета!

– Пожалуй, на этот раз ты не ошиблась, petite, – осторожно говорит Мину, но девочка уже кричит отцу с братом, перевесившись через парапет:

– Это они! Они уже едут!

Пит оборачивается, видит их и машет рукой в ответ.

– Не беги по лестнице! – кричит Мину, но Марты уже и след простыл.

Мину еще некоторое время стоит на площадке, слушая стук приближающихся колес. И вот копыта цокают уже по откидному мосту, и стражники распахивают ворота. Нижний двор оглашается приветственными возгласами и смехом. Впервые за долгое время вся семья соберется вместе под одной крышей. Эмерик с Жанеттой, Алис с Бернаром, даже мадам Буссе приезжает из Тулузы в компании Беранже и Сесиль, которые сделали крюк по пути из Каркасона, чтобы сопроводить Сальвадору на юг.

Но пока Мину еще медлит, не спеша покинуть свой наблюдательный пункт высоко в небе. Она смотрит, как ее любимый Пит идет по двору, за одну руку ведя Марту, а в другой неся Жан-Жака. Ее маленький сынишка изображает из себя солдата, размахивая в воздухе своим деревянным мечом.

Мину присаживается на парапет, открывает свой дневник на новой странице и принимается писать.

Замок Пивер. Суббота, третий день мая года тысяча пятьсот семьдесят второго от Рождества Христова…

На западе солнечный шар скрывается за холмами. Небо из голубого становится розовым, а из розового – серебристым, суля завтра новый безоблачный день.

Примечание по поводу языка

Язык ок, он же окситанский язык или langue d’Oc, от которого получил свое название регион Лангедок, был средневековым языком, на котором разговаривал весь юг Франции от Прованса до Аквитании в эпоху Средневековья и позднее. Он тесно связан с провансальским, каталанским и баскским языками. На языке ойль (ланг д’ойль, langue d’oïl) – предшественнике современного французского языка – разговаривали в Северной и Центральной Франции.

За последние двадцать пять лет на юге Франции произошло что-то вроде лингвистической революции. Надписи на окситанском языке теперь можно видеть на всех важных указателях, в сердце средневекового города Каркасона до сих пор существует двуязычная школа с преподаванием на французском и окситанском языках, разработана и действует программа популяризации и поддержки окситанского языка. Однако в XVI–XVII веках окситанский язык считался провинциальным, а употребление его – признаком необразованности. Для того чтобы отличать приезжих от местных жителей, я использовала в тексте как французские, так и окситанские слова. Поэтому некоторые слова появляются в обоих вариантах: например, «мадемуазель» и «мадомазела», «месье» и «сеньер».

Эта независимость языка – вкупе с независимостью духа, которая отчасти восходит корнями к захвату французского Юга католическим Севером в 1209–1244 годах, – является одной из причин, которыми некоторые историки объясняют тот факт, что гугенотские сообщества были больше распространены на Юге и что они намного дольше противостояли репрессиям. Как и в случае с так называемыми катарскими ересями, для многих гугенотов – последователей реформатского учения – все началось с желания отделить религию от веры и вернуться к словам Библии в противоположность ее интерпретациям и отказаться от латыни как от богослужебного языка. Во всем остальном катарские верования и протестантская доктрина имели не много общего с точки зрения вероучения и теоретических положений. С другой стороны, справедливо будет предположить, что свобода духа и мысли, приведшие к тому, что катаризм так прочно укоренился в Лангедоке в XI, XII, XIII столетиях, чтобы быть практически искорененным в XIV веке, нашли свое отражение в гугенотских сообществах в XV и XVI столетиях.

Важными вехами на этом пути стали перевод Библии на французский язык, выполненный Жаком Лефевром д’Этаплем в 1530 году в Антверпене, исправленная версия которого, авторства Пьера Оливетана, появилась в 1535 году, а также перевод поэтом Маро на французский псалмов в 1530-х и 1540-х.

Выдержки из стихов и поговорки заимствованы из сборника «Proverbes et Dictons de la Langue d’Oc», составленного аббатом Пьером Тренкье, и «33 Chants Populaires du Languedoc».

Благодарности



Все романисты знают, что лишь благодаря родным, друзьям и соседям нам удается совмещать сбор материала и написание книги с повседневной жизнью и не сходить при этом с ума. Мне невероятно повезло находиться рядом с людьми, которые все это время оказывали мне моральную, психологическую, практическую и профессиональную поддержку. Вот они, эти люди: моя блестящая издательница из «Мэнтл» (и по совместительству мой самый старый друг в издательском мире) Мария Рейт и весь коллектив «Макмиллан Лондон», в особенности Энтони Форбс Уотсон, Джози Хамбер, Кейт Грин, Сара Эрратун, Лара Борленги, Джереми Теватан, Сара Ллойд, Кейт Толли, Джеймс Эннел, Стюарт Дуайр, Брид Энрайт, Шарлотта Уильямс, Джонатан Аткинс, Стейси Хэмилтон, Лианна Уильямс, Анна Бонд и Уилф Дики, Правин Наиду и Кэти Кроуфорд из Австралии, Терри Моррис, Гиллиан Спейн и Вероника Напир из Южной Африки, Лори Ричардсон, Грэм Фидлер и Дэн Уогсттафф из Канады; мой потрясающий агент, единственный и неповторимый Марк Лукас и все из «LAW», «ILA» и «Инквелл Менеджмент», в особенности Элис Сондерс, Ниам О’Грейди, Ники Кеннеди, Сэм Иденборо, Дженни Робсон, Кэтрин Уэст, Саймон Смит, Элис, Натали и Джордж Лукас; мои замечательные иностранные издатели, в особенности Маайке ле Нобле и Фредерика ван Траа из «Мейленхофф-Бокерай», все организаторы Франсхукского книжного фестиваля в Южной Африке и сотрудники потрясающего Гугенотского музея, где и зародился замысел этой истории.

Это и мои друзья из Чичестера, Каркасона, Тулузы и Амстердама – они поддерживали меня, поили чаем, приносили мне приветы (а иногда и бутылку хорошего вина!) из внешнего мира во время долгой работы над этим романом, в особенности Джон Эванс, Клэр Парсонс, Тони Лэнгем, Джилл Грин, Энтони Хоровитц, Сэйра Кивил, Питер Клейтон, Рейчел Холмс, Лидия Конвей, Пол Арнотт, Каро Ньюлинг, Стефан ван Раай, Линда и Роджер Хилд, друзья из Чичестерского фестивального театра, «Women’s Prize» и «NT», Марк Пигготт, Дейл Рукс, Хэрриет Хастингс, Сил Соллер, Марзена Баран, Пьер Санчес, Шанталь Билоту.

Огромное спасибо моим родным, свойственникам, кузенам, племянникам и племянницам, в том числе моей свекрови Рози Тернер, моей кузине Филиппе (Фифи!) Таулсон и золовке Керри Малбрегт, моему деверю Марку Хаксли, моей любимой сестре Каролине Грейндж, моему деверю Бенджамину Грэму за отличные фотографии, племяннику Рику Мэтьюсу и моей чудесной сестре Бет Хаксли за ее неиссякающую великодушную поддержку во всех областях (не только в выгуле моих собак и закупке воздушных шариков!); нашим родителям, Ричарду и Барбаре Мосс, которых мы очень любим и которых нам очень недостает.

И наконец, ничего этого не было бы без моего любимого мужа, Грега Мосса, моей первой любви и моего первого читателя, и наших потрясающих, изумительных (и взрослых!) детей, Марты Мосс и Феликса Мосса. Если бы не вы трое, все это не имело бы никакого смысла. Я так всеми вами горжусь.

Кейт МоссТулуза, Каркасон и ЧичестерДекабрь 2017