Райдер: Жаль, что у тебя был плохой день.

Миром правят чувства.

Я: Спасибо.

И если дать среднестатистическому человеку бездонный резервуар человеческой мудрости, он не будет черпать из него информацию, противоречащую его самым глубоким убеждениям. Он не станет искать там то, что верно, но неприятно.



Большинство из нас будет искать то, что приятно, хоть и неверно.

Решив, что на этом переписка окончена, я снова открыла домашнее задание, но не прошло и двух минут, как снова прозвучал сигнал, и у меня вырвался стон.

Закрались расистские мысли? Всего пара кликов, и вот вам целый расистский форум с массой убедительно звучащих доводов, почему вам не стоит стыдиться подобных наклонностей. Жена бросила вас, и у вас появилось ощущение, что все женщины по природе своей эгоистичны и злобны? Чуть покопайтесь в Google – и найдете кучу оправданий женоненавистничества{266}. Боитесь, что мусульмане будут ходить от школы к школе и убивать ваших детей? Уверен, вы обязательно отыщете где-нибудь готовую конспирологическую теорию, «доказывающую», что вы полностью правы.

– Черт возьми, Райдер, я ведь уже извинилась. Что тебе еще нужно?

Вместо того чтобы бороться с проявлениями наших самых мрачных чувств и худших наклонностей, стартапы и корпорации стали вовсю на них наживаться. И так величайшее изобретение нашего времени постепенно превратилось в самое большое наше развлечение.

В итоге получилось, что интернет дает нам не то, что нам нужно. Он дает нам то, чего мы хотим. А если вы читали эту книгу внимательно и сделали какие-то выводы о человеческой психологии, вы понимаете, что это намного опаснее, чем кажется на первый взгляд.

Однако, увидев его сообщение, я невольно улыбнулась.



Ложная свобода – #FakeFreedom

Райдер: Я знаю, это маловероятно, тем более что мы в разных классах, но у тебя английский ведет миссис Перкинс, верно? Ты еще не писала работу по «Юлию Цезарю»?[5]

Я: Какое совпадение. Как раз собиралась взяться за нее. Тянула до последнего.

Для суперуспешных бизнесменов сейчас, пожалуй, настало странное время. С одной стороны, бизнес прет как никогда. Благосостояние мира выше, чем когда-либо раньше, доходы бьют все мыслимые рекорды, продуктивность и рост на загляденье хороши. Однако в то же время экономическое неравенство просто зашкаливает, из-за политической поляризации каждое семейное торжество заканчивается скандалом и по всему миру, похоже, расползается эпидемия коррупции.



Поэтому, хотя бизнес сейчас и процветает, порой в нем ни с того ни с сего возникает очень странная защитная реакция. И выражается она, как я заметил, всегда в одной и той же форме – от кого бы она ни исходила. Звучит это так: «Мы просто даем людям то, чего они хотят!»

А потом добавила, просто не в силах сдержаться:



Будь то нефтяные компании, или бесноватые рекламщики, или торгующий вашими личными данными Facebook – стоит любой корпорации вляпаться в какое-нибудь дерьмо, как она начинает, оттираясь от него, талдычить всем вокруг, что она просто пыталась дать людям то, чего они хотят: более высокую скорость загрузки, более удобную систему кондиционирования, более экономный расход топлива, более дешевый триммер для волос в носу – что же тут может быть плохого?

Я: Спорим, что учащиеся твоей школы в Ди Си не так безответственны.

И это правда. Технологии дают людям то, чего они хотят, быстрее и успешнее, чем когда-либо. И хотя мы все обожаем набрасываться на корпоративных властелинов за их этические ляпы, мы забываем, что они лишь выполняют требования рынка. Они удовлетворяют наш спрос. И если мы избавимся от Facebook, или BP, или любой другой гигантской корпорации, которую нынче считают обителью зла, на их месте тут же возникнут какие-нибудь другие.

Райдер: Ха-ха. Я знаю, что слишком часто упоминаю о своей бывшей школе. Это бесит?

Так что, возможно, проблема не в кучке жадных гендиров, которые пыхают сигарами и поглаживают злобных котяр, истерически хохоча от радости, что срубили очередную тонну бабла.

Я: Да.

Возможно, у нас просто дерьмовые желания.

Я: Еще как.

Райдер: Виноват.

Например, я хочу, чтобы посреди гостиной у меня стоял мешок с маршмеллоу. Я хочу купить поместье за восемь миллионов долларов, взяв кредит и зная, что никогда не смогу его выплатить. Я хочу весь следующий год летать каждые выходные на какой-нибудь новый пляж и питаться исключительно стейками из вагю.

Райдер: Если это поможет… не скажу за всех учеников моей бывшей школы, но лично я имею привычку откладывать все на потом. Доклады по английскому уж точно.

Мои желания – чистый бред. За них отвечает мой Чувствующий мозг, а мой Чувствующий мозг – придурочный шимпанзе, который вылакал бутылку текилы, а теперь дрочит в нее.

Райдер: Особенно по Шекспиру.

Так что «давать людям то, чего они хотят» – это, я бы сказал, очень низкая в этическом смысле планка. «Давать людям то, чего они хотят» уместно только тогда, когда вы предлагаете им инновации вроде синтетической почки или какой-нибудь штуковины, благодаря которой их авто не сможет вот так вот просто взять и спонтанно загореться. Такие желания стоит выполнять. Но давать людям все возможные развлечения, которые они только могут себе вообразить, – опасная затея. Во-первых, желания многих людей просто чудовищны. Во-вторых, очень многих можно легко убедить хотеть чего-то, чего они на самом деле не хотят (см. Бернейс). В-третьих, если мы будем и дальше потакать своему желанию уйти от боли в развлечения, мы будем становиться все более слабыми и хрупкими. И в-четвертых, я не хочу, чтобы ваша гребаная реклама лезла на меня из всех щелей и эта ваша Skynet копалась в моей частной жизни в поисках данных. Слушайте, если я один раз поговорил с женой о поездке в Перу, это не значит, что нужно еще шесть недель кряду засыпать мой телефон фотками Мачу-Пикчу. Серьезно, хорош подслушивать мои разговоры и продавать мои данные всем подряд{267}.

Я: Ты не поклонник этого драматурга?

Так о чем бишь я?

Райдер: Я бы так не сказал. Но я не силен в пятистопном ямбе. Ни один диалог в голове не укладывается.

Как ни странно, Бернейс все это предвидел. И назойливую рекламу, и вторжение в частную жизнь, и бездумный консьюмеризм, превращающий людей в покорную массу, – чувак был просто гением. Только его это полностью устраивало – так что он был, скорее, злым гением.

Я: Сенсация для прессы! Райдер Кросс только что признался, что не идеален. Не иначе, медведь в лесу сдох.

У Бернейса были чудовищные политические убеждения. Он был сторонником того, что я бы назвал «диетический фашизм»: все того же лютого авторитарного правительства, но без лишних геноцидных калорий. Бернейс считал, что массы опасны и потому должны находиться под контролем сильного централизованного государства. Но он также признавал, что кровавые тоталитарные режимы неидеальны. В его представлении новоизобретенная наука маркетинга дала бы правительствам возможность направлять и усмирять своих граждан без необходимости пытать и калечить их направо и налево{268}.

Райдер: Не обращай внимания. Забудь, что я сказал.

(Чувак, наверное, был просто душой компании.)

Я: Меня тоже тошнит от Шекспира.

Райдер: Правда?

Бернейс считал, что дать свободу большинству людей не только невозможно, но и опасно. Из работ дядюшки Фрейда он прекрасно знал, что для общества нет ничего хуже, чем допустить, чтобы Чувствующий мозг всех и вся стал командовать парадом. Обществам нужны порядок, иерархия и управление, а свобода всему этому прямо противоположна. Он видел в маркетинге невероятно удобный новый инструмент: с его помощью вы даете людям ощущение свободы, предлагая на деле просто выбрать зубную пасту с тем вкусом, который им больше нравится.

К счастью, западные правительства (по большей части) никогда не опускались до откровенного манипулирования людьми посредством рекламных кампаний. Но случилось нечто иное. Корпоративный мир так навострился давать людям то, чего они хотят, что стал обретать все больше и больше политической власти. Все нормы полетели к чертям. Бюрократическому надзору пришел конец. Частная жизнь перестала быть такой уж неприкосновенной. Деньги смешались с политикой сильнее, чем когда-либо раньше. И отчего же это произошло? Можете и сами догадаться: людям просто давали то, чего они хотят!

Я: Да.





Но, черт побери, будем откровенны: давать людям то, чего они хотят, – это #FakeFreedom, потому что большинство из нас хочет одних только развлечений. А когда нас забрасывают этими самими развлечениями, возникают кое-какие последствия.

Я не соврала. Меня можно было назвать самым неблагодарным читателем сэра Уильяма. В прошлом году, когда мы проходили «Макбета», я настолько запуталась, пытаясь вникнуть в смысл пьесы, что в какой-то момент швырнула книгу через всю комнату Эми и поклялась, что в школу больше ни ногой.

Первое: мы становимся все более хрупкими. Наш мир съеживается до размеров наших все более мелочных ценностей. Мы превращаемся в маньяков по части комфорта и удовольствий. И воспринимаем даже саму возможность лишиться всех этих удовольствий как конец света и вселенскую несправедливость. Я бы не сказал, что сокращение нашего концептуального мира дает нам свободу – скорее наоборот.

– Кому нужен этот английский? – бросила я в сердцах. – Лучше стану мимом. Поступлю в цирк. К черту образование!

Второе: у нас вырабатывается целый ряд малозаметных зависимостей. Мы компульсивно проверяем телефон, почту, Instagram; упорно досматриваем сериал, даже если он нам не нравится; делимся резонансными статьями, даже если сами их не читали; принимаем приглашения на вечеринки и мероприятия, на которые не хотим идти; путешествуем не ради собственного удовольствия, а ради того, чтобы рассказать всем, что мы там были. Компульсивное поведение, нацеленное на то, чтобы перепробовать как можно больше всего, это тоже не свобода – опять же, скорее наоборот.

К счастью для меня, Эми отлично расшифровывает длиннющие шекспировские монологи, и она научила меня одному трюку – все обретает смысл, когда ты воспринимаешь их на слух. Глядя на страницу в книге, трудно уловить ритм, но если слушать, он звучит более отчетливо. Мне несказанно повезло, что Эми, которая могла бы стать блестящей актрисой, не будь она так болезненно стеснительна, согласилась читать мне вслух.

Благодаря Эми я получила «отлично» за работу по «Макбету» и теперь собиралась закрепить успех с «Юлием Цезарем». Эми прочитала мне пьесу пару дней назад, и на этот раз ей не пришлось ничего мне разжевывать.

Третье: неспособность вычленять, переносить и изыскивать негативные эмоции – это тоже своего рода ограничение. Если вам комфортно только тогда, когда жизнь безоблачна и беззаботна, то знаете что? Вы не свободны. Вы противоположны свободе. Вы заложник собственных капризов, вы порабощены собственной изнеженностью, скованы собственной эмоциональной слабостью. Вы будете вечно испытывать потребность в каких-то внешних источниках психологического комфорта и подпорках для самооценки, которые могут и не появиться.



Я: Очень помогает, когда слушаешь текст.

Четвертое (да, я разошелся, и что?): парадокс выбора. Чем больше вариантов нам предлагают (т. е. чем больше наша «свобода»), тем меньше мы будем довольны любым выбором, какой бы ни сделали{269}. Если Джейн дадут на выбор две коробки хлопьев, а Майку – двадцать, Майк не станет свободнее, чем Джейн. У него просто будет большее разнообразие вариантов. Это не то же самое. Разнообразие – это не свобода. Разнообразие – это все то же бесполезное дерьмо, но других форм и размеров. Вот если бы Джейн сидела под дулом пистолета и мужик в форме СС орал бы: «Шри сфои чьортофы хлопья!» с жутким баварским акцентом, тогда у нее было бы меньше свободы, чем у Майка. Ну позовете, когда такое случится.

Райдер: Что?

Как раз поэтому человеческому сознанию так трудно принять свободу. Разнообразие не делает нас более свободными – оно сковывает нас переживаниями по поводу того, правильный ли выбор мы сделали, то ли решение приняли. Чем больше опций вокруг, тем больше мы склонны воспринимать себя и других не как цель, а как средство. Разнообразие не дает нам вырваться из бесконечного цикла надежды.

Я: Пусть кто-нибудь толковый прочитает тебе пьесу вслух. Все станет намного понятнее.

Если погоня за счастьем загоняет нас обратно в инфантилизм, ложная свобода помогает ей нас в нем удерживать. Ведь свобода – это не больше наименований хлопьев, не больше отпусков на пляже ради красивых фоточек, не больше спутниковых телеканалов, под которые вы будете засыпать.

Это все лишь разнообразие. А в вакууме от разнообразия нет никакого толка. Если вы скованы неуверенностью, загнаны в тупик сомнениями, парализованы изнеженностью, вам дай хоть все разнообразие мира – вы все равно будете несвободны.

Райдер: О. Мне некого попросить.

Райдер: Мама могла бы, но я не хочу к ней обращаться.

Я: Может, кто-то из приятелей? Из класса по английскому?

Реальная свобода

Райдер: Я уже говорил, меня не очень-то жалуют в школе. Даже учителя на дух не переносят.



Не знаю почему, но его искренность меня удивила. И ведь не то чтобы он открыл какой-то секрет. В школе никто особо не скрывал неприязни к Райдеру, но он держался так высокомерно, так самоуверенно, как будто считал, что весь мир им восхищается.

Однако сейчас он казался не таким уж напыщенным. Я бы даже сказала, вполне сносным.

Единственно истинная форма свободы, единственно этичная форма свободы – это свобода через самоограничение. Это не право выбирать в этой жизни все, что захочешь, а право выбирать то, от чего ты откажешься.



Райдер: Если хочешь знать, это в высшей степени непрофессионально. Но я не удивлен. Большинство из них вряд ли обладают достаточной квалификацией, чтобы считаться преподавателями.

Это не только единственно реальная свобода – это единственно возможная свобода. Развлечения приходят и уходят. Удовольствие не задерживается надолго. Разнообразие утрачивает смысл. Но выбирать то, что вы готовы принести в жертву, от чего готовы отказаться, можно будет всегда.



Пожалуй, я погорячилась насчет «вполне сносного».

Парадоксальным образом, такое самоотречение – это единственное, что может расширить вашу свободу по жизни. Боль регулярных физических упражнений постепенно увеличивает вашу физическую свободу: вашу силу, мобильность, выносливость и энергичность. Жертвы, которые вы приносите во имя своей профессиональной этики, открывают перед вами более широкие возможности для трудоустройства, дают свободу самому выстраивать траекторию своей карьеры, зарабатывать больше денег и получать больше сопутствующих бонусов. Готовность уверенно противостоять другим людям в случае конфликта даст вам свободу заговорить с кем угодно, выяснить, разделяют ли они ваши ценности и убеждения, узнать, что они могут привнести в вашу жизнь, а что вы можете привнести в их.



Вы можете стать свободнее уже здесь и сейчас – достаточно выбрать то ограничение, которое вы себе поставите. Можно, например, решить просыпаться каждое утро пораньше, запретить себе проверять почту раньше полудня, удалить с телефона приложения социальных сетей. С такими ограничениями вам задышится легче, потому что они освободят вам время и внимание и дадут почувствовать силу выбора. С ними ваше сознание станет конечной целью, а не средством.

Я: Оставляю это без комментариев.

Если не можете заставить себя ходить в тренажерный зал, арендуйте там шкафчик и оставляйте в нем рабочую одежду – так вам придется идти туда каждое утро. Ограничьте себя двумя-тремя общественными мероприятиями в неделю, и станете неизбежно проводить больше времени с близкими. Выпишите близкому другу или родственнику чек на три тысячи долларов и скажите ему, что, если вы снова закурите, он может его обналичить{270}.

Я: Может, тебе посмотреть постановку? Уверена, ты найдешь видео онлайн. Или в библиотеке?

В итоге самую ценную свободу в жизни вам дарует то, на чем вы остановились, – то, ради чего вы решили отказаться от всего прочего. В моих отношениях с женой есть такая эмоциональная свобода, которой я бы не познал, встречайся я хоть с тысячей других женщин. В том, что я двадцать лет играю на гитаре – и она служит мне средством глубокого артистического самовыражения, – есть такая свобода, которую я бы никогда не получил, если бы просто выучил дюжину каких-нибудь песен. В том, что вы пятьдесят лет живете в одном месте – обладая крепкими связями с людьми и полным пониманием здешнего сообщества и культуры, – есть свобода, которой не добиться, даже объездив весь мир.

Райдер: Кстати, неплохая идея.

Чем сильнее приверженность, тем глубже отношения. В отсутствие приверженности все поверхностно.



В последние десять лет возникла мода на «лайфхаки». Люди хотят выучить за месяц новый язык, объездить за месяц пятнадцать стран, стать за неделю чемпионом по боевым искусствам – и изобретают всякие «хаки» на тему того, как это можно сделать. На YouTube и в соцсетях сейчас всего этого пруд пруди: народ вечно устраивает какие-то безумные челленджи, только чтобы доказать, что это возможно. Однако, по сути, все эти «лайфхаки» сводятся к одному: люди хотят пожинать плоды приверженности, ни к чему себя не обязывая. Это очередное печальное проявление ложной свободы. Пустые калории для души.

Больше никаких сообщений не последовало, и я решила, что сеанс связи окончен. Я вернулась к своей работе – написала, удалила, написала заново и снова удалила первый абзац, – но очень скоро поняла, что сосредоточиться не удастся. Слова Райдера прочно засели в голове, и, возможно, ему бы не понравилось, что я сую нос не в свои дела, но меня распирало от любопытства.



Недавно я читал про парня, который решил заучить ходы из шахматной программы, чтобы доказать, что сможет стать «профи» за месяц. Он ничего не узнал о шахматах, не пытался разобраться в стратегии, выработать свой стиль, научиться тактике. Нет, он отнесся к делу как к гигантскому домашнему заданию: хотел запомнить ходы, обставить один раз какого-то титулованного игрока и объявить себя мастером{271}.

Я: Почему ты не можешь обратиться за помощью к маме?

Это никакая не победа. Это только видимость победы. Это видимость приверженности и жертвы без приверженности и жертвы. Это видимость смысла там, где его нет.

Райдер: Это… сложно объяснить.



Ложная свобода – прямой путь на беговую дорожку, где вы будете вечно гнаться за чем-то большим, в то время как истинная свобода – это сознательное решение довольствоваться малым.

Минутой позже:

Ложная свобода вызывает зависимость: сколько бы всего у вас ни было, вам всегда мало. Истинная свобода монотонна, предсказуема и порой скучна.



У ложной свободы убывающая доходность: вы тратите все больше и больше энергии на то, чтобы получить прежнее ощущение радости и значимости. У истинной свободы растущая доходность: вы тратите все меньше и меньше энергии на то, чтобы получить прежнее ощущение радости и значимости.

Райдер: Ты действительно хочешь знать?

Ложная свобода – это отношение к жизни как к бесконечной череде торгов и сделок, в которых вы, по собственному мнению, оказываетесь в выигрыше. Истинная свобода – это безусловное принятие мира и понимание того, что одержать в нем верх вы можете только над своими собственными желаниями.

Я: Конечно. Мне все равно нечего делать.

Ложная свобода требует, чтобы весь мир подчинялся вашей воле. Истинной свободе ничего от мира не нужно. Ей требуется только ваша воля.

Райдер: А как же твоя работа?

Переизбыток развлечений и ложная свобода, которую он порождает, не дают нам испытать истинную свободу. Чем больше у нас вариантов, чем больше разнообразия вокруг, тем труднее становится сделать выбор, пожертвовать всем остальным и сфокусироваться на чем-то одном. Как раз этим сейчас страдает вся наша культура.

Я: Говорю же тебе, я отлыниваю. Уверена, что твоя драма с родителями намного интереснее, чем Брут, предавший Цезаря.



Я: И, надеюсь, не такая кровавая?

Райдер: LOL[6]. Да, можно сказать, бескровная.

В 2000 г. гарвардский политолог Роберт Патнэм опубликовал свой фундаментальный труд «Боулинг в одиночку: крах и возрождение американского сообщества» (Bowling Alone: The Collapse and Revival of American Community){272}. В нем он отмечает спад общественной активности на всей территории США и указывает на то, что люди все реже вступают в группы и сообщества и предпочитают заниматься своими хобби в одиночестве – отсюда и название книги: в наши дни больше людей увлекается боулингом, но при этом лиги боулинга вымирают. Люди катают шары в одиночку. Патнэм писал о США, но это не исключительно американский феномен{273}.

Я: Надо же, Райдер Кросс. Никогда не думала, что ты владеешь языком чата. Вот уж действительно LOL.

На протяжении всей книги Патнэм показывает, что это касается не только групп для совместного досуга, но и прочих объединений, от профсоюзов и ассоциаций родителей и учителей до Ротари-клубов, церквей и бридж-клубов. Такое распыление общества имеет, по его мнению, серьезные последствия: упал уровень общественного доверия, люди стали более изолированными, менее политически активными и в целом еще с большей паранойей относятся к своим соседям{274}.

Одиночество – это тоже прогрессирующая проблема. В прошлом году опрос впервые показал, что большинство американцев считают себя одинокими, и новые исследования предполагают, что мы подменяем небольшое число глубоких и серьезных отношений большим числом поверхностных и временных{275}.

Райдер: Это мой маленький грязный секрет. Иногда я пишу как самый настоящий подросток. Только никому не говори.

По мнению Патнэма, соединительная ткань общества рвется из-за переизбытка развлечений. Он утверждает, что люди предпочитают остаться дома и смотреть ТВ, сидеть в интернете или играть в видеоигры вместо того, чтобы вступить в ряды какой-нибудь местной организации или группы. И предсказывает, что, скорее всего, эта ситуация будет только ухудшаться{276}.

Я: Слишком поздно. Теперь у меня есть компромат на тебя. Миссия выполнена.





Он ответил смайликом с высунутым языком. Я рассмеялась.



Исторически, глядя на угнетенные народы всего остального мира, жители западных стран всегда сокрушались по поводу отсутствия у них ложной свободы: нехватки разнообразия. Северокорейцы не могут читать новости, покупать одежду, которая им нравится, или слушать музыку, не спонсируемую государством.

Я: Еще один компромат! Везет мне сегодня!

Райдер: Черт. Выходит, я играю тебе на руку?

Но северокорейцы несвободны не поэтому. Они несвободны не потому, что не могут выбирать себе удовольствия, а потому, что им не дозволяется выбирать свою боль. Им не дозволяется свободно выбирать объект приверженности. Их принуждают идти на жертвы, на которые они бы сами не захотели пойти или которых вообще несправедливо от них требовать. Удовольствия имеют к этому вопросу только опосредованное отношение, их скудость – лишь побочный эффект реального угнетения: принудительной боли{277}.

Я: Так точно, сэр. Угадали.



Ведь в наши дни люди почти всего мира могут выбирать себе удовольствия. Мы сами решаем, что читать, в какие игры играть и какую одежду носить. Современные развлечения есть повсюду. Но тирания нашего века достигается не за счет того, чтобы лишать людей развлечений и объектов их привязанности. Тирания сегодня достигается за счет того, чтобы обрушивать на людей такой гигантский поток многообразия, столько бредовой информации и пустых развлечений, чтобы они потеряли способность делать разумный выбор и его придерживаться. Предсказание Бернейса сбылось – просто на несколько поколений позже, чем он рассчитывал. Нужно было только дождаться интернета с его мощью и широтой охвата, и идеи Бернейса об общемировых пропагандистских кампаниях и о том, как правительства и корпорации смогут едва заметно направлять желания и устремления масс, стали реальностью{278}.

Вау, постойте-ка. Это что же получается – я дружелюбно треплюсь с Райдером Кроссом? С моим заклятым врагом? Которого я обожаю так же, как Супермен – Лекса Лютора[7]? Как Тор – Локи?[8] Как арахисовое масло – желе? Да, знаю, все считают, что арахисовое масло дружит с желе, но лично я нахожу это сочетание странным и отвратительным.

Но давайте не будем приписывать Бернейсу слишком много заслуг. Все-таки он был, по-видимому, тем еще паршивцем.

Но как ни крути, а мы с Райдером Кроссом подкалывали друг друга, причем на удивление мило и без всякой враждебности. Вот она, сила интернета!



Кроме того, есть один человек, который предвидел все это задолго до Бернейса, человек, который понимал опасность ложной свободы, который видел, как стремительно в мире множатся развлечения, делая людей близорукими в выборе ценностей, как из-за переизбытка удовольствий все становятся инфантильными, эгоистичными, избалованными, до ужаса самовлюбленными и невыносимыми в Twitter. Этот человек был гораздо мудрее и влиятельнее, чем все те, кто мелькает на новостных каналах, толкает речи со сцены TED или, если уж на то пошло, с политической трибуны. Он был прародителем политической философии. Забудьте про «крестного отца соула» – этот чувак, кроме шуток, породил саму идею души[4]. И (по-видимому) еще пару тысячелетий назад догадался, что рано или поздно на нас обрушится все это нынешнее дерьмо.

Я: Ну так что там… с твоей мамой?



Предсказание Платона

Райдер помедлил с ответом, набирая длинный текст.

Английскому философу и математику Альфреду Норту Уайтхеду принадлежит знаменитое высказывание о том, что вся западная философия – это лишь «серия примечаний к Платону»{279}. Какую тему ни возьми, будь то природа романтической любви, существование «истины» как таковой или понятие добродетели, – Платон, скорее всего, был первым из великих мыслителей, кто заговорил об этом. Платон первым предположил, что Чувствующий и Думающий мозг отделены друг от друга{280}. Он первым утверждал, что характер формируют разные виды самоограничения, а не потакание собственным слабостям{281}. Платон был до того крут, что ввел само слово «идея» – так что, можно сказать, он предложил идею идеи{282}.



Что интересно, хотя Платон стал крестным отцом западной цивилизации, он, как известно, не считал демократию лучшей формой государственного управления{283}. Он полагал, что демократия по природе своей нестабильна, что она неизбежно пробуждает в нас худшие свойства человеческой натуры и всегда приводит общество к тирании. Он писал: «…из крайней свободы возникает величайшее и жесточайшее рабство»{284}.

Райдер: Мама ушла от отца. Но, вместо того чтобы развестись с ним, переехать в новый дом и позволить мне продолжить учебу в школе, где я учился с пяти лет, она собрала вещи и уехала за сотни километров и потащила меня за собой. Ей как будто плевать на то, чего хочу я. В Ди Си у меня были друзья. Была девушка. Я учился в одной из лучших школ страны. Но для нее все это не имело значения. Она получила новую работу, и нам пришлось переселиться в этот богом забытый городишко. Меня здесь все бесит.

Демократии должны отражать волю народа. Как мы с вами узнали, народ, предоставленный самому себе, инстинктивно устремляется от боли к счастью. Проблема возникает тогда, когда он достигает этого самого счастья: его всегда мало. Из-за эффекта синих точек люди никогда не чувствуют себя в полной безопасности и не испытывают полного удовлетворения. Их желания растут по мере роста их благополучия.

Райдер: Извини. Я знаю, что за это меня здесь и ненавидят. Но, если честно, дело даже не в городе, а во всей этой ситуации. Я просто не хочу здесь находиться.

В конце концов институции перестают поспевать за требованиями народа. А когда институции перестают обеспечивать гражданам счастье, случается вполне предсказуемый поворот.

Я: Да… я понимаю.

Граждане начинают во всем винить институции.



Платон говорил, что демократия неизбежно ведет к моральному упадку, потому что, когда люди упиваются ложной свободой, на первый план выходят все более и более инфантильные и эгоистичные ценности – а заканчивается все тем, что население начинает хаять саму демократическую систему. Стоит детским ценностям одержать верх, у людей пропадает всякое желание договариваться о распределении власти, заключать соглашения с другими группами или другими религиями, терпеть какие-то лишения ради большей свободы и процветания. А вот чего они хотят, так это чтобы к ним явился сильный лидер и одним щелчком пальцев сделал все супер. Они хотят тирана{285}.

И я говорила правду. Я знала, что Райдеру не нравится Гамильтон, – все это знали, но я никогда не смотрела на ситуацию его глазами. В самом деле, нелегко смириться с тем, что тебя выдергивают из привычной обстановки, где ты был счастлив, отрывают от друзей. Я и представить себе не могла, что бы со мной стало, если бы мне пришлось уехать за сотни километров от Гамильтона. Если бы меня разлучили с Эми.

Наверное, тоже ощетинилась бы и возненавидела весь мир.

В США есть расхожее выражение: «Freedom is not free» («Свобода не бесплатна»). Как правило, его используют в отношении военных действий и войн, которые ведутся для защиты ценностей нашей страны. Так людям напоминают: алё, вообще-то, вот это все не само собой возникло – тысячи людей погибли ради того, чтобы мы тут сидели, попивали дорогущие мокка фрапучино и говорили все, что взбредет в голову. Это напоминание о том, что права человека, которыми мы наделены (свобода слова, свобода вероисповедания, свобода печати), стоили жертв, принесенных в борьбе с некоей внешней силой.



Но люди забывают, что эти права также стоили жертв, принесенных в борьбе с внутренней силой. Демократия возможна только тогда, когда вы готовы терпимо относиться к взглядам, противоположным вашим, когда вы готовы отказаться от чего-то желаемого ради безопасного и здорового общества, когда вы готовы идти на компромиссы и принимать то, что в жизни не всегда все должно быть по-вашему.

Райдер: Вот так. Поэтому я и не хочу обращаться за помощью к маме. Я с ней почти не разговариваю с тех пор, как мы перебрались сюда в августе. Знаю, это мелко. Как будто я дуюсь.

Другими словами, демократия требует очень зрелого гражданского населения с сильным характером.

Я: Тебе семнадцать. И ты можешь дуться. Тем более если дела обстоят так, как ты сказал.

За последние пару десятков лет люди, похоже, стали путать основные права человека с правом не испытывать ни малейшего дискомфорта. Люди хотят свободы самовыражения, но не хотят сталкиваться с взглядами, которые могут их чем-то задеть или обидеть. Они хотят свободы предпринимательства, но не хотят платить налоги на поддержание правового механизма, который обеспечивает эту свободу. Они хотят равенства, но не готовы принять то, что для равенства все должны испытывать одинаковую боль, а не наслаждаться одинаковыми удовольствиями.

Я: Но почему ты не можешь вернуться? Жить с отцом?

Свобода сама по себе требует лишений. Она требует неудовольствия. Потому что чем свободнее становится общество, тем больше каждой отдельной личности придется уважать и принимать взгляды, образ жизни и идеи, противоречащие ее собственным. Чем ниже наш болевой порог, чем больше мы упиваемся ложной свободой, тем хуже нам удается поддерживать в себе те ценности, которые необходимы для функционирования свободного, демократического общества.



Райдер снова замешкался с ответом.

И это страшно. Потому что без демократии все правда будет хреново. Нет, серьезно: как показывает практика, без демократического представительства жизнь почти по всем фронтам летит в тартарары{286}. И не потому, что демократия – это офигенно. Просто правильно работающая демократическая система лажает не так часто и не так жестко, как любая другая форма государственного правления. Или, как однажды сказал Черчилль: «Демократия – наихудшая форма правления, если не считать всех остальных».



Райдер: Я просил. Еще до отъезда просил разрешения остаться. Но мама не позволила.

Единственная причина, по которой мир стал цивилизованным и люди прекратили мочить друг друга из-за каких-нибудь дурацких шляп, – то, что современные социальные институты сумели успешно обуздать деструктивную силу надежды. Демократия – одна из немногих религий, которая позволяет другим религиям гармонично сосуществовать с ней и уживаться внутри нее. Но когда из-за постоянного стремления ублажить Чувствующий мозг народа эти социальные институты начинают перекраиваться, когда люди перестают верить в то, что демократическая система способна к самокоррекции, нас снова накрывает волна религиозных войн{287}. А при нарастающем темпе технологических инноваций каждый новый виток религиозных войн будет, вероятно, оставлять еще больше разрушений и уносить еще больше человеческих жизней{288}.

Я: Почему?

Платон считал, что жизнь общества циклична: демократия сменяется тиранией, относительное равенство – очень явным неравенством, и наоборот. Прошедшие два с половиной тысячелетия показали, что это не совсем так. Но политические конфликты на протяжении всей истории действительно развивались по однотипным схемам, и мы снова и снова сталкиваемся с одними и теми же религиозными проблемами: радикальная иерархия морали господ против радикального равенства морали рабов; власть, сосредоточенная в руках тирана, против рассредоточенной власти демократических институтов, борьба взрослых добродетелей с детским экстремизмом. Хотя «-измы» менялись на протяжении веков, за каждое из этих движений отвечали все те же подпитанные надеждой человеческие импульсы. И хотя каждая последующая религия верит, что она самая последняя, та самая «Истина» с большой буквы, которая объединит все человечество под одним знаменем, до сих пор все они оказывались однобокими и небезупречными.

Райдер: Понятия не имею. Может, потому что она эгоистка? Хочет наказать отца, разлучив нас? И с чего она взяла, что у нее есть право его наказывать? Это ведь она ушла. Она попросила развод. Отец не хочет разводиться. Он до сих пор не подписал бумаги.

Глава 9

Последняя религия

Я: Думаешь, они еще могут помириться?

Райдер: Это маловероятно, учитывая, что сейчас между ними несколько штатов и все такое.

Райдер: Короче, не знаю. В последнее время мне не удается связаться с отцом. Его секретарь постоянно говорит, что он занят, и по мобильному он не отвечает. Я знаю, у него полно дел в Вашингтоне, но…

В 1997 г. Deep Blue – суперкомпьютер, разработанный IBM, – обыграл Гарри Каспарова, лучшего шахматиста мира. Это был переломный момент в истории вычислительной техники, эпохальное событие, которое перевернуло представление многих людей о технологиях, интеллекте и человечестве. Но теперь это просто забавное воспоминание: разумеется, компьютер победил чемпиона мира по шахматам. Как же может быть иначе?

Райдер: Да, это звучит глупо, но я скучаю по нему.

С самого появления информационных технологий шахматы стали излюбленным способом проверки искусственного интеллекта{289}. Все потому, что шахматы допускают почти бесконечное число вариантов: возможных шахматных партий больше, чем атомов в наблюдаемой Вселенной. Если посмотреть на три-четыре хода вперед от любой позиции на доске, там уже возникнут сотни миллионов вариаций.

Я: Я очень сожалею, Райдер.

Райдер: Я не хочу, чтобы ты сожалела. Не хочу, чтобы кто-нибудь сожалел. За исключением, разве что, моей мамы.

Чтобы конкурировать с человеком, компьютер должен не только быть в состоянии просчитать невероятное количество возможных результатов, но и располагать надежными алгоритмами, которые помогли бы ему определить, что именно следует просчитывать. Другими словами, Думающий мозг компьютера, несмотря на свое значительное превосходство над человеческим, должен быть запрограммирован так, чтобы быть в состоянии определять более и менее важные позиции на доске – то есть в него должен быть вшит «Чувствующий мозг» умеренной мощности{290}.



С того дня 1997 г. компьютеры осваивали шахматы с бешеной скоростью. За последующие пятнадцать лет лучшие игроки мира регулярно продували шахматным программам, порой с разгромным счетом{291}. А теперь человек и рядом с ними не стоит. Сам Каспаров недавно пошутил, что шахматное приложение для смартфонов, «намного мощнее, чем Deep Blue»{292}. В наши дни разработчики шахматных программ проводят турниры между собой, чтобы посмотреть, чьи алгоритмы окажутся круче. Людей к этим турнирам не допускают: слишком мала вероятность того, что они займут хоть сколько-нибудь значимое место.

Я полезла в «Гугл» и попыталась отыскать фотографии Райдера и его семьи. Я подумала, что это будет несложно, ведь его отец – конгрессмен. Наверняка в Сети полно фото с его избирательной кампании.

Абсолютным чемпионом среди шахматных программ последние несколько лет становился открытый движок Stockfish. Он либо выигрывал, либо становился одним из призеров почти во всех важных турнирах с 2014 г. Будучи совместным творением нескольких опытнейших разработчиков шахматных программ, Stockfish на данный момент являет собой вершину шахматной логики. Это не просто шахматный движок: он может проанализировать любую партию, любую позицию и через несколько секунд выдать комментарий гроссмейстерского уровня о любом ходе игрока.

Уже через минуту я обнаружила один снимок. Райдер стоял рядом с родителями. Его отец оказался старше, чем я ожидала. Или, может, просто выглядел так из-за постоянного стресса. Я знала, что политики стареют быстрее. У него были седые тщательно уложенные волосы; ярко-зеленые глаза – такие же, как у Райдера, – и обаятельная улыбка, определенно помогавшая ему завоевывать голоса избирателей. Мама Райдера, – эффектная брюнетка в безукоризненно сшитом костюме, высокая, почти на голову выше мужа. Глаза на тон темнее, чем у сына, но такой же формы, большие и пронзительные.

Райдер стоял между ними. На нем был костюм, почти как у отца. Волосы у него были чуть длиннее, чем сейчас. Но в глаза мне сразу бросилась его улыбка. Широкая, искренняя и… счастливая. Я никогда не видела, чтобы он так улыбался. И даже не думала, что он на такое способен.

Stockfish благополучно оставался царем горы и золотым стандартом шахматного анализа для всего мира, пока в 2018 г. на эту тусу не заявился Google.



Я: Если хочешь, я помогу тебе устроить «Ловушку для родителей»[9].

И начались странные дела.

Райдер: Что?

У Google есть программа под названием AlphaZero. Это не шахматный движок. Это искусственный интеллект (ИИ). Она запрограммирована не на шахматные или еще какие-то игры, а на обучение – не только шахматам, но и любой другой игре.

Я: Ну, «Ловушку для родителей»?

В начале 2018 г. AlphaZero выступил против Stockfish. С формальной точки зрения, силы были даже близко не равные. AlphaZero может просчитывать «только» 80 000 позиций за секунду. Stockfish – 70 миллионов. С точки зрения вычислительной мощи это как если бы я соревновался в беге с машиной «Формулы-1».

Райдер: Извини. Все равно не догоняю.

Но теперь самое интересное: в день матча программа AlphaZero еще даже не умела играть в шахматы. Да-да, до начала матча с лучшим шахматным движком мира у AlphaZero было меньше суток на то, чтобы с нуля обучиться этой игре. Большую часть дня программа прогоняла симуляции шахматных игр с самой собой, обучаясь в процессе. Она разрабатывала свои стратегии и принципы так, как это делает человек: методом проб и ошибок.

Я: О. Мой. Бог.

Вот представьте себе такой сценарий. Вы только что узнали правила игры в шахматы, одной из самых сложных игр на планете. У вас меньше суток на то, чтобы попрактиковаться на доске и придумать какие-то стратегии. А потом, в своем самом первом матче, вы встретитесь с чемпионом мира.

Я: Шутишь, да?

Удачи.

Я: «ЛОВУШКА ДЛЯ РОДИТЕЛЕЙ»? Ну? Вспомнил? Сестры-близнецы впервые встречаются в летнем лагере и придумывают, как свести давно разведенных родителей. Ремейк старого фильма[10]. Там в главной роли Линдси Лохан, еще до того, как она слетела с катушек?

И все же AlphaZero победила. Нет, не просто победила. Она раскатала Stockfish. AlphaZero либо выиграла, либо сыграла вничью все сто партий.

Я: ТЫ НЕ СМОТРЕЛ ЧУМОВУЮ «ЛОВУШКУ ДЛЯ РОДИТЕЛЕЙ»???

Я повторю: спустя какие-то девять часов после того, как AlphaZero впервые узнала правила игры в шахматы, она встретилась с лучшим шахматным движком в мире и не проиграла ни одной партии из ста. Результат абсолютно беспрецедентный, и никто до сих пор не знает, что с этим делать дальше. Гроссмейстеры были потрясены изобретательностью и находчивостью AlphaZero. Один из них, Петер Хейне Нильсен, с восторгом заявил: «Мне всегда было любопытно, что бы было, если бы на землю высадились существа высшего порядка и показали нам, как они играют в шахматы. Думаю, теперь я себе это представляю»{293}.

Райдер: Ну, не смотрел. Но стоит ли поднимать киберпанику по этому поводу?

Я: ДА!!!!!

Разделавшись со Stockfish, AlphaZero на этом не остановилась. Пф-ф-ф, я вас умоляю! Отдых нужен только хлипким людишкам. Едва доказав свое превосходство в шахматах, AlphaZero начала учиться стратегической игре сёги.

Райдер: Ладно, валяй.

Сёги часто называют японскими шахматами, но многие утверждают, что эта игра еще сложнее{294}. Если шахматист Каспаров проиграл компьютеру в 1997 г., лучшие игроки в сёги начали уступать машинам только с 2013 г. Тем не менее AlphaZero сокрушила лучшую программу сёги (под названием Elmo) примерно с такими же невероятными результатами: из ста партий она выиграла восемьдесят, проиграла восемь и две сыграла вничью. Опять же, вычислительные мощности AlphaZero значительно уступали мощностям Elmo. (В данном случае она могла просчитывать 40 000 ходов в секунду, а Elmo – 35 миллионов.) И опять же, еще за день до матча AlphaZero не имела представления о том, как играть в сёги.

Я: Оплакиваю твое детство.



С утра пораньше AlphaZero бралась изучать две бесконечно сложные игры. И до захода солнца умудрялась разгромить самых сильных противников в мире.



В течение следующих двадцати минут я пересказывала ему сюжет «Ловушки для родителей», дополняя рассказ скачанными с YouTube клипами из оригинального фильма и ремейка. Когда я закончила, Райдер заявил, что фильм какой-то глуповатый, а я сообщила ему, что при всем уважении он может катиться к чертям. Но даже после этого мы не прекратили переписку. Обсуждали другие фильмы (он оказался фанатом артхаусного инди-кино – чем больше субтитров, тем лучше, а меня это как раз ужасно напрягало) и книги (мы оба сражались с Шекспиром и с одинаковой страстью ненавидели Натаниэля Готорна)[11] и просто болтали… обо всем на свете.

Новость дня: ИИ уже на пороге. Шахматы и сёги, конечно, хорошо, но когда ИИ перейдет от игровых столов к столам переговоров… мы с вами все, возможно, останемся без работы{295}.



Я: Ладно, пора выдать мой самый большой секрет. Я хочу стать гранж-рокером[12].

Программы ИИ уже придумывают собственные языки, которые люди не могут расшифровать, умеют лучше врачей диагностировать пневмонию и писать сносные главы для фанфиков по «Гарри Поттеру»{296}. Пока я пишу эти строки, все идет к тому, что у нас вскоре появятся самоуправляемые автомобили, автоматизированные юридические консультации и даже созданные компьютером картины и музыка{297}.

Райдер: Серьезно?

Я: Серьезно. Я не играю ни на каких инструментах. И пою просто ужасно. Но кажется, это не остановило Кортни Лав[13]. И я полна экзистенциальной тревоги и тоски.

Медленно, но верно ИИ начнет превосходить нас практически во всем: в медицине, инженерии, строительстве, искусстве, технологических инновациях. Мы будем смотреть фильмы, произведенные ИИ, и обсуждать их на веб-сайтах или на мобильных платформах, созданных и модерируемых ИИ, – и может даже оказаться, что «человек», с которыми вы вступите там в спор, будет тоже ИИ.

Я: Если бы мне шли фланелевые рубашки[14], только их бы и носила.

Но, как бы безумно это ни звучало, это только начало. Потому что вот где начинается реальный дурдом: однажды наступит день, когда ИИ сможет лучше человека писать программы ИИ.

Когда этот день настанет, когда ИИ сможет сам, по собственной воле, продуцировать улучшенные версии себя, – вот тогда держитесь, амиго, потому что нам предстоит еще та поездочка и выбирать дорогу будем уже не мы.

Райдер: Думаю, ты бы отлично смотрелась в клетчатой рубашке.



Однажды ИИ обгонит нас настолько, что мы перестанем понимать, что он делает. Машины будут сами собой заезжать за нами и отвозить в места, о существовании которых мы даже не подозревали. Мы будем неожиданно получать лекарства от болезней, о наличии которых у себя даже не догадывались. Вполне возможно, наши дети будут переходить в другие школы, мы будем менять работу, экономическая политика будет резко брать другой курс, правительства будут переписывать конституции – и никто не будет в полной мере понимать, почему это происходит. Это будет случаться как бы само собой. Наш Думающий мозг будет слишком медлительным, а Чувствующий – слишком импульсивным и опасным. И как AlphaZero сумела за несколько часов изобрести такие шахматные стратегии, которые не могли предвидеть лучше шахматные умы, более продвинутый ИИ сможет реорганизовывать общество и весь окружающий мир совершенно непредсказуемым для нас образом.

На моих щеках вспыхнул румянец, а когда я поняла, что краснею, тотчас почувствовала отвращение к самой себе.



И тогда мы вернемся к тому, с чего начинали: станем поклоняться невероятным, непознаваемым силам, которые, как нам кажется, вершат нашу судьбу. Точно так же, как примитивные народы молились своим богам, чтобы те ниспослали им дождь или огонь, – так же, как они приносили жертвы и дары, изобретали ритуалы и меняли свое поведение и внешний вид, чтобы добиться расположения натуралистических богов, – так же будем делать и мы. Только делать все это мы будем во имя богов ИИ.

Райдер: Так о чем ты экзистенциально тревожишься?

У нас появятся суеверия, связанные с алгоритмами. Если наденешь это, алгоритм тебя поощрит. Если проснешься в определенное время, скажешь нужные слова и придешь в нужное место, машины даруют тебе богатство. Если будешь честен, не станешь причинять вреда другим и будешь заботиться о себе и своих близких, боги ИИ будут оберегать тебя.

Райдер: Если я вправе задавать такие вопросы.

Старых богов заменят новые – алгоритмы. И по странной иронии эволюции та самая наука, которая убила старых богов, создаст богов будущего. Случится великий возврат человечества к религиозности. И наши новые религии вряд ли будут сильно отличаться от религий древности: в конце концов, наша психика в процессе эволюции приучилась обожествлять то, чего мы не понимаем, превозносить силы, которые помогают или вредят нам, выстраивать системы ценностей, основанные на нашем опыте, искать конфликты, которые породили бы надежду.

Я: В основном из-за мамы.

Почему с ИИ что-то должно быть иначе?

Райдер: Кажется, это у нас тема вечера.

Наши боги ИИ, конечно, это поймут. И либо найдут способ «прокачать» нам мозги и избавить нас от нашей примитивной психологической потребности в извечной борьбе, либо возьмут и просто сгенерируют нам иллюзию борьбы. Мы будем как домашние собаки: нам будет казаться, что мы всеми силами охраняем и отстаиваем свою территорию, а на деле мы будем просто ссать на бесконечную череду цифровых фонарных столбов.

Я: Она… безответственная. Мягко говоря. Ненадежная. По правде, иногда мне кажется, что она жалеет, что родила меня. А иногда делает вид, будто меня не существует.

Эта перспектива может вас напугать. Или воодушевить. Но, как бы то ни было, она, скорее всего, неизбежна. Власть обусловлена способностью обрабатывать и использовать информацию в своих интересах – а мы всегда преклоняемся перед тем, кто наделен большей властью.



Отправив сообщение, я тотчас пожалела об этом. Пожалуй, я чересчур разоткровенничалась. Мои признания были слишком честными. Слишком личными.

И, позвольте признаться, я готов с распростертыми объятиями встретить наших новых господ.

Я никогда не обсуждала свою маму. Во всяком случае, в подробностях. Даже с Эми. Я как никто умела лакировать действительность, превращая маленькую правду в большую ложь.

Я знаю, это не та последняя религия, на которую вы надеялись. Но как раз в этом ваша главная ошибка: вы надеетесь.

Но теперь именно Райдер Кросс – подумать только! – знал один из моих самых сокровенных секретов. Или, по крайней мере, его часть. Мне вдруг стало неловко. Утешало лишь то, что он не мог меня видеть. Открывшись ему, я все же могла спрятаться за экраном компьютера.

Не оплакивайте утрату собственной воли. Если вам кажется, что подчиняться искусственным алгоритмам ужасно, поймите: вы уже это делаете. И вам это нравится.



Алгоритмы уже заправляют значительной частью нашей жизни. Маршрут, по которому вы добирались до работы, выстроен алгоритмом. Вы пообщались на этой неделе со многими друзьями? Ваши беседы тоже были обеспечены алгоритмом. Подарок, который вы купили своему ребенку, количество туалетной бумаги в большой упаковке, пятьдесят центов, которые вы сэкономили в супермаркете благодаря скидочной карте клиента, – за все это отвечают алгоритмы.

Райдер: Вау. Это похоже на идею для гранж-альбома.

И нам нужны эти алгоритмы, потому что они упрощают нам жизнь. То же самое будут делать и алгоритмические боги ближайшего будущего. И так же, как в древности, мы возрадуемся и возблагодарим их за это. На самом деле, мы даже не сможем уже представить себе мир без них{298}. Эти алгоритмы будут делать нашу жизнь лучше. Они будут делать ее эффективнее. Они будут делать эффективнее нас.

Райдер: Я вовсе не заставляю тебя говорить на эту тему, но хочу отметить, что очень хорошо понимаю сложные семейные ситуации, так что, если хочешь поделиться, я всегда готов выслушать.

Поэтому, как только мы перейдем эту черту, пути назад не будет.

Я: Спасибо.



Мы плохие алгоритмы

Мы поболтали еще немного – в основном о его любимой группе Goats Vote for Melons,[15] о которой я никогда не слышала, несмотря на его опасения, что они становятся слишком модными.

Историю мира можно воспринимать так.

Я: Боже, ты такой хипстер.

Разница между живой и неживой материей в том, что живая материя самовоспроизводится. Живая материя состоит из клеток и ДНК, которые порождают все новые и новые копии себя.

Райдер: Фу. Никакой я НЕ хипстер.

За сотни миллионов лет некоторые из первичных форм жизни развили механизмы обратной связи, которые позволяли бы им репродуцироваться эффективнее. Какое-нибудь древнее простейшее, возможно, вырастило на своей мембране маленькие сенсоры, чтобы лучше распознавать аминокислоты, с помощью которых оно бы произвело больше своих копий – и тем самым получило превосходство над другими одноклеточными организмами. А затем, быть может, другой одноклеточный организм выработал способ «обмануть» сенсоры прочих амебоподобных существ и, таким образом, помешать им отыскивать пищу и самому получить преимущество.

Я: Все хипстеры так говорят.



По сути, биологическая гонка вооружений продолжается с самого начала времен. Вот какое-то крошечное одноклеточное существо вырабатывает крутую стратегию, чтобы отхватить себе побольше материала для репродукции, – и так отвоевывает у других ресурсы и производит больше копий себя. Потом другое крошечное одноклеточное существо эволюционирует и вырабатывает еще более крутую стратегию по добыванию пищи – и лидерство переходит к нему. Это продолжается миллиарды лет, и вскоре появляются ящерицы, способные менять цвет кожи, обезьяны, способные копировать крики других животных, и нелепые разведенные мужики среднего возраста, способные потратить все деньги на ярко-красную Chevrolet Camaro (которую на самом деле не могут себе позволить) только потому, что это обеспечивает им бóльшую выживаемость и дает больше шансов на размножение.

Он прислал мне смайлик с высунутым языком. Очень по-взрослому, ха-ха. А потом написал:

Это история эволюции – выживает сильнейший и все такое.