Питер Мейл

Мои двадцать пять лет в Провансе

Peter Mayle

MY TWENTY-FIVE YEARS IN PROVENCE



Copyright © 2018 Escargot Copyrights Ltd.

Photos copyright © Jennie Mayle

All rights reserved



Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».



© Н. М. Жутовская, перевод, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2019

Издательство КОЛИБРИ®

* * *



Глава первая

Первые дни



Все началось со счастливой перемены погоды. Мы с моей женой Дженни удрали от сурового английского лета, намереваясь провести две идиллические недели на Лазурном Берегу, где, судя по всеобщему убеждению, солнце светит триста дней в году. Но именно тот год оказался исключением. Дождь лил обильно и часто. Напитавшись влагой, мешковато провисали пляжные зонты. Наблюдающие за пляжами молодые люди – plagistes – с бронзовым загаром и в промокших шортах прятались в своих домиках. Кафе на Английской набережной были заполнены отчаявшимися родителями и капризными детьми – ведь последним было обещано, что они целый день будут резвиться в море. Между тем в «Интернешнл геральд трибьюн» сообщали о накрывшей Англию жаре, так что, собираясь уехать из Ниццы, мы надеялись, что еще успеем застать жаркое лето дома.

В подобной невеселой ситуации хочется какого-нибудь утешительного приза. Мы подумали, не отправиться ли нам в Италию, сев на паром, идущий до Корсики, или, может быть, предпринять довольно долгое путешествие на автомобиле и поспеть к ужину в Барселону. Но в конце концов мы все-таки решили прокатиться по Франции. Будем выбирать второстепенные дороги вместо автобанов, решили мы, потому что даже под дождем они казались нам гораздо приятнее и интереснее, чем вереницы грузовиков и передвижных домов-автоприцепов на центральном шоссе, ведущем на север. Кроме того, наше знакомство с Францией на тот момент ограничивалось Парижем и побережьем. Так что нам предстояло исследовать неизведанную территорию.

В те далекие дни у нас не было GPS, приходилось пользоваться картами. На карте мы и нашли одно из немногих знакомых названий – Экс-ан-Прованс. Там должны быть рестораны. Возможно, даже солнце. И мы отправились.

Французская национальная трасса RN 7, по-моему, вполне соответствует знаменитой американской автомагистрали 66, на которой, как поется в старой песне, «ловят кайф». Кайф на французской трассе был особенно ощутим в июле и августе, когда весь Париж ехал по главному на тот момент шоссе южного направления. И у этой трассы тоже была своя знаменитая песня, исполнявшаяся Шарлем Трене. В ней то и дело звучали слова «солнце», «голубое небо», «каникулы», а также обещания великолепного времяпрепровождения.

Реальность не вполне соответствовала песне. RN 7 – это вечно забитая трасса, и в тот день по ней тоже двигались из одного конца страны в другой тысячи грузовиков. Их водители – как правило, очень крупные мужчины – поглядывали сверху вниз на соседние автомобили с угрожающим видом, который являл собой весьма красноречивое предупреждение: «Только попробуй обгони! Мало не покажется. Если жизнь дорога, не торопись перестраиваться».

Постепенно дождь начал стихать, и к тому моменту, как мы достигли Экса, на сером небе появились внушающие надежду проблески голубизны. На радостях мы решили отправиться в старейший бар в городе под названием «Два гарсона». Он был основан в 1792 году и теперь стал скорее исторической достопримечательностью, чем просто баром. Некогда сюда хаживали Сезанн и Золя, Пикассо и Паньоль, Пиаф и Камю. Его терраса выходит на Кур-Мирабо, самую красивую улицу в Эксе, с платанами и фонтанами. Отсюда лучше всего наблюдать за прохожими. Неожиданно веселая атмосфера, присущая этому заведению, была нарушена выстрелами в туалете. Постыдное предположение, что виновник – это официант, не получивший чаевые, было признано враньем, и жизнь вновь вошла в обычное русло.

Потягивая rosé[1], мы вновь принялись изучать карту и на северной стороне горного массива Люберон обнаружили множество разбросанных деревень. Картина показалась многообещающей, и, кроме того, мы вполне могли вернуться в Англию через эти края. Так что после настоящего провансальского завтрака, состоявшего из кролика под горчичным соусом и потрясающего яблочного пирога, который нам подал официант, словно только что явившийся со съемок фильма – белый фартук, изрядное брюшко, незабываемые роскошные усы, – мы были готовы штурмовать любую гору, поднявшуюся на нашем пути.

Чем дальше мы отъезжали от Экса, тем больше расступались облака, открывая голубое небо. Солнце еще пряталось, но день становился приятнее, а пейзаж постепенно менялся. Раскинувшиеся просторы были красивы и довольно безлюдны. Виноградников и полей подсолнухов явно было больше, чем зданий, но те домики, что попадались нам на глаза, казались очаровательными – древние камни, поблекшая черепица, как правило скрытая под сенью нескольких древних платанов или аллей кипарисов. Как мы узнали позже, это был типичный провансальский пейзаж. Мы полюбили его тогда и любим до сих пор.

Время от времени пустые поля сменялись деревнями с башенкой церкви, возвышающейся над разбросанными в беспорядке каменными домами. В верхних окнах некоторых из них было вывешено на просушку белье, и мы решили, что это хороший знак: значит, местные, которые всегда умеют предсказывать погоду, ждут солнца. И точно, как только мы въехали в Природный региональный парк Люберон (так он был обозначен на карте), солнце вышло из-за облаков, яркое и радостное, и сразу же все вокруг стало ясным и четко очерченным, словно кто-то выгравировал окружающий пейзаж на фоне неба. Казалось, серые, дождливые дни в Ницце остались на другой планете.

Теперь вдалеке уже виднелся Люберон. Длинный и низкий горный массив больше не казался нам особенно скалистым и страшным. Это были вполне подходящие горы. Через них даже была проложена дорога, которая, судя по всему, шла по всей их протяженности, от южной стороны, где находились мы, до северной. Мы поехали по ней, оставив позади деревню Лурмарен, и оказалось, что это единственный ровный участок бетонки на несколько миль. Потом начались повороты. Впервые в жизни меня укачало в машине. А что еще хуже, дорога была узкая, часто с отвесной скалой по одну сторону и крутым обрывом по другую. Появились встречные машины. От мотоциклов еще удавалось увернуться, хотя они мчались как по гоночной трассе, но другие машины могли проехать лишь в том случае, если мы почти вплотную прижимались к скале. Труднее всего было избежать столкновения с трейлерами и «домами на колесах», особенно на поворотах. Наша машина почти царапала камень. Животы у нас втягивались, дыхание останавливалось. Дженни предусмотрительно зажмуривала глаза.

Легче стало, когда дорога выровнялась и расширилась, а указатель сообщил, что впереди нас ждет аванпост цивилизации – деревня Боньё. Оказалось, что эта деревня похожа на те, что обычно изображают на открытках, – приютившаяся на холме и с видами на долину, которая простирается миль на десять. Мы вновь стали исследовать карту в поисках следующей остановки, и наше внимание привлекло набранное жирным шрифтом название: «Деревня де Бори». «Что это за Бори? – подумали мы. – Члены небольшой привилегированной касты, которым разрешается иметь собственную деревню? А может, это убежище для редких горных животных? Или в наш свободный век там расположилась колония нудистов?» Мы решили проверить.

Когда наконец мы добрались до деревни, нудистов в ней не обнаружилось. Зато мы увидели несколько удивительных небольших зданий, построенных из шестидюймовых плит местного известняка без использования бетона. Это-то и были «бори», всего двадцать восемь домов. Их построили в XVIII и XIX веках, и они немного походили на гигантские ульи. Здесь были загоны для овец, пекарни, домики для выращивания тутового шелкопряда, сараи, амбары – необходимые постройки той эпохи, и все в ухоженном состоянии.

Как всегда бывает после погружения в историю, нам захотелось чего-то нового. К счастью, проехав еще немного вверх по дороге, мы увидели деревню Горд. Сегодня этот городок – образец сельской модернизации с хорошими гостиницами и ресторанами, бутиками и, особенно в летние месяцы, постоянным потоком туристов. Однако в те годы это была сонная деревня, почти пустынная, поразительно красивая; она напоминала выполненные в камне декорации для кинофильма.

Горд известен с 1031 года, и, проходя по его главной площади, мы легко представляли себе, каким он был тогда, – в нем не многое изменилось. Столетия пребывания под южным солнцем оставили свой след на цвете зданий, сделав их нежно-медовыми. Столетия мистралей – ветров, которые время от времени проносятся по Провансу, – отшлифовали камни. Вдобавок к прелестям наступающего вечера на краю площади мы увидели кафе.

Мы сидели на террасе, с которой открывался вид на окружающие просторы, и, думается, в этот момент к нам обоим пришло желание перемен. «Как хорошо было бы здесь жить», – подумали мы. За долгие годы мы отработали свое в офисах Нью-Йорка и Лондона, и нам хотелось более простой и солнечной жизни.

Начинался закат, и пришлось подумать о ночлеге. Официант, прищелкнув языком, покачал головой. В Горде он ничего порекомендовать не может, но если доехать до Кавайона, ближайшего большого города, там, безусловно, найдутся все удобства.

Кавайон – дынная столица Франции, а по сути, и всего мира, если верить местным любителям дыни. Не так уж он бесподобно красив – скорее искусно построен, чем живописен, – но после Горда он показался нам большим и шумным. Здесь мы, без сомнения, найдем и приличный ужин, и ночлег.

С гостиницей все оказалось просто. Мы увидели ее сразу при въезде в город. Она удачно расположилась на главной улице, слегка обшарпанная, но не без некоторого былого очарования. Дама за стойкой регистрации – тоже не без былого очарования – приветствовала нас с улыбкой.

– Не найдется ли у вас номера на одну ночь? – попросили мы.

Она удивленно подняла брови:

– На одну ночь?

Она провела нас по главному коридору гостиницы к маленькому номеру, попросила заплатить вперед и порекомендовала ресторан в двух минутах оттуда.

Ресторан «У Жоржа» вполне соответствовал нашим ожиданиям. Краткое меню, бумажные скатерти, много посетителей, аппетитный запах, щекотавший ноздри всякий раз, как распахивалась дверь на кухню. Начали мы, конечно, с кавайонской дыни. Именно такой и должна быть дыня – ароматной и сочной. Заказанное вино в глиняном кувшине подал пожилой господин, по-видимому сам Жорж. После дыни он посоветовал взять их фирменное блюдо steak frites. Стейк был великолепен, а картофель фри заставил бы прослезиться от наслаждения любого гурмана. Ломтики картофеля были в меру поджаристыми, без следов масла или жира, легкие и хрустящие. Если такова настоящая провансальская кухня, то поскорее бы еще раз отведать что-нибудь подобное!

Но день был долгий, и нас манила гостиничная кровать. В коридоре гостиницы, пока мы шли к своему номеру, мимо нас проскользнуло несколько мужчин, явно пытаясь остаться незамеченными, и, как только мы закрыли дверь, послышались разнообразные звуки – женское хихиканье, взрывы мужского хохота, хлопанье дверями. Похоже было, что другие постояльцы, люди явно веселого нрава, устроили вечеринку.

Так продолжалось почти всю ночь. Двери хлопали, кто-то громко топал туда-сюда по коридору, заснуть было невозможно. И только позже нам сказали, что мы ночевали в местном борделе.



Глава вторая

Дом родной



Одно дело – мечтать о перемене места жительства, сидя на солнечной террасе, и совсем другое – вернувшись в реальный мир. В Англии Прованс с каждым днем становился для нас все более далеким, но и все более желанным. На этом этапе мы еще даже не знали толком, где именно хотели бы жить. Если включать в Прованс Лазурный Берег (чего мы не делали, потому что он не похож на истинный Прованс), весь регион охватывает более тридцати тысяч квадратных километров, от гор на севере до пляжей Кассиса и Марселя на юге. Так что, зная совсем немного о своем будущем доме, мы поначалу ограничились мечтаниями и чтением путеводителей, которые только усиливали наше нетерпение.

Дженни, по крайней мере, подошла к делу более конструктивно и записалась на курсы французского языка, где ее окружали одни подростки. Я же оставался убежденным сторонником использования школьного французского, сопровождавшегося в моем случае таким акцентом, что одна женщина в Горде воскликнула: «Mais monsieur, vous parlez français comme une vache espagnole!»[2] Сначала я принял ее слова за комплимент с оригинальным идиоматическим выражением, но позже выяснилось, что она и в самом деле сравнила мой выговор с мычанием испанской коровы.

Когда зима зашлепала по влажной английской грязи, мы стали искать утешения в географических картах путеводителя Guide Michelin и принялись строить планы вернуться в Прованс в начале лета. На этот раз нужно было подготовиться тщательнее и по-деловому. Сколько будет стоить проживание? Хорошо ли там относятся к англичанам-эмигрантам? Следует ли нам получить вид на жительство? Оформить ли нашим двум собакам специальные паспорта? А ужасные французские налоги? Мы рассуждали часами, основываясь на собственном оптимизме и невежестве. Кажется, это была самая долгая зима на моей памяти, но наконец она закончилась, и мы смогли, по крайней мере в мыслях, надеть шорты и солнцезащитные очки. Пришло время ехать.



Мы часто замечали, что, когда англичане отправляются за границу на своих машинах, они доверху наполняют их всем английским: тут и огромные чайные коробки, и любимый заварочный чайник, и шоколадное печенье, и зимние свитеры независимо от времени года (так, на всякий случай), и пара небольших шезлонгов, и зонтики, и неизменно средства от расстройства желудка, поскольку всем известно, что иностранцы обычно добавляют в пищу бог знает что.

Мы же пытались загрузить машину по минимуму, чтобы осталось место для оливкового масла и вина, которое собирались привезти назад. Когда едешь по Провансу, один из самых приятных отвлекающих моментов – это большое количество винодельческих ферм, соблазняющих путешественников: так и хочется заглянуть и промочить пересохшее горло. Подобный визит всегда заканчивается покупкой парочки бутылок вина. Удивительно приятный и цивилизованный способ заняться винным шопингом. Остановитесь ли вы в старом фермерском доме или в миниатюрном Версале в конце двухсотметровой подъездной дороги в три полосы, вас всегда примут с теплотой, вниманием и частенько с чем-нибудь вкусным.

Но сначала нам нужно было добраться до места – паромом до Кале, а затем проехав на юг по обширной территории Франции. Численность населения в наших двух странах более или менее одинаковая, однако земли́ во Франции в три раза больше. Это становится очевидным, когда переезжаешь страну с одного конца в другой. Километрами тянутся открытые пространства, и кажется, что здесь трудилась целая армия ландшафтных дизайнеров – аккуратные поля и живые изгороди, добротные заборы, безупречно прямые тракторные колеи. И как правило, пейзаж пуст – ни домов, ни людей.

Поговорка гласит, что «Прованс начинается в Валенсии», и действительно, как только мы проехали Валенсию, цвет неба стал меняться, изменилась архитектура. Кирпич и шифер уступили место терракотовой черепице. Солнце уже отличалось бо́льшим постоянством, температура поползла вверх. Почти добрались.

С помощью приятеля, который прожил во Франции несколько лет, мы сняли маленькую квартирку рядом с главной площадью Горда. От нее было метров сто до кафе, две минуты до местной булочной, а в соседнем доме располагался многообещающий небольшой ресторанчик. И к тому же в ней был телефон – по тем временам редкость. Чего еще желать?

В первый полноценный день жизни в Горде (хотя пока что мы приехали всего на две недели) перед нами стояли две важные задачи: закупить еды – как в жидком, так и в твердом виде – и найти местного агента по недвижимости. Дела на пару часов. Или так нам казалось.

В те годы супермаркеты, где все покупается за один раз, существовали только в больших городах. В далеких деревеньках Прованса, если тебе был нужен хлеб, ты шел в булочную, мясо – в мясную лавку. Фрукты и овощи, сыр, вино, моющие средства и прищепки для белья продавались в отдельных магазинах, и владелец каждого, специалист своего дела, всегда был рад сообщить вам все, что он знает о предмете. Местные покупатели, в основном пожилые дамы, с подозрением относились к таким россказням и решительно не желали обнаружить среди своих покупок битый персик или гнилой помидор. Хозяин магазина, естественно, вставал грудью на защиту товара. Мял плоды в руках, предлагал понюхать, а если и это не помогало, то попробовать. Весь диалог сопровождался пылкими заверениями, и наконец пожилая дама запускала руку глубоко в кошелек, и покупка совершалась. Эти сцены было забавно наблюдать, но время шло – обычно на две дыни уходило минут десять, – и к полудню кое-что из запланированного мы так и не купили. Увы, в полдень все закрылось. Так мы выучили первый провансальский урок хождения по магазинам: выходи рано, будь терпелив и не опаздывай к обеду.

Найти агента по недвижимости тоже оказалось непросто. Не то чтобы их было мало – даже наоборот. Почти в каждой деревне мы видели по крайней мере один живописный уголок, занятый agent immobilier[3]. На деревянных ставнях офиса висели фотографии предлагаемой на продажу недвижимости. Эти шедевры сельской архитектуры нам неизменно преподносились как сделка à saisir – схватить, пока не схватил другой покупатель. Проблема состояла в том, что, на наш неопытный и ужасно восприимчивый взгляд, все варианты казались подходящими: развалившийся амбар с почти сползшей до земли крышей; миленький деревенский домик, в котором, вероятно не без причины, никто не жил уже двадцать пять лет; голубятня, такая ветхая, что даже голуби оттуда улетели, – все они представлялись нам пригодными для ремонта.

Агенты, конечно, проявляли энтузиазм не меньше нашего, а их язык заставил бы покраснеть даже продавца подержанных автомобилей. Каждая фотография сопровождалась отдельным комментарием – сокровище с неисчерпаемыми возможностями, мечта, редкий и бесценный шанс. Но и это еще не все. Несколько раз нас пытались сразить секретным оружием. По какому-то удивительно удачному стечению обстоятельств находились люди, которые за определенную цену были счастливы нам помочь. При этом многие состояли с агентом в родстве – шурин-архитектор, кузен-электрик, тетушка – ландшафтный дизайнер extraordinaire[4].

К счастью, нас спасал здравый смысл. И мы не поддавались на уговоры. Напомнив себе, что нам нужен дом, где можно было бы жить, а не ремонт на пять лет, мы продолжали поиски.

Между тем деревенская жизнь преподносила нам приятные и любопытные сюрпризы. Вскоре мы поняли, что стали своего рода местной достопримечательностью. Незнакомые люди останавливали нас на улице и интересовались, не подыскали ли мы жилье. Однажды вечером у нас на пороге появился милейший старичок. Убедившись, что мы те самые les Anglais[5], он объяснил причину своего визита:

– Говорят, у вас есть телефон. Редкость в нашей деревне.

Да, телефон у нас был.

– Ah, bon[6], – сказал он. – У меня сын. Его жена ждет ребенка, но мы не имеем никаких новостей. Хочу ему позвонить.

Мы провели его к телефону и дали возможность поговорить, предполагая, что разговор займет пару минут. Через четверть часа он вышел к нам, широко улыбаясь:

– У меня внук. Три килограмма.

Мы поздравили старичка. Он поблагодарил и сказал, что оставил кое-что у телефона. И конечно, на столике лежала монетка в двадцать сантимов. Только получив счет, мы узнали, что его сын живет на Мартинике[7].

Жизнь была забавная, увлекательная, иногда приводящая в отчаяние. Последнее объяснялось главным образом нашими стараниями овладеть французским языком, чему никак не способствовала привычка провансальцев говорить с головокружительной скоростью, сопровождая свою речь еще и сбивающими с толку мимикой и жестами – нечто вроде визуальных знаков препинания. Постукивание по носу со значительным видом означало призыв к рассудительности, махание руками намекало на сомнительную точность сказанного. Покусывание большого пальца, похлопывание бицепсов, дерганье за мочку уха, акробатическая игра бровями – все это происходило в ходе вежливой беседы. Одному Богу известно, какие коленца они могут выкинуть во время жаркого спора!

В начале второй недели бесплодных поисков жилья нам наконец улыбнулось счастье: мы познакомились с Сабиной в ее небольшом офисе в Боньё. В отличие от других агентов, Сабина слушала, когда мы пытались объяснить ей, чего хотим, и не пробовала продать нам что-то свое. Маленькая и очаровательная, она сразу же завоевала наше доверие, когда предупредила о некоторых подводных камнях деревенской жизни – от любопытства соседей до загадочной древней вражды. Поскольку мы чужаки, сказала она, и тем более чужаки-иностранцы, мы будем в центре особенного внимания и сплетен. Неплохо было бы найти уединенное жилье, подальше от подсматривающих глаз и болтающих языков. Что мы об этом думаем?

Сабина была рада услышать, что мы согласны. И вдруг ее словно осенило. «Ну конечно!» – воскликнула она, хлопнув себя ладонью по лбу, и объяснила, что как раз сегодня утром получила фотографии дома, выставленного на продажу. Идеальный вариант.

Нам показали фотографии. На них мы увидели построенный без особого плана фермерский дом с амбаром. Старинный каменный фасад купался в лучах солнца, под сенью платана спала собака. Нам казалось, что мы почти слышим стрекотание сверчка. Лирическая картинка. Нам поведали и кое-что еще.

По словам Сабины, дом построен на склоне холма и выходит на долину, где никто не живет. «У вас будет дом с собственным видом», – сказала она. И после этих слов мы уже готовы были вселяться. Даже цена нас не останавливала – как-нибудь наскребем! На следующий день мы договорились отправиться посмотреть свою будущую недвижимость.

Дом во всем соответствовал впечатлению, полученному от фотографий. А «собственный вид» был точно с открытки. Владелец, симпатичный художник, позволил нам бродить везде, где вздумается, а сам уселся в теньке поболтать с Сабиной. Мы исследовали постройки, делали снимки, записывали, прикидывали, куда поставить мебель, решали, как переделать довольно примитивную кухню. Разговор о деньгах мы отложили на потом, а пока голова кружилась от радости.

Наше возбуждение не ускользнуло от хозяина, месье Леконта. Почувствовав, что сделка назрела, он принес бутылочку rosé и сообщил о не столь очевидных преимуществах данного места. Внизу, в долине, сказал он, есть дубовая роща, в которой произрастают трюфели, и каждую зиму можно собирать богатый урожай этих удивительных грибов. Склон горы позади дома защищает жилище от мистраля, пронизывающего ветра, дующего из самой Сибири, – он крушит черепицу и может даже быть причиной самоубийств. Здесь имеется достаточный запас воды для наших частных нужд, собакам настоящее приволье, и не будет беспокойства от надоедливых соседей. Когда список дополнительных плюсов закончился, мы окончательно решились на покупку.

Чтобы отпраздновать это решение, мы отправились вечером в ресторан, который порекомендовала Сабина, в маленькой деревушке Бюу. Она знала Мориса, хозяина и одновременно шеф-повара ресторана, и уверяла, что мы не разочаруемся. И оказалась права. С этого дня для нас началась длинная череда приятнейших обедов и ужинов на свежем воздухе летом и у большого камина зимой. Думаю, не погрешу против истины, сказав, что в течение многих лет мы с наслаждением смаковали буквально каждый кусочек.

Но в тот первый день фирменным блюдом была эйфория. Мы не верили своему счастью. Слишком здорово – так не бывает.

Конечно не бывает.



Глава третья

Мечта все ближе



Мы засиделись за полночь, прикидывая свои финансовые возможности. На следующий день нам предстояло встретиться с Сабиной в офисе и обговорить все детали, которые следует знать покупателям, прежде чем они станут гордыми владельцами собственности. Даже это скучное занятие было шагом вперед, и мы явились в офис на десять минут раньше.

Первым тревожным признаком было выражение обычно веселого лица нашего агента, когда она вышла к нам поздороваться. Губы сжаты, лоб нахмурен – ну прямо собралась на похороны. Сабина не стала тянуть с неприятным известием.

Почти все утро она разговаривала с месье Леконтом по телефону. С правом собственности на недвижимость, сказала она, возникла проблема. Скорее, на часть недвижимости. Помним ли мы постройку рядом с кухней? Конечно помним. Мы даже планировали снести несколько стен и соединить два здания, увеличив таким образом кухню.

Вздохнув, Сабина покачала головой. «Невозможно», – сказала она. Постройка не принадлежит месье Леконту. Он вроде бы проиграл ее в карты пару лет назад. Потом несколько раз пытался выкупить, но безуспешно. Что еще хуже, нынешний владелец заявил, что намеревается завещать ее своим детям. Из-за этой истории их дружбе с месье Леконтом пришел конец и они больше не общаются. К сожалению, подобные случаи, по словам Сабины, в Провансе не редкость, особенно когда речь идет о больших семьях. Проблема в том, что по французским законам после смерти родителей дети почти всё наследуют поровну, и это обязательное условие – как бомба замедленного действия.

К примеру, предположим, что трое детей месье и мадам Дюпон унаследовали прекрасный старый дом стоимостью два миллиона евро. Старший сын Анри хочет его продать и потратить свою часть денег на путешествия и развлечения. Его сестра Элоди в ужасе. Она намерена сдавать дом и откладывать деньги, чтобы обеспечить будущее своих детей. Другая сестра, Натали, моложе и легкомысленнее, желает устроить на первом этаже парикмахерский салон и массажный кабинет. В результате – патовая ситуация, вызывающая одно лишь раздражение. Она может длиться годами, а иногда и на протяжении жизни нескольких поколений.

Надо отдать должное Сабине – она посоветовала нам отказаться от дома месье Леконта. Сказала, что не надо беспокоиться и вешать нос. Она непременно найдет для нас райский уголок.

И все же перед возвращением на родину чета англичан пребывала в глубоком пессимизме. Нужно было как-то скрасить отъезд. Мы забили машину оливковым маслом, rosé и разными видами местного красного вина. Это помогло. И, как сказала Дженни, мы ведь всегда можем приехать в Прованс и, сняв жилье, искать подходящий дом. Но прежде нас ждало не столь сложное, но все же важное дело – продать свою недвижимость в Англии.

Мы жили в старинном фермерском доме с толстой соломенной крышей и видами на широко раскинувшиеся пейзажи Девоншира. Местный агент – апатичный молодой человек, с ног до головы облаченный в твид, – заявил, что дом «абсолютно продаваем». Но вопрос: как быстро? В потенциальных покупателях недостатка не было. Всем им дом нравился, но кому-то казался слишком изолированным, кто-то волновался по поводу неизвестных существ, которые могли завестись в соломенной крыше, кому-то было неуютно без соседей. Всегда возникало какое-нибудь «но». Минули три недели – долгие, приводящие в отчаяние.

Спасение пришло в виде молодого человека богемной внешности, который жил с попугаем Роджером. Пришел. Увидел. И согласился купить. Четыре-пять недель должны были уйти на совершение всех формальностей, но нас это не заботило. Теперь у нас есть – вернее, скоро будет – много денег. Главное сделано. Мы двигались к своей мечте. Позвонили Сабине и сообщили ей радостную весть. Она ответила, что вскоре, без сомнения, ей подвернется что-нибудь splendide[8]. Вечером на радостях мы откупорили бутылку Côtes de Provence. Никогда еще вино не казалось нам таким вкусным.



Быстро и без сантиментов распрощавшись со своим имуществом, мы погрузились в автомобиль. Было решено, что в Провансе все будет куплено практически с нуля, мы надеялись на антикварные рынки и изделия местных ремесленников, поэтому бо́льшую часть свободного места в машине заняли две собаки и их корзинки. Почти все остальное отправили на продажу.

На этот раз по пути из Кале Франция предстала перед нами иной. Теперь она должна была стать нашим домом, и, следует признать, мы оба испытывали некоторые опасения, но одновременно и воодушевление. Не так уж трудно радикально менять жизнь, когда тебе двадцать, но мы-то были, мягко говоря, людьми вполне зрелыми.

Когда позади остались север и центральные области Франции, цвет неба вновь переменился – с бледно-серого на насыщенно-голубой без единого облачка. Мы как будто получили дозу стопроцентного оптимизма, прогнавшего все страхи и обратившего наши мысли к практическим и разумным вещам – в частности, к ужину.

В Горде уже пылал закат. Хотя лето еще только начиналось, было достаточно тепло, чтобы есть на улице, и мы решили заглянуть в ресторанчик рядом с той квартирой, которую снимали в прошлый раз.

«У Моники» – небольшой классический ресторанчик, где мадам Моника была лицом заведения, а ее муж Жюль вместе с молодым помощником суетились на кухне, готовя простые традиционные блюда. В отличие от многих поваров, которые в надежде получить мишленовскую звезду придумывают блюда амбициозные и сложные, но, в общем, бессмысленные, Жюль готовил то, что у него получалось лучше всего. Меню было коротким, зато менялось каждый день. Белые тарелки, слава богу, не украшались модными в те годы «художественными» пятнами соуса. Винная карта являла собою образец лаконичности: красное, белое, rosé, подаваемые в больших графинах. Мы чувствовали себя как дома.

Пришлось выбрать столик снаружи, чтобы посидеть вместе с собаками. В ответ на наш вопрос, можно ли взять их с собой, хозяйка лишь рассмеялась: «Mais oui, bien sûr»[9]. Обернувшись к дверям ресторана, она посвистела, и оттуда вышел величественный бассет-хаунд по кличке Альфонс. Он неспешно приблизился, обнюхал наших собак и, прежде чем вернуться в дом спать, поднял лапу у соседнего фонарного столба.

Моника приняла заказ и тут же вернулась с графином красного вина для нас и с водой в большой миске для собак – такое вы вряд ли получите в ресторанах с мишленовскими звездами. Все наши опасения окончательно развеялись, и мы, откинувшись в креслах, наслаждались жизнью. Последние лучи солнца легли на здания, придав камню мягкий медовый оттенок. В кафе на другой стороне площади было оживленно, с террасы до нас доносились обрывки немецкой и английской речи. Как и мы, эти люди приехали во Францию пораньше, предпочтя теплую погоду июня тяжелому зною июля и августа. Но в отличие от нас, они уедут домой недели через две, мы же останемся здесь жить. Как тут было не заважничать!

Моника предложила помощь в выборе блюд: начать лучше с холодного дынного супа, сказала она, он очистит нёбо и подготовит вкусовые рецепторы языка. На второе она рекомендует свое любимое блюдо – жареного ягненка из Систерона («Лучше ягненка нет во всей Франции!») с фасолью фляжоле («Неземной вкус!»). Разве мы могли устоять?

В дынном супе, удивительно легком и прохладном, чувствовался тонкий аромат базилика, и, когда мы закончили есть, наши вкусовые рецепторы, как и обещала Моника, были полностью готовы. И они не разочаровались. Мясо ягненка было розовым и нежным, фляжоле, похоже, только что собрали, а небольшие поджаренные картофелинки стали дополнительным золотым бонусом.

Еще нам подали местный сыр и, слабость Дженни, пирог с тонко нарезанными дольками яблок. Затем кофе, рюмочка marc de Provence[10] – и мы были готовы идти с собаками на прогулку. Собаки, как и мы, сразу почуяли, что воздух Прованса совсем другой, ни на что не похожий. Фонарные столбы тоже имели je ne sais quoi[11], привлекавшее их особое внимание. Для всех нас это был вечер открытий. Жизнь в Провансе начиналась удачно.



Глава четвертая

Второе впечатление



Мы вновь устроились на нашей старой съемной квартире, и прошло не так много времени, прежде чем разница между les Anglais en vacances[12] и иностранцами, поселившимися во Франции постоянно, стала ощутимой, и, как ни странно, следствием этого были довольно веселые ситуации. К нашим попыткам объясняться на французском языке относились терпимо, иногда они вызывали смех, иногда ответную реакцию на ломаном английском. Английские фразы произносились со всей серьезностью, при этом говорящий важно кивал и потрясал пальцем, делая паузу в ожидании ответа. Ответить у меня не всегда получалось.

«Мы во Франции знаем, что все англичане имеют страсть к le cricket[13]. Он похож на наши boules, non?[14] Пожалуйста, объясните мне правила этой игры», – просьба из наиболее неприятных. Я пытался вежливо объяснять, но видел, что глаза слушающих постепенно тускнеют по мере того, как я вдаюсь в подробности о различных положениях полевого игрока. И к тому времени, как я сообщал, что крикетный матч высшего класса может длиться пять дней без всякого результата, я видел, что моя аудитория пребывает в полном недоумении. Пора выпить бокал вина и поговорить на более простую тему, например о политике.

Однако наше решение сменить страну проживания неизменно встречалось с полным пониманием и поддержкой. Ведь дело не только в том, что Франция – лучшая страна в Европе, часто говорили нам, но и в том, что Прованс – лучший район Франции. Где еще солнце светит триста дней в году? Где еще вы найдете настоящее rosé, иногда с ароматом винограда, иногда сухое – этот вкус лета в вашем бокале? Где еще козий сыр становится произведением искусства? Перечень был нескончаем, одно уникальное явление провансальской жизни следовало за другим.

Поразительным в перечислении этих благ было то, что все восторженные любители Прованса не пытались нам что-то продать. Они искренне считали, что живут в одном из самых прекрасных мест на свете, и не собирались его ни на что менять. Чем лучше мы узнавали Горд, тем чаще нам встречались семьи, прожившие там всю жизнь на протяжении нескольких поколений, иногда в одном и том же доме. Их коллективная память хранила события столетней давности, если не больше. Они сами были живой историей.

По-видимому, этот факт повлиял на рождение в Провансе дружелюбных людей со спокойным характером, ведущих размеренную жизнь и избегающих современной привычки нервничать и торопиться. Естественно, они не доверяют правительству – этим imbéciles de Paris[15] – и становятся немного угрюмыми, если дождь идет больше двух дней. Но в общем-то, это радостные и довольные люди. И эти их качества оказались заразительными. Ну и что случится, если вы отложите какое-нибудь срочное дело ради хорошего обеда? Время – вещь гибкая. А «завтра» никуда не денется.

Вместе с неспешным подходом к жизни, а возможно, благодаря ему провансальцы, по нашим наблюдениям, были значительно более вежливы, чем те, с кем мы привыкли иметь дело раньше. Рукопожатия и поцелуи в обе щеки – иногда дважды, иногда трижды – считались обязательными, даже если вы встречаетесь с человеком каждый день. И несколько минут всегда отводились приятному разговору о том о сем.

Другие впечатления о провансальцах оказались не столь благостными. Нас постоянно раздражало их пристрастие к официальным бумажкам: нам велели хранить такие важные сокровища национальной безопасности, как счета за электричество, рецепты врача, налоговые декларации, счета за телефон и банковские выписки по крайней мере за два года, лучше за пять, а в некоторых случаях и за все десять. Всего через два года жизни в Провансе мы серьезно задумались о необходимости снять в гараже у соседа место для хранения всего этого хлама. (Чтобы разрядить обстановку, следует признать, что более чем за двадцать лет нас ни разу ничего не попросили предъявить – даже сверхсекретные счета за электричество.)

Отметив вежливость французов в быту, справедливости ради следует указать на те ситуации, когда их хорошие манеры, терпение и любезность уходят далеко на второй план. Речь идет о древней традиции, изобретенной, конечно же, англичанами, знать свое место в очереди. Французы проявляют чудеса изобретательности и нетерпения, лишь бы не стоять организованно друг за другом и ждать, когда подойдет их черед. Они толкаются, подкрадываются, потихоньку втираются или притворяются, что неожиданно встретили лучшего друга, который как раз оказался впереди всех. Я даже знаком с одной энергичной пожилой дамой, никогда не появляющейся на базаре без костыля. Нужен он ей только для одной цели – в качестве грозного оружия, чтобы растолкать всех на пути к переднему рубежу.

Но эти агрессивные привычки, наблюдаемые у пешеходов, не идут ни в какое сравнение с неистовыми драмами, которые разыгрываются всякий раз, когда француз оказывается за рулем. Опасные попытки обогнать вас на «слепом» повороте или притереться почти вплотную, конечно, производят должное впечатление, но они ничто по сравнению с разгулом эмоций, когда француз намеревается захватить парковочное место, на которое претендует не он один. Он как из пулемета начинает сигналить своему сопернику, опускает стекло, чтобы его возмущенные вопли были лучше слышны, наконец выходит из машины, к шумному неодобрению тех, кто застрял из-за него в пробке, и продолжает злобно кричать, побагровев и размахивая руками. Тут уже вступают и водители застрявших машин – орут и сигналят изо всех сил. В результате проигравший водитель вынужден признать поражение и удалиться, пока его не арестовали жандармы за нарушение общественного порядка. Если иногда случается, что такая борьба за парковочное место происходит рядом с придорожным кафе, посетители обычно утешают проигравшего аплодисментами.

Такого рода отвлекающие эпизоды способны превратить вашу минутную поездку в булочную за круассанами в увлекательные полчаса. Мы вдруг обнаружили, что наши прежние попытки быть организованными и пунктуальными начали сами собой улетучиваться. Проходя мимо играющих в шары, мы не могли не остановиться, чтобы отметить манеру и технику игравших: как, целясь, они прищуривают глаз, как наклоняются, как грациозно отводят руку и бросают boule[16]. Это похоже на своего рода сельский балет. Потом, конечно, начнутся споры. Игроки соберутся вокруг шаров и станут выяснять, чей шар лег ближе к cochonnet[17] (само это слово буквально значит «поросенок», но в игре так называется маленький деревянный шар, рядом с которым нужно броском положить другой шар – большой металлический). Разумные доводы быстро перерастают в уверения и протесты. В надежде разрешить конфликт достают рулетку. И только вам покажется, что драка неизбежна, как спор прекратится, враждебность исчезнет и обе стороны отправятся в бар выпить пива. Ничего общего с крикетом.



Отвлекаясь таким образом от насущных дел, мы все же продолжали искать постоянное жилище, то впадая в отчаяние, то наслаждаясь процессом. Помимо прочего, интересно было изучать хитрости, к которым прибегали продавцы недвижимости. Все без исключения, они оказывались супероптимистами при описании своего драгоценного имущества. Просевшая крыша и болтающиеся на петлях ставни выглядели «pittoresque»[18]. Низкие потолки, заставившие бы и гнома согнуться в три погибели, были «intime»[19]. Малюсенькие промозглые кухни с оборудованием, которому место в музее, считались «traditionnelle»[20]. Фактически во многих из этих домов годами никто не жил, они перешли владельцам по наследству, когда умерли предыдущие хозяева. И все же трудно было представить, что мы поселимся в подобной древней развалюхе.

Через несколько месяцев нам все же повезло. На склоне холма мы нашли дом с небольшим виноградником, а к саду позади дома примыкал Природный региональный парк Люберон площадью несколько тысяч акров. В двух минутах от дома располагалась чудесная старая деревня Менерб с каменными домами.

Первую ночь мы провели, как обычно ее проводят на новом месте – кроме кровати, почти никакой мебели. Кое-что должно было прибыть из Англии, но от радости мы не замечали неудобств. После первой прогулки в собственном лесу собаки были на верху блаженства. Менерб казался очень милым местечком. Рядом с домом был пруд. Соседей не наблюдалось. Наконец-то у нас появился свой дом. Мы стали настоящими жителями Франции.

Время от времени меня тянуло написать роман, но никак не получалось сесть за пишущую машинку. В Провансе вас все время что-то или кто-то отвлекает. Два человека имели прямое отношение к нашему дому. По наследству от предыдущих хозяев нам достались ближайшие соседи, хотя и жившие на приличном расстоянии от нас, Фостен и его жена Генриетта. Существовала давнишняя договоренность, что они будут ухаживать за нашим виноградником, и они занимались им с исключительным усердием. Почти каждый день мы видели, как Фостен едет на тракторе работать. В свободные минуты он делился с нами своими познаниями в области выращивания винограда и всех стадий превращения его в вино. Мы научились подрезать лозу, узнали, как хорошо горят в камине старые виноградные корни, и в глубоком волнении откупорили первую бутылку вина с нашего виноградника (никаких наград за него мы не получали, но вино было наше).

Так получалось, что в каждое время года появлялась своя увлекательнейшая причина не браться за работу. На пишущей машинке оседала пыль, а я все больше был склонен игнорировать муки совести – теперь-то я знаю, что большинство писателей в какой-то момент успешно овладевают этой способностью. Наступили vendanges[21], виноград был собран, и Фостен поставил свой трактор в гараж. Туристы разъехались, и пейзаж сразу стал заметно безлюднее. В воздухе запахло зимой.

Но если деревни и виноградники готовились впасть в обычную зимнюю спячку, то лес гудел от бурной деятельности. Открылся сезон охоты, и ни один заяц, ни одна красноногая куропатка и ни один кабан не могли чувствовать себя в безопасности до января, когда сезон заканчивался.

День у охотников начинался около семи утра с одновременного залпа, сделанного из нескольких ружей, отчего каждое воскресенье мы подпрыгивали в постели. Сразу же следовал вой возбужденных охотничьих собак, выпущенных на волю из псарен, где их держали все лето, ну а к ним присоединялись наши собственные собаки – и такая сельская музыка звучала вплоть до самого обеда. Как ни печально, но стрельба лишь изредка прерывалась периодами тишины. Во Франции каждый год регистрировалось около десятка смертей из-за несчастных случаев на охоте, а иногда бывало, что более двухсот человек обращались в больницу с различными ранениями. Недавно один охотник, стрелявший в зайца, попал в ногу собственному брату. Другой принял сына за куропатку. И самый невероятный случай – восьмидесятидвухлетний старик подстрелил прогуливающуюся пару, приняв их за фазана.

Такая статистика означала, что выгуливать собак каждый день в лесу было довольно рискованным делом. Следовало принимать меры предосторожности. На каждого пса мы надели ошейник для охотничьих собак с мощным, сверхгромким колокольчиком, а я, идя через лес, старался шуметь как можно больше – ломал сучья, что-то кричал собакам, время от времени громко чертыхался.

Это действовало, и охотники попадались мне очень редко. Однажды, помню, я все-таки наткнулся на одного – невысокого, в одежде цвета хаки, с набитым патронташем. Он нервничал гораздо сильнее меня. Когда я приблизился, он вскинул ружье и отступил на шаг назад.

– Ваши собаки не кусаются? – спросил он, сильнее сжимая в руках ружье и отойдя еще на несколько шагов, когда собаки подбежали его обнюхивать. Я еле сдержался, чтобы не сказать, что они натасканы исключительно на вооруженных людей, и попробовал его успокоить. Но мужчина все равно был явно недоволен, что я брожу по территории, которую он считал принадлежащей только ему. – Что вы здесь делаете? – буркнул он, глядя на меня весьма злобно и угрожающе тряся ружьем.

– Я здесь живу, – ответил я. – А вы? Где вы живете?

Эту тему он предпочел не обсуждать и потопал дальше по тропинке, вероятно досадуя, что повел себя неправильно: надо было сначала стрелять, а уж потом задавать вопросы.

В ту зиму я, к своему удовольствию, открыл другой вид охоты – более тихий, гораздо менее опасный и потенциально очень выгодный. Для него не требуется ни ружей, ни пуль, но совершенно необходимо одно: собака с острым нюхом. И этот «золотой нос» должен быть умным, опытным, надрессированным на поиск и выкапывание самых удивительных и дорогих грибов в мире: Tuber melanosporum, черных трюфелей.

Несмотря на многочисленные попытки культивировать трюфели, похоже, до сих пор так и не удалось добиться у них того же вкуса, что у тех, которые растут в естественных условиях. А поскольку растут трюфели там, где им вздумается, обычно вокруг корней определенных деревьев, то найти их чрезвычайно сложно. Отсюда – собака, тайна и сумасшедшие цены. В 2014 году на аукционе «Сотбис» один большой белый трюфель (увы, итальянский) был продан за шестьдесят тысяч долларов с лишним, а нынешняя цена на черные трюфели обычного размера колеблется в районе тысячи долларов за фунт. Стоят ли они того? Или это всего лишь способ, которым люди без особых духовных потребностей тратят деньги на ублажение своего желудка?

Нам повезло: мы живем в местах, где водятся эти грибы, и можем часто их покупать – за ничтожно малую часть от парижской цены – у человека, который сам их собирает. Поэтому в зимнее время мы частенько балуем себя трюфелями в разных видах: зажаренными в омлете, натертыми и покрошенными на пасту, нарезанными в ризотто. И наконец, есть еще один рецепт для любителей потакать своим гастрономическим слабостям, о котором один наш знакомый сказал, что это прямо-таки рай во рту. Берете изрядный кусок фуа-гра и кладете его на лист фольги. Затем на фуа-гра помещаете трюфель и ставите в духовку, где трюфель постепенно погружается в тающее фуа-гра. Тонкий, немного земляной вкус трюфеля и жирная оболочка из фуа-гра навсегда отучит вас от поедания гамбургеров. Bon appétit![22]



Глава пятая

Французская вежливость



Для многих из тех, кто не слишком хорошо знает французов, этот народ имеет не самую приятную репутацию: они надменные, несколько раздражительные и уж точно не из тех, кто душит в объятиях иностранцев. Как и другие социальные мифы, этот не совсем правдив. Французы – такие же люди, как и все мы, но им с детства прививают то, что иногда оказывается скорее препятствием для общения, чем цивилизованным способом существования, – вежливость.

В современном мире довольно редко удается прослыть странноватым. А ведь когда-то правило, что «манеры создают человека», повсеместно соблюдалось в Великобритании как необходимое руководство к выработке достойного поведения. Теперь о нем уже никто не помнит, ибо в ходу небрежное панибратство. Во Франции все иначе. И это различие сразу бросилось в глаза двум осевшим во Франции иностранцам, какими мы с женой были двадцать пять лет назад.

Первое, что мы отметили, – это необходимость физического контакта. Самый простой его вид – крепкое рукопожатие, но для него нужна свободная рука. Если рука была занята, то ноша ставилась на землю, и рука освобождалась. Если это было невозможно, нам протягивали локоть; не получалось протянуть локоть – в качестве спасительного варианта предлагался мизинец. Иногда я был свидетелем уличных сцен, которые напоминали разминку акробатов. И совершенно не важно, как это выглядит со стороны, главное – дотронуться. Строители, садовники и другие рабочие, у которых часто бывают грязные руки, протягивают вам для рукопожатия запястье – оно все-таки чистое.

Для дам это так же важно, как и для мужчин, только весь ритуал у них несколько сложнее, поскольку предполагает множественные поцелуи в щечку. Стандартный порядок подразумевает один поцелуй в каждую щечку, причем надо следить, чтобы в процессе перехода с одной щеки на другую не столкнуться носами. Но это касается традиционной формы приветствия. Количество поцелуев среди близких подруг возрастает до трех, а в Эксе, где много любвеобильных студенток, нормой считается четыре поцелуя.

Поцелуи среди мужского населения, когда-то воспринимавшиеся британскими переселенцами как нечто экзотическое, в наши дни ничуть не удивительны. Один мой знакомый говорит, что даже с закрытыми глазами может определить, когда целуются мужчины. Он утверждает, что слышит легкое шуршание щетины.

Но французская вежливость – это не только поцелуи. Нужно уметь правильно разговаривать друг с другом. То, что обозначается одним английским словом you[23], имеет множество нюансов смысла и правил употребления. Для you во французском языке предусмотрено три слова – vous[24], tu[25] и toi[26]. И у каждого свое использование. Vous – самое официальное, употребляется при общении людей, только что познакомившихся или стоящих на разных ступеньках социальной лестницы. Если ваши отношения переросли в дружеские, можно перейти с vous на tu или иногда, когда хотите придать своей речи дополнительную экспрессию, на toi. Например: Tais-toi! – Ну, ты, заткнись!

Конечно, бывают исключения. Мне особенно нравится, как бывший президент Франции после сорока лет счастливой семейной жизни настойчиво обращался к своей жене на «вы», хотя, казалось бы, за эти годы они довольно близко успели узнать друг друга. Но в общем и целом люди следуют правилам. И самое главное из них – это железобетонное правило употребления слова «бонжур» (bonjour)[27].

«Бонжур» – одно из важнейших слов в языке, пароль, который придает миру французов приятную легкость. Забудете про него – и рискуете остаться на обочине французской жизни, или же вас примут за невоспитанного – или, что еще хуже, высокомерного – иностранца. Это, кроме того, одно из немногих слов, имеющих вполне реальную цену. В Париже было кафе, в котором за хорошие манеры делали скидку: кофе стоил 2.50 евро, кофе + бонжур – 2 евро, кофе + бонжур + улыбка – 1.50 евро. Официанты в ресторанах также ценят человеческое отношение, и, общаясь с ними, лучше всего начинать с «бонжур».

Невербальные проявления вежливости, почти исчезнувшие в других странах, здесь также сохранились. Весьма часто можно наблюдать, как мужчина встает, если в комнату входит женщина, как он открывает ей дверь и пропускает вперед, как спрашивает ее мнения при выборе вина к ужину. (Последнее, впрочем, редкость.)

Нужно ли и важно ли все это? Может быть, речь идет всего лишь о пережитках прошлых, более неспешных времен? С годами я привык к такому поведению и думаю, что жизнь без него лишилась бы многого, потому что это не просто набор социальных условностей – это проявление уважения и внимания к другим. Благодаря ему обычное существование становится более приятным, и не важно, покупаете ли вы багет или с кем-то знакомитесь.

Столь милые взаимоотношения имеют два исключения. Первое – резкая перемена, когда француз садится за руль автомобиля. Уважение к другим немедленно отправляется в багажник.

Мужчины и женщины, обычно обладающие прекрасными манерами, вдруг становятся нетерпеливыми и часто агрессивными. Они сигналят, с риском для жизни идут на обгон, громко выражают свое отношение к способностям других водителей, которые появились у них на пути, заняли драгоценное парковочное место или едут слишком медленно. Самая лучшая реакция на это – не обращать внимания, смотреть мимо.

Это приводит французов в бешенство, но действует эффективно.

Второе исключение – очереди. Думаю, тут дело в том, что очередь, когда она еще только зарождалась, воспринималась как примитивный контактный вид спорта без правил, и с тех пор мало что изменилось. Женщины умеют справляться с очередью лучше мужчин. Они хитрее, беспощаднее и решительнее и научились так втискиваться и проталкиваться вперед, как мужчинам и не снилось.

Приезжая в Англию, я всегда поражаюсь покорному поведению стоящих в очереди англичан по контрасту с грубостью провансальских домохозяек. Однажды я даже видел, как мужчина-англичанин пропустил вперед какую-то нервную дамочку. Возможно, все-таки рано хоронить английскую вежливость.



Глава шестая

Французский – шаг за шагом



Лучший способ изучать французский язык – иметь близкого человека, который бы бегло говорил на этом языке и был терпелив. В противном случае вам придется без особых результатов копаться в разговорниках, пытаться читать местные газеты, смотреть телевизор и кое-как объясняться на почте или в мясной лавке. Если, конечно, на вас не свалится удача в виде хорошего учителя. Именно это и произошло со мной совершенно случайно воскресным утром, когда я пытался объяснить булочнику, что хочу купить хлеб и круассан для Дженни.

– Une baguette et une croissant, s’il vous plaît[28].

И сразу же за спиной услышал голос:

– Нет, нет и нет.

Обернувшись, я увидел стоящего позади меня невысокого седовласого человека в маленьких круглых очках, который энергично водил указательным пальцем из стороны в сторону. Наверное, вид у меня был такой озадаченный, что требовал объяснений.

– Круассан – мужского рода, – пояснил он.

– Извините, месье. Я англичанин.

– Ах вот как? Я говорю по-английски. – Он протянул мне руку. – Фаригуль.

– Мейл.

Мы пожали друг другу руки, я взял багет, круассан мужского рода и собрался было уходить, как месье Фаригуль сказал:

– Подождите меня. Выпьем кофе. – И, посмотрев на часы, добавил: – Или аперитив.

Мы сели за столик, и месье Фаригуль открыл наше первое заседание.

– Так редко выпадает возможность поговорить по-английски с англичанином, – сказал он. – Поэтому я уж использую ее на все сто.

Что он и сделал. Беседа длилась час, причем он говорил хорошо, с приятным акцентом, делая паузы только для того, чтобы заказать еще rosé или удостовериться, что употребил правильное слово. По его словам, он только что вышел на пенсию, а до этого преподавал английский в местной школе. Без работы ему было скучновато. Интеллектуальный уровень деревенских бесед оставляет желать лучшего, а целыми днями заниматься своим небольшим садиком ему надоело.

– Мозг похож на мускул, – говорил он. – Его нужно тренировать, иначе он усохнет. А теперь скажите, что вы делаете, чтобы улучшить свой французский.

Я взглянул на него. Мне хотелось учить язык, а передо мной сидел профессиональный педагог, у которого была масса свободного времени. Договорились мы быстро. Будем встречаться раз в неделю. Месье Фаригуль составит для меня программу. Будет давать домашние задания. И мой французский, как выразился месье Фаригуль, «расцветет, словно весенний цветок». Наши бокалы пустели и вновь наполнялись, и между делом выяснилось, что он прекрасно разбирается в местных винах и готов поделиться со мной своими познаниями. Я был счастлив. У меня будет не только professeur personnel[29], но и опытный руководитель, который поможет разобраться в огромном разнообразии вин: какие следует пить, какие хранить, а какие даже в руки не брать.

Дженни, только что нашедшая собственного учителя, была рада не меньше меня. Мы оба покинем клуб живущих за границей англофонов, которые изо всех сил цепляются за родной язык. Для начала мы станем говорить по-французски с нашими собаками.

Во время одного из первых уроков Фаригуль спросил меня, все ли я запомнил из предыдущего занятия. Я запомнил. Французский, говорил он, не только поэтический, романтический, прекрасный язык, во всем превосходящий другие, но еще и логичный, что является восхитительным качеством для любого языка. Прилагательные согласуются с существительными. Глаголы одновременно точны и подвижны. И никогда нельзя забывать о принципиальной важности рода. И он привел в пример любимое французское изречение. Как бледно и плоско звучало бы оно, если бы это было просто «Vive France!»[30], и насколько более волнующе и изысканно оно становится с прибавлением к слову «Франция» артикля женского рода, что совершенно естественно и логично.

Я спросил, существует ли какое-то официальное учреждение, которое узаконивает род существительных; например, когда в языке появляется новое слово – скажем, e-mail, – кто отвечает за его род? Это он или она? Занимается ли такими вещами правительство в лице особого министра? Или последнее слово в вопросах языка остается за Французской академией?

Меня не очень убедили слова Фаригуля, что французский язык отличается особенной логичностью. Язык развивается в обществе, а оно часто игнорирует логику, и мне хотелось найти примеры, которые поставили бы под сомнение теорию Фаригуля. Я взял словарь и стал искать сомнительные случаи.

Через полчаса я уже начал с ним соглашаться и почти поверил, что во французском языке и вправду главенствует логика. Но тут я нашел то, что искал, – запрятанное между vagabondage[31] и va-et-vient[32] слово vagine, вагина, отнесенное к мужскому роду, хотя уж это-то, несомненно, женская принадлежность. Словарь же свидетельствовал, что вагина вдруг передумала и стала относиться к мужскому роду. Где же здесь логика? Где гендерная точность, столь важная черта французского языка? Почему тогда пенис не может обрести женский род? Я ждал с нетерпением следующего урока.

Фаригуль нисколько не удивился. С его точки зрения, в выборе мужского рода нет ничего нелогичного. В доказательство он привел детальную аргументацию, включающую как грамматические, так и биологические доводы, что «вагина» неизбежно должна быть именно мужского рода.

На следующей неделе я предъявил ему еще одно открытие. Во Франции постоянно используются сто тысяч слов, а в Великобритании эта цифра составляет 171 476. Не говорит ли это о преимуществах английского языка? Ничего подобного. По мнению месье Фаригуля, французские слова настолько богаче английских по части смысловых нюансов, что все эти лишние слова просто не нужны. Затем, с душой отдаваясь любимому делу, он принялся цитировать примеры из французской литературы. В конце концов мне пришлось прервать его посреди нюансов, сославшись на головную боль.

К счастью, у меня не было недостатка в других учителях, пусть менее ученых и не столь квалифицированных, как Фаригуль, но, несомненно, специалистов в неакадемических областях, а именно в языке жестов. Меня прямо-таки завораживал физический аспект французских разговоров, наблюдаемых мною в кафе, – как люди используют пальцы, руки, брови и отдельные звуки, чтобы подчеркнуть или прояснить сказанное. Это представлялось мне важной областью в изучении языка, и гораздо более занимательной, чем правильное употребление сослагательного наклонения.

Моим первым таким учителем стал ничего не подозревавший Раймонд, postier[33], который каждое утро приносил нам почту и, если работа не слишком обременяла, пил чашечку кофе и болтал. Однажды утром я дал ему письмо для отправки в Лондон и поинтересовался, дойдет ли оно к концу недели. Он кивнул и сказал: «Обычно доходит». Но я заметил, что одна его рука, повернутая ладонью вниз на уровне пояса, энергично вертелась туда-сюда. Я спросил, не значит ли это, что может возникнуть проблема.

– Нет, если все пойдет хорошо, – ответил он и принялся перечислять возможные причины задержки, начиная с непредсказуемых выходок английской почтовой службы. Стало быть, то движение рукой можно было бы перевести как «если повезет» или даже «кто знает?». Такой вот стенографический прием, означающий недостаток уверенности, предупреждение, что сказанное не следует понимать буквально. Позднее я сотни раз наблюдал это молчаливое отрицание – чаще всего при обсуждении сроков.

Во французском языке жестов нос может использоваться по-разному. Когда по нему постукивают со значительным видом указательным пальцем, это может означать, что говорящий знает, что говорит; что сказанное должно приниматься всерьез; что этот разговор происходит строго между нами, и тому подобное. Когда же указательный палец закручивается вокруг кончика носа и движется туда-сюда, речь идет об опьянении (что частенько наблюдается в барах и кафе). Руки вообще редко перестают двигаться – они похлопывают, пожимают, широко разводятся в недоумении или рассекают воздух для большего эффекта – и нередко я почти физически уставал после тихой беседы о регби с моим другом Патрисом.

Существует также очень агрессивный жест, который нельзя использовать в приличном обществе. Он выражает крайнюю степень раздражения и презрения, когда никаких, даже самых ругательных слов недостаточно. Нужно протянуть руку к объекту вашего недовольства, а другой шлепнуть по бицепсу. Этот физический эквивалент английского слова из четырех букв активно применяется в транспортных пробках.

И наконец, есть пожатие плечами. Когда-то этот жест считался типично французским. В те времена при определенных обстоятельствах француз пожимал плечами, англичанин совал руки в карманы, итальянец хлопал себя ладонью по лбу, американец снимал телефонную трубку и звонил своему адвокату, а немец подавал жалобу канцлеру. В наши дни пожимать плечами умеет кто угодно, хотя я все же думаю, что французы делают это лучше всех. При виде хорошего, красноречивого пожимания плечами вы не только понимаете, что за ним стоит, но почти слышите непроизнесенные слова, его сопровождающие.



Глава седьмая

Ужин в Елисейском дворце



После сотен лет оскорблений, пререканий и сражений французы и англичане наконец решили, что пора прекратить препирательства и стать друзьями. В результате появилось «Сердечное согласие» (или Антанта), подписанное 8 апреля 1904 года, которое закрепило новые, более дружеские отношения между двумя странами. И оно сработало. Миллионы британцев, например, стали проводить ежегодные отпуска во Франции, а в Лондоне сейчас живет четыреста тысяч французских граждан.

В апреле 2004 года соглашение все еще оставалось в силе, и президент Жак Ширак устроил прием, чтобы отметить столетие со дня его подписания. Как вы понимаете, событие это было неординарным. Всего было двести приглашенных, включая королеву Великобритании и ее супруга принца Филиппа, герцога Эдинбургского, а также глав промышленных корпораций, ведущих политиков, звезд сцены и экрана.

У вас есть все основания поинтересоваться, каким образом я вдруг оказался включенным в список таких знаменитостей. Думаю, на то было три причины. Во-первых, я был англичанином, во-вторых, решил навсегда поселиться во Франции и, в-третьих, написал книгу, восхваляющую прелести провансальской жизни. Я представлял собой маленький живой пример действия «Сердечного согласия».

И все же, получив приглашение, я был потрясен. И какое это было приглашение! Большой лист плотной белоснежной бумаги, вверху которого красовалось мое имя, выведенное изысканнейшим почерком черными чернилами, – так его еще никто никогда не писал. Думаю, это было дело рук личного каллиграфа президента: изящные завитушки и росчерки напоминали те, что мы видим на банкнотах самого высокого достоинства. На обороте я прочел более деловые инструкции. Согласно им, гости должны были прибыть по адресу: рю дю Фобур-Сент-Оноре, 55, не позднее семи сорока пяти и иметь при себе приглашение и удостоверение личности. Впервые мне потребовался паспорт для участия в ужине.

Там также содержались советы по поводу того, что следует надеть, включая униформу, если вы являетесь ее счастливым обладателем, прочие же мужчины должны были прийти в костюмах. Здесь возникла небольшая проблема. У меня был костюм, но я не надевал его по меньшей мере лет десять. Я его достал и принялся рассматривать. Черный цвет вполне подходил для званого ужина, пиджак все еще сидел как влитой, а вот брюки, похоже, стали маловаты, и потребовалось несколько часов тщательной подгонки, чтобы я мог уверенно нагибаться и садиться.

Наконец наступил знаменательный день. Меня провели в ту часть дворца, где гости ожидали момента встать в очередь для представления. Я огляделся по сторонам, надеясь увидеть знакомое лицо, но нет, вокруг меня толпились важные, прекрасно одетые, но – по крайней мере мне – совершенно неизвестные господа. Ни одной дамы я не заметил.

И вот очередь начала двигаться в направлении высокого приветственного комитета: королевы и принца Филиппа, президента Ширака и его супруги. Когда подошла моя очередь, ливрейный лакей объявил мое имя, королева пожала мне руку, причем мне показалось, что она искренне рада меня видеть – отшлифованная миллионами рукопожатий милая любезность. После того как принц Филипп и чета Ширак тоже пожали мне руку, другой ливрейный лакей вывел меня из зала, и у меня появилась возможность осмотреться.

Елисейский дворец является официальной резиденцией президента Французской Республики более ста пятидесяти лет. И живущие в нем президенты не скупятся на удобства и украшения: люстры, бесценные ковры, росписи на потолках – на этом не экономят. Множество гостей тоже принимают с размахом. Закуски и напитки в баре закупаются на миллион евро в год.

Все двести приглашенных должны были ужинать в огромном роскошном salle des fêtes[34], где каждое место украшал сверкающий лес хрустальных рюмок и небольшой арсенал столового серебра. Поодаль, не привлекая внимания, сновали уже другие ливрейные лакеи. При виде стометрового стола со всеми этими приборами я пожалел тех бедняг на кухне, которым придется потом мыть посуду.

Почти напротив меня я заметил три знакомых лица, связанных с музыкой и кинематографом. Это были Джейн Биркин, Шарлотта Рэмплинг и Кристин Скотт Томас. Они были очаровательны. По правде говоря, мне даже показалось, что эти дамы с удовольствием перекинулись бы парой словечек с писателем. К несчастью, они сидели на другой стороне широченного стола, что делало нашу беседу невозможной. И я попытался завязать разговор с промышленными магнатами, сидевшими слева и справа от меня.

Между тем подавались все новые блюда, вновь и вновь наполнялись бокалы. Все было великолепно и красиво, но мне подумалось: а не хочется ли королеве после бесконечных банкетов, на которых ей приходится присутствовать, иногда съесть для разнообразия стейк с картошкой фри или тарелку пасты?

Ужин приближался к концу. Мы вкусно поели, речи отличались краткостью и утонченностью, пора было собираться домой. Но для меня кульминация была еще впереди.

Я сделал знак ближайшему ливрейному лакею и попросил дать мне некоторые указания, после чего довольно быстро оказался в мраморном великолепии мужского туалета. Поначалу он показался мне пустым. Но потом я увидел высокую фигуру, движущуюся к двери. Принц Филипп должен был пройти в полуметре от меня. Мы кивнули друг другу, как и положено джентльменам при подобных обстоятельствах. Он вышел.

Возвращаясь на свое место, я все еще не мог прийти в себя после этой встречи. Но тут заметил, что на меня очень пристально смотрит мой ливрейный лакей. Подойдя ближе, он наклонился к моему уху:

– Excusez-moi, monsieur, mais la porte est ouverte[35].

Он бросил взгляд на мои брюки, и я понял, что он прав: я забыл застегнуть ширинку. Неудивительно, что в Елисейский дворец меня больше не приглашали.



Глава восьмая

Ностальгия



Лучше всего, когда память действует избирательно. Когда мы вычеркиваем что-то скучное, неприятное и печальное и оставляем что-то идеальное, сплошь окрашенное в розовый цвет. Часто такие воспоминания весьма приблизительны, зато, как правило, чрезвычайно приятны. И как славно бывает предаваться им снова и снова! Неужели все так и было? Неужели мы были такими?

Прошло четверть века, и мы с Дженни не можем отказать себе в удовольствии время от времени обращаться мыслями в прошлое и сравнивать его с сегодняшней реальностью. Как правило, мы с радостью замечаем небольшие перемены, и даже некоторые пожилые люди, которые нам запомнились как интересные личности, все еще живут рядом – теперь уже совсем древние, но, возможно, поэтому еще более интересные.

Есть, конечно, вещи, которые не вызывают особой радости; жертвами перемен в этом случае часто оказываются кафе. Поскольку они обычно расположены в центре деревни, их стараются использовать как удобную площадку для продажи чего-нибудь более выгодного, чем пиво, вино и кофе. Начинается лихорадка бутиков – на месте террас кафе и тускло освещенных баров появляются броские маленькие магазинчики, которые предлагают столь же броскую одежду.

Еще хуже, когда сами кафе вдруг включаются в погоню за новым и начинают ремонтироваться и обновляться. Террасу иногда сохраняют, но потертые плетеные стулья и круглые столики с металлическим ободком, служившие верой и правдой все двадцать пять лет, заменяют на пластмассовые, часто кричащих цветов, что никак не сочетается с атмосферой старинных каменных домов деревни. Внутри кафе encore plastique[36], и единственным напоминанием о былых временах служит массивный, видавший виды цинковый бар.

Реновация коснулась и местных ресторанов – с сомнительными результатами. В первые годы нашей жизни в Провансе нам особенно нравился один небольшой очаровательный ресторанчик, расположенный во внутреннем дворе скромного здания XVIII века. Там на столах лежали бумажные скатерти, на краю которых официант записывал заказ. Меню было коротким и менялось каждый день. Еда – простая, свежая, великолепная. Винная карта – размером с небольшую открытку. И все вина покупались у виноделов, лично знакомых хозяину. Слишком хорошее место, чтобы выстоять. После многих лет очень нелегкой работы хозяин с женой вышли на заслуженный отдых, и ресторан был продан. Печальная утрата.

Первым признаком того, что новые владельцы собираются все поменять, был отряд строительных рабочих: они поселились на территории ресторана, вывезли всю старую ресторанную мебель – удобные скрипучие стулья и немного хромоногие столы – и прикрепили к двери внутреннего двора объявление со зловещим предупреждением, что происходит rénovation totale[37]. Наши сердца сжались. Но, не теряя надежды, мы все же решили прийти посмотреть, что получится после окончания ремонта.

Едва мы ступили во двор, как сразу стало ясно, что денег хозяева не пожалели. Побитый плитняковый камень был заменен на полированную плитку, каждый стол покрывали плотные белые скатерти, тяжелые столовые приборы сияли новизной. Меню стало длиннее, винная карта эффектнее. Но особенно нас поразил метрдотель. Не было больше прежней хозяйки в фартуке и тапочках, вместо нее нас встретил лощеный господин средних лет – классическая черно-белая симфония: черные брюки, черный жилет, черный галстук-бабочка и накрахмаленная белая рубашка. Позади него стояла молоденькая помощница, улыбающаяся, безукоризненно вышколенная, в черном платье и со светлым шиньоном.

В зале стояли изящные удобные стулья, и подавалась хорошая, хотя, на наш вкус, слишком вычурная еда. Как и многие его коллеги, нынешний повар изобрел какую-то пенку, которую использовал, чтобы тщательно замаскировать прекрасно приготовленную пищу. Было даже отдельное блюдо, целиком состоящее из этой пенки, которое подавалось в середине трапезы и по вкусу напоминало заблудившийся десерт. В общем, это был идеальный вариант парижского, но не провансальского ресторана. Не исключено, что в Париж он впоследствии и переехал вместе со своим чопорным официантом, продержавшись у нас лишь один сезон. А на его месте открыли очередной бутик.

Но эти небольшие неприятности с лихвой компенсировались очень существенной переменой, касающейся местных вин.

Когда мы приехали сюда в первый раз, мнение о провансальских винах, в особенности rosé, распространяемое приезжими самозваными ценителями, было суровым. Их авторитетная оценка, сообщаемая с высокомерной улыбкой, гласила: «Вина Прованса? Не успели сделать, как разлили по бутылкам; не успели разлить, как выпили; не успели выпить, как выписали». Если кто-то скажет подобное сегодня, он сразу же будет признан никудышным дегустатором и штопор ему в руки больше не дадут.

Виноделием в Провансе занимались на протяжении двух тысяч шестисот лет, но случались периоды, иногда лет по сто и более, когда его уровень оставлял желать лучшего. Сейчас провансальские вина регулярно награждаются медалями, и знатоки во всем мире относятся к ним с уважением. У красных вин вкус насыщенный и тонкий, у белых – свежий и бодрящий, но именно rosé вдруг резко обрело популярность, и на то есть веская причина.

Во-первых, оно красиво выглядит. Не совсем белое и не совсем красное. Его цвет иногда сравнивают со стыдливым румянцем. Такая метафора была популярна в те дни, когда rosé пользовалось довольно фривольной репутацией – его пили на пикниках или быстренько опрокидывали рюмку-другую в обед перед сиестой.

Во-вторых, вкус – свежий и чистый. Прекрасный букет, немного сохраняющий аромат винограда. Rosé хорошо подойдет к рыбе и курице, а также к салатам и спагетти. Это идеальный аперитив, слишком благовоспитанный, чтобы затмить следующее за ним блюдо. К тому же это вино очень практичное, его не нужно годами выдерживать в погребе. Можете охладить его в холодильнике или в ведерке со льдом, но в Провансе вы часто увидите, как кубики льда бросают прямо в бокал, минуя ведерко. Иными словами, это вино без претензий. Но как оно таким стало?

Думаю, здесь нужно отдать должное провансальскому фермеру. Традиционный мелкий фермер, имеющий несколько акров виноградника, занимался изготовлением качественного красного вина, которое делали его отец и дед. Мы жили в доме, окруженном виноградниками, за которыми ухаживал наш сосед Фостен. Каждый год он приезжал к нам на своем тракторе и привозил пару ящиков красного вина. Его не назовешь марочным бордо, но нам оно очень нравилось.

Однажды я решил задать Фостену вопрос, который давно меня интересовал: не хочет ли он делать rosé?

Фостен слез с трактора, снял помятую твидовую кепку, почесал затылок и, прислонившись к огромному заднему колесу, ответил:

– Вы про то, которое пьют на побережье? Это несерьезно. Здесь в нем нет нужды.

И все. Он нам ничего не порекомендовал, не подсказал, где можно найти местное rosé, хотя предложил бутылочку домашней водки marc de Provence. По его словам, от нее у меня на груди гарантированно вырастут волосы.

И только следующим летом нам удалось получить некоторую информацию о местном виноделии. Двое наших друзей отдыхали на Ривьере, и мы пригласили их к себе переночевать перед долгой дорогой назад в Лондон.

– Вот кое-что к ужину, – сказали они, преподнеся нам полдюжины изящных бутылок, каких мы не видели уже много месяцев: они имели элегантную форму амфоры и содержали нежнейшего цвета rosé. Мы узнали, что вино это из виноградников домена Отт в Бандоле. Очень тонкое вино, требующее внимания. Оно словно существовало в другом мире, не похожем на тот, где быстро и без затей делают rosé, к которому мы так привыкли.

– Это настоящее вино, – сказали наши друзья.

С тех пор прошло более двадцати лет, и влияние домена Отт распространилось с побережья вглубь Прованса. Теперь на десятках виноградников здесь производят первоклассное rosé. В наши дни во Франции винные карты ресторанов содержат специальный раздел для перечня вин rosé. И это касается не только Прованса. Америка, Корсика, Австралия, Италия, Испания и даже Англия – везде есть свое rosé. Я все еще храню китайское rosé под названием «Великая Китайская стена», которое нам подарили несколько лет назад. Розовый цвет, похоже, теперь стал в моде во всем мире. Возможно, это признак все возрастающего желания быть проще, когда садишься за обеденный стол.



Глава девятая

Вот оно какое, наше лето: лето жарким солнышком согрето



В жизни есть вещи, не подвергающиеся сомнению. Если тебе повезло и ты живешь в прекрасном месте с предсказуемым великолепным климатом, то от гостей никуда не денешься. Одних пригласишь ты, другие пригласят сами себя. Гости бывают щедрые и занимательные, в восторге от окружающего пейзажа или в нескрываемом ужасе от высоких цен, любящие исследовать окрестности или лежать с книжкой у бассейна, восхищенные местными жителями или недовольные их неумением говорить по-английски, готовые в любой момент, скинув одежду, впитывать солнце или, наоборот, прятаться в тени от жары, находящие провансальцев и их манеры забавными или же раздраженные теми же самыми манерами. За многие годы мы перевидали всех.

Первые признаки «гостевого сезона» появляются в начале года – частенько еще в январе, когда серая зима в сочетании с последствиями рождественских излишеств делают желание увидеть голубое небо и солнце совершенно непреодолимым. У нас звонит телефон.

– Вот подумали, надо вам позвонить, узнать, как дела. Надеюсь, зима скоро кончится. Тут у нас просто жуть!

Выглядываю в окно. Небо, как всегда, голубое.

Когда все светские любезности сказаны, звонящий переходит к сути дела:

– Что делаете летом? Какие планы на июль?

У нас нет планов на июль. Никогда не бывает. В июле слишком жарко. Мы двигаемся медленно, едим восхитительные дыни на завтрак, а когда становится прохладнее, наслаждаемся ужином на открытом воздухе и сидим дома. Об этом я и говорю знакомому.

– О, прекрасно! Дело в том, что мы собираемся поехать на пару недель на побережье и с удовольствием заглянули бы к вам.

Опыт научил нас, что «заглянуть» – понятие растяжимое, от совместного обеда с бокалом вина до нескольких дней пребывания. Но в первое время мы еще не до конца осознавали все коварство потенциальных гостей. Звонящий – это обычно если не самый близкий друг, то человек, с которым мы знакомы несколько лет. Мы договариваемся, что, когда ему будет известна точная дата, он сообщит.

Проходят месяцы, январский разговор прочно забыт. И тут снова звонит телефон.

– Привет! Мы уже выехали из Лиона. Если не будет пробок, будем у вас к обеду. Хорошо?

Я спрашиваю, что об этом думает Дженни. Уставшая, но бесконечно добрая, она кивает. У нее отношение к гостям более философское, чем у меня. Для нее гости – естественное ежегодное явление, такая же часть лета, как жара. Однажды я совершил ошибку, предположив, что и о комарах можно сказать то же самое. «Не смешно», – ответила Дженни.

После часа приезжают гости и рассказывают ужасные истории об опасностях, которые им грозили от сумасшедших водителей-французов на автомагистралях. После парома через Ла-Манш они с самого рассвета были в дороге, им жарко. И хочется пить. Боже, как хочется пить! И срочно нужно сделать несколько звонков домой (в те далекие годы еще не было мобильных телефонов). К тому времени, как они промочили горло rosé, позвонили домой, окунулись в бассейн, приняли душ, часы уже показывают четыре часа. И только теперь мы садимся обедать.

За кофе мы спрашиваем, куда они едут и где планируют остановиться. На побережье, отвечают они. Надеются найти что-нибудь подходящее, когда доберутся. Говорят, что все решают спонтанно.

Нетрудно догадаться, что за этим следует. Мы объясняем им, что июль – не месяц для спонтанных решений. На побережье все гостиницы забиты – зарезервированы на несколько месяцев вперед. Гости в шоке. А на часах между тем уже пять тридцать. Естественно, мы предлагаем им переночевать. За одной ночью следуют другие. Вы можете подумать, что это крайний случай. Но подобное происходило слишком часто, и мы несколько устали от спонтанных визитов, хотя справедливости ради следует сказать, что по большей части они оказывались приятными.

А бывает и прямо противоположная ситуация. Есть очень организованные гости, которые любят все планировать заранее. Дома они проводят тщательную подготовку и начинают нам звонить за несколько недель до приезда с вопросами о температуре воздуха и программе местных праздников; спрашивают, какую одежду лучше взять и какие лекарства от расстройства желудка можно будет купить здесь. Кроме того, подробно интересуются, что бы мы хотели получить в подарок – английский чай, улучшающее пищеварение печенье, свиные колбаски, односолодовый шотландский виски, корзинку с крышкой для пикников из «Хэрродс». Все эти милые предложения заставляют нас осознать, как кардинально изменились наши вкусы за годы жизни в Провансе, где корзинку для пикников увидишь не чаще, чем снег в августе.

Когда приезжали наши организованные друзья, они появлялись у нас на пороге буквально минута в минуту, как и обещали, и такая пунктуальность задавала тон всему их пребыванию. Их отпуск обычно был распланирован вплоть до последнего дня, и в первый же вечер мы узнавали все подробности. Поездка в Арль, посещение различных достопримечательностей, таких как прекрасно отреставрированный тридцатиметровый римский корабль, поднятый со дна Роны, где он пролежал две тысячи лет; мраморный бюст Цезаря, с лысой головой и морщинистым лицом, что неудивительно после двух тысячелетий, проведенных под водой; величественный амфитеатр на двадцать тысяч мест, построенный в 90 году н. э. для гонок на колесницах и гладиаторских боев, а ныне использующийся для боя быков и концертов, – список бесконечный.

После Арля следовал Кавайон – там проходит fête du melon[38] с угощениями, парадами и прогоном по городу лошадей породы камаргу и naturellement[39], поеданием дыни на всех углах. А когда дыня уляжется, небольшой вечерний переезд через горы Люберон на Лурмаренский музыкальный фестиваль, чтобы насладиться программой классической музыки, оперы и джаза в местном шато XV века, концерты проводятся там в течение всего лета.

Этот список, способный привести в изнеможение кого угодно, далеко не полон. Ведь есть еще фестивали различных блюд и разнообразных вин, еженедельные базарчики, антикварные магазины и блошиный рынок в Л’Иль-сюр-ла-Сорг, а также множество прекрасных ресторанов на выбор. Если бы нашим друзьям удалось выполнить хотя бы половину из намеченного, им нужен был бы отпуск после отпуска, чтобы наконец отдохнуть. Каждое утро они выходили из дому с утра пораньше и возвращались поздно вечером, переполненные впечатлениями и рассказами об увиденном. Это были идеальные гости во многих отношениях. Им нравился Прованс. Они развлекали сами себя и потом, описывая свои ежедневные открытия, развлекали и нас. Мы с радостью приютим их снова.

Однако неверно было бы утверждать, что всем так уж нравится здесь бывать. Критиков и критики тоже хватает. О чем свидетельствует составленный нами перечень главных десяти претензий:



1. Очень жарко.

2. А сверчки все время так громко стрекочут по ночам? Или это чертовы лягушки?

3. По-моему, кто-то положил в повидло чеснок.

4. Это ж надо, сколько они здесь пьют! И что, у всех на завтрак пиво?

5. Почему они так быстро говорят?

6. У молока странный привкус.

7. Почему охотникам приспичило стрелять в такую рань в воскресенье?

8. Им обязательно парковаться на тротуаре?

9. Собаки в ресторане! Разве они не знают, что это опасно для здоровья?

10. Очень жарко.



И все же, несмотря на вышесказанное, критики вновь планируют приехать сюда на следующий год.

Обычно гостям требуется всего один визит в разгар сезона, чтобы понять, что время приезда хорошо бы подкорректировать. Помимо жары, в июле и августе Прованс страдает от перенаселенности. В эти месяцы французы en masse[40] отправляются в отпуск, и, похоже, большинство выбирает юг Франции. Толпы тянутся из Парижа и с севера. Люди садятся в свои загруженные машины, и все, как один, оказываются на магистралях южного направления, где многокилометровые пробки и взбешенные водители – скорее правило, чем исключение. Наконец отдыхающие приезжают на место – злые, разбитые и мечтающие о тишине и спокойствии.

Но его не так-то просто найти. Деревни, которые знамениты своим сонным очарованием десять месяцев в году, преображаются. На улицах пробки. Люди пререкаются из-за мест в кафе. В обеденную суету хозяева ресторанов выбиваются из сил, чтобы пристроить всех желающих. А деревенские коты из-за возросшего риска попасть кому-нибудь под ноги вынуждены прятаться под припаркованными машинами.