3 июня

Прошел ровно год с тех пор, как командир Пирсон позвонил и рассказал мне об отце. Триста шестьдесят пять дней, восемь тысяч семьсот шестьдесят часов, пятьсот двадцать пять тысяч шестьсот минут с тех пор, как я перестала знать, где он. Но где-то же он есть! Я знаю, я бы почувствовала… Если он работает шпионом, кто-то должен быть в курсе. Англичане – вряд ли, но я тут вдруг подумала о генерале де Голле – это глава французов: даже если он сам не знает, то может разузнать. В общем, я решила написать ему с просьбой, но никому не скажу, кроме Полл, а то они попытаются меня остановить. Как здорово, что мне пришла в голову такая мысль! Правда, письмо очень важное, поэтому я сперва потренируюсь, а потом выложу в дневник последний вариант. Жаль, что я не смогу написать по-французски – боюсь наделать кучу ошибок. С другой стороны, генерал де Голль наверняка уже выучил английский; к тому же у него куча секретарей – переведут, если что. Я напишу вежливое деловое письмо, не слишком длинное – наверняка генералы не очень любят читать.

Вчера прислали талоны на одежду. Полли везет: в прошлом году тетя Сиб купила ей кучу вещей и вдобавок запаслась тканями. К счастью, я не особенно интересуюсь тряпками. Проблема лишь в том, что я расту и скоро не влезу в старую одежду, хотя она еще в полном порядке, кроме размера. Впрочем, вряд ли семья позволит мне ходить голой, так что и волноваться не стоит.

А вот мое письмо (наверное).



«Уважаемый генерал де Голль!

Мой отец, лейтенант Руперт Казалет, год назад пропал в Сент-Валери, где он организовывал эвакуацию войск на свой эсминец. В плену у мерзких немцев он не значится, так что, вполне возможно, работает во французских «Силах Освобождения» в качестве шпиона на нашей стороне. Он – художник и в молодости жил во Франции, так что отлично владеет языком, и немцы легко примут его за француза. Возможно, его укрывают местные, но он – патриот своей страны и вряд ли станет прятаться вместо работы. Поскольку вы наверняка обладаете непревзойденным знанием «Французских Сил Освобождения» и т. д., не могли бы вы разузнать, чем он занят? Конечно, он притворяется французом, но люди, с которыми он работает, наверняка в курсе, что на самом деле он – англичанин, и знают его настоящее имя. Если вы сможете разузнать о нем, я буду вам бесконечно признательна, поскольку волнуюсь за его судьбу. Понимаете, хоть ему и нельзя писать письма, я всего лишь хочу знать, что он жив и здоров.

Искренне ваша,Кларисса Казалет».

Разумеется, вышло не так, как я решила. Когда дошло до дела, я захотела поупражняться тут, в дневнике. Пожалуй, надо написать просто: «Уважаемый генерал» – как «Уважаемый управляющий», когда пишешь в банк, – это тетя Вилли так говорит. И еще надо в конце вставить «преданная вам»: наверное, генерал больше ценит преданность, чем искренность.

Потом надо было разузнать, куда посылать. Я как бы невзначай порасспрашивала мисс Миллимент и выяснила, что у «Сил Освобождения» есть штаб-квартира в Лондоне. Я надписала на конверте «частное» и прочла письмо Полли; та сказала, что не стоит упоминать «мерзких немцев», но это она просто не хочет никого обижать, а я оставила все как есть. Наверняка он ненавидит их так же, как маршала Петена, который творит всякие ужасные вещи – особенно с евреями во Франции. Он выдал более тысячи немцам и еще больше арестовал – так говорит тетя Рейч, а она разбирается в таких вещах. Это просто отвратительно – преследовать людей из-за их национальности.

Репертуарный театр Луизы распался: у них кончились деньги, и еще двоих ребят призвали, так что стало не хватать актеров. Тетя Вилли очень довольна: говорит, может, хоть теперь она займется серьезным делом. Мы с Полли сомневаемся. Мы согласны с тетей Вилли в том, что Луиза – ужасная эгоистка, но актеры такие и должны быть, считает Полли. А мисс Миллимент сказала, что настоящие артисты ставят работу выше всего в жизни, и зачастую им самим от этого тяжело, а посторонние замечают их эгоизм лишь тогда, когда им что-то мешает. Надо сказать, у мисс Миллимент гораздо более широкие взгляды, чем у остальных в нашей семье. Как выразилась Полли, у нее все широкое – и мы покатились со смеху, пока Полли не спохватилась, что это ужасно с ее стороны – шутить над физическими недостатками. Тут я вспомнила, как папа рассказывал про уборщицу, которую он нанимал в дом еще до женитьбы: когда он просил ее выполнить какую-нибудь серьезную работу – к примеру, вымыть пол, – она всегда утверждала, что хоть и тучная, но хрупкая, и у него не хватало духу ее просить.



Июль, вроде бы четвертое

Я так и не получила ответа на свое письмо. Полли говорит: ты вспомни, как долго мы собираемся отвечать на поздравительные открытки на Рождество, а ведь генерал наверняка получает тонну писем! Я не согласна. Семье и друзьям запрещено писать, а людей в моем положении не так уж много – вряд ли все они его осаждают.

Вернулась Луиза. Она перестала так сильно краситься и выглядит лучше, но как-то отдалилась от нас. Часами пишет всякие письма в разные театры – ищет работу, а еще переписывается с каким-то моряком. Кроме того, она сочиняет пьесу. Сюжет довольно интересный – о девушке, перед которой стоит выбор: выйти замуж или продолжать карьеру балерины. Это первый акт. Во втором акте мы узнаем, что будет, если она выберет карьеру, а в третьем – если выйдет замуж. Луиза назвала пьесу «Жестокая судьба»; я лично считаю – слишком пафосно, а сама идея хорошая. Она читает нам отрывки, но хочет слышать только похвалу. А еще она рассказала мне ужасно интересную вещь: Анджела влюбилась в женатого на двадцать лет старше! Они вместе работают на Би-би-си, его зовут Брайан Прентис, и она хочет выйти за него замуж, но не может, потому что он и так женат. Я сказала: печально, но что поделаешь. А Луиза говорит: это еще не конец – оказывается, Анджела ждет ребенка, и тети Дж. и В. ужасно беспокоятся по этому поводу. Луиза виделась с ней в Лондоне, дома у бедняжки леди Райдал: каждая из внучек должна была получить в наследство часть драгоценностей бабули. Выбирали по старшинству: Анджеле достался жемчуг, Нора взяла себе огромное хрустальное ожерелье, тетушки забрали бриллиантовые кольца, а Луизе остались лишь золотые сережки. Не знаю, что получили Джуди и Лидия – им даже не дали возможность выбрать. Так вот, Луиза говорит, Анджела была ужасно бледная и притихшая. Что же будет? Видимо, она с ним спала – это, конечно, плохо, но, судя по всему, очень приятно, раз такое случается. Наверное, она не знала, что он женат – тогда это целиком и полностью его вина. С другой стороны, как утверждает Полли, недостатки не облегчают жизнь и не меняют людей. Луиза говорит, что есть какой-то «Вольпар-гель», от которого детей не будет. И даже «колпачки» помогают, хотя когда я спросила, что это, она не ответила. «Ты еще слишком маленькая», говорит. Слава богу, с годами становится все меньше и меньше вещей, для которых я «слишком юная». С другой стороны, не успеешь оглянуться, как начнут накапливаться вещи, для которых я «слишком стара». Тупик! Скорей бы мне исполнилось тридцать: краткий промежуток отдыха от этой дурацкой дилеммы.

Почему же генерал де Голль не отвечает? Очень легкомысленно с его стороны, даже невежливо. Бабушка говорит, что на письмо нужно отвечать сразу же, с обратной почтой.

Бедная тетя Рейч провела ужасное утро: подстригала двоюродным бабушкам ногти на ногах. Говорит, они похожи на когти морских птиц – ужасно твердые и загибаются. Видимо, это первое, что ты уже не можешь сама, когда стареешь – просто не дотянуться. Я предупредила Полли, чтобы она ни в коем случае не жила одна, а та возразила: как же тогда отшельники? Они почти всегда старые и живут одни. Наверное, у них вырастают когти, как у попугая.

На обед сегодня тефтели от мясника по новому рецепту – то есть мяса в них почти нет. Невилл сказал, что они похожи на мышь, попавшую под машину, – ужасно скучно есть. Они стоят всего восемь пенсов за фунт, возразила бабушка, и нам следует быть благодарными. Вряд ли кто-то с ней согласился в душе.

Зато меня ждет кое-что интересное: в гости приезжает папин друг! Ему дали увольнительную из-за ранения; они с папой вместе учились в художественной школе и ездили во Францию. Его зовут Арчи Лестрендж, я его даже смутно помню, хотя до войны он жил во Франции, и папа с ним редко виделся. Будет здорово – с ним можно поговорить о папе. Надеюсь, он и правда приедет, не то что Клаттерворты, которые никак не доберутся. Теперь я пойду купать Джули – Зоуи сегодня в больнице, а у Эллен расстройство желудка – из-за тефтелей, не иначе. Я ее купаю, даю ей бутылочку и сажаю на горшок, а затем укладываю в постель и читаю «Кролика Питера». Она все время прерывает, но если я останавливаюсь, начинает капризничать.

Тут меня прервали, и хорошо – перечитала написанное и чуть не умерла со скуки. И почему в жизни столько банальной рутины? Неужели так и должно быть? Или это из-за войны все кругом серое и скучное? И что же теперь делать? Полли считает, главное – вырасти, и тогда все изменится. Мне кажется, она ошибается: у взрослых жизнь совсем беспросветная. Если бы у меня был пытливый ум… Я обсудила это с мисс Миллимент – в конце концов, она отвечает за мое развитие; к тому же, в отличие от остальных, она хотя бы меня выслушивает. Ну вот, она помолчала немного и спросила: «Интересно, почему ты перестала писать?» – а я говорю: я пишу дневник, правда, это довольно скучно, а она говорит: «Нет, я имею в виду сочинительство, как год назад. Тогда ты сочиняла рассказы, теперь же только выполняешь домашнюю работу – это совсем разные вещи». Об этом я как-то не подумала. И правда – я ведь не написала ни одного рассказа с тех пор, как папа уехал. У меня нет настроения, отмахнулась я, на что она довольно резко ответила: «Значит, ты хочешь остаться любителем? Вот уж не думала! Профессионалы выполняют свою работу в любом состоянии. Неудивительно, что тебе скучно: ты не реализуешь свой талант, используешь минимум от возможного!» Однако ее серые глаза смотрели по-доброму. Я не знаю, о чем писать, призналась я, а она ответила, что я обязательно придумаю, если захочу. Под конец она сказала, что если за месяц ко мне не придет вдохновение, мы начнем учить греческий – по крайней мере, новое занятие для ума.

Забавно – едва я начала думать о сочинительстве, как мне сразу перестало быть скучно. Правда, время будет сложно найти. Я составила список своих ежедневных обязанностей. Например, мы не только должны убираться в комнатах – так было всегда, – но и заправлять кровати, ведь горничных не хватает. А еще нам приходится самим гладить свои вещи, потому что Эллен слишком устает. Полли отлично гладит, но она и так всегда заботится о своей одежде, а вот я ненавижу гладить, и вообще мне все равно, могу и в мятом походить. Потом надо помогать убирать со стола. После обеда – какая-нибудь работа в саду – что скажет Хизер, Макалпайн или бабушка, – и поверьте на слово, они всегда придумывают ужасно скучные дела. Надо носить воду в бутылках из родника в Уотлингтоне (мне нравится, если только дождь не поливает). Потом мы сами чиним одежду, а старшие присматривают. Одна из нас (по очереди) каждый вечер обходит весь дом и проверяет, чтобы окна были затемнены как следует. И все это не считая уроков по утрам и домашней работы после чая! Остается немного времени перед ужином, но я решила прибрать свою часть комнаты, а это займет несколько дней, потому что я не убиралась годами – я имею в виду полки, комод и всякое такое – с тех пор, как получила все вещи из Лондона. На это потребуются недели! Полли говорит, зато мне понравится результат, но то же самое говорят и о холодных ваннах. Снова начать писать – тоже немножко напоминает холодную ванну, а еще больше – купание в море: заходить страшно, зато потом как приятно! В общем, кроме всяких дел нужно еще придумать, о чем писать. Правда, если специально стараться, то совершенно ничего не придумывается! Только когда я вообще ни о чем не думаю, в голову лезут какие-то смутные обрывки – но даже тогда не получается как следует разложить их по полочкам. Какая-то смесь воспоминаний и чувств, иногда просто воспоминание о чувстве, и чаще всего никак не связано с тем, что я делаю. В любом случае даже не думать об этом помогает не думать о другом. Сейчас я думаю о папе – каждое утро, когда просыпаюсь. Я желаю ему хорошего, безопасного дня и посылаю свою любовь, а потом перестаю думать – так гораздо проще, огромное облегчение. Конечно, я волнуюсь из-за письма, но это совсем другое волнение, другого масштаба. Полли очень переживает, что генерал напишет: никаких следов отца, а значит, никакой надежды. Она не понимает: дело не в этом. Либо генерал что-то знает, либо нет. Если нет, это вовсе не значит, что папу убили. Просто не значит, и всё.

Полли

Июль – октябрь 1941

– Слишком далеко – ты быстро выдохнешься и не сможешь вернуться.

– Ничего подобного! – Она сердито уставилась на Саймона – тот просто повторял за Тедди, как попугай. – Но если вы хотите поехать одни…

– Дело не в этом, – поспешно перебил Тедди: по неписаному семейному правилу не брать с собой на прогулку членов семьи считалось неприличным. – Просто ты не сможешь проехать сорок миль.

– Камбер вовсе не в двадцати милях!

– Почти. И у нас велики с тремя передачами.

– Ладно, я поняла – вы просто не хотите брать меня с собой.

– И меня, – вмешался Невилл, – а это вообще свинство!

– Знаешь что? – сказал он, когда мальчики отъехали с чувством неловкости. – Вот погоди – они состарятся и будут умолять меня прокатить их на моей гоночной машине, а я им – фигу! Или на моем аэроплане – наверное, заведу себе для дальних путешествий. Я им скажу, что они слишком старые для развлечений – глупые старые пердуны!

– Нехорошо так говорить.

– А они такие и есть! Ну, скоро будут. Глупые парни – пердуны, а глупые девчонки – шлюхи, мне в школе один рассказал.

Он наблюдал за выражением ее лица, надеясь шокировать. Он сильно вытянулся за последний год: края шорт уже не доходили до костлявых коленок, но волосы все еще топорщились дыбом из-за двойной макушки, а из воротника торчала цыплячья шейка. Весь он был какой-то нескладный: зубы слишком крупные для маленького рта, ступни в грязных сандалиях несоразмерно большие, уши торчат, тонкое, загорелое тельце с выступающими ребрами выглядит хрупким и никак не вяжется с огромным кожаным ремнем и притороченным к нему ножиком. Ко всему прочему, он с ног до головы был покрыт мальчишескими «отличительными знаками»: царапины, порезы, волдыри, заусеницы, даже ожог на правой руке от экспериментов с лупой. Выражение лица имел, как правило, вызывающее и одновременно встревоженное. Интересно, каково это – быть им? Впрочем, она никогда не узнает.

– Я собираюсь прокатиться до Бодиама. Не хочешь со мной?

По его лицу было видно, что солидное размышление доставляет ему удовольствие.

– Что ж, я не против, – сказал он наконец, подражая известному комику из радиопередачи.

Добрый жест обернулся против нее. По дороге у нее заболел живот, как всегда в первый день месячных, и все остальное время – пикник, гуляние по замку, не пускать его плавать во рву, сманить с высоченного дуба – обесцветилось постоянным страхом, что вот-вот начнется кровотечение, а подложить нечего. Он увидит и, чего доброго, испугается. Она едва выдержала обратную дорогу; на полпути сказала ему, что устала, и пусть он едет один, но он не послушался: уезжал вперед и снова возвращался к ней.

– Хорошо, что ты не поехала в Камбер, – весело сказал он, – а то бы тебе пришлось заночевать в поле или в церкви.

Чуть позже он решил ее подбодрить.

– Ты же не виновата, что ты – девчонка. Они всегда легко устают – наверное, это из-за длинных волос.

Вернувшись домой, она попросила его убрать ее велик, и он с готовностью согласился.

Она проковыляла наверх, приняла ванну и рухнула на постель. Болела голова, болел живот, тошнило: даже читать не хотелось. Зато он получил удовольствие, значит, оно того стоило. Она решила, что теперь раз в неделю будет делать что-нибудь приятное для каждого члена семьи, и даже составила список.

Некоторые, вроде Брига (читать ему вслух из «Вестника лесоторговли» – убийственная скука), придумались сразу; другие же – например, мать и мисс Миллимент – оказались сложнее. В конце концов она решила связать мисс Миллимент кардиган – гигантский проект, займет несколько месяцев. С другой стороны, зато будет шикарный рождественский подарок – таких она еще не дарила. Маме идея понравилась, и она пообещала найти подходящий узор.

– Только он должен быть мужской, так что не забудь сделать петли для пуговиц с левой стороны, – предупредила она. – Ты уверена, что справишься, не бросишь на середине? Иначе только зря переведешь кучу шерсти.

Она пообещала, что справится, и они с Клэри пошли в Уотлингтон выбирать шерсть, однако в лавке у миссис Крамп оказалась только детская пряжа, хаки и темно-синий.

– В наше время на другие товары спроса нет, – пояснила владелица.

В итоге тетя Вилли любезно согласилась купить пряжу в Лондоне – после бурной дискуссии на тему подходящего цвета. Каждый предлагаемый вариант казался худшим выбором: винный не подойдет к желтоватой коже, бутылочно-зеленый придаст волосам оттенок водорослей, серый слишком скучен, в красном она будет похожа на автобус, и так далее. Наконец после долгих споров выбрали сиреневый. Поскольку вязать надо было втайне, когда ее нет рядом, дело продвигалось не очень быстро.

С матерью все обстояло гораздо сложнее.

– Единственное, чего она на самом деле хочет, – чтобы папа вернулся из Лондона, а тут я ничего не могу поделать, – пожаловалась она Клэри.

Однажды она зашла к матери в спальню – та вытаскивала шпильки из волос.

– Мне надо помыть голову. Ты не могла бы мне помочь? Так долго приходится стоять над тазом, что у меня голова кружится.

После этого она взялась мыть маме голову раз в неделю, по пятницам, перед приездом папы на выходные, и даже придумала отличный способ: теперь мама сидела спиной к раковине, наклонив голову назад, и ее совсем не тошнило.

Другое дело – папа. В последнее время они редко виделись, и она замечала, как он сильно устает: лицо серое от переутомления, на лбу почти всегда пульсирует жилка. В доме было ужасно много народа, и поскольку теперь она ужинала со взрослыми, он больше не поднимался к ней в комнату попрощаться на ночь. За ужином часто говорили о войне: Гитлер напал на Россию, и теперь русские на нашей стороне. По ее мнению, это означало лишь, что война затянется еще дольше.

Как-то в субботу папа пригласил ее в Гастингс.

– Только мы с тобой, Полл, а то я тебя почти не вижу.

Поехали на машине. Было очень приятно отдохнуть от остальных, которые тоже хотели присоединиться.

– Ты точно не против? – с тревогой спросила она у Клэри.

– Нет, ну что ты!

И все же она чувствовала, что та неискренна, и попыталась оправдаться:

– Мне так хочется побыть наедине с папой!

И Клэри вдруг нежно улыбнулась, словно маленькое солнышко.

– Конечно! Я тебя прекрасно понимаю.

Тедди с Саймоном тоже прицепились было, чтобы их взяли, даже за ручки дверцы хватались, но папа с ними быстро разобрался.

– Мы едем с Полли, и точка. Брысь, кому сказал!

Полли надела свое розовое платье и отбелила теннисные туфли. Правда, они были еще влажные и высыхали по дороге.

– А что мы там будем делать? – спросила она, когда крики «Так нечестно!» затихли позади.

– Поищем подарок для мамы. Кто знает, вдруг еще что-нибудь найдем. Может, и тебе какую вещицу присмотрим…

– Ты же подарил мне часы на день рождения!

Браслет был немного великоват, и она сдвинула его повыше.

– Мы выбрали их вместе с мамой в Эдинбурге, в нашу последнюю поездку. То есть в прошлую.

Она покосилась на него, поражаясь его педантичности.

– Что смотришь?

– Да вот, удивляюсь, отчего ты такой педантичный.

– Понятия не имею. А что ты думаешь насчет русских? Ведь лучше, когда они с нами, чем против нас, верно?

– Мне кажется, ситуация приобретает международный масштаб. Жаль, что Америка не на нашей стороне.

– Ну они же и не против нас. Мистер Рузвельт делает все возможное, без него мы бы уже были в тупике.

– Да, но это не то же самое, как если бы они и вправду помогали нам воевать с немцами. В прошлый раз они же присоединились.

– Ну, еще не вечер. Но Полли, солнышко, вспомни, насколько ты сама против войны, а потом представь себя рядовым американцем. Как бы тебе понравилось, если бы у них шла война, а нам пришлось бы покинуть страну и проплыть тысячи миль, чтобы сражаться за них? Всем мужчинам то есть, – добавил отец: он не одобрял женщин, идущих на военную службу. – Наверное, ты подумаешь: это их война, пусть сами и разбираются.

– Пап, знаешь, я ни разу не видела американца.

– Вот и я об этом.

– С другой стороны, если Гитлер победит здесь, он захочет подчинить себе и остальные части света, и вот тогда они пожалеют.

– Думаю, с Россией он слишком замахнулся, ничего у него не выйдет.

– И сколько же это продлится?

– Понятия не имею. Наверное, еще какое-то время. Зато стало явно лучше, чем в прошлом году.

– Лучше? А как же эти ужасные налеты, карточки, «Падение Франции» и остальные страны? Мне кажется, стало гораздо хуже.

– Год назад нас чуть не захватили – вот это было бы хуже. К тому же мы только выиграли «Битву за Британию». Знаешь, мне часто снились кошмары обо всем, что происходит. Например, я застрял в Лондоне и не могу к вам выбраться.

– Ах ты бедненький! Теперь я понимаю, о чем ты. – Ей стало приятно, что он делится с ней такими личными вещами, как кошмары. – Я и не знала, что у взрослых они тоже бывают.

– Малыш, у взрослых почти все то же самое. Пожалуй, заедем сперва к мистеру Крэкнеллу, а потом – в ювелирный магазин неподалеку.

Когда они подъезжали к Гастингсу, он спросил:

– А как дома? Как вообще все?

– Нормально. Кто именно тебя интересует?

– Ну… Тети, мама, например.

– У тети Рейч ужасно болит спина.

– Я знаю, – быстро откликнулся он. – Она часто говорит, что похожа на старый шезлонг, который заело. Я заставил ее ходить к одному хорошему доктору в Лондоне. Мне кажется, ей нравится работать в конторе.

– Тетя Рейч обожает быть нужной, – заметила она. – Больше, чем другие.

– Это верно. И?

– Что – и? А, остальные! Ну, мне кажется, тете Вилли скучно; ей бы хотелось выполнять какую-нибудь серьезную работу: Красного Креста и госпиталя ей мало.

– До чего ты проницательна!

– А тетя Зоуи, наоборот, вполне счастлива. Она навещает двоих раненых в госпитале: читает им, пишет за них письма – ну, всякое такое. И конечно же, обожает Джульетту.

Хью улыбнулся нежной улыбкой, предназначавшейся обычно младенцам.

– Разумеется.

Помолчав, он спросил:

– А как мама, на твой взгляд?

Полли задумалась.

– Даже не знаю… Мне кажется, она не очень хорошо себя чувствует. Ей понравилась поездка, но после нее она выглядела еще усталее, а по возвращении два дня провела в постели.

– Правда?

– Только ей не говори, что я тебе рассказала! Она не хотела, чтоб ты знал.

– Не скажу.

– Я так переживала, когда ей пришлось делать операцию. Но все закончилось хорошо, правда же?

– Да, конечно! – с горячностью подтвердил он. – Просто иногда люди долго восстанавливаются. Ну вот мы и приехали! Гастингс, мы идем!

В лавке мистера Крэкнелла было довольно темно, и все вокруг казалось пыльным, зато полно интересных вещей. В первую очередь мебель: папа купил два стула с пшеничными колосками, вырезанными на спинках.

– Не смог устоять, – оправдывался он.

А еще там были большие деревянные шкатулки и шкафчики, инкрустированные перламутром или медью. Внутри висели шторки из атласа или бархата насыщенных пурпурных или синих тонов, на полочках – стеклянные бутылочки и горшочки с серебряными крышками. Швейные машинки с крошечными шпульками – снова из перламутра – с намотанными шелковыми нитями. На верхней полке пара стальных ножниц, наборы иголок, заостренный инструмент для протыкания дырок; потайной ящичек в нижней части открывается, если нажать на кнопку. Как зачарованная, Полли разглядывала каждую деталь, прикидывая, какая больше нравится. Одна из коробочек, палисандрового дерева, оказалась маленькой письменной доской.

– Для путешествий, – пояснил отец. – Леди брали их с собой, нанося визиты.

Внутри располагалась наклонная панель, обтянутая темно-зеленой кожей, под ней – место для хранения бумаг.

– Клэри бы понравилось, – сказала она. – Пап, как ты думаешь, хватит двадцати пяти шиллингов? У меня больше нету.

Ей казалось, что это приличная сумма, хотя она понимала, что для взрослого шиллинги – сущая мелочь.

– А мы спросим. Иди-ка сюда, взгляни.

Он показал ей маленький восьмиугольный столик с элегантной подставкой для ног. Треугольники на верхней панели причудливо складывались в цветочный узор. Отец что-то нажал, и крышка открылась, обнажив конусообразные внутренности, оклеенные бумагой с миниатюрными букетиками роз – похоже на обои для кукольного домика, подумала она. Из задней комнаты вышел мистер Крэкнелл, держа в руках плоский восьмиугольный поднос, оклеенный той же бумагой, но с отделениями.

– Я чинил поддон, – сказал он, аккуратно приделывая его к верхушке конуса.

– Это швейная машинка, начало девятнадцатого века, не очень старая. Ну, Полли, из чего она сделана? Посмотрим, как ты разбираешься в дереве.

– Орех?

– Верно! – воскликнул мистер Крэкнелл. Это был сутулый старик в очках, седина в полумраке отливала зеленью. – Отличный шпон, уложен плотненько, – добавил он, проведя кривым пальцем по поверхности.

– Как думаешь, маме понравится?

Машинка годилась лишь для небольших вещей: в нижней части маловато места для крупной одежды, вроде зимнего комбинезончика, который мама шила для Уиллса.

– Может быть, – неуверенно сказала она и сразу заметила, как отец слегка помрачнел.

– Что ж, поищем еще, – сказал он.

Мистер Крэкнелл, неплохо изучивший Казалетов благодаря их многочисленным визитам, предложил взглянуть на старинный комод.

– Раз вам так нравится орех. И ручки оригинальные сохранились.

В лавке было столько вещей и так темно, что ему пришлось подсвечивать фонариком.

Полли сразу поняла, что отцу вещь понравилась: он гладил дерево, осторожно выдвигал ящики и восхищался мастерством.

– Видишь? В то время для изготовления ящиков использовали деревянные колышки и стыковали их способом «ласточкин хвост».

В одном из ящиков на внутренней стороне обнаружились крошечные круглые дырочки.

– Червяк уже сдох, – заметил мистер Крэкнелл и постучал по ящику. Хью кивнул.

– Если бы червяк был активен, на дне остались бы опилки, – объяснил он Полли. – И сколько вы за него хотите, мистер Крэкнелл?

– Ну, я мог бы расстаться с ним за три сотни.

Хью присвистнул.

– Боюсь, это выше моих возможностей.

В результате он купил швейную машинку, и пока мистер Крэкнелл нес ее до машины, Полли попросила его уточнить цену письменной доски.

– Она тебе нужна? Будешь пользоваться?

– Я хочу подарить ее Клэри.

– Ах да, конечно, ты же говорила! Сейчас выясню.

Что-то он становится забывчивым – раньше он таким не был, подумала она.

Вскоре он вернулся.

– Нам повезло – всего двадцать пять шиллингов. Впрочем, для тебя это дороговато.

– Я знаю, но я все равно хочу ей подарить.

Когда они закончили паковать все в машину, она спросила:

– Пап, а чего ты улыбаешься?

– Я думал о том, какая у меня замечательная дочь.

И она вдруг поняла, что когда он не улыбается, то выглядит печальным.

Он сказал, что раз уж они здесь, надо заглянуть и в другие магазины. Они находились в старом городе: узкие улочки, чайки, ветер доносит с моря запах смолы и рыбы. В крошечной ювелирной лавке, набитой антикварными драгоценностями, он выбрал пару гранатовых серег.

– Как думаешь, маме понравится? – спросил он. – Подойдет к тому ожерелью, что я подарил ей пару лет назад.

Полли знала, что мать не любит гранаты – они не подходят к ее волосам. Ожерелье она надевала лишь изредка, порадовать отца.

– Ты ведь уже купил ей серьги в Эдинбурге – она мне сама показывала. Думаю, ей бы хотелось чего-нибудь другого. – Он всегда покупал ей подарки, даже когда день рождения давно прошел. – К тому же она не станет их часто носить, пока идет война.

– Какая ты у меня практичная!

Он принялся методично разглядывать поднос с кольцами. Только она собиралась сказать, что мама и кольца не особенно носит последнее время, как он выбрал одно, маленькое, с плоским зеленым камушком в золотой оправе; задняя часть напоминала ракушку.

– Ну-ка, примерь.

Кольцо пришлось как раз впору на средний палец.

– Ну, что скажешь?

– Думаю, ей понравится. Кому угодно понравится такая красота!

– Ну вот я и отдам его кому угодно. Снимай.

– Как это – отдашь? – спросила она, снимая кольцо. Предположение звучало бредово.

– Отдам первому человеку, которого встречу после покупки.

Он подошел к прилавку и выписал чек. А что, если он встретит на улице почтальона? Конечно, тот может быть женат – а может, и нет…

Тут он вернулся.

– А, Полли, вот так встреча! – И протянул ей коробочку. Внутри, на подушечке из потертого белого атласа, лежало кольцо. – Так и знал, что первой встречу тебя.

У нее дух захватило. Кольцо! И такое красивое!

– Ой, папочка! Мое первое кольцо!

– Я и хотел первым тебе подарить.

– Оно просто изумительно! Можно я надену?

– Я ужасно обижусь, если не наденешь. Изумруд тебе идет, – заключил он, оценивающе глядя на ее руку. – У тебя изящные кисти, как у мамы.

– Это прямо настоящий изумруд?

– Да. Конец шестнадцатого века – рановато для подделок. Похож на настоящий, да и продавец так сказал.

– Боже мой!

– А ты выросла… Вроде только вчера тебя куда больше интересовали котята.

– И сзади очень красивое, – сказала она, когда они шли к машине.

– Да. Это как те ящики комода: в прежние времена заботились о том, чтобы все делать красиво.

Перед тем как он завел машину, Полли обняла его и трижды поцеловала.

– Спасибо, пап, это лучший подарок в моей жизни!

Они поехали на набережную, припарковались и зашагали мимо высоких рыбацких сараев, где хранили сети. День был погожий, ветреный, в пустом море пенились белые барашки волн. Вдоль берега протянулись бетонные «ежи» и колючая проволока, так что подойти к воде было невозможно. Они шли не торопясь, в уютном молчании. Ее переполняло неожиданное ощущение счастья, двойная радость: от полученного кольца и от мысли, что Клэри тоже ждет подарок.

– Пап, дыши глубже, – посоветовала она, – морской воздух тебе полезен.

Он нежно улыбнулся в ответ и принялся смешно пыхтеть.

– Все, пользу получил. Теперь давай найдем какой-нибудь славный паб по пути домой.

Когда они устроились под яблоневым деревом с пивом и сидром, он внезапно спросил:

– А мама никогда не говорила о возможности повторной операции?

– Не особенно. Упоминала, правда, пару недель назад, но потом я переспросила, и она сказала, что врачи передумали. Это было до того, как вы с ней уехали в отпуск.

Повисло молчание. Он сосредоточенно уставился в свой бокал. Озадаченная и слегка встревоженная, Полли уточнила:

– Ну это же хорошо, разве нет? Она не говорила, но я же знаю, что она боится еще одной операции, ведь в прошлый раз ей было так плохо… Наверное, это облегчение.

– Она так и сказала?

– Она… – Полли сосредоточилась: ей казалось важным донести правильную интонацию. – Я сказала: ой, как хорошо, тебе, наверное, стало легче – и она просто со мной согласилась. Она согласилась, пап. И еще ей ужасно понравилась ваша поездка, просто она мало спала в поезде на обратном пути – вот и устала. И еще она просила не говорить тебе, чтобы не расстраивать. Да и неважно это, она часто лежит в постели.

– Вот как? – Он прикуривал сигарету, и она заметила, что у него слегка дрожат руки.

– Ой, ну пап! Вы всегда друг за друга переживаете! Знаешь, мне кажется, она хочет жить в Лондоне, с тобой, и ужасно скучает по тебе. Может, ты ей разрешишь?

– Я подумаю об этом, – ответил он таким тоном, что она поняла: не станет. – Благослови тебя Бог, – добавил он, ставя точку в разговоре. Садясь в машину, он спросил: – Не терпится подарить Клэри ее доску?

– Конечно! Она мне подарила такой чудесный стеклянный ящик с бабочками для моего дома. Она прямо разрыдается, когда увидит доску, я уверена! Пусть хоть немного порадуется.

– Она так несчастлива?

– Ну пап, ну конечно! Она совершенно не хочет признавать, что дядя Руп убит и она его больше не увидит, выдумывает всякие истории, будто он работает французским шпионом, и даже написала генералу де Голлю, а тот не отвечал целую вечность, а потом наконец ответил: были посланы запросы, но никого с такой фамилией не нашли. Я думала, что уж теперь она смирится с этой мыслью, но она не может – слишком любит его.

И тут случилось странное: безо всякого предупреждения ее отец вдруг разразился сухими рыданиями – положил голову на руль и затрясся. Она обняла его, но безрезультатно.

– Папочка, милый, прости! Конечно же, он твой брат, и тебе тоже плохо! Ведь ты, наверное, уже принял его смерть, и это, должно быть, ужасно! Так окончательно и бесповоротно, да? Бедный папа!

В конце концов она поняла, что слова не помогают, и просто обвила его руками. Вскоре рыданья утихли, он нашарил в кармане платок и высморкался. Неловко вытерев лицо, как человек, не привыкший к таким жестам (впрочем, он действительно не привык плакать, подумала она), он глухо сказал:

– Извини, Полл…

– Ничего, я понимаю.

Через некоторое время она добавила:

– И я не скажу Клэри – если она узнает, что ты считаешь его погибшим, то расстроится еще больше. Хотя, – осторожно закончила она – не хотелось его снова огорчать, – всегда остается капелька надежды, правда, пап? Ты так не думаешь?

– Должна быть, – ответил он, но так тихо, что она едва расслышала.

После этого им долгое время не удавалось побыть вместе: один раз – справедливости ради – ему пришлось вывозить Саймона, и потом бо́льшую часть выходных он проводил с мамой и Уиллсом. На Клэри кольцо с изумрудом не произвело особого впечатления, пока Полли не сказала ей, что оно из Елизаветинской эпохи – только тут она попросила посмотреть.

– Его мог носить кто угодно, например, фрейлина Марии Стюарт, – предположила она. – Только представь себе! А вдруг ее прямо в нем и казнили! Да, это серьезная вещь!

Разумеется, письменная доска произвела на нее куда большее впечатление: ее глаза наполнились слезами, она молча открывала и закрывала коробку.

– Наверное, ты меня… немножко любишь, – заключила она. – Ой, смотри, потайной ящичек!

Поглаживая дерево, она нечаянно коснулась пружинки, и под пространством для бумаг обнаружился еще один, очень мелкий ящик. В нем лежал тонкий листок, сложенный в виде конверта. Внутри бумага была исписана мелким почерком в обоих направлениях.

– Как письма в романах Джейн Остин! Ой, Полл, вот здорово! У меня уйдут годы, чтобы разобрать текст. Чернила ужасно выцвели. Наверное, это очень важное письмо!

Они и так и сяк пытались прочесть, но даже лупа не помогла.

– Кажется, тут речь идет о погоде и о дороговизне муслина, – наконец вынесла вердикт Клэри. – Но ведь должно же быть что-то еще! Или это тайный шифр, но едва я добираюсь до кодового слова, как оно упирается в другое, написанное в обратную сторону!

Как ни странно, расшифровать письмо удалось мисс Миллимент.

– Так писали во времена моего детства, – пояснила она. – Почтовые расходы были дорогие, вот люди и экономили на бумаге.

В письме действительно шла речь о погоде и о ценах – не только на муслин, но и на кружева, мериносовую шерсть и даже муфту.

– В любом случае, его написали очень давно. – Клэри аккуратно сложила письмо. – Я буду хранить его в потайном ящичке. Полли, у меня никогда не было такой удивительной и замечательной вещи! Я буду держать в ней все свои записи.

Она сочиняла цикл коротких рассказов, связанных друг с другом сюжетно, с общим персонажем, и иногда по вечерам читала Полли отрывки – всяко приятнее выдумок о жизни дяди Рупа во Франции, – однако лишь те куски, в которых она не была уверена, так что общий сюжет оставался неизвестным.

– Ты – мой критик, – сурово отрезала Клэри, – ты не можешь просто читать и получать удовольствие от сюжета!

Поспешно расчищая стол под новую доску, она сказала:

– Спасибо, Полл. Ты – самый дружеский друг!

Подумав, она добавила:

– Наверное, она стоит кучу денег.

Зная, что Клэри будет приятно, Полли слегка приврала:

– Ну да, не без этого.

Кажется, у нее получается приносить людям радость, а это уже кое-что, учитывая, что других талантов у нее нет.

– Как, по-твоему, мисс Миллимент выглядела в детстве? – спросила она, пока девочки собирались к ужину.

Клэри задумалась.

– Такая… похожая на грушу с косичками, – предположила она. – Думаешь, люди когда-нибудь говорили: «Какой милый ребенок!»?

– Вряд ли, разве что пытались быть любезными с миссис Миллимент.

– Наверное, ей это было нужно.

– Ну нет, я не согласна. Для матери ребенок всегда красивый. Возьми хоть Зоуи с Джульеттой.

– Но Джули и правда хорошенькая, – возразила Клэри. – С другой стороны, твоя мама тоже считает, что Уиллс миленький, и хотя он твой брат – прости, но он откровенно страшненький!

В этот вечер собирались особенно тщательно, поскольку к ужину ожидался друг дяди Руперта. Клэри старалась потому, что он был папиным другом, а Полли просто любила наряжаться, расчесывать волосы сто раз, выравнивать и разглаживать пальцем брови, надевать украшения, проверять, ровно ли лежат стрелки на чулках. Клэри же погладила лучшую блузку, попыталась отыскать парные чулки и с усилием терла пальцы, тщетно пытаясь отмыть с них чернила. Никто из них не упоминал вслух, что сегодня они особенно стараются, но обе понимали это.

– Интересно, какой он, папин друг? – заметила вслух Клэри с нарочитой небрежностью.

– Старый, наверное.

– В смысле?

– Ну, слишком старый для нас – около сорока.

– Ты так говоришь, будто замуж за него собираешься!

– Не говори глупостей! Он наверняка и сам женат – в таком-то возрасте.

– А вот и нет! Папа рассказывал, что ему девушка отказала, и отчасти поэтому он уехал жить во Францию.

– Хочешь сказать, у него разбито сердце? – Тут уж Полли не смогла скрыть интереса.

– Может быть. Наверное, по нему видно. Смотри в оба, потом сверим впечатления. Арчи Лестрендж… Арчибальд Лестрендж… – повторила она. – Звучит как в романах Джона Бакена: Арчи – герой, а Арчибальд – злодей.

* * *

Определенно Арчи, решила Полли. Ужасно высокий, с куполообразным лбом и ниспадающими темными волосами. Глаза под тяжелыми веками смотрели весело, словно ему было втайне смешно, или он ждал, что его вот-вот рассмешат.

Он был ранен и прихрамывал при ходьбе, а еще слегка заикался. Бабушка посадила его рядом с собой – похоже, он ей пришелся по душе. Они разговаривали о довоенных временах – видимо, он приезжал к ним в гости еще в старый дом, в Тоттеридже. Судя по всему, он неплохо знал семью: не только бабушку с дедом, но и папу, и дядю Эдварда, и тетю Рейч. На первой свадьбе дяди Руперта он даже был другом жениха и явно знал маму и тетю Вилли, хотя не так близко. На ужин подали жареного цыпленка в хлебном соусе, и он сказал, что еда просто божественная.

– У нас в береговых войсках корабли были слишком маленькие, чтобы вмещать кока, и на эту работу вызвался самый бестолковый рядовой. Он кормил нас огромными кусками баранины, сочащимися кровью или пережаренными в уголь, а на гарнир – неописуемый картофель, серый и блестящий, как испуганное лицо. Позднее он рассказывал, что хотел перейти в подводные силы, только у нас не делают субмарин такого размера.

Раздеваясь перед сном, они с Клэри обменялись впечатлениями.

– Славный. Понятно, почему твой папа с ним дружил. Правда, выглядит забавно.

– Он же был ранен! По-моему, в нем есть что-то трагическое. Люди часто заикаются, когда с ними случается что-нибудь ужасное.

– Ты про ранение?

– Да нет же, глупая! Я думаю, это из-за той девушки, которая его бросила – в результате у него развился жуткий комплекс неполноценности.

В последнее время Клэри повадилась наделять этим состоянием чуть ли не всех вокруг, главным образом потому, что это было трудно опровергнуть, считала Полли.

– Он не очень-то похож на закомплексованного.

– Необязательно быть закомплексованным, можно просто чувствовать себя таким.

– Ну, это у всех бывает.

– Забавно, правда? Вот ты все время проводишь сам с собой – казалось бы, ты должен относиться к себе лучше других. Взять хоть тебя, Полл: ты хорошенькая, даже почти красивая, очень добрая и милая – и постоянно твердишь, что от тебя никакой пользы, что ты не знаешь, зачем живешь и всякое такое.

– Так и ты тоже так говоришь.

– Ну… У меня брови толстые, и ноги ужасные, не то что у тебя. И волосы тонкие, и нос мясистый, и характер противный, и еще клаустрофобия – ты сама говорила, не увиливай! Так что у меня все причины…

– Ну вот еще!

Позабыв Арчи Лестренджа, девочки ударились в восхитительное получасовое соревнование, выясняя, кто хуже, и оспаривая каждый пункт соперницы, пока Клэри не сморило сном: только что трещала, как из пулемета, и вдруг затихла на полуслове.

Утром Клэри сказала:

– Еще заметила одну вещь по поводу Арчи – он сам просил так себя называть? – он ужасно робок с тетей Рейчел.

– Она ведь не замужем. Наверное, он со всеми девушками робкий – после того, что случилось.

– Ах да! Бедняжка…

Август принес печальные вести: Анджела не собиралась выходить замуж и рожать ребенка. С треском провалился шанс Полли стать подружкой невесты, о чем она мечтала всю свою жизнь. Первую часть информации она получила в ответ на прямой вопрос: как тетя Вилли считает – позволит ей Анджела быть подружкой невесты? Нет, потому что она не выходит замуж. Вторую порцию они добыли опосредованно, от Луизы, которая получила письмо от Норы: та была шокирована тем, что у Анджелы не будет ребенка.

– Невероятно! – воскликнула Клэри. – Казалось бы, все должно быть наоборот.

Впрочем, Луиза не стала обсуждать с ними эту тему по самым скучным причинам: не их дело, и вообще слишком молоды.

– Как можно быть «слишком молодым»? – возмущалась Клэри. Ей было совсем неинтересно – ровно до тех пор, пока ей не запретили интересоваться, тем самым только возбудив любопытство и подозрения. – Все, с меня хватит! Луиза совсем уже зазналась!

Она спросила об этом Зоуи, и та ответила, что у Анджелы, должно быть, случился выкидыш.