Алистер подозвал парнишку, заказал ещё вина, а затем продолжил:
— К сожалению, Анни его ни с кем не знакомила.
— Значит, они его не знают?
— В общем-то, да. Она никогда не приводила его с собой, даже не приглашала на спектакли.
— Но вы же узнали его имя?
Алистер и Изабелла обменялись взглядами и покачали головой.
— Вы хотя бы узнали, как он выглядел? — резко спросил я.
Снова отрицательный ответ.
— Вам вообще удалось о нём что-нибудь узнать?
От разочарования я повысил голос, смял салфетку и отложил её в сторону. Аппетит пропал.
— Ну…
Изабелла торжествующе улыбнулась, засунула руку с свою чёрную кожаную сумочку и вытащила бумаги.
— Похоже, новый кавалер Анни любил посылать ей письма. Флоренс вспомнила об этом не сразу. И по нашей просьбе сначала обыскала комнату Анни, а затем посмотрела в выброшенных вещах — и нашла вот это.
Изабелла протянула мне бумаги. Бумага была дешёвой, тонкой и квадратной — со стороной около двенадцати сантиметров. Мятая, с загнутыми уголками, покрытая масляными пятнами.
Но это всё не имело значения. Я узнал этот тонкий почерк со слабым нажимом, который уже несколько раз видел за последние двадцать четыре часа.
«Встретимся после спектакля в нашем обычном месте. Жду тебя».
Я вздрогнул и посмотрел на Алистера.
— Видите? — Алистер погладил подбородок. — Флоренс и Фанни ничего не знали о личности ухажёра Анни. Но мы знаем.
— Теперь вы ведёте себя смешно, — произнёс я. Мысли лихорадочно проносились в голове. — Мы всё равно не знаем, кто он — ни его имени, ни описания внешности.
— Разве нет?
Глаза Алистера загорелись.
— Мы знаем нечто гораздо более полезное. Имя может быть вымышленным. Внешность можно замаскировать. А мы же получили информацию о том, что он не смог бы изменить, как ни хотел: о его поведении.
Меня вновь накрыло с головой разочарование. Я попытался скрыть раздражение в голосе и говорить тихо, чтобы не потревожить других посетителей.
— Я вас умоляю! Мы лишь узнали кое-что о его почерке — и всё! Не о поведении. А каким образом это поможет определить его среди всех мужчин в городе? Мы можем искать любого!
— Мне кажется, — непринуждённо произнёс Алистер, — что вы теряете из виду то, что мы знаем, слишком беспокоясь о том, что нам неизвестно.
Наступила долгая, неудобная пауза, когда Жене принёс выпечку.
— Ваш десерт, — произнёс парнишка. — И Мама просила узнать, понравился ли вам ужин?
— Передайте ей, пожалуйста, что он был великолепен. Как и всегда, — тепло произнесла Изабелла. Жене улыбнулся ей, пообещал, что скоро принесёт кофе, и убежал дальше.
— Думаю, я понимаю, куда клонит Алистер. Автор этого письма, — Изабелла легонько коснулась пальцами бумаги, — ухаживал за своей жертвой: платья, украшения, цветы, ужины. Он проводил с ней много времени, узнавал её. И таким образом соблазнил. Полагаю, надо поговорить с друзьями Элизы Даунс, чтобы определить, повториться ли там подобная поведенческая модель.
— Именно.
Алистер с энтузиазмом принялся за пирожные.
— Если нам повезёт, то один из знакомых девушек даст нам зацепку: или его внешность, или имя. А если нет, то у нас будет даже больше информации о модели его поведения. И мы сможем использовать это, чтобы определить следующую жертву.
Я мог лишь устало взглянуть на Алистера.
— Не стану притворяться, что знаю многое об актрисах с Бродвея, — произнёс я, — но мне кажется, записки и цветы не выходят за рамки нормального поведения мужчины, который увлечён молодой хористкой. И вспомните: Молли Хансен сказала мне, что привязанность Анни к тому человеку была вызвана лишь амбициями. Он обещал сделать из неё звезду, а не возлюбленную.
— А с каких пор это стало взаимоисключающими вещами, Саймон? — снисходительно улыбнулась Изабелла.
— К тому же, это придаёт свою специфику поведению мужчины. Он не просто соблазняет жертву. Он, в некотором роде, совершенствует их: их наряды, их поведение, их жизнь. Вот на что нам надо обратить внимание, пытаясь определить личность следующей жертвы. Держать ушки на макушке.
— Их наряды и поведение…
А машинально повторил эти слова, потому что они показались мне знакомыми.
А потом я понял.
— Именно об этом вы мне говорили прошлым вечером! Чарльз Фроман! Он даже указывал своим актрисам, что они должны прогуливаться не по Бродвею, а только по Пятой Авеню. Ведь имидж — это всё! И кажется, Тимоти По намекнул мне сегодня на нечто подобное…
Алистер забеспокоился.
— Вы же не предполагаете, что…
— Я не предполагаю ничего. Но всё возможно, — я старался говорить спокойно. — Держать ушки на макушке — так вы, кажется, сказали?
Алистер молча кивнул.
В этот момент Мама принесла к нашему столику кофейник. Я налил себе целую чашку ароматного горячего кофе, но отказался от выпечки, которую Алистер, напротив, с удовольствием поглощал.
По крайней мере, в одном Алистер был прав: убийца, решившийся на столь изощрённый план — да не один раз, а два! — не собирался останавливаться.
Он убьёт снова.
Вопрос лишь в одном: когда?
И хватит ли нам времени, чтобы его остановить?
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Здание Девятнадцатого полицейского участка.
— Комиссар Бингем на это не пойдёт.
Малвани был мрачным и угрюмым. Он сидел за своим столом, скрестив недовольно руки.
Но я не отступал.
— Но ты же понимаешь, почему нам нужно с ним поговорить. Я не предлагаю вести его сюда для допроса. Мы можем просто по-дружески поговорить: либо в твоём кабинете, либо у него дома.
Малвани чуть не зарычал на меня, стукнув по столу кулаком:
— Уж дома-то точно не стоит тревожить Чарльза Фромана! Ты, кажется, не совсем понимаешь, какими связями обладает этот человек. Он находится в прекрасных отношениях и с мэром, и с комиссаром, и со многими другими. Всем нравится, какие деньги приносят городу его спектакли.
Малвани чуть успокоился и откинулся на спинку стула.
— Дело в том, что меня уволят к чертям, если я буду слишком глубоко копать в деле, которое меня попросили оставить в покое.
Мы с Малвани практически были одни в участке. Поздним вечером в субботу тут находился лишь один-единственный полицейский на первом этаже на пропускной, и он явно находился вне пределов слышимости.
Я начал расхаживать взад и вперёд перед его столом.
— Но ты же понимаешь, почему мне нужно с ним поговорить. Если в деле замешан и не Фроман лично, то уж точно один из его работников. Убийства происходят в его театрах. И то, как убийца контролирует своих жертв, очень напоминает контроль самого Фромана над актёрами.
Я развернулся лицом к Малвани.
— Возможно, я придумал способ поговорить с Фроманом неофициально, не привлекая к этому тебя. Мы же можем с ним столкнуться случайно, скажем, не вечеринке или в театре?
Не успел я закончить фразу, как Малвани громко хлопнул ладонью по столу и разразился гомерическим хохотом, мгновенно забыв о раздражении.
— Ты, Зиль?! Завсегдатай званых вечеров? И когда последний раз ты был на подобных мероприятиях?
Я усмехнулся и покачал головой.
— Ты же прекрасно знаешь, что не был вообще. Но никогда не поздно начать, верно?
Идея явно забавляла Малвани.
— Подобные вечера больше подходят твоему профессору. Кстати, где он сегодня?
— Повёл Изабеллу слушать симфонию.
После ужина, они отправились в Карнеги-Холл на выступление Нью-Йоркского филармонического оркестра. Алистер взял билеты, потому что сегодняшняя программа включала так любимые Изабеллой Бранденбургские концерты
[9].
— Хм. В любом случае, у него больше возможностей получить приглашение на званый вечер среди театралов, чем у тебя.
Голос Малвани вновь стал серьёзным.
— Хотя я и не понимаю, чем тебе это поможет. Ты должен отказаться от идеи поговорить с Фроманом.
— Значит, комиссар не слишком заинтересован в поимке настоящего убийцы и скорее сделает козлом отпущения не того человека? — я опять развернулся к Малвани лицом.
Малвани посмотрел на меня со смесью разочарования и усталости.
— Идём, — произнёс он, наконец. — Ты домой на поезде? Если да, то я пойду с тобой. Сам направляюсь в сторону Центрального вокзала.
Я согласно кивнул. Мы вышли из здания участка, и лишь в свете уличных фонарей я разглядел, что всё его лицо покрыто морщинами от усталости.
Малвани потянулся к верхней пуговице пальто, чтобы запахнуться плотнее, хотя сегодняшняя погода была значительно теплее, чем вчерашний кратковременный снегопад.
Несколько кварталов мы прошли молча, а затем Малвани заговорил:
— Как там говорят, Зиль? Будь осторожен в своих желаниях? — мужчина вздохнул. — Я всегда хотел быть капитаном участка. Но это может быть таким неблагодарным делом! Столько людей с противоположными интересами, а я должен балансировать между ними…
— Хочешь сказать, мой интерес теперь тоже противоположен другим? Вспомни, это ты попросил меня о помощи. Это было твоё дело, а не моё.
Я понимал, что был резок, напоминая ему об этом.
— Я не это имел в виду… Видишь ли, этот комиссар… — начал Малвани, но замолчал на полуслове.
— Я знаю, у тебя сейчас стало больше проблем, — уже мягче произнёс я. — Но и ты, и я сталкивались с ними всегда. Помнишь, как мы начинали? Только выпустились, только закончили подготовку и узнали, что наш начальник…
— Брал взятки? — печально прервал меня Малвани. — Да, я помню. Ты так ему доверял, а потом узнал, что он тоже во всём замешан.
Я подстроился под широкие шаги Малвани.
— И всё это — в разгар реформ Рузвельта. Он сделал много всего, пока был шефом полиции, чтобы очистить наши ряды от коррупции, но даже он не смог положить всему конец.
Малвани усмехнулся.
— Он издал указ, благодаря которому и ты, и я смогли служить в полиции. Это многое значит.
Наш нынешний президент, Тедди Рузвельт, был шефом полиции Нью-Йорка в 1896 году, когда Малвани и я сдавали вступительный экзамен, обязательный для всех новых полицейских.
Нам повезло.
До Рузвельта в ряды полиции можно было попасть только двумя способами: либо взятки, либо хорошие связи. Либо и то, и другое.
Хотя никто из прохожих не мог нас подслушать, я всё равно понизил голос, прежде чем ответить:
— Помнишь, тогда мы решили, что единственное, что важно — сами жертвы. Что мы будем бороться против любого проявления коррупции, которая будет мешать нам добиться правосудия, которого они заслуживают. Остальное неважно.
Малвани глубокомысленно кивнул.
— Помню. Ты называл это «вопросом выбора правильного сражения».
Я стиснул зубы.
— И я выбираю этот. Потому что у нас две жертвы — Анни Жермен и Элиза Даунс— чьи интересы находятся под угрозой.
Малвани не повернулся ко мне, избегая взгляда, и я на секунду подумал, что сейчас он вновь взорвётся.
Но вместо этого он покорно взглянул на меня.
— Эх, Зиль, если бы тебе удалось закончить колледж, ты бы стал чертовски классным адвокатом. Я не могу с тобой спорить.
— Так как ты можешь оправдывать и защищать Фромана, если существует вероятность, что он или кто-то из его подчинённых замешаны в смерти двух девушек? — резко произнёс я. — Ты не можешь такое говорить.
— Сейчас я могу тебе сказать только одно, — побледнел Малвани. — Делай, что должен. И если сможешь провернуть всё так, чтобы не взбаламутить воду, то всё будет отлично.
На этом мы с ним попрощались возле здания Центрального вокзала.
Я направился к скамейке напротив девятнадцатого пути, на который через десять минут должен был прибыть мой поезд. Я правильно поступил, когда не рассказал Малвани о Тимоти По.
С этого момента я больше не буду чувствовать вину за утаивание неприятной информации о личной жизни актёра. Если бы Малвани узнал правду, то сразу бы бросился вновь арестовывать По; может даже, и не столько из-за убеждённости в его причастности к преступлению, сколько из-за того, что По в качестве козла отпущения удовлетворит любую влиятельную верхушку.
А это никому и ничего хорошего не принесёт. Особенно двум несчастным девушкам, чьи смерти мне поручено расследовать.
На часах было 21:25.
Зная, что с минуты на минуту придёт мой поезд, я поднялся со скамьи, взял шляпу, поношенный коричневый портфель и газету.
Сегодняшние заголовки были посвящены празднованию в городе дня Святого Патрика, в том числе и параду на Пятой Авеню. Я хотел почитать что-нибудь лёгкое, чтобы отвлечься от расследования убийств и тёмных мыслей, которые вызывала такая работа.
Я засунул газету в портфель.
И не заметил мужчину, стоящего всего в паре метров передо мной.
Поэтому его голос совершенно застал меня врасплох.
Но в подсознании я узнал этот хриплый, глубокий баритон ещё до того, как поднял глаза и смог подтвердить свою догадку.
Всего два слова.
«Здравствуй, сынок».
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Здание Центрального вокзала.
Прошло больше десяти лет с тех пор, как я его видел в последний раз.
Он даже не попрощался.
Вообще-то, тут почти нечего рассказывать.
Отец попросил Ника Скарпетту — владельца игрового дома, где мой отец просаживал деньги — сообщить матери, что он уехал.
Никки был грубоватым, но добросердечным немногословным человеком, и я до сих пор не могу понять, как он смог сообщать матери эти ужасные новости: отец не только проиграл все их сбережения, но и уехал из города с другой женщиной.
Как и у большинства мошенников, у моего отца был прекрасно подвешен язык. И хотя обычно он использовал свой дар для игры в карты или для того, чтобы выпутаться из передряги, но я всегда считал, что он задолжал нам с матерью последнее «прощайте».
Конечно, всё, что он сказал бы, было бы ложью. И всё же слова прощания помогли бы моей матери лучше переварить горькую правду.
Он прислонился к спинке скамьи, и фонарь над головой осветил его точёные, безошибочно узнаваемые черты.
Он, как и всегда, прекрасно выглядел и был одет с иголочки. Несмотря на то, что его туфли были слегка поношенными и не чищенными, а пальто из дорогой тёмной шерсти было явно куплено в деньки, когда он был на коне.
Такие лица, как у него, женщины всегда считали симпатичными: умные карие глаза, мужественные, решительные черты лица и очаровательная улыбка.
Он был выше меня и шире в плечах.
Но теперь, когда я стал старше, я заметил, насколько моё лицо поразительно похоже на его, пусть и без такой очаровательной улыбки и возрастных морщин.
— Что ты здесь делаешь? — спросил я.
Как же странно и непривычно было видеть его перед собой спустя столько лет!
— Эх, Саймон, — непринуждённо произнёс отец, широко улыбаясь. — И никакого намёка на радость от встречи со своим стариком? Только не говори, что ты уже знал, что я в городе!
Он закашлялся, прижимая ко рту платок в мнимом смущении.
— Не знал, — холодно ответил я.
Но, уже произнося это, вспомнил, как последние несколько дней меня не отпускало чувство, будто кто-то следит за мной.
Теперь я осознал, что это, скорей всего, был он.
— Конечно, нет.
Он легко скользнул на сидение рядом со мной и скрестил ноги. Постукивая пальцем по подбородку, отец оценивающе взглянул на меня.
— Выглядишь уставшим, Саймон, — произнёс он. — Ты работаешь слишком много. Я за тобой наблюдал.
На несколько секунд повисла тишина.
— Зачем ты вернулся?
— Разве отец не может захотеть снова увидеть сына?
Он пристально смотрел мне в глаза, произнося фразы сладким, льстивым тоном, и я сразу вспомнил, как ему удавалось убалтывать мать наутро после крупных проигрышей.
Он умел заставить человека чувствовать себя важным, ценимым высоко, сосредоточив всё своё внимание на нём. И для объекта его внимания это чувство было опьяняющим.
Но я знал, что это обычное подхалимство.
— Снова? — скептически приподнял я бровь. — Десять лет спустя?
— Туше, — отец усмехнулся краем рта. — Понимаешь, обстоятельства так сложились… Я задолжал здесь крупные суммы очень сомнительным людям. И за мою голову назначали солидную цену.
Я поднял на него взгляд.
— Сколько я себя помню, ты всегда был в долгу у ростовщиков. И за твою голову всегда назначали плату. И, как правило, ты решал эти проблемы, просто уходя в подполья и вылезая только тогда, когда считал, что опасность миновала. Что изменилось в тот раз? Дело было в женщине?
Но прежде чем мужчина смог ответить, его прихватил приступ кашля, который длился целую минуту.
— Подожди минутку, мой мальчик. Мне нужно попить, — сказал он виновато.
Я покорно поднялся и купил ему у продавца неподалёку стакан воды. На его тележке можно было найти всё, что потребуется поздним пассажирам — от ореховых смесей до газет.
К тому времени, как я вернулся с водой, на нашу скамейку подсела дама. Она сидела рядом с двумя яркими белыми шляпным коробками и аккуратно ела сандвич.
Я протиснулся мимо неё, посмотрел на отца; тот молча кивнул, и мы передвинулись на другой конец скамьи.
Он сделал глоток воды; ему, похоже, полегчало, и он продолжил наш разговор с того самого места, на котором мы остановились.
— Нет, Саймон, я уехал из Нью-Йорка не из-за женщины, — он бросил на меня странный взгляд. — Я знаю, что ты вряд ли поймёшь, но… Мне нужно было начать всё с чистого листа.
— А мать? — мой голос был холоден, как лёд.
— Твоя мать была прекрасной женщиной, — твёрдо сказал он. — Не думай, что я не понимал, что она заслуживает кого-то лучше, чем я.
— А вот здесь я с тобой согласен. Но тебя это не остановило, и ты решил найти себе новую даму сердца. Ты всё ещё с ней?
— Нет, не с ней, — закашлялся он.
— Но и не один, — резко заметил я.
Он никогда не оставался один.
Отец замялся на долю секунды, но продолжил:
— Я слышал, твоя мать умерла в прошлом году, — он был непривычно серьёзен. — Мне жаль.
— Она так больше и не стала прежней после твоего ухода.
— А ещё ты потерял свою любимую.
Он побарабанил пальцами по скамье.
— Красивая юная леди. Как её звали?
— Ханна, — сухо ответил я.
— Ну да, ну да…
Он постучал пальцем по виску и снова улыбнулся мне.
— Я не молодею, Саймон. Мой разум уже не тот, что прежде.
Да он никогда не помнил того, что не касалось его лично!
Отец тем временем продолжал:
— Она была очаровательна. И стала бы тебе прекрасной женой.
Мужчина кашлянул.
— Столько людей погибло в тот день. До сих пор тяжело представить, что один горящий пароход мог стоить стольким жизни. Я слышал об Ангерах и о Фельцке…
Я перебил его:
— Слишком много… Слишком много погибло в тот день.
Около тысячи людей умерли, когда пароход «Генерал Слокам» загорелся и утонул. И многие из них были моими друзьями и соседями.
Как только я услышал о катастрофе, я сразу же отправился на одну из спасательных лодок.
Да, кого-то мы спасли.
Но я был свидетелем того, как люди в отчаянии встречали свои смерти: одни были обречены из-за неисправности спасательных кругов и жилетов, а другие — из-за пассажиров, которые прыгали с палубы в воду слишком близко к ним, из-за чего первые теряли сознание и тонули.
Иногда мой разум играл со мной дурную шутку, и мне казалось, что я видел тогда Ханну, прыгающую прямо в лапы смерти.
Но чаще всего мне удавалось убедить себя, что я ошибался.
Отец вновь закашлялся.
— Саймон, я не могу изменить то, что уже произошло. Но сейчас я здесь, чтобы загладить свою вину, если смогу.
Я уставился на него в недоумении.
— Так вот зачем ты вернулся? Чтобы наладить со мной отношения?
— Да. Если смогу.
Снова приступ кашля.
— Твоя мать умерла, да упокоит Господь её душу. Но я понимаю, что тебе я тоже сделал немало дурного, пусть ты и ведёшь себя как сильный мужчина и не высказываешь мне это. Я уверен, что ты смог бы стать выдающимся юристом или банкиром, если бы тебе удалось закончить обучение в Колумбийском. И если бы я не бросил вас, ты бы его закончил…
— Теперь это уже не важно, — я сделал глубокий вдох. — И что? Ты вернулся, чтобы извиниться? Десять лет спустя?
— Полагаю, да, — он неуверенно посмотрел на меня.
— Ясно. Что-нибудь ещё?
Он уставился на меня с непонятным выражением.
— Наверно… — он запнулся на несколько мгновений, но продолжил: — Нет. Это всё.
— Тогда я должен успеть на поезд, — произнёс я, бросая взгляд на часы и понимая, что окончательно опаздываю.
А следующий поезд будет только через полчаса.
— Хорошо. Рад был тебя увидеть, сынок.
Он неловко поднялся на ноги и уронил платок.
Я потянулся, чтобы его подобрать, но моя рука замерла, так и не коснувшись ткани.
Отец мог скрыть правду, сжимая платок в руке, но теперь, когда кусок батиста лежал на покрытом плиткой полу Центрального вокзала, истина вылезла наружу.
Белая ткань была густо испачкана кровью.
Я отшатнулся и тяжело опустился на скамью.
Отец смутился, наклонился, поднял платок и быстро засунул его в карман. И сел рядом со мной.
А ведь я ничего сначала не заметил.
Потому что не искал.
Но теперь видел красноречивые симптомы: отёк вокруг шеи, неестественный блеск в глазах и усталость, изнурённость, которая всегда сопровождает подобные болезни.
— Полагаю, это и есть истинная причина твоего возвращения, — только и смог выдавить я.
— Я умираю, Саймон, — развёл он руками. — Я сменил различные климатические зоны, как и рекомендовали врачи, но ничто не смогло замедлить прогрессирование заболевания.
— Ты ездил на юг? Во Флориду?
— Ездил, — кивнул он. — Я даже побывал на чистейшем воздухе Миннесоты, в который все так слепо верят.
Отец печально покачал головой.
— Ничего не помогло. Истощение берёт верх. Теперь вопрос лишь в одном — когда. Хотя этот вопрос справедлив ко всем живущим.
Мужчина вытащил из кармана пакетик пастилок.
— Не представляю, что делал бы без них. Пастилки Церкви Бладетт. Небольшие коричневые конфетки с бензоином. Только они облегчают моё самочувствие.
Он забросил одну пастилку в рот.
— Сколько тебе осталось? — неловко спросил я.
Он пожал плечами.
— Похоже, немного, хотя ни одни врач не может сказать точно. Но я уже узнаю симптомы: кашляю теперь практически постоянно и устаю гораздо быстрее, чем раньше. Думаю, это моя последняя весна. И я намерен ею насладиться.
Его глаза блеснули, но я не мог сказать, было ли это из-за болезни или его несгибаемого духа.
— Но это ведь не смертельный приговор, — резко произнёс я. — Существуют санатории, врачи в которых могут тебе помочь.
Отец брезгливо скривил лицо.
— Чтобы я сидел в кресле и вязал носочки? Играл в шахматы и по часам принимал препараты? Нет уж, благодарю покорно! — сказал он с горячностью.
— Тебе всегда нравились шахматы… — заметил я.
На самом деле, он любил любую игру, в которой можно было выиграть деньги. Или проиграть.
— Пффф.
— Ты же заразен, — предупредил я. — Существуют законы о соблюдении…
— Я осторожен и способен контролировать свою инфекцию, — с гордостью произнёс отец. — Я всегда кашляю только в платок.
— А твой врач?
— Считает, что требования о соблюдении режима — бред и чепуха.
Последние изданные законы обязывали врачей сообщать обо всех случаях заражения туберкулёзом — и, тем не менее, большинство частных врачей возражали и игнорировали данное требование, полагая, что это является вторжением в личную жизнь.
Так что я не был удивлён.
Но я хотел спросить не об этом.
— Каково мнение твоего врача о прогнозе заболевания? — осторожно перефразировал я свой вопрос.
Он пожал плечами.
— От этих докторов никогда не дождёшься конкретного ответа.
Значит, в последнее время он не посещал врача. А сам он о себе не позаботится.
— Дай мне знать, если тебе что-то понадобится, — неловко и грубо произнёс я.
Отец отмахнулся от предложения.
— Я в порядке. Остановился тут у друга. Буду наслаждаться тем, что будет дарить мне каждый день. Ты же меня знаешь, Саймон.
Да, я знал.
Я вытащил из кармана свою визитку и протянул ему.
— Ты и так легко меня отыскал, но по этому адресу я буду в любое время.
Он взял визитку, улыбнулся, закашлялся, а затем ответил:
— Я буду на связи. Я скоро умру. Но не сейчас. Не сейчас…
Я смотрел ему вслед.
Отец шёл вдоль двадцатого пути и ненадолго задержался у цветочного ларька, чтобы купить одну жёлтую розу. Видимо, для его теперешней спутницы.
Я ожидал, что на меня нахлынут эмоции. Скорей всего, гнев.
Даже если забыть об утерянных из-за него возможностях в карьере, я никогда не мог ему простить то, как он поступил с моей матерью. Я до сих пор был уверен, что именно его отъезд ускорил её отход в мир иной.
Я не чувствовал жалости, хотя и понимал, что он говорил правду — он скоро умрёт.
Этой ночью я ощущал лишь одно.
Пустоту.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«Весь обман в этом мире есть не что иное, как ложь, поставленная на поток. Ложь, перешедшая от слов к делу».
Роберт Саут
Воскресенье 18 марта 1906 года
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Добсон, округ Нью-Йорк.
— Произошло ещё одно убийство.
Резкий голос Малвани заглушал треск телефонной линии.
Я только закончил молоть кофейные зёрна, когда затрезвонил телефон. А поскольку на часах ещё не было и восьми утра, я рванул к аппарату, пока звонок не разбудил хозяйку квартиры.
Она точно будет недовольна, если придётся вставать в такую рань в воскресенье.
— Ты можешь сюда приехать как можно скорее?
Теперь голос Малвани стал тише и отдавался эхом.
Я потянул за чёрный шнур, пытаясь расслышать его слова.
У меня стоял новенький латунный телефонный аппарат Строуджера, но качество связи оставляло желать лучшего даже в его лучшие дни работы.