Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Сэм Борн

Избранный

(в сокращении)

Сокращение романов, вошедших в этот том, выполнено Ридерз Дайджест Ассосиэйшн, Инк. по особой договоренности с издателями, авторами и правообладателями. Все персонажи и события, описываемые в романах, вымышленные. Любое совпадение с реальными событиями и людьми — случайность.

Пролог

Новый Орлеан, 21 марта, 23 ч. 35 мин.

Не он ее выбрал, она сама его выбрала. По крайней мере, так это выглядело со стороны. Впрочем, может быть, это было частью ее искусства, показателем ее актерского мастерства.

Он не пожирал ее глазами, не устремлял на нее тяжелый взгляд, от которого, как известно, девчонки теряют разум. Он никого не хотел смущать. И потому притворялся этаким парнем из предместий, простым и беззаботным. Приехал в командировку и вот заскочил в стриптиз-клуб, чтобы потом рассказывать, как попробовал настоящей новоорлеанской жизни, как вкусил греха. Этот город ничего не имеет против таких парней. Более того, Новый Орлеан ими только и кормится.

Так что он счел за благо изображать незаинтересованность и уткнулся в свой «блэкберри», лишь изредка поглядывая на сцену. Собственно, это была даже не сцена. Представление шло на окруженном слабо освещенными столиками пятачке, которого едва хватало, чтобы девушка могла стащить верх от бикини, потрясти силиконовыми грудями, наклониться, продемонстрировав задницу в стрингах, а потом посылать воздушные поцелуи мужчинам, которые засовывают двадцатки ей за подвязки.

Тяге к таким местам уже давно пора бы пройти, но почему-то у него она осталась. Долгие годы он приходил сюда каждую среду. И секс тут совершенно ни при чем. Таинственный полумрак, анонимность — вот что он любил. Он не хотел ни с кем знакомиться, не хотел общаться. Ему нужно было подумать.

Успокойся, сказал он себе. Процесс пошел. Ты забросил наживку, и ее заглотили. Ничего, что пока ни слова. Надо подождать. Он долго смотрел в свой бокал, потом поднес его к губам и одним глотком допил бурбон. Огонь пробежал по жилам.

Он снова взглянул на сцену. Какая-то новая девушка, он ее раньше не видел. Волосы подлиннее, чем у остальных, кожа не такая зашпаклеванная. И грудь, похоже, настоящая. Она смотрела прямо на него. Неужели узнала? Неужели видела по телевизору?

Он покрутил в руках «блэкберри», борясь с искушением вновь взглянуть на нее. Но через несколько секунд сдался. Она продолжала смотреть. Причем не с фальшивым вожделением, которое такие девицы освоили в совершенстве, дабы внушить лысым пьяным мужикам, что они еще о-го-го, а как-то естественнее, чуть ли даже не дружески.

Ее номер закончился, и после обязательного прощального вращения задом она ушла. Даже это вращение, казалось, было адресовано ему.

К счастью, мобильный завибрировал у него в руках, и он отвлекся. Он прочел первую строку. Очередной запрос от СМИ. Нет, не этого сообщения он ждет. И он стал просматривать остальные послания, пришедшие в этот день.

— Знаешь, как говорят: если целый день учиться…

— Может хвост отвалиться, — закончил он, не успев даже увидеть ее лица.

Она подтащила стул к маленькому столику, за которым он сидел в одиночестве. И хотя он никогда не слышал ее голоса, он сразу понял, что это она.

— Не похоже, что у тебя отвалился.

— А ты не похожа на стриптизершу.

— Да? Ты считаешь, плосковата?

— Я этого не говорю. Я говорю…

Она накрыла ладонью его руку, заставляя замолчать. В ее взгляде по-прежнему была дружеская симпатия, которую он рассмотрел, когда она была еще на сцене. Распущенные волосы рассыпались по плечам. Ей было не больше двадцати пяти, он почти в два раза старше, но странное дело: от нее веяло зрелостью, что ли, или как это еще назвать.

Выговор у нее был не южный, может, Средний Запад, а может, и Калифорния.

— Так что у тебя за работа?

Его окатило теплой волной облегчения: значит, она его не узнала.

— Я, ну, в общем, консультант. Даю рекомендации…

— Знаешь что, — сказала она, — здесь как-то слишком много народу. Пойдем прогуляемся.

Он ничего не сказал, и она за руку вывела его на Клайборн-авеню с оживленным, несмотря на поздний час, движением. Интересно, чувствует она, что его пульс участился?

Потом они свернули на боковую улочку, где не было освещения. Пройдя несколько ярдов, она опять свернула налево, в переулок на задах какого-то бара. Он слышал звуки музыки, доносящейся изнутри.

Она остановилась и прошептала ему в ухо:

— Мне нравится на улице.

Кровь бросилась ему в мошонку. Ее голос, ее слова, то, как она дышала ему в ухо, воспламенили его.

Он притиснул ее к стене и полез под юбку. Она нашла губами его губы и стала целовать. Ее руки бродили по его телу, поднялись к лицу, нежно его огладили, потом спустились к шее и вдруг сильно сжали.

— Ты любишь грубо? — мурлыкнул он.

— О да, — ответила она, крепко сжимая ему трахею правой рукой.

Он захрипел, попытался разжать ее пальцы, но ничего не получилось. Она обладала недюжинной силой.

— Слушай, я не могу дышать, — просипел он.

— Я знаю, — сказала она и обхватила его за шею еще и левой рукой. Теперь она сжимала его обеими руками, все сильнее и сильнее, выдавливая из него жизнь. Он упал.

Она одернула юбку, наклонилась, вынула у него из кармана «блэкберри» и растворилась в темноте.

Глава 1

Накануне. Вашингтон, округ Колумбия, понедельник, 20 марта, 07 ч. 21 мин.

— Черт, черт, черт. Черт, какая гадость!

Мэгги Костелло, вывернув запястье, еще раз посмотрела на часы. Никуда не денешься: уже двадцать одна минута восьмого, она опаздывает. Но ничего страшного, это всего лишь встреча один на один с главой администрации Белого дома.

Она бешено крутила педали, напрягая икры и тяжело дыша. Вот уж не думала, что ездить на велосипеде так трудно. Вот тебе и новая жизнь. Но что поделаешь, новая работа — новый режим, твердила она себе. Здоровое питание, занятия спортом, а еще надо бросить курить, не засиживаться по ночам. Если и есть преимущества в одинокой жизни, так это возможность вставать рано утром, свежей и полной сил. В Вашингтоне она будет начинать день так рано, что встреча в половине восьмого утра станет для нее самым обычным делом, словно это разгар рабочего дня.

Во всяком случае, таков был план. Может быть, оттого что Мэгги родилась и выросла в Дублине и в Америку приехала уже взрослой, она патологически не могла синхронизироваться с энергичными вашингтонцами. Как она ни старалась перенять стиль жизни округа Колумбия, подъем на рассвете до сих пор воспринимался ею как суровое наказание.

Она мчалась по Коннектикут-авеню, стремясь скорее оказаться на Дюпон-серкл и понимая, что все равно оттуда до Белого дома еще минут пять. А ведь еще надо привязать велосипед, пройти через службу безопасности, забежать в дамскую комнату, снять пропотевшую футболку, протереть подмышки и напялить тусклую вашингтонскую униформу — женскую версию мужского костюма. Постараться как-нибудь превратиться из не проснувшегося чучела в члена Совета национальной безопасности, доверенного советника президента США по внешней политике.

Было уже семь тридцать семь, когда она, раскрасневшаяся, оказалась наконец перед столом Патриции, секретарши Магнуса Лонгли, который и назначил Мэгги эту встречу.

— Он вас ждет, — сказала Патриция, взглянув поверх очков.

В этом взгляде читалось резкое неодобрение в первую очередь ее опоздания, но не только. Этот холодный, как у ящерицы, взгляд давал понять, что Мэгги выглядит совершенно неподобающе. Мэгги опустила глаза и обнаружила, что ее брюки, так тщательно выглаженные вчера вечером, неприлично измялись, а на коленях остался след велосипедной смазки. Да еще копна длинных рыжих волос, которые она носила свободно распущенными, — а в этом городе женщины, как правило, стриглись коротко и аккуратно. Мэгги провела рукой по волосам, в тщетной надежде привести их в порядок, и вошла в кабинет.

Магнус Лонгли был администратор-ветеран: он служил еще со времен Картера — то в палате представителей, то в сенате, то в Белом доме. Он был незаменим — почтенный седовласый старец, чье предназначение — поддерживать равновесие и сглаживать острые углы, неизбежные при молодости президента и отсутствии у него вашингтонского опыта.

Когда она вошла, он с авторучкой в руке сидел, склонившись над бумагами. Сделал пометку, потом поднял голову. Его лицо было, как всегда, бесстрастным.

— Мистер Лонгли, — сказала Мэгги, — прошу прощения за опоздание, я…

— Так вы считаете министра обороны ослом, мисс Костелло, да?

У Мэгги пересохло в горле.

— Повторить вопрос?

— Я слышала вопрос, но не поняла. Я никогда…

— Хватит, мисс Костелло. Не время для игр. В этом кабинете в игры не играют. И не время для инфантильного поведения. — Он придвинул к ней листок бумаги.

— Что это?

— Электронное письмо, которое вы отправили вашему коллеге из Государственного департамента.

Постепенно она припоминала — два дня назад она написала Робу из отдела Южной Азии. Он был одним из очень немногих ее знакомых здесь; как и она, ветеран гуманитарных миссий ООН.

Лонгли театрально откашлялся.

— «Разведка в АфПаке — регионе Афганистана и Пакистана — предлагает тесное сотрудничество с Исламабадом» и так далее, «что не доходит до этих ослов в Пентагоне, в особенности до главного ослища, самого доктора Энтони Ословича». — Он положил лист бумаги на стол и обратил на Мэгги ледяной взгляд.

Сердце у Мэгги упало.

— Как вы понимаете, министра обороны не обрадовало такое описание его персоны чиновниками из Белого дома.

— Но откуда, черт возьми, он узнал…

— А оттуда, — Магнус Лонгли подался вперед, — оттуда, мисс Костелло, что ваш друг из Госдепартамента переслал ваше предложение относительно сотрудничества с Пакистаном коллегам в Пентагон. Но при этом забыл воспользоваться одной важной клавишей этой проклятой машинки. — Он указал на свой компьютер, экран которого был темен. — Клавишей «удалить».

— Нет, — в ужасе прошептала она.

— Увы, да! — Он протянул распечатку.

Одним взглядом охватила она список руководящих чиновников Пентагона в адресной строке. Как мог Роб допустить столь элементарную ошибку? А она как могла?

— Он хочет, чтобы вы немедленно уволились. Прямо сегодня.

— Это всего лишь одно слово в одном письме. Это просто офисная шутка. — В ее голосе слышалось отчаяние.

— Вы читаете газеты, мисс Костелло? Или вы предпочитаете блоги? — Последнее слово он произнес так, словно у него перед носом помахали грязной тряпкой.

Мэгги показалось, что Лонгли нарочно строит из себя этакого старого хрыча. Не может он быть настолько отсталым, иначе не просидел бы так долго в самых верхах.

— Может быть, вы слышали, что наш министр обороны, как бы это сказать, не принадлежит к числу приверженцев президента?

— Разумеется, я это знаю. Адамс выступал против него с момента выдвижения кандидатов.

— Вы следите за ситуацией. Да. Президент собрал «команду соперников», как восхищенно ее называют. Но еще Линкольн понимал, что хоть это и команда, но все-таки соперников. Так что доктору Адамсу захотелось размяться и показать, что его влияние распространяется и за пределы Пентагона.

— Что означает: он хочет меня уволить.

Глава администрации встал из-за стола.

— О том и речь. Разумеется, не доктор Адамс принимает окончательное решение. Оно утверждается в этом здании.

Что бы это значило, черт возьми? В этом здании. Хочет ли Лонгли сказать, что решает он сам, или же вопрос, потеряет Мэгги работу или нет, относится к компетенции президента?

— А президент об этом знает?

— Кажется, вы забываете, что Стивен Бейкер — президент Соединенных Штатов Америки, а не начальник отдела кадров. — Лонгли брезгливо дернул губой, словно произнесение этих абсурдных, нелепых слов могло испачкать ему рот. — На президента работают сотни людей, и у вас не такая высокая должность, чтобы он имел отношение к вашему трудоустройству.

Стало быть, окончательное решение принимает Лонгли. Тогда надежды нет.

— Меня ждут, мисс Костелло. Уверен, мы с вами еще поговорим в ближайшее время.

Значит, она уволена.



Мэгги выдохнула лишь в своем кабинетике, забившись в безопасную норку. И так всю жизнь: ей предоставляются фантастические возможности, а она норовит все изгадить. Не то чтобы Адамс не осел. Осел, и еще какой! Но с ее стороны наивно было писать об этом по электронной почте. Сколько ей лет? Скоро уж сорок. И когда только жизнь ее научит? Она ведь известный дипломат и мастер мирных переговоров, требующих безмерной чуткости и осторожности, и вдруг такая осечка… Вот идиотка!

Когда три года назад она вернулась из Иерусалима, ее провозгласили женщиной, совершившей прорыв к мирному процессу на Ближнем Востоке. Тогда она была завалена предложениями работы. Все «мозговые центры», все университеты мечтали заполучить ее к себе. И еще, к вящему ее изумлению, отношения с Ури получили продолжение. Они познакомились в Иерусалиме. Она давно научилась с недоверием относиться к дорожным романам, особенно к тем, которым опасная ситуация и близость смерти придают излишний ореол геройства. Любовь под бомбами прекрасна, но недолговечна. Однако, когда Ури предложил ей поселиться в его квартире в Нью-Йорке, она не сказала «нет». Правда, сохранила за собой квартиру в Вашингтоне, предполагая, что будет жить у него наездами. Но вскоре они с Ури обнаружили, что оба хотят проводить как можно больше ночей в одном городе — и в одной постели. И казалось, это не кончится никогда.

Но месяц назад каким-то образом оказалось, что она сидит на ступенях Мемориала Линкольна, глядя на сияющий огнями Вашингтон, готовый к инаугурации нового президента, а Ури сидит рядом и тихо говорит, что они зашли в тупик. Что он все еще любит ее, но это уже не важно. «В итоге, Мэгги, тебя куда больше занимает Стивен Бейкер, чем наши отношения».

И хотя по щекам у нее текли слезы, ей нечего было возразить. Он был прав: она весь прошлый год помогала Стивену Бейкеру — вопреки всем трудностям стать самым могущественным человеком в мире. Она думала, что, когда все это кончится и жизнь войдет в нормальную колею, она сосредоточится на взаимоотношениях с Ури. Но поздно: он уже принял решение, и ей нечего добавить.

Так что теперь очередной роман завершен, а она вот-вот лишится работы, из-за которой потеряла возлюбленного. Она закрыла лицо руками, повторяя: «Идиотка, идиотка, идиотка».

Приступ самобичевания прервала вибрация где-то в районе бедра. Она вытащила из кармана мобильник. Там, где должен был высветиться номер, значилось: «Конфиденциально».

— Это Мэгги Костелло?

— Да.

— Приходите, пожалуйста, в резиденцию немедленно. Президент хочет говорить с вами.



Быстро, но так, чтобы не насторожить охранников, она прошла через комнату прессы и направилась к резиденции Белого дома, где вот уже два месяца с небольшим живут Стивен Бейкер, его жена Кимберли, их тринадцатилетняя дочь Кэти и восьмилетний сын Джош.

Агенты спецслужбы молча пропустили ее — и вот она уже в помещении, которое выглядит совершенно так же, как любой другой американский дом в восемь с чем-то утра. На столе — коробки с хлопьями, на полу — школьные сумки, и звучат детские голоса. Обыкновенный семейный дом, если не считать вооруженных охранников за дверью.

Стивен Бейкер без пиджака стоял посреди кухни с яблоком в руке. Напротив, в трех ярдах от него, сжимая бейсбольную биту, стоял его сын Джош.

— Готов? — прошептал президент.

Мальчуган кивнул.

— Ну давай. Три, два, один. — И он подбросил яблоко как раз на такую высоту, чтобы мальчику было удобно ударить битой. От уверенного удара плод пролетел над рукой президента и вмазался в стену за его спиной.

Из соседней комнаты на повышенных тонах раздалось:

— Джош! Что я говорила об игре в мяч в доме?

Президент заговорщицки прижал палец к губам.

— Все под контролем, дорогая, — громко сказал он, поднимая яблоко с пола и вытирая заляпанную стену.

Он был эффектный мужчина. Густые каштановые волосы, высокий рост — в каком бы обществе он ни оказался, не заметить его было невозможно. Его глаза завораживали — глубокого зеленого цвета, они оставались спокойными, даже если остальные черты были в живом движении.

И вот эти глаза обращены на нее.

— Смотри, Джош, кто пришел. Твоя любимая тетя-ирландка.

— Привет, Джоши. Как тебе новая школа?

— Привет, Мэгги. Школа хорошая. Я играю в бейсбол, это круто.

Мэгги заулыбалась. Джош вполне мог претендовать на звание самого милого ребенка Америки. Она познакомилась с ним два года назад и сейчас испытывала такое чувство, словно он вырос у нее на глазах.

Их первая встреча произошла в Айове, в летний субботний день на ярмарке штата в Де-Мойне. Стивен Бейкер был там с семьей — кандидат в президенты старался завоевать любовь жителей Айовы. Бейкер был явным аутсайдером поля демократов — малоизвестный губернатор штата Вашингтон.

Роб, приятель Мэгги по работе в «горячих точках», который теперь по недомыслию положил конец ее карьере, был настойчив.

— Познакомься с ним, — говорил он, — ты сразу все поймешь.

Мэгги сопротивлялась. Чтобы Мэгги Костелло работала на какого-то политика? Видит бог, у нее есть кое-какие идеалы, и эти идеалы не имеют ничего общего с безумием современной политики. Занимаясь сначала доставкой гуманитарной помощи, потом неофициальной дипломатией, она насмотрелась на то, что сделали политики с некоторыми странами Африки, Балкан и Ближнего Востока. Для нее важно было только одно: попытаться улучшить жизнь тех, кто пережил войну, голод и лишения. И, насколько она понимала, политики все время стремились помешать этому. Да и вообще, что она знала о политической деятельности президента США?

— Это не важно, — настаивал Роб. — Познакомься с ним, и ты поймешь, что́ я имею в виду. Он совсем не такой. Он особенный.

И она отправилась в Айову, посмотреть на Бейкера в деле. Не много времени ушло, чтобы понять: он — то, что нужно. Манеры его были непринужденными, во всем был виден искренний интерес к людям — естественный, не похожий на показную искренность тех, кого обычно считают подходящим материалом для президентского образа. И на жителей Де-Мойна все это действовало, Бейкер совершенно пленил их. За ним ходили толпы. И, в отличие от других кандидатов, которых словно бы катапультировали с другой планеты на подобные встречи, он действительно очень по-человечески находил контакт с горожанами.

В конце концов она подошла поприветствовать его.

— Значит, вы и есть та женщина, что принесла мир на Святую землю, — сказал он. — Очень приятно познакомиться.

— Почти, — ответила она. — Почти мир.

— Что ж, «почти» — это гораздо больше того, чего добивались прежде.

Они разговаривали урывками, между пожиманиями рук, позированием для снимков на мобильные и перешучиванием с местными журналистами.

В итоге он пригласил ее сесть в машину, которая везла его на следующую встречу: Кимберли с детьми на заднем сиденье, она вместе с ним на переднем. Когда она бросила на него удивленный взгляд — ведь нет же места! — он улыбнулся:

— Во время кампании «Бейкера — в президенты» у меня самая ответственная работа: я водитель.

Все два часа, что длилась поездка, они говорили. Трое Бейкеров на заднем сиденье уснули. Стивен хотел знать, как она начинала, расспрашивал о работе волонтером в Африке сразу после окончания университета, потом о челночной дипломатии высочайшего уровня в Иерусалиме, которая сделала ей имя.

— Вам же все это не нужно, — сказала в конце концов она, смущенно отмахиваясь.

— Нет, нужно. И вот почему. Вы знаете, кем меня считают? Деревенщиной. «Сын лесоруба из Абердина, штат Вашингтон». Мне еще придется убеждать «Нью-Йорк таймс» и Совет по международным отношениям, что я не настолько провинциален для того, чтобы стать президентом.

Потом он рассказал, как, получив стипендию в Гарварде, на каникулы приезжал в Абердин и работал грузчиком на лесопилке, потому что на жизнь катастрофически не хватало.

— И вот наконец я отправился в Африку. Совсем как вы. В Конго. Господи, какие страшные вещи я там видел! Просто ужасные. И это все происходит до сих пор, если не там, то рядом. Руанда, Сьерра-Леоне, Дарфур. Горящие деревни, грабежи, насилие. Дети остаются сиротами. Или еще хуже. — Он посмотрел на нее. — Я думаю, что выиграю эту кампанию, Мэгги. И если я ее выиграю, то употреблю некоторое количество огромных ресурсов моей страны на то, чтобы остановить смертоубийство. Я не говорю, что надо послать туда армию. Это мы уже пробовали. Из этого ничего не получается. Нужно придумать какой-то другой способ прекратить бойню. Вот зачем вы мне нужны. — Фраза повисла в воздухе, ибо Мэгги ответила лишь недоверчивым взглядом. — Почему-то мне кажется, Мэгги, что вы никогда не забудете то, что увидели, когда вам исполнился двадцать один год. Именно это заставляет вас так много работать, даже сейчас, когда прошло столько лет. Я прав?

Мэгги, глядя в окно машины, представила себе свою теперешнюю жизнь: бесконечная череда конференций и собраний. С каждым днем она все больше удалялась от той рьяной молодой активистки, какой была когда-то. Но он прав. До сих пор она не может смириться с несправедливостью, насилием, со всем злом, что творится в мире, — и полна решимости как-то изменить эту ситуацию. Она кивнула.

— И со мной то же самое. Я никогда не забуду то, что увидел там. И надеюсь, вскоре я смогу что-то сделать. Что-то значительное. Вы согласны работать со мной, Мэгги Костелло?



И вот теперь, через два года, президент одной рукой взял красную пластиковую коробку для завтраков, а другой — открыл холодильник.

— Так что тебе положить, юноша? Яблоко или грушу?

— Яблоко.

Президент положил яблоко в коробку, плотно закрыл крышку и вручил сыну. Потом наклонился и поцеловал его.

— Ладно, юноша, беги.

Защелкивая сумку со спортивными принадлежностями, вошла Кимберли Бейкер, светловолосая, прелестная, как персик.

Политические обозреватели дружно решили, что она представляет собой крупный актив своего мужа. Избирателям женского пола нравилось, что она не искусственно-безупречная, а реальная земная женщина. А то, что она из Джорджии, связывало его с богатым голосами Югом; это был дополнительный бонус.

Сначала Кимберли волновалась, как они будут жить в Белом доме, беспокоилась, каково будет восьмилетнему мальчику и тринадцатилетней девочке преодолевать неизбежные трудности подросткового периода на виду у всего мира. В ходе предвыборной кампании Стивен Бейкер говорил в шутку, что лишь два человека действительно хотят, чтобы он проиграл на выборах: это его соперник и его жена. Кимберли в первую очередь думала о детях.

Сейчас Кимберли одной рукой обняла Джоша, другой — свою застенчивую, чуть неловкую, прелестную дочь и подвела к дверям, где и передала с рук на руки одетой в штатское молодой женщине. Это была Зои Гальфано, сотрудница секретной службы, которая отвечала за охрану детей Бейкера.

— Мэгги, выпьешь чего-нибудь? Кофе, горячего чаю, соку?

— Спасибо, нет, господин президент.

Он посмотрел на часы:

— Я хочу поговорить об Африке. Я видел твой доклад. Снова начались убийства в Судане; в Дарфуре под угрозой смерти сотни и тысячи. Я хочу, чтобы ты придумала какое-то решение.

Мысли замелькали у Мэгги в голове. Не успел Магнус Лонгли ее уволить, как президент предложил возможность, о которой она могла только мечтать.

Она хотела ответить, но в дверь вдруг просунулась голова. Стью Гольдштейн, главный советник президента, человек, который разработал предвыборную кампанию. Ветеран нью-йоркских политических битв, хранивший в голове миллионы фактов, касающихся политики Соединенных Штатов; феноменальный мозг и одышливое, болезненно полное тело.

— Господин президент, нужно перейти в зал Рузвельта. Через две минуты вы подписываете Акт о насилии против женщин. — Он повернул голову: — Привет, Мэгги.

Бейкер взял пиджак со спинки стула и надел его.

— Пойдем со мной.

— Какое решение вам нужно, господин президент?

— То, которое привело бы к результату. Это территория размером с Францию, и она стала полем бойни. На той земле никто не может поддерживать порядок.

Они шли по коридорам, а в трех шагах за ними следовали два агента секретной службы.

— Значит, вы говорите о небе?

Он посмотрел Мэгги прямо в глаза, обжег холодным, глубоким зеленым взглядом. И она вдруг поняла.

— Вы предлагаете снабдить Африканский союз американскими вертолетами? Количеством, достаточным для мониторинга всего региона Дарфур с воздуха?

— Как это, Мэгги, ты обычно говоришь? Плохие парни уходят от наказания, потому что их никто не видит.

Она медленно произнесла, словно бы размышляя вслух:

— Но если бы у Африканского союза были суперсовременные «апачи» с суперсовременными системами наблюдения, то мы бы видели, кто что сделал и когда. Тогда бы спрятаться было негде.

— А если люди знают, что на них смотрят, то они ведут себя прилично.

Сердце у Мэгги пустилось вскачь. Это было то самое, о чем видевшие резню в Дарфуре молились годами: «небесный глаз», который остановит бойню.

Он улыбнулся.

— Представь мне какие-нибудь варианты, Мэгги.

Тем временем они дошли до западного крыла и оказались у дверей зала Рузвельта. Гримерша нанесла на лицо президента немного пудры — для телекамер. Кто-то спросил, готов ли он, и он кивнул.

Двери распахнулись, и невидимый голос произнес:

— Леди и джентльмены, президент Соединенных Штатов!

Незаметно проскользнув внутрь в хвосте свиты, она смотрела, как собравшиеся в зале стоя аплодируют ему. Среди них там и сям мелькали лица, которые она не узнавала. Лица женщин, одетых отнюдь не в строгие костюмы. Мэгги не сразу поняла, кто они такие. Ну конечно же! Жертвы!

Когда аплодисменты начали стихать, Стивен Бейкер жестом велел тем, кто оказался в первом ряду, окружить его. Те знали свое дело: когда президент сел за стол, встали за его спиной тесным полукругом. Мэгги узнавала ключевых игроков: лидеры большинства и меньшинства в сенате, главы парламентских партий и председатели комитетов — вместе с двумя главными разработчиками этого билля, по одному от каждой палаты.

— Дорогие американцы, — заговорил президент, — сегодня мы собрались, чтобы подписать новый Акт о насилии против женщин. Я подписываю его с гордостью. Я горжусь тем, что я здесь вместе с мужчинами и женщинами, которые за него голосовали. А больше всего я горд, что выступаю на стороне тех женщин, которые нашли в себе мужество рассказать о случившемся с ними, что и сделало возможным работу над этим законом.

Снова раздались аплодисменты. Мэгги посмотрела на людей, выстроившихся у ближайшей двери, — традиционно это место полагалось занимать помощникам президента. Пресс-секретарь Дуг Санчес, молодой и красивый, стоял опустив голову и почти не слушал, просматривая сообщения на своем «айфоне». Почувствовав, что за ним наблюдают, он поднял глаза и улыбнулся Мэгги.

Президент Стивен Бейкер взял со стола ручку и поставил свою подпись.

— Готово, — сказал он.

Гости вновь пришли в движение, защелкали фотокамеры. Президент обошел стол, чтобы пожать руку тем, кто пришел засвидетельствовать этот момент.

Помощники стали подталкивать его к кафедре, где он должен был ответить на вопросы журналистов. Эту инновацию ввел сам Бейкер. Раньше президенты подпускали к себе прессу лишь изредка, теперь же любое появление на публике заканчивалось несколькими минутами вопросов. Вашингтонские мудрецы утверждали, что этот новый прогрессивный подход продержится не больше двух недель.

— Терри, что у вас?

— Господин президент, кое-кто говорит, что это первое и последнее законодательное достижение правления Бейкера. Это единственный вопрос, по которому вы и конгресс смогли достигнуть согласия. Не будет ли после этого все стопориться?

Бейкер включил свою фирменную ослепительную улыбку.

— Нет, Терри, и я объясню почему. — И завел знакомую песню о том, что, хотя он получил большинство в парламенте с очень небольшим перевесом, существует множество людей доброй воли, которые хотят двигаться вперед на благо американского народа.

Он ответил еще на один вопрос, о дипломатических усилиях на Ближнем Востоке. Потом Санчес подался к нему и сказал:

— Это будет последний.

Бейкер сделал знак корреспонденту телекомпании Эм-эс-эн-би-си.

— Господин президент, не является ли обманом народа Америки тот факт, что во время предвыборной кампании вы скрыли ключевой эпизод вашей медицинской истории — лечение от психического расстройства?

Последовало секунды две оцепенелого молчания. Все, кто был в зале, уставились на Стивена Бейкера. Он не изменил позы, только, как заметила Мэгги, вцепился в край кафедры так крепко, что костяшки пальцев побелели. Так же, как и лицо, от которого, казалось, отхлынула вся кровь.

— Как каждый кандидат на этот пост, — заговорил он, — во время предвыборной кампании я обнародовал медицинское заключение со всеми подробностями, которые мой врач… — Бейкер сделал паузу, взглянул на кафедру, где обычно лежит текст, но сейчас его не было, и он снова поднял глаза на аудиторию: — Со всеми подробностями, которые мой врач счел заслуживающими внимания. А теперь, мне кажется, пора обратиться к работе на благо народа Америки. — И с этими словами он направился к дверям, за ним длинный хвост помощников, а следом хор журналистов, громко взывавших: «Господин президент!»

Сотрудники стали расходиться. По пути к своему кабинету, который был рядом с кабинетом пресс-секретаря, Мэгги помедлила, глядя на коллег, отвечавших за работу с прессой. Помещение было переполнено, каждый сидел на телефоне, одновременно стуча по клавишам компьютера. Тара Макдональд, директор по связям со СМИ, и Санчес оживленно разговаривали. Уходя, она бросила взгляд на экран телевизора. Внизу экрана бегущая строка: «Согласно источникам Эм-эс-эн-би-си, президент Бейкер лечился у психиатра от депрессии».

Слово «психиатр» попахивало политической смертью. Американцы терпимо относятся к слабостям друг друга — но не президента. Президент должен быть сильнее, чем они.

Стивена Бейкера стали возводить на пьедестал, как только в глубинах Айовы началась его предвыборная кампания. Пошла молва, что появился политик нового типа — политик, который говорит правду. Клипы в «Ютьюбе», где он говорил публике вещи, которые она не желала слушать, оказались лидерами просмотра. Вскоре пресса стала писать о Бейкере как о борце за правду, которому суждено вывести народ Америки из темного периода его истории. И вот теперь его обвиняют в том, что он скатился до уровня этого самого народа. А он, вместо того чтобы опровергнуть обвинения, только бледнеет.

Уже входя в свой кабинет, Мэгги увидела, что к залу прессы направляется Гольдштейн. Не важно, что в вашингтонской пищевой цепи он стоял гораздо выше, чем она, — Стью для нее здесь был одним из немногих безоговорочно дружеских лиц. Во время предвыборной кампании они скоротали вместе не один час в бесконечных перелетах, в самолетах, аэропортах. Она подумала, что если кто и знает правду насчет истории Эм-эс-эн-би-си, так это Гольдштейн, человек, который был с Бейкером с самого начала.

Она вернулась, чтобы перехватить его на полпути. А потом сразу перешла к делу:

— Мы в сортире, да?

— Да. Миновали сифон и уже по пути в канализацию. — Он продолжал идти, причем, учитывая его комплекцию, с хорошей скоростью.

— Насколько это будет плохо?

— Ну, как говаривали в прошлом, когда Дик Никсон на этом самом месте пустил конституцию на конфетти, «это не преступление, а просто утаивание». Людям не важно, даже если их президент полный псих, главное — они должны знать об этом до того, как проголосуют.

— И теперь обидятся, потому что он не признался во время избирательной кампании.

— Вот именно.

Она не могла понять, раздражает ли Гольдштейна утечка известной ему информации или он разочарован в президенте, который скрыл от него этот факт.

Потом ей вспомнился эпизод с медицинскими картами. В ходе кампании Марк Честер, гораздо более пожилой противник Бейкера, отказался обнародовать свою, представив вместо этого краткое «врачебное заключение». От Бейкера ожидали, что он воспользуется моментом и, предъявив полную медицинскую карту, утрет тем самым Честеру нос. Но он этого не сделал, предпочтя такое же заключение врача. И все его зауважали: проявил сочувствие к пожилому человеку.

Мэгги и в голову не пришло, что он использовал эту возможность, дабы избежать огласки собственных затруднений. Но сейчас все именно так и подумали. Или телеканал нагло лжет, или Стивену Бейкеру придется объяснить народу, почему он не открыл всю правду.

Она вернулась в свой кабинет и села за компьютер. Блоги были захвачены горячей новостью. Она открыла страницу Эндрю Салливана.


Это определяющий момент для республики. Душевная болезнь — одно из последних великих табу, хотя ей подвержен каждый третий американец. Стивен Бейкер должен был набраться храбрости, сказать правду и положить конец этому предрассудку.


Потом решила почитать правых, открыла «Корнер».


Обычно политику-демократу нужно как минимум несколько лет, чтобы начать рассыпаться. Отдадим должное Бейкеру: он ускорил процесс.


Мэгги откинулась в офисном кресле. Она понимала, что для кандидата в президенты в разгар предвыборной кампании вопить о том, как он лежал на кушетке психоаналитика, рискованно, почти самоубийственно. Она понимала, почему он не поделился этим с избирателями. Но с ней-то он должен был поделиться. Она стала работать на него полтора года назад, в те дни, когда его штаб мог уместиться в мини-вэне. Они налетали вместе десятки тысяч авиамиль. Она ела в его доме, играла с его детьми, болтала с его женой. Она верила в него. И вся страна тоже.

Она подняла глаза на экран телевизора. Вспыхнула заставка «Срочные новости». Мэгги включила звук. «На Си-эн-эн только что пришло сообщение, что президент намерен выступить с заявлением».



По приглашению Санчеса она пришла смотреть сообщение в пресс-центр.

«Соотечественники! Американцы! — начал президент. Его голос звучал твердо, лицо было спокойным и деловитым. — Я не собираюсь отрицать то, что вы сегодня услышали. Я хочу рассказать, как все было на самом деле. Очень давно, когда мне было двадцать с небольшим, у меня в жизни был трудный период. Раньше я не рассказывал об этом, потому что причины моего горя затрагивали другого человека. Как вы знаете, моя мать скончалась несколько месяцев назад, на последней неделе предвыборной кампании, и потому теперь я могу рассказать все.

Подростком я подозревал, что моя мать алкоголичка. А когда учился в колледже, увы, я уже знал это точно. И это знание пожирало меня изнутри. Не пойду ли я по ее стопам? Не стану ли я тоже алкогольно зависимым? Эта мысль отравляла мне жизнь. И тогда я прибег к помощи психиатра.

В итоге я выбрался из пучины уныния. Но не врачи вытащили меня из тьмы. Мать, услышав, что я обратился к врачу, преодолела свой недуг. Она вступила в ряды анонимных алкоголиков и бросила пить. Последние двадцать четыре года своей жизни она была трезвенницей. Это огромное достижение. Я горжусь ею не меньше, чем она гордилась мною, когда я стал баллотироваться в президенты. Но это уже личное. И я решил из уважения к ней не вспоминать об этом.

Возможно, это было ошибкой. Но теперь, надеюсь, вы понимаете, почему мне нужна была помощь и почему я не решился рассказать об этом вам. Не знаю, как вы к этому отнесетесь, но рискну предположить, что так же, как множество американских семей, когда сталкиваются с разочарованием. Именно такая душевная щедрость и делает нас великим народом. Спасибо».

Мэгги стояла едва дыша. Вдруг в тишине кто-то захлопал в ладоши, и вот уже аплодируют все, громко и долго.

Санчес передал Мэгги свой «айфон», открытый на блоге Салливана. Ей достаточно было первой фразы: «Стивен Бейкер только что напомнил американскому народу, почему тот осенью избрал своим президентом именно его».

— Внимание, ребята! — воззвала Тара, заглушая последние хлопки. — Рано радоваться. «Фокс» и другие телеканалы будут весь вечер трезвонить про «вопросы, на которые еще предстоит ответить». Нам надо подготовиться. Мне нужны имена добровольцев, которые согласны перед камерой воспеть хвалу президенту Стивену Бейкеру — и за то, что ответил честно, и за то, что был почтительным сыном. Займитесь этим.

Тара Макдональд права, излишняя предусмотрительность не помешает, но Мэгги прожила в Америке достаточно долго, чтобы понять: публике понравится то, что ей показали. Публика не бросит камень в нового президента за то, что он любил мать и опасался унаследовать порок, который она победила.

И она не ошиблась. Кабельные сети полнились дискуссиями, является ли алкоголизм наследственной болезнью и насколько эффективным бывает лечение. В Белом доме решили, что президенту удалось увернуться от пули. Но облегчение было недолгим — лишь до следующего дня. А в доме Бейкера и того меньше.



Вашингтон, округ Колумбия, понедельник, 20 марта, 19 ч. 16 мин.


Джен, какие кроссовки! КРУТО!


Кэти Бейкер прочитала сообщения в «Фейсбуке» своей новой подружки Дженнифер и приготовилась было добавить собственное, но пальцы застыли над клавиатурой. Мама говорила, что нужно быть осторожной. «Запомни, детка: никаких имен, никаких фотографий, на которых есть ты, твой брат, твои друзья. Ничего, что указывало бы на тебя».

Почему она не может быть как все? Ах да. Потому что ее отец — президент Соединенных Штатов. Это здорово, конечно. Она уже познакомилась с несколькими своими любимыми звездами и нашла свою фотографию на страницах журнала «Пипл».

Она вышла из «Фейсбука» Джен, вернулась в свой собственный и увидела сообщение от своего друга Алексиса.


Привет, К. Сочувствую по поводу сегодняшнего тяжелого дня.
Но ты держалась очень хорошо. Ты молодец!


Кэти перечитала, проверила имя отправителя. Действительно, Алексис, но только здесь бессмыслица какая-то. Алексиса сегодня не было в школе, так откуда ему знать, как она держалась.

Она написала ответ:


Ничего не понимаю! Разве ты не валяешься дома с ОРВИ?


В дверь тихонько постучали — в комнату заглянула Зои, агент секретной службы.

— Мама говорит, пора ужинать.

— Хорошо, иду.

Дверь закрылась. Кэти уже выходила из «Фейсбука», когда пришел ответ Алексиса. Она оглянулась на дверь. Всего минутку!



Первая леди смотрела на мужа, который измельчал чеснок для томатного соуса, сидя без галстука и ботинок на высоком табурете у кухонной барной стойки. Хотя она и не одобряла карьеры мужа, это зрелище ее утешало. Как она повторяла в десятке интервью, «по крайней мере, я живу прямо над лавкой». И теперь она наслаждалась этой картинкой домашнего уюта, когда они вчетвером вместе ужинают.

Собственно, пока их было трое. Кэти еще не спустилась, несмотря на напоминание Зои. Кимберли набрала в грудь воздуха, чтобы позвать дочь к столу, и тут дверь открылась.

Девочка смотрела невидящими глазами, в лице ни кровинки.

— Кэти, что? Что случилось?

Стивен Бейкер непроизвольно взглянул на дверь. Кто мог вломиться в резиденцию президента в Белом доме? Зои, бесшумно войдя в кухню вслед за своей подопечной, прочла эти мысли у него на лице и покачала головой. Никакого вторжения не было.

Он заглянул дочери в глаза:

— Что-то в компьютере?

Она кивнула.

— Какой-нибудь твой друг написал тебе гадость?

— Так мне показалось поначалу.

Президент переглянулся с женой.

— И что же он написал?

— Я не хочу тебе говорить.

Президент сделал знак Зои. Та вышла и через несколько секунд вернулась, неся открытый ноутбук, корпус которого переливался психоделическими разводами. Подростковый шик.

Кимберли взяла у Зои компьютер и посмотрела на экран. «Фейсбук», страничка ее дочери. Кэти вымолила разрешение завести ее; родители поддались, но с жесткими условиями. Никаких подлинных имен. Никаких контактов. В ай-пи адресе департамент коммуникаций Белого дома оставил в качестве места пребывания просто США, без уточнений. Только самые близкие друзья знали, что Саншайн-12 — это дочь американского президента.

Стивен Бейкер смотрел на экран, пытаясь понять, что же так расстроило его дочь. И нашел. Сообщение от одноклассника Кэти.


Нет, на самом деле я не болен. И я на самом деле не Алексис, если честно. Понимаю, каково это: узнать, что твоя бабушка была пьяницей, а отец лечился у психиатра. Приношу извинения, что поднял шум. Дурак я, дурак. Но я надеюсь, ты будешь лапочкой и передашь отцу мое сообщение. Скажи ему, что у меня в запасе есть еще несколько историй. Следующая появится завтра утром. И если она не сотрет его в порошок, обещаю: третья сотрет обязательно. Передай ему: я его уничтожу.


Глава 2

Вашингтон, округ Колумбия, вторник, 21 марта, 05 ч. 59 мин.

Не было еще и шести, когда Мэгги разбудил телефонный звонок. Гольдштейн; судя по голосу, он еще не ложился.

— Включай Эм-эс-эн-би-си. Скорее!

Она нащупала пульт и стала нажимать кнопки. Наконец экран засветился.

— Стью, здесь реклама страхования автомобилей.

— Подожди. Мы получили предупреждение.

Раздался звук позывных, и вот на экране появилась ведущая утренних новостей. Над ее плечом картинка: президент; внизу бегущая строка: «последние новости».


«Документы, попавшие в распоряжение Эм-эс-эн-би-си, дают основание предполагать, что Стивен Бейкер получал на предвыборную кампанию деньги, которые непрямым путем шли от правительства Ирана. Подробности пока неизвестны, но такие пожертвования представляют собой серьезное нарушение федерального закона, который запрещает кандидатам получать деньги из иностранных источников, тем более от правительства страны, враждебной Соединенным Штатам. А сейчас перейдем…»


Иран? Это несерьезно. Происходит что-то чрезвычайно странное. Странное и зловещее.

— Черт возьми, Стью, что это значит?

— Две истории за два дня на одном и том же канале. Это не случайность. Это значит, что у них есть информатор. Который решил уничтожить Бейкера как президента.

— Стюарт, — Мэгги выбралась из постели и пошла в душ, — я рада твоему звонку, но почему ты позвонил именно мне? Может быть, лучше поговорить с Тарой?

— Уже поговорил, полчаса назад. Речь идет об Иране. А главный специалист по Ближнему Востоку у нас ты, забыла? Обдумай, пожалуйста, со всех сторон это дело. Если это все не окажется полной чепухой, то кто мог это сделать на том конце и… Черт! — У Гольдштейна зазвонил мобильный. Должно быть, он включил громкую связь, потому что она слышала голос его невидимого собеседника.