— Здравствуй, Сергей Петрович. — И, дождавшись, когда мы поднимемся на крыльцо, принялись шушукаться.

— Что за народ, — с досадой покачал головой Серега.

— Пусть болтают, лишь бы делу на пользу.

— Какая польза от сплетен?

— Это мы скоро узнаем. Или нет.

Похоже, Вера Сергеевна моему появлению обрадовалась. И тут же принялась сетовать, что угостить меня особенно нечем.

— Сережа с утра сказал, что вернется очень поздно, я обед готовить не стала. У меня только щи вчерашние да пироги.

— Давай щи, — кивнул Звягинцев.

— Ты мне так и не сказал, зачем вдруг в город собрался.

— По делам, мама, по делам.

— Что за дела такие? Так вы вместе ездили? Анечка, стало быть, своих навещала?

— До чего ж ты у меня любопытная, — отправляясь мыть руки, сказал он и головой покачал.

— Куда ездили-то? — понижая голос, задала она вопрос, расставляя тарелки.

— У Сергея кое-какие догадки появились по поводу этих убийств. Хотели кое-что проверить.

— А ты, значит, в добровольных дружинницах?

— Возле каждого Шерлока Холмса обязательно должен быть доктор Ватсон. Нам ваша помощь требуется.

— Моя? — удивилась Вера Сергеевна.

— Вы же всех в округе знаете…

— Я знаю, а Сережка нет?

— Мужчины мало на что внимание обращают. Только вы о нашем расследовании не говорите никому.

— Само собой. Я что же, не понимаю?

Вернулся Сергей, я тоже в ванную заглянула, и мы устроились за столом. Я похвалила вчерашние щи, Серега ел молча. Вера Сергеевна, которая, как выяснилось, недавно обедала, слегка томилась, но вопросы задавать не спешила, решив сыну аппетит не портить.

Наконец мы перешли к пирогам и чаю, и я, еще раз похвалив хозяйку, сказала:

— Вера Сергеевна, вы Кирюхину хорошо знаете?

— Ты мать имеешь в виду, Светлану Васильевну?

— Да.

— Ну, знаю, конечно. В одном селе живем. Дружить не дружили, но и никаких ссор у нас не было. Каждая сама по себе.

— Понятно. А что с ее мужем?

— С Виталькой? А что с ним? Болтается с другими алкашами возле магазина. Еще в аптеку любит заглянуть… чтоб с утра бельмы залить.

— Они со Светланой вместе живут?

— Нет. Прогнала она его еще лет двадцать назад. С этими пьяницами никакого терпения не хватит.

— Развелись они до рождения Лены или после?

— Да они вроде и не разводились. Хотя, вру, развелись. После свадьбы у матери жили, а когда терпение у Светки лопнуло, Виталька к своей матери подался, куда еще? Потом Светкина мать слегла, кто-то ей сказал, мол, помрет мать-то, дом отойдет тебе, а муж на долю претендовать сможет при разводе. Она, видно, испугалась, и скоренько с ним развелась. А до этого жили себе врозь и жили. Правда, сходились несколько раз. Мужики — они ведь как, клянутся-божатся, что больше ни капли в рот не возьмут, а бабы верят. Знают, что долго не продержится, но все равно… одной-то не сладко…

— Это точно, — кивнула я, о чем тут же пожалела, теперь Вера Сергеевна смотрела на меня с сомнением, словно ожидая подвоха.

— Значит, они то сходились, то расходились, — пришел мне на помощь Сергей. — А Лена в какой период родилась?

— Вот уж не знаю…

— То есть сомнений в отцовстве ни у кого не было?

— Как же не было, если Кирюхин каждый раз орал по пьяни, что Светка — шалава и Ленку нагуляла.

— Вот как. И что по этому поводу думает общественность?

— А то ты наших баб не знаешь! — всплеснула руками Вера Сергеевна.

— Знаю очень хорошо, потому и спрашиваю.

— Решили: дыма без огня не бывает…

— То есть, возможно, Виталька прав и дочь вовсе не его? Установить отцовство он не пытался?

— Виталька? Не смеши. Он только и может, что горло драть. Да он слыхом не слыхивал про все эти ДНК, да и на что ему? Алименты все равно не платил, с чего платить-то, если за всю жизнь от силы полгода проработал. А мамаша его ни Светку, ни Ленку никогда не признавала. Дурная она, с родной сестрой уж лет десять не разговаривает, а разругались, смешно сказать, из-за лука. Лук-севок сестра из города привезла и деньги с нее спросила. Та и пошла материть ее на чем свет. И сапоги-то она ей за просто так отдала, и шапку… С тех пор даже не здороваются.

— С мамашей Витальки понятно, а с Ленкой-то что? Кто, по мнению наших баб, мог претендовать на отцовство?

— Откуда мне знать? Никто свечку не держал…

— Не поверю, что по этому поводу не высказывались.

— Чего глупости-то слушать?

— Мамуля, нам глупости-то как раз и интересны.

— С ума вы, что ли, сошли? Сплетни собирать?

— Ты бы лучше вспомнила…

— Ну, болтали, вроде Гришка Емельянов мог, они с Виталькой друзья, и он к Светке, случалось, заглядывал. Вроде по-соседски. Но я в этом сильно сомневаюсь, Гришка похуже Витальки, почто он Светке, шило на мыло менять. Еще мастера приплели, из города приезжал, в мастерской работал, по ремонту техники, года два-три. Потом, видно, место получше нашел, уволился. Болтали, видели его со Светкой, но парень совсем молоденький был, вряд ли он на замужнюю позарился, когда девок много. Да и красотой Светка не блистала. Хотя баба работящая.

— Значит, мастер? А как хоть его зовут, помнишь?

— Сколько лет прошло. Вроде Иван. Иван, да.

— Еще претенденты были? — спросила я.

Вера Сергеевна пожала плечами, отводя взгляд.

— Мамуль, мы ведь не расстрельные списки составляем, давай, колись.

— Светка ведь у Коровиных работала. Помогала по хозяйству. Екатерина Осиповна уборкой никогда не занималась, только готовила. За это ее местные барыней прозвали. А дом-то большой, да еще мастерская. Вот и наняли Светку. Она так и работала до самой болезни Коровина. А уж как беда случилась, Екатерина Осиповна ей отказала. С деньгами, видно, туго стало. Понятное дело, пенсии копеечные, лекарства сумасшедших денег стоят, а работал-то один хозяин, и если он больше картины писать не может, то откуда деньгам взяться? Это Светлана так решила. Хотя я-то знаю, к ним люди приезжают за картинами, покупают. Так что вряд ли бедствуют. Но если привык жить на широкую ногу…

— Я правильно понял: наши дамы заподозрили, что у Светки с художником роман?

— Глупость, конечно. Зачем ему Светка? Да и где они Ленку строгали? В мастерской, на глазах у законной жены? Екатерина Осиповна, считай, всегда дома, мужа никогда одного не оставляла.

— Но слухи все равно были?

— Нашим бы только поболтать. Вроде Светка кому-то сказала: рисовал он ее. Голую. У художников это дело обычное, но для нас срам. Баба, у которой голова на месте, голой перед мужиком скакать не будет. Особенно если в доме этого мужика работает.

— Немного же вам надо, чтоб человека в папаши записать, — хмыкнул Сергей.

— Кому это — вам? — возмутилась Вера Сергеевна. — Я, что ли, все эти глупости выдумываю? Девчонку свою Светка всегда баловала. Одевала, как принцессу, и вообще… телефон дорогой, компьютер ей купила, когда та еще маленькая была. Конечно, она на почте работает, в магазине полы мыла, ну и у Коровиных. Но вряд ли миллионы получала…

— То есть, по-вашему, кто-то ей помогал? И все решили: это настоящий отец девочки?

— Не Виталька же… и не мамаша его… И ей точно кто-то помогал. По крайней мере, подарки девчонке дарил дорогие.

— То есть, вполне вероятно, это действительно Коровин? — сказала я.

— Вот уж не знаю. Больше вроде некому, если только в городе кого подцепила. Но уж это разве что на одну ночь. Она из села, считай, никуда не уезжала.

— Похоже, мы нащупали связь, — повернулась я к Звягинцеву. Он криво усмехнулся:

— Серьезно? А какую?

— Предположим, что народная молва права, и Лена — дочь Коровина…

— Вы мне лучше скажите, чего вы к Кирюхиным привязались? Лена утонула… — Вера Сергеевна переводила взгляд с меня на сына, потом перекрестилась. — Господи спаси… Вы что же, решили, ее тоже?..

— Только не вздумай кому-нибудь брякнуть об этом, — посуровел Звягинцев.

— Что ты, сынок, но… как же так…

— Это всего лишь наши догадки.

— А о матери Анастасии Терентьевой вы что-нибудь знаете?

— От кого она дочь родила, что ли? — вдруг рассердилась Вера Сергеевна.

— Было бы неплохо, — пожала я плечами, а она заговорила спокойнее:

— Терентьева здесь меньше года живет. Дачница. Хотя дачники на зиму съезжают, а она нет. Но все равно дачница, если не наша. Дом купила, считай, за бесценок. У Пахомовых бабка умерла, что жила здесь, а дети все разлетелись кто куда. Ну и продали, лишь бы побыстрее от головной боли избавиться. Терентьева из города, про мужа ничего не говорила. Ни с кем из наших особо не общается. Она в городе в Доме культуры работала, и сама вся такая культурная, мы, понятно, ей неровня. Пробовала с Коровиной подружиться, но той, видно, подруга без надобности. Да и когда ей, она со своим Дмитрием Владимировичем, точно с дитем малым. В город Терентьева часто ездила, а дочка сюда приезжала редко. Сейчас мать в городе. Девчонку там похоронили. Ничего про них я больше не знаю.

— Спасибо, — кивнула я, Вера Сергеевна только рукой махнула, мол, за что благодарить-то?

— Придется опять в город ехать, — сказала я Звягинцеву, когда его мать отправилась мыть посуду, от моей помощи категорически отказавшись.

— Зачем? — хмыкнул он.

— Покопаться в биографии Терентьевой.

— И что ты надеешься обнаружить в ее биографии?

— Точки соприкосновения с остальными жертвами.

— У нас же вроде маньяк по лесу бродит, так какие же могут быть точки соприкосновения? Все жертвы — случайные девушки, оказавшиеся в ненужном месте в ненужное время.

— А если все-таки нет?

— Понял, куда ты клонишь. Одна из девчонок — племянница Коровина, другая якобы его дочь. Но все это вилами по воде. Во-первых, Ольга Зиновьева все-таки не его племянница, а племянница его жены, то есть родня не кровная. А главное — мотив. Кто-то на наследство нацелился? Или это месть? Если месть, то за что? Получается, мстят сразу и мужу, и жене. И как-то уж затейливо. Вряд ли гибель дочери мужа, во грехе прижитой, особо ранит Коровину, да и сомнительно, что она об их родстве догадывалась, не то бы такую помощницу по хозяйству давно выгнала.

— Слухи все же могли до нее дойти.

— Она от местных особняком держится, но, допустим, могли. Тем более маловероятно, что она воспримет гибель Лены как личную трагедию. Да и художнику не до сильных переживаний, своего здоровья уже не осталось, еще вопрос, хорошо ли он понимает, что вокруг происходит. Услышав фамилию Коровиных, ты делаешь поспешные выводы. Вот и все.

— Допустим, — кивнула я. — Давай все проверим и убедимся, что я не права.

— Как проверим? По документам Лена Кирюхина — дочь местного алкаша, а вовсе не художника, о чем бы бабы не сплетничали. К тому же, если ты заметила, кандидатов на отцовство было несколько. Ты что предлагаешь: идти к Кирюхиной и спросить, от кого она ребенка родила? Так, может, она и сама не знает. И как ты ей наш интерес объяснишь, если дочка ее погибла в результате несчастного случая. Или сама утопилась, как местные болтали. Представляешь, что тут начнется, если пойдет слух, что это убийство? Я уж молчу, как к нашей самодеятельности отнесутся следаки, тот же Плятт, к примеру.

— Критику принимаю, — кивнула я. — Какие будут предложения? — Сергей досадливо хмыкнул и отвернулся. — Если предложений нет, давай все-таки покопаемся в биографии Терентьевой, и коли вдруг опять всплывет фамилия Коровина…

— Хорошо, — кивнул он. — Если вдруг всплывет, обещаю отнестись к твоей версии со всей серьезностью.

— К сожалению, никакой версии нет, — вздохнула я. — Ты прав. Пока лишь совпадения, да и то сомнительные, если отцовство Коровина не более чем слухи. Поговорить бы с Кирюхиной, но и тут ты прав: запросто может послать нас подальше, а вот последствия будут скверные.

— Ты сказала, что вчера на тропе кто-то был, — помедлив, заметил Сергей. — Шел за тобой. Если в самом деле маньяк, то все понятно: одну девчонку из-под носа увезли, так он за тобой увязался, чтоб прогулка впустую не прошла. А вот если следовать твоей версии… подружка Вовы Кочеткова точно никакого отношения к Коровину не имеет, так же, как и ты.

— Насчет себя не уверена. Я была частым гостем в их доме, он меня рисовать учил. И он, и его жена хорошо ко мне относились. Может, для убийцы этого достаточно? Кто знает, что в голове у психа?

— И кто это может быть? Какой-то художник-неудачник, которому Коровин дорогу перешел? Не только сам Коровин, но и его жена? Я, кстати, с Екатериной Осиповной не раз говорил после гибели племянницы. У нее никаких догадок, кем мог быть убийца. Ни одного недруга девушки припомнить не смогла.

— Вот именно, что девушки. Речь ведь шла о ней. Как Коровиной могло прийти в голову, что мстят ей самой? С Екатериной Осиповной надо обязательно еще раз поговорить. Но после того, как мы убедимся, что наши догадки хоть что-то под собой имеют.

— Ладно, попробую навести справки о Терентьевой. Не думаю, что это будет трудно. Останешься сегодня у нас? — без перехода спросил он.

— С какой стати? — удивилась я.

— С такой… Я обещал твоему брату, что с тобой ничего не случится.

— Я буду ночевать в своем доме.

— Тогда сегодня я у тебя в гостях, — вздохнул Звягинцев. — И не спорь. Иначе, в самом деле, из города прибудет охрана.

В этот момент вернулась Вера Сергеевна.

— Пока вас не было, здесь опять следователи по домам ходили. Сюда звонили, я сказала, ты в городе. Ты бы, сынок, в такое время лучше бы на рабочем месте был. В город можно в другой раз съездить.

— Со мной они уже разговаривали, вряд ли я им что-то новое скажу.

— Мало ли… вдруг им помощь нужна. Уходите? — забеспокоилась она, увидев, что мы направляемся к двери.

— Отвезу Аню и вернусь, — сказал Сергей.

— Я сама доберусь, — ответила я. — Подышу свежим воздухом.

— Поехали, — посуровел он.

По дороге Звягинцев все больше молчал.

— Может, пока идет расследование, тебе отлучаться действительно не стоит? — нерешительно сказала я.

— Они мне не начальство, — отрезал Сергей. — И в моей помощи не нуждаются, сами с усами.

— Понятно.

«Может, по этой причине он и отправился в вагончик у карьера? Обиду заливать?» — подумала я, но предпочла промолчать.

В дом Звягинцев вошел вместе со мной, повеселевший Верный вертелся под ногами.

— Приеду часов в десять, — сказал старый друг. — И, ради бога, держи дверь запертой.

Он уехал, а я устроилась за столом с намерением поработать, но почти сразу переключилась на наше расследование. Звягинцев, конечно, прав, моя версия за уши притянута, но чувство, что мы на правильном пути, лишь крепло, несмотря на здоровый скептицизм.

«Кому могли досадить Коровины?» — вывела я на листе бумаги и задумалась. Не просто досадить, а вызвать лютую ненависть. При этом разделались не с самими Коровиными, а с их близкими родственниками, если Лена Кирюхина и впрямь дочь Дмитрия Владимировича. Должен быть в этом какой-то смысл…

Мои размышления прервал телефонный звонок. Звонила Татьяна.

— Ты еще на хуторе? — спросила весело.

— Ага. Все больше убеждаюсь, что здесь мне самое место.

— Как идет расследование?

— Ты что конкретно имеешь в виду?

— Да я так, к слову. У вас там просто триллер разворачивается. Убийство за убийством. И это в нашей богом забытой дыре… Кто бы мог подумать…

Я рассказала о поездке в город и моей версии.

— А что, — подумав, заметила Танька. — По-моему, в этом что-то есть… На вашем месте я бы поделилась своими догадками со следователем. В конце концов, это их работа убийц ловить, а вовсе не деревенского участкового. И уж точно не твоя. Роланд приезжал?

— Да.

— И позволил тебе остаться на хуторе, когда в округе бродит маньяк?

— Я взрослая девочка.

— Не сомневаюсь. Но он, по моим воспоминаниям, на редкость упрямый мальчик.

— Кто ж спорит. Серега у меня ночует.

— Это хорошо или плохо?

— Это обременительно, но я потерплю.

— Мудро. Лично я всегда мечтала о мужике в доме. Но звоню я не поэтому. Скинула тебе на почту фотки дневниковых записей. Там речь о твоем деде.

— Ты вестник счастья или как?

— Он ушел вслед за немцами, всего за несколько дней до того, как здесь появились наши. Явился на хутор, звал Агнес с собой, сказал, что жизни здесь все равно не будет.

— И куда хотел податься?

— Особых планов, похоже, у него не было. Намеревался проскочить между красными и коричневыми и осесть в том месте, где нет ни тех, ни других.

— Непростая задача. Неудивительно, что бабка отказалась. Куда бежать с детьми?

— Шансы все-таки были…

— Ага, еще больше шансов сложить голову неподалеку от дома. Это дед пообвык за несколько лет в лесах прятаться, а бабка, да еще с детьми…

— Здесь она рисковала не меньше. Кто знал, как с ней новая власть поступит?

— А как она сама объяснила свой отказ? Ведь что-то она Марте сказала?

— Сказала, что идти ей некуда. К тому же она ничего не знала о судьбе Клауса и Марты.

— Серьезная причина остаться. И что дед?

— Сказал, что она дура. Погубит и себя, и детей.

— Но простились они, судя по всему, по-человечески, если позднее на свет появились моя мама и дядя Макс.

— Судя по дате их рождения, зачатие произошло несколько ранее.

— Ну да… дед забегал на хутор погреться.

— Как легко мы судим других, — съязвила Танька.

— Ага, на это я мастерица. Но ты меня порадовала, он не просто смылся, а зашел проститься и даже звал Агнес с собой. Я-то считала его сукиным сыном, а он, оказывается, был небезнадежен. Хотя, подозреваю, он не сомневался, что бабка откажется, и на этот случай в ближайших кустах его ждала боевая подруга.

— Не можешь простить ему, что он не любил твою бабку?

— Довольно длительное время я была уверена, что и сама ее не люблю.

— Вот как. А сейчас?

— Сейчас не знаю. По-разному.

— Мне кажется, на самом деле, вас связывало что-то даже большее, чем любовь, — сказала Танька.

— И что же это такое?

— Пытаюсь найти определение. Зов крови, наверное.

— Против зова крови я не возражаю. Значит, куда подевался Молодой мельник, мы так и не узнаем? Жаль. Интрига длиною в несколько десятков лет. Умеют некоторые возбудить интерес…

— Вдруг да появится еще.

— В смысле, убежать далеко не удалось, и он вернулся? Куда же потом делся?

— Кстати, а Стас ничего не рассказывал о последней встрече с отцом? — задала вопрос подруга.

— Ничего. Стас, как и Агнес, был не большой любитель рассказывать. Хотя он мог и не присутствовать при этом, спал, к примеру. Ведь дед предпочитал заглядывать по ночам.

— Марта пишет: он перекрестил детей и поцеловал на прощание. Спали они или их разбудили с этой целью, непонятно.

— Перекрестил? — сказала я. — Этот момент особенно впечатляет. Учитывая, что дед ни в черта, ни в Бога не верил.

— Всем нам нужна надежда.

— Согласна. Особенно когда бросаешь жену и детей и отправляешься неизвестно куда.

— По-твоему, он должен был остаться?

— По-моему, он должен быть со своей семьей.

— Ты не пошлешь меня на хрен, если я спрошу: почему ты сейчас вдали от Лондона, где бо́льшая часть твоей семьи?

— Критику принимаю, но им, слава богу, ничего не грозит. Кстати, а дед знал, что Агнес красного командира выходила? — спросила я.

— Похоже, нет. Она его в сарае прятала, чтобы дети не увидели. Знаешь, что я подумала сейчас? Твоя семья заслуживает отдельного произведения.

— Приключенческого романа с мощной любовной линией? Вот и напиши.

— Я редактор, а не писатель. Но, думаю, получилось бы захватывающе. Какие характеры…

— Да, этим нас бог не обидел. Скажи-ка, а Стас, пока выполнял роль сторожа, дневниками интересовался?

— Один раз мы разговорились, насколько можно разговориться со Стасом. Он спрашивал меня об отце.

— Значит, куда тот подевался, он тоже не знал?

— Похоже, что нет.

— Как думаешь, он читал дневники? В смысле, мог найти какую-то конкретную тетрадь и прочитать?

— Почему нет? Почерк у Марты вполне сносный, тетради неплохо сохранились. Во время войны некоторые записи она шифровала, шифр довольно простой, но мне все равно пришлось обратиться к специалисту. В общем, зависит от того, какой временной промежуток его интересовал.

— Если он надеялся что-то узнать об отце, то интересовал его как раз конец войны.

— Неужели Агнес ничего не рассказывала?

— Мне — нет. Стас, возможно, знал куда больше, но он был вроде Агнес, лишнего слова не вымолвит.

— Это точно.

Еще немного поболтав, мы простились. Я открыла почту, вывела на экран фотографии дневниковых записей и стала читать. Последней, судя по всему, встрече моего деда и Агнес Марта посвятила четыре страницы, то есть саму-то встречу описала в трех предложениях, со слов подруги, разумеется, а вот последующий разговор Марты с моей бабкой воспроизведен был со скрупулезной точностью. Так и слышу их голоса.

«— Может, тебе стоило уговорить его остаться? — В ответ Агнес качает головой. — Но почему?

— Это бессмысленно, Марта.

— Тогда почему ты не пошла с ним?

— Потому что мое место здесь».

Что ж, узнаю свою бабку. Если она и проливала слезы, то лишь наедине с собой. Даже верная подруга вряд ли их часто видела… «Неужто так и закончилась ее большая любовь?» — с тоской подумала я. Он ушел, она осталась… В реальной жизни так обычно и бывает. Это в романах они непременно встретились бы. Лет через двадцать пять. Он бы мог сказать, что на самом деле любил только ее, а она успела бы подумать, уходя в вечность: «Все было не зря»…

Буквы на экране расплывались, а по щекам катились слезы. Ничего, мне можно. Оплачу их обоих, своего непутевого деда и верную ему до гробовой доски бабку.

В город мы смогли попасть только в конце недели. В эти дни в селе работали следователи, и Звягинцев был с ними, к тому моменту профи уже успели понять: без участкового им с местными говорить сложно, если те в принципе захотят говорить.

Юриса похоронили. Проводить его пришло все село. Я тоже пошла, но, по совету Звягинцева, старалась не особо попадаться на глаза.

Все это время Сергей ночевал у меня, хотя я и считала его опасения напрасными.

— По-моему, надо быть законченным психом, чтобы в такое время высунуть нос из той дыры, куда он так удачно забился, — твердила я. Звягинцев пожимал плечами.

— Он наверняка думает, что именно так мы и решим. У меня, знаешь ли, ни малейшего желания рисковать. Разбирайся потом с твоим братом, — ворчливо добавлял он.

На самом деле, я была совсем не против его присутствия. Поужинав, мы обычно устраивались в гостиной, я читала вслух дневник Марты, мы обсуждали прочитанное, всегда горячо и живо, раз уж были людьми заинтересованными, потом неизменно переходили к недавним событиям. Новостями Сергей не баловал. То ли следователи своими догадками с ним не особо делились, то ли до сих пор топтались на месте.

Звягинцев утверждал, что подозреваемые у них так и не появились. По крайней мере, не появились такие подозреваемые, которых бы задержали или хотя бы допросили с особым пристрастием, само собой, я вовсе не мордобой имею в виду. Согласитесь, допрос от беседы отличаться все-таки должен. Так вот, пока они беседовали.

В четверг вечером обход села был закончен, а в пятницу мы с Сергеем поехали в город. За эти дни он успел навести кое-какие справки о Терентьевой. Оказалось, что работала она вовсе не в ДК, а в управлении культуры. Сергей созвонился с одной из ее бывших коллег, она ждала нас в 11:00 в своем кабинете.

Лучинская Эмма Романовна оказалась женщиной лет шестидесяти, стройной, моложавой, с низким хрипловатым голосом.

— Присаживайтесь, — поднимаясь нам навстречу, сказала она.

Звягинцев представился, кивнув в мою сторону, произнес:

— Анна Викторовна.

На этом официальная часть, можно сказать, была закончена. Он, как и в прошлый раз, надел форму, видимо, по этой причине ему не только не пришлось давать объяснения, но даже документы предъявлять.

— Думаю, вы понимаете, по какой причине мы решились вас побеспокоить, — начал он, устраиваясь в кресле.

— Вы имеете в виду гибель дочери Людмилы Юрьевны?

— Нам бы хотелось прояснить кое-какие моменты.

— Да, разумеется, — кивнула Эмма Романовна, но было заметно, что она теряется в догадках.

— Мы рассматриваем несколько версий, и одна из них касается прошлого Людмилы Юрьевны. — Недоумения на лице Лучинской лишь прибавилось. — Вы давно с ней знакомы?

— Дайте сообразить. Лет семнадцать, наверное. Да, семнадцать лет назад я пришла сюда, Людмила Юрьевна здесь уже работала. До этого руководила художественной школой.

— Художественной школой? — переспросила я.

— Да. Первой городской. Она, кстати, сама неплохо рисует. И дочка ее художественную школу закончила. Правда, дальше по художественной части не пошла, поступила на экономический… Сотрудником Людмила Юрьевна была прекрасным. Поэтому мы так удивились, когда она сообщила, что уходит на пенсию. Возраст вполне позволял еще поработать. Да и что ей дома делать, скажите на милость? Интеллигентный человек, привыкла быть в центре культурных событий… Без нее ни одно городское мероприятие не проходило. И вдруг на пенсию. Да еще в деревню. Уму непостижимо. Мы отговаривали ее, как могли. Но она только отшучивалась: культура без меня обойдется, а мне на покой пора. Надо дать дорогу молодым… Первые полгода мы ждали, может, одумается. Я ей довольно часто звонила. Но она, кажется, была вполне довольна. И если бы не эта ужасная трагедия…

— Скажите, а с мужем Людмилы Юрьевны вы были знакомы?

Женщина слегка растерялась, заговорила после довольно продолжительной паузы, подбирая слова:

— Насколько мне известно, официально замуж она не выходила. Терентьева — ее девичья фамилия.

— Но что-то об отце Анастасии вам известно?

— Нет, — чересчур поспешно ответила она. — Мы этот вопрос как-то не затрагивали. При мне Людмила Юрьевна о нем никогда не говорила.

Я перевела взгляд на Звягинцева, он едва заметно пожал плечами, предлагая действовать мне.

— Тогда я спрошу иначе, — вздохнула я. — О художнике Дмитрии Коровине вы слышали?

— Разумеется. — Женщина вдруг покраснела, а у меня участилось сердцебиение, потому что появилась надежда: мы на правильном пути. — Он известный художник, в городе не раз проходили его выставки, с большим успехом, кстати сказать.

— А Людмила Юрьевна была с ним знакома?

— Конечно. Я же говорю, она всегда была в центре культурных событий.

— А не могло их что-то связывать помимо работы?

— Это вам следует у нее спросить, — ответила Эмма Романовна. — Я, знаете, сплетнями не занимаюсь.

— Разумеется, мы спросим. Но сейчас беспокоить ее не хотелось бы. Вы же понимаете, человек потерял дочь, а тут мы со своими вопросами. Не всегда приятными, кстати сказать. Но работа должна продолжаться, наша работа, я имею в виду. Поэтому мы и обратились за помощью к вам.

— Ну, хорошо, — кивнула она. — Я была на похоронах Насти. Вы, наверное, знаете, ее несколько дней назад похоронили, и Люда… Людмила Юрьевна сейчас в городе… Бывшие коллеги пришли ее поддержать, из художественной школы тоже… Потом еще долго не расходились, обсуждали эту трагедию… И… о многом говорили, это свойственно людям.

— Коровин был отцом Анастасии? — решила я прийти ей на помощь.

Эмма Романовна кивнула.

— По крайней мере, ее бывшие подчиненные в этом не сомневались. У Коровина педагогический дар, и Людмила Юрьевна уговорила его давать детям мастер-класс. Он до самой своей болезни никогда не отказывал. Очень детей любил, легко находил с ними общий язык. Своих детей у него не было и… вы понимаете… Видимо, между ними возникло чувство, и в результате на свет появилась Анастасия. — Тут она смущенно замолчала, а потом добавила скороговоркой: — Получается, я вам тут сплетни пересказываю…

— На самом деле, вы нам очень помогли, — поднимаясь, сказала я, и мы поспешили проститься.

— Между прочим, она совершенно права, — проворчал Звягинцев, когда мы вышли на улицу. — Это действительно просто сплетни.

— Которые не мешает проверить, — кивнула я. — Отчество у Анастасии какое, кстати?

— Дмитриевна, — ответил он.

— По-моему, у нас есть повод поговорить с Терентьевой.

Он вроде бы с неохотой кивнул.

Терентьева жила неподалеку. Я думала позвонить ей, но потом решила, лучше будет, если она не успеет подготовиться к разговору.

Людмила Юрьевна открыла дверь и с полминуты смотрела на нас с отсутствующим видом, точно не понимая, что происходит.

— Здравствуйте, — громко произнес Звягинцев. Похоже, это привело ее в чувство.

— Здравствуйте, — ответила она, отступая на шаг, что позволило нам войти. — Что случилось?

— Людмила Юрьевна, мы бы хотели поговорить с вами.

— О чем? — переводя взгляд с него на меня, задала она вопрос.

— О вашей дочери, естественно. Видите ли, у меня возникла догадка, и прежде, чем рассказать о ней следователям… в общем, я бы хотел кое-что уточнить.

— А при чем здесь эта женщина? — кивнув в мою сторону, сказала Терентьева.

— Если быть точным, догадка появилась у Анны, она поделилась ею со мной…

— Я ничего не понимаю… Ладно, проходите.

Мы оказались в просторной гостиной, на столе стоял портрет Анастасии с траурной лентой. Людмила Юрьевна тяжело опустилась в кресло, Звягинцев посмотрел на меня с немым вопросом, и я, кивнув, спросила:

— Людмила Юрьевна, вы ведь не были официально замужем?

— Не была. И что? — нахмурилась она.

— Следователь спрашивал вас, кто отец Анастасии?

— Нет. Какое это имеет отношение к ее…

— Это мы и пытаемся выяснить.

— Чего вы от меня хотите? — резко сказала она.

— Ее отец Коровин? — решилась я, она криво усмехнулась.

— Откуда вы узнали? Кто-то из моих бывших коллег постарался? Впрочем, неважно… Да, ее отец Коровин.

— И Анастасия об этом знала?

— Конечно. Она его дочь, и он от нее никогда не отказывался. Я имею в виду… Мы не афишировали своих отношений, и о его отцовстве я молчала. Но он бывал у нас дома, на день рождения Насти, на Новый год… помогал материально. Так что дочь знала, кто ее отец.

— У них были хорошие отношения?

На этот вопрос она ответила не сразу.

— В детстве — да. Он ведь не жил с нами. Я старалась, чтобы у нас была семья, настоящая… Это было нелегко. Чем старше становилась Настя, тем труднее было объяснить ей, почему папа живет отдельно. И он стал приезжать все реже. Он ведь очень занятой человек… Деньги переводил регулярно, помог с поступлением в институт, после того как я к нему обратилась.

— У Насти появилась обида на отца?

— Наверное… Когда с ним случилось несчастье, и я… я хотела быть рядом… дочь сказала: «Так ему и надо». Ужасно… — Она отвернулась, прикрыв лицо ладонью, стараясь скрыть свои слезы. — Тогда мне показалось, чудовищно так говорить о своем отце. В конце концов, он заботился о ней, как мог. Да, он не удочерил ее официально, но он заботился… А теперь получается, если бы я не поехала туда, если бы осталась здесь, моя дочь была бы жива…

— Вы купили дом, чтобы быть ближе к Коровину? — дав ей время немного успокоиться, спросила я.

— Я знала, что он не передвигается без посторонней помощи, разговаривала с врачом в городской больнице, где он лежал, прогноз был неутешительный, а тут как раз дом выставили на продажу, совсем рядом с ними…

— Вы были знакомы с Екатериной Осиповной?

— Да. Лет пятнадцать назад Дмитрий нас познакомил. Мы готовили выставку и… в общем познакомил. Сразу после моего переезда в село, я зашла к ним. Она меня не узнала. И мое имя ей ни о чем не говорило. Потом, конечно, вспомнила, когда я сказала о выставке. Я думала, что смогу помочь, но она в моей помощи не нуждалась.

— Как думаете, Коровина знала о том, что Анастасия — дочь Дмитрия Владимировича?

— Он-то ей об этом уж точно бы не сказал. Мужики — трусы, в большинстве своем. Они не любят что-то менять, если жизнь их вполне устраивает. Жена в нем души не чаяла. Коровин был для нее всем. По крайней мере, он так считал. Говорил, что не может ее оставить. Наверное, врал, как все мужчины, и в действительности просто не любил меня. А вот я его любила…

— А вы Коровиной о дочери не рассказывали?