Татьяна Полякова

Дневник чужих грехов

Помнишь, мы же договорились, Когда еще не родились, Что встретимся так. Ты в железной машине, Поперек сплошных линий, Разобьешь мое сердце о перила моста… Znaki «Стрелки»
До отправления электрички оставалось еще полчаса, и я зашла в книжный магазин на первом этаже вокзала. Магазин довольно большой, прямо напротив входа на специальном столе с табличкой «Новинки» выложены книги, вышедшие на днях. Та, что нужна была мне, стояла на солидной стопке таких же книг. Скромная темно-синяя обложка, крупными буквами название «Жизнь», и ниже, чуть мельче: «Дневник женщины».

Я подошла, взяла в руки увесистый том. Только начала листать, как рядом оказалась продавец, женщина лет пятидесяти, короткая стрижка, внимательный взгляд.

— Это второй том, — кивнула она на книгу в моих руках. — Первый вышел почти год назад.

— Да, я знаю, — ответила я.

— Невероятно, правда? — приглядываясь ко мне, продолжила женщина.

— Что? — увлекшись своими мыслями, спросила я с некоторой заминкой. — Вы имеете в виду ее популярность?

— И это тоже. Человек день за днем рассказывает о своей жизни, о каких-то, на первый взгляд, незначительных событиях, а в результате перед нами целая эпоха. Удивительно, как ей это удалось? Обычной женщине с заурядной жизнью…

— Ну, жизнь в прошлом веке была чрезвычайно насыщена событиями, — усмехнулась я.

— Да, но ведь она пишет о себе, о соседях, о жизни в небольшом селе… казалось бы, кому это может быть интересно?

— Люди любят подглядывать в замочную скважину, — вновь усмехнулась я.

— Думаете, поэтому? Обычное любопытство, что там у соседей? А по мне, эта книга просто завораживает…

— Меня-то уж точно, — ответила я и, кивнув женщине, направилась к кассе. — Как расходится второй том? — спросила я девушку-кассира.

— Отлично, — сказала она. — Вы знаете, что весной выйдет третья книга?

— Да, читала в интернете.

Расплатившись, я сунула книгу под мышку, отказавшись от предложенного пакета, и пошла к перрону.

Электричка уже стояла на седьмом пути. Дорога до нужной мне станции займет полчаса, первая остановка на маршруте. У нее даже названия не было, станция I, именно так обозначали ее на карте. То же самое было написано на будке стрелочника рядом с платформой. За последние тридцать лет в этом смысле ничего не изменилось.

Мое место было возле окна, вагон быстро заполняли пассажиры, вечер пятницы, после трудовой недели народ возвращается из города домой, в районные города и поселки, их на маршруте два десятка.

Я привычно окинула взглядом пассажиров в поисках знакомых. Никого. Значит, кое-какие изменения все же произошли, раньше на нашей станции выходило немало народу, особенно вечером в пятницу. В те уже далекие времена до села проще всего было добраться электричкой. Автомобильная дорога была, но такая скверная, что ею без острой нужды предпочитали не пользоваться. От станции I еще два километра мне предстояло идти пешком. Два километра по здешним меркам — пустяк, но теперь, должно быть, иначе. Может, дорогу привели в порядок?

Еще раз окинув взглядом попутчиков и не обнаружив знакомых лиц, я принялась листать только что купленную книгу. Девушка, сидящая рядом, снисходительно улыбаясь, заметила:

— От этой книги все с ума посходили.

— У меня личный интерес, — ответила я.

— В каком смысле?

— Марта, что писала эти дневники, близкая подруга моей бабки.

— Да вы что? — помолчав немного, сказала девушка. — Серьезно?

— Еще как.

— И здесь рассказывается о вашей бабушке?

— Не только. Здесь, по сути, вся история нашего семейства.

— Здорово. Наверное, очень интересно читать об этом.

Я пожала плечами, подумав с усмешкой: «Интересно — не совсем подходящее слово».

Девушка продолжила говорить, а я время от времени кивала, держа на коленях книгу, открытую на пятой странице. Первая запись в дневнике начиналась так: «Сегодня рано утром пришла Агнес». Агнес — имя моей бабки. Прочитав предыдущую книгу дневников Марты, помнится, я задалась вопросом: о ком она? О жизни Марты или все-таки о моей бабке? В самом деле, ответить на этот вопрос совсем не просто, уж очень крепко переплелись их судьбы. Одна немыслима без другой, женская дружба длиной в шестьдесят лет.

— Извините, мне выходить, — прервала я монолог соседки, услышав объявление по громкой связи, убрала книгу в сумку и направилась к выходу.

Вслед за мной шла девушка лет двадцати с небольшим. Пока электричка тормозила, мы стояли в тамбуре напротив друг друга. Девушка не обращала на меня внимания, а я пыталась обнаружить в ее лице знакомые черты. Чья-то родственница, которую я видела еще ребенком? Чужие дети растут быстро. Проще было спросить, к кому она едет, но делать этого я не стала.

Девушка хмурилась, нервно поглядывая в окно. Вряд ли ее порадует мое любопытство. К тому же далеко не всех жителей села я знаю. Времена все-таки изменились.

На перрон мы вышли вдвоем. Девушка достала мобильный, шагая чуть впереди меня. Свет из будки стрелочника навевал мысли о долгих странствиях и домашнем уюте. На руке девушки поблескивали золотые часы, на которые я невольно обратила внимание: браслет на пружинах, такие были в моде лет пятьдесят назад. Странно вдруг их увидеть, у моей бабки были такие же, лежали в шкатулке в секретере, что стоял в спальне. Интересно, они все еще там?

— Мама, я на станции, — заговорила девушка, споткнулась и сердито выругалась. — Конечно, пойду, — продолжила она разговор с матерью. — А как еще отсюда добраться? Даже такси нет… Конечно, надо было, но я опоздала. Всего на десять минут. Ладно, пока, доберусь как-нибудь.

Она спустилась с перрона, в этом месте начиналась тропинка, а я свернула к будке стрелочника. Сейчас здесь было что-то вроде мини-вокзала, где имелся даже буфет и, конечно, касса, за которой сидел Константин Егорович. Совершенно седой, в очках с такими линзами, что они больше напоминали лупу. На стойке буфета напротив табличка с надписью «Закрыто».

Помнится, жил Константин Егорович на соседней станции, куда добирался с дорожными рабочими. Он поднял голову от газеты, услышав, как скрипнула дверь, я подошла ближе и увидела название газеты — «Гудок». За последние тридцать лет его пристрастия не изменились.

— Здравствуйте, — сказала я.

— Анна, — улыбнулся он. — Вот так сюрприз. Значит, снова в наших краях? Надолго?

— Думаю, что насовсем.

— Да ты что? А как же Америка?

В Америке я, к слову сказать, никогда не жила.

— В Америке без меня обойдутся.

— Ага. А здесь, значит, нет? — засмеялся он.

— Похоже, что я не обойдусь.

— Выходит, сюда потянуло, — кивнул он. — К корням?

— Наверное. А может, просто тишины захотелось.

— Этого здесь сколько угодно. Чаю хочешь? Я Любу отпустил пораньше, но тебя чаем с удовольствием напою. Или кофе, по-городскому?

— Спасибо. Беспокоиться не стоит, домой тороплюсь, пока совсем не стемнело.

— Что ж, значит, в другой раз почаевничаем. Велосипед в кладовке стоит. Держи ключ. — Он протянул мне ключ, достав его из ящика стола. — Шины подкачал, тормоза в порядке.

— Спасибо, — сказала я.

Кладовкой он называл узкую комнату, в которую можно было попасть с крыльца. Выкатив велосипед, я прислонила его к стене дома и вернулась к Константину Егоровичу вернуть ключ.

— Удачи, — сказал он на прощанье, и я кивнула в ответ. Спустилась к тропе, повесила сумку через плечо, рюкзак пристроила на багажнике и покатила по тропинке, мысленно усмехаясь вдруг нахлынувшей радости. Чувство такое, что мне снова шестнадцать.

— Размечталась, — буркнула я.

Моему сыну уже на два года больше, но это моей радости отнюдь не уменьшило. Метров через пятьсот была развилка, едва заметная. Дорога уходила влево. Прямо по утоптанной тропе, которую хорошо было видно даже в темноте, я приехала бы в село, ответвление влево вело на хутор к дому бабки. Теперь этой тропкой почти не пользовались, но я могла бы проехать здесь и с закрытыми глазами, а делать крюк, направляясь сначала к селу, а оттуда уже на хутор, не хотелось.

Сворачивая, я бросила взгляд на тропу, что теперь осталась справа. Где-то впереди мелькнул светлый плащ девушки, или мне только показалось? Но эта мысль недолго занимала меня. Я крутила педали, ожидая того момента, когда лес кончится и я окажусь на открытом пространстве вершины холма, а чуть ниже появится крыша бабкиного дома.

От ручья поднимался туман, и в рано наступившей темноте дом с холма я не увидела, только угадывала его присутствие, но все равно замерла ненадолго и сказала громко:

— Ну, здравствуй!

Теперь тропа шла вдоль ручья. Говорят, еще лет семьдесят назад это была настоящая река, по ней даже баржи ходили. Во времена моего детства здесь еще можно было купаться. Дальше за поворотом большой омут. Если верить злым языкам, там мой прадед утопил свою жену, мою прабабку, чтобы жениться на богатой вдовушке. Правда, от Агнес я слышала другую версию. Когда-то здесь была мельница, принадлежавшая прадеду, которого в здешних краях до сих пор звали Старым мельником, хотя этот свет он покинул давным-давно; так вот, прабабка помогала ему в работе и случайно упала с высокого настила в воду. Плавать она не умела и камнем пошла ко дну. Мельник ее вытащил, но спасти не сумел.

Как бы то ни было, но на богатой вдовушке он женился, не прошло и полугода. А мой дед — который в местном фольклоре фигурировал как Молодой мельник — был уверен, что мать погибла не случайно, и затаил на отца лютую обиду.

Купаться здесь боялись, потому что не раз по ночам видели утопшую мельничиху, почему-то с веревкой на шее. Она заманивала простаков на самую глубину и безжалостно с ними расправлялась. Счет жертв шел на десятки, но ни одного конкретного имени не называлось. Так что в расчет эту часть эпоса я всерьез не принимала. Хотя Марта как-то рассказывала, что к ней прибежала соседка, бледная до синевы, и, заикаясь, твердила, будто видела рядом с омутом старую мельничиху. Та ухмылялась и звала ее за собой, между делом сообщив о неисчислимых бедствиях, которые вот-вот обрушатся на здешние края. Было это в августе тридцать девятого года, всего за несколько дней до начала Второй мировой.

В тишине я слышала журчание воды, течение здесь всегда было сильным. В этот момент впереди что-то мелькнуло, сгусток темноты на фоне ночного неба. Я невольно насторожилась, пока еще не догадываясь, что это может быть. И тут же пришел не страх, а, скорее, беспокойство, потому что на тропе, вне всякого сомнения, стоял человек. Судя по всему, мужчина. Я уже подумывала, а не повернуть ли назад, но для начала крикнула:

— Эй! Кто здесь?

В ответ что-то быстро и неразборчиво залепетали, а я с облегчением вздохнула. Юрис, местный дурачок. Парню было уже лет тридцать, говорил он плохо, лет с шести болтался по округе, его мать, вечно занятая работой, была уверена: Юриса здесь все знают и ни у кого рука не поднимется обидеть беднягу.

— Юрис, — позвала я, и он заковылял мне навстречу.

Ходил он сильно раскачиваясь, перегнувшись вперед. Вообще-то звали его Павлом, но слово «Юрис» он повторял особенно часто, поэтому уже много лет иначе его никто не называл.

— Ты чего здесь бродишь? — спросила я, не рассчитывая, что он меня узнает. — Напугал.

Юрис разулыбался, дотронулся до моей руки и радостно загукал.

— Я — Анна, — сказала я. — С хутора.

Он кивнул, однако вовсе не факт, что понял, о чем я.

— Идем, — позвала я и поехала дальше, стараясь двигаться помедленнее.

Юрис бежал за мной, размахивая руками. Однако очень скоро топот ног за спиной стих, я повернулась, чтобы узнать, что там с парнем, но на тропе никого не обнаружила.

— Юрис! — позвала громко. Тишина.

Ни шагов, ни иных звуков, ничего, что бы говорило о его присутствии неподалеку.

— Куда ж ты подевался? — пробормотала я.

Парень наверняка знает округу даже лучше, чем я. Хотя странно, что мать отпускает его в такое время. Впрочем, сейчас только половина десятого. Я позвала Юриса еще несколько раз, вглядываясь в темноту, и поехала к хутору.

Оставалось лишь подняться на небольшой пригорок, и вскоре впереди возникла темная громада дома. Возле ворот я затормозила, открыла калитку, придерживая велосипед рукой. Поднявшись на крыльцо, долго возилась с ключами и наконец вошла в просторные сени. Нащупала выключатель, раздался щелчок, но света не было. После смерти Стаса электричество на всякий случай отключили.

Вспомнив, что в мобильном есть фонарик, я отправилась к электрощитку, здесь же, в сенях, и через минуту свет вспыхнул, заставив меня на мгновение зажмуриться.

Я не торопясь огляделась, как будто видела все в первый раз. Полы в сенях земляные, теперь они, скорее, напоминали цемент. Дом построен полтора века назад, знающие люди утверждали, что он простоит еще столько же. Выходит, раньше действительно строили на века. Полы застелены полосатыми половиками. Вряд ли интерьер здесь особенно изменился за последние сто лет. Большой сундук слева, где когда-то хранили продукты, рядом шкаф и длинная скамья. Пока в дом не провели воду от колодца, что во дворе, здесь стояли ведра. Я это еще помню.

Я подошла к дубовым двустворчатым дверям. Они тоже оказались заперты. Я вновь принялась возиться с ключами.

Стаса нашли сидящим за столом в кухне. Когда он не явился на укол, фельдшер забеспокоилась и позвонила ему (от мобильного Стас отказался, но домашний телефон был здесь с давних пор). На звонок Стас не ответил, и фельдшер сообщила об этом участковому. Преимущество жизни в таких местах, как это: без внимания тебя не оставят. Через пятнадцать минут участковый входил в дом. Стас к тому моменту был мертв уже несколько часов.

— Грех жаловаться, — на похоронах сказала все та же фельдшерица. — Жизнь прожил долгую, правильную, хоть, может, и не легкую, а такая смерть людям в награду дается. Раз — и все. Даже испугаться не успел.

Надеюсь, так оно и было. Большой овальный стол красного дерева застелен вязаной скатертью. Поверх нее положено стекло, единственное новшество, на которое согласился Стас. Через день менять скатерть, кипятить ее да крахмалить вряд ли под силу одинокому мужику. На стульях чехлы из отбеленного льна. Огромный буфет, в котором выставлена посуда, три сервиза: кофейный, чайный и столовый. Все одной фирмы, с вензелем: буква «А» готическим шрифтом с завитушками. Комод с тарелками и столовыми приборами, диван с деревянной спинкой. Все добротное, красного дерева. Бабкино приданое. Точно так же, как сервизы и столовое серебро.

Я прошла, отодвинула стул и немного посидела, вслушиваясь в тишину. В доме было холодно. Включив электрочайник (мой подарок Стасу на день рождения), я отправилась во двор. Набрала дров в большую корзину и вернулась в дом. Пока чай заваривался, затопила печь в передней, решив, что с отоплением разберусь завтра, а сегодня переночую здесь, возле печки, выложенной белыми изразцами и занимающей весь угол. Около печки тут же стало тепло и уютно, и я предпочла пить чай за бабкиным столиком для шитья, покрытым кружевной салфеткой, сидя в ее любимом кресле, которое раньше казалось мне несуразно большим и уродливым. В детстве я воображала, что это превращенный в кресло дракон, но в один прекрасный момент он непременно оживет, вот я и предпочитала держаться от него подальше. А теперь подумала: бабка была права, сидеть в нем очень удобно, вытянув ноги на скамеечку, обитую плюшем, которую в детстве мы ехидно именовали «подкопытником», пить чай из фарфоровой чашки, которой лет сто, не меньше, и смотреть на огонь в печи, чуть приоткрыв чугунную дверцу.

Поленья в печи прогорели, я подкинула еще дров, чувствуя, как в дом возвращается тепло, и тут услышала под окном звук мотора, а потом сигнал. Два коротких, один длинный. Поднялась, накинула бабкину шаль на плечи и вышла на крыльцо. На верхней ступеньке сидел мужчина в кожаной куртке, услышав шаги, повернулся и сказал устало:

— Привет.

— Привет, — ответила я, садясь рядом. — Зайдешь?

— Здесь посидим.

— Ехал мимо? — зачем-то спросила я, прекрасно зная ответ.

— Увидел свет, решил проверить, — пожал он плечами.

— Рада тебя видеть, — улыбнулась я и поцеловала его в холодную щеку. Он тоже улыбнулся.

— Ты по делу? — немного помолчав, задал он вопрос, избегая смотреть на меня.

Эту его привычку я хорошо знала: то смотрит в сторону, то вдруг уставится в глаза и замрет, точно выпадая из реальности. Правда, происходило подобное только при встрече со мной. Причина мне была хорошо известна, я предпочитала о ней не говорить.

— Пса я к себе взял, с моей Стрелкой они вроде ладят, картошку выкопал и сдал Витьке, тебе она все равно не нужна. — Он достал из кармана конверт и протянул мне: — Вот, возьми. Денег немного, урожай в этом году небольшой…

— Себе оставь, — попросила я.

— С какой стати? — рассердился он и сунул конверт мне в руку.

— Спасибо тебе большое, Сережа. И за собаку, и за картошку.

— Ерунда, — отмахнулся он. — Времени свободного у меня сколько угодно, а Стас только четверть картофельника засадил. Одному много ли надо…

— А что за Витька? — спросила я, желая поддержать разговор.

— Витька Петриков. Я же тебе рассказывал: он открыл завод по производству патоки. Дела у него идут неплохо, расширяется. Кстати, он купил здание, где раньше был завод твоего деда. Тот ведь тоже на патоке хорошие деньги делал. Там одни стены оставались, так что купил за копейки, из-за места, уж очень удобное. Бабки вложил, все отреставрировал, любо-дорого смотреть.

— В Витьке всегда была предпринимательская жилка, — кивнула я.

— Вот-вот. Он дважды в неделю сюда наезжает. Будет рад тебя увидеть. Или ты завтра назад? Выставила хутор на продажу? — не дождавшись моего ответа, спросил он.

— Нет, — покачала я головой.

— Когда думаешь? К весне?

— Я не собираюсь его продавать, — неохотно ответила я. — Ни сейчас, ни весной. Никогда.

— Дому пригляд нужен, да и земле… А из Москвы сюда не наездишься. Можно купить дачу поближе.

— Можно. Но я собираюсь жить здесь.

На пару минут воцарилась тишина, пока он не спросил:

— В смысле? Что значит — жить здесь?

— Это значит — жить в этом доме, Сережа.

— Но… а как же… Вы что же… с мужем разошлись?

— В этом смысле ничего не изменилось. Сын теперь учится в Англии, с ним мы, в любом случае, виделись бы не часто. А работать я могу, где угодно, надо только интернет провести, компьютер у меня с собой.

— Интернет хоть завтра проведут… Аня, ты серьезно? — спросил он растерянно.

— Вполне.

— Но… что случилось-то?

— Да ничего не случилось. Хочу пожить здесь. Может, месяц, может, год, может, всю жизнь.

Он собрался что-то ответить, но в этот момент у него зазвонил мобильный, Сергей некоторое время искал его по карманам, руки его при этом заметно дрожали. Наконец он ответил:

— Звягинцев слушает.

Из старенького мобильного доносился истерический женский голос, Сергей терпеливо слушал, потом спросил:

— На электричке приехала? Из города? Сегодня вечером? Хорошо, съезжу на станцию…

Он убрал мобильный и поднялся.

— Ты на машине приехала? — спросил он.

— На электричке.

— Народу много сошло?

— Двое, я и девушка. Незнакомая.

— До развилки вместе шли?

— Нет. Я на велике. У меня велосипед на станции был… с прошлого раза… в кладовке у Константина Егоровича. А что случилось?

— Терентьева звонит… Ты ее не знаешь, с год как здесь поселилась. Дочь к ней должна приехать, звонила со станции, но до сих пор домой не пришла.

— В темноте заблудилась? Она дорогу хорошо знает?

Сергей пожал плечами:

— Заблудиться можно, если с тропы сойдешь. А зачем? Девчонка в городе живет, к матери приезжает не часто.

— Я слышала, как девушка звонила. С перрона она точно сошла, но в лесу я ее не видела. У Константина Егоровича я была минут десять, до развилки она уже, скорее всего, добралась.

— Куда ж она делась-то? — проворчал он. — Ладно, поеду.

— Я с тобой, — вызвалась я.

Сергей пожал плечами:

— Поехали.

Друг моего детства Серега Звягинцев был участковым, и обращение к нему граждан вполне понятно. А вот меня с какой стати разбирает?

Однако куда могла деться девушка? Зачем сходить с тропы, тем более если ты не местный? И окрестности толком не знаешь? Сверни она не в ту сторону на развилке, я бы ее непременно догнала. Да и с какой стати ей не там сворачивать, если приезжает она не в первый раз?

— Вдруг ее что-то напугало, она сошла с дороги и заблудилась? — последнюю мысль я высказала вслух.

— Хорошо, если так, — кивнул Сергей.

Сюда он приехал на мотоцикле, это самый популярный вид транспорта в здешних краях после велосипеда. Он завел мотоцикл, я села сзади, и мы помчались в ночь, как когда-то в юности. Хотелось обхватить его руками покрепче и прижаться щекой к спине. Но делать этого точно не следовало. И я, пряча лицо от встречного ветра, беспричинно улыбалась.

До станции мы добрались меньше чем за десять минут. Константин Егорович успел покинуть свой пост. Перрон, освещенный одиноким фонарем, был пуст.

— Как зовут девушку? — спросила я.

— Анастасия, — ответил Сергей, придерживая мотоцикл. — Здесь ее точно нет.

Но я все-таки позвала:

— Анастасия! Настя! — Прислушалась. — Если ее что-то напугало, она могла вернуться на станцию, — сказала я. Сергей кивнул.

— Я тоже так подумал, но ее здесь нет.

Он развернулся, и мы поехали в сторону села. Вскоре Сергей затормозил, оставил мотоцикл на тропе и дальше пошел пешком. Я вновь стала звать девушку, то и дело прислушиваясь. Все это время я оставалась возле мотоцикла, потом впереди мелькнул свет фонарика — Сергей возвращался.

— Ну, что? — крикнула я.

— Надеюсь, она все-таки добралась до села, потому что здесь ее нет.

Подойдя ближе, он передал мне фонарь, достал мобильный и начал звонить. Сначала матери девушки. Тут же выяснилось: Анастасия так и не появилась. Мать сообщила номер ее мобильного, мы вновь отправились пешком по тропе, теперь уже вдвоем. Сергей то и дело набирал номер Анастасии, а я вслушивалась в тишину. Нарушали ее только наши шаги.

— Черт, — сквозь зубы выругался Звягинцев.

— Что могло случиться? — хмурилась я. Здешние места представлялись мне самыми безопасными в мире.

— Надеюсь, ничего страшного.

Его нервозность была понятна, а я гадала, куда подевалась девушка. Моей фантазии на это явно не хватало.

— Поехали, — сказал Звягинцев, направляясь к мотоциклу.

— Что ты собираешься делать? — задала я вопрос.

— Ничего. На всякий случай, сообщу в полицию, до утра затевать поиски бессмысленно. Будем надеяться, она все-таки появится или ответит на звонки. Отвезу тебя и поеду к ее матери.

— Не трать время, я сама доберусь.

— Ну уж нет. Поехали, — повторил он, завел мотоцикл и вдруг сказал, поворачиваясь ко мне: — Может, у нас заночуешь? Мать будет рада. Завтра наболтается всласть.

— Завтра и зайду.

— Лучше сейчас.

— С какой стати мне у вас ночевать? У меня свой дом есть…

— В доме холодно…

— Уже нет.

— Ты не боишься оставаться одна? Дом на отшибе…

— Чего мне бояться? Это мой дом, и давай закончим с этим.

Он кивнул, соглашаясь, хоть и с неохотой, и мы наконец поехали. Сергей высадил меня у ворот.

— Пришли смс, если девушка появится, — попросила я.

— Не забудь запереть дверь. И калитку.

— Не забуду.

Мы простились. Я вошла в дом, подумала, не выпить ли чаю. Но мысли о девушке, которая вдруг куда-то исчезла, мирному времяпрепровождению не способствовали. Я умылась, постелила себе в передней, но перед тем как лечь, заглянула в комнату Агнес. Потянула дверь на себя, на мгновение почти поверив, что увижу ее, в сером платье в мелкую клетку, стоящей возле окна. Она повернется и ворчливо спросит: «Что тебе понадобилось в моей комнате?» — являться сюда без приглашения было запрещено. Оттого в детстве бабкина комната представлялась мне чем-то вроде пещеры Али-Бабы, и я не упускала возможности сюда проникнуть. Заглянуть в комод, в верхнем ящике которого лежали документы, счета и прочие совсем не интересные бумаги, или в шкатулку, стоявшую на комоде, но и в ней, к сожалению, не было ничего для меня интересного, все те же бумаги… Теперь я стояла на пороге, не решаясь войти.

— Бабушка, — вдруг позвала я и заплакала.



Как ни странно, уснула я довольно быстро, но вскоре меня разбудил звук мотора. Мотоцикл. Звягинцев вернулся? Скрипнула калитка, которую я не заперла. Зачем, если хозяева дома? Через минуту двигатель заработал вновь, свет фар на мгновение мелькнул в окне и начал удаляться. Я проверила мобильный: сообщений нет. Пока я гадала, зачем приезжал Сергей, и прикидывала, стоит ли ему позвонить, со стороны крыльца послышалось поскуливание.

Накинув шаль, я прошла к входной двери, распахнула ее, и навстречу мне бросился пес, помесь лабрадора с дворнягой.

— Верный, — обрадовалась я. — Привет, бродяга.

Накормить его было нечем, но он, похоже, на это и не рассчитывал. Обрадовался, что снова на хуторе, да еще допущен в дом. Стас в этом смысле его не баловал, считал, что место собаки во дворе. Верный улегся возле печки, вскоре задремал, но стоило мне шевельнуться, тут же вскидывал голову. Сон улетучился, я взяла мобильный и написала Сергею: «Девушка нашлась?»

«Нет, — ответил он. — Калитку все-таки не заперла?»

«Спасибо, что привез моего пса».

«Он небось рад до визга?»

«Мирно спит рядом со мной».

«Тогда спокойной ночи».

«Пока».

На этом мы закончили, но о пропавшей девушке я, конечно, думать продолжила. За развилкой, совсем рядом с тропой, болото. Неужто Анастасия, вдруг чего-то испугавшись, ушла с тропы и в темноте забрела в самую топь? Местные ходили туда за ягодами, болото особо опасным местом не считалось. Но это днем. А ночью? К тому же Анастасия человек здесь чужой, могла растеряться, запаниковать… Она должна была слышать наши голоса и непременно ответила бы. Допустим, мобильный потеряла, но уйти так далеко, что не услышала звук мотора и наши крики, точно не могла.



Утром меня разбудил пес. Ткнулся носом мне в щеку.

— Тебя выпустить? — сообразила я.

Взглянула на часы — половина девятого. Пора вставать. Я выпила чаю, сидя на крыльце и радуясь погожему дню. Поделила с Верным бутерброд, оставшийся от перелета, пес не отходил от меня, преданно заглядывая в глаза.

— Извини за скромный завтрак. Сейчас поедем в магазин и купим еды. Я помню, что ты не любишь консервы. А как насчет косточки?

Пес завилял хвостом. Увидев, что я беру велосипед, кинулся к калитке. Я заглянула в кошелек. Денег, что я получила от Звягинцева, надолго не хватит. Придется наведаться в город. Жаль, что вчера я не догадалась снять наличные в банкомате в аэропорту или на вокзале.

Я крутила педали, пес бежал рядом, а я думала о том, как мудро поступила, приехав сюда. Хотя у родственников мой поступок вызовет недоумение, и это еще мягко сказано. Впрочем, мне не привыкать. Семью я радовала редко, а вот поводов посокрушаться на мой счет давала сколько угодно. «Паршивая овца», как любила выражаться бабка. Но хутор, по неведомой причине, она оставила мне.

Впервые я увидела Агнес, когда мне исполнилось четыре года. Этот день я прекрасно помню. Родилась я за границей, где работали мои родители, за четыре года они так и не нашли времени выбраться к бабке, так что со знакомством мы затянули. Думаю, причина была проста: Агнес терпеть не могла зятя, и чувство это было взаимным. Впрочем, все мое детство я была уверена: бабка в принципе никого не любит. А если чувства и имели место, то были запрятаны на недосягаемую глубину.

Мы долго тряслись по ухабам на новеньком «Мерседесе» — папиной гордости и наконец подъехали к воротам.

— Ну, вот и родовое гнездо, — хмыкнул папа, не торопясь покидать машину.

Бабка вышла на крыльцо нас встречать. Я было кинулась к ней, уверенная, что, если передо мной моя бабушка, значит, любит меня по определению. Бабка окинула меня суровым взглядом и сказала:

— Вылитый отец.

Прозвучало это как приговор. Именно так родители его и восприняли. Так что мысль оставить меня на пару недель у бабки мгновенно их покинула. Агнес взяла меня за руку и сказала:

— Ноги не забудь вытереть. Тут тебе слуг нет.

Через год меня с ней все-таки оставили. Я научилась отлично мыть посуду, подметать пол, ворошить сено, полоть, гладить полотенца и прочую мелочь, но, к удивлению мамы, жизнью на хуторе была довольна. Я быстро сообразила, что, выполняя определенные правила, в остальном я предоставлена самой себе и могу делать что хочу: болтаться по окрестностям в компании сельских ребятишек, сколько угодно купаться в реке и даже отправиться на болото, где жил Бабай — плод неуемной детской фантазии.

Мама с Агнес не особо ладила, долгое время я считала, что причина в мамином замужестве. Увидев меня в бабкином фартуке, дергающей сорняки на грядке, всю в синяках и ссадинах (бабка была здесь совершенно ни при чем, она меня ни разу в жизни пальцем не тронула), мама ахнула «бедный ребенок» и поклялась больше никогда меня сюда не отправлять. И очень недоумевала, почему потом девять месяцев я приставала к ней с вопросом: «Когда поедем к бабушке Агнес?» Во втором классе в сочинении на тему «Как я провела лето» я живописала свою жизнь на хуторе, хотя июнь провела в Лиссабоне, а август — в Ницце.

— Неужели тебе не понравилось? — с беспокойством вопрошала мама, имея в виду чужеземные пляжи. Я уверяла, что понравилось, и робко спрашивала:

— Как думаешь, Агнес возьмет меня на все лето?

Мои обязанности с каждым годом множились, а любовь к бабушкиному хутору, вопреки всякой логике, росла…



Воспоминания пришлось прервать, я въехала в село. Предстояло решить, что сделать в первую очередь: навестить Звягинцевых или все-таки отправиться в магазин? Впереди показалось длинное здание из красного кирпича, недавно отремонтированное. Тот самый завод, о котором говорил Сергей, когда-то принадлежавший моему деду. Советская власть пришла сюда в сороковом году, завод, само собой, отобрали. Дед не стал дожидаться, когда за ним явятся, и ушел в лес, где, в конце концов, и сгинул. Хотя лично я в этом вовсе не уверена. Бабка в то непростое время укрывалась у дальней родни. Кстати сказать, ее младшая сестра Эльза в восемнадцать лет сбежала из дома, тем самым, по мнению родственников, сведя в могилу отца с матерью, вышла замуж за коммуниста и сама вступила в компартию.

Однако любовь Эльзы к сестре была куда выше партийной дисциплины, и она не только взяла к себе двух младших бабкиных детей, но и снабдила Агнес фальшивыми документами. Бабка у меня немка (до войны в городе их жило немало), можно лишь удивляться, как она не загремела в лагерь: и национальность никуда не годилась, а тут еще и происхождение самое что ни на есть антисоветское — старый дворянский род. А ее за каким-то чертом занесло на хутор. Но в мужья все равно выбрала контрреволюционный элемент — хоть и хуторянина, но уж точно не бедного, то есть кулака и мироеда, который, ко всему прочему, от советской власти в лесу прятался. А если советской власти боится, значит, знает за собой вину.

С приходом немцев бабка вернулась на хутор. Как ни странно, его даже разграбить не успели. Забрали зерно да скотину, а бабкино приданое в виде шкафов, перин да диванов так и осталось нетронутым. Как видно, граждане, которым положено было восстанавливать социальную справедливость, не особо верили, что советская власть здесь задержится.

В общем, бабка вернулась, и дед тоже. Правда, ненадолго. Тот порядок, который установили немцы, нравился ему не больше, чем предыдущий, и он вновь ушел в лес, на этот раз уже навсегда. Хотя на хуторе время от времени появлялся. Под покровом ночи, само собой. Двойняшки у бабки родились в конце войны, значит, как минимум за девять месяцев до этого они виделись и дед был жив-здоров. Вот только не ясно, куда потом делся. Агнес вопросы о деде попросту игнорировала с тем отстраненным и равнодушным видом, к которому прибегала, желая показать, что тема беседы ей не по душе.

Миновав здание фабрики, я вскоре оказалась на площади. Слева православная церковь, справа — кирха. Меня, кстати, в восьмимесячном возрасте бабка по отцу крестила, само собой, в православии. Неизвестно, как к этому отнеслась Агнес. Скорее всего, никак. Не помню, чтобы она ходила на службу, впрочем, возможно, все-таки и докучала Господу своими проблемами, большими и маленькими, но точно не в моем присутствии.

Если верить опубликованному дневнику, однажды она сказала подруге: «Бог если и есть, то нас давно забыл». Для Агнес звучит чересчур драматично, хотя ее подруге я склонна верить. Они ведь были, по сути, самыми близкими людьми, и бабка могла ей сказать то, о чем с другими предпочла бы помалкивать.

Представители двух ветвей христианства уживались мирно, возможно, по той причине, что особой верой похвастать селяне не могли, о доме господнем вспоминали по большим праздникам, в остальное время особого ажиотажа на службах не наблюдалось. Чего нельзя сказать о кофейне, которая так и называлась «Кофейня» и располагалась как раз между храмами. После службы народ сюда непременно заглядывал, чтобы узнать последние новости и вволю посудачить. Само собой, лидировали в этом женщины, но и мужики кофейней не пренебрегали.

Вторым центром сарафанного радио во времена моего детства были магазины. Сейчас их количество значительно выросло, только продуктовых стало штук пять. Но в целом вряд ли что особенно изменилось.

Проезжая мимо, я смогла убедиться, что кофейня не работает, о чем свидетельствовал клочок бумаги с надписью «Закрыто». У заведения уже давно новые хозяева, прежняя хозяйка умерла, дети ее разъехались, и этот бизнес привлекательным им не показался.

От площади в обе стороны тянулись улицы, ту, что за кирхой, по старинке называли немецкой слободой, хотя никаких немцев здесь давно уже не было. Те, кто еще оставался к концу войны, спешно покинули насиженные места. Из всех здешних немцев мне известны только двое: моя бабка да ее подруга Марта, но та была немкой лишь наполовину.

Деда Марты, местного пастора, забрали сразу. Был он глубоким стариком, но это его не спасло. А вот Марту не тронули. Надеюсь, дневник прольет свет на эту загадку. Жаль, что мне не пришло в голову поинтересоваться всем этим раньше, когда она была жива. В отличие от бабки, поговорить Марта любила. Но в молодости подобные истории занимают мало, а когда интерес появляется (а так обычно и бывает), вопросы задавать, как правило, уже некому.

В общем, вся надежда на дневники. Я свернула направо, Верный тут же бросился к кирпичному дому с низким заборчиком, выкрашенному синей краской, и теперь заливисто лаял. Пока я пристраивала велосипед рядом с калиткой, из дома вышла женщина в темно-синем платье и цветастой косынке, мать Сергея.

— Анечка! — всплеснула она руками. — Как хорошо, что приехала!

— Здравствуйте, Вера Сергеевна, — входя в калитку, сказала я.

Мы обнялись и расцеловались. В ее внимательном взгляде мне всегда чудилось осуждение, хотя Вера Сергеевна ни единым словом не упрекнула меня в том, что ее сын до сих пор не женился и оставил ее без внуков, а себя обрек на одинокую старость. Впрочем, Звягинцев в любой момент может все исправить. Будет и семья, и дети, а у матери — внуки. Так или иначе, а каждый в округе знал, что в его затянувшейся неустроенности виновата я. Точнее, его мальчишеская любовь ко мне, от которой он так и не избавился. Или просто этого не хотел. Иногда я сама чувствовала себя виноватой, но не часто. Влюбиться в него в свои шестнадцать я так и не успела, а потом в моем сердце прочно обосновался другой, и уж тут, как говорится, ничего не поделать. Строго говоря, сама я в любви ему не клялась, и его любовь не особо поощряла, так что непонятно, в чем моя вина. Но от этого никому не легче.

— Идем в дом, — обняв меня за плечи, сказала Вера Сергеевна.

Со всеми друзьями сына она была равно приветлива. И сейчас сразу начала задавать вопросы: надолго ли я здесь, как мои дела, как семья. На большинство из них отвечать не хотелось. Отделавшись ничего не значащим «все нормально», я перевела разговор на Звягинцева, точнее, на вчерашнее происшествие.

— Да, такая беда… — вздохнула Вера Сергеевна. — Мать сама не своя. Не знаем, что и думать. Сережа всю ночь на ногах. С утра из города приехали, лес прочесывают…

— Я тоже голову ломаю, что могло случиться? Неужто она в темноте на болото забрела?

— Тебе Сережа не говорил? — разливая чай, спросила Вера Сергеевна.

— О чем?

— Не первый раз у нас такое. Перед майскими праздниками тоже девушка пропала. Ты ее знать должна. Оля Зиновьева. Мать ее в пятнадцатом доме жила, сразу за церковью.

— Лида? Она ведь, кажется, умерла?

— Уж больше года. Дочка в городе жила, а здесь у нее тетка, Екатерина Осиповна. Ее уж ты точно знаешь, жена Коровина. Художника.

— Да, конечно, — кивнула я. — У меня его картины есть.

— Я в этих картинах ничего не понимаю, но жена у него — святая женщина. И за сестрой ходила, когда та слегла, и за мужем… У Коровина инсульт был, ты знаешь? Два года назад, ни с того ни с сего… Хотя, что я говорю, с болезнью всегда так. Был здоровый красивый мужик, казалось, лет сто проживет, и вдруг — раз… еле с того света вытащили. Теперь на инвалидной коляске, ни ходить, ни сказать ничего не может, только мычит. Руки ничего не держат. И это для него самое страшное, так Екатерина Осиповна говорит. Ведь он художник. Смотрит на свои картины и плачет. А ей каково? Она за ним как за дитем малым ходит. А тут сестра. Лида за два месяца сгорела. Была, и нет. Екатерина Осиповна как сестру похоронила, постарела лет на десять. Высохла вся. Одна тень от нее прежней осталась. Сейчас, правда, получше выглядит. Слава богу, время лечит… Похоронила она сестру, а тут опять несчастье. Просто злой рок. Племянница должна приехать в пятницу на электричке, Екатерина Осиповна ждет ее, пирогов напекла, а Оли все нет. Она звонить, само собой. Телефон не отвечает. Ну, думает, значит, в городе осталась. Обиделась даже, отчего, мол, не предупредила. Утром опять позвонила. Телефон молчит. И в город ведь не поедешь, мужа-инвалида не оставишь. С трудом дождалась понедельника. И позвонила Оле на работу. А там ей: ничего не знаем, сами, мол, гадаем, что случилось. На работу она не вышла. Екатерина Осиповна сразу к нам, то есть к Сергею. Что, мол, делать? Чувствую, беда. С пятницы племянница на звонки не отвечает, и на работе ее нет. Сережа мужиков собрал, пошли искать. Вроде все обшарили, а нашли случайно, уже на второй день. В ручье, тело под корягу течением снесло. От тропинки, считай, всего в десятке метров.

— Она утонула? — спросила я, теряясь в догадках, что девушке понадобилось возле ручья, да еще в такое время.

— Убили ее, — вздохнула Вера Сергеевна. — А тело в ручей бросили. Мы поверить не могли… У нас сроду ничего подобного не случалось. Двери запирали, если уезжали надолго, да ты сама знаешь. Конечно, сейчас не так, как раньше, люди другие, да и в домах поживы для ворья куда больше. Но все равно. Не привыкли мы к такому. У нас не в городе, все на виду…

— И что, нашли убийцу?

— Нет. Должно быть, кто-то из приезжих. Увидел, что девка одна со станции идет, вот и прельстился легкой добычей. Все лето своих с электрички встречали, так были напуганы. Только вроде успокоились, и нате вам. Я, конечно, надеюсь, найдется девушка живой и здоровой, но… — тут она вздохнула. — По Сереже вижу — плохо дело. Он мрачнее тучи. И молчит.

— Давно из города приехали?

— Да уж часа два как Сережа ушел. Ты чай-то пей, остынет. Сунулась со своими разговорами, только аппетит тебе испортила.

— Я вчера девушку на станции видела, — сказала я, сделав глоток. — Вместе с электрички сошли.

— Так ты на электричке приехала? И на хутор одна идти не побоялась?

— Я ж не знала, что у вас здесь такое творится, — пожала я плечами.

— Да уж… вот Сережа тебе вчера собаку и отвез. Боязно тебя на хуторе одну оставлять. Может, у нас поживешь? Места хватит.

— Спасибо. Я лучше у себя. С собакой не страшно.

— Да много ли толку от Верного. Он добрая душа, с котами дружит… В темноте по округе не шастай. Не приведи господи, найдется какой-нибудь душегуб… чего болтаю, — махнула она рукой. — Это все от нервов. Не обращай внимания. Но вечером одна не ходи. Ты надолго приехала?

Стало ясно, Сергей о моих намерениях матери не сообщил, и я с этим торопиться не стала.

— Пока не знаю. Может, на пару недель.

— А муж как же?

— Он в командировке. За границей. Сын в университет поступил, учится…

— В Москве?

— Нет, в Англии.

— Понятно. Что ж, помощь какая понадобится, обращайся. Верного, если что, я возьму. Не в Москву же его тащить. Я уж к нему привыкнуть успела.

Верный, который все это время лежал возле порога, поднял голову, поводя ушами.

— Чует, что о нем говорят, — усмехнулась Вера Сергеевна.

— Спасибо, что его приютили, но мы уж теперь вместе как-нибудь…

— Что ж, псина не человек, но и его бросать как-то не по-людски.

— Чай у вас замечательный, — поднимаясь, сказала я. — Рада была повидаться. Сергею привет.

— Передам. Он наверняка к тебе заедет. У него вся округа под присмотром, за всех душой болеет.

— У вас хороший сын, — кивнула я.

— Это точно, — ответила она, в голосе была печаль.

Она проводила нас до калитки, где мы и простились. Я поехала в магазин, Верный бежал рядом, помахивая хвостом, радовался прогулке.

Магазин на площади претерпел заметные изменения. Я напрасно беспокоилась, карточкой расплатиться было можно, а на входе стояли сразу два банкомата. С цивилизацией здесь полный порядок. Очереди возле прилавков уже в прошлом, так что штаб сарафанного радио теперь, как видно, в другом месте.

Однако вскоре от данного утверждения пришлось отказаться. Возле хлебного отдела стояли три женщины, одна моего возраста и две постарше, они вполголоса что-то обсуждали. Завидев меня, замолчали, та, что помоложе, молча мне кивнула, и они опять заговорили, но теперь совсем тихо.

Верный сидел возле дверей, а я с тележкой прошлась по магазину, выбирая продукты. Когда я подошла к хлебному лотку, женщины переместились на несколько метров в сторону. Беседа вроде бы закончилась, но на меня они поглядывали с заметным интересом. Их взгляды я решила игнорировать, а вскоре была уже возле кассы, пес меня наверняка заждался. Оказалось, что у него за это время появилась компания. Рядом с собакой на корточках устроился Юрис и почесывал Верного за ухом, что тот принимал вполне благосклонно. Похоже, они давние друзья.

— Тридцать лет мужику, а он все как дитя малое, — проследив мой взгляд, сказала кассирша и добавила со вздохом: — Беда.

Юрис выпрямился, автоматические двери перед ним открылись, и он вошел в магазин в сопровождении Верного.

— Ты куда с собакой! — прикрикнула на него кассирша. — Вас мне только тут и не хватало.

Верный окрик понял правильно и замер возле дверей, на него они не сработали и покинуть магазин самостоятельно он не мог, интеллигентно замер копилкой, дожидаясь, когда я расплачусь. А Юрис приблизился к кассе и начал что-то быстро говорить, тыча пальцем в выставленный рядом с кассой шоколад.

— Ага, — понаблюдав за ним, усмехнулась кассирша. — Сладкого захотелось?

Он радостно гукнул и кивнул.