И кажется мне, что Зойка могла и не знать о деньгах под полом, а если знала, то просто жадничала тратить, а вскоре они стали просто бумагой. Могу себе представить, как она бесилась!

Но мне надо кое-что спросить, и хорошо, что Розины и Мишины родители здесь.

— Я знаю, что поздно. — Я вижу, как старик удивленно вскинул брови. — Но я должна спросить. О тех игрушках, что были у Митрофановны.

— А! — Николай Михайлович вышел в коридор и прикрыл дверь. — Эти игрушки стали притчей во языцех, Галина ими очень гордилась. Сказала, что получила в наследство, но от кого, не сказала. Может, кто-то из пациентов подарил, к ней приезжали рожать отовсюду, и жены партноменклатуры тоже, а там возможности были отблагодарить умелую акушерку. В общем, я не специалист, конечно, а только что-то в этой истории было не так. Но прошло время, все забылось, игрушки так и стояли в серванте, так что, думаю, они и сейчас там, если Лешка не пропил. А почему вы о них спросили? Вряд ли эти игрушки были ценными.

— Нет, ничего, просто спросила. — Я должна кое-что для себя понять. — А в каком году они появились у Галины?

— Да сейчас я и не вспомню уже. — Старик качает головой. — Наверное, Лешке было лет тринадцать. Валя говорила, что зашла к Галине за чем-то, а цацки эти в серванте стоят, и солнце как раз светило, так блестело и переливалось стекло, смотреть больно было.

Отлично, именно это мне и надо было услышать.

Теперь нужно найти сестру убитой Полины, и моя версия обретет очертания, и все, кроме конкретной личности убийцы, встанет на места.

Панков меня точно в обезьянник запрет, с него станется, но я позвоню Рите, и мы сможем найти и приспособить к делу оставшиеся части головоломки.

А утро принесло радостную Риту, готовую к приключениям.

— Ты все-таки думаешь, что у Полины могли быть еще дети? — Рита заметно оживилась. — Ладно, давай сначала сестру найдем. На той фотографии была подпись, вторую девочку зовут Марина. Думаю, фамилия была та же — Щеглова, а вот какая сейчас, кто знает. Да и жива ли она… ладно, был у меня как-то клиент, он сидит на этих базах данных, и если на месте, то найдет нам искомую гражданку. У Игоря есть старое дело с заявлением сестры о пропаже Полины, но сама понимаешь, что он скажет, если заподозрит, что мы лезем в следствие.

Тут она в самую точку. И жену он просто побранит, а меня в клетку посадит.

— Да это он так просто, куда там он тебя посадит. — Рита смеется. — Игорек у меня душа-человек, но лучше ему ничего пока не знать. Формально мы его следствие драгоценное не трогаем.

Формально — да, а фактически мне светит клетка, где я буду сидеть вместе с бомжихами.

— Не дрейфь, Линда, — Рита хохочет. — Я уже закинула знакомому запрос, обещал перезвонить. Короче, я еду к тебе, Лильке привезу фруктов.

Фрукты — это хорошо, но мы же обычно кормим уток.

— Поедем с тетей Ритой кататься?

Лилька испуганно посмотрела на меня.

— Поедем далеко, что-то новое увидим…

По Лилькиному лицу я вижу, что разговор идет куда-то не туда — она сейчас заревет, да как!

— Лиль, ну ты чего? А утки никуда не денутся, уток завтра…

Лилька побежала в комнату, забралась в свою кровать и нырнула под одеяло.

— И уток не пойдем кормить?

— Нет.

Ну, по крайней мере, определенно.

Интересно, почему.

— И кататься не поедем?

Судя по всему, нет. Какая муха ее укусила, не могу понять.

— Лиль…

Я сажусь на краешек ее кровати. Что происходит, я не понимаю, а она вряд ли пока способна объяснить. Но я все равно спрошу.

— Ну, почему — нет? Ты что-то другое делать хотела?

— НЕТ!!!

Она плачет — там, под одеялом, плачет тихо, как взрослая. И я достаю ее из одеяльей норы, а она отбивается, но так не годится, я должна понять, что происходит.

— Ну, чего ты? — Я обнимаю ее и начинаю баюкать. — Лиль, ну чего ты так расстроилась? Разве я тебя обидела когда?

Она качает головой — нет, не обидела.

— Так чего ж ты плачешь?

— Не отдавай. — Она поднимает на меня заплаканные глаза в венчике мокрых ресниц. — Поедем, и отдашь!

Вот я все-таки тупая.

Ведь она отлично помнит, как оказалась в приюте — тоже вот так, небось, посулили прогулку, а потом оказалась она в приюте. Она же не знает, что я не такая, как Катька… вернее, отчасти уже знает, но в вопросе приюта пока не доверяет никому, и тут я ее понимаю.

— Лиль…

— Нет.

Блин, эту проблему надо решить прямо сейчас, ждать Лилька не может — у детей время по-другому идет, и то, что нам минута, для них вечность.

— Помнишь, когда та тетка приходила, я тебе сказала, что никогда и никому тебя не отдам?

Она смотрит на меня, нахмурив светлые брови.

— Так ты это заруби себе на носу, раз и навсегда, и больше не валяй дурака. Я никогда никому тебя не отдам. Усвоила?

Она кивает, хотя в глазах ее тревога и недоверие, и можно ли ее за это осуждать. Катьке очень повезло, что она уже умерла, потому что сейчас мне очень хочется продемонстрировать ей, что это значит, когда я больше и сильнее.

— Ну, а раз усвоила, то иди выбирай наряд в дорогу, и кого из зайцев ты возьмешь с собой, а я соберу свой рюкзак. А то воды захочется или перекусить… иди выбирай, что ты наденешь, и хватит реветь. Мало ли, что там когда-то было, теперь другие времена.

Когда путешествуешь с ребенком, в рюкзаке оседает куча самых разных вещей — от влажных салфеток до контейнера с йогуртами, печеньем, бутербродами… в общем, много чего я сунула в свой рюкзак, как и сменную одежку для Лильки.

А она уже нарядилась в пышную красную юбочку и блестящий свитерок, только надела его задом наперед.

— Королевна. — Я тяну ее к себе. — Дай переодену тебя, вот это перед, тут же пришит бант!

Звонит Рита — она уже торопится.

— Давайте выходите, чего зря время терять.

Я хватаю рюкзак, и Лилька тоже берет свой розовый рюкзачок, из которого торчат две пары ушей — зеленые и розовые. Ну, тоже тема, два зайца по-любому лучше, чем один.

На заднем сиденье большой пакет.

— Сил нет, апельсина хочу. — Рита выезжает на проспект. — Будь добра, почисти один, ну терпежа просто нет.

В пакете и правда куча фруктов, и апельсины очень свежие, сок так и брызжет, так что два апельсина мы съедаем коллегиально. Лилька настороженно смотрит в окно — думаю, она все-таки ждет подвоха, я бы на ее месте точно ждала. Но машина едет и едет, и даже Лилька понимает, что едет она гораздо дальше, чем находится приют.

— В общем, у сестры фамилия Рутковская, по мужу. И адрес есть. — Рита чем-то очень довольна. — Но мы сейчас едем в городской архив, нам там уже выписку готовят по всей родословной Полины Щегловой, мой бывший клиент им позвонил. Ну, пока доедем, они найдут нужное, а мы сами разберемся.

Тоже верно. Иногда бюрократия — это совсем не-плохо.

А уж в этом здании находится самое сердце бюрократии, наверное. Тут километры комнат, забитых полками, на которых стоят ящики.

— Вот это да. — Рита озадаченно оглядывает это царство маразма. — Здесь все обо всех?

— О, нет, далеко не обо всех и не все. — Девушка в тоненьких очках улыбается нам. — Это лишь та часть, которую рассекретили. Тут нет никаких секретных материалов, и любой, кто хочет, может подать запрос и получить доступ.

— Просто никто о вас не знает. — Рита озадаченно смотрит в проход между стеллажами, идущий куда-то в глубь здания. — Ну, не ожидала…

— Да, просто о нас знает очень ограниченное число лиц, у которых ранее был доступ ко всей информации. — Девушка поправила очки. — Я сейчас занимаюсь тем, что отцифровываю информацию, но дело движется медленно.

— Вы здесь что, одна?! — Рита озадачена. — Вот здесь, во всей этой махине — одна?!

— На входе охранник. Бюджет нам урезали до минимума, понимаете. Ладно, идемте, я покажу вам то, что вы ищете.

Надо будет зарулить сюда и порыться в ящике, который собран о нашей семье. Может, я тогда пойму, почему все так вышло. Правда, это уже ничего не изменит.

Лилька понимает торжественность момента и крепко держит меня за руку.

Нас привели в просторную комнату со столами, и я усадила девчонку за стол, достала ее альбом и фломастеры, и Лилька принялась рисовать. Мне кажется, когда она рисует, мир для нее сходится в точке рисунка, она вся там, она рисует какой-то другой мир — вот как я искала его в книгах, но книги были написаны другими людьми, которые создали целые миры для себя и для читателей, и я входила в эти чужие миры.

А Лилька создает свой собственный мир.

И мама так делала.

Коробка сделана из очень плотного картона, в ней папка с подшитыми документами. Мне очень любопытно, что же собирали в эти папки, это же уму непостижимо — большое здание, битком набитое коробками, в которых чьи-то жизни. Зачем все это собиралось, что с этим планировалось делать дальше, а главное — сколько времени и людей потребовалось, чтобы собрать все эти бумажки, а ведь вот так сгори все в один момент, никто и не почешется.

Не понимаю.

— Смотри, вот та фотография, которую мы отдали Игорю, — Рита показывает мне уже знакомое фото семейства купца Карелина. — А вот вторая, с парнями в буденовках. Только тут все опознаны, так сказать.

Девушку звали Татьяна Лури, странная фамилия. Она и правда была приживалкой в доме своего троюродного дяди, купца Савелия Карелина. А потом стала сестрой милосердия, при новой власти вполне освоилась, вышла замуж за какого-то партийного чиновника по фамилии Щеглов, у них был сын Андрей, который погиб на фронте, и Татьяна вырастила его сына, а своего внука — Илью, и уже он стал отцом Полины и Марины.

— Ну, так я и думала — прабабка. — Рита вздохнула. — Пылища… ладно, смотри, а это что?

Савелий Карелин был знаменит своей страстью к необычным безделушкам, причем не просто поделкам, а ценным и редким. Он покупал их, заказывал за границей — ну, тянулся человек к прекрасному, кто бы мог подумать. Тем более что дело его процветало, и он мог себе это позволить. В его коллекции были даже изделия знаменитого Фаберже, но когда в его дом ворвались первые желающие поживиться, то ничего, кроме ковров и мебели, там не было. Коллекция исчезла вместе с семейством Карелиных.

— Думаю, все эти красивые безделушки лежат сейчас на дне Босфора. — Рита вздохнула. — И как по мне, туда им и дорога. Никому они счастья не приносят, поверь мне на слово. А смерть — запросто.

— А я бы не отказалась от какой-то интересной блестящей штуки. Вот как раньше были — медальоны такие… в камешках, и вообще. Я бы фотографии родителей туда поместила.

Это я говорю уже совсем шепотом, потому что горло сжал спазм, и слезы вдруг сами по себе хлынули, и выгляжу я очень глупо.

Что я делаю здесь? Зачем я ищу какие-то ответы, что мне это даст, какая мне лично будет польза, найдет полиция этого дурацкого убийцу или нет? Ведь все, что стряслось у меня в жизни, непоправимо, ничего нельзя изменить, и для всего уже слишком поздно.

Почему я не пошла с Лилькой кормить уток, как обычно в это время? И страшно подумать о том, что все, чего я хочу от жизни, — это чтобы мои мама и папа вернулись ко мне. Пусть как угодно, только бы они вернулись.

Но так не будет.

— Не плачь.

Это Лилька. Она взобралась ко мне на колени, обняла, и я слышу, как бьется ее сердце.

А ведь она потеряла не только родителей, но и бабушку с дедушкой. Ее потеря вдвое больше моей.

— Не плачь, Лида. — Лилька, моя маленькая Лилька, это я должна утешать тебя, это я взрослая. — Лида, вот зайка, не плачь.

Она тычет мне своего зеленого зайца, а я прижимаю ее к себе.

Вот она и есть моя семья. А я — ее, нас связывают кровные узы, общие воспоминания, которые потом у нее исчезнут, наверное — но пока они у нее есть.

— Ты реветь-то перестань. — Рита уже добыла где-то допотопный графин с водой и стакан. — Только ребенка расстраиваешь. Выпей воды и успокойся. Не надо плакать, они бы не хотели, чтобы ты так плакала.

Кто знает, чего бы они хотели, кто теперь это может сказать.

— Давай, соберись, ты мне нужна. — Рита забирает у меня стакан и наливает себе воды. — Знаешь, это так странно — вот так вдруг тебя накрыло, а я уж было подумала, что ты вовсе железобетонная. Ладно, вот досье на Полину. О, наша девушка была еще та шалунья!

И правда, информация впечатляет.

Лешка был совсем не единственным ребенком Полины Щегловой, которая, в отличие от сестры, узами брака себя связывать не торопилась. И пока Марина Щеглова выходила замуж, обзаводилась хозяйством и детьми, Полина все чего-то искала. Через год после Лешки она родила второго сына, которого тоже оставила в роддоме. Мальчик был усыновлен бездетной парой, и где он, под какой фамилией, в этом досье не указано.

— Погоди, тут еще вот какие-то бумаги есть. — Рита листает плотные страницы. — Смотри, как интересно получается. Мужа Татьяны Лури в тридцать седьмом расстреляли, к тому моменту он успел с женой развестись, тогда многие так делали, чтобы уберечь семью от ареста и ссылки в лагеря. И при обыске были найдены… вот, читай: изделия из золота работы ювелира Фаберже. И фотографии изделий имеются, хоть и паршивые. Но я к цацкам равнодушна, и меня сложно удивить. А уж все эти золотые пасхальные яйца — ширпотреб для богатых, Фаберже их, по ходу, штамповал со своими подмастерьями целыми лотками, только камешки переводил… хотя, безусловно, художественная работа. А вот откуда у партийного работника эти изделия? Сдается мне, что коллекцию изрядно переполовинила милейшая Танечка — ну, а что, дядя-мироед и не пикнул, время такое. Где-то спрятала, а потом просто откопала, и жили они с супругом припеваючи, пока мужа не взяли за задницу.

— Ну, и что? Яйца какие-то, да провались они и вовсе. Что нам это дает в понимании ситуации?

— А мотив дает. — Рита торжествующе смотрит на меня. — Линда, ну те игрушки, что стояли у Митрофановны! Яйцо на полянке — то, что якобы разбила Зойкина мать, деньги под паркетом! Она как-то поняла ценность этого яйца, кто-то ей предложил баснословных, по ее меркам, денег — за это яйцо, которое стоило, если продавать его за границей, в сто раз дороже, миллионы долларов стоило!

— Ну, а как мы узнаем, кто был этим покупателем?

— Не знаю. — Рита вздыхает и наливает себе воды. — Дело какое-то дикое, вроде бы и фактов нарыли, а толку нет, все умерли, у кого спрашивать. Может, и никак, и оно уже неважно теперь, у кого тут спрашивать, сама подумай, все мертвы.

— У нашего неуловимого убийцы. Он точно знает все.

— Ну да — убийца всему свидетель. — Рита хихикнула. — Едем к Игорю, расскажем. Нет, погоди, я сфотографирую эти документы и отошлю ему. Мне-то он ничего не сделает, а тебя, пожалуй, сунет в обезьянник, он может.

— Ты же говорила, что он этого не сделает?

— Конечно, не сделает, не дрейфь. — Рита отправляет фотографии и прячет телефон. — Слушай, Линда… а где вторая игрушка, которая оставалась в доме Лешкиной матери?

— Лешка мне ее подарил, когда я комод у него сторговала.

Рита воззрилась на меня в немом изумлении.

— И она все это время была у тебя?

— Ну да. Я ее в ящик с елочными игрушками сунула, она и сейчас там, я ее, знаешь, обмотала длинным хвостом дождика — для сохранности, там же стразики…

А если это не стразики? А если это взаправду бриллианты и прочие такие камешки, а металл — это золото и платина? Но я не виновата, да кто бы мог предположить, что в серванте умершей старухи может стоять такое сокровище, годами пылиться! Конечно, мне и в голову не пришло, да я, если честно, никаких особых драгоценностей и не видела никогда, мама ими не увлекалась, я тоже.

Твою ж мать.

— Ну твою мать. — Рита разводит руками. — Это уметь надо — вот такое сотворить. Сейчас едем к тебе домой, надо бы отдать игрушку на экспертизу. Кто еще знал, что игрушка у тебя?

— Зойка знала. — Я задумываюсь. — Лешка же ей сказал, что подарил мне ее. Назло сказал, я думаю. Роза и Миша знали, он им похвастался, что подарил мне игрушку, докторша знала, ну Юзек тоже… да все знали, похоже.

— Тогда никто у тебя ее законным путем не заберет — ты получила эту вещь в подарок. — Рита вытащила из ящика последнюю папку. — Это какая-то переписка… смотри, писала Татьяна Лури своему сыну на фронт. Откуда тут эти письма, как они оказались здесь? Вот что она пишет: а наследство твое тебе известно, только возвращайся. Видимо, далеко не все она выкопала из тайника. Черт, все так запутано — погоди, я эти письма тоже Игорю отошлю. Он нас обеих убьет, попомнишь мои слова.

Судя по тому, с какой беспечностью она это говорит, нисколько не боится Рита своего сурового мужа. У нее звонит телефон, и по всему видать, ее вызывают на работу.

— Ладно, давай я вас домой отвезу, а сейчас мне на работу надо. Вечером приеду.

Я помогаю Лильке спрятать в рюкзачок ее альбом и фломастеры, и мы идем к выходу. Девицы в очках след простыл — видимо, она растворилась в этих пыльных коридорах. Охранник на входе даже головы в нашу сторону не повернул.

Было бы забавно сжечь эту богадельню.

— И ведь все было прямо перед носом! — Рита почти не следит за дорогой. — Подумать только, сунула в коробку с мишурой и думать забыла! Ладно, сегодня мне некогда, а завтра сведу тебя с человеком, который разбирается, он скажет, что это за игрушка.

Ну, я решила, что это просто рождественское украшение. Я смотрела на эту карету и думала, что это карета Золушки — именно такую карету могла наколдовать Фея-крестная, что-то прекрасное и необычное. Я представляла, как едет она в этой карете на бал, а там ее ждет принц… отчего-то все барышни мечтают о принцах, а ведь принц — самый бесполезный кандидат на роль мужа. Ведь это очень глупо — просить принца пропылесосить в доме. И на дачу его взять — на кой он ляд там сдался, ни забор поправить, ни сорняки выкосить. Хотя, наверное, этим у принцев занимаются какие-то специально обученные люди, но тогда и вовсе скука получается, сиди себе и думай о своем величии, ни слова в простоте не скажешь, ни на толчок без величия не сходишь, а ведь иногда вот так стрескаешь что-то, и совсем не до величия, а тут принц… неудобно.

Виталик Ченцов был таким принцем — для меня. Я всю дорогу боялась, что как-то не так выгляжу, что рядом с ним я какая-то недостаточно утонченная, а ему все это было до лампочки. И я смотрю на Лильку, которая деловито шуршит Ритиным пакетом с фруктами, пытаясь оторвать банан от связки, и думаю о том, что нам с ней нужен не принц, а кто-то, кто просто принесет пирожных без сахара или сварит суп.

И я снова думаю — а придет ли сегодня Степан? Может, ему надоели все наши проблемы.

В общем, я ни секунды не предполагала, что Лешкин подарок является чем-то большим, чем просто симпатичной поделкой, а знала ли Митрофановна? Ну, если предположить, что эти цацки именно такая драгоценность.

Может, и знала, ведь рассердилась же на Зойку и ее мамашу, когда они якобы разбили игрушку, осколки требовала. Но отчего-то не продала, продолжала держать в серванте. Чужая душа — потемки, конечно.

Лилька, наконец, оторвала банан и пытается его очистить, но у нее такие крохотные розовые пальчики, а банан немного зеленоватый — докторша сказала, что именно такие бананы самые полезные, но чистить его трудновато.

— Давай я тебе почищу.

Вот ведь незадача — застряли мы на светофоре. Лилька вгрызается в банан, а я рассматриваю улицу. Я сейчас будто проснулась, а на улице уже совсем весна. А я не замечала ее, я никогда ее не замечала.

— Ты со Степой что планируешь делать? — Рита сворачивает с проспекта. — А то, я смотрю, он никуда от вас не собирается.

— Он просто так приходит, из сострадания.

— О господи. — Рита насмешливо покосилась на меня. — Видала я дур на свете, да только не таких. Из какого, мать твою, сострадания? Ну да — в первый раз он пришел, потому что я бросила клич в группе. Ну, а потом?

— Откуда я знаю.

— То есть вы с ним даже не говорили об этом?

— О чем?! — Я начинаю злиться. — Рита, мы с ним просто друзья. Он больше к Лильке приходит, чем ко мне.

— Ага. — Рита паркует машину у ворот. — Боже, как все запущено. Ладно, вылезайте, приехали.

Я вынимаю Лильку из машины, она обхватывает меня за шею.

— На ручки.

Мои ноги почти полностью зажили, так что я беру ее на руки. До этого она никогда не просила взять ее на руки. Нет, она карабкалась на меня, когда я садилась, но это совсем другое дело. Значит, доверие между нами растет, и это отлично, потому что еще утром она думала, что я отвезу ее обратно в приют.

— Уток кормить?

Думаю, она уже поняла насчет приюта.

— После обеда. Вот покушаешь, поспишь — и сразу пойдем уток кормить, и Мишу возьмем.

— И Степу.

Ага, делать Степе больше нечего.

Рита несет наши рюкзаки и пакет с фруктами, а я несу уставшую Лильку. Она учится снова доверять миру, изо всех сил учится — я вижу, как хочется ей поверить, что все не так уж паршиво устроено, и ей надо за кого-то уцепиться, чтобы ее вера устояла. И она выбрала меня.

Я открываю дверь и вхожу, опускаю Лильку на пол, Рита подает мне пакет и рюкзаки.

— Все, я на работу, откуда-то нарисовался срочный клиент. Кстати, через неделю у нас появится вакансия, и директор готов пообщаться с тобой. Пакет разбери, там яблоки еще… Что ты в свой рюкзак напихала?

— Вода для Лильки, печенье, запасная одежда…

— Ну да. — Рита смеется. — Сама-то я забыла, что гуляла со своим сыном, имея за плечами точно такой же рюкзак. Ладно, бывай, вечерком заеду, если Игорь не запрет меня в башне, как Рапунцель.

А меня в клетку с бомжами посадит, точно.

Я впихиваю Лильку в квартиру, она бежит к своим игрушкам, а я ставлю на пол рюкзаки и пакет с фруктами, я-то, в отличие от Лильки, собираюсь снять ботинки.

И мир вдруг погас.

21

— Линда Альбертовна, пора просыпаться.

Увесистый пинок под ребра взорвался ужасной болью, и я думаю, что ребро он мне сломал. Хотя, похоже, мне оно в любом случае больше не понадобится.

Я знала. Я все время его подозревала, но мне все твердили — да ты что, он сотрудник полиции, а я подозревала его, сама не знаю почему, вот просто чуяла, что с ним что-то не так, но ничто не указывало на него. Вот просто я знала, что не может быть хорошим человек, у которого такой липкий глумливый взгляд. Стоит, пистолетом помахивает, гад, подонок и мразь, оборотень в погонах.

А вторая моя мысль о Лильке.

Господи, где моя Лилька?! Маленькая принцесса с розовыми пальчиками и рюкзачком, наполненным разноцветными зайцами, что с ней?

— Я не зверь, девчонку не тронул. — Рыжий Пиджак, чтоб ему сгореть на месте, уроду, ухмыляется. — Сидит на кровати, зайца обнимает. Но, конечно, в живых я вас не оставлю. Вопрос лишь в том, как вы умрете. И сейчас мне просто нужно то, что мое по праву. Алкаш подарил его тебе, где оно?

Это он об игрушке говорит.

И если я сейчас ему скажу, он сразу убьет нас. Значит, надо тянуть время, но как? Если он тронет Лильку, я выложу ему все.

— Понимаешь, я никак не могу больше ждать, у меня есть покупатель на эту вещь. Он торопится, его судно отходит через два дня, и мне надо успеть. — Рыжий Пиджак насмешливо смотрит на меня. — Линда Альбертовна, ты же, в отличие от своих сестер, умная барышня. Даже слишком умная… баба не должна быть умной. Ведь подозревала меня, спесивая дрянь?

— Ага, подозревала, Виктор Максимович. Но…

— Но увязать не могла, и это как раз нормально, никто не сможет. Надо же, имя-отчество снизошла запомнить. — Рыжий Пиджак ухмыльнулся. — Итак, давай к нашим баранам. Где эта вещь?

Он прошелся по комнате, огляделся.

— Надо же, сумела устроиться. — Он щелкнул пальцем по мертвому клавесину. — Уважаю я это, конечно. И если б не крайняя необходимость, я бы не тронул тебя, слишком ты на виду, да и не виновата ты ни в чем, конечно. Да только меня сроки поджимают. В тот раз я осмотрелся, но не нашел — и сейчас искал и не нашел. Значит, есть тайник, и ты скажешь, где эта штука лежит. А знаешь, что смешно? Алкаш-то не выдал тебя… хотя он был пьян, скотина — и все равно на жену указал, сказал только, что если во флигеле нет, значит, Зойка забрала, а о тебе ни слова.

Потому что пьяным он ничего не помнил, что по трезвому делал, а трезвым не мог вспомнить, что делал пьяным. Вот и о том, что отдал игрушку мне, тоже не помнил.

— Ну, а Зойка уже на тебя указала. — Рыжий Пиджак покачал головой. — Зловредная она была баба, жуткая засранка и жадюга, каких поискать.

— А тех, остальных — зачем ты?..

— Ну, тех как водится… что смотришь, я давно так прибираюсь по городу, чтоб шантрапа нормальным людям жить не мешала. То там уберу буйного алкоголика, то сям — привлечь-то их по закону особо не выходит, а ждать, пока он по пьяни убьет кого или покалечит — тут уж увольте, нагляделся досыта на такое, так что я давно так-то прибираюсь. Вот и здесь приглядел себе новую цель — Ленька-то по пьяни жену колотил и тещу, ну я и забрал его — отрезвить маленько. Я их всегда трезвыми убивал, чтоб понимали, скоты, за что. Такого наслушался… они же мне исповедоваться пытались, все как один, словно есть какая-то ценность в их исповедях… а вот в Ленькиной была, вот я и задержался тут. Да что ты о них жалеешь, это шваль. И они были убийцами, вот как алкаш Лешка тоже, знаешь? И мамаша его, которая помогла спрятать труп и скрыла убийство. Это ведь они тогда Щеглову убили. Мне на это плевать, но перед смертью те двое мне многое рассказали. Знаешь, как это было? Они же перед смертью время тянут, вот и рассказывают мне разное. Вот Ленька-то мне про эти игрушки и рассказал, в числе прочего. Я даю им выговориться, отчего же — чтобы еще раз удостовериться, что я прав, очищая мир от таких. И чтоб дополнить Ленькин рассказ, я и второго зацепил, дружка его. Я, понимаешь, убиваю только разную шелупонь, а вот сейчас это мне для дела нужно. Я ведь следил за тобой.

Ну, это теперь и ежу ясно, а мне во что бы то ни стало надо тянуть время, очень надо. Может, кто-то придет.

Звонит телефон, и Рыжий Пиджак подает мне его.

— Ишь ты, начальника нашего жена. Это ведь я в агентство ее позвонил и затребовал для осмотра милейшую Риточку. Ляпнешь что-то не то, я девчонке палец отрежу.

А ведь отрежет, урод, и рука не дрогнет.

— Линда, послушай, я тут подумала, а давай на выходных съездим за город. И Степана позовем, Игорь как раз выходной будет, посидим вместе.

— Ага, хорошая мысль.

Мысль так себе, ведь я не доживу до выходных.

— Ну, и заметано. Эй, ты в порядке, все хорошо? Или снова реветь принялась?

— Нет. — Я должна хотя бы намекнуть ей. — Все отлично, просто как в тот вечер, что ты привезла меня в новую квартиру, даже намного лучше.

— А, ну тогда понятно. — Рита засмеялась. — Веселись и готовься к выходным.

— Идет.

Рыжий Пиджак забирает у меня телефон и сует в карман.

— Вот и умница. — Он присаживается передо мной на корточки. — Итак, давай-ка, колись — куда подевала цацку? Ты ведь и цены ей не знала, да?

— Думала, просто красивый ширпотреб.

— Ну и дура. — Рыжий Пиджак презрительно сморщился. — Все вы, бабы, дуры. А вот покойная Митрофановна была голова. Она, конечно, эту бабенку убивать не собиралась, а просто хотела выкурить отсюда. Но перестаралась.

— Как это?

Я должна, должна тянуть время, а он хочет поговорить — психопаты ужасно одиноки в социуме, особенно те, кто скрывает свою двойственную природу под маской какого-то другого гражданина, хорошего товарища, любимца детей и животных.

И он хочет поговорить, а Лилька спряталась под одеяло — она понимает, что происходит нечто очень плохое, она в свои почти четыре года уже отлично знает, какое оно, это плохое. И я должна уцелеть ради нее, иначе она тоже пропадет, даже если сейчас выживет.

— Я все думала, кто ее убил, и решила, что Митрофановна.

— Так оно и есть. — Рыжий Пиджак садится в кресло. — Ладно, время есть, расскажу.

— Точно есть? А то ведь Степан…

— Ну, как раз со Степаном твоим я разобрался в первую очередь. — Рыжий Пиджак хохочет. — Пришел, понимаешь, с каким-то веником в руках, а я возьми и открой. Кладовка у тебя хорошая.

Он убил Степана.

Сказать, что я разозлилась, — это ничего не сказать. Степан-то всяко был ни при чем, он приходил сюда по доброте душевной, и вообще я в жизни не знала никого, кто умел бы так заботиться обо мне, кого не испугали бы мои проблемы и прошлые обиды. Он просто приходил и был с нами, не знаю даже, зачем ему это понадобилось, но он это делал, и я ждала его. И осторожно радовалась ему. А я немногому радовалась в жизни.

Теперь и его нет.

— Так что время есть, дорогая Линда Альбертовна. — Рыжий Пиджак словно пробует мое имя на вкус. — Имя шикарное, кстати. И сама ты девка симпатичная, хоть тощая и со странностями. Убивать мне тебя жалко, и девчонку тоже, так что, если мы договоримся, обещаю: больно не будет.

Вот это как бы даже сожаление — очень страшно.

Сидит человек и рассказывает, как он станет убивать тебя и твоего ребенка.

— Зойку я убил с удовольствием. — Рыжий Пиджак ухмыляется. — Знаешь, я же в органах столько лет, и такой мрази нагляделся, не поверишь, уже тошнит от них. Все эти синяки, по пьяни режущие всех, до кого дотянутся, все эти уголовники, которые выходят из тюрьмы и тут же принимаются за старое, и просто хитрожопые граждане типа Зойки, способные на все, главное — чтоб шито-крыто, так вот вся эта быдлятина только мешает жить нормальным людям. А я на пенсию собрался по выслуге, и заметь: сам забочусь о своем будущем, не жду милости от государства.

— Ну, это разумно.

— То-то, что разумно! — Рыжий Пиджак заметно оживился. — И мальчишку я не хотел убивать, но кто ж знал, что он ничего не видел, а рисковать я не мог. И веришь — я рад, что он жив, честное слово, рад! Я сзади подошел, он не видел меня… но раз он жив, то я очень рад, пусть живет и будет здоров.

— Я верю.

Он словно даже радуется моим словам.

— Вот ты меня понимаешь, я знаю. Хоть кто-то понимает меня, надо же, и я вынужден буду убить тебя, да что ж такое! Но расскажу тебе, как убили эту тетку, Полину Щеглову.

— Ага, расскажи.

Я смотрю на Лильку, но она спряталась, молодчина. Лилька умная девочка, и это у нее точно от меня. Уж не знаю, каким образом ей удалось обойти ущербные гены родителей, но она это сделала. Эта девчонка — победительница, и я выживу, и она тоже, вырастет и станет художницей, да вообще кем захочет.

Но мы с ней должны выжить. Не может быть, чтоб Рита не поняла мой намек. Рита умная, и муж у нее отличный, и пусть сажает меня в обезьянник, я даже не обижусь, наверное.

— Ну, так баба эта, Митрофановна, взбунтовала против Полины местных теток. Думала, что та сбежит, и все. А эти безголовые охотно повелись. Знаешь, когда замужем за алкашом, хочется верить, что в твоих бедах виновен кто-то другой, а не ты сама. А пацаны слышали эти скандалы дома, а когда живешь со страхом, каким сегодня придет папаша, да что они с матерью затеют… а пацаны были в таком опасном возрасте. Ну, и решили, что это Полина виновата. И решили ее убить, а Лешка с ними за компанию пошел. Выследили Полину в подвале, ночью — она пошла туда с намерением кое-что достать. Она точно не знала, где спрятана нужная ей вещь, но каменная плита была помечена особым образом, и она подбирала ключи к отсекам, и сделать это незаметно было сложно, а потому она подзадержалась в этом доме. Вскрывала по одному отсеку в неделю, искала под плитами. И вот остался один отсек, самый крайний — и самый опасный, потому что близко к выходу, могли услышать или увидеть свет фонарика. И вот она подбирает ключ, перебирая свою связку, открывает отсек, она даже уже вскрыла плиту, начала копать, а тут пацаны. Лешка рассказывал, что они следили и видели, как она эти ключи перебирала, потом копала, а по итогу им надоело ждать, и Колька стукнул ее по голове, а Ленька ударил ножом. Чтоб, значит, в их семьи не лезла, не баламутила.

— Быть того не может.

— Может. — Рыжий Пиджак смеется. — Всегда хочется найти виноватого где-то на стороне, так что может. Но, ко всеобщему ужасу, Полина от этих ран не умирает, и тогда Лешка не выдерживает и бежит к матери. Та несется в подвал, где перепуганные пацаны и раненая Полина. И тетка эта, Митрофановна, мигом соображает: Лешку тоже припутают, как соучастника. И она говорит пацанам: ступайте по домам, а я ее перевяжу и утащу подальше отсюда, она и не вспомнит ничего, по башке ударенная, — типа, я медик, я знаю. Но молчок, намертво. И пацаны убегают, а Митрофановна добивает Полину ножом, который принес Ленька. Это как раз и есть сильный удар в горло, задевший даже позвонки. Она же знала, что такой нож не слишком хорош для дела, а скальпеля у нее не было.

— И зарывает ее в отсеке.

— Да, под плитами. — Рыжий Пиджак кивает. — И связку ключей туда же бросает. Полина успела поднять две плиты, и Митрофановна разбирает еще несколько, чтобы похоронить тело.

— Крови было море.

— Да. — Рыжий Пиджак кивает. — И она вытирает кровь, лишнюю землю прячет в камин, а потом ставит на то место кресло и доски от шкафа. И когда она копала, то нашла предмет, который искала Полина. Вот тот самый ящик, который потом ты утащила из флигеля. Я видел, да. Я же его и забрал, но какое разочарование. Зато я понял, отчего Митрофановна взъелась на Щеглову: Лешка у нее был приемный, а Полина была его родной матерью. Она ведь думала, что Полина за сыном пришла, а той клад был нужен, а Лешка был ей что прошлогодний снег. Так-то, у каждого свои ценности, Полине побрякушки были важнее всего, а Митрофановне — Лешка.

— Ага, я видела документы. Я вот о чем думаю… Митрофановна не могла не знать, что игрушки эти ценные, ведь это был клад.

— Думаю, что-то она подозревала, но если ей, например, сунуться их продавать, всплыло бы убийство. — Рыжий Пиджак презрительно сморщился. — Ведь легально она продать это не могла, все же знали о коллекции Карелина, ее бы прижали на предмет «откуда дровишки?», и раскололи бы в пять минут, и это она отлично знала, она ж была умная тетка, говорю тебе. Так что сидела тихо с этими ценностями, только и радости, что в сервант поставить, тут уж она себе не могла отказать.

— Дичь какая… Значит, она подозревала, что Зойкина мать продала ту игрушку, а не разбила, но не из-за денег бесилась, а из-за того, что если вдруг кто-то поинтересуется, то выйдут на нее, и всплывет убийство?

— Ну, то-то. Я тоже так думаю. — Рыжий Пиджак поднимается. — Видимо, Лешка что-то такое насчет убийства подозревал, он же знал, что случилось в подвале, а может, и видел, что сделала мать, но о трупе он знал. Зойка что-то такое слыхала от него, пьяного, но о том, что мамаша ее продала цацку, она понятия не имела, как и о деньгах, я думаю — я ведь за ту игрушку спрашивал ее и спрашивал, а она все говорила — мать разбила нечаянно, ну а теперь понятно, что мамаша ей не сказала, и денег этих Зойка в глаза не видела, так что я придушил ее — и подвесил для смеха, ты рожу ее видела?

Он смеется, а я думаю, что он полный псих.

— Лешку я увозить не стал, пришиб там же, в подвале — чтоб казалось, что кто-то свой, а Зойка меня сама впустила, я же полиция. Вот она-то мне и сказала, что вещь Лешка отдал тебе. Ну, а я ее придушил, очень она была мерзкая баба, не смог отказать себе в удовольствии.

Он точно маньяк, тут уж двух мнений быть не может.

— Может, они оттого спились, что стресс такой был…

— Спились они все оттого, что их родители были алкашами. — Рыжий Пиджак презрительно фыркнул. — Не ищи души там, где ее нет, их отцы пили, вот стали пить и дети. Как они смешно бултыхались, дегенераты!

— В смысле?

— В коромысле! — передразнил меня Рыжий Пиджак и засмеялся, но это не смех. — Я их в гараже за ноги подвешивал, они быстро трезвели. А потом крюком пожарным по горлу — хвать, и кровь в таз. Ленька мне когда об этих игрушках сказал — вскользь сказал, он не понимал, почему я именно его выбрал, а не его друганов, вот и рассказал, в числе прочего, что Лешкина мать поссорилась с невесткой из-за глупой игрушки… а я вдруг подумал: яйцо, украшенное стекляшками? А вдруг!!! И второго алкаша подгреб, он больше знал. А когда Лешку в подвале расспрашивал, он на Зойку указал — оставить в живых я его не мог, конечно.

— Он бы, протрезвев, и не вспомнил бы тебя.

— Ну, а если бы вспомнил? Нет, рисковать я не мог. Но он легко умер, кореш твой, а те двое — нет.

— Зачем ты с ними так?

— Так смешнее. — Рыжий Пиджак поднялся. — Я всегда по-разному убиваю. Выслеживаю, прикидываю… никто это никогда в серию не свяжет. Но теперь я уйду на покой. Все, Линда Альбертовна, приятно было поговорить, да дело не ждет. Где игрушка?

Он не слышит то, что спиной ощущаю я: кто-то стоит за дверью. Это вибрация половиц и двери, ощутить можно, если только что-то сломано в организме и болит от дуновения ветра.

— В кладовке. — Я понимаю, что тянуть дальше опасно. — В ящике с новогодними игрушками. Сбоку лежит, в хвост мишуры завернуто. Но смотри, шарики не побей.

Он смотрит на меня, как на сумасшедшую.

— Ты сейчас умрешь, но беспокоишься о каких-то елочных игрушках? Ну-ну. Боюсь, Линда Альбертовна, кукушка в твоей башке что-то празднует.

Он идет к кладовке, открывает дверь — и одновременно происходит вот что: разлетается вдребезги одно из окон и оттуда звучит выстрел. И из кладовки тоже кто-то стреляет. Лилька принимается кричать под своим одеялом, и я не знаю, как смогу ее успокоить. Ведь когда она в последний раз слышала такой звук, ее жизнь очень изменилась, исчезли люди, которые были ее семьей.

Рыжий Пиджак роняет пистолет и падает.

И самое смешное — он жив. Матерится и тянется к пистолету, но напрасно.

— Я тебе говорил, что посажу в обезьянник? — Игорь Панков наклоняется ко мне. — Дай-ка…

Он бесцеремонно ощупывает мой бок и голову.

— Как по мне, ребро не сломано, просто сильный ушиб. Ну, максимум — трещина. Доктора скажут точнее. — Он помогает мне встать, комната кружит вокруг меня, и тошнота подкатывает к горлу. — Да, сотрясение точно есть. А ведь я тебе говорил…

— Ты мне говорил, что с ним все ок и он сотрудник полиции. И полюбуйся теперь на него. Он же маньяк, настоящий маньяк. Он мне все рассказывал, как убивал всех и как нас с Лилькой убьет, а у него покупатель где-то… на эту штуку.

Лилька бежит ко мне с ревом, и я сажусь в кресло — стоя мне нипочем ее не выдержать.

— Лиль… ну, чего ты, все хорошо. Просто окно разбилось, дяди пришли помочь его исправить.

Но она обхватила меня за шею и рыдает взахлеб: мама, мааамааа!

Вот черт.

— Тише, детка, тише.

Это докторша Лутфие гладит по голове Лильку, потом ее шершавая рука ложится на мою голову.

— Дорогой, ты не можешь убрать отсюда этот бедлам?

Это она Игорю говорит, и он приказывает полицейским ускориться. Рыжего Пиджака выносят, а он продолжает говорить очень плохие слова. При моем ребенке. Вот же урод. Не раз еще я напомню Панкову этого «сотрудника». И даже не два.

— Степа…

Степан сидит у стены, лицо его в крови — на голове рана очень существенная.

— «Скорая» уже едет. — Докторша ощупывает меня, заглядывает в глаза. — Легкое сотрясение, на ребре трещина. А вот молодого человека нужно в больницу на томограмму — боюсь, рана в черепе ничего хорошего ему не сделала.

В комнату проскользнула Рита.

— Вот как сказала ты мне насчет того вечера, так я Игорю сразу позвонила. — Рита с ужасом сморит на Степана. — Я поняла, сразу поняла!

— Вот и молодчина. — Докторша одобрительно смотрит на Риту. — А теперь возьми девочку и уведи ее ко мне в квартиру, вот тебе ключи, потому что Линда и молодой человек поедут сейчас в больницу.

— Ладно, я…

— А это что такое! — Игорь вырос рядом с нами, пылая гневом. — Кто тебе разрешил…

— Лучше молчи. — Рита явно не намерена уступать. — Я пока тут побуду с Лилечкой, Линде и Степану в больницу надо. Вот там и допросишь ее, это ваш полицейский косяк, и сотрудник твой.

— Ладно.

Лилька нехотя отпускает меня, и они уходят вместе с Ритой.

— И окна вели застеклить сегодня. — Рита оглядывается на мужа. — Первый этаж, и ночь впереди.

— Ладно.

А потом была больница. Степана куда-то сразу увезли, а меня вертели во все стороны, делали какие-то снимки, и в итоге оказалось, что я здоровая лошадь, а вот будь я трепетной нимфой, то удар по голове свалил бы меня куда основательнее. А трещина в ребре — это ничего, у здоровенных лошадей ничего не болит… так, все, хватит рефлексий, у меня новая жизнь и все такое.

Только Игорь вцепился в меня как клещ, и я рассказываю ему, как было дело, а он записывает на диктофон.

— Потом оформлю протоколом и подпишешь. А сейчас мне на работу надо, и…

— Куда — на работу? Меня домой отвези, только про Степана узнаем.

Игорь покачал головой.

— Попал Степа, по ходу. Он в курсе, какой у тебя паскудный характер?

— Не бойся, в курсе.

Мне сейчас на все плевать. Я выжила и обеспечила выживание Лильке. Стресс мы как-то вылечим — туфельки купим, как у принцессы, зайца нового, уток накормим до отвала, возьмем в дом полосатого котенка, на море съездим, уши проколем и станем носить серьги, перекрасимся в какой-то интересный цвет. Но мы выжили. Я выжила.

И теперь у Лильки будет нормальная жизнь.

— Степан пока в реанимации… тихо, не впадай в истерику, просто такие ранения непредсказуемы, а потому его понаблюдают, прокапают. В общем, он шлет тебе привет и говорит, что слышал все до последнего слова, так что не отпереться уже твоему врагу.

В квартире какие-то люди стеклят окна, двое полицейских в форме собирают осколки.

— Все, сиди дома и отдыхай, сейчас Риту пришлю. Позвоню только матери, чтобы ехала к нам. У нас тоже мальчишка… постарше Лильки втрое, но присмотр нужен.

Он сейчас даже где-то человекообразный, когда не орет и не угрожает мне обезьянником.

— Ты… слушай, извини. — Игорь садится на край кровати. — Я должен был насторожиться, когда ты сказала, что встретила его в магазине. А я посмеялся, и вот как вышло.