Маню делает шаг к девушке, поворачивается, его руки смыкаются на ее талии. Жоана вздрагивает, но он не отступает. Не сейчас. Маню смелеет. Он намного выше, его объятие становится настойчивей, лицо склоняется к ней в надежде, что она подставит губы. Но Жоана не собирается этого делать и даже слегка отворачивает голову.

Маню выпрямляется. Ему неловко. Он поторопился.

– Ты права, – бормочет он. – Дождемся полуночи, тогда и поцелуемся.

Глупое представление.

Глаза Жоаны устремлены в бесконечную даль. Лишь бы не смотреть на этого мужчину. Не задерживать взгляд на его правом плече.

Только не вздумай сейчас убежать.

Пусть льнет к тебе, не выдавай своего отвращения. Держись прямо, не поддавайся дурноте.

Казуарины танцуют на берегу под звуки креольской музыки. За ее спиной коралловый риф вот-вот рухнет, и их захлестнет волна.

Не двигайся.

Жди. Еще две минуты.

Две минуты до полуночи

Маню придвигается ближе, вплотную. Они стоят почти прижавшись друг к дружке и ждут, когда запылает побережье, как робкие подростки перед киноэкраном. Сейчас начнется фильм. Маню поворачивает ее к себе, его мокрые плавки трутся о пупок Жоаны, выдавая желание мужчины.

Не думай об этом. Думай только о руке, его руке, которая переплелась с твоей.

– Не торопись, – шепчет Жоана.

Маню послушно отстраняется, плавки оставили на ее коже мокрый отпечаток.

Жоана начинает кашлять, кусачий холод леденит живот. К горлу подступает желчь, и она с трудом подавляет желание угостить выпитым ромом рыб лагуны.

Одна минута до полуночи

На сей раз рука Маню с бедра Жоаны опускается ниже, проскальзывает под трусики купальника, ложится на ягодицы, приглашая к сближению.

– Нет!

Жоана крикнула слишком громко. Слишком резко отпрянула. Удивленный Маню смотрит пристально, словно поняв, что любовная игра пошла не так.

Больше ждать нельзя… Ничего не поделаешь. Покончи с этим, пока он не насторожился.

Жоана отнимает у Маню руку, заводит ее за спину, чтобы достать нож… Тот самый нож, который она схватила в темноте с чужого стола и спрятала под резинкой трусиков, ни на секунду не подумав, что может пораниться. А теперь она достает его и держит сбоку, у бедра.

Полночь

Мгновение – и все заливает свет.

Километры побережья взрываются десятками фейерверков, озаряются насколько хватает глаз. Тысячи китайских фонариков одновременно взмывают в небо, точно сказочный рой гигантских пламенеющих светлячков. Многоголосое ola! облетает остров, как раскат грома.

Это длится и длится. Сверкают гирлянды на казуаринах.

Это прекрасно. Незабываемо. Немыслимо.

Жара. Полночь.

Всюду поют, смеются.

– Поцелуемся? – спрашивает Маню.

У него детская улыбка, смеющиеся глаза, сильные руки, он осторожно притягивает ее к себе, как срывают плод с тонкой кожицей.

Эта рука…

Маню в двадцати сантиметрах от Жоаны.

Он приближает губы, ждет поцелуя, первого в году.

Жоана дарит ему не поцелуй – смерть.

Вонзает нож прямо в сердце.

Небо по-прежнему залито светом, мерцает эфемерными звездами.

Тело Маню тихо соскальзывает в воду. Жоане немыслимо легко.

Ей вдруг хочется пива, шампанского, она чувствует себя освобожденной, воздушной, как эти маленькие шарики-монгольфьеры; все годы жизни в аду, стыд и страх улетели в небо.

Все разрешилось будто по какому-то священному календарю. Ровно в полночь. С этой минуты часы будут идти правильно.

Теперь она может начать жить.

И получать от жизни удовольствие.

Девять часов после полуночи

Капитан Айя Пюрви смотрит на настенные часы над елочкой. Ее взгляд следует за бесшумным бегом секундной стрелки. Том, Жад и Лола, должно быть, уже позавтракали и пишут поздравительные открытки, посылают сообщения друзьям в метрополию, на Мадагаскар, в Австралию.

Без нее.

Жюстина Патри снова замкнулась. В ответ на последний вопрос Айи – могла ли Жоана узнать его как-то иначе? – у нее непроизвольно вырвалось:

– Да.

Больше она ничего не сказала.



По коридору снуют медсестры, встречаясь, поздравляют друг друга с Новым годом, желают доброго здоровья – на тон ниже, чтобы не услышали больные. Дав секундной стрелке пробежать еще три круга, Айя тихо повторяет:

– Что это за деталь, Жюстина?

Девушка колеблется. Прокручивает в голове события последних часов. Вот Жоана оседает на песок. Нет, раньше… За несколько минут до наступления нового года лицо подруги на мгновение искажается от резкой боли, когда Маню снимает футболку и вспышка ракеты освещает его торс, плечи и руки. А вот Жоана выходит из воды, сразу после полуночи, у нее умиротворенное лицо, как будто что-то кончилось. Жо часто говорила о своем наваждении. О тюрьме, из которой она не может вырваться, с тех пор как на нее напали. Рассказать все этой легавой все равно что прямо обвинить подругу.

Жюстина медленно поворачивается к Айе. Она видит, что капитану жандармерии стоит неимоверных усилий оставаться спокойной, терпеливой, внимательной, но смотрит она на циферблат часов.

Торопится. Ее наверняка ждут.

Жюстина снова мысленно взвешивает все «за» и «против». Ее признание станет приговором Жоане. Но подруга в коме, а у нее нет выбора.

– Маню Нативель был ее насильником, – выпаливает она в лицо Айе. – Я думаю, она встретила его случайно, хотя искала – так или иначе – все эти годы.

– Она узнала его, так? Но он ее не вспомнил?

– Она была жертвой, наверняка одной из многих. Он просто пошел однажды вечером за девушкой от ночного клуба и взял ее силой. В темноте. Шесть лет назад. И сразу выкинул ее из головы. Но она – разве могла она забыть его?

– Я понимаю, Жюстина, но вы мне так и не ответили. Почему Жоана была уверена, что Маню Нативель – тот самый насильник, если не знала его в лицо?

Рот Жюстины болезненно кривится.

– У него была татуировка. Очень необычная. Два дельфина, стоящие на хвостах, повернувшись друг к другу, и дата: 11/11/2000. На ключице и правом плече. Эта татуировка была ее навязчивой идеей. Когда насильник навалился на нее там, в овраге под виадуком Фонтен, она видела только этот рисунок. Два дельфина плясали в ритме мускулов насильника, придавившего ее всем своим весом. Мне кажется, с той ночи Жо при виде мужчины с голым торсом всегда проверяла, нет ли у него этой татуировки. Это стало рефлексом. Она воспринимала ее как клеймо, которым мог быть помечен любой парень.

– Хотите сказать, у Маню была такая татуировка? И Жоана ее узнала?

– Да… Жо все поняла, когда парень снял футболку и бросил ее на песок. Я тоже должна была понять. Догадаться, что она решилась. Я могла бы ее остановить.

Айя мягко касается коленей Жюстины.

– Подождите, мадемуазель Патри, не спешите винить себя. Сначала нужно все проверить.



– Кристос?

– Ну?

Айя быстро пересказывает по телефону показания Жюстины Патри. Мысленно фиксируя детали, Кристос все чаще смотрит на расположившееся в беседке отеля семейство Нативель. Все – мать, отец, братья, кузены – уставились на него, ждут новостей, вот сейчас он договорит, подойдет и скажет, глядя им в глаза: все кончено, мы взяли убийцу вашего сына. Только на это им и остается надеяться.

Айя продолжает свой рассказ. Кристос удаляется от беседки и идет к дверям, куда входят двое коллег. Эксперты из Сен-Дени приехали за телом Маню Нативеля, упакованным в пластиковый мешок.

Маню Нативель… Образцовый служащий, самоотверженный пожарный, верный друг, идеальный сын.

Кристос в последний раз оглядывается на Нативелей. Все ждут, чтобы правосудие покарало виновного, а им сейчас скажут, что оно свершилось.

Их сын был насильником. Его судили. Приговорили. И казнили.

Кто в это поверит? Кто из них сможет принять такую версию?

– Проверь, Кристос!

– Что проверить, Айя?

– Татуировку. Пока тело не увезли в морг.

– Твою мать…

Кристос тормозит коллег с носилками, спиной чувствуя давление всего клана Нативелей. Он шепчет пару слов Морезу, стоящему рядом с телом, и тянет вниз молнию на мешке.

Черные волосы, холодный лоб, широкий нос. «Боже, – мысленно молит Кристос, – сделай так, чтобы парень был ни в чем не виноват».

Мешок открывается, уже виден пересохший рот, волоски на подбородке.

«Сделай так, чтобы бедолага оказался случайной жертвой пьяной драки. Боже милостивый, дай всем, кто любил парня, оплакать его. Они не перенесут второго смертельного удара».

Шея, плечо.

Первой бросается в глаза ключица.

Черт!

Девчонка была права.

На правом плече мертвого тела Кристос видит татуировку.

Ту самую, которую описала Жюстина Патри. Дата, 11/11/2000, и два танцующих дельфина.



Кристос выпрямляется, кивает Морезу: закрывай мешок, машет коллегам, чтобы уносили тело.

Его взгляд задерживается на малыше Силиане, который нашел труп. Потом на сидящем у стойки бара Дориане.

«Извини, сынок, твой кумир из “Марсуена” был тот еще негодяй».

Потом на семье.

«Извините, друзья, ваш ненаглядный Маню скрывал грязную тайну».

Хоть и не похож был на сексуального насильника. «Мне жаль, что это случилось 1 января. Я и сам хотел верить в сказку о герое, достойном, чтобы о нем скорбели».

Все еще сжимая в руке телефон, младший лейтенант подходит к бару и берет свой мохито, не обращая внимания на встревоженные взгляды полицейских, Нативелей, Рейнальда Бертрана-Ги и своих подчиненных.

Выпивает одним махом.

С Новым годом, доброго здоровья.

Где-то далеко, в его руке, разоряется Айя.

– Ну что, Кристос? – пробивается сквозь треск помех голос капитана.

– Это он!



Айя отключается.

– Это он, – сообщает она Жюстине.

Девушка мгновенно успокаивается. Все будет хорошо, Жоана очнется, ей предъявят обвинение, но у нее найдутся доводы в свою защиту. Неопровержимые доводы.

Она встает:

– Я хочу вернуться к Жо.

Они вместе идут к палате 217. Айя в последний раз оглядывается на часы. Может, она даже успеет в Плато-Кайу раньше Тома с Жад и Лолой.

Но один вопрос остался без ответа.

Почему Жоана не испытала эмоциональный шок, увидев татуировку на плече насильника? Или всадив нож ему в сердце? Почему девушку накрыло позже, когда ее поиск был завершен и дело сделано? Что такое увидела она в ту минуту, когда вышла из воды на пляж Эрмитаж? Какой демон вернулся за ней, чтобы утащить прямиком в ад?

Одна минута после полуночи

Жоана медленно возвращается к пляжу, вода стекает по ее ногам, как будто лагуна опорожняется. Она увела Маню далеко, очень далеко, чтобы его тело нашли не раньше завтрашнего утра.



Китайские фонарики продолжают взлетать. Она не зажжет свой в этом году. Никогда больше не зажжет. Ее желание, ее единственное желание исполнилось.

Негодяй получил свое.

Ей нравится воцарившийся на пляже веселый кавардак, хохот детей, вспышки петард, крики мамаш, рев музыки. Она снова улыбается жизни. В нескольких метрах впереди она узнает друзей Маню, вся компания здесь, по щиколотки в воде, полуголые, с бутылками пива в руках, пошатываются, брызгаются и орут.

Манюууу! Манюууу!

Долго же им придется его искать!

Она высматривает справа маленькую палатку, видит, что Жюстина ее ждет. Пользуясь вспышкой особенно белой, особенно яркой ракеты, на миг озаряющей весь пляж, она машет подруге рукой.

И любуется зрелищем.

Дети, семьи, женщины под казуаринами, парни прямо перед ней на песке.

Мгновение ослепительной белизны.

И чернота.

Девять часов пятнадцать минут после полуночи

– Кристос, тебя тут спрашивают! У входа. Все хотят дать показания. Их человек пятнадцать, не меньше!

Морез в панике мечется по холлу отеля, не зная, куда кидаться; ему сейчас не легче, чем секьюрити, сдерживающему орду рвущихся на футбольное поле фанатов.

– Пусть подождут, я говорю по телефону… Чего они хотят?

– Говорю же, дать показания.

– Кто?

– Друзья Маню Нативеля. Они все вместе были на пляже.

– Что-то новое?

– Вряд ли. Просто изъявляют готовность, так сказать, сотрудничать с правосудием.

– Передай, что правосудие очень занято!

Кристос садится в шезлонг, решив как следует помариновать парней. Мало того, что придется объяснять всей родне, что убитый, славный пожарный-волонтер, был на самом деле насильником-извращенцем, так еще ломай голову, как сообщить обо всем друзьям…

Кристос утирает лоб. Влажная жара невыносима на солнце. Впервые с утра он чувствует себя грязным. Ему хочется передохнуть, освежиться, нырнуть в бассейн прямо в форме, чтобы вымыться, даже не раздеваясь, а потом лечь в шезлонг, обсохнуть и уснуть.

Увы, Морез никак не угомонится, машет руками, как мельница. И Ламба тоже. Они от него не отстанут. Кристос смотрит на приближающихся коллег сквозь полированное стекло пустого стакана.

Можно хотя бы ополоснуть рот остатками мохито. Пососать льдинку со вкусом лимона и мяты.

– Обстановка накаляется, Крис, – ноет Мо-рез, – мы больше не можем удерживать дружков Маню Нативеля. Они узнали, что их приятеля замочили, и жаждут мести. Подозревают одну девчонку. Она весь вечер зажигала на пляже, а потом уединилась с ним в лагуне.

Кристос со вздохом встает.

«Когда эти шерифы тропиков узнают про изнасилование, – думает младший лейтенант, – наверняка умерят свой пыл».

Морез настаивает:

– Надо с ними поговорить, патрон. Они ждут в холле.

– Ладно, ладно, сейчас.

Кристос выходит к стойке портье. Его действительно ждут человек пятнадцать. У всех усталый вид, парни взвинчены, в глазах боль.

Разорванный круг.

Они быстро протрезвели.

Сплоченный клан.

Все примерно одного возраста. Все кафры, как Маню. Все спортсмены, как он. Большинство в одинаковых шортах, одинаковых каскетках, одинаковых кроссовках цветов спортивного клуба «Марсуен» из Сен-Лё.

Все одного поколения. Все из одной футбольной команды.

Победа на Кубке Франции – такое не забывается! И выход из первой лиги ноябрьским вечером 2000 года – это должно остаться в памяти навсегда.

В холле отеля нечем дышать из-за жары, а может, дело в парах алкоголя и слезах.

Все пятнадцать друзей без футболок, голые по пояс.

И у всех есть татуировка: два танцующих дельфина, символ клуба «Марсуен». Два дельфина, запечатленных между ключицей и правым плечом.

И дата, та самая дата их общего подвига.

11/11/2000.