Мишель Бюсси

Помнишь ли ты, Анаис?

© Нина Хотинская, перевод, 2019

© «Фантом Пресс», оформление, издание, 2019

Помнишь ли ты, Анаис?

Праздник, устроенный Виктором Гюго для детей Вёля

(24 сентября 1882)



По легенде, курорт Вёль-ле-Роз на Алебастровом берегу Нормандии основала в 1826 году актриса Анаис Обер. Эту историю рассказывают все местные путеводители – будто бы однажды утром, после скоропалительного бегства из Парижа, красавица влюбилась в рыбацкую деревушку. Если бы не памятливость местных жителей, имя Анаис Обер давно бы забылось, подобно именам многих былых знаменитостей.

Кто же она была, прекрасная мадемуазель Анаис? Какая тайна заставила ее бежать из Парижа в Вёль?

Любознательный турист может до бесконечности строить догадки. Упорствовать в поисках. Копаться в архивах. Тайна…

Остается единственный выход: ничего не выдумывать, но положиться на воображение.

Все места в этой повести, за исключением виллы «Одеон», существуют в Вёле и достоверно описаны. То же относится и к биографиям Анаис Обер и Виктора Гюго.

Что же касается деталей этого пазла, они собраны на мое усмотрение, и всю ответственность несу за это я.

1

Вёль-ле-Роз, 23 января 2016

Я держу в руках письмо. Жильбер Мартино позвал меня минут пять назад. Я была в мастерской, работала. Вырисовывала на бересте геометрические узоры, похожие на блестящие, словно покрытые лаком квадраты черепашьего панциря.

– Мамзель Ариана! – заорал Мартино.

В тот момент я прокляла его, испугавшись, что он разбудит Анаис. Она спит наверху, в своей комнате, но в этом доме ни одна дверь не закрывается и слышимость просто ужас какая. Сегодня в порядке исключения Анаис не проводит день у бабушки с дедушкой. Они уехали в Дьепп, у них там какая-то встреча – кажется, с нотариусом.

– Мамзель Ариана, – Мартино понизил голос под моим разъяренным взглядом встревоженной матери, – смотрите, что я нашел! Прямо в стене. – Он указал концом мастерка на щель, которую собирался замазать, и выглядывающий из нее конверт. – Странное дело, вчера я расчищал стены, но ничего не заметил. Можно подумать, кто-то подложил этой ночью.

Я улыбаюсь. Невольно отмечаю достижения. Жильбер Мартино и впрямь проделал большую работу, сбил кувалдой слои штукатурки с обрывками оранжевых обоев, весь этот жуткий декор пятидесятилетней давности. Я поручила Мартино ответственную миссию: вернуть дому дивную атмосферу вилл девятнадцатого века – эпохи моды на морские купания. Он откроет изначальное очарование помещений, стены из кирпича и руста и тесанные топором деревянные балки станут аутентичным антуражем для моих произведений и вызовут у туристов неодолимое желание купить их.

Письмо не особенно заинтересовало Жильбера Мартино, он уже макает мастерок в ведерко с бежевым раствором.

А вот меня…

Пальцы дрожат, когда я вскрываю конверт. Вижу старомодный почерк, изящные изгибы, тонкие линии, умело выведенные пером на толстой пожелтевшей бумаге. Что-то старинное, в этом нет сомнений. Взгляд останавливается на верхней строчке, подтверждая мою догадку.

Вёль-ан-Ко, 1851

В то время жители деревни еще не заменили «Ко» на «Роз». Имя украсили розами лишь в 1897 году.

Дорогая Анаис…

Зрение мутится, сердце бешено колотится. Возможно ли? Анаис. Не моя Анаис, разумеется, не моя дорогая детка, которая спит в своей кукольной кроватке, невзирая на крики и буханье кувалды Мартино. Письмо Анаис Обер, знаменитой актрисе…

Основательнице…

Взгляд скользит вниз, к подписи.

Ваш верный мушкетер

Меленг

Дрожь пробегает по телу. Меленг… Я вспоминаю рассказ Александра об истории Вёль-ле-Роз, о названиях улиц и прославленных артистах, основавших курорт почти двести лет назад. Меленг[1] был самым популярным актером девятнадцатого века, бессмертным д’Артаньяном, любимцем Александра Дюма, обожающим Вёль наперсником Анаис Обер. Стоп, надо успокоиться. Мартино насвистывает в соседней комнате, которая станет складом моего магазина. Слышу я и тихий шорох наверху – наверное, просыпается моя Анаис.

Подожди, подожди еще немного, сердечко мое. Быстро и жадно пробегаю глазами рукописные строчки. Сердце бьется так, словно письмо адресовано мне, словно я вскрыла послание от любовника. Меленг пишет странные вещи. Он успокаивает Анаис Обер, оставшуюся в Париже, напоминает о ее таланте, карьере, которую нельзя загубить. Слова нанизываются одно на другое. Приедете ли Вы в Вёль на романтические празднества? Все здесь ждут Вас. Вы желанная гостья, поверьте. Меленг приводит названия и имена, которых я не знаю, и они сразу западают в память. Эми Робсарт, «Король забавляется», Мадемуазель Марс[2].

Я переворачиваю лист. Со второго этажа доносится шебуршание, скрипит паркет под маленькими ножками. Анаис ступает в мягких тапочках, глядя на мир с высоты своих трех лет.

Иду, моя сладкая, иду.

Взгляд задерживается на последних строчках письма.

Как бы там ни было, милая Анаис, будьте спокойны. Вашу тайну здесь хранят свято. Она в надежных руках, которые дороги Вам.

Ваш верный мушкетер

Меленг

Все смешалось в моей голове, мне снова вспоминаются рассказы Александра, его длинные монологи во время наших прогулок, его одержимость тайной Анаис. Неужели я обнаружила неизвестный ему след? Совпадение кажется мне слишком невероятным.

Я складываю письмо и прячу его в конверт. Жильбер Мартино по-прежнему сидит на корточках у стены, спиной ко мне. Он насвистывает тот же мотив, который под сурдинку звучит по радио, кажется, я узнаю припев к шлягеру Мишеля Фюгена[3]. Спешу на лестницу, не хочу, чтобы Анаис одна спускалась по шатким ступенькам.

Подожди, моя красавица.

На ходу перебираю в памяти тринадцать дней – ровно столько я уже в Вёле. Все эти странные мелочи, маленькие тайны, на которые я не обращала внимания. Не до того было. Вот, например, ощущение, будто за мной следят, здесь, в этом доме, днем и ночью, даже когда я одна, даже когда Мартино, убрав свои инструменты, уходит к себе. И странные стихи Анаис, красивые, слишком красивые, чтобы их сочинила трехлетняя девочка. И фотография праздника, устроенного Виктором Гюго для детей Вёля в 1882 году, которую все почему-то от меня прячут. Ну и конечно, Адель. Бедняжка Адель. Мелочи. Ничего не значащие, если взять каждую в отдельности.

А теперь это письмо.

Я беру на руки мою маленькую Анаис, и от ее улыбки все тревоги рассыпаются звездной пылью. Она крепко прижимает к груди лилового страуса. Эму – так утверждают зоологи. Мёмё, уточняет Анаис.

– Ты хорошо спала, моя радость?

– А ты что делала, мама?

– Ничего, ничего.

Мне почему-то трудно сосредоточиться. Я думаю о том, что напишу сегодня вечером в дневнике.

– Мама, я есть хочу.

– Сейчас, милая, сейчас.

Мне нужно отмотать пленку в начало, ко дню моего приезда. Перечитать дневник. Подвести итог. Понять. Проследить в обратном порядке эти несколько дней, когда я поставила на кон свою жизнь.

Разыграла ее в орла или решку.

Тринадцатью днями раньше

2

Вёль-ле-Роз, 10 января 2016

Остановить мгновение трудно. Описать его – еще труднее.

Но я все же попробую. Я решила вести дневник новой жизни. Моей новой жизни! Итак, она начинается сегодня, 10 января 2016-го, у пруда в Вёль-ле-Роз.

Ровно в 9 часов 11 минут.

Моя белая «панда» стоит поперек дороги у водоема размером сорок метров на пять на въезде в Вёль. Капот почти уткнулся в воду, как морда животного на водопое. Маленькая коровка. Большой баран. Я действовала инстинктивно, затормозила, заблокировала ручник, выскочила из машины, схватила с заднего сиденья Анаис, даже дверцы не захлопнула.

Я ставлю Анаис у самой воды.

Красота такая, что дух захватывает.

Прямо перед нами танцуют, отражаясь в прямоугольнике чистой воды, фахверковые стены домиков вперемешку с листвой берез. Сказочный пейзаж, вне времени, вне жизни. Интересно, что сейчас думает Анаис, что творится в ее головке? Действует ли на нее странное очарование этого места так же, как на меня?

Холод щиплет нам подбородки и уши. Сухой морозец, серое небо, коварный ветер. Анаис молчит, из чуть приоткрытого ротика выпархивают облачка пара.

Да, описать мгновение нелегко.

Я выехала из Нантера в 6 часов утра. Я все увозила с собой, запихав жизнь в багажник и на заднее сиденье «панды». В том числе Адель в банке из плексигласа, которую, как взрослая, держала на коленях Анаис. Стояла непроглядная темень. Потом мне долго казалось, что я еду все прямо и прямо, на север, до конца дороги, до края света, до берега моря, которое откроется передо мной между двух скал.

Сюда.

В Вёль-ле-Роз. Затерянную деревушку. Мифический оазис на краю урбанистической пустыни, забытый городскими кочевниками.

На улице ни души. Вода речки Вёль как будто не может решить, притихнуть ли на время в запруде, поиграть между мхом и галькой, дождаться серебристой форели или бежать быстрее под мостик из песчаника и дальше к морю. Безразличные к нерешительности течения домики дрожат в холодной воде. Анаис тоже дрожит, крепко держится за мою руку и прижимается ко мне. Я даже не надела пальто, оно так и лежит на пассажирском сиденье.

Как странно выглядит эта пустая, словно покинутая, улица; все жители попрятались, их одолела зима. Я помню Вёль другим, это воспоминание из моей прошлой жизни, когда я приезжала сюда впервые с Рюи четыре года назад. Улицы Вёля были полны народа. Нежданная жара обрушилась на Алебастровый берег в середине августа. Туристы съезжались отовсюду, просто из-под земли вырастали как грибы после дождя. Веселая толпа, поднимаясь на полтора километра по течению самой маленькой реки во Франции, брала штурмом террасы кафе. Песчаный пляж при отливе никогда еще не казался таким широким. Обнаженные тела невозможно было сосчитать, как, впрочем, и машины, растянувшиеся у дороги вдоль скал бесконечной разноцветной змеей.

Когда стемнело, погасли огни Вёля и огромная автомобильная змея уползла к суше, к городам Руану, Манту, Парижу, Рюи показал мне деревню. Свою деревню. Мы поужинали в «Ле Гале», а потом поднялись по течению Вёли. У истока, в зарослях кресс-салата, он поцеловал меня долгим поцелуем. Мы были одни в потемках. Пройдя еще сто метров, Рюи остановился – на этом самом месте, у водопоя. Я чувствовала себя потерянной и держалась за его руку, как держится сегодня Анаис за мою. И Рюи рассказал мне историю Анаис Обер – могло ли быть иначе? Анаис Обер была одной из самых знаменитых актрис начала девятнадцатого века. Существует легенда, что она внезапно покинула «Комеди Франсез» летним вечером 1826 года, сразу после представления. Будто бы просто сказала кучеру: «Трогай, езжай прямо и не жалей лошадей. Прямо, все время прямо. Не останавливайся». Беглянка Анаис Обер добралась сюда, к водопою, в то время только этой дорогой можно было въехать в Вёль. Она влюбилась в эту рыбацкую деревню с первого взгляда. И, вернувшись в «Комеди Франсез», рассказала о своем открытии всему парижскому бомонду. Сюда устремились актеры, художники. Родился новый курорт, Вёль-ан-Ко… Только один вопрос, один-единственный, оставался без ответа, то была великая, так и не разгаданная тайна Вёля. Глаза Рюи лукаво блеснули, когда он наклонился меня поцеловать.

Почему Анаис Обер в тот вечер покинула Париж?

Рюи посмотрел на желтый ореол фонаря, отражавшийся в черной воде запруды, обнял меня за талию и прошептал простые слова, такие неожиданные в его устах: «Если когда-нибудь у меня будет ребенок, дочь, я назову ее Анаис. Это не обсуждается, Ариана!»



Анаис тянет меня за рукав. Ей холодно. Она права, я не могу больше терять время на воспоминания.

Смотрю на часы: уже четверть десятого. Через пятнадцать минут я встречаюсь с Ксавье Пуленом, риелтором из местного агентства, он передаст мне ключи от моего магазина. Ну, магазина – это сильно сказано… ключи от развалюхи на улице Виктора Гюго, которая уже этой весной должна стать изысканным художественным салоном. Мысли разбегаются, и я ничего не могу с этим поделать. Силюсь отогнать липкий страх, парализовавший горло, все яснее осознавая свою безответственность: надо же было додуматься – приехать сюда одной, с трехлетним ребенком, среди зимы, чтобы открыть лавочку.

Я растираю Анаис, согревая ее и одновременно успокаивая себя. Оборачиваюсь к машине. Дверцы «панды» распахнуты, она притулилась у воды, как большая птица, присевшая утолить жажду.

– Пойдем пешком, милая. До дома недалеко.

– А Адель возьмем?

– Нет, она подождет здесь.

Адели все равно. Она спит на заднем сиденье в своей банке. Адель – водяная черепаха. Насколько мне известно, она уже жила на свете, когда я родилась. Мне подарил ее крестный, которого я видела раз в жизни. Значит, Адели не меньше двадцати пяти лет, а водяные черепахи, говорят, живут до шестидесяти. Еще бы им не жить! Адель целыми днями только и делает, что ест сушеных креветок и кусочки мяса на декоративных скалах в своем аквариуме. Или в банке, когда путешествует.

– Сиди смирно, Адель, – велит ей Анаис, – мы скоро.

Анаис любит Адель, она с ней разговаривает, кормит, поверяет свои секреты, даже гладит, как лилового страуса Мёмё. Панцирь и плюш, ее единственные друзья.

Я закрываю дверцы «фиата», даже толком не припарковавшись. Проверяю, тепло ли одета Анаис. Шапочка, рукавички, шарф.

– Вот увидишь, милая, здесь очень красиво!



Мы шагаем по тротуару улицы Доктора Пьера Жирара. Деревня потихоньку просыпается. Мимо идут люди, все больше пожилые, с хозяйственными сумками в руках. Дует холодный ветер. Закутанные прохожие, кажется, не очень-то привычны к холоду. Это меня немного успокаивает.

– Пахнет морем, – шепчет Анаис.

Она улыбается, я смеюсь. Я рада, что она не жалуется на погоду. За домами угадывается плеск волн о бетонную дамбу, а может, это журчит вода на мельницах, убыстряющих течение Вёли шумными каскадами. Мы приближаемся к цели. На улице Виктора Гюго большинство домов пустует. Виллы выстроились в ряд, они соревнуются в причудливости и выглядят еще красивее, чем в моих летних воспоминаниях, наверно, из-за расцветок: деревянная обшивка фахверковых стен, двери и ставни синевато-зеленые, оранжевые, красные.

– Смотри, мама, это дом принцессы, правда? Гостевой дом «Милая Франция». Замок в самом сердце деревни. Под каменным портиком висит огромная люстра между опереточными занавесями. Я как могу отгоняю воспоминания о теле Рюи в мансарде сказочной гостиницы, его медной коже в лунном свете, романтическом завтраке в беседке.

Я крепко-прекрепко обнимаю мою маленькую Анаис.

– Я люблю тебя, детка, вот увидишь, нам будет здесь хорошо вдвоем.

Холод незаметно пробирается под одежду и прочно укореняется там. Сомнения тоже. Неужели я безумна, как Анаис Обер? Странно, до чего судьба актрисы, жившей двести лет назад, близка к моей: бросить все, бежать из Парижа, чтобы осесть здесь.

А вот и вывеска агентства недвижимости. Это старый каменный дом, входишь туда, как в пещеру, пригнув голову. Я толкаю тяжелую синюю дверь.

Тепло окутывает нас животворным коконом.

3

Вёль-ле-Роз, 11 января 2016

Время за полночь. Я на ногах с пяти утра, но до сих пор не сомкнула глаз. Не могу уснуть. Сборы, дорога, обустройство на новом месте – все смешалось в моих усталых мозгах в коктейль тревоги и возбуждения. Я пишу в постели. Начинаю вести дневник. В комнате кое-как свалены коробки, подобно мыслям у меня в голове. В уголок задвинуто чувство, что я повела себя как легкомысленная девчонка, совершенно не владеющая ситуацией, и мне ни за что не справиться. Но в другом уголке я обнаруживаю ощущение, что здесь я наконец-то на своем месте. Что держу собственную судьбу в своих руках – впервые в жизни.

Анаис спит наверху. Наш кукольный домик, как она его называет, невелик: на два этажа семьдесят квадратных метров. Кому придет в голову, что эти четыре облупленные и заплесневелые стены станут самым шикарным адресом на улице Виктора Гюго?

Даже когда деревня Вёль окончательно онфлёризуется[4], они будут обеспечивать меня… Надо только верить! Немного везения, мастерство Жильбера Мартино, деньги, которых у меня нет… и побольше фантазии! Старая уроженка Вёля жила здесь до меня восемьдесят лет. Оранжевые обои. Голубой пластик. Жить можно… в ожидании лучшего. Мои скудные сбережения придется истратить на обустройство магазина. Жилые комнаты подождут.



Анаис уснула как убитая, прижимая к груди Мёмё. Мы зашли к ее бабушке с дедушкой всего на несколько минут, малышка слишком устала.

– До завтра, – пообещала я.

Они поняли, они всегда все понимают. Элиза настояла на том, чтобы оставить мне готовый ужин в контейнере, нужно только разогреть говядину под соусом с морковью. Порывшись в коробках, я отыскала микроволновку и кое-какую посуду.

Я вымоталась. Я так счастлива. Когда я пришла в магазин с ключами в руке, Мартино был уже там – припарковал грузовичок перед домом, двумя колесами на тротуаре, и стоял рядом, прижав к уху мобильный телефон. Он представил мне краткий обзор моих семидесяти квадратных метров, по ходу составляя смету на калькуляторе. Три месяца работы как минимум… Он, конечно, понял, что у меня есть четкое представление, чего я хочу, и вкус. Ну, скажем так, мой вкус. Союз кирпича, железа, камня. Он улыбался, почесывая затылок, словно искал самое доступное и недорогое решение. Да уж… Мартино, может, и не похож на бандита с большой дороги, но я-то, подозреваю, очень похожа на одинокую парижанку, не имеющую иного выбора, кроме как довериться ему. То есть на птичку, которую легко ощипать.

Адель в своей банке на полу смотрит на меня, щурясь, как будто насмехается. Открывает рот и угрожающе скалит до смешного крошечные зубки. Путешествие, должно быть, утомило и ее. Анаис все три часа пути говорила с ней, рассказывала, что мы переезжаем и будем жить у моря.



Возбуждение не проходит, словно я выпила литр кофе. Вечером, когда ушел Мартино, мы с Анаис прогулялись к морю. Она видела его дважды в жизни, первый раз – в Довиле, второй – в Булони, через стекло большого аквариума. Анаис завороженно смотрела, как река вытекает из большой каменной трубы прямо на пляж. Она что-то говорила о больших белых птицах, но я не слушала, пляж Вёля напомнил мне ласки Рюи, полуночное купание в августовскую жару. Мою любовь, мою историю.

Мне надо ее рассказать, изложить на бумаге, сейчас самое время.

Все равно не спится…

С тех пор не прошло и шести лет. Я была студенткой, как тысячи моих ровесниц. Ушла, хлопнув дверью, от разведенных родителей, каждый из которых обзавелся новой семьей – в Бретани и в Анси. Я поступила на историю искусств, получала стипендию и снимала квартирку за двести пятьдесят евро в месяц на паях с подругой. Рюи я встретила на студенческой вечеринке, на набережных Руана. Он учился на музыковеда. Красивый, черноволосый, небритый, играл на гитаре, на саксофоне, всегда держал между колен африканский барабан… Короче, Артист.

Он, должно быть, подумал то же самое обо мне. Хочется в это верить. Парней тогда вокруг меня крутилось много, и не только из-за моего таланта к рисованию и способности с выдумкой расписать любой «холст», в том числе плинтусы в квартирах друзей. Домашние граффити стали моим коньком. Но мужчин я привлекала непосредственностью, этакое дитя природы, жадно вонзающее зубы в жизнь, без кривляний, без прикрас. В иных кругах искренность и простота значат больше, чем тугой кошелек. В это мне тоже хочется верить.

Дальнейшее – красивая история, каких множество на университетских скамьях. Вечеринки с друзьями, косяки и пиво, нам принадлежит мир, построенный и перестроенный, повернутый и перевернутый, ночи почти без сна, экзамены, кое-как сданные наутро. В общем, студенческие годы, когда факультет служит детским садом для больших мальчиков и девочек, фабрика надежд, воспоминаний и друзей навеки, как будто делаешь запас на долгую зиму. На всю оставшуюся жизнь! Беда в том, что понимаешь это много позже.

Я все меньше времени проводила в нашей квартире и все больше у Рюи. Моя подруга Селина дулась, раздраженная чужим маленьким счастьем, понимая, что скоро ей придется платить за жилье одной.

Мы были вместе уже полтора года, когда однажды, в августовскую пятницу, Рюи привез меня в Вёль-ле-Роз, свою родную деревню. И я влюбилась в нее с первого взгляда. Да, именно влюбилась. Это было так же очевидно, как желание, заставившее меня уступить Рюи. Вёль и Рюи были неразделимы: то же неброское очарование, скрытое, почти робкое, тот же артистизм. Рюи выложил все козыри: ужин в «Ле Гале» (одном из лучших ресторанов в Нормандии, но это я узнала потом), мансарда в «Милой Франции», берега Вёли, которых я не видела, потому что не отрывалась от его губ, полуночное купание, а назавтра, просто потому что нельзя было иначе, мы зашли – ненадолго, только на чашку кофе – к его родителям на улицу Меленга. И пробыли там три часа!

Элиза и Анжело тоже занимают место в картине, покорившей мое сердце. Очаровательные. Любящие. Своеобразные. И я убеждена, что их сердца я тоже покорила. Рюи ужасно стеснялся. Я была первой девушкой, которую он представил родителям. Пожалуй, я его немного поторопила. Я сразу поняла, что Элиза и Анжело – две половинки. Семья, которой у меня никогда не было.

Все рухнуло через месяц.

Непринятая таблетка, задержка… пришлось сказать Рюи.

Никогда, ни на мгновение, я не думала об аборте. Господи, как может прийти в голову избавиться от ребенка Рюи? Малыша, который унаследует гены его таланта и его красоты? Я еще не догадывалась, что Рюи был милым, тонким, ласковым, но… как бы это сказать не зло… слабовольным. Он понял по моим глазам, как я счастлива, и не захотел огорчать. Для него, единственного сына дружной четы, семья была святыней, нерушимой крепостью. Он решил попытаться, по примеру родителей, построить собственную. Да, я уверена, что хотел. От всей души. Но не выдержал столкновения с реальной жизнью. Он завалил все экзамены. Легкая депрессия, подавленность, называйте как хотите. Во время моей беременности мы несколько раз побывали в Вёле на улице Меленга. Элиза и Анжело были предупредительны, заботливы, теперь мне кажется, что даже слишком – как врачи, скрывающие от пациента неизлечимую болезнь. Вероятно, они уже тогда предполагали, чем кончится эта история, и не верили в превращение своего богемного сына в образцового отца. Когда Анаис было неполных три месяца, если быть точной – семьдесят три дня, Рюи ушел. Без объяснений. Просто оставил мне книгу Паньоля[5]«Мариус».

Я не дура, я все поняла еще раньше. По-прежнему влюбленная, но не законченная же идиотка.

Да, Рюи, при всем твоем таланте, Паньоль был не лучшей идеей.

Ты – Мариус, тебя зовет морской простор; я – Фанни. В порту, с пеленками.

Кажется, Рюи живет теперь в Нью-Йорке. Так мне сказали в последний раз друзья. Или в Дакаре? Я не ищу его – больше не ищу.

Пеленки, сами понимаете. Возлюбленная прочно застряла в порту.

Жизнь не роман, Рюи. Мне пришлось работать. Все изменилось в одночасье: прощай, учеба, история искусств, мечты об Эколь Нормаль[6]или Школе декоративно-прикладного искусства имени Буля[7]. Курс на Париж, первая подвернувшаяся работа в квартале Дефанс, с тремя сотнями тысяч таких же наемных служащих в одной электричке утром и вечером. Продавщица в «Декатлоне», обязанная сбывать спортивное оборудование для таких видов, которыми никогда в жизни не занималась, – гольф, теннис, горные лыжи, вездеходные велосипеды.

Шеф оказался моим ровесником с хорошо подвешенным языком.

«У тебя симпатичная мордашка, и дипломы есть. Научишься быстро».

В остальном ход событий ускорился. Квартирка в Нантере, на пятом этаже многоэтажки; районные ясли, закрывающиеся в 18.30, не позже. Я выматывалась в ежедневной гонке, контраст со студенческими годами был такой, как будто переход из юности в зрелость равен прыжку со скалы. Наказанию за неведомое преступление. Вкрадчивый голос шептал у меня в голове: «Ты правильно сделала, красавица, что накопила мечты впрок». Я держалась ради Анаис, я держалась благодаря Анаис. Только ради нее. Новости о Рюи я узнавала от общих друзей.

Сидней. Рио. Ванкувер.

А потом мало-помалу в голове стала вызревать идея. Я думала об этом, когда вела не перестающую кашлять Анаис в детский сад, и она дышала выхлопными газами; когда пустые банки из-под креветочного корма для Адели с грохотом летели по мусоропроводу с пятого этажа; когда машинально черкала что-то на клочке бумаги.

Вёль-ле-Роз.

Мои университетские запасы мечтаний были на исходе. Вкрадчивый голос издевался: «Тебе не пережить зимы, бедная моя Ариана».

Единственный выход. Безумная идея заключалась в том, чтобы собрать то немногое, что у меня осталось, – мое искусствоведческое образование, мой предполагаемый талант, бабушку и дедушку Анаис – в Вёль-ле-Роз, сказочной деревушке на берегу моря. Из всех этих деталей я сложила невероятный пазл…

Два месяца назад я приняла решение.

Бросить все к черту!

Бежать в Вёль.

Купить помещение и открыть магазинчик.

Попытать счастья, рисовать.

Я опустошила квартиру, запихала все в белую «панду», оставив место только для Анаис и Адели, и уехала… Это было сегодня утром, в 6 часов. Теперь можно и рухнуть. Я вымоталась. Пора спать.

Мне хорошо.

Было бы совсем хорошо, если бы не странное ощущение, возникшее сегодня вечером после ухода Мартино.

Странное и какое-то ирреальное.

Кто-то следит за мной. Здесь. В моем доме.

4

Вёль-ле-Роз, 12 января 2016

Сегодня мы ужинаем у родителей Рюи. Анаис недовольна, она хотела взять с собой Адель, но сразу перестает хныкать, увидев подарки, ожидающие ее в гостиной, – томик стихов, пастель, альбом для рисования… Все необходимое для начинающей художницы. Анжело и Элиза плохо знают свою внучку, но о многом догадываются.

Ужин изумительный, беседа тоже. Говорить о Рюи мы избегаем, все внимание отдано Анаис. Анжело счастлив, что внучка попробует сокровища Вёля – устриц, форель, кресс-салат… Поставив на стол сыры, Элиза робко вступает в разговор:

– Если хотите, Ариана, я могу сидеть с Анаис днем, чтобы вы спокойно работали.

Она как будто угадала мою просьбу.

Я с радостью согласилась. Во-первых, мне польстило, что мое занятие – расписывать кору, гальку и старые доски – они считают работой. Вот так-то, Мартино! И потом, работа действительно предстоит титаническая, у меня всего четыре месяца, чтобы запастись товаром, всевозможными произведениями искусства на продажу до открытия магазина. Если Анаис будет целый день путаться под ногами, ничего не выйдет. Не говоря уж о ремонте и пылище.

– Знаете, – добавила Элиза, – я ведь нянька. Всегда была, как и моя мать, и все женщины в роду. Я сижу с малышкой Клеманс, она на месяц старше Анаис, и Полем, двухлетним шельмецом. Анаис подружится с ними, и на будущий год они вместе пойдут в садик.

Анаис – вот неблагодарная! – хлопает в ладоши.

– Можно я возьму с собой Адель?

– Кто такая Адель, детка?

Все смеются. Мы переходим в гостиную. Из окна открывается великолепный вид на Вёль. Я чувствую себя почти в семейном кругу. И убеждаюсь, что сделала правильный выбор, вернувшись сюда.

Элиза убирает со стола. Анжело успокаивает меня:

– Я знаю Жильбера Мартино как облупленного, уверен, он будет с утра до вечера твердить вам, что вы спятили, что никто никогда не станет покупать штучки-дрючки, которые вы расписываете. Имейте в виду, он в этом ни черта не понимает! Его дело – подновлять лавки, которые открываются в мае и закрываются в сентябре. Но вы не такая, как все, детка, вы талантливы. В Вёле зима суровая, но как только дождемся теплых деньков, от курортников у вас отбоя не будет.

Спасибо! Спасибо, Анжело.

Анаис выгребает вещи из гостиной, роется в книжном шкафу, вытаскивает книги и альбомы.

– Нельзя, Анаис.

– Оставьте, пусть…

Анаис раскладывает на ковре иллюстрированные издания, кипы пожелтевших брошюр по местной истории, целую коллекцию старых черно-белых альбомов. Я читаю имена на обложках. Жюль Трюфье, Поль Мёрис, братья Гонкур, Жюль Мишле, Виктор Гюго, Меленг… и, конечно, Анаис Обер.

Удивительно, что Анаис это интересно. Вот ведь маленькая хитрюга – знает, за какие ниточки потянуть, чтобы очаровать деда. Она забирается к нему на колени с брошюрой в руке.

– Кто эта красивая дама?

– Анаис Обер, актриса. Это она открыла…

– Ее зовут как меня, дедуля!

Анжело улыбается. Он не может удержаться и в очередной раз рассказывает об актрисе, ее бегстве из столицы и приезде в Вёль, к водопою. Я спрашиваю, пользуясь случаем:

– Удалось выяснить, почему она так спешно покинула Париж?

Анжело почесывает бороду.

– Увы, нет! Тайна не разгадана и, боюсь, еще долго останется тайной… Наверное, серьезным историкам и без нее есть чем заняться.

Анаис, продолжая листать книгу, перебивает деда:

– А кто вот этот старый дядя с большой бородой?

– Виктор Гюго. Писатель. Как бы тебе объяснить… Ты слышала про горбуна из собора Нотр-Дам?

И продолжает рассказ – для внучки и для меня – о том, как Виктор Гюго любил Вёль-ле-Роз, как с 1879-го по 1884-й приезжал на курорт к своему лучшему другу Полю Мёрису, как в 1882 году устроил большой праздник для всех деревенских детей.

– Вот, Анаис, смотри.

Я наклоняюсь. Тоже хочу взглянуть.

На большой черно-белой фотографии множество детей стоят в каком-то дворе, в центре – старый Виктор Гюго, но Анжело вдруг захлопывает книгу. На какую-то долю секунды в его глазах мелькает паника.

Появляется Элиза с горячим чаем.

Мне почудилось.

Может, и так, но Анжело продолжает держать книгу закрытой. Анаис уже соскочила с его колен, а дед все сидит неподвижно, зажав брошюру под мышкой.

Я уверена: он что-то от меня скрывает!

В следующую секунду уже ругаю себя за глупость. Какая тайна может крыться в старой книге с фотографиями, в снимке, сделанном почти полтора века назад? Смешно! Через минуту я и думать об этом забуду.

Не забыла. Думаю об этом весь вечер.

Я успела запомнить название: «Прогулки в Вёле», книжица издана Ассоциацией за сохранение вёльского наследия. Схожу в библиотеку Вёля, что рядом с мэрией, там наверняка есть экземпляр.

* * *

Возвращаемся к себе уже затемно. На склонах утеса светятся окна вилл, как будто их прорубили прямо в звездном небе. Анаис в восторге: проводить дни у бабушки с дедушкой в компании ровесников – что может быть лучше?! Ей не терпится все рассказать Адели, но бедная черепашка открывает узкие глазки и устало склоняет голову, словно не мы, а она побывала на роскошном ужине.

– В кровать, детка! Расскажешь ей все завтра. Если бы я знала…



В ту самую минуту, когда я закрываю дверь комнаты Анаис, снова накатывает неотвязное и странное чувство: кто-то за мной наблюдает. Ходит следом по всем комнатам.

Идиотка!

Я тихонько приоткрываю дверь.

Стою и говорю сама с собой в холодном коридоре.

Моя дорогая, если хочешь продержаться всю зиму одна в этой конуре, не давай воли воображению.

5

Вёль-ле-Роз, 13 января 2016

Сегодня с утра, вместо того чтобы работать над очередными картинками, я как последняя дура ищу в интернете информацию о знаменитой Анаис Обер. Мартино трудится за стеной и насвистывает мелодии, вторя потрескивающему транзистору, настроенному на «Ностальжи». Джо Дассена с «Индейским летом» сменяет Мишель Сарду с «Любовным недугом».

Тучи сбежали от прилива, и квадрат голубого неба заливает светом лужайку позади дома. В конце садовой ограды маленькая деревянная калитка выходит прямо на дорогу Пюшё, еще одну восхитительную деревенскую приманку для туристов. Рыбацкие домики выстроились вдоль речки, радуя взгляд прохожих кружевными занавесками и безделушками за стеклами низких окон. Берега украшают миниатюрные мостики, кукольные шлюзы и микроводопады. Перед каждым жилищем три ступеньки и причал, так и кажется, что вот-вот мимо проплывут гондолы.

Адель нежится на солнышке, загорая в своей банке. Надо бы найти для нее аквариум или другую емкость, но побольше. Анаис сегодня впервые проводит день у бабушки с дедушкой. Я всячески сопротивляюсь желанию звонить ей каждый час и злюсь на себя: могла бы использовать свободное время более продуктивно – например, порисовать.

Любопытство борется с чувством вины.

Еще десять минут, говорю я себе, не больше. Потом только работа! Мой старенький ноутбук подключен к интернету через смартфон. Сначала я искала праздник, устроенный Виктором Гюго для детей Вёля, но ничего не нашла. В некоторых статьях действительно упоминается застолье со старым писателем в 1882 году, однако никаких фотографий нет – во всяком случае, той, которую я мельком видела вчера.

Мартино насвистывает мелодию из фильма «Снега Килиманджаро». Это невыносимо! Я закрываю дверь ногой и навожу курсор на экране ноутбука на «Мою музыку». По папке на исполнителя. Брассенс; Ферсен; Тьефен; Сансеверино[8].

Тьефен!

Кликаю мышкой.

Ну конечно же, «Последняя остановка до автострады».

Это больше чем песня, четыре строчки и четыре такта мелодии стали гимном, который мы столько раз распевали во все горло с Рюи, соло, дуэтом, на двадцать голосов в квартирке-студии, на три тысячи на концерте в Ла-Курнёв.

Неповторимый голос Тьефена льется из колонок моего компьютера.

Дождик над полем повис.Помнишь ли ты, Анаис,Опиум серых небес,Эту дорогу и лес?[9]

Эй, Мартино, вот классик, которого не крутят по «Ностальжи»!



Тьефен поет не умолкая, пока я просматриваю сайты с упоминанием Анаис Обер. Хочется рвать и метать. Каждый раз, когда я набираю в поисковике Анаис Обер, вижу одну и ту же информацию об открытии Вёль-ле-Роз! Можно подумать, что актриса за всю жизнь больше ничего не сделала. Или жители Вёля просто сочинили миф о лесной нимфе.

Ладно, тут я, пожалуй, преувеличила. Постепенно узнаю, что Анаис Обер была маленького роста, миниатюрная, очаровательная травести и играла в основном субреток да всяких ангелоподобных существ. В начале XIX века мадемуазель Анаис, как ее называли, была любимицей парижского бомонда.

Любопытство. Чувство вины.

А Тьефен, допев «Последнюю остановку», заводит рассказ о «дочери косца конопли».

Интернет снова отключился. Я обреченно вздыхаю, понимая, что поймать сигнал в моей хибарке на краю света было чудом само по себе. Выключаю компьютер, через три часа пора будет идти за моей Анаис.

* * *

– Адель, Адель! – Я срываюсь на крик.

Мартино не было, когда я вернулась от Элизы и Анжело.

– Адель, Адель! – Анаис тоже кричит.

Бедняжка Адель, она не может нас услышать. Пластиковая банка валяется в траве. Калитка в углу садика приоткрыта.

Я бегу туда и, охваченная недобрым предчувствием, выхожу первой.

Вот она, Адель. Ей не суждено прожить шестьдесят лет.

Черепаха лежит передо мной, панцирь раздавлен, липкая масса растеклась посреди дороги Пюшё. Я и не знала, что панцирь так легко разбить. Я прикрываю ладонью глаза Анаис, прижимаю ее к себе. В голове мечутся мысли.

Что могло случиться?

Какой-нибудь бродячий кот или пес перепрыгнул через ограду или открыл калитку, опрокинул банку и… раздавил панцирь? Смешно!

Анаис вырывается, всхлипывает.

Или какой-то мальчишка-садист воспользовался моим отсутствием и выместил злость на черепахе парижанки? Выполнил фант дурацкой игры?

Анаис бьет меня крошечными кулачками. Ей было так хорошо сегодня у бабушки с дедушкой. Рисунки, которые она гордо преподнесла мне, разбросаны по саду, и ветер уносит их, как грязные бумажки.

Безумие какое-то. Может, в сад и правда забрался бродячий пес, Адель сама убежала, а по дороге ехал мотоцикл? Может ли он раздавить панцирь? Разве бывает такое стечение обстоятельств?

Анаис обмякает в моих объятиях, как тряпичная кукла.

Из-за черепахи не заявляют в полицию. И траура по черепахе не носят.

Все, хватит!

Я тащу за собой Анаис, и мы входим в дом. Теперь она прижимает к груди Мёмё. Вот-вот задушит.

Ситуация вышла из-под контроля.

Я не управляю неотвязным чувством, необъяснимой уверенностью, что кто-то наблюдает, как мы плачем!

6

Вёль-ле-Роз, 14 января 2016

Анаис не сразу, но утешается.

Сегодня я с утра рисую черепашек на старых дубовых дощечках от ставен. Об этом попросила Анаис, когда я отводила ее к Элизе.

Я спросила Мартино насчет Адели – не заметил ли он чего, прежде чем ушел? Он ничего не знает. По правде говоря, ему плевать на мою черепаху. Поделилась я с ним и ощущением, что за мной постоянно следят. Он пожал плечами. Должно быть, считает меня чокнутой. Как минимум чудачкой. Спросил с ухмылкой, почему я рисую больших устриц.

Повезло этому придурку, что у него золотые руки!

* * *

Я иду по Вёлю. Местные решат, что столичная фифа ищет вдохновения. На самом же деле я решила сходить в библиотеку, перед тем как забирать Анаис.

Пройти из конца в конец деревни можно за несколько минут. Фолиант из кованого железа на каменной стене сообщает, что в этом великолепном строении размещается местная библиотека. Бывший дом ткачей, гласит табличка для туристов. Я медлю, в очередной раз завороженная красотой этих мест: виллы вокруг перекрестка дышат странным очарованием, строгим и дерзким, как будто сами не знают, выставить напоказ или спрятать от прохожих свои причудливые фантазии; чуть дальше угадывается двор мэрии; библиотека утопает в зелени старых деревьев большого парка.

Толкаю дверь и вхожу. За безупречно чистым столом сидит женщина с безупречной высокой прической. Она одаривает меня красноречивым взглядом: «А, вы та самая чудачка, которая расписывает всякую фигню, чтобы продавать ее парижанам…»

Новости здесь разносятся быстро.

На полке с табличкой «Местная жизнь» я без труда нахожу книжицу, которую видела в руках Анжело, «Прогулки в Вёле». У них здесь вся серия, десяток брошюр. Нетерпеливо открываю, смотрю оглавление. Вот – Гюго и его праздник, 24 сентября 1882-го. Страница 42.

Переворачиваю страницы.

38, 39, 40, 41…

О господи!

42-й страницы нет. Она вырвана.

Женщина с высокой прической смотрит удивленно. Не возмущается, но негодует ровно настолько, чтобы выглядеть искренней.

– Я… Я ничего не понимаю. Очень странно, эти старые брошюры берут редко, но за всем не уследишь. Люди совсем совесть потеряли. Вы все-таки хотите ее взять?

* * *

Я тороплюсь, обходя квадратную колокольню церкви Сен-Мартен, чтобы вернуться на улицу Меленга.

Меня ждет Анаис.

Шагаю стремительно и твержу себе: ничего необычного не происходит, все это мелочи. Вырванная из книги страница. Сбежавшая черепаха. Чувство, что за мной следят. На миг мне чудится угроза в тени вилл Вёля: деревня-призрак, деревня-ловушка. Я здесь чужая, меня заманили. Беззащитная одинокая жертва, которую будут мучить забавы ради. А потом… Что потом?

Бред чистой воды!

Надо взять себя в руки, я должна заботиться об Анаис и думать о моем магазине.

Я должна держаться.

7

Вёль-ле-Роз, 18 января 2016

Набережная Вёль-ле-Роз безобразна. Единственное безобразное место в Вёле – выход к пляжу! На открытках с видами деревни его прячут, как физический изъян. Ладно, согласна, «безобразная» – суждение субъективное. Следовало написать, что набережную Вёль-ле-Роз реконструировали после войны. Наспех.

Говорят, Вёль-ле-Роз мог войти в число самых красивых деревень Франции, но его кандидатура была отвергнута – из-за набережной. Только представьте, вся коммуна пережила фиаско по вине трех уродливых домов, глядящих на Ламанш, и старого казино. Три дома из… скольких? Трехсот? Пятисот? Похоже, обитатели трех коттеджей, стоящих на первой линии и портящих вид, испытывают мстительное удовольствие. В парижских агентствах недвижимости их жилища выставляют на продажу за несколько миллионов евро. Забавный парадокс: лучший вид на деревню, где панораму не уродуют эти бородавки, открывается, если в них жить.

А в остальном я обожаю Вёль!

Все сильнее и сильнее.

Мне не приедаются долгие прогулки вдвоем с Анаис по пляжу в час отлива, когда солнце садится за скалы, и утром, в тумане, среди грядок кресс-салата. Анаис больше всего любит гулять вдоль леса, по Елисейским Полям[10]. Я узнала, что эту тропу так называют, потому что два столетия назад там жил некий папаша Элизе[11]. Парижане нашли это забавным. По дороге Анаис останавливает меня у каждой мельницы, при виде каждой плещущейся в Вёли утки, каждой взлетающей птицы. Моя любопытная малышка любит заглядывать за ограды садов. Я терпеливо жду. Не спорю, когда она говорит, что мы должны посидеть пять минут на каждой скамейке. Как в песенке.

Местные жители начинают меня узнавать, кто-то уже здоровается. Я почти подружилась с Клер из блинной «Марина» на улице Виктора Гюго, в двух шагах от моего магазина. Я трижды заходила туда выпить кофе. Мы с Клер ровесницы, и она уже заказала мне десяток натюрмортов для своего ресторана.

«Женская солидарность», – рассмеялась она, скрестив пальцы. Еще я часто встречаю парализованного старика – прикрытый клетчатым пледом, он сидит в инвалидном кресле, которое катит сиделка. Старик живет на вилле «Маржолен». Клер рассказала, что его семья разбогатела в начале двадцатого века на торговле страусовыми перьями. Анжело подтвердил. Любопытные персонажи встречаются в Вёле. Таких немного, но все заслуживают внимания.

Анаис часто играет на деревянной плотине. Целая игровая площадка в ее единоличном распоряжении, с огромной горкой, веревочными мостиками и песочницей. Она прыгает по лужам в лягушатнике, пустом и грязном, словно простуженном в ожидании тепла.