Хосе Карлос Сомоза

Соблазн

José Carlos Somoza

EL CEBO

Copyright © José Carlos Somoza, 2010

All rights reserved

© Е. Горбова, перевод, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018

Издательство ИНОСТРАНКА^®

***

Хосе Карлос Сомоза родился в 1959 году в Гаване, но уже в 1960 году его семья переехала в Испанию. В Мадридском университете он получил образование, стал врачом-психиатром. Однако страсть к литературе победила, и Сомоза начал активно писать.

Сегодня он является автором целого ряда успешных романов: «Молчание Бьянки» (лауреат премии «Вертикальная улыбка», 1996), «Рисованное окно» (премия «Кафе Хихон», 1998), «Письма заурядного убийцы» («Дебаты», 1999), «Дафна без чувств» (финалист премии «Надаль», 2000). Роман «Африканские убийства, или Пещера идей» (британская премия «Золотой кинжал» за лучший роман 2002 года) был переведен более чем на двадцать языков мира и получил чрезвычайно теплый прием международной критики. Произведение «Клара и тень» удостоено премии Фернандо Лары за 2001 год, премии Хэннета за лучший детективный роман 2002 года.

Перу Сомозы принадлежат также несколько рассказов, сценарий радиопостановки и несколько театральных произведений.

Отличительной чертой творчества писателя является сочетание невероятной, изощренной сюжетной изобретательности, умения создать динамичное, захватывающее повествование и вложить туда множество смыслов. Это романы-загадки, романы-ребусы, которые нелегко и невероятно интересно разгадывать, а решение, предложенное автором, всегда оказывается неоднозначным и неожиданным.

***

Хосе Карлос Сомоза, наряду с Артуром Пересом-Реверте, – один из самых читаемых в мире современных испанских писателей. Его романы переведены более чем на тридцать языков.



Я твердо верю, что возможность создать новый текст – это единственная настоящая магия, которой мы все еще обладаем: можно строить миры и населять их, вершить судьбы, изменять жизнь.

Хосе Карлос Сомоза

***

Великолепная книга, как и всегда у этого автора. Представляя себе не очень далекое будущее, Сомоза дает волю фантазии: человеческие наживки, гатренированные специальным образом, чтобы охотиться, весьма эффективны в поимке убийц, за исключением данного случая… Когда преступники знают больше, чем наживки.

С самого начала волнующий водоворот событий захватывает читателя, интригующая атмосфера не отпускает до самого конца, пока роман не оказывается прочитанным.

Читательский отзыв на Amazon



Она лучшая, она прошла подготовку и способна поймать Наблюдателя – жестокого убийцу. Она – наживка. В то время как технологии при поимке преступников уже бессильны, полицией обнаружен гораздо более совершенный способ, ключ к которому дала интерпретация театра Шекспира: каждая его пьеса, написанная под влиянием Лондонского кружка гностиков, отражает тот или иной способ манипулирования желанием. «Маски», которые используют наживки – эксперты в области человеческого поведения, позволяют контролировать то, что гнездится внутри нас самих. Когда Диана Бланко узнает, что новой жертвой Наблюдателя может оказаться ее сестра, начинается преследование, бег наперегонки со временем, и это неумолимо приближает героиню к логову монстра. Стремительно меняются декорации, подозрения падают то на одного, то на другого героя, тревога до конца не отпускает Диану, ведь даже в пустынном пейзаже никто и ничто не является тем, чем кажется…

Рецензия издательства «DEBOLSILLO»



Хосе Карлос Сомоза среди авторов, пишущих на испанском языке, считается одним из самых смелых новаторов в области литературы мистической и фантастической направленности: в своих произведениях он стремится преодолеть барьер между жанрами…

Его романы переведены более чем на тридцать языков.

Planeta de Libros, España

***

Посвящается Диего Хименесу и Марге Куэто
Весь мир – театр, В нем женщины, мужчины – все актеры[1]. «Как вам это понравится», II, 7


Пролог

Ибица, за три месяца до начала событий



Маска, казалось, взирала на девушку как-то зловеще, хотя была всего лишь этническим украшением, висевшей на стене точеной деревяшкой. Имелась и вторая маска, в точности повторявшая первую, – эта находилась в некотором отдалении. Девушка впервые обратила на них внимание, когда ее попросили повернуться в профиль. Команды давал только один человек – тот, что сидел; второй молча стоял за стулом первого.

– А теперь сними, пожалуйста, рубашку.

Хотя делать это провокативно от нее не требовалось, девушка подумала, что от брюк и обуви она избавилась слишком поспешно, и решила показать, что интриговать тоже умеет. Пуговицы уже были расстегнуты, так что теперь она высвободила одно плечо, потом другое, и ткань соскользнула, повиснув на запястьях. Бюстгальтера на ней не было, но ее маленькие груди едва выделялись на теле, которое анатомически представляло собой нечто среднее между худобой и анорексией, а трусики выглядели крохотным треугольником, таким же черным, как и вся остальная одежда. Девушка намеренно выбрала этот цвет – чтобы усилить контраст с молочно-белой кожей и платинового цвета волосами. Единственным, что в ней не выглядело мелким, были пухлые, сексуальные губы и веки, воспаленные из-за работы по ночам, в мерцающем свете, и приличных порций спиртного.

Оставив рубашку на том же стуле, куда чуть раньше приземлились брюки, она отступила к центру импровизированной сцены. Два слепящих луча едва ли позволяли ей увидеть что-то еще, кроме масок на стене слева и глазка видеокамеры прямо перед ней. Голос того, кто сидел позади камеры, был мягким, приятным, очень четким:

– Повернись вокруг себя, пожалуйста.

Выполняя эту просьбу, она, чтобы чем-то заполнить напряженную паузу, спросила:

– Я правильно делаю это?

– Да, все хорошо, не волнуйся.

Она явно была на нервах. Конечно, волновалась, сколько бы ни твердила себе, что совершенно спокойна. Дело вовсе не в том, что у нее не было опыта подобного рода просмотров. Лени, или Олене Гусевой, как значилось в ее потрепанном паспорте под ужасающей фотографией, приклеенной рядом как некое оскорбление, частенько случалось позировать перед камерой, в том числе и с меньшим количеством одежды на теле, чем сейчас. Ответственность за это лежала на Карле – берлинском фотографе, который притащил ее из родного Киева на Ибицу. Прежде чем он ее бросил, они прожили вместе три года, и за это время Карл сделал ей замечательное портфолио, которое Олена разместила на своей страничке в Сети и предъявляла практически всем испанским и иностранным агентствам, которые могли быть в ней заинтересованы. А пока что работала официанткой в одной из кафешек на Ибице, но была совершенно уверена в том, что судьба ее вскоре переменится. Когда-нибудь наступит великий день, ее мечта исполнится и она станет киноактрисой. Адриана, девушка из Гондураса, вместе с которой они снимали квартиру, умела гадать на картах и однажды предсказала ей: «Тебя ждет чудесное будущее, Лени, но только при условии, что будешь меня слушаться».

Адриана была смуглой, коренастой, с индейскими чертами лица. Она, как и Олена, начинала официанткой, но теперь получила «приличную должность» помощника в турагентстве. Олена очень ее любила – Адриана была экстравертом, очень отзывчивым человеком. Жаль, что ко всему прочему она еще такая мнительная, осторожная и не устает давать советы. Олена звала ее мамочкой, хотя настоящая мать о ней никогда так не пеклась. Адриана без конца повторяла, что для таких девушек, как Олена, Ибица – не остров, а ничейная территория, соединенная со всеми пятью континентами. «Я знаю о девчонках, которые приезжали сюда, а потом неожиданно пропадали, и больше о них никто ничего не слышал, – рассказывала она Олене. – А потом они объявлялись где-нибудь в Азии или в одной из арабских стран». У Адрианы с языка не сходили истории о похищениях, убийствах и изнасилованиях. Она настаивала, чтобы Олена овладела собственным «базовым комплектом выживания» – набором трюков и умений, которые помогли бы ей уверенно чувствовать себя в любой ситуации.

Для Адрианы существовало только будущее – она его или предсказывала, или боялась. Олена же, напротив, жила настоящим, будучи при этом не менее осмотрительной, чем подруга. Ее родная Украина была такой же непростой страной, как и любая другая, известная Адриане, и, чтобы жить в ней, не нарываясь на неприятности, нужно было с детства научиться осторожности. Так что Олена никогда не отправлялась в незнакомое место, не поставив в известность всех окружающих, включая двух кукол – подруг детства, только их она взяла с собой, уезжая из Киева. Порой Олена отправлялась на «сомнительные» встречи в сопровождении какого-нибудь мускулистого завсегдатая дискотеки и никогда не забывала оставлять сообщения, в которых информировала о том, когда ушла и в котором часу думает вернуться. Не стоит и говорить, что девушка всегда брала с собой мобильник, хотя и знала, что телефон оказывается совершенно бесполезен при подавлении сигнала, применявшегося все чаще. Людям она доверяла больше, чем устройствам, – как любой разумный современный человек. Обмануть Лени Гусеву, несмотря на ее внешнюю хрупкость, было не так просто. В некотором смысле ее собственный «базовый комплект» был намного надежнее, чем у той же Адрианы.

– Великолепно. Стой так, лицом сюда. Смотри прямо в камеру.

Тем не менее она нервничала – не скажешь, что нет. Во рту пересохло, и она, хоть и осталась практически голой, начала потеть. И ведь не то чтобы в этом просмотре ее хоть что-то взволновало. Те двое, которых она видела перед собой, сохраняли в общении с ней необходимый баланс вежливости и отстраненности. Съемка шла уже полчаса, и они заранее предупредили, что снимать ее будут в нижнем белье, что было абсолютно нормально. Ее тревога, вне всякого сомнения, стала следствием желания сделать все как можно лучше, чтобы ее выбрали в результате кастинга. Должно быть, дело именно в этом.

Она с самого начала почувствовала, что этот просмотр – ее главный шанс. Объявление, которое она нашла в Интернете, было самым обычным, одним из многих. Речь шла о том, чтобы найти девушек «со способностями», снять их на видео и отобрать среди всех кандидаток двух-трех наилучших, чтобы потом отослать материалы североамериканским и европейским кинокомпаниям. Именно так, ни больше ни меньше. В самом объявлении значилось и название агентства: «Эфес». Олена разыскала все, что смогла, об этом агентстве; оказалось, что уже более десятка лет оно открывает новые имена и лица для киноиндустрии – на эпизодические роли в высокобюджетных картинах. И, нимало не сомневаясь, Олена послала свое портфолио и контакты. Она в любом случае ничего не теряла, поскольку агентства никогда не отвечали, даже если ты пошлешь им «свое фото, на котором делаешь это с ослом», как выражалась Адриана, неисправимая оптимистка.

Но на этот раз они ответили.

Через три дня на ее электронный адрес пришло приглашение на пробы. В семь часов июльского вечера в одно из зданий-близнецов «Ява» на Плайа-д’ен-Босса. Место это уже само по себе производило благоприятное впечатление: два здания «Ява» были жилыми, оборудованными системой «умный дом» и такими замысловатыми штуками, как прозрачные стены или двери, открывавшиеся на звук голоса. Арендовать помещение здесь могло только агентство масштаба «Эфеса».

Олена несколько дней обдумывала, что надеть на пробы, дабы произвести наиболее благоприятное впечатление. Наконец остановилась на черном цвете: рубашка, джинсы, кроссовки. И вот, пока она облачалась во все черное тем самым вечером, в ее маленькую комнату смерчем ворвалась Адриана:

– Не ходи туда, Лени! У меня плохое касание.

Олене было хорошо известно это выражение. «Плохое касание» означало дурное предчувствие. Адриана говорила, что эти «касания» были следствием ее духовной связи с сестрой-близняшкой, которой не суждено было родиться. Сестра «касалась» ее, дотягиваясь из потустороннего мира, когда хотела о чем-нибудь предупредить, большей частью о какой-нибудь опасности. Именно благодаря этим сообщениям, утверждала Адриана, она как-то раз не села в автобус, который почти сразу после отправления рухнул в пропасть.

– Ты уже рассказывала историю про автобус, Адри, – произнесла Олена своим серьезным хрипловатым голосом, в котором слышался славянский акцент. – Это ведь всего лишь просмотр: туда и обратно. Кроме того, ты ведь знаешь, куда именно я иду.

– А представь: тебя накачивают наркотиками и увозят в другое место.

– Это серьезное агентство. Ты же видела их сайт. Это «Эфес»…

Адриана, не отрывая взгляда, не мигая, смотрела на подругу огромными антрацитовыми глазами.

– Тебя снимут голой, и если ты им понравишься, то просто исчезнешь, – объявила она.

Олена, улыбаясь, покачала головой, не переставая причесываться перед зеркалом.

– И тогда ты сможешь наконец сдать мою комнату, о чем уже давно мечтаешь.

– Я говорю серьезно. Мне это передала сестренка, Лени. – Тон Адрианы и вправду был убийственно серьезен – это даже произвело на Олену впечатление. – Пожалуйста, не ходи туда.

Олена сжала руки подруги. Они были холодными.

– Скажи-ка мне, мамочка, вот что: когда-нибудь эти «касания» тебя подводили?

– Никогда. – Адриана отрицательно замотала головой, но вдруг засомневалась: – Ну, может, один раз…

– Значит, они не всегда сбываются, ведь так? Я вернусь раньше, чем ты думаешь.

И уже с порога послала подруге воздушный поцелуй.



Внезапно все завершилось.

– Спасибо, Лени, этого достаточно.

Минуту она только мигала – словно удивляясь такому резкому окончанию съемки. Потом отметила, что челка прилипла к влажному от пота лбу. Несмотря на отсутствие одежды на теле, она задыхалась в обжигающем свете юпитеров. И вот они погасли, оставив пару фиолетовых пятен перед ее глазами: два магматических круга, словно глаза дьявола. Олена потерла глаза и заморгала, привыкая к обычному рассеянному свету.

Сидевший человек поднялся, на его губах играла мягкая улыбка.

– Можешь одеваться. Мы закончили.

– Так есть у меня способности? – поинтересовалась Олена, застегивая пуговицы на рубашке. Ей не хотелось задавать глупых вопросов, но она слишком волновалась, к тому же человек, говоривший с ней, казался любезным, располагал к себе.

– Сейчас пообещать что-то трудно, дорогуша. Претенденток несколько, и четкого видения ситуации у нас пока нет. Но ты нам понравилась. У тебя есть индивидуальность, и перед камерой ты держишься уверенно.

Этот комментарий доставил Олене удовольствие.

– Спасибо. А когда станут известны результаты?

– Когда лето закончится. Где-то в сентябре-октябре, что-то в этом роде… Твои контакты у нас есть, так что сообщим, если что… С тобой все в порядке?

– Да, вот только… – Вдруг она почувствовала, как кружится голова. Закрыла глаза и увидела: два мощных юпитера, гротескные маски, видеокамера, и все это кружится в хороводе.

«Представь: тебя накачают наркотиками».

Девушка глубоко вздохнула, сделала несколько шагов, и комната обрела реальные размеры. Она успокоилась. Никто ее не накачивал наркотиками. Ей даже воды не предложили. Единственное, что доставляло неудобство, – ощущение жара. Она улыбнулась и взяла бумажные платочки, протянутые ей другим человеком – тем, кто все время молчал. Платочки он достал из коробки, лежавшей на стеклянном журнальном столике рядом с книгой. Вытирая пот, Олена из любопытства посмотрела на название: «Комедия ошибок» Уильяма Шекспира. И этот факт окончательно убедил ее в том, что единственный интерес этих людей – мир зрелищ, спектаклей.

– Хочешь зайти в туалет перед уходом? – предложил тот, кто раньше беседовал с ней.

– Нет, спасибо, со мной все в порядке…

Так и было. С каждым мгновением все лучше. Олена на прощание крепко пожала обоим мужчинам руки, а когда вышла из здания на залитую щедрым солнцем и продуваемую морским бризом улицу, голова ее окончательно прояснилась. Она не знала почему, но вдруг пришло ощущение, что она будет избрана.

По дороге к автобусной остановке она вынула из сумочки мобильник и отправила Адриане сообщение: «Меня не похитили». Дома Адриана сделала вид, что рассердилась из-за легкомысленного тона подруги, но потом они на эту тему уже только шутили. И так как в тот вечер Олене не нужно было работать, они вместе поужинали и выпили за ее артистическое будущее.

И только значительно позже, перед тем как заснуть в одиночестве своей маленькой комнатки, она вспомнила одну деталь – незначительную, но любопытную.

Тот человек, который разговаривал с ней во время съемок, назвал ее под конец «Лени». А она была уверена, что не упоминала своего домашнего имени. Или все-таки упоминала?

Она чуть с ума не сошла, отыскивая в памяти ответ на свой вопрос, но в конце концов решила, что это не важно. С этими мыслями она и уснула.

I

Начало

Что ж нам придумать? Маскарад иль танцы…[2] «Сон в летнюю ночь», V, 1
1

Мадрид, настоящее время



Мужчина выглядел совершенно нормальным, и именно это заставляло считать его опасным.

Его дом, или, по крайней мере, тот дом, в который он привел меня, назвав своим, производил все то же впечатление избыточной нормальности: таунхаус с солнечными панелями на крыше, малюсеньким участком и суперсовременными охранными системами, расположенный на тихой улице в «Падуе» – одном из кондоминиумов в окрестностях Мадрида, которые подходят как раз для домов и людей, не вписывающихся в другое окружение. Изнутри дом благоухал свежестью и блистал порядком, что также меня заинтриговало. Он уже успел сказать, что живет один, а такая чистоплотность в мужчине не могла не вызвать подозрений.

– Проходи, располагайся, чувствуй себя как дома, – сказал он мне, набирая код на пульте охранной системы при входе.

– Спасибо.

– Что будешь пить? – Он широко улыбнулся и развел руками. – Вот только никакого алкоголя у меня нет.

– Что-нибудь light[3], любой напиток, который найдется.

Сумку я положила на диван, но садиться не стала. Когда он вышел из комнаты, я принялась изучать обстановку. Насчитала не менее пяти картин на пасторальные темы, от которых раззевались бы даже бабульки, а также больше дюжины религиозных артефактов, включая одну из этих микроскопических скульптур с ликом Богоматери или Христа, которые можно разглядеть только под лупой. Обостренной религиозности я ожидала. Не удивил и ноутбук с инфракрасным портом на журнальном столике посреди комнаты. По-видимому, этот тип работал редактором на одном из новостных каналов онлайн, и если жил он один, то вполне мог размещать компьютеры где заблагорассудится.

А вот изображение женщины неожиданностью стало.

Голографическая карточка, заключенная в рамочку в форме буквы U, стояла на небольшой подставке из камня и украшала собой белую книжную полку с четырьмя томами по информатике и распятием. Женщина сидела рядом с мужчиной, похоже, в каком-то баре. Оба улыбались и выглядели скучающими, особенно женщина. Я тут же принялась ее рассматривать: возраст – около тридцати, крепкого телосложения, с густой темной шевелюрой. Фасон платья оставляет открытыми плечо и левую ногу. Одна рука покоится на другой. Женщина производила впечатление доминантной самки, и это шло вразрез с тем, чего я ожидала от Сеньора Чистюли, однако кое-что в ее позе заставило меня задуматься.

За моей спиной послышались шаги, но я решила продолжить разглядывать портрет.

– Не знал, со льдом тебе или нет… – Он замолчал, увидев меня.

– Безо льда вполне подойдет.

– Тебя заинтересовало это фото?

Я забормотала какое-то идиотское извинение, но мужчина продолжил, улыбаясь:

– Это моя жена. Бывшая жена, хотел я сказать.

– О, вот как.

Мы уселись на диван, он слева от меня. Я повернулась к нему и устроила небольшую проверку. На мне были штаны, не юбка, но зато облегающие, из черной кожи, что позволило продемонстрировать ему внешнюю сторону бедра. Я подождала, пока он переведет на меня взгляд, и стала снимать тесную кожаную курточку с застежкой на ремешках, обнажив вначале левое плечо. И проследила за его глазами: зацеп не усилился, но, кажется, и не ослабел. Понятно было, что ему нравится смотреть на меня в этой позе – позе его бывшей, – но не слишком. Я попробовала заговорить, все еще совершая манипуляции со «шкуркой»:

– А мне ты сказал, что холостяк.

– Я совсем недавно развелся. – Мужчина махнул рукой, показав, что не придает этому значения. – Эта вода уже утекла.

– Верно. Если механизм уже не работает, лучше от него избавиться. – И я бросила куртку рядом с сумкой. Вообще-то, я выбрала место подальше от сумки, показывая тем самым, что времени у меня предостаточно, но прибавила: – Мне скоро уходить.

– Ну и ну! – проговорил он, словно речь шла о досадном недоразумении, и показал на стакан, стоявший на столе. – А пить ты что, не будешь?

– Буду, конечно.

Я пригубила напиток. Легкий привкус лимона, но это вовсе не значит, что туда не подмешаны наркотики. Но это меня не очень заботило, поскольку я была полностью уверена, что ничего он со мной не сделает, если я буду без сознания. Если он – Наблюдатель, то, чтобы развлечься, я нужна ему в адекватном состоянии.

– А ты красивая, – заявил он. – Очень-очень красивая.

– Спасибо.

– Такая стройная и… высокая. Ты похожа на модель… И такая молоденькая…

– Хочешь узнать, сколько мне лет? – Я улыбнулась и договорила: – Двадцать пять.

– Ага. А мне – сорок два.

– Ты тоже молодо выглядишь.

Он поднял свою волосатую руку, поблагодарил меня за комплимент и засмеялся, будто над тонкой шуткой. Когда он не пил, его взгляд обращался к моему лицу и от него уже не отрывался, словно глаза солдат в присутствии командира, но я-то знала, что все, что его во мне привлекает, все, что его цепляет, начинается как раз от пучка волос на затылке и ниже: черные бретельки, рассекающие мои плечи, кожаные браслеты, так похожие на наручники, мой голый живот ниже топа, мои ноги, обтянутые тонкой черной кожей штанов, заправленных в остроносые сапожки.

Говоря, мужчина активно жестикулировал, словно выполняя гимнастические упражнения с гантелями.

– А ты… испанка или?.. Ты похожа на… не знаю… На шведку или что-то в этом роде…

– Я из Мадрида. Шведка из Чуэки[4].

Покачав головой, он расхохотался:

– В такие времена живем – никто не есть тот, кем кажется…

– Да уж, и не говори, – согласилась я.

Повисла пауза. Я воспользовалась ею, чтобы осторожно за ним понаблюдать, пока он задумался. «И о чем ты думаешь, козлина? Ведь вертится же что-то без конца в твоей голове. И не просто секс… Есть за этим мрачным лицом что-то еще, о чем тебе хочется сказать или сделать… Что же это?»

Он назвался Хоакином. Внешность его вызвала у меня в памяти кадры из фильмов про кроманьонцев, которые крутят на платных каналах: крепкий, невысокого роста, со скошенным лбом, волосы подстрижены ежиком, густые брови, сросшиеся на переносице, глаза расставлены широко, неподвижные. Тело, заключающее в себе огромную физическую силу, – и мозг, об этом не подозревающий. Он из тех, кто после соответствующей тренировки способен разбивать кирпичи ударом головы. В одежде тоже обнаруживалась забавная деталь: зеленая рубашка в тон к джемперу. Забота о собственном имидже. Мужчина одинокий и франтоватый, религиозный и разведенный, с мягким голосом и грубым телом. Волосатая и мускулистая тайна, застенчив, взгляд неподвижный.

Он все еще был у меня на крючке, но стало очевидно: чтобы он начал действовать, нужно что-то еще. Я снова подумала о доминантном облике его бывшей, если это действительно его бывшая, и вспомнила, что говорил Женс по поводу «Укрощения строптивой» Шекспира и связи этой пьесы с филией Жертвоприношения. В этой пьесе Катарина – строптивая – создает препятствия, распаляющие Петруччо, который, в свою очередь, «укрощает» ее при помощи еще больших препятствий. «Эта борьба двух воль, сталкивающихся друг с другом, – говорил Женс, – и есть символ маски Жертвоприношения».

И я попробовала именно эту тактику. Со стуком поставила стакан на стол, так что он зазвенел, изменила позу, а голосу придала некоторую резкость:

– Ну так что?

– Извини?.. – Он буквально подскочил.

– Ну, что ты хочешь делать?

– Делать?

– Ты привез меня к себе, чтобы что-то делать, разве не так?

Мужчина, казалось, потратил немало времени на обработку моего вопроса.

– Ну… Я думал, мы могли бы сначала немного поболтать…

– С такими планами мне придется всю ночь болтать. Откровенно говоря…

– Ты торопишься?

– Вот что, я даю тебе час. – И я развела руками. – На большее время остаться я не смогу.

– Ладно-ладно. Я просто хотел, чтобы мы хоть немного узнали друг друга…

– Уже узнали. Я – Джейн, ты – Тарзан. Что еще нужно?

– Да нет, хорошо, я просто…

Я усилила натиск:

– Если хочешь заплатить за час склоки – вперед, все в твоих руках. А еще я беру отдельно, если заскучаю…

– Нет-нет… Лучше так. Двое незнакомцев.

– А теперь скажи, чего именно ты хочешь…

– Я не буду делать ничего, чего не захотела бы ты, – перебил он.

То, что он впервые перебил меня с тех пор, как час назад мы познакомились в одном из клубов, показалось мне хорошим знаком: движок разогревается.

– Нет, ты сам скажи. Я уже говорила, что обсуждается все, кроме одного: деньги вперед… Если вижу деньги, делаю все, что захочешь. Больше денег – больше делаю.

– Все просто, да?

– Проще простого.

Он достал бумажник и стал отсчитывать банкноты. Вдруг меня кольнула острая тоска. Я уж начала думать, что он всего лишь приторможенный мудила, один из многих филиков[5] Жертвоприношения, но вполне невинный – без всяких там зловещих кладовок или подвалов. Скорее всего, так оно и есть, но одна деталь заставляла меня настаивать. Всего одна деталь: «Почему ты так контролируешь мой взгляд, Хоакин? На что это ты и сам не хочешь смотреть, и мне не даешь?»

Я шевельнула рукой, будто намереваясь взглянуть на часы, но, не завершив этого жеста, снова уставилась в глаза Рыбы.

И поймала его. Черные зрачки на долю секунды отклонились к некой точке, которая находилась у меня за спиной, прежде чем вновь остановиться на моем лице. Что это? Оглянуться, чтобы взглянуть на это, я не могла: это было бы равносильно тыканью пальцем в тайную комнату Синей Бороды. И выругала себя за небрежность: Женс ведь предупреждал, что необходимо хорошо изучить декорации, прежде чем начать применять какую бы то ни было маску.

Искать зеркала было бессмысленно, но мне удалось использовать одну из застекленных картин, висевшую прямо за спиной мужчины. На поверхности стекла отражался свет из прихожей, который проникал сквозь стеклянную дверь за моей спиной. Он смотрел на это?

– Достаточно? – спросил он, подвигая ко мне пачку банкнот.

Я взяла деньги. Он снова отхлебнул из стакана, и это позволило мне еще раз взглянуть на застекленную картину.

Там было что-то еще рядом с дверью, что-то угловатое. Я напрягла память, припоминая все, что видела, входя в этот дом. И поняла.

Балясины перил.

Перила лестницы, которая ведет наверх.

Второй этаж. Вот оно что! Это и было тем, на что он не хотел смотреть. Все – на верхнем этаже. Нужно было как можно скорее перенести действие именно туда.

– Тебе скучно? – поинтересовался он.

– Ну что ты! Мне так нравится разглядывать твои картины.

Услышав в моем голосе сарказм, он покраснел, но продолжал молча пить.

Прямо сейчас он меня наверх не поведет, это ясно. Его псином теперь, когда он уже попал на крючок, должен был повариться в собственном соку. Но мне-то нужно как можно скорее узнать, не ошиблась ли я с этим субъектом. Однако любая инициатива сексуального характера успеха не принесла бы: если первый шаг будет моим, его истинное желание угаснет и он никогда не поведет меня наверх и не откроет мне свой секрет. Все это, а также многое другое пронеслось в голове с космической скоростью, и я решилась на сильнодействующее средство:

– Слушай, мне очень жаль. Но мне нужно идти.

Деньги я положила на столик, встала, взяла куртку и начала одеваться.

– Ты говорила, что у тебя час времени, – монотонно возразил он.

– Да, говорила, но, слегка поразмыслив, передумала.

Я склонила голову набок, сделав вид, что забыла взять сумку, но на самом деле принялась застегивать один из ремешков на куртке и только потом взяла в руки сумку. Повернувшись к выходу из гостиной, я подняла руку, положила ее на сумку, словно хотела открыть ее, но жест завершился всего лишь пожатием плеч.

– Правда, мне очень жаль, может, как-нибудь в другой раз? Прощай.

Мои жесты были хорошо просчитаны. Тренеры называют их «танцем», потому что эти движения не направлены к какой-либо конкретной цели и взаимно гасятся, как споры между Петруччо и Катариной. Это классика в театре Жертвоприношения. Мой план заключался в том, чтобы усилить его наслаждение, что должно было побудить его перейти к активным действиям как можно скорее.

Я направилась к выходу. Остановилась:

– Здесь поблизости есть станция метро?

– В конце улицы.

– Спасибо.

Я не думала, что у меня получится. Он меня отпускал. Стук каблуков, когда я направлялась к дверям, звучал для меня мучительным тиканьем часов.

И тогда наконец я услышала его голос:

– Подожди.

Я остановилась и оглянулась.

Мужчина поднялся на ноги, улыбаясь, но его широкое лицо со скошенным лбом побледнело.

– Я… мне хотелось бы кое-что сделать.

– Но я же сказала, мне пора уходить.

Он достал бумажник.

– Если видишь больше, делаешь больше, разве не так? – И он добавил банкноту к тем, что лежали на столике.

Я сделала вид, что даю ему еще немного времени.

Он улыбнулся:

– Иди сюда, хочу кое-что показать тебе.

Он направился к лестнице и стал подниматься.

2

На втором этаже интерьеры были практически такие же: все белое, непорочное, холодное. Нелепая репродукция с фигурой средневекового рыцаря на гипсовой колонне. Две двери, напротив друг друга, которые вполне могут вести в спальни. Мужчина толкнул правую дверь, прорезанную стеклянными вставками, и в комнате автоматически зажегся свет.

– Моя спальня, – сказал он. – Проходи.

Все настолько безупречно чистое, что я сразу же подумала об операционной. Постель гладкая, как мысли покойника. Мебель почти отсутствует – только комод, на котором абсолютно ничего, и шкаф с электронным замком, и то и другое белое. Над комодом – единственное зеркало, которое я увидела в этом доме. Заключенное в простую раму, оно, казалось, так хорошо выполняло свою функцию, что отразило бы и вампира. Металлические жалюзи предположительно закрывали вход на террасу.

– Ну как тебе? – поинтересовался он.

– Не знаю, – ответила я совершенно искренне. – Во всяком случае, ты гораздо больший любитель порядка, чем я.

Щеки Хоакина вспыхнули.

– Да, мне нравится порядок. Даже слишком. – Он повернулся к шкафу – огромному, метра в четыре шириной, – и начал набирать комбинацию цифр.

– Можно здесь располагаться?

– Нет, подожди, – отозвался он.

Было что-то беспокоящее в этой обстановке, но я не могла понять, что именно. Меня не удивило, что я не обнаружила ничего, связанного с религией, в его «убежище», потому что в противном случае это означало бы, что его сознание проникло так глубоко. Но эта белизна и слабый запах антисептиков наводили на мысль о непосредственной связи с интерьером. И все это было не очень характерно для филика Жертвоприношения. Да не стоило и утверждать, что не было ничего, связанного с религией: две картинки в углу, на складной подставке в изголовье кровати, рядом с ноутбуком, так что лежащий в постели, не вставая, мог увидеть эти изображения. И пока Хоакин набирал код, я стала их разглядывать. Это были репродукции старинных полотен, изображавших двух женщин с нимбом над головой в апогее их мученичества: одна, обнаженная, стоит на коленях рядом с ощетинившимся острыми ножами колесом, которое, казалось, должно нарезать ее тело тонкими ломтиками, как колбасу; другая, облаченная в тунику, вот-вот будет вздернута на крестообразную дыбу. Ни та ни другая, естественно, не выглядели довольными жизнью.

– Забавно, – произнес он, все еще стоя ко мне спиной, в то время как в полной тишине сдвигалась дверь шкафа. – Я отправился сегодня вечером в «Орлеан» взять у одного субъекта интервью для своей странички, а встретил там тебя…

– Превратности судьбы.

Это была его версия, которую он уже успел мне поведать. «Орлеан» был убогим придорожным клубом pick-up[6], который недавно реконструировали, превратив его в еще больший отстой – с налетом готики, цветными витражами и блондинками из Восточной Европы, которые смотрят в пол, притворяются половозрелыми и принимают позы невинных дев. Но в клубе привечали и девушек со стороны – при условии, что они будут обделывать свои делишки по-тихому, не привлекая внимания. Потому-то я и выбрала это местечко, чтобы завершить вечер, к тому же клуб занимал среднюю позицию в списке мест, ранжированных по вероятности появления там Наблюдателя. Вернувшись из туалета и заказав коктейль под названием «Костер», я уселась возле барной стойки, и ко мне подошел этот тип с рыбьими глазами, спросил, не знаю ли я одного человека, англичанина, по фамилии Тальбот. Он пояснил, что этот англичанин – декоратор, дизайнер реконструкции заведения, и у него он должен сегодня взять интервью. Пока он говорил, я использовала несколько простых жестов, предположив, что его филией вполне может оказаться Жертвоприношение. И решила дать ему шанс. Подцепила его на крючок, пока называла «цену за свои услуги». Тогда-то он и пригласил меня к себе домой.

И вот я здесь, в его спальне, и дверь его шкафа беззвучно открывается, а сам он, все еще спиной ко мне, продолжает говорить:

– Я лишь хочу сказать, что познакомился с тобой меньше часа назад… Свою жену я знал восемь лет – и только к концу этого срока решился заговорить с ней об этом…

– Жены никогда не знают своих мужей, в этом я твердо уверена, – заявила я.

– Не знаю…

Верхняя часть его кряжистого тела исчезла внутри шкафа. Моим глазам открылся ряд пиджаков на вешалках, что выстроились в линеечку, словно гости на похоронах.

– Она была очень хорошей, это факт… Нет, правда, не могу сказать о ней ничего дурного. Очень хороший человек, но… она меня не понимала. А вот ты… ты, кажется, понимаешь, хотя я и не знаю почему…

– Ну спасибо. Может, и я вовсе не так хороша.

Он наклонился, чтобы поднять что-то с самого низа. С моего места по другую сторону кровати не было видно, что именно. Голос его из тесноты шкафа доносился глухо:

– Вы, телки, интересный народ… Стоит вас увидеть, и вот мы уже перестали быть самими собой. Мы годами можем работать или делать вид, что работаем… Годами скрываемся… а потом вдруг является одна из вас и… и все переворачивает. Вытаскивает нас наружу. Вытаскивает из нас все, что мы есть. – Он вынырнул из шкафа, как черепаха со дна пруда, выпрямился и повернулся ко мне. В его руках что-то было. – Все. Сверху донизу. И вот ты делаешь то, чего никогда в жизни не думал делать…

Он положил эту вещь на безукоризненно заправленную постель, где она выглядела еще более нелепо. Это была коробка из-под мужской обуви фирмы «Бедфорд» – черного цвета, с логотипом в виде золотой шпаги сбоку. Хоакин возложил на нее руки, словно это был Священный Грааль, и облизывал губы. А потом сказал:

– Как тебе это удается – тебе лучше знать, но я случайно увидел, как ты шла по клубу, и подумал, будто… будто знаю тебя всю жизнь. И что полностью могу тебе доверять. Это всего лишь первое впечатление. Но потом, когда я заговорил с тобой, оно укрепилось.

Я так внимательно разглядывала коробку, что на мгновение перестала его слушать. Теперь же взглянула на него:

– Ты впервые обратил на меня внимание, когда я шла?

– Да, увидел тебя со спины. Кажется, ты направлялась в туалет. – Мужчина рассмеялся, обеими руками снимая крышку с коробки, словно выполняя некий ритуал. – Но мне даже не нужно было видеть твое лицо… Мне все стало ясно в тот самый момент.

Первоначальный зацеп при взгляде на меня со спины никак не вязался с тем, что мне было известно о филии Жертвоприношения. Это меня насторожило. Я отчаянно пыталась припомнить, как выглядел коридор, который вел к туалетным комнатам в «Орлеане»: где располагались светильники, был ли контраст между моей одеждой и фоном… А что там вообще было, что служило фоном? Дамская комната. Дверь была… открыта? Внутри она была белой? Горел ли там свет? Мой силуэт должен был резко выделяться на этом фоне. Белое, черное. Кожаные штаны наверняка отблескивали на ягодицах при ходьбе…

Пока я прокручивала все это в голове, мужчина достал из коробки первый нож.

– Они мои, – сказал он. – Я их коллекционирую.

Я кивнула, но мысли мои были заняты уже не тем, что он говорит: ослепительная белизна спальни, такая же, как в дамской комнате; голография женщины доминантного типа; смешная и такая домашняя обувная коробка, хранящая его самый интимный секрет, вожделение его псинома… Все эти детали по отдельности были вполне допустимы для филии Жертвоприношения, но в совокупности характеризовали другой тип, совсем отличный…

– Испугалась? – спросил мужчина, ласково поглаживая нож.

– Да нет, с чего бы, все нормально. Это нормально, если ты платишь девушке за то, чтобы она с тобой переспала, а потом вытаскиваешь коробку с ножами.

На его покрасневшем лице проступило что-то – смех? тошнота? – но он тут же посерьезнел, и глаза его вновь обрели моляще-рыбье выражение.

– Не пугайся, пожалуйста. Я всего лишь их собираю. В моей коллекции есть настоящие перлы, вот как этот. Вот смотри, это «Сомерсет» – с ручкой из палисандра, розового дерева, и лезвием из сплава молибдена и ванадия… Его имя – Красная Роза, каждый такой нож имеет индивидуальный номер… А вот этот называется Белой Розой, его ручка выполнена из натурального оленьего рога с инкрустацией из мрамора…

– Очень приятно познакомиться, – сказала я, но мужчина не засмеялся.

Его лицо приобрело гранатовый оттенок, на лбу выступили капли пота, пока он один за другим раскладывал на постели свои «перлы». В блеске стальных клинков отражался жестокий свет потолочных светильников.

– Я скажу, что ты должна сделать. И заплачу еще, если захочешь.

Он снова запустил руку в коробку, но на этот раз выудил оттуда не очередной нож, а моток тонкой веревки розового цвета.

Веревки любого типа были ожидаемы в случае филии Жертвоприношения, и, без сомнения, Наблюдатель тоже их использовал. Но субъект, стоявший передо мной, не был филиком Жертвоприношения, теперь я знала это точно. Я ошиблась с каталогизацией. Это случилось не в первый раз, да и ошибка была вполне предсказуемой: его филия очень походила на филию того, за кем я охотилась; однако я выругала себя за то, что подцепила его на крючок, не удостоверившись в точности диагноза.

– Я заплачу столько, сколько попросишь, – повторил мужчина. Крупные капли пота скатились по лбу, пока он доставал из коробки последний предмет – небольшую бобину с эластичной лентой. Вещи выглядели так, словно их не использовали долгое время. – Тебе всего лишь придется следовать моим инструкциям…

Где-то зазвонил телефон, и мы захлопали глазами, словно очнувшись от одного и того же сна. Телефон умолк.

– Я включил подавители. – Хоакин Рыбьи Глаза растянул губы в улыбке. – Никто нас не побеспокоит, пока мы… Эй, ты куда?

Я воспользовалась паузой, чтобы перекинуть сумку через плечо и шагнуть к двери.

– Думаю, что… что это не мое, Хоакин, – ответила я, изображая беспокойство.

– Я ведь сказал, бояться тебе нечего… Это не то, о чем ты подумала. Дай мне все объяснить…

Заметив, что он напрягся, я решила немного подождать.

– Ну ладно, – сказала я, – но ничего не обещаю.

– Уверяю тебя, что в этом нет ничего плохого, ничего плохого.

– А я и не говорю, что проблема в этом.

– Если ты дашь возможность все тебе объяснить… Если позволишь мне… – У него пересохло во рту, и ему пришлось буквально отклеивать язык от нёба, чтобы продолжить: – Я человек хороший. А это не есть что-то плохое. Ты сама сразу же поймешь…

Но я уже понимала все слишком хорошо. Акценты на словах «хороший» и «плохой» типичны для филиков Отвращения, которые получают наслаждение от резких контрастов: чистота и картины истязаний, обувные коробки и ножи… Женс соотносил их с образом Жанны д’Арк в трилогии «Генрих VI», одном из первых творений великого английского драматурга. Шекспировская Жанна была персонажем, построенным на контрастах: воительница и дева, шлюха и святая, ведьма и избавительница. Да и сам король Генрих был типичным представителем Отвращения. Разумеется, ничто из того, о чем говорил этот человек, не имело отношения к морали: за него изъяснялся его псином, пылающее желание, бьющее из глаз.

– Мне не нужно, чтобы ты раздевалась… Останешься так… в чем пришла…

– Хорошо.

– Потом… ты свяжешь меня этой веревкой… руки и ноги.

– Да.

– Затем возьмешь Красную Розу и… и будешь меня колоть… Я скажу тебе куда… Пожалуйста, не смейся…

– Да вовсе я и не смеюсь.

– Ты будешь колоть меня слегка… не слишком сильно, но достаточно, чтобы… мне было больно… – Голос его стал жестким. – Тебя это забавляет?

– Нет.

Я ни разу даже не улыбнулась. Женс сказал бы, что его комментарии адресованы другой части его филии Отвращения – смешной и карикатурной, той «обувной коробке» внутри его сознания, но он, естественно, адресовал их мне. Я же опасалась пробоя и отвела взгляд, чтобы не смотреть ему в глаза.

– Ты сделаешь?.. Сделаешь это?.. Я так давно никого об этом не просил…

Я хотела только одного – уйти, не растравив его еще больше. Кем бы ни был Сеньор Чистюля, что бы ему ни нравилось, он точно не был объектом моей охоты. Я совершенно случайно подцепила его на крючок, показавшись со спины, а глубже он увяз, когда я продемонстрировала ему несколько жестов маски Жертвоприношения, которая обладала свойством привлекать приверженцев и других филий. Но особенно сильно подействовала на него скопированная мной поза его бывшей жены – его личной Жанны д’Арк, его ведьмы и святой, его пассивного и доминантного партнера. Теперь мне предстояло исправить собственную ошибку, не причинив ему вреда.

– Пожалуйста! – простонал он.

Не знаю, что еще можно было сделать, кроме как закрыть лавочку. «Погасить юпитеры и сойти со сцены», – как сказал бы Женс. Продолжать играть свою роль, чтобы его успокоить, оказалось невозможным. Моя черная одежда подбрасывала ему сочнейший контраст с белизной его спальни. А то, что я находилась так близко к истязаемым святым мученицам, дало ему возможность идентифицировать меня с палачом, что доставляло еще более сильное наслаждение. Мне подумалось, что его псином, должно быть, посылает ему такие импульсы, наслаждение такой силы, что его просто трясет, как в лихорадке. Но самым ужасным было не это.

Хуже всего было то, что он все еще держал в руках Красную Розу.

– Пожалуйста, Елена, или как там тебя зовут… Ты сказала мне… сказала, что, если я заплачу́, ты сделаешь что угодно…

Я расслабила мускулы и мягко повела руками, поскольку напряженность и резкие движения подсаживают филика Отвращения еще больше. Направляясь к выходу, самым естественным тоном я выдала следующий текст:

– Мне очень жаль, но… но я думаю, что не хочу это делать. Очень сожалею, Хоакин.

– Назови свою цену. Только назови мне ее!

– Мне правда очень жаль. Всего хорошего.

Тут я поняла, что слишком рано повернулась к нему спиной. Моя спина особым образом его цепляет, а я забыла об этом. Его прерывистое дыхание приближалось.

– Послушай-ка, послушай, послушай… – Каждое «послушай» звучало все ближе ко мне и со все большей яростью. Он вцепился в рукав куртки, когда я была уже на последней площадке лестницы, ведущей вниз. – Куда это ты собралась, а? Куда, а?

– Пусти! – Резким движением я освободилась, но он снова схватил меня за руку.

– Погоди… Погоди, черт возьми… Ты сказала, что сделаешь все, чего я захочу, так?