Олен Стейнхауэр

Эпоха Отрицания

Olen Steinhauer

The Middleman

THE MIDDLEMAN Copyright

© 2018 by Third State, Inc. All rights reserved.

© Найденов В. В., перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

***

Посвящается Марго
Если никто не понимает — Начни собственную революцию, Обойдись без посредника. Билли Брэгг«Waiting For the Great Leap Forwards»[1]


«Бригада»

Воскресенье, 18 июня, 2017 год

Глава 01

Кевин Мур прислонился к стойке в баре «Суши-Така». Он по привычке сосчитал кольца в ролле с пряным тунцом: одно, второе, третье. Прямо архитектура. Потом начал привычный ритуал: разделил палочки для еды, положил имбирь, рассчитанную порцию васаби. По вкусу оказалось неплохо, но вместе с тем ничего особенного. Правда, с тех пор, как год назад Мур переехал на Западное побережье, он съел уже так много подобной пищи, что этот ритуал стал его второй натурой. Удовольствие, которое он испытывал от суши, относилось скорее к форме, а не к содержанию. И осознание этой незатейливой истины ощущалось как нечто важное.

Он перевел взгляд на окно напротив. Кевин, как всегда, наблюдал за происходящим. Несколько минут назад он заметил, как какой-то бездомный мочится на угол офисного здания на противоположной стороне улицы. И еще стоит, повернувшись к стене, как бы всем своим видом демонстрируя крайнее смущение. Но жители Сан-Франциско видели картины и похуже, поэтому на бездомного доходягу никто не обратил внимания. К тому времени, когда завибрировал телефон Мура, лежащий рядом с подносом, бездомный уже скрылся, и больше ничто не могло смутить снующих по улице туристов, бродяг и проституток или помешать им.

Номер звонившего был Кевину неизвестен.

– Алло? – сказал он, нажав на кнопку вызова.

– Пора ехать, Джордж, – произнес мужской голос.

Офисное здание тут же стало расплываться перед глазами.

– Уже?

– Да, и немедленно, – сказал голос, и связь прервалась.

Мур немного поморгал, пока картинка перед его глазами вновь не стала четкой. Нет, он не испугался, потому что уже несколько недель только и делал, что ждал этого момента. Каждое утро, направляясь в отдел канцтоваров в торговом центре «Потреро», где он пытался терпеливо отвечать на занудные вопросы клиентов, ожидание неминуемого события не давало ему покоя. Оно могло наступить в любой из таких дней. Но все никак не наступало, и через некоторое время Кевин начал задаваться вопросом, дождется ли он вообще этого дня. Может, Жасмин и Аарон просто погорячились, пустили ему пыль в глаза, и сейчас он просто теряет время. А теперь…

Нет, у него не возникло ни тени страха. Волнение было, да. Но только не страх.

Он снова взял телефон и просмотрел контакты: МАМА. Потом набрал: «Уехал с друзьями, дам о себе знать, когда вернусь. xx[2]». Отправил. После этого извлек из кармана бумажник и вытащил из него карточку «Мастеркард», водительские права, выданные в штате Виргиния, которые так и не поменял, и даже библиотечный абонемент. Оставил только дебетовую карту. Подойдя к ближайшей урне, Кевин опустил в нее грязную тарелку, чашку из-под супа, документы и сотовый телефон и, избавившись от своего груза, невольно выдохнул. Он был реалистом и понимал, что так нужно. Но не мог избавиться от ощущения того, как все-таки привык к своему телефону, собранному, как и у большинства, в одном из китайских полулегальных цехов. Кевин Мур любил современный мир, даже несмотря на всю свою ненависть к отдельным его аспектам.

Крышка урны захлопнулась. Дело было сделано.

Он небрежной походкой направился на переполненную транспортом Монтгомери-стрит, а потом двинулся южнее – на Маркет, мимо внушительных колонн здания «Ю-Эс-Бэнк». В банкомате снял со счета последние пятьсот восемьдесят долларов. Наличные он сунул в карман, а затем на углу Пайн нашел еще одну мусорную урну. «До свидания, жестокий мир» – с этими словами в урну отправилась и его дебетовая карта. Он огляделся вокруг, опасаясь, не заметил ли его кто-нибудь в этот ответственный момент. Но никто не посмотрел в его сторону. Как и на человека, писающего у стены. Мало ли что прохожий выбросил в урну. Наверняка какой-нибудь мусор. Так подумал бы каждый, даже если в этот момент посмотрел на него…

Кевина охватило неожиданное чувство легкости. С каждым новым часом волнение улетучивалось. Телефон и несколько банковских карт. Как же просто! Вот так, несколькими движениями он, по сути, «отшвартовался» от прежней жизни. Кто теперь поспорит, что его зовут не Джордж? Кто скажет, богат он или беден? Как теперь вообще понять, кто он такой? «Я – эксперт НАСА», мог бы теперь заявить Мур. Или: «Я коп». Единственное, чего ему теперь нельзя было говорить, так это что он – революционер, который сражается с изъянами современного мира.

На Маркет-стрит он слился с толпой, направляющейся к станции «Барта», чтобы успеть на поезд, следующий в сторону «Питсбург/Бэй-Пойнт». Добрался до платформы как раз вовремя, когда из темноты с гулом вынырнул серый поезд. Несмотря на порывы холодного ветра, Кевин даже слегка вспотел. Стоящие вокруг люди неотрывно смотрели на экраны своих телефонов. В любой другой день он занимался бы тем же.

Мур вновь почувствовал головокружение. Легкое головокружение, возникшее, как он понял теперь, из-за состояния отрешенности. К тому же здесь было душновато. Он попытался найти себе место, чтобы сесть, но до «Оринды» все-таки пришлось ехать стоя. Потом он уселся рядом со старухой, которая держала в руках раскрытую Библию. Заглянув ей через плечо, мужчина понял, что она читает что-то из Левита. Когда она покосилась на него, он тут же извинился.

– Вы что же, верующий? – спросила пассажирка.

– Был в свое время, – ответил он – и не соврал.

На лице старухи заиграла довольная улыбка, и она протянула ему Библию.

– У меня таких много, – сказала она.

Кевин попытался отказаться, но ее настойчивость выглядела такой искренней, что он уступил и взял книгу. Когда он вышел на «Уолнат-Крик», это был его единственный багаж. Подождав, пока поезд снова не тронется, он швырнул книгу в урну, после чего спустился по лестнице в подземный переход. Прислонившись к стене, Мур расшнуровал левую кроссовку, а затем снял ее. Держа ее в руке, он вышел с ней на солнце, слегка хромая из-за нетвердой походки и почти не ощущая всей смехотворности своего положения. Встав у обочины, мужчина принялся ждать. Он ждал и наблюдал. Мимо сновали автомобили, но он старался не выглядеть человеком, который чего-то ждет, и лишь тайком вглядывался в ветровые стекла, то и дело посматривая в сторону большой парковки.

Инструкции были очень краткие. Нужно было снять левый ботинок и просто ждать. Возможно, появится Аарон. Или, чего доброго, подъедет мать и скажет, чтобы он поскорее прекращал это безобразие. Могло произойти все что угодно.

Муру показалось, что прошло не меньше пятнадцати минут, прежде чем подъехал старый «Понтиак», выпущенный, если судить по внешнему виду, в шестидесятые годы. Сидящий за рулем поджарый мужчина неопределенного возраста наклонился через пассажирское кресло и опустил стекло.

– Это вы, Джордж? – спросил Кевин.

– Садись, – услышал он грубоватый голос в ответ.

Мур открыл дверь и погрузился в аромат сигаретного дыма и жареной еды. Джордж завел мотор, и они медленно двинулись вперед.

Когда они выехали с парковки и поехали в сторону Оклендского бульвара, Кевин надел ботинок и завязал шнурки.

– Итак, – сказал он. – Куда теперь?

– Прочь отсюда.

– Далеко?

– Теперь это уже не твоя забота, приятель…

Глава 02

А на другом конце Америки, в Нью-Джерси, в самом разгаре была светская вечеринка. Хозяин мероприятия, Билл Феррис, справедливо предположил, что не знает и четверти своих гостей, а большинство гостей понятия не имели, что здесь отмечается его отставка. Уход на пенсию из мира шоу-бизнеса, где он долгие годы проработал юрисконсультом.

Некоторые были сбиты с толку тем, что одновременно отмечается еще и День отца, и искренне желали счастья бездетному хозяину вечеринки. Ну а другие – главным образом соседи – явились сюда исключительно ради бесплатной выпивки. Но едва ли это сильно беспокоило Билла. Они с Джиной были существами социальными – десятилетиями вращались среди художников, актеров, гуру и завсегдатаев шведских столов. Им больше всего нравилось наблюдать, как эта пестрая братия общается между собой на нейтральной территории…

Детей благополучно изолировали внутри огороженного батута. Острый аромат дешевой травки сливался с обрывками бесед о росте безработицы в центральной части страны, о последних корпоративных слияниях, о недавнем оправдании одного полицейского из Ньюарка, который застрелил чернокожего на глазах у жены и дочери, о расследовании фактов отмывания денег в «Плейнс Кэпитал Бэнк» в Оклахома-Сити, о франкфуртской IfW и, как всегда, о «ПОТУС #45».

Теплый ветерок донес чей-то голос:

– К черту все, приятель. Сваливаю в Канаду.

Когда приехали Дэвид и Ингрид Паркер, Билл стоял у парадного крыльца, расписываясь за бочонок темного немецкого пива «Шайнер-Бок», который пришлось заказать сверх нормы. Он поцеловал Ингрид в вечно румяные щеки и справился о ее здоровье – у нее только что начался второй триместр.

– У тебя пропадает столько еды, – заметила Паркер, закидывая назад длинные каштановые волосы. Она заботливо отращивала их целый год, чтобы потом пожертвовать их на парики для больных раком. – Чем тут у тебя можно полакомиться?

– Все в твоем распоряжении, – заверил ее Феррис и улыбнулся.

С Паркерами он познакомился десять лет назад, в две тысячи седьмом, во время своего месячного пребывания в Берлине, куда приезжал на переговоры о продаже одной мелкой студии. Они подружились. Ингрид занималась составлением заявок в «Старлинг Траст» на получение грантов, в то время как Дэвид наслаждался распутной жизнью писателя-эмигранта. Правда, его дебютный роман «Серый снег», история выживших узников концлагеря, которые пробирались к себе на родину, в Югославию, через апокалиптический пейзаж послевоенной Европы, собрал прекрасные отзывы на родине. И к тому времени, когда его встретил Билл, Паркер уже неистово работал над продолжением – романом «Красный дождь».

Читательская аудитория Дэвида оказалась небольшой, но он вел романтическую жизнь изгоя, и до две тысячи девятого года такое положение вещей его вполне устраивало. Но в начале того года в одном из жилых домов взорвалась бомба, заложенная террористами. В тот момент писатель как раз переходил улицу. Подобное соприкосновение со смертью разом изменило все, и теперь его стремление к успеху сделалось просто неудержимым. Первым шагом стал переезд на Манхэттен, в самое сердце американского книгоиздания, где, как ему казалось, перед ним откроются все двери. Вначале Ингрид сопротивлялась, но в итоге Дэвид все-таки настоял на своем. Она добилась перевода в нью-йоркскую штаб-квартиру фонда «Старлинг Траст», и они переехали в съемную квартиру в Верхнем Ист-Сайде. Там Паркер и проводил все дни, сгорбившись над неразлучным ноутбуком. Сочинял, набирал, переписывал. Старался превратить в подлинный шедевр. Он просто жаждал успеха.

Вот почему после пяти лет тяжелой работы Дэвид был ошеломлен, когда редактор взял да и отклонил все восемьсот страниц его «Балканской Америки». Потом выяснилось, что Ингрид беременна, и денежный вопрос обострился как никогда. Ее зарплаты хватало лишь на аренду квартиры. Экономя на всем, они тщетно пытались планировать свои будущие расходы, когда в семье появится пополнение…

На заднем дворе Дэвид встал рядом с Биллом, который следил за стейками из говядины вагю[3]. Хотя гостей вполне профессионально обслуживали нанятые официанты, в том, что касается гриля, Феррис настаивал на личном участии. Они внимательно посмотрели в сторону батута. Только что приехал специально нанятый клоун – развлекать отпрысков левых. В этот момент Билл рассказал о своем споре с Джиной.

– Она, видите ли, хочет переехать на юг. Во Флориду. Представляешь? Меня тошнит от одной только мысли о жизни в таком культурном захолустье.

Паркер ответил сочувственной улыбкой, но мысли его в тот момент бродили где-то очень далеко от затронутой темы.

– Что там у вас с Ингрид? – спросил Феррис.

Улыбка тут же исчезла с лица Дэвида.

– Она дает мне месяц.

– На что?

– На то, чтобы я нашел себе стабильную работу.

– Но ведь у тебя, кажется, еще имеются кое-какие сбережения, не так ли?

– Мы слишком много потратили. Все проели. Вчистую.

Билл промолчал.

– Никогда не думал, что деньги могут так быстро кончиться, – сказал гость.

– Да что там говорить…

Дэвид снова выпил, посмотрев на суетящихся повсюду гостей.

– Возможно, нам все-таки стоило выкинуть белый флаг и возвратиться в Берлин. Мы спорим всякий раз, когда включаем новости. Эта страна – сплошной хаос.

– Тогда не смотри новости.

– Но Ингрид больше ничего не смотрит! – вздохнул писатель. – Знаешь, где она оказалась после последних выборов? Маршировала по улицам с плакатом «Не мой президент». Прямо перед башней Трампа. Орала как сумасшедшая. А на прошлой неделе? Поехала в Ньюарк, чтобы выступить против копа из Джерси. Ну который застрелил того парня… Как его…

– Джером Браун.

Паркер пожал плечами.

– А когда вернулась, вид у нее был просто мерзкий. Думаю, у нее в волосах запеклась кровь.

– Она же не единственная, кто тогда участвовал в протестах, – заметил Билл.

– Вот ты выбирался хоть раз на такие мероприятия?

Феррис покачал головой.

– Вот и я. Мы с тобой – люди взрослые.

Билл проверил стейки. Мясо все-таки успело подгореть.

Глава 03

Пять месяцев назад после встречи организации со скучным названием «Анархисты Западного побережья» в лофте одного из домов в Окленде Кевин был впервые приглашен в узкий круг избранных. Швед по имени Олаф, носивший в качестве акта радикальной иронии галстук-бабочку, обсуждал размещенную на сайте «Министерство пропаганды» последнюю обличительную речь Мартина Бишопа, посвященную «фармацевтической мафии». Присутствовали около пятнадцати человек не старше тридцати лет, и когда студент-медик из Калифорнийского университета попытался объяснить экономическую составляющую в научных исследованиях фармацевтических компаний и ее влияние на цены, Мур не выдержал и вмешался:

– Вы похожи на корпоративного зазывалу. С каких это пор медицина вдруг стала прибыльной отраслью? Можно сделать прибыль на автомобилях или тех же игрушках, но на больницах и лекарствах, интернете и базовых продуктах? На том, что просто необходимо для жизни? Это не бизнес. Это человеческое право.

Студент-медик, не привыкший к тому, чтобы его перебивали, был явно раздражен.

– Тогда поезжайте на ферму и выращивайте там себе еду!

– В сутках, приятель, всего двадцать четыре часа, и не думаю, что в наше время стоит пятиться в семнадцатый век. Разве это нам обещал капитализм?

Кевин даже себя самого удивил таким выплеском, да и другие тоже выглядели удивленными тем, что тощий черный парень, тихо сидевший на всех предыдущих собраниях, вдруг подал голос. Позже Жасмин – двадцатишестилетняя художница-акционистка – пригласила его выпить.

– Знаешь, ты прав. Он пиарщик, зазывала, и таких тут половина. Я даже начинаю подозревать, что наш Олаф – шпион, – заявила она.

– Шпион? – переспросил Мур, стараясь изобразить на лице потрясение. – На федералов, что ли, работает?

– Почему бы и нет?

– Горстка представителей поколения двутысячных для них ровным счетом ничего не значит. Они только и делают, что ищут повсюду русских хакеров и исламских боевиков.

– Возможно, – кивнула Жасмин. – Но если так и есть, то они упускают из виду нечто большее. И потом сами же себя будут упрекать.

– Нечто большее? Уж точно не «Анархистов Западного побережья».

– Я не о них говорю.

– О ком же тогда?

Артистка улыбнулась и подняла свой бокал с пивом.

– За Революцию, Кевин. Это будет что-то.

Аарон пришел позже. Жасмин представила его Кевину в баре «У тетки Чарли» до начала шоу трансвеститов. Новый знакомый небрежно пожал Муру руку, затем выложил на стойку свежий номер журнала «Роллинг Стоун» и развернул на странице с заголовком «Новое лицо революции». Это была яркая, хотя и не вполне лестная, хроника жизни Мартина Бишопа, тридцатисемилетнего активиста из Теннесси, юношеский баптистский пыл которого заново расцвел на почве социальной справедливости. Сначала он и его соратник-ниспровергатель, головорез из Пенсильвании по имени Бенджамин Миттаг, сделали себе имя среди прогрессистов в Остине, штат Техас. Блог («Министерство пропаганды» – www.propagandaministry.com) с огромным количеством подписчиков послужил толчком к тому, что при финансовой поддержке онлайн-платформы «Кикстартер» было организовано турне по университетским городкам с целью «бросить правду в лицо сильных мира сего». Последователи Бишопа именовали себя «Тяжелой бригадой».

В переполненных аудиториях Бишоп разглагольствовал с пылом проповедника, и некоторые даже сравнивали его с Мартином Лютером Кингом-младшим, хотя он часто цитировал текст на личной печати Томаса Джефферсона: «Повиноваться Господу, сопротивляться тиранам». Властвующая элита, говорил он слушателям, создала защитные барьеры и настолько отгородилась и дистанцировалась от девяноста девяти процентов остальных, что едва замечает скулеж тех, кто бросает ей вызов сидячими забастовками, демонстрациями, крикливыми надписями на плакатах и футболках и поп-музыкой. Элита не видит ничего, что внушало бы ей хоть какие-то опасения.

– Кого же ей тогда бояться? – спрашивал он аудиторию, после чего указал на людей, которые пострадали в судебных тяжбах и во время тюремного заключения: на творцов хаоса. Хакеры, осведомители и разъяренные толпы, которые крушили все на своем пути. – Взгляните на Сиэтл![4] Взгляните на Руби-Ридж![5] А битва за Бруклинский мост?[6] – разглагольствовал он, обращаясь к толпе в Сент-Луисе.

Кто бы ни открыл глаза массам на правящий класс, кто бы ни выставил напоказ тот факт, что его авторитет иллюзорен, именно такие случаи показали, что за цивильной маской власти скрываются спецподразделения полиции и крупные адвокаты.

Обращаясь к студентам Нью-Йоркского университета, Аарон спросил:

– Неужели все ослепли? Полицейские расстреливают наших черных братьев и сестер! Тюремно-промышленный комплекс заполняет наши тюрьмы самой дешевой рабочей силой, и все это делается в интересах «Макдоналдс», «Вендис», «Уолмарт» и «Викториас Сикрет». Современные рабы наполняют колл-центры «Веризона» и «Спринта». За девяносто центов в день! Даже если вы остаетесь в стороне, не думайте, что не придут и за вами. Банки при первой же возможности оттяпают ваше жилье. Нефтяные компании посылают ваших детей в пустыню, чтобы те погибали ради их проклятой прибыли! Я где-то не прав?

И толпа в едином порыве ответила:

– Нет!

– Если все это напоминает войну и попахивает войной, то как оно называется?

– Война!

После митинга в Сент-Луисе три десятка накачанных сторонников «Бригады» прорвались в одно из отделений «Ситибанка» и разгромили холл, прежде чем подоспела полиция. Именно тогда против Бишопа впервые было выдвинуто обвинение в терроризме – если не официальными властями, то судом общественного мнения и его самым ярым телевизионным критиком, Сэмом Шумером. Каждый день в «Фейсбуке» появлялись новые порции тревожных новостей – иногда фальшивых, иногда правдивых – о Бишопе и его последователях. «Бригада» стала синонимом «надвигающихся беспорядков».

Сидя рядом с Аароном, слушая, как тот зачитывает свои любимые отрывки из обзора «Роллинг Стоун», и инстинктивно понимая, куда клонится разговор, Кевин чувствовал прилив воодушевления. «Бригада».

Настроение у Аарона как человека маниакально-депрессивного склада менялось с такой же непредсказуемостью, с какой непоколебимостью держались его марксистские убеждения. Он работал с Мартином Бишопом еще в Остине, много лет назад, когда все только начиналось. У него в запасе наверняка было немало всяких историй, но их черед, видимо, еще не наступил.

– Вопрос, который я должен вам задать, Кевин, звучит просто: какова ваша позиция? – спросил он.

– Рядом с вами, конечно же.

– Я хотел сказать, как вы для себя видите будущее? После достижения того, ради чего оказались на этой земле?

Такие вопросы обычно задают на тестировании. Собственно, это и был тест, и здесь Кевин не ошибся. Но вместе с тем он почувствовал некоторый подвох. Бегло осмотрев пространство вокруг барной стойки, где подкрашенные мужики потягивали коктейли, он поразмышлял над беседами, в которых участвовал с тех пор, как осел в этом городе и погрузился в подпольный мир утопических течений. Левых, правых и всех промежуточных. Так много мнений, так много рассуждений и мечтаний о будущем…

Он ответил:

– Я буду знать это, когда сам все увижу.

Его ответ показался Аарону ничуть не хуже остальных.

Две недели назад они втроем как раз пили пиво на квартире Жасмин в Чайнатауне, когда Аарон сообщил хорошие новости.

– Слово сказано, товарищи. Мы должны быть готовы.

– К чему? – спросила Жасмин.

– К тому, чтобы исчезнуть.

Аарон передал номера их телефонов куда надо и объяснил, что скоро – через несколько часов, дней, а может, и месяцев – поступит команда. И они должны быть готовы расстаться со своим прошлым. Оставить все позади.

Это не стало сюрпризом. За истекшие месяцы, когда СМИ усиленно раздували страхи по поводу риторики, характерной для митингов «Бригады», когда имел место инцидент в Сент-Луисе, а в мелких городах то и дело происходили столкновения последователей движения с самопровозглашенными защитниками отечества, это превратилось в одну из любимых тем Бишопа: «Нам нужно создать собственное пространство диалектики. Мы должны организовать свое подполье, где могли бы защитить себя от фашистов, управляющих страной. Когда они явятся по наши души, нам понадобится надежное убежище. У нас должна быть возможность исчезнуть».

До беседы с Аароном Кевин предполагал, что Бишоп говорит о метафорическом подполье. О подполье мысли. Очевидно, это было не так.

Аарон вручил каждому листок бумаги, где было обозначено место встречи и сигнал, который они должны подать, когда за ними заедут. Он приказал, чтобы никто из них ни с кем этой информацией не делился. Даже друг с другом.

– Все слишком серьезно, – объяснил он. – Мы ведь серьезные ребята?

– Абсолютно, – ответил Мур.

Жасмин кивнула и хихикнула.

Теперь, сидя в старом «Понтиаке», мчавшемся вдаль по бесконечному шоссе, Кевин услышал, как водитель, которого звали Джордж – собственно, это все, что он знал об этом человеке, – сказал:

– Я сталкивался с этим дерьмом еще до Бишопа и Миттага.

– Не сомневаюсь, – поддакнул Мур.

Они ехали уже добрый час, обогнув северную оконечность Сакраменто по трассе 80. На шоссе было удивительно пусто.

Джордж покосился на пассажира.

– Ты мне не веришь.

– Я тебя не знаю.

– Но про восемьдесят девятый год наверняка что-то знаешь?

– Мне тогда был всего год.

– Но ты ведь слышал про восемьдесят девятый, верно? Ну то есть у тебя ведь есть какое-нибудь образование, парень? Восток, Запад? Берлинская стена?

– Конечно. Слышал об этом.

– Ну так вот. А мне было уже десять. Хорошо помню, какая тогда поднялась шумиха. Какой был праздник. Отец был просто одержим холодной войной. В восемьдесят втором вырыл убежище на заднем дворе. Между прочим, именно там я лишился девственности. – Водитель подмигнул собеседнику. – Ну, как бы то ни было, пришел тысяча девятьсот восемьдесят девятый: Берлинская стена рушится, и я хорошо помню, как папа смотрит все по ящику. Всех этих ликующих немцев с «кефалями»[7] и бутылками дешевого шампанского… Отец увидел их и закричал. Как он был счастлив… Тогда он сказал мне, что мир навсегда изменился. И потребовал непременно запомнить тот день. Когда бывшие враги стали друзьями. Когда мечи были наконец перекованы на орала. Такие вот дела. Мне было всего десять лет, но я хорошо помню. Помню, как был взволнован. То есть официально мы уже жили в будущем. В Шангри-Ла[8]. А потом… – Джордж наклонил голову, и было слышно, как хрустнули его шейные позвонки. – Знаешь, что случилось потом?

– Ну, расскажи…

– А надо ли? Не стоит. У вас ведь был «Макдоналдс» и еще длинный список подобных корпораций, которые неудержимо рвались в новые свободные страны, прибирая к рукам их земли и ресурсы. Вы заполучили толпы выходцев с Востока, стремящихся поскорее разбогатеть. Вы развязали войну в Югославии. Вы медленно, но верно разваливаете Африку. Геноцид в Руанде. У них был шанс, – сказал шофер, пристально глядя на едущие впереди автомобили, – шанс сделать наш мир лучше. Но вместо этого всех ждала та же самая история. Алчность, алчность… Ничего не изменилось. И десятилетия спустя люди с удивлением замечают, что мы снова находимся в состоянии войны. Это надломило моего отца. Черт побери, это едва не сломило меня, к тому же я был еще слишком молод, чтобы все правильно понять. Такая система, как наша – которая не использует шанс на то, чтобы сделать мир лучше, которая видит перед собой лишь сиюминутную выгоду… – Он громко вздохнул. – И ты видишь такое каждый божий день. На текущей неделе это «Плейнс Кэпитал» и IfW. Кое-кому из богатых задниц не захотелось платить налоги, и они взяли да и всучили свои миллиарды теневым банкирам. А те спрятали деньги на новых счетах – под чужими именами. Если бы не подняли шумиху журналисты, будь уверен: никто бы не затеял никакого расследования. – Джордж покачал головой. – Впрочем, неважно. Ни один богатый белый – уж поверь! – не собирается за это заплатить. – Он так сильно сжал руль, что даже суставы на его пальцах побелели. – Такую систему, как эта, нужно просто втоптать в грязь, уничтожить.

Кевин искоса наблюдал за водителем. Сколько лет этому парню? Если было десять в восемьдесят девятом, значит, сейчас тридцать восемь? С немытыми волосами до плеч и с сигаретой в губах он вполне смахивал на восемнадцатилетнего хиппи.

– А давно ты знаешь Мартина? – спросил Мур.

– Да нет. Мой кумир – это все-таки Бен. Я слышал, как он выступал на одном митинге в Толедо. От его голоса даже краска слезала со стен! Я был просто покорен.

– А я вот не помню, чтобы слышал его выступления.

– И больше не услышишь. Как он говорит? Очень страстно и убедительно. Привлекает к себе слишком много внимания федералов. Именно так всегда и происходит, когда речь идет о том, чтобы надрать задницу полицейским и устроить взрывы в почтовых отделениях. В общем, он отстранился, ушел в тень. Чтобы правительство слезло с наших задниц. – На лице Джорджа мелькнула усмешка. – Едва ли это сильно помогло. Но мы пока в деле, приятель.

– Так кто же всем заправляет – Миттаг или Бишоп?

– Хочешь иерархии? Тогда, парень, вступай в Демократическую партию. – Шофер на секунду посмотрел в зеркало заднего вида, а затем продолжил: – А ты-то что? Ты ведь наверняка давно знаешь про всю эту кутерьму.

– Почему?

Джордж раскрыл ладонь и стукнул себя по лбу.

– Ну ты же черный. Тебе ли сейчас напоминать о социальной справедливости?

– Нет, приятель. Не стоит, пожалуй, – ответил Кевин.

Выглянув в свое окно, он увидел неподалеку универсал, забитый какими-то вещами. За рулем сидела молодая женщина. Возвращается домой из школы или уезжает куда-то. Подальше от прежней жизни. И словно давно заученное наизусть, он произнес:

– Я осознал, возможно, когда мне исполнилось тринадцать лет, что моя жизнь – это своего рода клише. Отец коротает годы в тюрьме усиленного режима в Гейнсвилле. Сидит, естественно, за наркотики. Мама пытается как-то свести концы с концами и встать на ноги. – Мур помедлил, а потом немного отклонился от темы: – Забавная штука, но в наше время часто кричат об уволенных шахтерах, подсевших на опиоиды. Все хотят отправить их к врачам. Но раньше было то же самое – попавшие под сокращение рабочие подсаживались на крэк. В восьмидесятые тех бедолаг хотели просто засадить в тюрягу. – Он откашлялся. – Есть только одно различие между тем, что было тогда, и тем, что есть теперь.

– Цвет их кожи, – так мелодично произнес Джордж, что Кевин едва не ответил ему «Аминь».

Но вместо этого он молчал до тех пор, пока его спутник не сказал:

– Так вот что привело тебя сюда.

– Сначала я побывал у армейского вербовщика.

– А я, кстати, подумал, что ты успел послужить!

Мур промолчал.

– И как, довелось поучаствовать в переделках?

Кевин посмотрел на уродливые промышленные окраины Сакраменто.

– Так, немного.

– Афганистан?

Пассажир не удосужился ответить.

Джордж вздохнул.

– Ну вот, значит, ты все-таки повидал мир. Это хорошо. И довольно рано понял, что нужно бороться за права черных.

Кевин уставился на водителя пристальным взглядом.

– Это не только борьба за права черных. Это борьба за права человека вообще.

– Конечно, конечно, – нахмурившись, кивнул Джордж. – Но что такое люди, как не кучки особых нужд? Вот почему, друг мой, мы собираемся победить. Мы – армия особых нужд. Я здесь в качестве борца против алчности, ты, если хочешь, можешь бороться за свою расу. Кто-то другой может бороться за спасение китов. Но в итоге все мы боремся за одно и то же.

– Чтобы покончить со всем этим, – сказал Мур.

– Вот именно, – кивнул его собеседник, снизив скорость и свернув направо. Он выехал на Гринбек-лейн, улицу с невысокими домами и деревьями, которые потом сменили торговые центры и мелкие магазины: «Си-Ви-Эс», «Дэйри Квин», мексиканские рестораны и бургерная «Ред Робин». Здесь Джордж припарковался и заглушил мотор.

Кевин огляделся. Отовсюду к своим автомобилям стекались люди, навьюченные тяжелыми пакетами и сумками. С продуктами и всякой всячиной.

– Я уже поел, – сказал он. – Подожду в машине.

– Мы оба подождем в машине.

– А чего мы ждем-то?

Джордж вытащил из кармана рубашки листок бумаги – он был весь исписан какими-то цифрами. Потом достал сотовый телефон, при виде которого Мур удивился. Набрав нужный номер, водитель приложил трубку к уху.

– Мэри, это Джордж. Пора, – тихо проговорил он.

Глава 04

К тому времени, когда Дэвид Паркер обнаружил Ингрид в гостиной, он успел выпить несколько бокалов пива. Там она сидела на диване вместе с мужчиной лет тридцати. Вокруг собралась группа бруклинских хипстеров.

– С чего начать? – сказал мужчина, отвечая кому-то. – Возможно, с коррупции. Мне плевать, в какой они партии. Уолл-стрит покупает кандидатов, и когда те впоследствии уходят с завоеванной должности, становятся лоббистами – и могут купить своих преемников. Только не будем притворяться, что это и есть так называемая демократия.

Некоторые хипстеры закивали, как будто это стало для них новостью. Поблизости стояла белокурая Джина Феррис с бокалом мартини в руке. Едва ли не каждый ее палец сверкал драгоценностями. Но Дэвид видел перед собой только Ингрид. Его жена, казалось, была увлечена рассказом этого эксперта с мальчишеским лицом. А мужчина то и дело поворачивался к ней с ангельской улыбкой, делая вид, как будто все действо предназначено именно для нее.

Он продолжал:

– Пол Хейнс – лидер большинства в Палате представителей, из штата Виргиния. Только что протолкнул закон, расчищающий дорогу для компании «Блэкстар», и теперь она поглотит своего конкурента по производству стрелкового оружия. Угадайте, кто второй по величине спонсор кампании Хейнса? Они больше не политики, они – корпоративные представители. Прав был Эйзенхауэр, когда предупреждал нас по поводу военно-промышленного комплекса. Но никто ведь тогда его не слушал.

Потом заговорила Джина:

– Вы рассказываете нам лишь часть истории, Мартин. Ведь Пол Хейнс возглавляет «Плейнс Кэпитал» и IfW.

Поклонник Ингрид пожал плечами.

– Хейнс говорит правильные слова, но именно так и должен поступать смышленый парень, чтобы на корню похоронить то или иное расследование. – Он поднял голову, прочитав раздражение на лице хозяйки. – Ну хорошо. Даже у политических деятелей есть мораль, независимо от того, пользуются они ею или нет. К примеру, Диана Трамбл, тоже состоящая в комитете, поступает правильно. Если они добиваются своего – а это, поверьте, еще большой вопрос, – тогда люди на несколько недель как бы просыпаются. Парочка проворовавшихся банкиров отправляется за решетку, а мы все радостно похлопываем друг друга по спине. Но потом снова впадаем в привычную спячку.

Мартин улыбнулся и пожал плечами, и только теперь Дэвид понял, кто такой этот парень. Гребаный Бишоп, «новое лицо революции».

Паркер лишь вскользь просмотрел информацию в «Роллинг Стоун», но зато много узнал о Бишопе в вечерних новостях от Сэма Шумера. И вот теперь писатель стоял здесь и видел, как его собственная жена уставилась взглядом лани на человека намного моложе своего мужа – на человека, который на тот момент, наверное, стал террористом. Сам Дэвид был куда менее озабочен будущим Америки, нежели тоскливым состоянием своего брака и намечающегося отцовства.

– Пиньята![9]

Все повернулись на этот громкий голос, увидев Билла в окружении целой толпы детей. Он вел их через гостиную на задний двор, где им предстояло раздербанить игрушечное животное из папье-маше, чтобы достать спрятанные внутри сладости. Это была одна из тех вещей, которые Феррис называл «уроками жизни».

Джина воспользовалась паузой и молча удалилась. Проходя мимо Дэвида, она закатила глаза, и щеки ее пылали. Видимо, небольшой спор с Бишопом сильно задел ее самолюбие.

Паркер встал на ее место.

– Вас зовут Мартин, не так ли?

Бишоп ответил утвердительным кивком. Сидящая рядом с ним Ингрид смерила мужа безразличным взглядом.

Писатель наклонился поближе и протянул руку.

– Дэвид, муж Ингрид, – представился он.

Они пожали друг другу руки, а затем Мартин снова развалился на диване возле Ингрид, а ее муж смешался с толпой. Он улыбнулся, но это была лишь неудачная попытка скрыть раздражение. Еще несколько лет назад, когда он жил в Берлине, и даже какое-то время после того ему бы запросто удалась эта уловка. Но он уже давно утратил прежний оптимизм. У Ингрид, как, впрочем, и у всех остальных, на щеках заиграл легкий румянец.

Паркер заговорил:

– У всех, кого я знаю, кажется, есть в запасе утопия всеобщего равенства, с которой они готовы выступить, как только революция поставит их у власти. У вас какая?

Мартин развел руками.

– В отличие от ваших друзей, я не претендую на то, чтобы знать, каков будет новый порядок. Не такой уж я смышленый, наверное. Таких умников найдется немного, и меньше всего – только без обид – среди ваших друзей.

– Но как же насчет оружия?

– А что оружие?

– Сэм Шумер утверждает, что ваши последователи запасаются оружием.

Усмехнувшись, Бишоп покачал головой.

– Шумер и сам ярый сторонник оружия, так что я просто не пойму, почему он все время нудит об этом.

– Но вы ведь не отрицаете?

– Почему бы не дать каждому доступ к оружию? Особенно в наши дни. Или лицензию на оружие нужно выдавать параллельно с удостоверением о благонадежности?

– Но вы ведь говорили более конкретно, – напирал Дэвид, вспоминая кое-какие детали. – И призывали запасаться оружием для предстоящей революции.

Мартин поднял брови:

– Где вы такое услышали?

– От одного авторитетного источника.

– Передачи «Говорит Шумер»? – спросил Бишоп, видимо, удивленный. А потом добавил: – Нет, Дэвид. Боюсь, что никогда такого не говорил.

Паркер заколебался. За истекший год он так много слышал об этом человеке! Причем из многих источников. Теперь Мартин Бишоп был здесь, рядом с Ингрид, и с легкостью отражал все обвинения в свой адрес. И все это время Ингрид лишь молча наблюдала. Дэвид пытался не выдать своего расстройства, но знал, что потерпел неудачу.

– Система противится изменениям. Вы ведь это имели в виду? – уточнил писатель.

– Да.

– Тогда как вы планируете что-либо изменить?

Ингрид наклонила голову, чтобы посмотреть мужу прямо в глаза, и со смесью усталости и сомнения в голосе спросила:

– Тебе это действительно интересно, Дэвид?

– Конечно, – солгал тот.

Мартин задумался на мгновение, не обращая внимания – или делая вид, что не обращает, – на супружеский спор, который усугублялся его присутствием, после чего сказал:

– Левые и правые только пудрят нам мозги и вносят сумятицу в диалектику. А надо просто ничего не скрывать, все доказывать, и ответы сами всплывут. Слушайте, я все понимаю, но это работает только в мире, где участие в разговоре принимает каждый. В этом мире, в этой Америке, все замкнуты на собственной идеологии. Каждый что-то говорит, но никто не слушает. Диалектика потерпела крах. Каков следующий шаг?

– Революция? – предположил Дэвид. – Чтобы силой заставить всех себя слушать?

– Заставить всех слушать друг друга, – ответил его собеседник.

– И как же это сделать?

– Разрушить ту часть системы, которая позволяет игнорировать остальных. Ту часть, которая учит, что их враги обитают в другой политической партии или в другой социальной среде. А на самом деле истина в том, что враги – сверху. Снимите маски. – Бишоп почесал ухо. – Что произойдет, если во время драки в подвале питбули внезапно прозреют, поняв, что к чему? Не только то, что их используют, но также и то, что их владельцы не могут ими управлять? Что, в сущности, они свободны? Собаки объединились бы и обратились против своих хозяев. И произошло бы массовое кровопролитие. Нужно было всего лишь разбудить их, открыть им глаза. Показать, что их враг – тот, кто держит поводок.

– Вы запасаете оружие, – сказал Дэвид. – И постоянно твердите о кровопролитии.

Он повернулся к Ингрид, чтобы увидеть, понимает ли она, о чем речь.

– Я лишь говорю об объединении правых и левых, – возразил Мартин, – потому что у нас один и тот же враг.

Паркер продолжил, обращаясь к жене:

– Ты слушаешь это?

Та не произнесла ни слова. Только безучастно сверлила его взглядом.

– Посмотрите, что творится вокруг, – сказал Бишоп. – Страдают люди. И мы знаем, кто виноват. Это не секрет.

– То есть именно вы будете решать, кто виноват, – сказал ему Дэвид. – Мартин Бишоп – и судья, и присяжные, и палач.

– Зайдите на сайт «Министерство пропаганды». Люди составляют такие длинные проскрипционные списки, что у вас на глаза навернутся слезы.

– Проскрипционные списки. Разве это не терроризм?

– Это делает людей ответственными. Такими же, как вы. Такими же, как я.

– Что ж, – сказал писатель, – удачи вам в этом. – Вновь повернувшись к Ингрид, он поинтересовался: – Ты что-нибудь поела?

– Я не хочу есть, – тихо ответила она.

– Тогда ладно. Рад был познакомиться, Мартин.

Бишоп встал, чтобы на прощанье пожать ему руку, но Дэвид уже отвернулся, направившись на кухню за новой порцией пива. У него появился хороший повод выпить. Насколько он мог судить, ему только что удалось продемонстрировать супруге, что парень, с которым она сидела рядом, является опасным демагогом. Или на самом деле он все-таки не дал ей этого понять?

Вряд ли, сообразил он в конце концов. Но ему потребовалось время, чтобы понять, как беспомощно прозвучали его аргументы. Они с Биллом оказались рядом с Эми и Нассером, художниками, которые участвовали в разработке веб-сайтов. Эта работа, жаловались они, постепенно выходит из моды. Все четверо прислонились к большому валуну, испещренному следами от потушенных сигарет, и, потягивая пиво, наблюдали за детьми. Кругом на траве валялись леденцы из распотрошенной пиньяты, но вместо того, чтобы запихнуть сласти в рот, дети гонялись друг за другом, втаптывая их в землю.

– Смотрите, как легко они сошлись, – сказал Феррис.

– Ничего, – заметила Эми. – Пройдет несколько лет, и они будут драться за зеленый сойлент[10].

Дэвид размышлял совсем о другом. Ему понадобилась еще порция пива – да не одна, а даже три, – чтобы проанализировать беседу с Бишопом и понять, что он неверно воспринял ситуацию. Никого не интересовало, что он должен был сказать. Бородатые андроиды из Вильямсбурга вообще не слушали: для них это был никто. Писатель вспомнил лицо Ингрид, когда она холодно сказала, что не хочет есть. И тогда он вдруг понял одну истину: он добился лишь того, что унизил себя.

– Тот парень, – резко произнес он, – ну, этот Мартин. Что за чушь – считать, что умение спорить может подменить фактическое мышление!

– Читал статью в «Роллинг Стоун»? – спросил Нассер.

– Так, пробежал…

– Прочти повнимательнее.

– А стоит ли?

– Он некоторое время жил в Берлине.

– Одновременно с тобой, – кивая, добавил Билл.

– Ты ведь был там? – продолжал Нассер. – Тогда тебе и в самом деле стоило это прочитать. Бишоп сошелся кое с кем из левых радикалов.

– Что еще за левые радикалы? – не понял Паркер.

– У них такое название… В честь… – задумавшись, художник почесал затылок.

На помощь попыталась прийти Эми:

– Ты знаешь. В честь одной старой немецкой коммунистки.

Встрепенувшись, Дэвид впился в них взглядом:

– «Роза Люксембург коммандо»?

– Вот именно.

– Господи Иисусе! – проговорил писатель. – Идиоты, которые сами себя взорвали. И меня заодно чуть не прикончили.

– В самом деле? – внезапно заинтересовавшись, спросила Эми.

Когда Дэвид вспомнил о том случае, ему сразу стало нехорошо.

– Они планировали взорвать главный вокзал. – Он сделал большой глоток пива, и лицо его потемнело. – Бишоп занимается обращением в свою веру.