Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Коллектив авторов

Дозор навсегда. Лучшая фантастика – 2018

© А.Т. Синицын, составление, 2018

© Коллектив авторов, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

Евгений Лукин

Мой разговор с дьяволом

– Не делайте этого…

Я поднял глаза от налоговой декларации и огляделся. Комната была пуста. Впору предположить, что усталый мужской голос возник в замороченной моей голове сам собою, но, во-первых, такого со мной не случалось ещё ни разу, а во-вторых, я точно мог указать, откуда именно он раздался. Из кресла в углу.

– Стоит ли?.. – проникновенно добавил голос.

Я встал из-за стола и, подойдя к креслу, внимательно его осмотрел. Ничего похожего на видеокамеру с динамиком обнаружить не удалось.

– Ну, люди… – процедил я и вернулся за стол.

По дороге мысленно перебрал знакомых. В подозреваемые из них не годился никто: у одних плохо с деньгами, у других – с фантазией. Кроме того, начинить кресло электроникой – это ж ещё и в квартиру проникнуть нужно!

– Люди?.. – озадаченно переспросили вслед. – Почему люди?

– А кто? – волей-неволей пришлось вступить в беседу. – Инопланетяне?.. Валька, ты, что ли, прикалываешься?

– Может, мне вам показаться? – Такое чувство, будто голос был слегка позабавлен моим поведением.

– Сделайте одолжение!

– В каком виде?

– В каком есть, в таком и покажитесь.

В углу хмыкнули.

– Нет. В каком есть – это я вам всю мебель пожгу. Давайте-ка так…

В кресле возник неброско одетый мужчина без особых примет.

Я сглотнул. Потом покосился на окно. За стеклом пушило февральским снежком двадцать первое столетие. Наизобретали хренотени…

Встал и, снова подойдя к креслу, ткнул голограмму пальцем, заранее уверенный, что сопротивления тот не встретит.

Палец упёрся в живую плоть.

Опаньки! Стало быть, не врали по ящику, что вот-вот телепортацию освоят. Стало быть, и впрямь освоили… Нетвёрдым шагом я приблизился к бару и, ошалело оглянувшись, наполнил рюмку. Выпил единым духом. Налил вторую.

– Тогда уж и мне заодно… – услышал я.

Руки подрагивали. Тем не менее с грехом пополам просьбу удалось выполнить. Вручил рюмку, чокнулся машинально.

– Что вам надо? – хрипло спросил я.

Незнакомец огорчился.

– Ох уж эта современная психология! – посетовал он. – И не спросит ведь даже: кто такой? Сразу к делу: что надо? Ну хорошо! Мне надо, чтобы вы указали в налоговой декларации настоящую сумму ваших доходов…

Дрожи – как не бывало.

– А-а… – понимающе протянул я. – Вон вы откуда…

Он фыркнул и залпом проглотил свой коньяк. До ответа не снизошёл.

– Ладно! – сказал я. – Кто вы?

– Допустим, дьявол, – внятно выговорил он, не сводя с меня утомлённого взгляда.

– Допустим! – принял я вызов. – А я вас приглашал?

– Нет.

– А чего ж тогда?

Он пожал плечами:

– Сам…

– Душа понадобилась?

– Нет… – Он поморщился.

– То есть как это нет? – возмутился я. – Душа, что ли, плохая?

Назвавшийся дьяволом пристально взглянул мне в глаза.

– Ну почему же… – чуть помедлив, ответил он. – Душа как душа…

– Так, – решительно проговорил я, пододвигая сервировочный столик и ещё одно кресло. Сел напротив, уставился в упор.

– Что надо? – повторил я с угрозой.

– Я же сказал уже: укажите в декларации настоящую сумму доходов…

– И что я с этого буду иметь?

– Ничего, – безразлично обронил он.

– Н-ни фига с-се… Почему?

– А сами подумайте! Я вас, по сути, сманиваю на доброе дело. Но если за дело платят, то какое же оно доброе? Сказано: получают уже они награду свою… Писание читали?

– Минутку! – потребовал я. – Вы – дьявол?

– Дьявол.

– Вам-то какая выгода в добром деле?

– Прямая.

– Поясните!

Он повертел в пальцах пустую коньячную рюмку.

– Скажите… – задумчиво начал он. – Вам нравится этот мир?

– В смысле?

– Н-ну… там… весна, травка… яблони цветут на даче… Нравится?

– Д-да… А к чему вы…

– Вам ведь не хотелось бы всё это потерять?

– Это что, угроза?

– Угроза. – Он кивнул. – Понимаете, чаша мировых грехов, можно сказать, полна. Ну сами видите… достаточно телевизор включить… Как только чаша переполнится – Страшный Суд. То есть конец света. Травке конец, даче, яблонькам… Скажите, оно вам надо?

Я прикинул.

– Пожалуй… н-нет. А вам?

– Вот и мне не надо. Так что не кобеньтесь, укажите настоящую сумму. Одним грехом меньше…

– Да что за детский сад! – взорвался я. – Даже если укажу! Я что, один декларацию заполняю? А остальные?

– С остальными тоже сейчас работают.

– Кто?

– Я.

– О ч-чёрт!..

Поднялся, сходил за пепельницей. Достал сигареты.

– С куревом ещё не боретесь? – ядовито осведомился я, присаживаясь вновь.

– Нет, – буркнул он.

– Тогда закуривайте.

– Спасибо, надышался! У нас там, знаете ли, и так дымно…

– Ну как хотите… – Я закурил. – Так это что же? Пока чаша грехов не переполнится, конца света не будет?

– Естественно…

– И вам поэтому выгодно, чтобы люди жили по заповедям?

– Вот именно!

– А им? – Я указал тлеющей сигаретой в потолок. – Наоборот?

– В общем… да.

– То есть если ко мне вдруг заявится ангел, попросит скрыть часть доходов…

– Гоните в шею!

– Ангела-то?

– Имеете полное право. Ему там за такие проделки все перья пооборвут!

– Ну вы даёте!.. Значит, ангелам творить зло нельзя, а вам добро – можно?

– Ну я же только что объяснял! Если добро выгодно, то какое ж оно, к чёрту, добро?

Я попытался собраться с мыслями и долго гасил сигарету. Наконец спросил:

– А вы сейчас нарушению какой заповеди препятствуете?

– Не лжесвидетельствуй. Сами, что ль, не знаете?

– А остальные заповеди? Скажем, не убий! В Сирии-то сейчас вон что творится! Да и в Донбассе тоже…

– Н-ну… с Сирией тоже разрулить пытаемся…

– А не укради? Не прелюбодействуй?

– Послушайте, не уводите разговор в сторону, – одёрнул он. – Вы обозначите в декларации истинную сумму ваших доходов?

– М-м… постараюсь… – сделав над собой усилие, выдавил я.

– Постарайтесь! – С этими словами он исчез.

Некоторое время я тупо смотрел на две пустые рюмки. Что это было? Хотя какая разница! Схватил сотовый телефон.

– Валёк? Привет! Слушай, ты налоговую декларацию заполнил?

– Д-да… а что? – отозвался тот.

– К тебе не приходили?

Долгая пауза.

– В смысле?.. – Голос Валька дрогнул.

– Ну там… не знаю… попросить, чтобы доходы не скрывал…

– Эм… а-а… Что-то связь плохая! – И Валёк стремительно отключился.

Та-ак… Стало быть, приходили. Стало быть, и впрямь не ко мне одному… Взгляд мой остановился на заполненной наполовину декларации. Интересно, как поступят остальные? Ох, не оказаться бы лохом…

Волгоград,январь 2017

Дарья Зарубина

Пепел и пар

– Однако погодка, мистер Фергюс, – сказал молодой человек в твидовом пальто, чуть закопченном с правого бока, и клетчатом кепи. Колокольчик над дверью, возвестивший о его приходе, еще покачивался на пружине. Он один, казалось, был живым в часовой мастерской Фергюса, где также располагался и ломбард Штосса. Впрочем, несмотря на два имени на медной вывеске над входом, в обеих конторах уже третий год единолично хозяйничал мистер Фергюс. Харольд Штосс покинул грешный мир двадцать восемь месяцев назад в разгар эпидемии полиомиелита, но у его компаньона все никак не доходили руки заказать новую табличку.

– Доброго дня, мистер, – бесцветным голосом проговорил Фергюс, не поднимая головы от своего занятия. Часовщик сидел, сгорбившись, у стола, над которым горела выкрученная на полную – что за неприличная для такой скромной конторы расточительность?! – газовая лампа. Под лампой на зеленом сукне лежали часы, которые и разглядывал Фергюс, замерев в своей хищной птичьей позе. Левый глаз он сощурил, а на правый опустил с медного обруча на лбу сразу три разновеликие линзы.

– Я дам тебе восемь долларов, Пит, – заявил он наконец. – И еще четыре доллара, если сумею продать до конца месяца.

– Позвольте… – проговорил молодой посетитель. В его голосе послышались сердитые нотки. Но договорить он не успел. В углу раздался скрипучий кашель. То, что гость часовой мастерской принял по невнимательности за брошенное в кресло старое пальто, пришло в движение.

– Эти часы стоят больше двух сотен, Фергюс. Добавь-ка еще линзу к тем, что висят у тебя на глазу, – и, может быть, сумеешь разглядеть свою совесть. Я без очков ее уж и не вижу.

Из-за поднятого воротника пальто показался длинный нос и один глаз, слезящийся и красный. Старик выбрался из кресла и, шаркая ботинками, подошел к часовщику. Положил узловатую руку на часы.

– Я лучше продам их Картеру за одиннадцать. Он хотя бы будет носить их в жилетном кармане и форсить перед дамочками, а не бросит пылиться в ящик со скрепками.

Старик, не обращая внимания на слабый протест часовщика, сгреб корявой пятерней со стола часы и пошаркал к двери, ловко ухватив с вешалки у входа запыленный потертый цилиндр.

– Что вы хотели, господин? Часики починить? – обратился Фергюс к посетителю, который словно завороженный смотрел в спину старику.

– Извините… Стойте. Мистер… Питер. Я хотел бы посмотреть ваши часы…

Старик обернулся. Его взгляд неожиданно сделался ясным. В нем сверкал сарказм. Он оглядел молодого человека с головы до ног и, что-то решив для себя, продолжил путь.

– Старый Пит! – окликнул его Фергюс громко. – Этот господин хочет купить у тебя часы! Это, в конце концов, невежливо!

– Невежливо обнадеживать старика и заставлять тащиться через всю мастерскую, не собираясь ничего покупать. У этого франта нет и десятки. Он пришел не покупать, а закладывать, так что не тратьте на него вежливость, Фергюс.

– Позвольте… – задохнулся от возмущения посетитель, но плечи его поникли. Старик усмехнулся, поняв, что угадал.

– Эти часы стоят две сотни. Я сделал их сам. Вот этими руками. – Он поднял вверх свои узловатые клешни, в одной из которых был зажат блестевший серебром брегет. – Вы говорите, Фергюс, мои часы не особенно красивы? Зато они прочны. Смерть затупит свою косу об этот корпус.

Он размахнулся и, не успели ни часовщик, ни его клиент вскрикнуть, швырнул часы об пол. Брегет, прыгая по паркету, закатился под кресло, но неугомонный старик настиг его и придавил ботинком.

Мистер Фергюс смотрел на его ногу с выражением почти физического страдания: ведь мог дать старику пятнадцать долларов и выгадать верную сотню при продаже часов.

Старикашка убрал ботинок, с торжествующим смешком вынул из подставки забытую кем-то трость и ударил по брегету ее тяжелым набалдашником.

– Ну?! – Он хихикнул, нагибаясь за часами, но тотчас зашелся кашлем. – Це… Целё… Кхе… Целёкхекхе…

Прикрывая рот не особенно свежим платком, старик протянул брегет изумленному зрителю его маленького спектакля. Тот повертел часы в руке, не веря собственным глазам, открыл крышку, поднес вещицу к уху.

– Послушайте, мистер Пит, это… невероятно. Какая прочность!

– Пит? – рассмеялся старик, глянув на молодого человека с королевским достоинством. – Питер Эндрюс, к вашим услугам.

– Простите, мистер Эндрюс, – стушевался он. – Я Уайт. Генри Уайт. Мас…

– Мальчик из мастерской Уайта? – перебил его старик. – Тогда все становится на свои места. Значит, вы снова разбились, мой юный друг?

– Откуда?.. – пораженно прижал руку к груди Уайт.

– Ваш отец просадил целое состояние, пытаясь построить скоростной паромобиль, хотя в свое время был неплохим конструктором паробусов. Хорошая модель топки, котел на четыре лошади. Очень неплохо для всех этих работяг, что бредут с работы, едва переставляя ноги. Но Билли Уайт отчего-то помешался на скорости. Видимо, это наследственное. Вы в пальто, значит, пришли пешком, причем, судя по копоти на плече и локте, шли близко к проезжей части со стороны Девятой авеню – рассматривали чужие паромобили. Из чего делаю вывод, что свой паровой экипаж вы разбили. Причем совсем недавно. У вас из-под манжеты виден бинт на запястье, а это смешное кепи не может скрыть рассеченную кожу надо лбом.

– Питер Эндрюс? – Молодой человек протянул старику часы, бросив взгляд на край бинта на руке, рассмеялся звонким смехом человека, уверенного, что все в жизни складывается к лучшему, а невзгоды лишь направляют нас на правильный путь. – А может – мистер Шерлок Холмс? Перебрались в Штаты?

Молодой человек искренне веселился, поэтому не заметил, как напряглись плечи часовщика, приготовившегося к сцене.

– Вы дурак, Уайт! – рявкнул Эндрюс, отворачиваясь.

Колокольчик звякнул, впуская нового посетителя. Точнее, посетительницу. Пожилая дама в вишневом платье бережно держала затянутой в черную ажурную перчатку рукой под животик маленького мопсика, дрожащего всем телом так, что трепетало пышное страусовое перо на шляпке хозяйки.

– Доброго дня, мистер Фергюс! – проговорила она сочным глубоким контральто. – Как нынче ветрено. Вероятно, будет гроза. Я могу забрать свои часы?

– Холмс! – воскликнул старикашка, обнаружив нового зрителя. Он манерно повел рукой, словно обращаясь к полному залу. – Он припечатал меня Холмсом, леди! Кто такой этот ваш Холмс?! Персонаж! Выдумка! А я – я тот самый Питер Эндрюс! Лонг-Пит! Тот самый Лонг-Пит!

Молодой Уайт, краснея от стыда, собрался пуститься в извинения, но часовщик потянул его за рукав пальто и прошептал:

– Он твердит это всем и каждому добрых шесть лет, молодой человек. Сумасшедший старик с часами. Кто ведает, где он их достает. Крадет, наверное.

– На вашем месте я не произносила бы вслух имя этого ужасного человека, – сказала дама, гневно глядя на старика. – Имя Питера Эндрюса оскорбляет слух порядочного человека.

– И как вы заставите меня замолчать, песья матрона? – оскалился старик. – Питер Эндрюс – это я, и не стыжусь своего имени. Я тот самый Эндрюс!

– Если вы тот самый Эндрюс, мистер, – прошипела дама; собачка заскулила и сунула острый нос ей под мышку, – то я, мать капитана аэростата «Виргиния» Рудольфа Скотта-Фишера, проклинаю вас.

– Бедолага беден и одинок, – продолжал торопливо шептать на ухо Уайту часовщик, в то время как старик, скаля щербатый рот и приплясывая с криком: «В гробу! В гробу я видал вас всех и ваши рафинированные проклятья. Пар и пыль!», дергал даму за ленты на шляпке, а мопса – за тощий хвостик. – Вот и пытается привлечь к себе внимание. Будь он тот самый Питер Эндрюс, едва ли довел бы себя до такого плачевного состояния. Скорее всего фамилия его и правда Эндрюс, а имя… может, действительно Питер. Но тот самый… Вот что, Генри. – Фергюс придвинулся ближе к молодому человеку и прошептал: – Я дам старику десятку за его часы и еще доллар вам, если вы его уведете. В полдень один очень важный клиент зайдет за своими часами, которые я взялся починить, и мне не хотелось бы, чтобы столь уважаемый в Нью-Йорке человек стал участником очередного спектакля Старого Пита.

Фергюс доверительно заглянул в глаза молодому человеку и, по-отечески взяв за руку, вложил в бледную ладонь юноши потертый серебряный доллар.

– Вот что, Пит, – заговорил он подчеркнуто громко, вполголоса извинившись перед леди. – Только из уважения к тебе я дам за брегет десять долларов. И добавлю еще пятерку, если не увижу тебя в моей мастерской до пятницы. Знаю, что дольше ты не утерпишь.

Старик скривился, прикидывая в уме выгоду. Поколебавшись не более десяти секунд, он подошел к столу, положил на зеленое сукно свои часы, другой рукой ссыпал доллары в карман потертого пальто.

– До встречи, мистер Фергюс! Когда черти будут жарить тебя в аду, я замолвлю словечко. – Он степенно поклонился оскорбленной даме, приподняв пыльный цилиндр. – Мадам! Мистер Уайт!

Старик вышел, заставив колокольчик над дверью залиться нервной серебристой трелью.

– Так что вы хотели заложить? – поинтересовался Фергюс у молодого механика, но тот, отрешенно махнув рукой, выскочил за дверь вслед за стариком. Окликнул его. Часовщик пожал плечами, всем корпусом поворачиваясь к даме, и расплылся в широкой улыбке.

– Ваши часы готовы, мадам Скотт-Фишер. Простите за этот спектакль. Бедный старик. Он совершенно безумен. Иногда я подкармливаю его, покупаю всякую всячину, что он приносит…

Мадам скупо перекрестилась, смахнув пальчиком в перчатке слезу, и открыла кошелек.

* * *

– Мистер Эндрюс!

Генри Уайт бежал по улице, недоумевая, как старик сумел так далеко уйти. Он нагнал старого чудака в сквере. Тот шел, что-то бормоча себе под нос, и в задумчивости развил такую скорость, что не снилась многим молодым. Его потертые ботинки так и мелькали над булыжниками мостовой.

– Пар и пепел! – хрипел он. – Пар и пепел!

– Мистер Эндрюс! Подождите!

Он остановился, поднял на Генри красные усталые глаза.

– Молодой Уайт! Надеюсь, вы не хотите меня ограбить? Вот. – Он вынул из своего кармана горсть монет и быстрым движением затолкал в карман пальто Генри.

– Что вы! – попробовал возмутиться тот, но старик остановил его жестом.

– Нет. Мне все равно не хватит. Этот гидравлик, Гримсон, просит шестнадцать. Да, юноша, да. Я, «тот самый Эндрюс», не могу починить проклятый пресс! А ведь сам его сконструировал. Я совсем старый, юноша. Какая гадость эта старость. Если бы кто сказал мне, что она такая мерзкая, я удавился бы еще лет десять назад. А теперь уж поздно, придется доживать.

Старик сердито потер слезящиеся глаза.

– Пепел и пар! – повторил он. – Я столько лет превращал этот мир в пепел и пар, чтобы заставить его кружиться. Я так и сказал этому хлыщу Тедди Рузвельту – брось в топку все, чего не жаль, и то, о чем жалеешь, вскипяти этот мир, и он влетит на пару в чертов новый век. Но кто я был! Просто чертов британец, который посмел советовать президенту Америки.

Эндрюс прижал ладонь к груди, словно готовясь запеть гимн, но закашлялся, согнувшись пополам, а потом рассмеялся каркающим диким смехом и продолжил:

– Когда немцы подняли в воздух своего «Графа Цеппелина» на паровом жиффаровском двигателе, усовершенствованном до пятнадцати лошадиных сил, наши прибежали. Закричали: нам надо! Сделай! Я дал им «Эр сто», а за ним его братца – «Эр сто один». Никто не помнит, что именно я предложил первые варианты конструкции. Англичане редко помнят работяг. Тогда я был никем. Знаешь ли ты, каков он был, мой первый дирижабль? Когда «сто первый» попал в грозу весной тридцать первого, я плакал, мистер Уайт. Я плакал и жалел, что меня нет на борту. Англичане сдались, а я… я перебрался сюда. На эту проклятую благословенную землю, где все решают деньги. И пришел к Тедди Рузвельту и сказал ему про пепел и пар! И знаешь, что он ответил? Он сказал: «Это дорого, мистер!» Их «Экрон» в тридцать третьем попал в шторм – и я оплакал его, как мой «Эр сто первый». А потом эти идиоты ухлопали на учениях «Мекон»! Я предлагал такую конструкцию, которая сделала бы вашу жадную страну царицей небес! Но эти боровы в конгрессе сказали… Да, юноша. Они сказали: «Это дорого, мистер!»

Старик снова закашлялся. Генри поддержал его под руку. Ветер усилился, и обоим пришлось поднять воротники пальто. Ветер, разозленный таким равнодушием, в гневе рвал с лип листья и бросал под ноги редким прохожим. Над крышами показался похожий на спину небесного слона верх аэростата.

– Дорого! – прокричал в лицо ветру Эндрюс. – И тогда я предложил им свой первый «Лонг-Пит»! Не золотой дирижабль, а грошовый аэростат на простеньком паровом двигателе всего в четыре лошади. Зато это было дешево. И знаешь, они это съели! Они сожрали и захотели больше! Никакой цеппелиновской системы отсеков! При чем тут безопасность! Деляга Эдисон всего лет пять как умер, и все тыкали мне в лицо его великим именем. Вот он умел делать деньги из ничего! Единственный провал за всю жизнь – вложился в эту глупость с электричеством. Но потом парнишка, этот Тесла, сгорел во время испытаний своей машины молний. Превратился в пепел. Тогда-то все и поняли – только пар. В топку все, что горит! Пар – золото этого мира. Его можно продать, его можно купить. Он служит и не бастует. А тем, кто хочет бастовать, мы положим к зарплате бесплатный месячный билет на аэростат. Катайся по небу, братец.

Старик махнул рукой себе за спину, где медленно шел над вершинами деревьев «Длинный Пит». Желтые и белые флажки на гондоле трепетали на ветру, и дирижабль походил на раздувшегося от сытости клеща, отчаянно семенящего в воздухе коротенькими лапками.

– «Граф Цеппелин» был двести тридцать семь метров длиной, юноша, – продолжил старик, бросив быстрой взгляд на дирижабль, брезгливо скривился. – Двести тридцать семь! И его топки не справлялись. А самый длинный из моих «Питов» – жалких сто пятьдесят. Мягкий каркас. Надувной шарик для детского праздника, которому только дунь в его чертов зад, и он уже в Индии. Им был нужен не дирижабль, а этот баллон, сшитый из носовых платков старых дев. И я дал им то, что они хотели. И пусть не жалуются.

Кто-то крикнул у них за спинами, но ветер тотчас унес слова. Уайт оглянулся. Громада «Лонг-Пита» пузырем взбухла над крышами и шпилями. Он шел уже не так ровно. Махину ощутимо сносило в сторону, но капитан, видимо, еще пытался выровнять аэростат.

– Она, эта дама, сказала, что проклинает меня. Ее сын разбился при крушении моего «Пита». А чего он хотел? Все хотят дешево. Хотят за цент из Нью-Йорка в Лондон и жалуются на бури. Падают и горят. Пепел к пеплу, пар к пару. Вон, этот, прет над городом, думает уйти от грозы… А я всегда хожу пешком, Генри, потому что не обольщаюсь насчет моих аэростатов.

– Вы жалеете?

– Людишек? Сами виноваты.

Старик взглянул на молодого механика так, словно впервые видел.

– Жалеете, что… предали дирижабли жесткого каркаса ради ваших «Питов»? – пояснил юноша, сбиваясь от смущения. Нужные слова никак не шли на язык, но Генри, смертельно боясь, что старик вновь обзовет его дураком и уйдет, все-таки выговорил их.

– Жалею ли? – задумчиво пробормотал Эндрюс. – Все пепел и пар, юноша! Я вертел этот век на пару. Они, хоть и с проклятьями, гоняют по всему миру мои воздушные паробусы. И люди лезут в каждый летающий гроб, толкаясь и бранясь. Боятся, что не хватит мест. Я всю жизнь служил пару, мой мальчик. Жаль, ничего не выслужил. Жалею ли? Жалею…

Старик повторил это слово раз десять, словно пробуя на вкус.

– Я жалею, да. Жалею, что не разбился тогда вместе со «сто первым» или «Экроном». Пепел и пар. Я дал этому миру столько пара, так разогнал его, что голова закружилась. Вот и угодил в топку сам. «Питы» – вот они, в небе, груженные поденщиками, гувернантками, мамашами и карманниками. Они идут над миром, словно тучи, перерабатывая реальность в пепел и пар. А что я без них? Сумасшедший старикашка, у которого можно за гроши купить часы.

– Я как раз хотел спросить про ваши часы, – заговорил Генри, перекрикивая шум ветра. – Такая прочность! Как вы…

– Пепел и пар! – бормотал старик, не услышав вопроса. – Ад и рай, которым я служил, не предали меня. Но я был слеп. Я видел только одного бога, служил только пару и разозлил время. Пар дал старику Хроносу под зад – и он обиделся на меня, Генри. Он превратил меня в развалину. Но я кое-что придумал, мой мальчик.

Но теперь уже Генри Уайт не слушал его. Остановившимся взглядом молодой механик следил за тем, как громадное серое брюхо аэростата, колышимое ветром, приближается к вершинам деревьев.

– Я придумал, как победить время! – широко улыбнулся беззубым ртом Эндрюс. – Пыль и пар! Если спрессовать вот такую металлическую пыль, сдавить прессом и спечь в топке, – старик вынул из кармана кисет, взвесил на ладони, погруженный в свои мысли и планы, – она станет прочнее стали. Как вот эта шестеренка. – Он достал из кисета зубчатую звездочку матового металла. – Так я делаю корпуса и детали для своих часов. Часов, над которыми не властно время, Генри.

Молодой человек изо всех сил потянул старика за рукав, крича что-то, но тот не обращал внимания. Немного металлической пудры с шестеренки упало ему на ладонь, ветер тотчас слизнул ее, залепив старику лицо мокрыми листьями. За городом вставала гроза. И первой, самой грозной ее тучей навис над сквером стопятидесятиметровый «Лонг-Пит».

– Понимаешь, Генри. Этот мир воскреснет как феникс из пепла и пара. И прочнее его не будет вовеки!

Молодой механик, всхлипывая от страха, рванул старика за шиворот, но ветхий ворот оторвался, остался в руке у Генри Уайта. Эндрюс плюхнулся на камни мостовой, порыв ветра опрокинул его навзничь. Гром заглушил слова его недавнего спутника, убегающего в сторону ближайшей открытой двери. Кажется, тот просил прощения.

– Ты слишком много извиняешься, Генри, – прохрипел старый Пит, глядя в небо. – Глупое занятие. Бесполезная трата вре…

Гондола аэростата заскребла днищем по мостовой. Люди, выдавливая в панике ладонями стекла тесного салона, выпрыгивали из нее, оставляя на брусчатке бурые мазки. Рыхлое тело паробуса колыхалось, его смяло на сторону, ударило порывом ветра о карнизы и шпили. Огонь поглотил липы, скамьи, потерянное кем-то в спешке клетчатое кепи, оплавил медные вывески, изогнул жестяные карнизы. Ткань, дерево, плоть превращались в пепел, и только маленькая серебристая звездочка, выпавшая из руки старика, вертелась в щели между камнями мостовой, по которым выстукивали тяжелые, словно металлические шарики, первые капли дождя.

* * *

Паромобиль Форда остановился под медной табличкой с фамилиями «Фергюс и Штосс». Колокольчик звякнул, задергавшись на пружинке. Высокий представительный джентльмен, махнув шоферу, чтоб ждал в машине, вошел в мастерскую. Часовщик, заискивающе улыбаясь, положил на стол блестящие серебром часы и, словно бы невзначай, сдвинул салфетку, скрывавшую хронометр Пита.

– Благодарю вас, Фергюс, – с достоинством уронил гость. – Джонсон расплатится с вами. А это…

Джентльмен впился взглядом в матово поблескивающие часы. С кажущимся безразличием взял в руки, взвесил на ладони. Но его напускное равнодушие не обмануло Фергюса.

– Сколько вы хотите за этот брегет? – спросил гость.

– Триста… – выпалил часовщик, готовый в любой момент добавить: «За дюжину».

Джентльмен повертел в руках вещицу, поднес к уху, удовлетворенно хмыкнул. Захлопнув крышку, постучал по ней широким ногтем.

– Совершенно новый материал, – забормотал часовщик взволнованно. – Невозможно разбить.

– Мне нужно пятьдесят штук, – спокойно произнес джентльмен, оставляя размашистый росчерк в чековой книжке. – Для начала. Это возможно? Я плачу вперед.

– Возможно, конечно, возможно, – пролепетал часовщик, прикидывая в уме барыш. – Но мне нужно время… Немного времени…

– Это не ваша работа? – бросил гость слегка разочарованно. – Тогда пришлите мне мастера. У него недурная идея, а у меня хорошая команда. Конвейерная сборка поможет существенно снизить цену. Но модель определенно можно упростить. Сделать дешевле. И вся эта гравировка ни к чему. Передайте мастеру, что скоро каждый работяга будет щеголять такими часами.

Невдалеке что-то грохнуло. Отдаленные крики потонули в громовом раскате. За окнами мастерской на улицу обрушился дождь, выбив пыль из щелей мостовой.

– Что за погода, – пробормотал Фергюс, дрожащей рукой убирая в ящик стола чек.

Алекс де Клемешье

Дозор навсегда

– Что ж, так и станете молчать всю дорогу, любезный мой попутчик? – вздернул тонкие брови Гиацинтов и поправил кипенно-белые манжетки, едва выглядывающие из-под рукавов добротного сюртука из английской шерсти. – Ну-с, воля ваша, Леонид Алексеевич, а я бы не рекомендовал.

Леонид Епанчин, Светлый дозорный московского бюро, угрюмо смотрел в окно, на бесконечные снежные равнины, вдоль которых бежал их шустрый поезд. Соседство Темного коллеги превращало путешествие в настоящую муку, а совместное их задание вызывало праведное возмущение с того самого момента, как получил Леонид распоряжение руководства.

Гиацинтов меж тем, не дождавшись ответа, пожал плечами, нацепил монокль и вынул из внутреннего кармана сюртука газету. Ленька бросил случайный взгляд и фыркнул: позер! Фанфарон! Газета называлась «Симбирские ведомости» и датировалась нынешним числом. Ее никак не успели бы доставить в Москву к отправлению курьерского, а стало быть – раздобыл ее Гиацинтов через Сумрак. Возможно, нахально стащил у одного из пассажиров встречного почтового, с которым разминулись минутами ранее.

– Ах ты, Господи! – с преувеличенной экспрессией воскликнул Темный, пробежав глазами несколько небольших статеек на последней странице. – Вот ведь в какое место едем, Леонид Алексеевич!

Леньку, разумеется, так и подмывало переспросить, что тот имеет в виду. Однако избранная позиция равнодушного к любым репликам не позволила ему даже вытянуть шею, чтобы попытаться со своего места увидать заголовки.

– Ах, вандалы! Безбожники! – припечатывал огорченный Гиацинтов. – Ничего святого не осталось! Взгляните, Леонид Алексеевич, взгляните! Куда только смотрят местные Дозоры, раз такие известия попадают в газеты!

Епанчин взял-таки протянутые «Ведомости», отыскал нужную заметку. Рассказывалось, что на тюремном кладбище был совершен неправдоподобный в своей жестокости акт: некто раскопал могилу повешенного накануне убийцы. Тело было извлечено из гроба, после чего от него отсекли мизинцы на руках, вырвали все оставшиеся ногти, а также местами сбрили волосы. Никто не удосужился замести следы, то бишь убрать гроб с телом обратно в могилу и засыпать мерзлой землей.

– Вас поражает лишь то, что новость попала в газету? – спросил Леонид и со злостью швырнул «Ведомости» на столик. – Содеянное вы не осуждаете?

– Всей душой! – прижал ладони к груди Гиацинтов. – И испытываю глубокий стыд, поскольку ясно, что это дело рук кого-нибудь из низших Темных!

– Так-таки из низших? – оскалился Епанчин. – Зачем вы пытаетесь сбить меня с толку, Аркадий Прохорович? Проверяете, насколько я усвоил науку, которую мне преподавали в дозорной гимназии?

Гиацинтов сделал круглые глаза:

– Что за недоразумение? У вас разве другие мысли на сей счет?

– Ногти повешенных, мизинцы новопреставленных и – особенно! – волосы убийц и насильников – все это используют ведьмы, а никак не низшие Темные. Нет нужды убеждать меня в том, что могилу вскрыл оголодавший оборотень.

Гиацинтов картинно поаплодировал.

– Браво! Уж очень мне хотелось, простите, узнать, какою будет ваша реакция. Грешным делом, подумал – а вдруг и тут смолчит? Ну, тогда бы вы в моих глазах окончательно сделались овцой бессловесной, да еще и неумной в придачу.

Епанчин, раздраженный, снова фыркнул и отвернулся к окну.

– Не обижайтесь! – примирительно сказал Гиацинтов. – Я это исключительно для нашего же блага. Хочу знать, с каким человеком буду рука об руку, так сказать.

– Заметка – ваша работа? – нетерпеливо перебил Ленька.

– Хотите спросить, не липовая ли? Нет-с, сударь, вовсе даже настоящая. И о ней стоит призадуматься. Начать с того, что не должно быть в Симбирской губернии сейчас сильных ведьм. А слабым подобные… ингредиенты – ни к чему-с. Для будущих деяний их не сохранишь – не пшеница. Значит, пользоваться станут теперь, немедля, покуда не стекла в Сумрак сокрытая в них Сила. Ну-с, рассудите теперь, Леонид Алексеевич: как по-вашему, не по душу ли известной нам особы пожаловала на гастроли сильная Темная? Не для того ли, чтобы смутить нас с вами, голубчик? Не помешает ли?

– Помилуйте, Гиацинтов! – удивился Епанчин. – Что ведьме в нашем поручении?

Он и впрямь был удивлен предположением спутника. Преступление, совершенное ведьмой на тюремном кладбище, никак не могло относиться к тому пустячному делу, по которому они следовали в Симбирск. Губернские Дозоры, безусловно, будут отвлечены на поиски нарушителя, но Ленька и не предполагал обращаться в местные бюро за какой-либо помощью.

Едва начавшись, разговор угас сам собой, и больше Темный маг не делал попыток растормошить попутчика.

* * *

Прибывали утром. Ленька чувствовал некоторое недомогание от плохо проведенной ночи – вроде и полной бессонницей он нынче не страдал, но и спал урывками. Гиацинтов (фанфарон и позер!) еще с вечера, щелкнув пальцами, превратил свой сюртук в домашнюю байковую куртку, а строгие брюки – в теплые пижамные, и расположился на узенькой постели со всем возможным комфортом. Спал он так тихо, что Епанчин всякий раз, едва забывшись дремой, тут же и вздергивался – все ему казалось, что Темный, дождавшись момента, бесшумно подкрадывается, тянет в полумраке купе руки к Ленькиному саквояжу со служебными амулетами и личными вещами. А может, и еще чего хуже.

Однако доехали, и Ленька, выбравшись на перрон, даже приободрился от свежего воздуха и легкого морозца. Вокзальная площадь, несмотря на фиалковое раннее утро, была полна – отъезжающие и приехавшие, торговцы, подводы, носильщики, гвалт и сплошное мельтешение. Импозантный Гиацинтов, нарочито медлительный, в дорогом длинном пальто, в высоком цилиндре и с тростью, казался сейчас неуместным столбом посередь дороги.

– Уж не ждете ли вы, дражайший Леонид Алексеевич, что вам экипаж подадут? – с нахальной язвительностью хохотнул он. – Нет-с, любезный! Извольте-ка в сани!

– Ничего я не жду! – обиженно огрызнулся Ленька. – Мне, Аркадий Прохорович, не привыкать. А что остановился я – так это посмотреть, как вы-то, к лоску привыкший, в деревенские сани полезете да дерюгой укрываться станете!

– Туше! – благодушно признал Гиацинтов. – И довольно. К слову, обратите внимание: прибыл курьерский, а на всей площади ни одного дозорного. Ни наших, так сказать, ни ваших. Хочется надеяться, что все заняты тем делом, о котором мы с вами заметку читали-с, а не чаи в тепле гоняют. – Он подманил крестьянина. – До Горловки довези-ка нас, любезный!

– Далековато, барин! – с сомнением прогудел бородатый мужик. – Весь день потеряю.

– Отблагодарю, не обижу, – Гиацинтов продемонстрировал золотой пятирублевый «самодержец», и Ленька на всякий случай глянул сквозь Сумрак, настоящая ли монета, а то ведь всякого от Темных ждать можно.

Но монета оказалась настоящей; мужик, гудя теперь обрадованно, усадил их в скрипучие, пахнущие прелой соломой и дегтем сани, укрыл овчиной, самолично проверив, чтобы нигде не поддувало.

Неказистые домишки вдоль накатанной, еще крепкой санной дороги, верстовые столбы, холмы и лес… Тоской и запустением тянуло из-за холмов; зима на своем излете – самое никчемушное для деревни время, когда хандрить на печке – единственное милое дело.

Усадьба действительного члена губернского дворянского собрания Витольда Германовича Линца находилась чуть в стороне от Горловки. Выгружаясь из саней, Ленька заметил, как Гиацинтов положил на язык исписанный иероглифическим способом квадратик рисовой бумаги: заклинание «близкий родственник». По полученному еще в Москве предписанию его должен был использовать именно Темный как наиболее из двоих подходящий для отведенной роли по внешности.

На ступенях появился строго одетый человек, по всему – дворецкий. У него было лицо обиженного брюзги, однако, едва лишь взглянув на Гиацинтова, человек буквальным образом расцвел.

– Батюшки, радость-то какая! – всплеснув руками, заголосил он. – Как же вы так, ваша милость, без предуведомления? Эдакий сюрприз! Ай, как счастливы будут Витольд Германович!

– Ну-ну, полноте! – Вальяжно расставивший ноги и утвердивший меж ними трость Гиацинтов по-доброму похлопал дворецкого по плечу. – Иди, иди, доложи моему двоюродному братцу, с которым я уж, почитай, два года не виделся, пока обретался в Париже!

Одной этой фразой Темный заполнил неизбежно возникшую в воображении управителя лакуну (заклинание заставляло дворецкого принимать Аркадия Прохоровича за родного хозяину человека, а кто таков – не объясняло, вот и пришлось столь безыскусно подсказать).

– А вам что надо? – построжав, осведомился дворецкий, глядя на простовато одетого Леньку, топчущегося внизу лестницы.

– Со мной, со мной, – успокоил Гиацинтов. – После объясню.

* * *

В отведенной комнате Ленька не стал раздеваться – гостей не ждали, оттого печку в правом крыле дома затопили только-только, и сейчас изо рта тут шел пар. Водрузив саквояж на стул, он принялся вытаскивать вещи: пару белья, сменные брюки, белую рубашку. Затем перебрал выданные в московском бюро казенные амулеты (два бумажных свитка, перстень с мощной защитой, изящный женский браслетик в коробочке и, наконец, совсем странное – пенсне).

В конце из саквояжа было извлечено на свет самое важное: плотный бумажный пакет, крест-накрест перетянутый суровой бечевкой. Вскрыть пакет следовало строго по прибытии, и Ленька еще в поезде извелся от нетерпения и любопытства. На словах-то все выходило просто – приехать, поговорить с Линцем, убедить отпустить в Санкт-Петербург единственную дочку, пятнадцатилетнюю неинициированную Аннэт, и сопроводить ту до места, где она будет передана под опеку столичных дозорных. Задание непривычное, даже странное, но при этом, на взгляд Леньки, легкое, незатейливое. Тогда для чего тайный пакет?

Найдя на письменном столике нож для бумаг, Ленька кое-как перетер им бечевку и разорвал упаковку. В руках у него оказалась небольшая деревянная дощечка. Повертев ее так и этак и не обнаружив ровным счетом ничего, Епанчин догадался рассмотреть ее сквозь Сумрак. Одна сторона дощечки так и осталась пуста, на другой же появился неказистый рисунок ладони – будто кто-то прижал к деревяшке свою растопыренную пятерню, да и обвел каждый палец угольным карандашом. Поразмыслив, Ленька положил дощечку на столик и постарался разместить на ней свою ладонь так, чтобы пальцы оказались точно внутри нарисованных контуров. Едва он проделал это, в Сумраке перед его глазами вспыхнул ярко-зеленый текст. Прочтя оный от начала до конца, Епанчин зажмурился, мотнул головой и принялся перечитывать заново.

«…Предписывается удостовериться в целомудрии, неиспорченности и чистоте указанной особы, после чего сопроводить…» Это как же? Это что значит – «удостовериться»?

Донельзя рассерженный, он без стука ворвался в комнату, в которую поселили Гиацинтова. Комната была полна клубов пара, а сам Темный, раздевшись до рубашки, засучив рукава и поставив перед мгновенно запотевшим зеркалом тазик с горячей водой, неспешно брился.

– Скажите, дано вам было тайное поручение, ознакомиться с которым следовало на месте? – взволнованно заговорил Ленька.

Гиацинтов насмешливо покосился на него через зеркало.

– Для чего вам? – гнусавя от намазанной под носом мыльной пены, ответил он вопросом.

– Нет, скажите!

– Возможно.

– Сами же говорили – «одно дело», «рука об руку»!

Гиацинтов вздохнул, утерся насухо полотенцем и обернулся к Светлому.

– Я вижу, Леонид Алексеевич, вы смущены и возбуждены. Причем смущены изрядно, а оттого и возбуждены сверх меры и приличий. Либо поручения нам даны все-таки разные, либо… либо вы как-то на особинку трактуете свое. Будемте разбираться?

Он широко махнул в сторону стульев; сам, впрочем, боком уселся на застеленную покрывалом кровать. Под потолком и на фоне окна замерцала едва заметная радужная паутинка – «полог тишины». Ленька сконфузился и покраснел – он-то кричал про тайные поручения, совсем позабыв, что его могут услышать и даже наверно, наверно слышали в доме!

– Нуте-с, мой временный соратник, сказывайте, какою непристойностию напугало вас предписание. – Слово «непристойность» Гиацинтов выделил голосом так, что сомнений не осталось: знает.

– Что, по-вашему, может значить «удостовериться»? – набычившись и решив не отступаться, с вызовом спросил Ленька.

– То и значит: освидетельствовать, проверить, убедиться.

– Да как же?! Как же я освидетельствовать смогу молодую барышню?! Мыслимо ли, Аркадий Прохорович?! Да еще и другое – я ведь не доктор… – Он совсем потерялся.

– Ну, хотите, я возьму сие поручение на себя? – разглядывая холеные ногти на левой руке и украдкой улыбаясь, предложил Гиацинтов.

«Потешается!» – догадался Ленька и теперь уж разозлился.

– Стало быть, вам такого не поручили? – прищурившись, сквозь зубы спросил он. – Не вызвали вы доверия, господин Темный?

– Так ваше-с руководство настояло-с! – комично развел руками Гиацинтов. – Дескать, Темный обязательно опорочит, одним своим взглядом опорочит! – Он рассмеялся. – А что ж? Очень даже возможно! Барышня, по всему, должна быть аппетитна юною свежестию…