Николай Свечин

Одесский листок сообщает

© Свечин Н., 2019
© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2019


Глава 1

Без помощника

В середине марта 1909 года к Лыкову пришел Азвестопуло и положил на стол какую-то бумагу.

– Что это? – спросил коллежский советник.

– Прошение на имя министра внутренних дел, – пояснил Сергей.

Алексей Николаевич взял лист и начал читать. Его помощник просил министра перевести его на службу в Одесское градоначальство по семейным обстоятельствам.

– Объясни, что случилось, – потребовал Лыков, снимая очки.

– Отца вчера хватил удар. Соседка прислала телеграмму. Он в сознании, но не двигается и не говорит. Надо переводиться, другого выхода нет. Матушка…

Сергей запнулся, потом продолжил:

– Сами понимаете: кому нужны два беспомощных старика?

Лыков понимал. Мать Азвестопуло уже десять лет как была парализована. Отец Сергея за ней ухаживал, поскольку на сиделку пенсии не хватало. Сын помогал, пока Лыков не забрал его в столицу. Каждую сэкономленную копейку он отсылал в Одессу и несколько раз в год навещал родителей. Вечно так тянуться не могло. Коллежский советник ожидал другого исхода, ожидал и страшился: Сергей очень любил матушку… Но жизнь распорядилась иначе. М-да…

– Съезди, проведай и возвращайся, денег на сиделку я дам.

– Ага! Двое лежачих – кто заменит им сына? Как я смогу остаться здесь?

– Я и говорю: съезди. Узнай, в каком состоянии отец. Может, Манол Георгиевич отойдет? Удары разные бывают. Не спеши с рапортом министру. Сядь.

Азвестопуло сел, на нем не было лица.

– Возьми отпуск по семейным обстоятельствам на две недели. Там будет видно. Мария с тобой поедет?

Титулярный советник замотал головой:

– Она плохо переносит беременность. Да и какой там от нее толк с брюхом?

Молодая жена Сергея была на шестом месяце.

– Правильно, скатайся сначала один. Займи у меня двести рублей и езжай, рапорт у Зотова я сейчас подпишу. И не кисни раньше времени, ты пока ничего не знаешь. У Благово тоже случился удар, и что? Год еще после этого прожил, и ходил, и разговаривал, только буквы забыл.

Лыков заставил помощника переписать рапорт и отправился к директору департамента. Им сейчас являлся действительный статский советник Зотов. Трусевич с 9 апреля подал в отставку и теперь ожидал назначения сенатором. Максимилиан Иванович взбрыкнул, поскольку почувствовал себя оскорбленным. Дело в том, что в МВД была воссоздана должность товарища министра – заведывающего полицией. И Трусевич почему-то решил, что это место открыли для него… Он уже позвал на банкет своих приятелей, обдумывал меблировку нового кабинета. Неожиданно товарищем министра был сделан Курлов. Генерал служил начальником Главного тюремного управления, а до того шесть месяцев исполнял обязанности вице-директора Департамента полиции. То есть был у Трусевича в подчинении. И вдруг выскочил в начальники! Такого самолюбивый пан стерпеть не мог и написал прошение об отставке.

Алексея Николаевича эти пертурбации не занимали. Конечно, с Трусевичем у него ладилось, хотя иной раз они сцеплялись. Но и Павел Григорьевич Курлов являлся умным человеком, пусть и интриганом с тяжелым характером. Однако положение коллежского советника в департаменте было твердым. Столыпин, давно отошедший от ежедневного управления МВД, часто дергал сыщика через голову непосредственного начальства. Зотов, аккуратный служака и опытный бюрократ, относился к этому спокойно. Лишь бы его не трогали…

Нил Петрович выслушал Лыкова и тут же завизировал рапорт титулярного советника Азвестопуло. Полицейские заскочили в банк, сняли со счета Алексея Николаевича деньги, после чего разделились. Сергей поехал к себе собирать вещи, а его начальник отправился в билетные кассы. Он предъявил служебный проездной и выписал билет до Одессы на ближайший курьерский поезд. Махинация была противозаконной – Азвестопуло не полагался бесплатный проезд, – но экономила ему сорок рублей. И Лыков без зазрения совести использовал свое привилегированное положение чиновника особых поручений.

Он довел дело до конца: забрал Азвестопуло из дома, отвез на вокзал и лично посадил в вагон. На прощание сказал:

– Как только разберешься, телеграфируй.

Остаток дня Алексей Николаевич был хмур. Он привык к Сергею, ценил его, и потеря такого помощника поставила бы его в весьма затруднительное положение. Ольга Владимировна пыталась утешить мужа:

– Не спеши тужить. Я знаю много случаев, когда люди после инсульта выздоравливали.

– Здесь другое, – вздохнул сыщик. – Даже если отец Сергея оправится, все равно он будет уже не тот. И ухаживать за больной женой ему станет не по силам.

– Наймет сиделку.

– Ни ему, ни сыну это не по карману. А деньги у меня Сергей брать стесняется – не с чего отдавать. Когда же Мария разродится, тем более каждая копейка будет на счету… Нет, плохо дело.

Алексей Николаевич помолчал, колебался, говорить или нет. Потом продолжил:

– А еще в Одессе ему находиться опасно. Могут припомнить старое.

– Кто? Уголовные?

– Да. Вот времена настали, язви их в душу!

– Не бранись, а поясни, – остановила мужа Ольга Владимировна. – Насколько это вероятно? Напасть на чиновника полиции – висельное преступление. Много ли найдется таких отчаянных?

– Раньше, ты права, это не могло присниться и в страшном сне. А после пятого года все переменилось. Нас убивали как собак, от Варшавы до Читы. И в той же Одессе немало пролилось крови. Когда я забрал оттуда Сергея, он был «демоном» – полицейским агентом, внедренным в банду. Три десятка налетчиков поехали на каторгу, двоих повесили, одного пристрелили при аресте. И это еще не самое плохое.

Лыков нахмурился, как сыч:

– Хуже всего дело, что мы дознавали в прошлом году. Тогда в Тираспольском уезде, в селе Слободзея, размозжили голову еврею-арендатору. И тем же способом убили всю его семью: жену и семерых детей. Еще тетку и случайно зашедшего к ним в дом учителя. Общим счетом порешили одиннадцать человек.

Супруга торопливо поставила стакан с горячим чаем и прижала руки к груди:

– Не может быть! И детей не пощадили?

– Самой маленькой тоже проломили голову, но она выжила. Остальные нет.

– Что же это за люди такие?! Как у них рука поднялась на крошек?

– А они и не люди. Скорее из числа зверей.

Сыщик встал и принялся ходить по гостиной.

– Всю свою жизнь я избавляю от них общество! А они не переводятся. Конечно, даже самый кровавый психопат скорее отберет жизнь у взрослого, а дитя стороной обойдет. Настоящих зверей единицы. Но ведь нет-нет да опять отыщется такой!

Он сильно приложился кулаком о столешницу, выпустил пар и немного успокоился.

– Много лет назад в Забайкалье я повесил одного такого нелюдя на сосне. Он мучил маленьких детей, выпытывая, где спрятана отцовская казна [1]. Потом бог миловал, долго не попадались… В девятьсот пятом как будто плотину прорвало: столь лютые зверства, что хоть сам вешайся с отчаяния. Я тебе не рассказывал всего и никогда не расскажу, но поверь: пределов человеческой жестокости нет.

– Леша, ты прав, что бережешь меня. Но продолжи про Сергея Маноловича. Сам сказал: то страшное массовитое убийство было в Тираспольском уезде. Не в Одессе! Почему же твоему помощнику опасно возвращаться туда?

– Потому что заправилы прячутся там. Мы поймали троих убийц, а двое ускользнули. В том числе главарь, который руководил этой волчьей стаей. Его зовут Степан Балуца. Из числа пойманных двоих скоро будут судить и наверняка повесят. А третий пытался сбежать из камеры следователя, и конвойные его пристрелили.

– Правильно сделали, – заявила обычно добрая Ольга Владимировна.

– Этот третий был брат Степки, Агафон Балуца. Тварь, каких свет не видел… Степка, если верить осведомителям, поклялся отомстить за брата. Наводил о нас с Азвестопуло справки, узнавал фамилии, где живем и все такое. Сам при этом спрятался так, что мы не сумели его найти. Вернулись в Петербург и забыли об этой мрази. Здесь его можно не опасаться. Но Балуца скрывается в Одессе, сведения точные. И сейчас Сергей просит перевести его на службу в местное градоначальство, если подтвердится, что его родителям нужен уход. Поняла теперь?

– Ты здесь, а он там один… – подытожила Оконишникова. – Один против зверей. Теперь я тебя поняла.

Супруги помолчали и заговорили о другом. В тот вечер они больше не возвращались к этому вопросу. Лыков копался в бумагах, которые взял со службы. После морока девятьсот пятого года общественная жизнь немного успокоилась. Самых отчаянных или повесили, или закупорили в тюрьмы. Но взбудораженная чернь попробовала крови, и это имело серьезные последствия. Бандиты и политические экспроприаторы соединились в одну рать. Уголовники потеряли страх перед полицией. А полицейские, как следствие, начали дрейфить перед фартовыми. За копеечное жалованье идти на ножи желающих становилось все меньше. Обыватели презирали «фараонов», служба в полиции считалась чуть ли не бесчестьем. Внутри остывающего вулкана по-прежнему все бурлило. Время от времени наружу выбрасывало то одну погань, то другую.

Лыков по своей должности занимался особо сложными или кровавыми делами. Они с Азвестопуло только что отличились: предотвратили крупное ограбление. Настолько крупное, что, удайся экс, ему не было бы равных в истории. На пароходе «Цесаревич» общества «Кавказ и Меркурий» должны были отправить из Баку в Темир-Хан-Шуру миллион триста тысяч рублей на пополнение наличности тамошнего казначейства. Сведения о готовящемся нападении первым получил Лыков, через своего осведомителя в среде грузинских гайменников. Узнал в Петербурге то, что не смогли пронюхать в Баку! Шайку налетчиков возглавлял князь Мачавариани, бывший околоточный, а теперь базарный смотритель. Князь собрал два десятка головорезов, которые спрятались на «Цесаревиче» в день отплытия. Они должны были напасть на охрану казначейства, когда пароход выйдет в море. Готовилась бойня: конвой состоял всего из семи человек при офицере. Их бы перерезали, но полиция упредила бандитов. Сходню уже начали убирать, как вдруг на пирсе появился отряд городовых под командой бакинского полицмейстера капитана Шервуда. Впереди всех шел коллежский советник Лыков с пистолетом в руке, следом – Азвестопуло. Они действовали так решительно, что никто не осмелился сопротивляться. Как потом выяснилось, среди двадцати боевиков были не только анархисты, абреки и налетчики, но и люди с положением в обществе. Алексей Николаевич получил очередное монаршее благоволение, а Сергей – сто рублей наградных. И вот теперь такую пару сыщиков судьба намеревалась развести по разным городам…

Но горевать коллежскому советнику было некогда. Днями его вызвали к Столыпину и приказали помочь военным в щекотливом деле. Причем срочно, бросив все другие дознания. Оказалось, что при тайном прочтении письма германского агента обнаружили загадочный листок. Карта не карта, план не план; какой-то рисунок, сделанный неумелой рукой. И на нем подписи: пост № 1, наблюдательный пункт, маяк… В центре рисунка непонятное обозначение: «сп. ст. „Г-л. З“». «Г-л» более всего походило на указание чина: генерал-лейтенант. Но почему он под цифрой три? Почему закавычен? Кто этот человек? Что такое «сп. ст.»?

Алексей Николаевич просидел над бумагами до полуночи, но ничего убедительного не придумал. «Сп. ст.» – это, возможно, специальная станция. Или спиртоочистительная. Генерал номер три, или это не число, а буква «З»? Тогда его фамилия начинается на эту букву? Нужно посмотреть «Роспись всем генералам».

Утром в дурном настроении Лыков пошел на Дворцовую площадь в Генеральный штаб. Там его ждал хороший знакомый, пользовавшийся уважением сыщика, – подполковник Лавров. Владимир Николаевич возглавлял Разведочное отделение ГУГШ [2], занимавшееся охотой на шпионов. В армию он перешел в 1903 году из Отдельного корпуса жандармов. Тогда военный министр выбил наконец-то из Министерства финансов деньги на создание противошпионской службы. Результат был аховый: людей разрешили взять мало, финансировали службу через пень-колоду. Едва-едва хватило на постановку дела в столице, о полноценной контрразведке мечтать не приходилось. Отделение было совершенно секретным, отсутствовало в штатах Военного министерства, и даже местоположение его являлось государственной тайной. Лавров, выходец из ОКЖ, обладал и знаниями о тайных операциях, и навыками строевого офицера. Он наладил слежку за военными агентами из стран – потенциальных противников в будущей войне. Под его надзор попали немцы, австрийцы, болгары, турки, шведы и румыны. Военные агенты, шпионы, так сказать, официальные, вывели контрразведчиков на свое окружение. В результате люди Лаврова добыли загадочную схему, перлюстрировав письмо бухгалтера «Конторы для выдачи справок о коммерческой кредитоспособности» фон Циммермана. Контора формально собирала справки о репутации заемщиков, на деле же была резидентурой германской разведки в Петербурге.

Алексей Николаевич столкнулся со службой Лаврова, когда дознавал таинственную смерть ученого Михаила Филиппова [3]. Тогда еще ротмистр, Владимир Николаевич показал себя с хорошей стороны и сразу добился результатов. К сожалению, его затерли в межведомственных дрязгах. По-настоящему ловлей шпионов в России не занимался никто. Обязанности по контрразведке были возложены на ОКЖ и на Четвертое отделение Особого отдела Департамента полиции. Увидев в Лаврове конкурента, департаментские вместе с жандармами сразу решили избавиться от него. Темные личности вроде ротмистра Комиссарова и мошенника Манасевича-Мануйлова слепили контору, которая принялась следить за послами. Контора называлась Секретное отделение дипломатической агентуры Департамента полиции. Деятельность отделения была еще более законспирирована. Люди Манасевича вскрывали переписку дипломатов, а их прислугу вербовали в осведомители. Притом что она уже была до этого куплена Лавровым… В результате военная контрразведка осталась только на бумаге. МВД несколько лет пыталось сожрать ее окончательно, и лишь упрямство пары генералов (в том числе Таубе) спасло службу. В 1906 году слухи о проделках Манасевича попали в прессу, и дипломатическая агентура была ликвидирована. Однако Разведочное отделение так и не вернуло себе прежние полномочия в полном объеме. Оно контролировало лишь Петербургский военный округ, сил на большее не хватало. Трусевич вышел на Столыпина с инициативой активизировать эту деятельность. В декабре 1908 года была создана Межведомственная комиссия по контрразведке, в которую вошел и Лыков. Комиссия разработала предложения о создании особых контрразведывательных органов – военно-розыскных бюро. Они должны были войти в состав районных охранных отделений, то есть руководил бы ими Департамент полиции. Столыпина, а тем более Трусевича, это вполне устраивало, и они сломали Военное министерство. Реорганизации помешала внезапная отставка Максимилиана Ивановича. Новому начальству МВД и Департамента полиции дополнительная ответственность была не нужна. Сменился и военный министр. Занявший этот пост Сухомлинов тем более никому ничего дарить не собирался. И создание российской контрразведки спустили на тормозах.

В итоге отделение Лаврова осталось в составе военного ведомства и продолжило работу. И сейчас благодаря связям с «черным кабинетом» Лаврову удалось добыть что-то интересное. Он связывал с этим надежды на расширение полузакрытой службы. Владимир Николаевич очень рассчитывал на помощь Лыкова и теперь ждал от него чуда.

Сыщик это понимал, но с чудесами не ладилось. Вдвоем с Лавровым они перебрали разные варианты, и так и эдак пытаясь расшифровать загадочные буквы. Наконец Владимир Николаевич сообразил:

– Маяк! Надо спросить у флотских. Может, схема относится до их ведомства?

– Кроки порта или гавани? – подхватил Алексей Николаевич. – А почему нет? Но как мы убедимся?

– Поедем в Морской Генеральный штаб, – решительно заявил подполковник.

– Там есть кого спросить?

– Найдется. Моряки обдумывают создание собственной разведки. Уже нашли человека для руководства ею, капитан-лейтенанта Доливо-Добровольского. Он толковый офицер! Я ему сейчас телефонирую.

– Едем.

Толковый офицер оказался на месте и согласился с ними встретиться. Сыщик с контрразведчиком отправились в Адмиралтейство. Там загадка схемы разрешилась на удивление быстро.

Доливо-Добровольский, увидев незнакомого штатского, сначала насупился. Но, услышав фамилию, тут же поинтересовался:

– Павел Алексеевич Лыков-Нефедьев кем вам приходится?

– Прямой потомок, – хмыкнул сыщик.

– Рад познакомиться, Алексей Николаевич! Ваш сын – самый способный во всем Пятом делопроизводстве. Иметь с ним дело – одно удовольствие.

– А барон Таубе всегда его осаживает, говорит, что неуч.

– Вы и Виктора Рейнгольдовича знаете?

– Знаю. С тысяча восемьсот семьдесят девятого года.

Флотский снобизм сразу слетел с капитан-лейтенанта.

– В вашем распоряжении, господа! Что случилось?

Лавров выложил на стол схему с непонятными обозначениями:

– Вот, перехватили в переписке германских вспомогательных агентов. Никак не поймем, что здесь изображено. Мы с Алексеем Николаевичем голову сломали. Не поможете? Вам это что-нибудь напоминает?

– Вспомогательные агенты? Где вы их нашли?

– В «Конторе для выдачи справок о коммерческой кредитоспособности», – пояснил Лавров. – Это хитрая лавочка. Открылась четыре года назад, сидит в Кирпичном переулке. Учредителем там некий Шиммельпфенг, а директором – Гершунин. Наружно контора занимается проверкой платежеспособности фирм по заявкам германских заказчиков. Имеет филиалы в Москве и Киеве, представительство в Берлине. На самом деле ее люди собирают данные о лицах, занимающих высокое положение в военном ведомстве. Особенно их интересуют сведения неприглядные, компрометирующие. Мы установили надзор за частной перепиской служащих конторы. И вот бухгалтер-кассир господин фон Циммерман попался…

Моряк внимательно изучил схему и стал покрываться пятнами.

– Вот сволочи… Не может быть!

– Что не может быть? – насторожился коллежский советник.

– Это вы нашли в письме Циммермана?

– Да, третьего дня, – ответил Лавров. – Сняли копию, а схему запечатали обратно в пакет и отослали на почтамт.

Доливо-Добровольский вскочил, крайне взволнованный.

– Конечно, сначала я должен убедиться окончательно… Вдруг ошибаюсь? Но ежели все верно, следует тут же известить морского министра. И военного тоже.

– Да что это за схема наконец? – рассердился сыщик.

– Тут только моя догадка, – предупредил моряк. – Но буквы! «Сп. ст.» – скорее всего, спасательная станция. А дальше следует ее название: «Генерал-лейтенант Зеленый».

– В жизни бы не догадался, – сообщил Лыков. – Но ваша версия наверняка правильная. А где находится эта станция?

Вдруг он хлопнул себя по лбу:

– Зеленый много лет был градоначальником Одессы! Легендарная в городе личность. Станция там находится?

– Да, на Платоновском моле. Учреждена несколько лет назад решением Одесской думы в память о градоначальнике. А на оконечности мола – маяк…

– Но в чем же тут секрет? – недоуменно спросил подполковник. – Зачем германским шпионам данные о спасательной станции?

Доливо-Добровольский пояснил:

– Эта картинка, господа, – часть схемы минных заграждений Одесской гавани.

– Вы заминировали гавань? – ахнул Лавров.

– Пока нет. Это будет сделано лишь в случае объявления войны. Заранее нельзя: ветра там будь здоров, море беспокойное. Сорвет мины к чертям – сами же на них и подорвемся. Однако план заграждений составлен. И станция Зеленого – это нулевая координата, к которой привязаны границы минных полей. Все наши крупные гавани будут заминированы, но это большая военная тайна. И вот мы находим ее в письмеце германского шпиона…

– Но само расположение мин здесь не обозначено? – уточнил Алексей Николаевич.

– Да, это первый лист схемы. Остальные листы отражают море, и главный секрет там. Планируется защитить минами Одесский залив и Днепрово-Бугский лиман, это огромная акватория. Если к германцам попала вся схема, то работа минеров псу под хвост. Придется переделывать. Я обязан срочно доложить об этом адмиралу Эбергарду [4]. Что еще вам известно, Владимир Николаевич?

– Больше ничего, – признал подполковник. – Вот, вскрыли конверт, внутри бумажка… Ни комментариев, ни пояснений.

– Раньше подобное попадалось?

– Об этом надо спрашивать у Департамента полиции.

Доливо-Добровольский фыркнул:

– Так он здесь сидит, ваш департамент.

– Если бы… Алексей Николаевич – честнейший человек, мы с ним давно знакомы, пуд соли вместе съели. Но он занимается уголовным сыском. Шпионажем лишь постольку-поскольку. А главные ловцы шпионов сидят в Особом отделе. У них я ничего спросить не могу-с.

– Зато я могу, – энергично заявил коллежский советник. – Дело поручил мне сам Столыпин. Велено дознать все про схему в тесном взаимодействии с военными. Обойдемся, стало быть, наличными силами.

Капитан-лейтенант с подполковником приободрились:

– Еще как обойдемся! Что нужно от нас?

Лыков доверительно пояснил:

– У меня есть личный интерес отправиться в Одессу. Туда уехал мой помощник титулярный советник Азвестопуло. В отпуск по семейным обстоятельствам. Родители его больны: мать давно в параличе, а тут и отца удар хватил. Сергей Манолович подумывает о переводе в тамошнее градоначальство, чтобы быть поближе к родителям. А мне терять такого помощника ах как не хочется, я его много лет искал… Вот и съезжу, сам погляжу, что можно сделать. Заодно концы этой истории поищу. А?

– Да мы не против…

– Тогда пишите рапорты своим министрам. Так, мол, и так, шпионы распоясались, они повсюду. А теперь проникли и в тайны минирования русских торговых портов. Следы ведут в Одессу. Разведать может один лишь гений сыска коллежский советник Лыков, надо его командировать в город цветущих акаций. И как можно скорее. Настрочите?

Моряк покосился на Лаврова. Тот сказал:

– На самом деле так и есть. Думаете, Алексей Николаевич шутит? Никто лучше него не справится, уж поверьте мне. И Азвестопулу своего поддержит, и шпионское гнездо разорит. А кто будет противиться, тому головенку набок.

Капитан-лейтенант отвел сыщика в делопроизводство штаба, занимавшееся минным делом. Там гостю под большим секретом показали полную карту будущих минных заграждений Одесского залива. Они должны были уходить в море на несколько миль. Три поста наблюдения, телефонная связь со штабом округа, все честь честью…

– Красивая схема, – одобрил Алексей Николаевич. – Жалко выбрасывать.

Он выписал всех, кто был допущен к сведениям о минировании залива. Делом заведовал Черноморский флот, армия держалась в стороне. Скопировать документ могли одиннадцать человек, считая писарей. В первую очередь следовало выяснить, досталась ли противнику вся схема или только ее первый лист.

Алексей Николаевич вернулся в департамент возбужденный и сразу направился к директору. Зотов выслушал подчиненного и тут же открестился, послал к Курлову. Но того не оказалось на месте. Секретарь пояснил, что товарищ министра у Столыпина, задерживается, но уже телефонировал от премьера. И велел срочно разыскать к его возвращению Лыкова! Что-то важное и неотложное. Похоже, с командировкой в Одессу придется повременить… Разве что военные с моряками сочинят такие бумаги, что перевесят прочие особые поручения.

Курлов появился спустя десять минут.

– Заходите, Алексей Николаевич, – буркнул он на ходу.

Генерал-майор был не в духе.

– Вот, – сказал он, вручая Лыкову документ. – Это свежая сводка происшествий, прочтите вслух предпоследний абзац.

Тот полез в конец бумаги и зачитал:

– «Между телеграфным постом номер четыре и станцией Белокаменная Московской окружной железной дороги совершено ограбление будки путевого сторожа Дроздова. В отсутствие хозяина, который был на службе, зверски убиты его жена и дети: три дочери и сын. С ними также соседка, зашедшая попить чаю. В живых остался лишь младший ребенок, спавший в корзине на печи. Надо полагать, что преступники его просто не заметили. Вещи в доме перерыты».

Какое-то время чиновники молча смотрели друг на друга. Потом коллежский советник скрипнул зубами:

– Опять! Когда же это кончится?

– О происшествии доложено государю. Он повелел поймать негодяев как можно быстрее. Четырех детей не пожалели…

Лыков тут же встал:

– Жду ваших приказаний.

– Вам следует немедленно выехать в Москву. Кошко уже занялся этим делом. Он хоть и опытный человек, но в Первопрестольной недавно. Поможете ему.

– Слушаюсь.

Коллежский советник хотел было идти, но товарищ министра не отпустил его, сказав:

– Столько крови за один раз… Им размозжили головы кувалдой. Знакомый почерк?

– Знакомый, – признался сыщик. Он и сам уже подумал об этом.

– Не тот ли это зверь, которого вы упустили в прошлом году в Тирасполе?

– Очень может быть.

– Вы докладывали тогда, что следы ведут в Одессу. Верно?

– Мы получили нечеткие данные. Люди боялись говорить правду.

– И что?

– Вместе с местной полицией перерыли город. Мой помощник Азвестопуло знает его как свои пять пальцев: все притоны, укрывателей, скупщиков краденого, налетчиков…

– Азвестопуло? Это тот, чернявый?

– Точно так, Павел Григорьевич. Титулярный советник. Он трижды был у вас вместе со мной. Талантливый, порядочный, со многими достоинствами.

– Что же вы злодея не поймали, если ваш помощник такой талантливый? – желчно спросил заведывающий полицией.

– Это не так просто. Степана Балуцы в Одессе не оказалось, иначе мы бы непременно его нашли. Но он мог туда вернуться позже.

– Зачем?

– Братья Балуца родом из Херсона, но состоялись как бандиты в Одессе. Тут их привычная среда обитания: сообщники, любовницы, покупщики добычи. Агафона пристрелили, а Степка… Он знает, что его ищут. И если поймают, то повесят. В Одессе ему прятаться легче всего.

– А налет на будку Дроздова? – спросил Курлов.

– Сделал вылазку, взял добычу – и опять назад.

– Какая добыча может быть у путевого сторожа?

– Не знаю, Павел Григорьевич. Вот скатаюсь туда, тогда отвечу на этот вопрос. Есть сторожа, связанные с железнодорожными ворами. У них в будке чего только не найдешь.

– Но зачем убивать шестерых? Баб да детей. Сопротивляться они не могли. Зачем? Не понимаю.

– Я тоже никогда этого не мог понять, – ответил сыщик. – Зачем волки убивают добычи больше, чем могут съесть? Вот и тут волк.

– Пора его… Ну вы понимаете…

– Пора, загулялся. Разрешите идти?

Так Лыков вместо Одессы угодил в Москву. Его давний знакомый Аркадий Францевич Кошко меньше года назад возглавил здешнюю сыскную полицию. Опытный и решительный, он начал наводить в городе порядок. Вряд ли надворный советник нуждался в помощи Лыкова. Но, если убийца шести человек действительно Степан Балуца, Алексей Николаевич хотел принять участие в дознании.

Он провел в Москве всю следующую неделю. Облазил место преступления, опросил соседей, а также самого Дроздова. В одночасье лишившийся почти всей семьи, тот был раздавлен горем. Единственного оставшегося в живых сына сторож не выпускал из рук и едва не молился на полугодовалого ребенка.

– Он у меня теперь смысл жизни, звездочка небесная, радость и ниточка до Бога, – твердил железнодорожник. – Ведь нелюди могли и его пришибить. Остался бы я один как перст. А Всевышний пожалел, пожалел… Наказал меня за грехи мои, но оставил отдушину.

Растерянный и опустошенный, Михаил Дроздов не в силах был помочь дознанию. Но соседи сказали, что он слыл в округе мужиком денежным. Скупой, прижимистый, жену держал в черном теле. Сам не пил, не курил, но копейку привадить умел. Имел дело с ворами, торговал по ночам водкой (восемьдесят копеек бутылка!). Давал взаймы, причем под лихвенный процент. Суммы были небольшие, десять-двадцать рублей, однако взыскивал Дроздов строго. К тем, кто задерживал плату, являлись суровые вышибалы-уголовники. Кредитор вызывал их из Москвы, очевидно, имея в кругах фартовых знакомства. Это, видимо, и погубило семью мелкого жулика. Теперь он был сам не свой… Начальство из жалости пока терпело нерадивого обходчика, который едва справлял службу. Он обещал вызвать из деревни мать, доверить ей уцелевшего сына и взяться за ум.

От МСП [5] дело вел опытный сыскной надзиратель Гревцов. Алексей Николаевич сблизился с ним год назад, когда занимался кражами на железных дорогах московского узла [6]. Гревцов в первый же день выложил перед питерцем главную находку – два обгоревших клочка газеты. Преступники сделали из них пыжи и забили в ружье, из которого застрелили собаку Дроздова. Газета была незнакомая, предстояло определить, откуда она.

К обрывкам сыщик присовокупил свои рассуждения:

– Убийц, полагаю, было двое. И они пришли неслучайно. Сторожа подвела его связь с блатными. И воровать помогал, и укрывал. Сам признается, что грешил против закона. Но убили его не свои, а приезжие. Как их – гастролеры называются?

Питерец кивнул и спросил:

– Почему вы так подумали, Иван Николаевич?

– Во-первых, воры умные и полезного человека убивать не станут. А они с Дроздова имели выгоду.

– Так. А во-вторых?

– Во-вторых, сейчас в Москве нет такого нелюдя, кто мог бы убить шестерых, включая детей.

– Так-таки и нет?

– Нет, – твердо ответил Гревцов. – Мы бы знали.

– А если новый кто появился?

– Новый мог убить сгоряча. Сперва одного, а потом испугался, что опишут приметы, и пришлось всех остальных свидетелей устранять. С испугу наследил бы так, что сразу бы попался. А здесь – опытные фартовые. Злые, бесчеловечные, но фартовые. Следы ловко замели – мы лишь пыжами и располагаем. Да и те случайно уцелели, преступники решили, что они сгорели при выстреле. Нет, это приезжий кто-то. Не наши.

Получалось, что обрывки газеты – единственная улика. Поэтому питерец изучил их внимательно.

Первый клочок не дал ничего. На нем размещалось обычное рекламное объявление о продаже редкого вина «Захарьинское опорто № 36», адрес магазина отсутствовал. А вот второй обрывок порадовал. Там тоже была реклама, но более интересная. Сообщалось, что в трактирном заведении Вавилова по Торговой улице в доме Малевича ежедневно предлагается игра оркестра из пяти мужчин и двух дам, а также одного куплетиста! В любом русском городе, наверное, имеется Торговая улица. А вот куплетисты и дамы в трактирных оркестрах уже редкость. Лыков, заранее решивший, что следы приведут его в Одессу, поспешил на телеграф. Он вызвал к прямому проводу губернского секретаря Черкасова. Тот был помощником полицмейстера, начальником одесского сыскного отделения. Между двумя сыщиками состоялся следующий разговор.

– Здравствуйте, Андрей Яковлевич, тут Лыков.

– Здравствуйте, Алексей Николаевич.

– У вас в городе есть трактирное заведение Вавилова?

– Точно так.

– В доме Малевича по Торговой улице, и в нем играет оркестр?

– Точно так.

– А кто и когда печатал объявление об этом?

– Сразу сказать не смогу, но «Одесский листок» часто дает подобные рекламы. Если надо, я узнаю.

– Спасибо, Андрей Яковлевич, не нужно. Ждите в гости, скоро приеду.

– До встречи.

Итак, следы убийц действительно вели в город акаций. Вероятность, что кровь пролил Степка Балуца, стала почти стопроцентной. А вот кто второй? Алексей Николаевич был согласен с Гревцовым, что в одиночку на такое дело не ходят. Прибился случайный фартовый, а уже и сам не рад, что связался с иродом? Ведь из-за пустяшной добычи ему теперь полагается смертный приговор. Найти бы этого помощника да поговорить по душам… Между прочим, тогда в Слободзее у Балуцы тоже имелся сообщник, который ушел от наказания. Троих взяли, а двое сбежали: Степка и еще Лукьян Самсонов. Опять он головы крушит, помогает атаману?

Лыков вернулся в Петербург и доложил свои соображения Курлову. Закончил тем, что надо ехать в Одессу. На нее же, кстати, указывает и перехваченное шпионское донесение. Сыщик подписал в департаменте бессрочную командировку и купил билет с четным номером [7] на ближайший поезд. Они еще раз сходили с Курловым к Столыпину. Премьер-министр подтвердил, что сыщик должен не только поймать убийц, но и отыскать изменника, продавшего немцам карту минных полей. Товарищ министра и глазом не моргнул. Как Лыков будет вести два дела сразу, его не интересовало. Назвался груздем – полезай в кузов.

Алексей Николаевич купил себе в дорогу пряников и пришел домой. Но не успел раздеться, как зазвонил телефонный аппарат. Он снял трубку с недобрым предчувствием. И не ошибся. Секретарь срочно вызывал его к Курлову, с которым сыщик простился час назад.

Когда Лыков вошел в кабинет, генерал-майор молча протянул ему бланк телеграммы. Градоначальник Одессы генерал-майор Толмачев извещал об очередном кровавом преступлении. У себя на квартире были зверски убиты больные старики Азвестопуло, а также сиделка Старой городской больницы Сахаловер. Всем троим размозжили головы большим молотком.

Глава 2

Снова вдвоем

Целую минуту Алексей Николаевич не мог прийти в себя. В голове крутилась мысль: каково сейчас Сергею? Сидит над обезображенными телами родителей, а в душе у него ад…

– Расскажите мне подробно об этом… – заговорил Курлов. – Как все случилось год назад, кто сообщники, как вышло, что преступник ускользнул. Если нужны бумаги, то сходите за ними.

– Разрешите по памяти, ваше превосходительство, – попросил Лыков. – Я все помню.

– Как угодно.

Коллежский советник сел, подвигал плечами, собрался с духом и начал:

– Двадцать первого сентября тысяча девятьсот восьмого года в селе Слободзея Тираспольского уезда Херсонской губернии произошло невиданное по жестокости преступление. У себя дома были убиты Нахман Коган, его жена Хава и их дети: дочь Гитли пятнадцати лет, дочь Эстера тринадцати, одиннадцатилетний Шулим, десятилетний Пинхус, близнецы восьми лет от роду Ицек и Двойра и пятилетний Давид. Вместе с ними погибли тетка Когана Шендли Коган и учитель еврейской школы Беньямин Шапиро. Единственной, кто выжил, оказалась трехлетняя Мариам. Ей тоже хотели проломить голову, но промахнулись, и удар пришелся вскользь. Разумеется, в свидетели она не годилась по малолетству.

Ввиду чрезвычайности преступления директор Департамента полиции Трусевич поручил мне с помощником оказать содействие местным силам. Путем энергичных мер нам удалось быстро выйти на след убийц. Помогли оставленные улики, а также беспечность самих злодеев, начавших пропивать добычу в ближайших кабаках.

Всего были схвачены три человека. Двое из них – крестьяне села Слободзея Иван Лукашов и Максим Калошин. Третьим оказался преступник-рецидивист Агафон Балуца. Мещанин города Херсона, судимый за ограбление, бежал из предварительной тюрьмы, последнее время скрывался в Одессе. Допросами удалось выяснить имена двух других негодяев, остававшихся на свободе. Первого звать Лукьян Самсонов, он тоже крестьянин из Слободзеи. Хитрый, подлый, именно Лукьян втянул простодушных односельчан в преступление. Наконец, последний – главарь банды Степан Балуца. В тюрьме ни разу не сидел, хотя подозревался в нескольких разбоях; один из них закончился смертью потерпевшего. Из Херсона перебрался в Одессу вместе со старшим братом Агафоном в девятьсот четвертом году. А через год сами помните, что началось. И в России, и в городе Одессе…

Лыков перевел дух и продолжил:

– В то время там было особенно неспокойно. Еврейский погром, бунт на «Потемкине», эксы через день. Длилось это долго, почти три года. Особенно досталось полиции в девятьсот седьмом, когда в других местах уже затихло. Многих погибших я знал лично. В Цепном переулке подбросили артиллерийский снаряд и перебили чуть не половину Петропавловского участка. В Бульварный участок кинули бомбу, тогда оторвало ноги приставу Лещеву. Погибли также двое городовых, и тяжело ранило околоточного надзирателя Любинского. Затем из пролетки на ходу расстреляли уличные посты и убили троих. Напали на пристава Александровского участка Понасюка: от ран скончались сам пристав, его помощник Полянкевич, околоточный Серакевич и городовой. Взорвали экипаж полицмейстера фон Гесберга. В центре города, у Александровского парка. И наконец, застрелили в Пятигорске бывшего временного генерал-губернатора Одессы Карангозова, уехавшего туда на лечение. Эти политические акции перемежались с уголовными. Одесса, Павел Григорьевич, необычный город. Там для налетчиков словно медом намазано – по окраинам расселилось огромное их количество. На улицах тогда опасно было показываться даже днем. Вот в этот котел и попали два негодяя из Херсона.

Степка хоть и младший брат, но быстро выдвинулся: стал податаманом в шайке налетчика Якова Дунаева по кличке Яшка Рыжий. Очень сильный физически, дерзкий, властный, он вскоре создал собственную банду. Однако при ограблении кассы мыловаренного завода братьев Ципоркис случилось то, к чему Одесса не привыкла. Бандит отобрал у кассира наличность, а потом вдруг схватил молоток и несколькими ударами проломил ему голову…

– И что, это сошло ему с рук? – нахмурился Курлов.

– Увы. Полиция была деморализована – только что подрывная дружина эсеров ранила фон Гесберга. И охранители сплоховали. Не проявили, скажем так, должного рвения. В результате Степка Херсонский, как стали звать нового атамана, вошел во вкус. Если бы его тогда сразу прижали…

– Балуце доставляет удовольствие убивать людей?

– Да. Он психопат с садистическими наклонностями. Казнит лично, наносит десять-пятнадцать ударов, пока голова жертвы не превратится в кровавое месиво. При этом радостно всхлипывает…

Генерал поежился:

– Откуда такие детали?

– Рассказали слободзейские Лукашов с Калошиным. Они хоть и дурного поведения, но обычные мужики. Когда увидели своего главаря в деле, чуть от испуга не сбежали. Но Степка прикрикнул: держите за руки, не то и вас прикончу. Теперь их за это повесят.

– Точно повесят?

– Да. Я телеграфировал в Одесский военно-окружный суд. Город все еще на положении усиленной охраны, поэтому их судили военные. Приговорили к смерти. Командующий войсками округа генерал-адъютант Зарубаев утвердил приговор. Со дня на день его приведут в исполнение.

– Вернемся к этому… – скривился Курлов. – Ведь его брат был убит? И он грозился отомстить?

– Да, Агафона пристрелили при попытке бегства. Он выпрыгнул в окно, прямо на допросе у следователя. Напал на часового, отнял у него винтовку и пытался прорваться за ворота. Подчасок не растерялся и уложил бандита на месте. Через неделю тело того подчаска нашли в Чубаевке, возле летних лагерей Тринадцатого стрелкового полка. С раздробленной головой.

– Это правда, что Балуца угрожал убить и вас с Азвестопуло?

– Правда. Осведомитель рассказал: атаман прилюдно поклялся в трактире «Лондончик» – это известный притон, – что грохнет двух питерских.

– И что вы?

Лыков пожал плечами:

– Я всю жизнь слышу такие угрозы, и пока живой.

– Но вот… как уж его?

– Сергей Манолович Азвестопуло.

– …Сергей Манолович вернулся в Одессу, и его родители тут же были убиты. Это ведь дело рук Балуцы?

– Нет никаких сомнений.

Курлов вперил в подчиненного суровый взгляд:

– Когда прибудете на место, немедля отправьте титулярного советника Азвестопуло в Петербург. Я отзываю его из отпуска. Даю только девять дней: уладить имущественные дела и организовать погребение как полагается. После чего сразу сюда.

Алексей Николаевич растерялся:

– Как же так? А кто будет ловить Балуцу?

– Вы. При содействии местной полиции.

– Павел Григорьевич! В одиночку это невозможно! Кроме того, его знание города придется очень кстати.

– Невозможно подменять службу личной местью! – вскричал, в свою очередь, товарищ министра. – Вот что невозможно. Я запрещаю Азвестопуло дознавать совершенное преступление. Нас не поймут ни в верхах, ни в низах.

– Да наплевать на верхи! Вы что, не понимаете? У него отца с матерью убили! Как же он уедет оттуда?

– Поездом, причем курьерским. Повторяю: вести дознание он не имеет морального права. Так не делается на государственной службе. Чтобы полицейский в рамках официального дознания ловил убийцу своей семьи… Вы с ума сошли? Да мне Столыпин за это голову оторвет.

– И на Столыпина наплевать, – не удержался сыщик и тут же пожалел об этом.

Курлов взбеленился:

– Ах так?! Хотите, чтобы и вас отстранили от дознания?

Полицейские вскочили и глядели друг на друга с неприязнью. Только один был начальник, а другой – подчиненный.

– Ну? Хотите?

– Нет, не хочу. Прошу меня извинить за несдержанность.

– То-то. Идите. И немедленно отошлите титулярного советника сюда. Если, упаси господь, ослушаетесь – пеняйте на себя.

Уже в спину уходящему Лыкову Курлов добавил:

– И не вздумайте убить его при аресте!

– Это уж как получится, – живо развернулся коллежский советник.

– На сей раз постарайтесь, возьмите живым.

– Павел Григорьевич, вы хоть понимаете, чего требуете? Вы лично сколько задержаний опаснейших убийц провели?

– Э-э…

– Когда арестовываешь такого зверя, все может пойти наперекосяк. Степке терять нечего, его так и так повесят.

– Именно! Пусть лучше повесят. Не то пересуды пойдут, а у вас и без того репутация в этом вопросе хуже некуда. Впрочем, на репутацию вам, видимо, тоже наплевать.

– Мне на жизнь не наплевать. Балуца духовой [8], такие бьются до последнего. Рисковать собой ради чьего-то там мнения наверху? Увольте. Как получится, так получится. Постараюсь взять живым. Ей-богу! Но гарантировать ничего не могу.

– Тогда пойдете под служебное расследование. А там и со службы недолго вылететь!

Лыков хотел ответить, но сдержался. И даже не хлопнул дверью на прощание.



Через шестьдесят часов он сошел на перрон станции Одесса-Главная и обнял Сергея. Тот сжался и заплакал, как ребенок…

Они простояли так долго. Пассажиры оглядывались на странную пару. Седовласый, в возрасте мужчина обнимал за плечи молодого, а тот безудержно рыдал. Наконец Азвестопуло взял себя в руки. Вытер слезы, кликнул носильщика.

– Где хотите поселиться, Алексей Николаевич? Можно у меня.

– Нет, поехали в гостиницу.

– В какую?

Питерец хорошо знал Одессу и поэтому долго не раздумывал:

– В «Лондонскую».

Эта гостиница первого класса стояла на Старом Николаевском бульваре, из ее окон открывался дивный вид на порт внизу, на море и на лучшую часть города. В прошлый раз коллежский советник жил там и остался доволен.

Заселившись, приезжий быстро принял душ и потребовал завтрак в номер. Сергей хотел уйти, но начальник не отпустил его:

– Выпей вместе со мной кофе, есть разговор. А потом поедем на кладбище. Ты ведь своих уже похоронил?

– Да, позавчера.

Коридорный принес завтрак. Как только он вышел, Лыков сказал:

– Возьми справку у доктора, что ты болен.

– Зачем? – удивился грек.

– Курлов требует, чтобы ты вернулся в столицу. Вести дознание он тебе запретил. Почтишь через девять дней – и в Петербург.

Азвестопуло недоуменно смотрел на коллежского советника.

– Ну? Понял теперь?

– Нет… Курлов свихнулся? Как он это себе представляет? Что, я буду в Питере без вас бумажки перекладывать, а вы здесь в одиночку станете ловить Степку Херсонского?