Майкл Маршалл Смит

Что-то темное и печальное

«Бесцельно» — простое короткое слово. Оно означает «без цели», где «цель» — мысленное предвосхищение действия. Без замысла и направления, а, следовательно, без места назначения, без будущего, которое можно предвидеть. Люди часто используют слишком легкомысленно. Они «бесцельно» бродят по улице, не в силах решить, то ли им попить кофе, то ли заглянуть в книжный магазин, то ли просто сесть на лавочку и поглазеть на прохожих. В этой «бесцельности» нет ничего страшного. Это временное состояние, часто наступающее после того, как получишь совет отдохнуть. Прожить час без мыслей о заботах, без нужды куда-либо спешить и что-то делать? В нашей суматошной жизни, где приходится непрерывно переключаться с одной проблемы на другую, это слово сулит только приятное.

Но если у тебя вообще нет цели? Нет точки опоры? Это совсем другое. Отсутствие цели похоже на смерть. Не иметь цели и значит быть мертвым, даже хуже. Именно люди, не имеющие цели, выбирают плохой путь и идут по нему, потому что больше им идти некуда.

В субботу после полудня Миллер всегда садился за руль. С утра он позволял себе поваляться в кровати лишние полчаса, читая почту и удаляя спам, а потом сидел на террасе с видом на лес, с журналом или айпадом в руках, выпивая бесчисленное количество чашек кофе. Его готовила стоявшая на кухне кофе-машина стоимостью восемьсот долларов. Она делала очень хороший кофе. Так и было задумано, иначе с чего бы ей стоить восемьсот долларов?

К полудню из-за сочетания кофеина с другими факторами он обычно не испытывал особого голода, но все равно шел на кухню и открывал холодильник. На его тарелке оказывались остатки готовых блюд, которые он закупал в будние дни в магазинах Сан-Франциско — или же в супермаркетах Санта-Круса и Фелтона в пятницу вечером, когда возвращался домой. По идее, еда должна была доставлять удовольствие и напоминать, что в жизни есть хоть что-то хорошее. По идее. Потом он наполнял соком один из двух стаканов, которыми пользовался. Второй, с выцветшим логотипом, предназначался для виски, но он был нужен только по вечерам. Миллер твердо придерживался этого правила.

Он выносил тарелку и стакан на террасу, ставил на стол, придвигал к нему самое плетеное кресло, в котором провел все утро, и ел. К этому времени солнце уже висело высоко в небе, и стол оказывался в тени. Миллер любил сидеть в тени, когда ел. Смена освещения помогала ему представить, будто он занят чем-то другим, отличным от того, чем занимался все утро. Хотя, строго говоря, все было по-прежнему. Он оставался тем же мужчиной, который сидел в тишине на террасе с видом на лес и жевал дорогую еду, по вкусу напоминавшую картон.

Позже он относил тарелку в дом и мыл ее в раковине на кухне. Естественно, у него была посудомоечная машина. Посудомоечные машины помогают экономить время. Но Миллер мыл тарелку и серебряные приборы вручную, наблюдая, как стекает, образуя водоворот, вода, потом вытирал и убирал в кухонный шкаф. Когда-то у него были жена и ребенок; теперь они жили в трех тысячах миль отсюда. Ему не хватало жены и ребенка; с другой стороны, после их отъезда у него появилось много времени. Оно складывалось в бесконечную вереницу минут, которые заползали в возникшие в его жизни пустоты подобно армии маленьких муравьев, ползущих по коже вверх, к лицу, и дальше в рот, в уши и глаза.

Почему бы не помыть за собой тарелку. И нож, и вилку, и стакан. Чтобы остановить, хоть ненадолго, проклятых муравьев.



Он никогда не выходил из дома ради чего-то определенного. Субботние дни проходили бесцельно. От дома, расположенного высоко в горах Санта-Крус, за час или два он мог добраться до множества интересных мест. Сан-Хосе, Саратога, Лос-Гатос. Санта-Крус, наконец. Мог поехать на юг в Монтерей, Кармел или Биг-Сур. Даже в Лос-Анджелес, если бы захотел провести там выходные.

И что?

Вместо этого он просто садился за руль.

Поросшую секвойями гористую местность пересекало не так уж много дорог. 17-я и 9-я автострады, трасса, ведущая к виноградникам Бонни Дум, южное и северное шоссе Н1. Только 17-я была похожа на настоящую автостраду, хотя, если сравнивать ее с основными магистралями, то вопрос спорный. А еще дороги, соединяющие два двухполосных шоссе. И старые шоссе, которыми перестали пользоваться, когда построили новые автомагистрали.

Старые забытые второстепенные дороги.

Обычно там и смотреть-то было не на что. Перелески, иногда ручеек, реже — дом, спрятанный далеко в лесу. Сельские горные пейзажи, с деревьями и ядовитым плющом. Горные хребты, обвязанные лесными дорогами, которые бегут то вверх, то вниз, иногда с едва заметным уклоном, иногда почти отвесно, и петляют между домами, стоящими за линиями электропередачи на участках по двадцать и пятьдесят акров. Здешние места не слишком привлекали туристов, разве что «Мистерия спот»[1], старомодный аттракцион, который гордо называл себя «Аномальной зоной», но существовал скорее благодаря занятной геометрии и извечному стремлению человека быть обманутым.

Все это Миллер видел уже много раз. Местные достопримечательности он исходил когда-то вдоль и поперек с женой и ребенком, а тенистые дороги и тропы — в последние несколько месяцев, в одиночестве. Можно было подумать, что ему не стоит рассчитывать на новые впечатления. И все-таки каждую субботу, когда он садился за руль, ему встречалось что-то, чего он раньше не видел.



Сегодня он выбрал Брансифорт-драйв, древнюю трассу, проложенную среди диких лесов и гор на северо-востоке Скоттс-Вэлли. Двигаясь без всякой цели на север, он вдруг заметил поворот. Миллер глянул в зеркало заднего вида, убедился, что следом никто не едет, и остановился.

Это была петлявшая среди деревьев двухполосная дорога без каких-либо указателей.

Отлично, как раз то, что нужно.

Миллер развернулся и поехал по дороге; росшие вдоль нее высокие мощные деревья скрадывали солнечный свет. Плавные подъемы и спуски повторяли природный рельеф: когда на пути попадался особенно толстый ствол или небольшое ущелье, промытое много веков назад бурным горным ручьем, дорога делала резкий зигзаг. Здесь не было ни домов, ни других признаков человеческого жилья. Миллер решил, что это общественная земля, но так и не смог вспомнить, есть ли такая в округе, и не заметил никаких табличек, подтверждающих, что это парк. И вдруг впереди он увидел знак:


СТОП


И все. Сам не понимая почему, он подъехал ближе, остановился и принялся с любопытством разглядывать табличку. Кусок картона с написанными черным маркером буквами был приколочен к дереву довольно давно.

Миллер оглянулся на дорогу, по которой приехал, потом посмотрел вперед. Ни одной машины и никаких намеков, почему здесь оставлен этот знак. Метров через сорок дорога снова изгибалась, но с тех пор, как он съехал с Брансифорт-драйв, ему уже встретилось десять или пятнадцать точно таких же поворотов. И никаких предупреждающих знаков там не было. Если кому-то хотелось, чтобы люди сбрасывали скорость, можно было написать «Притормози». В любом случае, табличка была совсем не похожа на официальный знак.

И вдруг Миллер понял, что впереди не поворот, а еще один съезд.

Он снял ногу с тормоза, и машина, шурша колесами по веткам и гравию, покатилась вниз по склону. Узкая грунтовая дорога, напоминавшая подъездную аллею, оказалась довольно длинной и тоже петляла между деревьев. Очень скоро Миллер заметил еще одну табличку, похоже, сделанную тем же умельцем, что и предыдущая:


ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ТУРИСТЫ


Он издал нечто похожее на смешок. Если у вас есть, на что посмотреть, то, конечно, вы будете рады видеть туристов. А как иначе? Странная надпись.

И странный способ привлечь внимание, если уж на то пошло. Никакой информации, о чем идет речь и почему нужно съехать с второстепенной дороги в лес. Никаких зацепок, кроме этих трех слов.

Однако Миллер был вынужден признать, что они на него подействовали. Он аккуратно нажал на педаль газа и направил машину вперед.



Через четверть мили он заметил впереди забор, а за ним — ветхий фермерский дом и пустующий коровник. Чуть в стороне находилось что-то вроде гаража, рядом с воротами которого наискосок стоял грузовичок со спущенным передним колесом. Казалось, что тот, кто в последний раз на нем ездил, решил, что овчинка выделки не стоит, и бросил машину, даже не удосужившись поставить ее ровно. Засыпанная старыми листьями и ветками кабина была пыльной и ржавой; в кузове стоял старый деревянный ящик размером метр на метр.

Грунтовая дорога заканчивалась стоянкой, рассчитанной на четыре или даже пять машин. Сейчас там не было ни одной. Миллер не заметил никаких признаков жизни, но что-то — он и сам не понимал, что именно, — подсказывало ему: в этих развалинах до сих пор кто-то живет.

На дереве перед домом виднелась еще одна картонка с надписью:


ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ


Он остановился, заглушил двигатель и вышел из машины. Вокруг стояла тишина, как обычно в горах, если съехать с главной дороги. Иногда можно услышать рев далекого самолета, чириканье птицы или шуршание мелкого зверька или ящерицы в кустах.

Миллер постоял немного, отгоняя появившуюся ниоткуда надоедливую муху, потом нахмурился и зачем-то застегнул молнию на куртке.

— Эй? — на всякий случай крикнул он.

Можно было подумать, что в такой тихий день служащие местного аттракциона (чем бы он ни был) высыплют на улицу при первых звуках подъезжающей машины в надежде заработать пару баксов. Но нет, по-прежнему никаких признаков жизни вокруг. Вполне предсказуемо. Люди, не имеющие цели, всегда находят что-то бесполезное. Тут явно ничего не могло произойти. Всегда находишь то, что ищешь, а он как раз ничего не искал.

Миллер повернулся к машине, понимая, что даже не расстроился. Он ничего не ждал — ничего и не случилось.

Только он собрался открыть дверь, как сзади раздался какой-то скрип.

Обернувшись, Миллер увидел на длинном покосившемся крыльце мужчину. Тот был одет в холщовые джинсы и рубашку, которая когда-то была белой. Мужчина тоже наверняка когда-то был чистым, но сейчас выглядел так, словно все утро пролежал под машиной. Возможно, так оно и было.

— Чего вам тут надо? — не слишком приветливо спросил он. Мужчине было около шестидесяти. Его черные волосы поседели и висели грязными прядями. Весь его вид говорил о том, что он не жаждет компании.

— Что у вас тут?

Мужчина облокотился на перила, продолжая пристально разглядывать незваного гостя, но ничего не ответил.

— Там написано: «Добро пожаловать, туристы», — продолжил Миллер, когда стало ясно, что предложить местному нечего, — но, кажется, мне здесь не рады.

— Боже! — досадливо поморщился мужчина на крыльце. — Мальчишка должен был снять эти проклятые таблички. Они все еще там?

— Да.

— Даже та, на которой написано «Стоп»?

— Да, — подтвердил Миллер, — иначе бы я там не остановился.

Мужчина выругался и покачал головой:

— Я просил его сделать это еще несколько недель назад. Не знаю, сколько раз просил.

Миллер нахмурился:

— А разве вы сами не замечали таблички, когда ездили по дороге?

— Я давно не был в городе.

— Послушайте, я свернул сюда в расчете увидеть что-нибудь интересное.

— Нет, ничего такого у меня нет.

— То есть так и было задумано, что ли?

Мужчина слегка приподнял подбородок:

— Вы юрист?

— Нет. Я бизнесмен. И у меня есть время. Так есть здесь что-то интересное или нет?

Мужчина выпрямился и сошел вниз по ступенькам.

— Один доллар, — сказал он. — Раз уж вы тут.

— За что? За парковку?

Мужчина уставился на него, как на сумасшедшего:

— Нет. За то, чтобы посмотреть.

— Один доллар? Серьезно?

Невероятно, что в наши дни существуют вещи, которые стоят один доллар, тем более, если их выдают за что-то интересное.

— Это же недорого, — недоуменно проговорил мужчина.

— Ну да, ну да… — сказал Миллер, достал кошелек и вытащил доллар.

Мужчина издал короткий смешок:

— Ваша правда.

Сунув купюру в карман джинсов, мужчина развернулся и зашагал вперед. Миллер решил, что это приглашение, и последовал за ним. На мгновение ему показалось, что они направляются к крыльцу, но мужчина резко повернул направо, где между домом и старым амбаром вилась тропинка. Дом был большим, с двускатной крышей, и явно знавал лучшие времена. Бог знает, чем занимались его жильцы посреди леса, вдали от дорог, городов и других мест, куда могли бы пожелать выбраться люди с деньгами. Одно было ясно точно: их лучшие времена остались далеко в прошлом. Глядя на дом, можно было предположить, что тот простоит еще не больше пяти лет — если никому не придет в голову его отремонтировать или вообще снести.

Мужчина уводил его сквозь поросль молодых деревьев куда-то за амбар. Пространство перед домом было слегка расчищено, а здесь лес подступал почти вплотную к постройкам. Огромные деревья выглядели так, будто росли тут с незапамятных времен (впрочем, у секвой всегда такой вид). Крутой каменистый склон уходил к ручью, который протекал в тридцати метрах внизу. Над ним виднелся шаткий мост из посеревшего от времени дерева. Мужчина подвел его к ближнему концу моста и остановился.

— Что?

— Это здесь.

Миллер снова посмотрел на мост:

— Доллар за то, чтобы посмотреть на мост, построенный лет пятьдесят тому назад?

Цена и вправду оказалась не такой уж низкой.

Мужчина протянул ему старый потускневший ключ и рукой показал направление. Среди деревьев на другой стороне ручья виднелась хижина.

— Это внутри.

— Что «это»?

Мужчина пожал плечами:

— Что-то темное и печальное.

Вода, журчавшая под мостом, пахла свежестью и чистотой. Перейдя на другой берег, Миллер присмотрелся к хижине повнимательнее. Небольшая, сколоченная из старых досок, она стояла тут уже давно, если судить по лишайнику на стенах и поросшей мхом крыше; вероятно, ее построили гораздо раньше, чем дом. Хижина вполне могла быть жилищем первых колонистов, которые когда-то устремились на запад, движимые надеждой или отчаянием. Очевидно, мост был ее ровесником.

На двери хижины висел небольшой замок.

Миллер оглянулся.

Мужчина все еще стоял у входа на мост и разглядывал лиственный купол над головой. Непонятно, что он там увидел, но было не похоже, что он ждет подходящего момента, чтобы броситься к Миллеру, стукнуть его по голове и украсть кошелек. К тому же он вполне мог сделать это и рядом с домом. Других людей (к примеру, мальчишки, о котором тот упоминал) тоже не было видно. Мужчина просто стоял и терпеливо ждал, чем закончится то, за что он получил свой доллар.

Миллер снова повернулся к двери и сунул ключ в замок; тот с трудом, но открылся. Он потянул дверь на себя: внутри царила кромешная темнота. Замешкавшись, Миллер обернулся и увидел, что мужчина ушел.

Открыв дверь шире, Миллер шагнул вперед.



В хижине было холоднее, чем на улице, да еще и душно. В нос Миллеру ударил какой-то запах. Его нельзя было назвать плохим. Пахло опавшими мокрыми листьями. Так пахнет в чулане, куда вы складываете старые ненужные вещи, или на заброшенном чердаке ночью после дождя.

Свет проникал только сквозь открытую дверь. Окон в хижине не было, а если и были, то их плотно закрыли ставнями. Дверь находилась в торце, так что дальняя часть постройки терялась в темноте, и помещение казалось длиннее, чем было на самом деле. Миллер стоял и не знал, что случится дальше.

Дверь за ним медленно закрылась, оставив щель в несколько сантиметров. Никто не запирал ее на ключ, никто не требовал от него тысячи долларов за освобождение. Миллер ждал.

И тут послышался негромкий звук.

Шорох. Шуршание. Как будто что-то двигалось в дальнем конце хижины. Вслед за звуком пришел новый запах, словно существо, долгое время пролежавшее скрючившись, вдруг распрямилось, отчего в неподвижном воздухе распространился доселе неощутимый запах пота.

Миллер застыл.

Никогда в жизни он не чувствовал, как волосы на затылке встают дыбом. Он слышал об этом, читал об этом, знал, что так бывает, но никогда не испытывал ничего подобного. С его волосами и затылком такого просто не могло случиться. И, тем не менее, случилось. Самое странное, что ему не было страшно, вернее, к страху примешивалось другое чувство.

В хижине что-то было. Что-то, ему неизвестное. Он просто чувствовал: в темноте что-то есть. Неведомое существо размером с человека или, может, чуть меньше.

Миллер сомневался, что оно мужского пола. Почему-то ему казалось, что это женщина. Он не мог объяснить, откуда взялось такое ощущение, ведь он ничего не видел и почти ничего не слышал. Шорохи в дальнем конце хижины быстро стихли. Но что-то подсказывало Миллеру, что существу, укрывшемуся тенями, словно черными ангельскими крыльями, знакомы безнадежность, сумасшествие и тоска, причем в гораздо большей степени, чем ему самому. Он знал, что затаившееся во тьме существо обнажено, и что это женщина.

Он знал, что это так, и вовсе не от страха его дыхание сделалось сбивчивым и частым.



Миллер простоял в хижине еще полчаса, прислушиваясь и вглядываясь в темноту. Во всяком случае, ему показалось, что прошло не больше тридцати минут, когда он вдруг выскочил обратно в лес. Точно он не знал.

Закрыв дверь в хижину, он не стал ее запирать. Человек вернулся и стоял на той стороне моста. Крепко сжав в руке ключ, Миллер пошел к нему навстречу.

— Сколько? — спросил он.

— За что? Вы уже заплатили.

— Нет, — ответил Миллер, — я хочу это купить.



Когда он вернулся домой, было восемь часов вечера. Миллер и сам не понимал, как так вышло, что он провел в хижине больше времени, чем думал. Неважно, это даже к лучшему. Начинало смеркаться; он знал, что через двадцать минут совсем стемнеет. Эти двадцать минут Миллер провел на переднем сиденье своей машины; в голове, как всегда в последнее время, царила удобная пустота.

Когда окончательно стемнело, он вышел из автомобиля и направился к дому. Отключив систему безопасности, он отпер входную дверь и оставил ее распахнутой.

Затем он вернулся к машине и положил руку на багажник, от которого веяло холодом. Открыв его, Миллер спокойно направился к лестнице, ведущей на меньшую из двух деревянных террас. Он поднялся и постоял там несколько минут, глядя на темные силуэты деревьев, потом снова спустился к машине.

Теперь в багажнике было пусто, Миллер захлопнул его, медленно вошел в дом и запер дверь на ключ.

Ночь вступила в свои права, темнота сгустилась; они оба находились внутри дома, и это казалось ему правильным.



Миллер плеснул немного виски в большой стакан, вышел через раздвижную дверь на террасу, сел в плетеное кресло, в котором провел это утро, и сделал глоток. Почему-то, как это часто теперь случалось, он стал вспоминать день, когда познакомился с женой. Тогда он жил в Ист-Клиффе, в домике гораздо меньшем, чем этот, в двух минутах ходьбы от пляжа. В тот субботний вечер он маялся от скуки и неприкаянности и зачем-то решил пойти в «Воронье гнездо», единственный ресторан поблизости. В баре наверху он взял себе виски и вышел на балкон, чтобы полюбоваться закатом над бухтой. Через некоторое время среди обгоревших на солнце семейных туристов и местной татуированной молодежи он заметил женщину, в одиночестве сидевшую за столиком. Она потягивала пиво из высокого стакана и, так же, как и он, смотрела на закат. Миллер задался вопросом — не почему она это делает, но почему это делает он сам, вернее, они оба? С тех пор прошло много времени, но он так и не понял, по какой причине люди сидят в одиночестве и смотрят вдаль. Что они там ищут?

Выпив еще пару стаканов, он подошел к ней и представился. Ее звали Катрин, она работала в университете. Через полтора года они поженились. К тому времени его бизнес пошел настолько хорошо, что на свадьбу он снял «Воронье гнездо». Через год у них родилась дочь, и они назвали ее Матильдой в честь матери Катрин (та была француженкой). Бизнес успешно развивался, и они сменили его дом в Ист-Клиффе на большой дом в горах, который Миллер построил практически собственными руками. Семь лет у них все шло хорошо, а потом почему-то разладилось. Он не думал, что это случилось по его вине, хотя и допускал. Не думал, что по ее, хотя и это было возможно. Просто их брак почему-то стал разваливаться. Они были двумя разными людьми, потом одним целым, потом снова двумя, и каждый пошел своим путем. У них был общий взгляд на все, и вдруг будто один глаз закрылся, и мир стал плоским. Они не изменяли друг другу. Хотя, наверное, так было бы легче. Тогда появилась бы причина, за которую можно было бы спрятаться. Хуже нет, когда сидишь с человеком за одним столом, и тебе непонятно, кто он, почему он здесь и чем это кончится.

Через шесть месяцев она решилась. И конечно, забрала Матильду. Вот и все. Именно тогда он в первый раз сидел в одиночестве на террасе, пытаясь понять, почему так произошло. Он снова и снова прокручивал в голове их историю; поначалу это отнимало у него несколько часов, потом — все меньше и меньше времени. Как говорят в этих краях, что есть, то есть.

Или что было, то было.



Ночь перевалила за половину, виски давно кончился, но у Миллера не было желания выпить еще. Он принес стакан в дом, вымыл и поставил рядом с тарелкой, ножом и вилкой, которыми пользовался в обед. Свет он не зажигал: за то время, что он просидел на террасе, глаза успели привыкнуть к темноте.

Он вытер руки об одежду и стал бродить по дому. Сначала бесцельно. Последние несколько месяцев он всегда так делал, слушая эхо своих шагов. Он подошел к кабинету Катрин и остановился. После ее отъезда в комнате остался только пустой письменный стол со стулом, да пустые книжные полки. Стул кто-то двигал. Миллер не помнил, когда заходил сюда в последний раз, но все равно знал, что стул передвинули.

Он пошел дальше и неожиданно остановился у комнаты, которая раньше принадлежала Матильде.

Дверь была приоткрыта. Внутри царила темнота.

Он почувствовал исходящее оттуда тепло, услышал тихие звуки, повернулся и медленно побрел прочь.



Он принял душ, не зажигая свет, и, обернувшись полотенцем, босиком прошлепал на кухню и взял из сушки стакан для виски. Его сто раз мыли в посудомоечной машине, но на нем все еще можно было различить логотип ресторана: воронье гнездо. Давным-давно Катрин незаметно сунула его в сумочку, а потом подарила ему на день рождения. Как мог человек, способный на такое, жить сейчас на другом конце штата? Миллер не знал. А еще не знал, почему такими короткими стали телефонные разговоры с дочерью, почему люди сидят и смотрят вдаль, и почему по субботам отправляются на машине куда глаза глядят. Наши головы поворачиваются, и мы что-то видим. В наши глаза попадает свет, а рот произносит слова.

А что потом?

Миллер осторожно стукнул по столешнице краем стакана. Как он и рассчитывал, дно осталось целым, а вокруг теперь торчали острые осколки стенок.

Миллер вернулся в комнату, поставил разбитый стакан на прикроватный столик, скинул полотенце и лег прямо на одеяло. Они всегда так делали, когда хотели подать друг другу сигнал, что этой ночью собираются не только спать. А если под одеялом и с книгой в руках — тогда не сегодня, Джозефин[2].

Но обнаженный и сверху…

Это был их язык. Только для них двоих. Плохо, когда его понимаешь ты один. Он закрыл глаза и впервые после того, как уехала семья, заплакал.

Потом он лежал и ждал. Ночью пришла она.



Через три дня старенький грузовик подъехал к дому и остановился рядом с машиной. Впервые за два года он стронулся с места, и водитель не стал глушить двигатель, не уверенный, что удастся снова завести.

Залатанное переднее колесо пока держалось.

Мужчина подошел к стоявшему в кузове деревянному ящику, открыл его и подпер крышку палкой. Потом направился к входной двери и позвонил. Подождал немного и снова позвонил. Ответа не последовало. Иначе и быть не могло.

Он устало потер лицо руками и сделал шаг назад. Дверь казалась очень крепкой. Пинком такую не откроешь. Оглянувшись, он увидел ступеньки, ведущие на террасу.

Оказавшись позади дома, мужчина поднял плетеное кресло, прикинул вес, а потом швырнул в огромную застекленную дверь, и в ней возникла внушительная дыра. Похвалив себя за находчивость, он спустился с террасы, обошел вокруг дома и встал на дороге так, чтобы из дома его не было видно.

Выкурив сигарету, а потом — для верности — еще одну, он вернулся к грузовику и с облегчением увидел, что крышка ящика, стоявшего в кузове закрыта.

Он забрался в кабину и немного посидел, разглядывая большой дом.

Потом развернулся и медленно поехал домой.

Свернув на знакомую дорогу, он заметил, что знак «Стоп» все еще на месте. Неважно, сколько раз он говорил об этом мальчику, табличка как была здесь, так и осталась.

Доехав до дома, он остановил грузовик, не глядя, открыл ящик и ушел в дом.



Вечером, когда вокруг было уже темно, мужчина сидел на крыльце и слушал, как в кронах деревьев шумит ветер. Он выпил банку теплого пива, потом еще одну. Посмотрел на свои грязные руки. Почему некоторые люди замечают знак? Что такого в их глазах или взгляде, что заставляет их его увидеть? Он не знал, как человек из большого дома сделал это, но надеялся, что тот не сильно страдал. Не знал, почему сам никогда не пытался совершить что-то подобное. Не понимал, почему только в такие ночи помнил, что его мальчик умер двадцать лет назад.

Наконец мужчина вошел в дом, лег на кровать и стал смотреть в потолок. Так случалось каждую ночь, и каждую ночь смотреть там было не на что. Разве только на что-то темное и печальное, что в конце концов заключит нас в свои объятия и поможет уснуть.