Джудит Крэнц

Звездная пыль

Посвящается Андреа Луизе Ван де Кэмп.
Пролог

Сентябрь 1993 года

Тесса Кент вышла из банка и направилась к своей машине. Ральф, шофер ее лимузина, уже открывал заднюю дверцу. В машине было прохладно. Погода с утра стояла переменчивая, как обычно бывает ранней осенью. Вот и солнце спряталось за тяжелыми облаками, сулившими дождь. Тесса, устраиваясь на заднем сиденье, порадовалась, что захватила плащ.

— Куда прикажете, мисс Кент? — спросил Ральф.

— Постоим немного, — ответила она и сама удивилась.

Тесса провела в банке столько времени! Все эти долгие часы она уговаривала себя потерпеть еще немного, мечтая все бросить и вернуться в свои апартаменты в отеле «Карлайл», погрузиться в теплую, душистую, пенную воду, потом надеть самый старый, самый мягкий, самый любимый халат и растянуться на ковре у камина на груде подушек. Она разведет в нем огонь — первый раз в этом году, будет потягивать что-нибудь крепкое и глядеть на языки пламени. И понемногу эти последние три дня исчезнут из памяти, и ее охватит блаженная пустота.

Теперь она уже в своем лимузине. Можно ехать. Можно наконец ехать, но… чего-то не хватало, какой-то последней точки в этом трехдневном марафоне по описи всех ее драгоценностей, за исключением нескольких украшений, которые она оставила себе.

Тесса поняла, что должна своими глазами увидеть, как шесть курьеров в сопровождении охранников вынесут ее драгоценности на улицу и погрузят в машины. Ювелирные изделия стоимостью в десятки миллионов долларов были специально уложены в «дипломаты», потертые хозяйственные сумки и пластиковые пакеты, чтобы не привлекать внимания прохожих.

Если она не увидит финального действия этого спектакля, ей будет казаться, что ее украшения по-прежнему лежат в своих бархатных футлярах, всегда готовые украсить ее для премьеры в театре или для ужина в любимом ресторане. Что-то мешало Тессе уехать до тех пор, пока она лично не убедится, что драгоценности больше ей не принадлежат, что их больше у нее нет. Ее украшения ушли от нее навсегда.

Со дня ее свадьбы прошло восемнадцать лет. С тех самых пор Тесса Кент, самая известная из всех американских кинозвезд, никогда не появлялась на публике без своих драгоценностей. На Тессе Кент они всегда были к месту, вне зависимости от моды, времени года или суток. Они стали частью ее существа, чертой, присущей только ей, как звук ее голоса, безупречный рисунок губ и цвет глаз. Сейчас Тесса расставалась с ними и хотела сделать это как следует.

Наконец появился первый курьер в сопровождении двух вооруженных охранников, явно занятых разговором. Он нес три сумки. Все трое сели в такси.

Разглядывая курьера и охранников, Тесса испытала странное смешение чувств. Ощущение потери и одновременно возбуждение, предвкушение грядущего и неверие в происходящее — все нахлынуло на нее сразу, но над всеми эмоциями преобладала надежда.

— Ральф, пожалуйста, отвезите меня в отель, — сказала Тесса, когда последний курьер вышел из банка. Машин на улице было много. Они еле двигались. Лимузин проехал всего пару кварталов, и хлынул проливной дождь.

— О, замечательно! — воскликнула Тесса. — Остановитесь, где будет можно.

Ральф знал, что его хозяйка любила дождь. В такую погоду она могла идти по улицам Нью-Йорка под большим зонтом. Так ее никто не узнавал. Когда сияло солнце, подобная свобода была ей недоступна. Даже надев огромные солнечные очки и повязав волосы шарфом, она все равно привлекала внимание неистовых охотников за автографами.

Благословляя дождливую погоду, Тесса выбралась на тротуар, раскрыла зонт и быстро перешла улицу, направляясь к Пятой авеню. В любое время года ей нравилось гулять в Центральном парке, а сейчас, когда на фоне темнеющего неба зажглись первые огни, прогулка обещала быть особенно приятной. Приятно сознавать, что никому нет до нее дела в этой толпе людей, возвращавшихся с работы.

Наслаждаясь каждым мгновением столь редкой для нее свободы, Тесса шла вверх по Пятой авеню, мимо собора Святого Патрика. Пройдя три квартала, она резко остановилась и повернула обратно. Как давно она не заходила в церковь? Впрочем, стоит ли считать, если именно сегодня что-то заставило ее подняться по ступеням к дверям собора и войти под высокие своды. Она сложила зонт. По старой привычке Тесса окунула пальцы в чашу со святой водой, перекрестилась, преклонила колени и села на одну из самых последних скамей.

Она посидит всего лишь несколько минут, а потом вернется на суетливую улицу, сулившую ей свободу. Здесь жили свои особые звуки и запахи, не похожие ни на что другое. Даже с закрытыми глазами Тесса догадалась бы, где она находится.

Помимо собственной воли она опустилась на колени, склонила голову. Тесса молилась. Она, давно разуверившаяся в молитвах, молилась так истово, словно снова была маленькой девочкой. Молитва ее была проста. Тесса просила бога о помощи и снисхождении, как умела — не по молитвеннику.

Надежда, уже зародившаяся в ней, окрепла. Ощутив себя в безопасности, Тесса вдруг расплакалась, и слезы, которые она сдерживала так много дней, потекли по ее щекам.

1

Август 1967 года

Агнес Патрисия Райли Хорват ворочалась в кровати. Три часа утра, а ей все никак не удается заснуть. Бессонницу ей обеспечили дурные мысли. Они с мужем никак не могли договориться о том, как следует воспитывать их единственную дочь Терезу, которой уже исполнилось двенадцать лет. Вот об этом-то Агнес и размышляла.

Родители возражали против ее брака с Шандором Хорватом. Приходилось признать, что они оказались правы. Муж унижал ее каждую минуту, не считая тех мгновений, когда Агнес лежала с ним в постели, получая ни с чем не сравнимое наслаждение. В эти моменты мысли и чувства не подчинялись ей.

Если бы не строжайший запрет Шандора, Тереза уже сейчас могла бы делать карьеру. Агнес не сомневалась — ну кто бы усомнился в том, что Земля вертится? — что ее дочь рождена, чтобы стать звездой.

Тереза отличалась редкостной красотой и несомненным драматическим талантом, еще совсем крошкой проявив его во всем блеске. И это была не просто слепая любовь матери, убеждала себя Агнес, так говорили все, кто видел Терезу. Девочка могла бы сниматься в кино или хотя бы в рекламных роликах, перед ней открывается великолепное будущее. Так ведь нет! Шандор цепляется за свои старомодные европейские представления о том, что прилично, а что нет для двенадцатилетней девочки. Он отказался отпустить жену с дочерью в Нью-Йорк. А ведь Агнес могла бы завести там знакомства с влиятельными людьми, которые непременно заметили бы звездные задатки Терезы. Шандор ведет себя так, словно на дворе не 1967-й, а 1867 год!

Каждую бессонную ночь Агнес Хорват задавала себе один и тот же вопрос: что тогда на нее нашло? Ей едва исполнилось восемнадцать, но она не была дурочкой, вовсе нет. Так почему же она, самая младшая из пяти темноволосых красавиц сестер Райли, сделала все возможное, чтобы выйти замуж за этого человека? Почему она отдала свое сердце тридцатипятилетнему преподавателю музыки, бежавшему из коммунистической Венгрии?

Всякий раз спрашивая себя об этом, Агнес как будто впервые задумывалась над этой проблемой и все искала какого-то окончательного ответа. Она со всей дотошностью вспоминала прошлое, словно в нем таилось событие, ускользнувшее от ее внимания, и именно оно могло бы неожиданно изменить настоящее.

Необыкновенно красивый мужчина, очаровательный и романтичный иностранец, говоривший по-английски куда лучше многих американских парней, Шандор Хорват сразил скромную, неискушенную провинциалку наповал. Агнес неожиданно разозлилась. А не надо было столько раз смотреть «Унесенные ветром». Даже сейчас, в свои сорок восемь, Шандор выглядел точной копией Эшли Уилкса. В восемнадцать лет Агнес и не думала, что утонченная, чувственная красота мужа окажется слишком слабым утешением, когда ей придется подчиняться строгим правилам, которые Шандор установил в семье.

Теперь Агнес — тридцать один. Она была замужем тринадцать лет и не раз с тоской думала о том, что совершила в юности самую большую ошибку в своей жизни. Но как бы Агнес ни сердилась на мужа, о разводе она и не помышляла. Если бы даже мысль о разрыве с Шандором не была грехом, то на какие средства они с Терезой стали бы жить? Агнес Райли растили для того, чтобы она стала чьей-то женой и потом преданной матерью семейства. Она не умела ничего другого, впрочем, как и большинство женщин ее поколения.

Шандор хорошо зарабатывал. Он руководил кафедрой музыки в закрытой школе для девочек в Стэмфорде, штат Коннектикут. Это было недалеко от их дома. Хорваты жили в скромном районе богатого городка Гринвич, поближе к школе при монастыре Святого Сердца, где училась Тереза. Вот здесь между Шандором и Агнес не возникло разногласий. Они оба хотели, чтобы их дочь посещала именно это аристократическое учебное заведение.

Агнес повернулась на другой бок. Если быть справедливой, то следовало признать — Шандор старался изо всех сил, чтобы как можно лучше устроить свою жизнь в новой для него стране. Сестры Агнес вышли замуж там же, где они все выросли, в Бриджпорте, и ни одна из них не могла похвастаться мужем-профессором. Избранниками сестер стали хорошие парни, ирландцы, родившиеся в Америке. Некоторые из них зарабатывали намного больше, чем Шандор, но оставались простыми работягами. И вся семья уважала элегантного, стройного мужа Агнес.

У всех сестер, за исключением Агнес, было по нескольку детей. Но когда семья собиралась вместе, именно Тереза привлекала всеобщее внимание. Она очень выделялась среди почти неотличимых друг от друга двоюродных братьев и сестер. Терезой, столь непохожей на остальных, гордились. Никто не пытался ей насолить или соревноваться с ней. Она была еще совсем крошкой, но ни на одном семейном торжестве не могли без нее обойтись. Даже сестры Агнес восхищались малышкой.

Тереза, единственная из детей, не посещала приходскую школу и никогда не жила в интернате. С ней вместе учились дочери миллионеров, и восхищению семейства Райли не было предела.

— Твоя семья окончательно испортит девочку таким вниманием, — сердито проворчал Шандор после очередного семейного праздника. — Тереза становится капризной. Я должен предупредить тебя, Агнес, что в последнее время с ней что-то происходит. Она как будто чем-то недовольна, но я не могу понять причины этого недовольства. И мне определенно не нравится эта ее «лучшая подруга» Мими Петерсен. Я не хочу, чтобы Тереза общалась с такими девочками. Ведь Мими даже не католичка. Кто знает, какие мысли она может внушить нашей дочке.

— Ты просто сходишь с ума, — резко ответила мужу Агнес. — У каждой девочки в этом возрасте есть лучшая подруга. А Петерсены очень приличная, милая семья. Возможно, они протестанты, но у них хватило ума понять, что в этой школе дают очень хорошее образование. И они по-настоящему любят Терезу, куда больше, чем ее собственный отец.

— Как ты можешь так говорить! Это несправедливо! — возмутился Шандор. — Я души не чаю в моей девочке, но, Агнес, мир жесток, а Тереза не принцесса, что бы ты там ни думала. Не следует чересчур опекать ее. И потом, ты слишком гордишься ею. А гордыня это грех…

— Шандор!

— Гордыня — это слишком высокая оценка собственных достоинств.

— И ты думаешь, что мне это неизвестно? — вспылила Агнес.

Она немедленно выходила из себя, стоило только мужу заговорить как проповеднику, жившему лет сто назад.

— Когда мне потребуется объяснение, что является грехом, я знаю, куда мне пойти, Шандор. Как ты смеешь читать мне проповеди?

— А ты понимаешь, Агнес, что пройдет еще год, и Тереза станет подростком? Я видел, что твои сестры немало помучились со своими детьми в этом возрасте. Почему у нас должно быть иначе? Если бы только…

— Если бы только у нас были еще дети? Не смей так говорить, Шандор! Я не меньше тебя хотела, чтобы у Терезы были братья и сестры. Я не смогла больше доносить ребенка… Неужели ты считаешь, что это моя вина?

— Агнес, умоляю тебя, не заводи снова этот глупый разговор. Пресвятая Дева не пожелала, чтобы у нас еще были дети, и мы должны с этим смириться. Я хотел сказать: если бы только жизнь оставалась такой же, как десять лет назад, если бы люди следовали установленным правилам! В моей стране подростки — это всего лишь школьники, и они ведут себя соответственно.

Но муж все же был недоволен ею, хотя и скрывал свое недовольство глубоко в душе. Агнес догадывалась об этом. Она и сама не могла справиться с чувством вины за то, что после рождения Терезы все ее беременности заканчивались выкидышами. Хотя бессмысленно и грешно винить себя, когда все в руках господа.

Но ведь у нее есть Тереза, ее красивая и талантливая дочка, и она заменит Агнес всех не рожденных ею детей!



Тереза пыталась уснуть и с отчаянием думала, что лучше бы родители из-за нее не ссорились. Из ее комнаты не были слышны их голоса, но по выражению их лиц, когда они слушали, как она читала молитвы на ночь, она поняла, что мать и отец снова будут ругаться.

Уже давно она перестала подслушивать под дверями их спальни. Каждый из родителей по-прежнему оставался при своем мнении, и, что бы Тереза ни делала, казалось, она лила воду на мельницу и отца, и матери. Годами Тереза пыталась понравиться всем: матери, отцу, монахиням, которые преподавали ей катехизис по субботам, священникам, выслушивавшим ее исповеди по пятницам, учителям и всем родственникам. Она долго верила, что так ей удастся изменить отношение матери, заставить отца быть менее суровым. Но ничего не помогало. Все внимание матери было сосредоточено только на ней, Терезе. А отец не скрывал своих подозрений и неодобрения, исправлял ее произношение, не позволял ей употреблять жаргонные словечки. Другие дети называли ее «воображалой».

«Если бы только родители все обо мне знали! Они бы умерли, — решила про себя Тереза, — они бы просто умерли». Ее мучили стыд, чувство вины за свое вызывающее поведение, и, что было хуже всего, она испытывала смертельный ужас из-за того, как прожила этот последний год. Все изменилось после того, как Тереза поняла, что не добьется ничего, если и дальше будет пытаться угодить всем.

Родители сами во всем виноваты! Как сказала Мими, от обстановки в доме Терезы затошнило бы даже кошку. Терезу домашняя атмосфера безумно раздражала, она все время оставалась в напряжении, и от этого ей хотелось закричать, перебить всю посуду, схватить кухонный нож и вспороть все эти хорошенькие пухлые подушечки на ее постели, чтобы перья разлетелись по всей комнате, устилая пол плотным ковром.

Не было ни минуты, когда она могла бы свободно вздохнуть. Но главное, она никогда не чувствовала себя в безопасности. Как отчаянно мечтала Тереза хотя бы о дне, часе, даже минуте безопасности, когда бы ни с чем не сравнимое давление сменилось спокойным, исполненным любви одобрением.

Как раз накануне она неожиданно увидела мать в школе. В полутемном зале, где шли репетиции пьесы, Агнес сидела в последнем ряду, забившись в угол. Никто, кроме дочери, ее бы и не заметил.

— Мама! — сердито воскликнула Тереза, вернувшись домой после уроков. — Ты же обещала мне никогда этого больше не делать!

— Тереза, матушка О\'Тул разрешила мне посидеть при условии, что меня никто не увидит. Никто меня и не видел, ни одна живая душа.

— Никто, кроме меня. Как, по-твоему, я могу сконцентрироваться на игре, когда знаю, что ты следишь за каждым моим движением? Всю мою жизнь ты не спускаешь с меня глаз! С тех самых пор, как я получила первую роль на утреннике в детском саду. Я терпеть этого не могу! Так мне намного труднее! Сколько раз я говорила тебе об этом, но ты не желаешь меня понять и оставить в покое!

— Ничего страшного, — холодно ответила Агнес. — Для тебя будет прекрасной тренировкой, если ты научишься не обращать на меня внимания. Когда ты начнешь играть на сцене ради денег, на тебя будут смотреть все, а не только я. Никто не играет перед пустым залом. По крайней мере, ты знаешь, что я настроена благожелательно.

Тереза в отчаянии посмотрела вслед матери, отправившейся на кухню. Агнес была преисполнена уверенности в своей правоте.

«Если бы не Мими, — думала Тереза, — я бы, кажется, не вынесла. Легко ли оставаться хорошей маленькой девочкой для своего отца и нести тяжкое бремя того, что ты мамина „гордость и радость“.

Приходя к Мими делать уроки, Тереза убегала от гнетущей атмосферы собственного дома. Ее подруга жила в богатом, роскошном особняке, который произвел на Агнес неизгладимое впечатление, хотя та в этом так и не призналась. Тереза и Мими, единственные дети в своих семьях, стали друг для друга как сестры. А миссис Петерсен, симпатичная, легкомысленная, дорого одетая, с высветленными прядями в пышных волосах, после обеда была слишком увлечена игрой в бридж или гольф, чтобы задуматься о том, на что способны две школьницы, предоставленные сами себе.

— Тереза, радость моя, ты так хорошо влияешь на Мими, — говорила она обычно, если возвращалась раньше, чем Тереза успевала уйти домой. — Без тебя моя дочь никогда не делала домашних заданий.

Но миссис Петерсен и представить себе не могла, с какой быстротой и легкостью девочки справлялись с уроками. Обе были очень способными, и, поделив задания пополам, они за час заканчивали все. Покончив с уроками, они «вели себя как взрослые и набирались опыта». Так называла это Мими.

В баре у Петерсенов никогда не переводились спиртные напитки.

Тереза и Мими отливали немного из одной какой-нибудь бутылки в стакан Мими для зубной щетки, доливали бутылку водой и возвращались к Мими в комнату. Они запирали дверь и по очереди медленно потягивали спиртное, хихикая, как сумасшедшие, и докладывая друг другу о возникающих странных ощущениях.

Девочки никогда не наливали дважды из одной и той же бутылки и никогда не осмеливались предпринять второй за вечер налет на бар просто из опасений, что они не справятся с еще одной порцией. Они всегда проявляли максимум осторожности — чистили зубы и полоскали рот, до того как мать Мими возвращалась домой.

Супругам Петерсен было немного за тридцать, и эта пара не перестала радоваться жизни, как с гордостью сообщила Терезе Мими. Исследуя спальню, девочки обнаружили обширную коллекцию «Пентхауса» и журнальчики меньшего формата с названием «Вариации», где печатались коротенькие эротические истории и безумные письма издателю. Два ящика в гардеробной миссис Петерсен были заполнены очень сексуальным, соблазнительным нижним бельем. Мими и Тереза отбирали себе крошечные кружевные трусики, подвязки и тонкие чулки, вызывающие бюстгальтеры, прозрачные шифоновые ночные рубашки и быстренько утаскивали добычу в комнату Мими. Там они бросались примерять все подряд. Для полного триумфа надевались старые выходные туфли на высоких каблуках, тоже позаимствованные у миссис Петерсен.

Но, разумеется, даже Мими пришлось признать, что в двенадцать лет они были еще слишком малы и неразвиты, чтобы выглядеть должным образом в сексуальном нижнем белье. Но если подвести глаза, поднять крохотные грудки вверх и отклячить зад, то можно было представить, как ты будешь выглядеть через пару лет.

Что же касается «Пентхауса» и «Вариаций», то девочки обнаружили, что некоторые сюжеты завораживают, от них начинает сильнее биться сердце. Тереза все время думала о тех запретных, в высшей степени возбуждающих вещах, которыми мужчина и женщина могут заниматься вместе, за исключением тех минут, когда ей приходило в голову, что за это она непременно попадет в ад после смерти.

Удивительно, размышляла Тереза, с каким хладнокровием ей удается лгать священнику на исповеди. Она рассказывала лишь о незначительных грешках, стараясь не дышать спертым воздухом крошечной, обитой красным плюшем будки-исповедальни в старой церкви. Но сама-то Тереза знала правду. Вне всяких сомнений, она предавалась греху вожделения, обжорства и неумеренного питья и согрешила против чистоты. Когда они с Мими надевали белье и любовались собой в зеркале, она совершала грех гордыни… Их поведение никак не укладывалось в рамки того, что монахини называли «нормальной гордостью за аккуратный внешний вид».

Неделю за неделей Тереза не признавалась в этих грехах, совершая тем самым еще один — она не исповедовалась, поэтому ее прегрешения не прощались, а всей тяжестью лежали на ее плечах. Терезе было тяжело, но все же признаться в грехах оказалось еще тяжелее. Если бы она попыталась рассказать священнику обо всем, ей бы пришлось выстоять на коленях в церкви много часов, замаливая грехи, прежде чем она получила бы отпущение. А так как мать всегда отвозила ее в церковь и обратно домой, то такое наказание не смогло бы пройти незамеченным.

Тереза больше не сомневалась, что ее ожидает ад. Вспоминая о том, с какой радостью и чистым сердцем она, восьмилетняя, шла в красивом длинном белом вышитом платье к своему первому причастию, Тереза заливалась слезами. Тогда она была уверена, что ее ожидает рай.

Реальная возможность в будущем отправиться в ад представилась Терезе в тот самый день, когда она познакомилась с Мими. До этого она признавалась священнику во всем: ну, завидовала кому-то, сердилась или бездельничала. Тереза выходила из исповедальни с чистой душой.

Но как же быть теперь? Она часами разглядывает голых мужчин и женщин на страницах журналов, читает занятные истории о том, как люди занимаются сексом всеми возможными способами. Да еще и умалчивала о своих грехах на исповеди.

Прошел год, Терезу ожидала конфирмация.

— Что же я буду делать? — жаловалась она Мими. — Я должна исповедаться во всем до конфирмации, и если даже я признаюсь — ну, ты знаешь, в чем, — моя мать обязательно узнает, что я сделала что-то плохое.

— А что, если тебе пойти в другую церковь, одной, без мамы и там исповедаться перед конфирмацией? — Мими пришла в голову блестящая идея. — Я пойду с тобой, мы возьмем такси, и никто ни о чем не узнает. По-моему, отличный план! Потом ты перестанешь грешить. Ну, если только так, по мелочи. Может, выругаешься когда. И отправишься на исповедь перед конфирмацией. Как тебе это? Разве я не умница? Я думаю, что у меня хватит мозгов, чтобы дать дельный совет такой плохой девчонке-католичке, как ты, — она дружески ущипнула Терезу.

— Но я все же должна верить, что больше не согрешу, искренне верить. Господи, ну почему я родилась не у твоих родителей?

— Действительно жаль, мы тогда и в самом деле были бы сестрами. Ого, мы заболтались, пора чистить зубы, а то мама через полчаса вернется.

Тереза воспользовалась планом Мими, поэтому в день конфирмации под взглядами всего семейства Райли она спокойно прошла по центральному проходу церкви — высокая, изящная, исполненная достоинства девочка. Ее длинные черные волосы безжалостно заплели в косы, открыв суровый, неулыбчивый, но удивительно красивый профиль под простой тонкой вуалью. Ее черты дышали благоговением, а зеленые глаза под высокими выразительными бровями смотрели ясно и открыто. Тереза шла медленно, плавно, в простом, ничем не украшенном платье, которое она выбрала сама, к огромному разочарованию матери. Перед конфирмацией Тереза наотрез отказалась участвовать в негласном соревновании на самое вычурное платье.

— Уж не собирается ли она в монастырь? — спросила одна из сестер Агнес, рассматривая племянницу. Терезу окружали девочки в пышных нарядах, улыбающиеся и исполненные простодушного восторга. Она выглядела намного старше их, и губы ее ни разу не дрогнули в улыбке.

— Никогда, — рассмеялась Агнес. — А платье — это всего лишь дело вкуса. Последнее время Тереза на свои деньги покупала журнал «Вог». При чем тут монастырь?

— «Вог»?! Господь всемогущий! Но это же для богатых, светских женщин. Для нее это не по возрасту и слишком модно. Чем ей не понравился журнал «Семнадцать»?

— Представь, она утверждает, что там одни глупости. Ах, Милли, мне кажется, что девочка растет слишком быстро.

— Дети всегда быстро растут. Уж поверь мне, Агнес, ведь у меня их шестеро.

2

Мими и Терезе исполнилось по четырнадцать лет. Подруги держались особняком и никому не доверяли своих секретов.

В течение всего прошедшего года они без устали работали над своей внешностью. Обе девочки обзавелись множеством длинноволосых париков, уложенных в прическу. Они обе были ярыми сторонницами туши для ресниц и теней для век от черных до бирюзовых. Им принадлежала дюжина тюбиков с губной помадой — от темно-красной до серебристой бледно-розовой, — а также кисточки и карандаши для губ. Они до тех пор учились ходить в модной обуви, которую купили и спрятали в глубине платяного шкафа Мими, пока не почувствовали себя на каблуках совершенно свободно. Они не забыли о чулках в сеточку и колготках всех цветов радуги. Навыки в шитье пригодились для того, чтобы сшить темные микро-мини-юбки, которые следовало надевать с джемпером в обтяжку. Груди их выросли настолько, что они вполне могли носить бюстгальтеры миссис Петерсен. Но девочки приобрели для себя модели подешевле, на что ушла часть карманных денег Мими.

— Мы выглядим в точности как шлюхи, — объявила Тереза как-то субботним вечером в сентябре. Ей как раз разрешили остаться у Мими на ночь. В ее голосе прозвучали нотки восторга. Она явно восхищалась собой. Девочки пребывали в «боевой раскраске» и соответствующих нарядах, потому что были в доме одни. Старшие Петерсены отправились на ужин в загородном клубе.

— Ты не права. Мы просто божественны. Ты выглядишь, как Джин Шримптон и Вивьен Ли в пору расцвета, но ты красивее и шикарнее их, — уверенно сказала Мими. — Я бы могла сойти за Верушку, если бы она не была такой огромной.

— А на самом деле мне все еще запрещают ходить на свидания. Ведь мне еще не исполнилось шестнадцати, как говорит мой отец. Да никто меня и не приглашает, — мрачно буркнула Тереза и бросилась ничком на кровать Мими.

— У меня есть идея, — вдохновенно пропела Мими.

— Нет уж, избавь меня, — вздохнула Тереза.

— Нет, ты все-таки послушай! Мы отправимся на вечеринку к Марку О\'Малли! Не понимаешь? Вечеринка сегодня вечером, мы одеты, и мои родители ничего не узнают, если мы вернемся вовремя. Ой, Тереза, не будь такой занудой!

— Никакая я не зануда.

— Да брось! Мы всего лишь отправимся на вечеринку. Это ведь не один из смертных грехов, о которых ты все время вспоминаешь!

— Позволь тебя поправить. Мы собираемся тайком пробраться на чужую вечеринку, а это совсем не одно и то же, что «пойти на вечеринку».

— Ну и что с нами может случиться плохого? — настаивала Мими. — Нас попросят уйти? Не думаю, моя дорогая. Я ни минуты не сомневаюсь: стоит только Марку О\'Малли нас увидеть, он будет просто счастлив, что мы почтили его дом своим присутствием. Он бы и сам нас пригласил, если бы знал о нашем существовании.

— Может быть, — Тереза пожала плечами. — Возможно, капитан футбольной команды школы «Гринвич» будет настолько сражен нашей красотой и очарованием, что станет умолять двух девчонок из монастырской школы не уходить с его вечеринки. Такая вероятность существует. Но почему-то его взгляд ни разу не задержался на нас, хотя мы не пропускаем ни одной игры. Так что забудь об этом и прекрати мне надоедать.

— Тереза, слушай меня внимательно. Я иду на эту вечеринку, и ты отправишься вместе со мной. Это так же очевидно, как и большой красный прыщ на кончике твоего носа. Мы проберемся в дом к Марку О\'Малли. Ты давно уже влюблена в него, и мне надоело неделю за неделей выслушивать твои излияния. Ты тут изо всех сил изображаешь, как трудно тебя уговорить, а на самом деле я делаю тебе огромное одолжение. Неужели ты, лицемерка, думала, что я плохо тебя знаю? — воскликнула Мими. — Нужно только сменить эти чулки в сеточку на колготки. Чулки слишком старомодны на вкус старшеклассников. А потом нам останется только правильно себя вести. Мы же сколько лет тренировались, дурочка!

— Если даже я и соглашусь, мы не успеем быстро съездить туда и вернуться обратно.

— А ты забыла о существовании такси, моя маленькая конфирмантка?

— Ты настоящая, чистокровная, отъявленная сучка!

— И поэтому ты меня любишь!

— Похоже на то. Никакая другая причина мне в голову не приходит.

Выждав, чтобы после начала вечеринки прошло около часа, Тереза и Мими как ни в чем не бывало проскользнули в просторный дом Марка О\'Малли и смешались с толпой. Им это удалось куда легче, чем они представляли себе в самых смелых своих мечтах, потому что они ничем не отличались от остальных девушек на вечеринке. В коротеньких юбочках, в туфлях на каблуках, накрашенные, Мими и Тереза выглядели старше своих лет. Посторонние вполне могли их принять за знакомых Марка из другой школы.

— Давай пропустим по глоточку для храбрости, — прошептала Мими.

— Черт возьми, Мими, мы же решили, что пить не будем, чтобы не потерять голову. Помни, нам еще нужно вызвать такси, чтобы вернуться домой.

— Господи, ну что ты в самом деле! Это же всего лишь фруктовый пунш, а ты у нас привыкла к крепкому виски. И потом, надо же чем-то занять руки. Будем держать стаканы. — Мими элегантно сделала глоток. — Здесь в основном ананасовый сок. Попробуй хотя бы, Тереза.

— Хорошо. Но мы не можем все время вот так стоять. Нам надо разделиться. Только не уходи далеко, чтобы я тебя видела.

— Я буду за тобой присматривать. О Марк, привет! Какая замечательная вечеринка! Ты пригласил столько народу.

— Что делать, пришлось. — Хозяин дома улыбнулся девушкам, отчетливо сознавая, что с ними не знаком. Но разве это имеет значение, когда девчонки такие хорошенькие? Пардон, ошибочка. Блондиночка и в самом деле хорошенькая, а вот темноволосая просто сногсшибательная. Не мог же он познакомиться с такой ослепительной красоткой, а потом забыть об этом.

— Кто хочет потанцевать?

— Спасибо, я нет, — быстро ответила Мими. — Я жду своего парня, он отошел на минутку. Тереза, почему бы тебе не потанцевать с Марком?

— Тереза, — повторил он. — Милое имя. Идем. — Он взял у Терезы из рук стакан с пуншем, отставил его в сторону, крепко взял ее за руку повыше локтя и увел.

— Вы умеете разговаривать, загадочная гостья? Или ваша подружка должна служить вам переводчиком?

— Я прекрасно могу обойтись и без нее, — отважно заявила Тереза, призвав на помощь все свои актерские способности. При ближайшем рассмотрении Марк О\'Малли оказался еще лучше, чем на поле во время игры. Он был высоким, мускулистым, настоящим мужчиной. Его кудрявые волосы были подстрижены, как требовали школьные правила, яркие голубые глаза смеялись и лучились уверенностью в себе. Тереза не чувствовала ничего, кроме тепла его пальцев на своей руке.

— Сколько вам лет? — неожиданно спросил Марк.

— Восемнадцать, а что?

— Я подумал, что вы старше. По сравнению с вами другие девушки выглядят совсем детьми.

— Нет, мне всего лишь восемнадцать.

— Но у вас есть опыт?

— Что вы хотите этим сказать?

— Есть что-то такое в ваших глазах.

— Возможно, я, как говорится, рано постарела душой. — Тереза легко улыбнулась. Действительно, Мими была права — все оказалось очень просто.

— Старая душа в юном теле. Никогда не встречал такой сексуальной старушки раньше. Хорошее сочетание.

— Разве мы не будем танцевать? — поинтересовалась Тереза.

— Мне кажется, нам этого совсем не хочется, я не ошибся? Здесь так шумно, людно, каждый занят только собой. Когда танцуешь, нельзя поговорить, и потом кто-нибудь наверняка попытается увести вас от меня. Я думаю, нам стоит взять еще пунша, найти местечко поспокойнее и познакомиться поближе. Я знаю, где мы найдем покой.

— Но Мими…

— Ваша подруга вполне может сама о себе позаботиться, верно?

— Конечно, — Тереза засмеялась и почувствовала себя легко и свободно.

— Ведь это она уговорила вас тайком пробраться на мою вечеринку, так?

— О!

— Не смущайтесь. Я рад, что вы так поступили. В какой школе вы обе учитесь?

— Это всего лишь маленькая частная школа в Стэм-форде. Вы вряд ли о ней слышали.

— Где вы меня видели?

— На футбольном матче.

— Я польщен, что моя вечеринка заманила вас сюда. Или вы уже разбили сердце всем парням в Стэмфорде? Уж не ищете ли вы новых жертв, старая душа? Как ваша фамилия, прелестная незнакомка?

— Карпентер.

— Что ж, Тереза Карпентер, поднимемся на второй этаж. Там мы сможем поболтать без помех. Иначе эта орда бандитов не даст нам ни минуты покоя. Я хочу узнать о вас побольше… Я хочу снова вас увидеть, пригласить на настоящее свидание.

— Не думаю, что это возможно, — медленно произнесла Тереза, поднимаясь вместе с Марком по лестнице.

— Полагаете, вам не захочется увидеть меня еще раз?

— Нет, я о том, что мне не хочется идти в комнату и оставаться там с вами наедине.

— Вам не хочется или вы считаете, что вам не следует этого делать?

— Да, думаю, не следует.

— Я буду хорошо себя вести, обещаю.

Тереза взглянула Марку в лицо и не заметила ничего, кроме живейшего интереса и легкого удивления. Ему, должно быть, кажется, что она с ним заигрывает, сообразила Тереза. Он не понимает, что его гостья ни разу не оставалась наедине с мальчиками, если они не доводились ей близкими родственниками. Любая восемнадцатилетняя девушка знала бы, как вести себя в подобной ситуации.

— Мне казалось, вы собирались взять еще пунша, — напомнила Тереза, когда Марк открыл дверь комнаты.

— У меня свои запасы. Я ведь хозяин дома, вы не забыли?

— Но… Но это же ваша спальня! — воскликнула Тереза, едва они переступили порог. Она замерла на месте, разглядывая кубки и флажки на стенах.

— А чего вы ожидали?

— Пожалуй, мне лучше спуститься вниз и присоединиться к остальным.

— Тереза! Сядь у окна и перестань валять дурака. Ты ведешь себя так, словно я собираюсь на тебя напасть.

— Откуда мне знать, что ты не собираешься этого делать? — беззаботно спросила Тереза, с трудом справившись с дрожью в голосе.

— Никогда в жизни я не набрасывался на девушек. Честно говоря, мне никогда этого не хотелось да и не приходилось это делать. Вот так-то лучше. Садись и устраивайся поудобнее. Скажи мне, ты рассталась со своим приятелем? Ты приехала сюда, чтобы заставить его ревновать? Тебе это не составит труда, одного твоего взгляда, вот такого, будет достаточно.

— Взгляда? В моем взгляде нет ничего особенного.

— У тебя такой вид, словно ты могла бы полюбить меня, если бы знала меня лучше.

— Ты кажешься… достаточно симпатичным, — согласилась Тереза, отпивая глоток пунша. Она пыталась заставить себя понять, что оказалась наедине с Марком О\'Малли, молодым человеком, в которого, как ей казалось, она была влюблена так давно, о котором мечтала. Это была первая, мучительная любовь, безнадежная, потому что этот парень был героем своей школы. Тереза столько раз представляла себя вместе с Марком, но, проживи она хоть миллион лет, такого ей никогда не представить. Они вдвоем сидят на удобном диване в оконной нише, озаренные светом луны, и разговаривают. Это было абсолютно реально, даже слишком. Тереза чувствовала, как горячо пульсирует кровь в висках, как неистово бьется сердце. Она никак не могла отвести глаз от губ Марка.

— Можно мне еще? — она протянула ему стакан. От возбуждения у нее вдруг пересохло во рту.

— Разумеется. Мой папаша сам сделал этот пунш, а потом они с маман отвалили в загородный клуб, предупредив, правда, что ровно в полночь будут дома, чтобы лично убедиться в том, что в доме не осталось ни одного испорченного мальчишки и ни одной испорченной девчонки. Я буду счастлив, если поступлю в колледж и вырвусь наконец из-под их опеки.

— Мои родители точно такие же. Я не могу дождаться того момента, когда смогу жить сама по себе.

— Куда ты отправила документы?

— Куда и все.

— Но у тебя наверняка есть место для отступления? Колледж, в который ты точно поступишь?

— Естественно, — беззаботно ответила Тереза. Какой же из колледжей назвать? Какой будет достаточно престижным?

— Ну и какой же?

— А… Гм, колледж Смита.

— Очень смешно. Подвинься-ка поближе. Ты поразительная девушка, но врать совершенно не умеешь. Ты знаешь об этом? У тебя, наверное, отличное чувство юмора. А может быть, у тебя очень высокий коэффициент умственного развития? Что же из этого правда? — Марк наклонился к Терезе и легко поцеловал ее в губы. — Как хорошо… Поцелуй меня еще разочек… Ну разве это не замечательно?

— О господи… Да, Марк, да!



— Прекрати наконец плакать, Тереза, — прошипела Мими, когда девочки оказались в тишине и уединении ее спальни. Пока они ехали в такси, Терезу сотрясали беззвучные рыдания.

— Я не могу. Господи, Мими, я не могу остановиться.

— Тереза, черт тебя дери, ты меня перепугала! Только что была рядом, потом раз — и исчезла вместе с Марком. Я тебя повсюду искала. Весь вечер только этим и занималась. Не знаю, что бы я там устроила, если бы ты наконец не появилась. Где тебя черти носили?

— О, Мими, я не могу… Этого не должно было случиться, скажи мне, что этого не было, — простонала Тереза, заливаясь слезами.

— Чего не было? — прошептала Мими, похолодев от ужаса.

— Я не могу тебе сказать, не могу говорить об этом, я не…

— Тебе, будь оно все проклято, придется это сделать, или я завтра же расскажу маме, что Марк О\'Малли что-то с тобой сделал. Твои волосы в беспорядке, лифчик ты потеряла, ты в шоке… Моя мама знакома с его матерью, они во всем разберутся!

— Нет! Я тебе запрещаю…

— Черта с два! Я не собираюсь останавливаться на полдороге. Что случилось? Он тебя изнасиловал?

— Нет, нет, прошу тебя, Мими, прекрати!

Мими с силой приподняла подбородок Терезы и внимательно всмотрелась в залитое слезами лицо.

— Вот ублюдок! Так просто ему это с рук не сойдет. Проклятие, я одна во всем виновата, это я тебя подбила на эту авантюру. Я готова убить себя.

— Он меня не насиловал!

— Тогда тебе лучше рассказать мне, что именно произошло и почему ты так плачешь.

— Мы… занимались любовью. Я так думаю…

— Тереза, ты с ума сошла! Ты никогда не занималась любовью, это просто безумие! У тебя все в голове перепуталось. Давай рассказывай по порядку, ничего не пропускай… И никаких больше «мы занимались любовью». Прошу тебя, избавь меня от этого, я не настолько глупа.

— Сначала мы просто целовались… Просто целовались, ты понимаешь? Сидели на диване у окна в его спальне. Выпили два или три стакана пунша. Он оказался крепче, чем я думала. А потом… В общем, мы оказались в его постели и занимались петтингом… Он снял с меня платье, лифчик, целовал мою грудь, сосал соски, и…

— Я так и знала, что он тебя изнасиловал!

— Нет, Мими, я сама хотела этого, я помогала ему. Я сама сняла трусики, я просто не могла остановиться. Не могу передать тебе это безумие, я просто хотела узнать, как это бывает… Я должна была увидеть, как это происходит на самом деле, а не на фотографиях. Поэтому я позволила ему положить член мне на живот. — Тереза замолчала.

— Так вот из-за чего ты проливаешь столько слез? Из-за того, что он положил свой член тебе на живот? И что было дальше? — требовательно спросила Мими.

— Я прикоснулась к нему… Я гладила его и не могла остановиться. Он был такой налитой и становился все тверже. И чем тверже он становился, тем больше мне хотелось коснуться его. А потом… потом… Он всунул кончик в меня. Совсем немного.

— Господи помилуй, Тереза! И ты не сопротивлялась?

— Нет… То есть я хочу сказать, я не сказала «нет», когда Марк спросил меня, можно ли это сделать… Я хотела ощутить его… ну ты понимаешь… внутри. Я должна была узнать, что при этом чувствуешь. Должна, и все. Он был такой большой, и мне так его хотелось. Я как будто была не в себе, все другое перестало существовать… — прошептала Тереза. — И он… Господи, помоги мне, всего через несколько секунд он кончил. Он даже не сделал ни одного движения. Он просто вздрогнул, вздохнул и кончил. Он не отодвинулся, не стал ждать!

— Дерьмо! Это не изнасилование, а глупость какая-то. Что за болван! Но ты по-прежнему девственница, так что беспокоиться не о чем. Что он сказал?

— Сказал, что ему жаль и что, если я немного подожду, он повторит все снова, только медленно, чтобы мне тоже было хорошо. Можешь себе представить? Еще раз.

— Марк не понял, что ты девственница?

— Он не настолько глубоко забрался, чтобы это выяснить. Марк считал, что мне восемнадцать, что у меня уже есть опыт. О Мими, что же делать? — воскликнула Тереза.

— Прежде всего перестань плакать. Сейчас примешь горячую ванну. Я принесу тебе пару таблеток маминого снотворного. Ты ляжешь в постель и больше не будешь об этом думать. Ничего не было. Тебе приснился плохой сон. Марк знает, где тебя искать?

— Я назвалась другой фамилией и сказала, что мы из Стэмфорда.

— Если повезет, вы никогда больше не встретитесь, да и без макияжа ему тебя не узнать. Все, с этим покончено раз и навсегда. Ничего не произошло. Ты меня понимаешь, Тереза? И я не желаю ничего слышать о грехе. Ты не соображала, что делаешь. Он тебя напоил, ты ни в чем не виновата. Ты слышишь меня?

— Я понимаю, о чем ты думаешь, Мими. Но я знаю, я согрешила против Отца и Сына, и Святого Духа, и Пресвятой Богородицы. Что бы ты ни говорила, этого не изменить.

3

— Мими, по-моему, я беременна. — Тереза была бледной как мел. Ее охватила настоящая паника. Сердце Мими ухнуло в пропасть. Она торопливо встала и заперла дверь в свою комнату.

— Ты же девственница, как такое может быть? У тебя просто задержка, вот и все, — сказала она, крепко сжала холодные, дрожащие пальцы подруги и начала их растирать.

— С тех пор как год назад у меня начались месячные, у меня никогда не бывало задержки. А после той вечеринки задержка уже три недели. Я прочла в школьной энциклопедии, что сперматозоиды двигаются, ты можешь себе представить? Причем очень быстро, и могут жить во влагалище несколько дней.

— Но ты девственница! Это просто невозможно!

— Девственная плева не может служить преградой. Ведь менструальная кровь из матки через нее вытекает. Вспомни, мы об этом читали в той книжке, что тебе дала мама, чтобы самой тебе ни о чем не рассказывать.

— Черт. Черт. ЧЕРТ! Нет, я не могу поверить. Этого не могло произойти.

— Могло, Мими. Взгляни правде в лицо, это случилось. — У Терезы дрожали губы, и выглядела она совсем не так решительно, как говорила.

— У тебя будет выкидыш или как это там называется. Завтра, послезавтра, на днях. Тебе ведь только четырнадцать, ты не можешь родить ребенка! — Мими тоже затрясло от страха.

— Я себе говорила то же самое, — еле слышно отозвалась Тереза. — Ночью я часами стояла на коленях и молилась, молилась, прося господа забрать этого ребенка. Это его решение, и только он может что-то исправить. В школе я на каждой перемене бегала в туалет, проверяла, не начались ли месячные. Я обманывала себя, мне казалось, что я ощущаю приступ боли. Но правда в том, что я беременна. Я могу либо сказать об этом матери, либо покончить с собой. Не знаю, что хуже.

— Всего три недели! Если ты вообще беременна. Но ты можешь еще долго ничего не говорить. Кто знает, что произойдет за это время?

— Да. На это я и рассчитываю. Еще слишком рано принимать какие-то решения. Я и тебе не говорила, сколько могла, но у меня больше нет сил носить это все в себе.

— Если только… — Мими замолчала.

— Что?

— Если бы ты не была такой истовой католичкой, Тереза! Мама знакома с одним врачом, он отлично делает…

— Даже не произноси этого слова, Мими. Никогда, ни за что на свете. Пусть я грешница, но на такое я пойти не могу. Никогда.

— Я знаю, — Мими печально вздохнула. С самого начала их разговора она не сомневалась, что, если Тереза и в самом деле беременна, она никогда не согласится на аборт. Но Мими все равно должна была сказать, вдруг подруга одумается. Невозможно? Разрушить все свое будущее, сломать себе жизнь из-за религиозных убеждений! Мими не могла этого принять, хотя и понимала, что для Терезы другого пути нет.

— И что мы будем делать? — после долгого молчания спросила Мими.

— Молиться. Мне позволено только молиться, молиться и ждать. Ничего другого не остается.

— Мне тоже можно молиться или господь выслушивает только католиков?

— Молись. «Молись и не останавливайся», как говорит святой Павел. — Тереза попыталась улыбнуться подруге, но слезы потекли у нее по щекам. — Ты такая язычница, что господь будет рад услышать тебя.



Агнес Хорват, слава богу, была опытной женщиной. Когда она носила Терезу, ее не тошнило, но, разумеется, о таких симптомах она знала. И вот теперь три дня ее дочь по утрам тошнит в ванной. Увидев, как та спускается к завтраку бледная, с покрасневшими глазами и что-то бормочет о гриппе, не в силах проглотить ни куска, мать начала кое о чем догадываться. Когда Тереза возвращалась из школы, грипп чудесным образом излечивался до следующего утра. Сердце Агнес разрывалось от боли. Она все поняла.

Но, насколько Агнес знала, Тереза была девственницей. Тереза была хорошей девочкой. Тереза никогда не оставалась наедине с мальчиком. Тереза даже еще ни разу не целовалась.

Но никаких сомнений — Тереза была беременна. Тереза, ее дочка, безупречная, обожаемая, ради будущего которой она жила, стала для нее чужой. Аморальная, порочная, дьявольски изобретательная, хитрая лгунья была обречена веки вечные гореть в аду.

В пятницу утром Агнес дождалась, пока Тереза выйдет из ванной. Девочка появилась на пороге бледная, колени у нее дрожали. Мать схватила ее за руку и наградила увесистой пощечиной.

— Как ты могла поступить так со мной? — Последовал еще один удар. — Как? Как? Ты, грязная шлюха!

Тереза расплакалась и упала бы на ковер, если бы твердая рука матери не удержала ее.

— Плачь, плачь! Это, конечно, поможет. Ты опять станешь благовоспитанной девочкой, дура ты несчастная. Отправляйся в свою комнату. Я позвоню в школу и скажу, что ты больна. Жди меня, я сейчас же вернусь.

Когда спустя минуту Агнес поднялась к дочери, та рыдала в голос, свернувшись клубочком в глубоком кресле. Это была уже почти истерика.

— Замолчи немедленно! Если ты не прекратишь, я тебя ударю! Неужели ты считаешь, что у тебя есть право плакать? Это мне следовало бы заливаться слезами! — Агнес была вне себя от ярости. — Это со мной ты не пожелала считаться, потому что вожделение оказалось сильнее твоей любви к матери.

— Нет… Нет… К тебе это не имеет никакого отношения, — прорыдала Тереза.

— Ко мне это имеет непосредственное отношение. Ты знаешь, что прелюбодеяние — это грех, смертный грех, и все же предпочла его, так же, как и влияние этой Мими Петерсен моему влиянию. Она наверняка приложила к этому руку. Иначе каким образом ты могла встретиться с мужчиной? Но кто присматривал за тобой с самого рождения, кто отдавал тебе все, что только можно, кто умудрился найти деньги и отправить тебя в дорогую школу, кто пестовал твой талант? Вот как ты отплатила мне за мою любовь. Ты не заслуживаешь даже презрения. Моя любовь и гордость оказались безумием. Я никогда тебя не знала.

— Мама! — страдальчески воскликнула Тереза.

— Не смей называть меня мамой! Моя дочь не могла поступить так, как поступила ты. Кто он? Нет, не говори мне. Я не хочу знать никаких омерзительных подробностей. Ты покаялась в своем грехе?

— Нет.

— И как долго ты намеревалась скрывать свой смертный грех? Или ты собиралась снова и снова предаваться ему? Ты мне отвратительна! Но теперь ты попалась. Мы немедленно отправляемся к отцу Бреннану. После исповеди мы поговорим с ним у него в кабинете. Он наверняка знает, куда можно будет тебя отослать.

— Что?

— Существуют специальные заведения для таких забывших бога, бесстыдных, грязных грешниц, как ты. Они остаются там до рождения ребенка, которого потом отдают на усыновление.

— Но еще так долго! Я не могу просто так исчезнуть! Монахини в школе, родственники — все сразу же все поймут!

— Тереза, ты разрушила мою жизнь, но я посвятила жизнь девочке, которой на самом деле не существовало. Но если об этом узнает кто-нибудь еще, это меня убьет. У меня осталось только одно — мое положение в семье. Ты можешь себе представить, что скажут о тебе мои сестры? Неужели ты думаешь, что четыре женщины, даже обремененные семьями, не станут болтать языками? О тебе будут толковать на каждом углу. Неужели ты настолько глупа, что не понимаешь, какое пятно ляжет на тебя, какие поползут слухи? Вся твоя жизнь превратится в дурной сон. Беременна в четырнадцать лет. Ни один порядочный мужчина не захочет связать с тобой свою жизнь. Я даю тебе второй шанс, разве это не понятно? Но не потому, что ты этого заслуживаешь. Ты заслуживаешь только наказания, и ты будешь наказана, Тереза, поверь мне.

— Но… почему? Почему ты даешь мне еще один шанс?

— Потому что я не могу допустить, чтобы моя дочь стала героиней грязного шушуканья соседок. Дочь, которой я гордилась, девочка, которую я вырастила, так и не поняв, какая она на самом деле.

— Я все равно не представляю, как я могу исчезнуть на долгое время, а потом вернуться. Люди обязательно догадаются, — настаивала Тереза.

— Это значит, что нам придется уехать как можно дальше отсюда, туда, где нас никто не знает. Твоему отцу придется пожертвовать работой и найти место в другой школе. Я расскажу ему обо всем сегодня же вечером.

— Папа ничего не знает?

— Это не мужское дело. Когда будет нужно, ему скажут, — мрачно буркнула Агнес. — Одевайся. Мы едем в церковь. И не забудь шляпу и молитвенник.



— Если я правильно тебя понимаю, ты ждешь, что я брошу работу здесь и стану искать себе другое место, верно? — Шандор Хорват выжидательно посмотрел на жену.

— Тебе придется это сделать. Другого выхода нет. Я перебрала все возможные варианты, но только так мы сможем скрыть случившееся.

— И отец Бреннан отправит Терезу в это заведение в Техасе, где она родит ребенка, которого потом усыновят чужие люди? А затем она вернется домой и обо всем этом забудет?

— Ребенка возьмет на воспитание хорошая католическая семья. В этом мы можем быть уверены.

— Ты напрасно меня уговариваешь. Это невозможно.

— Шандор! Ты не можешь так поступить. Терезе нельзя вот так запросто уехать на шесть-семь месяцев, а потом вернуться сюда. Все будут подсчитывать сроки, все догадаются. Это все равно что во всеуслышание объявить о том, что случилось в нашей семье.

— Агнес, этот ребенок — наш внук. Вполне возможно, что родится мальчик, наследник нашего имени. Я никогда не соглашусь отдать это дитя. Это моя плоть и кровь.

— Мы не можем себе позволить быть сентиментальными. Будущее Терезы…

— Ломаного гроша не дам за ее будущее! Мне наплевать, что скажут твои сестры! И меня не волнует твоя священная репутация матери семейной красавицы. То, о чем ты меня просишь, идет вразрез с тем, во что я верю. Я не буду этого делать. А без моего согласия ты не сможешь ничего предпринять.

Агнес посмотрела на мужа. Она поняла, что его ничем не проймешь, только если… Может быть, Шандор согласится с планом, разработанным специально на этот случай. Она обдумывала его в течение четырех дней и, кажется, все предусмотрела.

— Шандор, если ты получишь другую работу где-то, где нас никто не знает, я могла бы… выдать ребенка за моего. Мне только тридцать три года, это будет выглядеть совершенно естественным.

— И ребенок станет нашим сыном, братом Терезы? — медленно произнес Шандор.

— Или сестрой. Но ты правильно понял: ребенок будет нашим, твоим и моим.

— А как отнесется к этому Тереза?

— Ее чувства не имеют никакого значения. Она потеряла право на то, чтобы с ее желаниями считались. Как ты думаешь, покаяние, которое наложил на нее отец Бреннан, очистило ее от греха?

— Дал ли он ей полное отпущение и приняла ли она таинство покаяния?

— Да.

— Значит, бог простил ее. Ты не могла сделать для нее большего. Завтра же я начну поиски нового места работы.

— Спасибо, Шандор.