Джудит КРЭНЦ

ПО ВЫСШЕМУ КЛАССУ

За несколько секунд до начала церемонии вручения «Оскара» за лучший фильм года, в тот последний миг, когда напряженное ожидание достигает наивысшей точки и когда те, кто удостоился чести объявить список победителей, выходят из-за боковых кулис и спускаются на сцену, именно тогда Вито Орсини прошиб пот. Что, если Мэгги Макгрегор ошиблась? Что, если «Зеркала» не стали лучшей картиной года? О господи! Тогда по условиям пари, которое он заключил с Кертом Арви, ему придется купить права на «Стопроцентного американца». Да какая разница, черт возьми! Он пожал плечами и улыбнулся. Выиграет он или проиграет — он все равно должен заполучить эту книгу. Она написана словно для него, и он должен поставить по ней фильм. Он знал это.

Билли Орсини еще сильнее стиснула его руку, но, в отличие от Вито, она не испытывала душевного смятения. Сегодня утром, спеша поделиться радостным известием, ей позвонила Долли Мун. Но Билли не хотела заранее сообщать мужу о готовящемся присуждении ему «Оскара»: ей казалось, что если он узнает секрет белого конверта еще до презентации, то радость от одержанной победы уже не будет такой всепоглощающей. Она решила, что не скажет ему и о том, что ждет ребенка. Эту новость она прибережет до завтра, когда сияние славы сегодняшнего вечера станет менее ослепительным. Такое известие для ее мужа, у которого в сорок два года еще нет детей, без сомнения, важнее любого профессионального признания, сколь бы высоким оно ни было. Почувствовав, как напряглась рука Вито, она приказала себе быть честной до конца. Да, она, Уилхелмина Ханненуэлл Уинтроп Айкхорн Орсини, не имеет ни малейшего намерения делить свою славу материнства ни с какой золоченой статуэткой, благосклонно даруемой Академией киноискусства во всей ее бесконечной премудрости.

1

Слегка повернув голову, Билли неохотно открыла глаза. Ощущение счастья, испытанного во сне, было столь пронзительным, что ей не хотелось расставаться с ним. Ей снилось, будто она бежит, нет, не бежит, а легко, едва касаясь ступеней, словно взлетает по спиральной лестнице, ведущей на верхнюю площадку высокой башни, откуда — она это уже знала — видит пронизанную светом весеннюю долину с перемежающимися рощами и лужайками, за которой раскинулось манящее бирюзовое море. Открыв глаза, Билли вздохнула и несколько минут лежала неподвижно, успокаиваясь от пережитого чувства, но радостное состояние не покидало ее.

В блаженном полузабытьи, не понимая, ни где она, ни какой сейчас день, она просто смотрела в белый высокий потолок, пока к ней не вернулось ощущение реальности. Она лежит в своей постели, в своем доме в Калифорнии. Сейчас апрель 1978 года. Вчера Вито получил «Оскара» за лучшую картину года, а ее любимая подруга Долли Мун — приз за лучшую женскую роль. Спустя четыре часа Долли быстро и без суеты родила прекрасную девочку. Билли, Вито и рекламный агент Долли Лестер Уайнсток потихоньку удрали с банкета и поехали в больницу. Затем они вместе вернулись домой и отметили радостное событие яичницей, английскими булочками и шампанским. Билли ясно помнила, как выливала на сковороду яйца, как Вито открывал шампанское, но потом все смешалось — тосты, смех… А что, если Вито и Лестер свалились на постель вместе с ней? Быстро протянув руку, она поняла, что лежит одна, одеяло со стороны Вито было откинуто.

Зевая, потягиваясь и слегка постанывая от удовольствия, Билли медленно приподнялась и села. Часы на столике у кровати показывали начало первого, но это ее нисколько не огорчило. После пережитых волнений женщина может позволить себе подольше поваляться в постели. Особенно в ее положении, в ее удивительном положении, больше того — в исключительно увлекательном положении, совершенно новом для нее положении, о котором пока никто не знает. Но теперь настало время раскрыть секрет. Из гостиной, примыкающей к спальне, донесся голос Вито, он разговаривал по телефону. Прекрасно! Значит, прежде чем он поймет, что она проснулась, она успеет умыться и почистить зубы. Билли прошла в ванную и взглянула на себя в зеркало. Она давно привыкла к тому, что красива той красотой, которая сразу бросается в глаза, но сегодня, расчесывая щеткой волосы, Билли не могла не заметить свежести и упругости своей кожи, естественного блеска серых глаз, пышности густых шелковистых волос, отливающих оттенками темного дерева. В свои тридцать пять она выглядела на десять лет моложе. Должно быть, это гормоны, подумала она, от них можно ждать чего угодно.

Выйдя из ванной, она услышала, что Вито по-прежнему разговаривает по телефону, значит, у нее есть время принять душ. Ведь как только она скажет ему о ребенке, он от радости потеряет голову, эта новость его настолько взволнует, что все остальное покажется ему просто несущественным и даже на время забудется. Они будут говорить об этом часами, будут строить планы… Так почему бы не воспользоваться возможностью и не принять душ?

Через несколько минут, пританцовывая от нетерпения, Билли накинула тонкий шелковый пеньюар на еще влажное тело и, как была босиком, распахнула двери в гостиную, но тут же инстинктивно отступила назад в спальню. Интересно, с какой стати тут сидит секретарша Вито Санди Стрингфеллоу, да еще на любимом стуле Билли, в ее личной, принадлежащей только ей гостиной, и очень по-деловому разговаривает по ее, Билли, личному телефону, который к тому же взяла с ее стола? Но Санди и Вито были так поглощены разговором, который вели с разных аппаратов, что даже не заметили ее появления. Сбросив свой далеко не деловой пеньюар, Билли надела шлепанцы и толстый махровый халат.

— Доброе утро! — проговорила она, улыбнувшись Санди и Вито сияющей улыбкой. Сделав извиняющуюся гримасу, Санди продолжала беседовать по телефону. Вито, быстро взглянув на Билли, помахал рукой, улыбнулся и, неопределенно чмокнув воздух, также продолжал внимательно слушать.

— Да, мистер Арви, как только мистер Орсини закончит разговаривать по другому телефону, он тут же возьмет трубку, — вновь послышался голос Санди. — Да, я знаю, что вы долго ждете, в таком случае, может быть, он вам сам перезвонит? Нет, в том-то и дело, что не могу точно сказать когда. В доме нет переключающей панели, а все утро телефон буквально разрывается. У мистера Орсини даже нет времени одеться и поехать в офис. Думаю, что уже недолго, мистер Арви, но на этом аппарате нет кнопки ожидания. Конечно, нелепо, но я сама говорю по личному телефону миссис Орсини.

Билли вывела вопросительный знак на листочке бумаги и положила его перед Вито. Покачав головой, он молча указал на Санди.

— С кем он говорит? — спросила Билли.

— С Лью Вассерманом о «Стопроцентном американце», — прошептала Санди, прикрыв рукой трубку.

Женщины сделали большие глаза, как бы поздравляя друг друга. То, что Вито разговаривал с самым влиятельным и могущественным человеком в Голливуде — при том что муж, как она знала, мечтает снять новый фильм, для которого надеется заполучить Роберта Редфорда и Джека Ни-колсона, — объясняло его сосредоточенность.

— А где Джози? — поинтересовалась Билли. Уж конечно, всеми этими делами должна была бы заправлять Джози Спилберг, ее личная секретарша.

— Ужасный желудочный грипп. Она звонила и сказала, что заболела.

— Великолепно, — произнес Вито, — просто великолепно, Лью. Да… да… угу… Я вас понимаю… Правильно. Еще раз огромное спасибо за совет. Позавтракать завтра утром? Договорились. В семь тридцать? Нет проблем. До свидания, Лью.

Положив трубку, он порывисто обнял и крепко поцеловал Билли. От того, что он чувствовал себя победителем, Билли был заметно возбужден.

— Хорошо выспалась, дорогая? Даже не могу поболтать с тобой: просто обязан поговорить с Кертом Арви, он ждет на другом телефоне. Не стоило этому несчастному сопляку спорить, что «Зеркала» не получат «Оскара». И теперь, чтобы купить права на «Стопроцентного американца», ему придется раскошелиться на полтора миллиона долларов, а я хочу быть уверенным, что он подпишет контракт с литагентством из Нью-Йорка. Книгу просто на части рвут… — Он подошел к личному телефону Билли и с головой ушел в разговор, в то время как Санди подбежала к другому аппарату, который зазвонил сразу же, как только Вито положил трубку.

Глядя на них, Билли поняла, что они про нее уже забыли. Ну что ж, ее секрет подождет, подумала она, и к тому же ей надо позавтракать. Она легко сбежала по лестнице и пересекла разделенную раздвижными дверями залитую солнцем большую гостиную своего огромного, но очень удобно спланированного дома.

Это был старый дом, каких немало в Калифорнии, еще довоенной постройки, 30-х годов, но, несмотря на свои внушительные размеры, обладавший своим особенным, неповторимым духом. В этом доме чувствовалась личность его теперешней хозяйки. Глаз радовали непринужденно расположенные островки диванов и кресел, обтянутых полосатой французской тканью и слегка поблекшим английским вощеным ситцем с цветочным рисунком ненавязчивых благородных оттенков; паркетные полы покрывали красивые ковры ручной работы, и в каждой комнате были действующие камины с подготовленными для топки горками дров. Но ничто не придавало дому такой теплоты, как цветущие растения, папоротники и даже небольшие деревья, которые располагались в углах и нишах, около высоких стеклянных дверей, ведущих на веранду. Внимание вошедшего также неизменно привлекали книги, заполнявшие шкафы, и множество картин на подрамниках и просто прислоненных к стенам. Во всех комнатах — на столиках, комодах, бюро — маленькие изящные бронзовые статуэтки, старинные серебряные подсвечники, большие шкатулки и пустые птичьи клетки; на полу, рядом со стульями, — корзины, набитые журналами, и повсюду — самые, разнообразные антикварные вещи, купленные потому, что они просто красивы и неповторимы и так красноречиво говорят о характере их обладательницы. Во всей обстановке не чувствовалось ничего показного, никакого стремления к пышности, среди множества необычных предметов, так естественно наполнявших огромный дом, не было ни золота, ни осыпанных драгоценными камнями табакерок, и все же было ясно, что Билли никогда не сопротивлялась соблазну купить то, что ей хотелось. Сами комнаты были настолько просторны, что, несмотря на их сумбурно-очаровательную обстановку, в них царила атмосфера чистого пространства, свежести и какой-то внутренней беззаботности. Без сомнения, этот дом принадлежал женщине, которая прежде всего хотела порадовать самое себя, и только огромные деньги позволяли поддерживать в нем состояние изумительного совершенства при том не поддающемся логике беспорядке, который Билли так любила.

Устремившись в буфетную, она быстро прошла через библиотеку, музыкальную комнату и столовую, весело улыбнувшись на ходу трем служанкам, занятым своими повседневными делами. Две из них приехали несколько минут назад и уже принялись расставлять в вазы свежие цветы, в руках у третьей она заметила огромную пачку телеграмм.

Повар Билли Жан-Люк, увидев на кухне свою хозяйку, постарался скрыть удивление: дважды в неделю он обсуждал меню с мисс Спилберг, но сама миссис Орсини редко появлялась здесь, и уж, конечно, не в халате. Билли попросила его приготовить тарелку сандвичей для Санди и Вито, а для себя то, на что она отваживалась лишь в особых случаях — три тонких куска белого хлеба с толстым слоем ее любимого клубничного джема и кусочками сильно зажаренного бекона. По вкусу такое сочетание напоминало кисло-сладкую китайскую еду для младенцев, а по отсутствию калорий являло собой верх кулинарного искусства.

Соленое, сладкое, белый хлеб, мясо… Пока, дожидаясь завтрака, она сидела в столовой, у нее буквально текли слюнки при мысли о хрустящем, покрытом прозрачным жиром беконе. Да, прежде чем сесть на диету, подобающую ее положению, это будет ее последнее «прости», своего рода безудержное пиршество. Такое может понять только женщина, как она, привыкшая к ограничениям, женщина, знающая, во что обходится каждый лишний грамм съеденного, женщина, как она, в восемнадцать лет сбросившая весь лишний вес и решившая всю жизнь оставаться стройной.

Сегодня вечером — только дыня, жареные помидоры и паровая рыба, без сожаления подумала Билли, потягивая апельсиновый сок и оглядывая гостиную. Эти непрерывные телефонные звонки скоро прекратятся. Ведь, судя по тому, что Вито до сих пор не успел побриться и одеться — а он всегда, что бы ни случилось накануне, вставал очень рано, — телефонная эпопея длится уже давно. Еще немного — и все успокоится, начнется обеденный перерыв, и Санди с Вито уедут в офис, чтобы нормально работать. Конечно, в дом еще будут звонить, будут приносить цветы и телеграммы, но свистопляска, связанная с «Оскаром», пойдет на убыль. Такая победа — большое событие в ее с Вито жизни, но, в конце концов, у людей масса более важных дел.

Билли закончила свой греховный завтрак и, уже поднимаясь по лестнице в жилую часть дома, поняла, что, занятая другими мыслями, так и не почувствовала вкуса еды. Подходя к двери своей гостиной, она надеялась, что там уже никого нет: Санди наверняка уехала, а Вито одевается у себя в гардеробной, но, войдя в комнату, увидела ту же картину, что и полчаса назад. «Какого черта?» — написала она на листке бумаги и сунула его под нос Санди. На лице секретарши появилось выражение, близкое к отчаянию, и, зажав плечом трубку, она написала: «Он разговаривает с Редфордом, а я держу Николсона».

— Вот это да! — вырвалось у Билли. Она была озадачена и раздражена. Боже мой! Что происходит? Ведь у таких актеров прекрасные агенты. Почему же Вито должен разговаривать с ними напрямую? А может быть, они сами звонят ему? В списке бестселлеров «Стопроцентный американец» занимает первое место уже семь месяцев, это лучшая книга, и все хотят принять участие в фильме, все понятно, но такое нарушение принятого в Голливуде протокола просто неслыханно! Билли уже села поблизости, чтобы послушать разговор, когда Санди протянула ей еще один листок.

«Сюда едет Мэгги со съемочной бригадой, готовит специальный выпуск для сегодняшних вечерних теленовостей. Может быть, вам одеться?»

У Билли изумленно округлились глаза. Какое право они имеют вторгаться в ее личную жизнь? В заключительный период работы над «Зеркалами», когда необходимо было сделать окончательный монтаж и свести звук так, чтобы студия не вмешивалась, она с готовностью предоставила Вито и его ораве свой дом на полтора месяца. Все полтора года, что ушли на создание фильма, она работала по восемнадцать часов в сутки, без конца перепечатывая сценарий; во время этого сумасшествия ни разу не упрекнула Вито в том, что пачкают и царапают паркетные полы и ломают хрупкие безделушки, а теперь еще сюда мчится эта Мэгги Макгрегор со своими ненормальными операторами! Да Билли абсолютно не волнует, что ее телешоу из Голливуда в первую и последнюю неделю каждого месяца — одна из пяти самых популярных программ в Америке. И что из того, что Мэгги предупредила Вито о присуждении «Оскара»? Она — подруга Вито, а не ее, и никогда не будет ее подругой. С каждой встречей их взаимное недоверие лишь возрастало. Они не могут позволить себе быть врагами: слишком на виду в городе и в Голливуде, но и ближе они тоже никогда не станут. И вообще, о чем тут говорить! В конце концов, ее дом — не съемочная площадка, и она не хочет видеть здесь посторонних, она не пускает сюда даже фотографов из журналов, и Мэгги это прекрасно известно.

В течение последних трех лет, с тех пор как Билли купила Холби-Хиллз на Черинг-Кросс-роуд, проходящей по южной стороне бульвара Сансет сразу за Беверли-Хиллз, куда все так стремились, дом круглосуточно охранялся частной охраной; декоративный кустарник скрывал колючую проволоку, натянутую по всему периметру участка в четыре с половиной гектара; в начале подъездной аллеи, у высоких ворот дежурили два человека в форме, и если останавливалась машина с желающими поглазеть, то их просили проехать дальше. Такое было по карману лишь одной из самых богатых женщин мира и воротилам преступного бизнеса, для которых подобные меры просто необходимы. И вдруг Мэгги Макгрегор, даже не дождавшись, пока она уйдет, ломится сюда со своей съемочной бригадой. Почему она не хочет взять интервью у Вито в его офисе?

По-прежнему не желая беспокоить мужа, Билли на том же листке вывела вопросительный знак и вновь пододвинула его Санди, которая, на мгновение перестав любезничать с Джеком Николсоном, прошептала: «Публике интересно, поэтому Мэгги всех снимает в домашней обстановке».

Ничего не ответив, Билли вернулась в свою комнату, примыкавшую к спальне, и села на широкий подоконник, где так долго просидела вчера, когда поняла, что беременна. Сначала она не могла поверить в это, но потом, разобравшись в своих душевных переживаниях, наконец осознала, что всю жизнь мечтала забеременеть именно так, неожиданно, ничего не рассчитывая заранее.

Прошло уже больше суток, а она все еще ничего не сказала Вито. Об этом не знает никто. Этот секрет, словно маленький дрожащий бубенчик, звуки которого слышны только ей, уже жил в ней, заставляя учащенно биться сердце и не находить места от сдерживаемой радости, а Вито невозможно оторвать от телефона, чтобы он узнал об этом первым, раньше других, как положено отцу. Значит, пока она должна молчать. Ей уже становилось трудно скрывать переполнявшее ее счастье, тот необыкновенный секрет, превратившийся из мечты в реальность, и внезапно она поняла, что должна сейчас сделать. Уже два часа, она поедет в «Магазин Грез» и проведет там остаток дня. Если она не увидит, как чужие люди заполнят ее дом, значит, для нее, в ее жизни, их просто не будет.

Быстро одевшись, она вышла из дому. Ни Вито, ни Санди даже не заметили этого.

От Холби-Хиллз до Родео-драйв, на которой располагался ее магазин, где продавались только роскошные, дорогие вещи, было всего несколько минут езды на машине, но даже за это короткое время Билли успела почувствовать, насколько восхитительно свежий, будоражащий кровь воздух ранней весны соответствует ее настроению. На погоду в дни присуждения «Оскара» всегда можно было положиться. Мировая телевизионная аудитория наблюдала Калифорнию только при прекрасных погодных условиях. Никто не видел бесконечных хмурых туманов по утрам в июне, когда у солнца словно нет сил пробиться сквозь плотные облака и оно появляется над городом лишь в полдень; никто не видел холодного, льющегося с темного январского неба дождя или, хуже того, белого слепящего солнца позднего лета, безжалостно палящего землю и вызывающего лесные пожары… Нет, Голливуд всегда умел продемонстрировать себя миру в самом выгодном свете. В этом весь Голливуд, думала Билли. В Билли все еще оставалось достаточно от жительницы Бостона, чтобы она могла с легкой насмешкой относиться к городу, который столь уверенно и долго надувал публику.

Проехав вниз по Родео-драйв, она свернула на подземную стоянку возле своего магазина, ощутив приятное чувство гордости, знакомое всем, у кого есть собственность. «Магазин Грез» — так назывался торговый центр — появился четыре года назад и являл собой воплощение ее самых невероятных и экстравагантных фантазий. Это был самый дорогой и роскошный магазин, какой только можно себе представить, и дела в нем шли очень успешно. Вчера, во время церемонии вручения «Оскара», Билли приняла решение открыть филиалы «Магазина Грез» во всех больших столицах мира. Там живут богатые женщины, жизнь которых состоит в том, чтобы развлекаться и ни в чем себе не отказывать; именно они олицетворяют собой тот очень ограниченный, но безгранично ненасытный класс потребителей, для которых и существуют такие магазины, как ее.

И все же, напомнила она себе, не стоит слишком торопиться и предпринимать какие-то важные шаги, не посоветовавшись прежде всего со Спайдером Эллиотом и Вэлентайн О\'Нил. В новой компании, созданием которой займется ее юрист Джош Хиллман, она хотела сделать их своими партнерами. Спайдер, в прошлом фотограф, работавший в журналах мод, был теперь ее управляющим, и именно благодаря его идеям и безграничной фантазии им удалось придать магазину необходимый беззаботно-непринужденный стиль, обеспечивший успех. И уж конечно, она не смогла бы обойтись без Вэлентайн с ее врожденным парижским вкусом: она делала основные закупки и одновременно была модельером великолепных туалетов, которые шили на заказ — еще одна особенность «Магазина Грез». Несколько секунд, пока Билли ехала в лифте на третий этаж, где помещались офисы, показались ей вечностью: ей не терпелось поделиться с ними своими планами.

Как ни удивительно, она не нашла ни Спайдера, ни Вэлентайн. Секретарша Спайдера предположила, что они уехали за покупками. Вот уж в высшей степени странно, подумала Билли. Зачем куда-то ехать, если они находятся в «Магазине Грез», этой Мекке всех покупателей? Пережив еще одно разочарование, но упрямо настроившись не терять хорошего настроения — а может, они ищут подарок для Вито, что-то особенное, чего не купишь в женском магазине, — Билли решила обойти свои владения, притворившись, как часто делала, обычным посетителем, впервые попавшим в магазин. Стараясь держаться незаметно, она отправилась вдоль прилавков и витрин первого этажа, пытаясь взглянуть на все глазами какой-нибудь женщины из Питсбурга, но стоило ей пройти несколько метров, как ее тут же окружили человек десять. С кем-то она была знакома, а кого-то видела впервые в жизни. И все они шумно поздравляли ее, желая разделить с ней радость победы Вито, чтобы потом, придя домой, рассказать своим многочисленным знакомым: «Сегодня я встретила Билли Орсини и сказала, как я рада за нее и Вито!» Вежливо улыбаясь направо и налево, она поспешно скрылась у себя в офисе и заперла дверь.

Усевшись за рабочий стол, Билли решила обдумать ситуацию. Совершенно определенно, что домой она вернуться не может. Сесть в «Бентли» и поехать кататься? Но куда? Получается, что она вынуждена оставаться здесь, в офисе, в противном случае ей вновь придется принимать назойливые поздравления. А как бы на ее месте поступила другая женщина? Неужели в подобной ситуации ей доставило бы удовольствие слушать всю эту трескотню, пусть даже приятные, но пустые слова? Нет уж, увольте!

Да когда же наконец она избавится от своей дурацкой застенчивости? В который раз Билли задавала себе этот вопрос, постепенно понимая, почему не может принимать комплименты и поздравления, не испытывая при этом какой-то болезненной неловкости. Да, когда-то у нее были причины смущаться, стесняться самой себя. Это началось еще в детстве, когда она была полной, нелепо одетой бедной девочкой, сиротой, росшей на попечении своих богатых бостонских родственников, потомственных аристократов Уинтропов, среди счастливых, не знавших горя кузенов и кузин, которые в лучшем случае не замечали ее, а как правило, не упускали случая сделать из нее посмешище. Еще больше причин чувствовать себя неловко появилось после того, как ее отправили в академию Эмери, элитарный женский пансион, где она провела шесть бесконечно долгих и одиноких лет: ведь там она сразу стала чужой, объектом шуток и жестоких насмешек всего класса — девочка ростом метр семьдесят пять и весившая восемьдесят восемь килограммов.

Но затем она провела год в Париже, год, изменивший и ее, и ее жизнь. Из Парижа вернулась уже стройная и поразительно красивая девушка. Она поехала в Нью-Йорк и получила место секретаря у Эллиса Айкхорна, загадочного мультимиллионера, имевшего предприятия и бизнес во всех странах мира. Там же, в Нью-Йорке, она познакомилась с Джессикой Торп, с которой они вместе снимали квартиру и которая стала ее первой в жизни подругой. Сейчас Джессика по-прежнему жила в Нью-Йорке, но дважды в неделю они с Билли перезванивались. Джессика и Долли Мун были ее единственными настоящими друзьями.

Всего две близкие подруги, подумала Билли, не очень-то много, если тебе уже тридцать пять. В двадцать один она вышла замуж за Эллиса Айкхорна, и в течение семи лет, пока с ним не случился удар, их жизнь была заполнена делами и поездками по разным странам. За это время она, обладая поразительным вкусом и драгоценностями, которыми осыпал ее муж, прочно заняла место в списке самых изысканно одетых женщин мира. Если они не находились в разъездах, то отдыхали на вилле на Кап-Ферра или на ранчо в Бразилии, иногда проводили несколько недель в Лондоне, живя в отеле «Клэридж», где за ними был постоянно оставлен номер, а затем летели на Барбадос, в свой дом на океанском побережье, или, если хотелось, в Италию, где среди виноградников Неаполитанской долины у них был особняк. В Нью-Йорке они имели свои апартаменты в высотной башне отеля «Шерри Нидерланд». Их фотографии постоянно появлялись на страницах журналов, они входили в число избранных, тех, кого называют сливками высшего общества, и всем вокруг казалось, что их окружает масса друзей.

Но лишь сами Эллис и Билли знали, что в действительности скрывает от постороннего глаза недосягаемая привилегированность их положения: близость собственных отношений — вот то единственно важное, что имело в их жизни реальную ценность. Принимая гостей, общаясь с окружавшими их людьми, они тем не менее не искали и не заводили новых привязанностей — так велика была их поглощенность друг другом. Они словно очертили вокруг себя некий магический круг, переступить который не мог никто.

Когда в 1970 году с Эллисом случился удар, Билли исполнилось двадцать восемь. В течение пяти лет, до самой его смерти, она жила в Бель-Эйр в полном затворничестве, посвятив себя заботам о полупарализованном муже. Ее общение с внешним миром составляли лишь женщины из спортивного класса, чье плохо скрываемое любопытство по отношению к ней исключало любую возможность более близких отношений. Да и неудивительно, что их разбирало любопытство, вспоминала Билли: разве не оставалась она по-прежнему нелепой? Великолепно одетой, стройной, красивой, но нелепой — именно благодаря своему несметному богатству?

Так посмотри же правде в глаза: ты словно родилась, чтобы быть всем чужой. Да, она не вписывалась ни в одну из групп, существующих среди женщин этого города, где все занимаются только одним делом. Она была слишком поглощена своим умирающим мужем, чтобы сплетничать вместе с ними на их роскошных завтраках, которые устраивались под предлогом организации очередного благотворительного бала. Она не принадлежала к кругу женщин, чьи мужья работали на студиях и в котором положение каждой строго определялось возможностями и влиянием мужа в кинобизнесе. Этот круг был уменьшенным, но очень жестким голливудским подобием структуры, существующей среди жен политиков вашингтонского общества, где все строго подчинялось лишь табели о рангах. Она, безусловно, не могла принадлежать к кругу так называемых жен-бойцов, этих молодых — чуть за тридцать, крепких, сильных и исключительно расчетливых красоток, которые вышли замуж за мужчин в два раза старше них, богатых и разведенных. Главная цель этих женщин, подписавших брачный контракт, исключающий разделение общей собственности, состояла в том, чтобы забеременеть и таким образом сделать своих мужей заложниками, когда те, желая обладать более молодым телом, захотят избавиться от них. И уж никак она не могла обрести друзей среди немногочисленных женщин-писательниц, продюсеров и кинозвезд, уважающих и считающихся только с равными себе и не имеющих времени на всех прочих.

Возможно, думала Билли, ей удалось бы найти друзей среди тех, кто живет в Хэнкок-Парк или Пасадене. Там, как правило, обитали изысканно-элегантные, респектабельные семьи, обладатели потомственных состояний, редко удостаивавших своим вниманием Вестсайд, где обосновались разбогатевшие на кинобизнесе. Но даже и не зная их, она была почти уверена, что найдет там тех же, только в калифорнийском варианте, консервативных и вполне предсказуемых кузенов и кузин Уинтропов, из-за которых так страдала в детстве.

После смерти Эллиса, когда закончилось ее вынужденное одиночество, Билли отвергла перспективу стать просто молодой вдовой или еще одной кандидаткой в жены и с энтузиазмом принялась за создание «Магазина Грез», во что бы то ни стало решив добиться успеха. Так продолжалось два года, пока она не встретила Вито и не вышла за него замуж, после чего с головой окунулась в работу над его новым фильмом «Зеркала». Познакомившись на съемочной площадке с Долли Мун, она не испытала неловкости или смущения, потому что та понятия не имела о ее прошлом, а когда узнала, то в их отношениях ничего не изменилось.

Долли и Джессика. За всю жизнь только эти две настоящие, преданные подруги. Ну что ж, и это немало. Возможно, так оно и бывает, возможно, большинство женщин просто ошибаются в отношении тех, кого считают своими верными подругами? Упершись ногами в стол, Билли обхватила колени и закрыла глаза. Она чувствовала себя не в своей тарелке. Еще совсем недавно она мечтала, как начнет день с того, что скажет Вито о ребенке, но вдруг, совершенно неожиданно, все пошло не так. Как глупо было опять вспоминать о прошлом, о потраченных впустую годах! Она не должна позволять призракам вторгаться в ее новую жизнь и омрачать чудо, которое скоро произойдет. А то, что она не вписывается в общество голливудских женщин, вовсе не означает неспособность иметь друзей. Билли сняла ноги со стола, мысленно отметив, что в этой ситуации тетушка Корнелия непременно сделала бы ей замечание. Но к черту прошлое! Ее стол завален бумагами — достаточно работы до конца дня, когда путь домой будет свободен. И очень хорошо, что у нее столько дел: хоть ненадолго можно забыть о нестерпимом желании вновь оказаться рядом с Вито, почувствовать его объятия, рассказать о ребенке и увидеть, как он обрадуется. И оторвать его наконец от проклятого телефона!



Когда в половине шестого Билли подъехала к воротам своего дома, один из охранников сказал ей, что телевизионщики только что уехали. Но приехали какие-то другие люди, и мистер Орсини велел их впустить.

«Да кто же еще, черт возьми?» — с досадой подумала она. Уже вечер, она отсутствовала более четырех часов, рабочий день кончился даже для тех, кто получил «Оскара». И еще какие-то посетители! Да она выгонит их в два счета, кто бы они ни были! Пусть хоть сам Вассерман, Николсон, Редфорд и призраки Луиса Б. Майера, Ирвина Тальберга и Жана Хершолта заодно с Гарри Кохом и братьями Уорнер. Ноги их не будет в ее доме!

Все еще не веря своим глазам, она оглядела десятка три машин, припаркованных перед домом, открыла дверь и в изумлении замерла на пороге: человек сорок народу, громко смеясь и разговаривая, заполнили огромные смежные гостиные. Она просто отказывалась верить тому, что видела. Шумное сборище, которое вскоре превратится в кубинский карнавал, набирало силу, и центром всего этого был Вито. В толпе она успела заметить режиссера «Зеркал» Файфи Хилла, кинозвезд, редакторов, композитора и всех остальных, кто с самого начала принимал участие в создании фильма. А сзади, оттеснив ее от двери, входили еще люди — актеры и члены съемочной группы, и каждый, быстро обняв и поцеловав ее, устремлялся в гостиную, к Вито.

Пробившись сквозь толпу, она подошла к мужу.

— Как… почему… Вито, что все это значит, черт возьми?..

— Дорогая! Ты как раз вовремя! Где ты была? Сегодня у нас «отвальная» по поводу фильма. Помнишь, первая прошла как-то наскоро, вот я и решил повторить. У всех все еще так живо в памяти! О еде не беспокойся, Санди позвонила в «Чейзен», и они все пришлют. Ну разве я не здорово придумал? Подожди, мне нужно найти Файфи, я еще не поздравил его, он получил «Лучшего режиссера».

— Да, конечно, — отозвалась Билли в пространство, где только что стоял Вито.

Наверное, сам Александр Македонский не чувствовал себя столь триумфально-уверенно, не был таким энергичным и возбужденным после очередной победы, подумала Билли, провожая глазами мужа, который в этот момент врезался в самую гущу шумной толпы гостей. Она вышла за него замуж, находясь в пылу страсти, совсем не зная его. И только став женой, поняла, сколько собственной страсти и чувств он отдавал работе, насколько был поглощен своими фильмами. Теперь, спустя десять месяцев совместной жизни, десять месяцев компромиссов, адаптации и узнавания, она думала, что примирилась с этим. Ну конечно, она должна была примириться с этим, уверяла себя Билли, пробираясь к лестнице; она принимала его таким, какой он есть, и сегодня все проходит так, как и должно быть, — шумное, безудержное веселье. Они празднуют достижение, в возможность которого верил только Вито: потрясающий фильм при малых затратах.

Проходя по гостиной, примыкающей к ее спальне, она заметила пачки нераспечатанных телеграмм, рассыпанных повсюду между корзинами цветов, которые стояли на столах, диванах и даже на полу. Завтра телеграммы надо будет собрать и отправить в его офис, и завтра же Джози просмотрит все визитные карточки, прикрепленные к корзинам, и составит список людей, которых надо поблагодарить. А сейчас ей предстоит одеться и спуститься вниз к гостям. Рано или поздно они уйдут, и тогда она останется наедине с Вито и с тем единственно важным, что он должен узнать за этот долгий день, в котором было столько шума и веселья.



Устало улыбаясь, Вито и Билли уже прощались с последними гостями, как вдруг позвонил охранник и сказал, что к дому подъехал еще один человек и спрашивает мистера Орсини.

— Джо, кто бы там ни был, скажите, что уже слишком поздно и прием окончен, — ответил Вито. — Что? Кто вы сказали? Вы не ошиблись? Да, да, все правильно, пропустите такси.

— Нет, это просто невозможно, — еле ворочая языком, возмутилась Билли, — здесь были даже повара и официанты, работавшие на картине. Вито, извинись, но не пускай больше никого. Я ложусь спать, если найду силы подняться по лестнице, я действительно с ног валюсь.

— Ну, конечно, дорогая, я сам управлюсь.

Минут десять спустя, когда она уже сидела перед зеркалом в ночной рубашке и начала снимать косметику, в комнату вошел Вито и закрыл за собой дверь.

— Так кто же это был, скажи на милость? — Она в изнеможении оперлась о туалетный столик.

— Э-э-э… это долгая история.

По его интонации и голосу она поняла, что он чем-то потрясен и что это не связано с только что закончившейся вечеринкой.

Она повернулась на банкетке и вопросительно взглянула на него.

— Неприятные новости, да?

— Не пугайся, Билли. Это не имеет отношения к нам, не имеет отношения к тебе.

— Значит, к тебе! Вито, так в чем же все-таки дело?

— О господи, — он со вздохом опустился на стул и, избегая смотреть на нее, уставился в стену. — Я тебе еще столького не сказал… непростительно с моей стороны. Как только мы поженились, я сразу же закрутился с этой картиной, не было буквально ни одной минуты. Я дал себе слово, что, как только закончится это безумие, как только выдастся свободное время, чтобы спокойно поговорить, я все тебе расскажу… Мне надо было тебе об этом сказать, когда мы познакомились, но я просто забыл. Думал, что это неважно, ведь я же не знал, что мы поженимся… тогда я думал только о настоящем, прошлое есть прошлое, и потом все у нас произошло так быстро…

— Вито, если ты не скажешь, в чем дело…

— Приехала моя дочь.

— У тебя не может быть дочери, — едва слышно вымолвила Билли.

— Может. У меня есть дочь. Я был женат. Это продолжалось меньше года. Мы развелись, и ребенок остался с матерью.

Билли потрясенно молчала. С трудом сдержавшись, чтобы не закричать, она прошептала:

— Ребенок? Мне неважно, даже если бы у тебя до этого было десять жен, но ребенок, Вито? Боже мой, неужели ты хочешь убедить меня, что за тот год, что мы женаты, у тебя не нашлось ни одной-единственной минуты, чтобы сказать об этом? Господи, да что с того, что ты развелся, но как можно забыть о ребенке! Да у нас была масса времени, мы могли бы поговорить за завтраком, за обедом, за ужином, перед сном, утром… И не надо говорить мне, что у тебя не было времени!

— Я все время собирался сказать, но как-то не получалось, — запинаясь, промямлил он.

— Вито, ты недооцениваешь мои умственные способности. Сначала ты тянул, а потом вообще решил промолчать. Ты должен был сказать об этом до женитьбы, для меня это не сыграло бы никакой роли, но просто ставить меня перед фактом, сейчас, вот так? Не могу в это поверить. Как ее зовут?

— Джиджи.

— Почему она приехала сегодня? — ровным голосом спросила Билли, хотя готова была перейти на крик. Надо оставаться спокойной, у Вито такой вид, будто он сейчас упадет в обморок. — Из-за того, что ты получил «Оскара»?

— Ее мать… умерла… вчера похоронили. В Нью-Йорке. Джиджи прислала телеграмму. Должно быть, телеграмма была там, среди других. А когда я не ответил… она просто села в самолет и прилетела.

— Где она сейчас?

— На кухне. Я дал ей стакан молока и кусок торта и велел подождать, пока не поговорю с тобой.

— Сколько ей лет?

— Шестнадцать.

— Шестнадцать! — воскликнула Билли. — Шестнадцать лет! Боже мой, Вито, она уже не ребенок, она девушка! Молодая женщина. Ты что, ничего не знаешь о шестнадцатилетних? Вито, налей мне бренди, и побольше. Не ищи стакан, просто принеси бутылку. — Стерев с лица остатки крема, она встала и поспешила к двери.

— Билли…

— Что?

— Может, мы поговорим перед тем, как ты познакомишься с Джиджи?

— О чем, Вито? — Она удивленно взглянула на него. — Ведь она бы не приехала сюда, если бы ей было еще куда ехать, верно? Она не видела тебя по крайней мере год, иначе бы я знала. И если, даже не дождавшись от тебя ответа, она проделала такой долгий путь через всю страну, значит, твой дом — ее последнее пристанище, разве не так?

— О господи! Билли, ты просто меня ни в грош не ставишь. Это давняя история, она закончилась еще пятнадцать лет назад, а ты судишь так, будто это случилось сейчас.

— Я исхожу из реальности. Это действительно случилось только сейчас — для меня. — И, повернувшись, она быстро направилась в кухню. Лишь секунду поколебавшись перед дверью, она решительно распахнула ее и вошла. Сзади послышались шаги Вито, спускающегося вслед за ней по лестнице.

На высоком табурете, за большим разделочным столом она увидела маленькую съежившуюся фигурку. Девочка сидела очень тихо. Перед ней стояли пустой стакан и пустая тарелка. Рядом на полу — небольшой потрепанный чемодан. Услышав, что кто-то вошел, Джиджи подняла глаза, не говоря ни слова, соскользнула с табурета и замерла рядом. Сначала Билли подумала, что Вито что-то напутал, на вид девочке нельзя было дать шестнадцати. И она была на него совсем не похожа. Хотя спутанные прямые темно-русые волосы почти полностью закрывали лицо, то, что Билли смогла разглядеть, показалось ей нежным и странно-необычным, каким-то неуловимо призрачным. Что-то в облике девочки напомнило ей маленького эльфа. Несколько мешковатых, не по размеру и кое-где разорванных свитеров, высовываясь один из-под другого, свисали на такие же видавшие виды джинсы. В огромной, залитой светом кухне девочка казалась бездомной бродяжкой, призраком, обрывком другого мира, занесенным бог знает каким ветром.

Во время этой затянувшейся паузы Джиджи стояла не шевелясь и молча терпела взгляд Билли. Она держалась прямо, чуть расставив ноги в ковбойских сапожках, словно стараясь казаться выше. В ее позе не было ничего извиняющегося или вызывающего, и все же, несмотря на небольшой рост и непрезентабельную внешность, в ней определенно ощущалось присутствие духа и достоинство. Видно было, что она устала и очень опечалена, и тем не менее в ее облике не проступало ничего жалостного, она была одинока, но потерянной не выглядела. От нее исходило нечто такое, что тотчас привлекало внимание. Глаза Джиджи встретились с глазами Билли, затем она слегка улыбнулась, и какая-то часть сердца Билли, о существовании которой она не подозревала, наполнилась любовью.



Как только они поздоровались и были произнесены подобающие случаю слова сочувствия, Билли решила, что все объяснения, обсуждение происшедшего и планов на будущее — одним словом, все необходимо отложить на завтра. И она, и Джиджи находились в таком состоянии, что вряд ли могли что-то соображать. Вито, постоянно прикладываясь к коньяку, молчал и пребывал в полной растерянности, а уж это, насколько Билли его знала, было ему совсем несвойственно. В ее же собственной душе бушевали настолько противоречивые чувства, что она никак не могла преодолеть замешательства, не подействовала даже внушительная порция бренди, которую она перед тем выпила. Что же касается Джиджи, то, выпив спиртного впервые в жизни, она просто с ног валилась от усталости и обрушившегося на нее горя.

— Нам всем необходимо выспаться, — объявила Билли, выпроваживая их из кухни. — Джиджи, хочешь перед сном принять ванну или ты слишком устала?

— Да, пожалуйста, ванну.

Какой у нее юный голос, подумала Билли. И никакого акцента, просто чистый невинный голос. В нем, несмотря на усталость, звучали звонкие мелодичные нотки.

— Вито, бери чемодан, — бросила Билли, не оборачиваясь, и, обняв девочку за тонкую детскую талию, повела в одну из комнат для гостей.

Когда они поднялись по лестнице, Вито, поставив чемодан, тупо уставился на него, не зная, что делать дальше.

— Я покажу Джиджи ее комнату. Попрощайся с дочерью, Вито, и иди спать, — сказала Билли.

Пока Джиджи распаковывала свой незамысловатый багаж, Билли приготовила ванну и затем, когда девочка уже мылась, разобрала постель, приоткрыла окна и задернула шторы. Устало опустившись в глубокое кресло, она задумалась над тем, что еще полезного и разумного могла бы сделать в подобной ситуации, ведь нельзя же было просто оставить девочку вот так одну.

Закрыв глаза, Билли на минуту забылась. Она была не готова столкнуться с проблемами, которые возникали с приездом Джиджи. «Что бы мне сейчас не помешало, — мелькнуло у нее в голове, — так это лечь в клинику и пройти французский трехнедельный курс лечения усталости. Все время спишь, просыпаясь только для еды, но зато потом выглядишь на двадцать лет моложе. Но, кажется, такие клиники уже закрыли. Может, они обнаружили, что длительное потребление сильных снотворных препаратов вредно для организма? А что, если поехать в одно из лечебных заведений на водах? Там, наоборот, жесточайший режим: с утра заставляют бежать в гору километров восемь и на завтрак дают только сок, а в течение дня — горстку мелко порубленных овощей, которые надо есть палочками, и тогда создается иллюзия, что еды очень много. В любом случае надо как-то выйти из этого состояния», — подумала она.

— Билли?

Приоткрыв глаза, она увидела маленькую фигурку, закутанную в большой белый халат, в котором Джиджи выглядела как смешной добрый гном.

— Вы пели.

— Правда? — удивилась Билли. — Я, наверное, опьянела.

— Вы напевали «Ищите луч надежды». Моя… моя мама тоже любила эту песню и часто напевала ее.

— Ну еще бы, все женщины любят ее… Те, кто написал ее, наверняка хотели, чтобы она служила поддержкой.

— Ага, Джером Керн и еще кто-то.

— Откуда?

— Что «откуда»?

— Откуда ты знаешь это?

— Моя мама была бродячей артисткой.

Билли широко раскрыла глаза.

— А у вас есть… м-м-м… разве у вас не существует… ну, что-то вроде табора, или как это называется?

— К сожалению, нет. Она ведь не была цыганкой. Она танцовщица. Она выступала с одной гастролирующей шоу-группой, они ездили по разным городам… У нее была пневмония, а она танцевала и никому не говорила, даже к врачу не обращалась… старалась забыть об этом, потому что не хотела лишиться своего номера, а когда уже нельзя было скрыть, то принимать антибиотики было слишком поздно… Знаете, артисты… они часто поступают так глупо… — Джиджи пыталась говорить спокойно, но из-за пережитого горя и напряжения слова словно выплескивались из нее.

— О, Джиджи! — воскликнула Билли и, обхватив ее, притянула к себе на колени. — Мне так жаль, даже не могу сказать тебе, как мне жаль. Если бы только я знала! Я ведь и понятия не имела! А если бы знала, то непременно помогла бы, ты же понимаешь, что помогла бы.

Джиджи вся напряглась и сидела очень прямо. Когда она вновь заговорила, голос ее дрожал и чувствовалось, что она изо всех сил старается сдержать себя.

— Мама была уверена, что вы ничего не знаете о нас, она говорила это. Она была очень независимая… никогда не рассчитывала на папу, даже не пробовала связаться с ним. Он уже давно нам ничего не писал.

— Сколько… сколько ей было лет?

— Тридцать пять.

«Мой возраст, — подумала Билли, — и мне столько же». Она почувствовала, как ее охватывает ярость. Да, в карьере Вито были взлеты и падения, временами он находился, как говорят продюсеры, на нулях, но ничто, ничто на свете не могло оправдать его. Забыть о своем ребенке!

— Джиджи, обещаю тебе, так больше не будет, — произнесла она, гладя девочку по волосам.

Позволив приласкать себя, Джиджи по-прежнему сидела прямо, стараясь не давать волю эмоциям. Ее мокрые волосы были накрыты полотенцем, и теперь Билли смогла рассмотреть ее лицо. Маленький прямой нос с чуть вздернутым кончиком; маленькие аккуратные ушки, заостренные, но тоже чуть-чуть; светло-коричневые четкие брови, красиво очерченные веки и большие глаза, цвет которых она затруднилась определить, потому что в комнате горела только настольная лампа. Рот девочки тоже был маленький, с более полной нижней губой. Уголки верхней губы чуть загибались кверху, и даже при том, что сейчас она была очень серьезна, возникало впечатление, что она вот-вот улыбнется. Лоб и подбородок имели милые округлые очертания, овал лица — чуть вытянут. Вся ее небольшая головка была словно тщательно вылеплена искусной рукой. А ведь она хорошенькая, решила Билли, и еще сама не знает этого, а может, просто равнодушна к себе. Сейчас, когда волосы не закрывали ее лица, Джиджи напоминала Билли молоденьких девушек с картинок двадцатых годов, чистеньких, очаровательно-элегантных и немножко проказливых.

— Джиджи твое настоящее имя? — спросила она, переходя на нейтральную тему и уважая желание девочки быть взрослой.

— Меня все так зовут. Я никогда не говорю своего настоящего имени.

— Например, мое настоящее имя — Уилхелмина, так что хуже не бывает, — продолжила Билли, заинтригованная.

— Правда? А как звучит Гразиелла Джованна?

— Гразиелла Джованна, — медленно повторила Билли. — Но оно звучит так красиво, так мелодично, похоже на имя итальянской принцессы времен Ренессанса.

— Для вас — может быть, но только не для школы, и вообще не для нашего века. Так звали папиных бабушек. Не знаю почему, но мама настояла, чтобы у меня было такое имя. Ее бабушек звали Мойра и Мод. Представляете, Мойра Мод… Как из ирландской любовной песенки: «Приходи вечерком, дорогая, приходи ко мне в сумерки…» Нет, пусть лучше называют Джиджи.

— Гразиелла… Гразиелла… Интересно, как же мне назвать своего ребенка? — мечтательно проговорила Билли. — Осталось месяцев семь, чтобы придумать имя.

Джиджи спрыгнула на пол.

— У вас будет ребенок! — вскрикнула она.

— Боже мой! Проговорилась! Я никому не хотела рассказывать раньше Вито. И я только вчера об этом узнала. Джиджи, что случилось? Почему ты плачешь?

Встав с кресла, Билли решительно обняла девочку и, опустившись обратно, крепко прижала ее к себе. Хорошо, что она плачет, пусть выплачет, что наболело. Девочка долго всхлипывала у нее на груди. Потом, когда она успокоилась, Билли вытерла ее мокрое от слез лицо.

— Я никогда не плачу, — пробормотала Джиджи, отчаянно шмыгая носом, — только тогда, когда узнаю что-нибудь хорошее. Мне всегда хотелось иметь братика или сестренку.



К тому времени, когда Билли, уложив Джиджи, вернулась в спальню, Вито, раскинувшись на постели, уже спал крепким сном. Уперев руки в бока, она молча смотрела на него, чувствуя, как в ней вновь закипает ярость. Он вдруг показался ей совсем чужим. И это был ее муж, который почти за год их совместной жизни не удосужился сказать, что у него есть дочь! Нет, это не забывчивость, такое ничем нельзя объяснить. Она его совершенно не знает и никогда по-настоящему не знала. Целый год он не только не видел Джиджи, но даже словом не обмолвился о ней. Означает ли это, что он не обрадуется и их ребенку?

Распаленная выпитым бренди, она поняла, что должна поговорить с ним сейчас же, немедленно. Она выяснит все, даже если для этого потребуется целая ночь. Если он не хочет иметь ребенка, значит, их дальнейшая жизнь вместе просто невозможна. До утра она ждать не может. Потом остаться с ним наедине будет так же трудно, как и в течение сегодняшнего безумного дня, который, казалось, никогда не кончится. Даже еще труднее, поскольку он будет намеренно избегать этого разговора. Она уже представляла, как Вито отгораживается от нее разными совещаниями и встречами, так может продолжаться неделю, месяц, полгода, а потом начнется подготовительный период съемок, потом сами съемки, затем монтаж и озвучание. Он сможет уделить ей свое драгоценное внимание лишь после окончания работы над «Стопроцентным американцем», после очередной заключительной вечеринки, но даже и это короткое время в отдаленном будущем нельзя гарантировать, думала она, намеренно больно ударяя его по рукам, тыкая в плечи, дергая за уши, зажимая ему нос и изо всех сил колотя по груди, уже не в состоянии совладать с захлестнувшей ее злостью. Ее не заботило, что она делает ему больно, ей и хотелось сделать ему больно. В тот момент, когда она решила, что от выпитого он вообще ничего не чувствует, Вито, еле приподняв голову от подушки, открыл один глаз и, сощурившись, уставился на нее.

— Вито, у нас будет ребенок. Я беременна! — в исступлении закричала Билли.

Глаз закрылся, голова вновь упала на подушку и перед тем, как вновь провалиться в хмельной сон, он заплетающимся языком с трудом произнес:

— Да, Лью… конечно, Лью… в семь тридцать…

2

Билли вела себя так, словно он был какой-то профессиональный убийца, растлитель малолетних, человек, занимающийся вивисекцией, в бешенстве думал Вито, торопясь на ранний завтрак, о котором договорился вчера. Он гнал машину быстрее обычного. На светофорах с трудом различал цвета: глаза застилал туман, в голове ухало. Такого тяжелого похмелья он еще не помнил. Ну даже если он забыл рассказать ей о Джиджи, что с того? Да есть масса вещей, о которых он еще не успел ей сказать и никогда не скажет. Ну ладно, это было необдуманно с его стороны, можно назвать это беспечностью, ситуация действительно ужасно неловкая, но это же не какой-то злостный поступок или намеренный обман, он же не перекладывает свои проблемы на кого-то другого, он просто был слишком занят. Как все мужчины, занят делом, самым важным для него делом на свете. Почему, черт возьми, ни одна из его знакомых женщин не может понять слово «занят»?

Вито попытался взглянуть на создавшееся положение со стороны, но это ему не удалось. Да, сказал он себе, он платит слишком высокую цену — что еще унизительнее, поскольку это неизбежно, — за то, что женился на богатой женщине. Когда весной прошлого года они познакомились на Каннском кинофестивале и так неожиданно влюбились друг в друга, когда, несмотря на свои убеждения, он позволил Билли уговорить его жениться, он преследовал только одну цель — удовлетворение своей похоти. Да, факты — упрямая вещь: его способность сопротивляться и здравый смысл отступили под напором жаждущей плоти. Он слишком хорошо помнил, как дал Билли убедить себя в том, что если бы был так же богат, как она, то их брак был бы вполне обычным. Конечно, черт побери, он был бы обычным. И таким бы и оставался! Но за эти десять месяцев, с первого дня их жизни вместе, когда они почти все время занимались его «Зеркалами», в их отношениях возникло и сформировалось нечто такое, чего он — сознательно или бессознательно — не замечал, не замечал до сегодняшнего утра, когда не замечать этого стало уже невозможно.

Только сегодня утром, подумал Вито, он вдруг со всей ясностью осознал, что живет в великолепном доме, который смог бы себе позволить, только если бы принадлежал к гигантам кинобизнеса еще старых времен; живет в доме, даже недельное содержание которого обходится в огромную сумму, и он к ней не имеет никакого отношения, а о величине ее не может даже догадываться. Прислуга, включая второго повара, в чьи обязанности входило готовить еду только для персонала, который живет в специально отведенном для него крыле, оплачивалась Билли, так же как и счета из ресторанов, от цветочников, счета за развлечения, билеты при разъездах, страховка, даже химчистка. Чьи-то невидимые руки каждый день заливали бензин в его машину и содержали ее в безукоризненном состоянии. Он даже не помнит, когда в последний раз заезжал в аптеку и платил за лезвия для бритья. Они с Билли так недавно женаты, что еще не представили даже налоговую декларацию, а поскольку его доходы в этом году составили смехотворную сумму, а ее исчислялись десятками миллионов, то декларация о совместных доходах, которую они должны подписать в следующем месяце у нее в бухгалтерии, будет просто-напросто фарсом, разыгрываемым лишь в угоду ее прихоти. Они ведут такой роскошный образ жизни, в котором учтено все до мелочей, лишь потому, что она так хочет, с горечью признал Вито. Хочу — вот ее второе имя. Еще тогда, когда она впервые попросила его жениться на ней, он заявил, что их брак невозможен, потому что это означает, что они будут жить по ее правилам, а не по его. Когда же он позабыл об этом? Неужели он так быстро привык к жизни, которой живет теперь? И когда же он смирился с негласным, но ощущавшимся во всем, правлением Билли?

Сегодня утром он почувствовал его в полной мере. Ее гнев не знал границ, словно она была королевой, а он — предавшим ее вассалом. Неужели она не понимает, что его давнишний брак с Мими О\'Брайен, матерью Джиджи, был всего лишь мимолетным увлечением? Да, конечно, результатом их быстротечного романа явился ребенок, но ведь она сама пожелала оставить его, он же никогда не хотел ребенка. Спустя несколько месяцев после того, как этот брак, о котором он так быстро пожалел, все-таки состоялся, она объявила о своей беременности. И тогда же он сказал ей, что темп его жизни совершенно не позволяет ему заводить детей. Он убеждал ее, что это невозможно, абсолютно исключено, что с ее стороны это будет величайшей ошибкой. Но она со своим проклятым ирландским упрямством настояла на своем, считая, что ребенок продлит их союз. И все. Несмотря на его предупреждение, что шантаж здесь не поможет. Ее желание назвать девочку именами его бабушек — Гразиелла и Джованна — также было своего рода шантажом. Все родственники Мими умерли, некому было ее образумить, и она, даже не сказав ему ни слова, мигом окрестила ребенка. Он считал это совершенно бессмысленным и даже смешным, так как и в глаза не видел ни одну из своих бабушек.

Но при разводе он по отношению к Мими вел себя правильно, более чем правильно, что бы там Билли ни думала. Развелся он лишь после того, как девочке исполнилось полтора месяца и Мими встала на ноги, и всегда платил алименты. А уж оказываясь в Нью-Йорке, заходил проведать их, если не забывал, конечно, хотя для него это было чертовски неудобно. Не то чтобы трудно, но, честно говоря, как-то некстати. Половину времени Мими проводила в разъездах с шоу, и тогда Джиджи жила в семье кого-либо из временно безработных артистов. Все они были друзья и при необходимости присматривали за детьми друг друга. Ну что ж, считал Вито, ничего особенного, обычная жизнь… Девочка росла в своего рода артистической общине, в одной большой семье, и детям там жилось совсем неплохо.

Когда сегодня он с таким трудом встал с постели, Билли была уже в полной боевой готовности. Она, наверное, и не ложилась, обдумывая, как бы обвинить его во всех мыслимых и немыслимых прегрешениях всех отцов на свете. Счастье, что ему надо было мчаться из дома на этот ранний завтрак с Лью Вассерманом, а то бы и сейчас сидел и выслушивал, какие же он совершил ошибки, и так до бесконечности. И это после такого блистательного дня! Она испортила ему всю радость, все наслаждение славой, которую он заслужил, с горечью думал Вито. Он получил награду, ради которой трудился всю жизнь, он почти заключил контракт, которого так добивался, сейчас решается вся его карьера, он вырвался вперед, и будущее распахнуло перед ним свои горизонты.

Теперь он может взойти на вершину Олимпа, а Билли все испортила своими ядовитыми упреками в грехах, которые он не совершал. Она ничего не знает, а рассуждает без тени сомнения. Нет чтобы дать ему возможность хоть что-то объяснить, он и слова вставить не мог! За одну ночь она превратилась в грозного судью. Он всегда знал, что Билли может быть сукой. Впрочем, женщины все такие. Будь он проклят, но он больше не потерпит ее нотаций, вроде того, что кто-то должен взять на себя ответственность за Джиджи, даже если он сам не обладает элементарной человеческой порядочностью и не ведет себя, как подобает отцу. Все это она прошипела ему, пока он брился, вернее, пытался побриться. Безусловно, Джиджи может пожить с ними какое-то время, пока не оправится после смерти матери, а потом ее надо отправить обратно в Нью-Йорк, где она будет прекрасно себя чувствовать в какой-нибудь семье этих бродячих артистов. Она снова пойдет в школу и будет жить той жизнью, к которой привыкла. Ведь она родилась и выросла в Нью-Йорке. Но в его жизни нет места для подростков, господи помилуй! Ему навязали это отцовство, что отнюдь не означает, будто оно должно ему нравиться — тогда или сейчас. Неужели Билли считает, что может выносить решения относительно судьбы его дочери? Ей самой еще предстоит многому научиться, мрачно рассуждал Вито, заворачивая на платную обслуживаемую стоянку, и в первую очередь тому, что ее власть над ним вовсе не безгранична.



Когда на следующее утро часов в десять Джиджи проснулась и открыла глаза, на ковре рядом со своими тапочками она увидела записку: «Джиджи! Я очень рада, что ты приехала. Я буду дома весь день. Когда тебе захочется позавтракать, пообедать или еще чего-нибудь, набери 25 по интеркому (он стоит рядом на столике). Целую — Билли».

Сев на постели, Джиджи с удивлением и почтительностью разглядывала записку. Это был вполне ощутимый листок бумаги, и когда она, послюнив палец, провела им по строчкам, чернила даже размазались, так что, рассуждая логически, все остальное в комнате тоже было настоящее и реальное. Такие комнаты она видела в старых фильмах, только девушка, актриса, которая играла светскую даму, обычно была одета в шелковую или полупрозрачную ночную рубашку. В руках она небрежно держала чашку чая и маленький тостик, а на коленях у нее стоял поднос, почтительно поданный лакеем. Если бы ей до смерти не хотелось писать, она бы весь день пролежала в этой шикарной постели под обшитыми кружевами простынями с монограммами. Постель и в самом деле настоящая, да еще под балдахином из тончайшего цветастого хлопка, правда, слишком роскошная, чтобы просто спать в ней, ей бы стоять в театре, на сцене. Можно даже позвонить лакею, который наверняка где-то поблизости, подумала Джиджи, прекрасно зная, что никогда в жизни не осмелится сделать это. Но сначала то, что не терпит, и она проскакала в ванную. На ней была рваная водолазка, в которой она спала. Через несколько минут она вышла уже умытая, смутно припоминая, что вчера, кажется, принимала ванну, — значит, на утренний туалет времени тратить не придется, — и осторожно приблизилась к интеркому, с которым имела дело впервые в жизни. Как она и ожидала, телефон оказался белый. Нет, в отличие от Алисы, она не станет проглатывать содержимое никакой бутылочки с надписью: «Выпей меня», она и без того находится в Стране чудес.

— Потрясающе, Джиджи, ты уже встала! Хорошо выспалась? — неожиданно раздался голос Билли.

— Изумительно, но я ничего не помню. Я вчера действительно пила бренди или мне приснилось?

— Ты выпила совсем немножко… чуть-чуть, исключительно в медицинских целях, — виновато оправдывалась Билли.

— Надеюсь, я еще кое-что помню, но все-таки где я? И где вы? Что мне сейчас делать?

— Надень халат, и скоро я буду у тебя.

Оглядев свой старый халат, Джиджи торопливо натянула свитер и джинсы, в которых приехала. Одежда для нее ничего не значила, но халат показался ей действительно грязноватым. Приглядевшись поближе, она поняла, что он неприлично грязный. В Нью-Йорке он выглядел вполне нормально, но в золотистом свете этого солнечного утра, льющемся сквозь высокие окна и отражавшемся от стен, расписанных голубыми, белыми и желтыми цветами, на нем вдруг проступили жирные пятна, которых она раньше не замечала. И вообще все в этой великолепной огромной спальне было из другой реальности, находящейся словно в ином, совершенно невообразимом измерении. Такая неописуемая роскошь была для нее шоком, обострила ее чувства: словно до этой минуты она жила, вернее, существовала в сумеречном черно-белом мире и вдруг оказалась в суперсовременной Стране Оз. «Да, я в Стране Оз», — подумала Джиджи, испытывая легкое головокружение, но в этот момент послышался стук в дверь, и в комнату вошла Билли.

— Что из еды ты хочешь сейчас больше всего на свете? — спросила она, крепко обнимая девочку.

— Все, что угодно, я умираю с голоду, — ответила та, стараясь незаметно отодвинуть халат в сторону.

— Нет, правда, у нас есть все.

— Тогда, пожалуйста, рогалик, сливочный сыр и копченую лососину.

— Сейчас я слышу речь истинного ньюйоркца. В таком случае у нас есть не все. Давай еще раз, — рассмеялась Билли: Эллис Айкхорн всегда утверждал, что копченая лососина лучше икры.

— Кукурузные хлопья, яичницу-глазунью и поджаренный белый хлеб, годится? И апельсиновый сок, — не задумываясь выпалила Джиджи, поскольку это был самый обычный завтрак.

— Принято. — Билли сняла трубку и передала заказ Джози Спилберг, которая уже выздоровела и вышла на работу. — Пойдем, Джиджи, позавтракаем на террасе.

— А вы разве еще не завтракали?

— Я просто посижу, а Джози тем временем позвонит в «Арт-Дели» и закажет лучшую лососину, какая есть к западу от Манхэттена.

— Я не хочу, чтобы вы так беспокоились, честное слово, — проговорила Джиджи, к своему удивлению, почти не смутившись. Она часто пыталась представить, как выглядит новая жена отца, но к тому, что увидела, была совершенно не готова: рост Билли, ее захватывающая красота, неотразимое обаяние, поистине королевская манера поведения и вроде бы небрежная, но непререкаемая уверенность в себе. Таких, как Билли, Джиджи еще не встречала, но тем не менее в присутствии этой женщины она чувствовала, что здесь ей очень рады. Огромная разница между ними, казалось, не имела значения.

— Мне интересно побыть с тобой, — просто сказала Билли. Ей ужасно хотелось, чтобы Джиджи хоть немного поправилась. Конечно, в шестнадцать лет она еще растет, но даже при ее теперешнем небольшом росте девочка выглядела слишком хрупкой.

Пока Джиджи ела, она ненавязчиво задавала ей вопросы и к концу завтрака поняла, что в Нью-Йорке нет никого, кто мог бы позаботиться о дочери Вито. Джиджи никогда не видела никого из родственников отца, а из родственников матери в живых никого не осталось. Она второй год посещала бесплатную среднюю школу, и, хотя была знакома со многими парнями, романов у нее еще не было. Джиджи поведала ей, что еще ни в кого не влюблялась, за исключением Джеймса Дина в фильме «К востоку от Эдема», который смотрела пятнадцать раз. Ей нравились три-четыре семьи, в которых она жила, пока мать ездила с концертами, но ни одной из них она предпочтения не отдавала. Карту нью-йоркской подземки она знала наизусть и, кроме того, поразила Билли своими обширными познаниями в области кулинарии и насчет того, где и как покупать продукты: этим она начала заниматься по крайней мере лет пять назад, освободив от домашних обязанностей мать.

— Бродячие артисты неправильно питаются, — объясняла Джиджи. Ей было приятно, что Билли проявляет к ее любимому занятию неподдельный интерес. — У них никогда нет времени, чтобы покупать продукты и нормально готовить. Как правило, почти все они живут на кока-коле и сигаретах, как балерины. Мама всегда беспокоилась, что я не получаю правильного питания, вот я и решила, что хоть в чем-то могу помочь ей. А потом я поняла, что мне это нравится и я это умею. В Нью-Йорке я знаю много рынков, где можно купить дешевле, а вообще я знаю итальянскую, американскую и очень хорошо китайскую кухню, научилась от друзей и по книгам. Французскую кухню пока не начала, но хочу изучить. Дело в том, что даже если я не сделаю на этом карьеру, то все равно повара нужны везде. А кроме того, готовить — мое хобби.

— У тебя есть и другие увлечения? — Билли была поражена рассудительностью Джиджи.

— Люблю старые фильмы и еще — петь, хотя слух у меня не очень хороший. Я с детства слышала музыку, которую исполняют артисты, в основном из музыкальных альбомов к фильмам, действительно к старым фильмам, — музыку Роджерса, Харта, Лернера и Лоу, хорошую музыку. Знаете, в школе я больше всего люблю занятия по искусству, мне нравится рисовать.

— А ты когда-нибудь думала заняться шоу-бизнесом, Джиджи?

— Ни за что. Мама… умерла, потому что была артисткой, да и у папы жизнь не слишком сладкая. Вы же видите: он — жертва своей работы. Его жалко.

— Да, наверное, это так, — пробормотала Билли. Продумать только, Вито — жертва! Ну и обманывал же ее этот подонок!

— Он потрясающий человек, — продолжала Джиджи, подавив вздох. — Конечно, я понимаю, он должен жить здесь, здесь его работа. Ему часто приходится выезжать на места съемок, поэтому и в Нью-Йорк он приезжал, лишь чтобы повидаться со мной. Они с мамой никогда не ладили, с самого начала, я всегда это знала. Как только я подросла, мама объяснила мне, что папа очень любит меня, но у него ужасно трудная жизнь. Иногда он опаздывал переводить нам деньги, потому что в тот момент ему надо было собрать на финансирование картины, но все равно, несмотря ни на что, он приезжал ко мне. Я так рада, что все у него наконец хорошо. Наверное, это его первый настоящий дом.

— Да, наверное, — ответила Билли, понимая, что мать Джиджи создала для нее прекрасный, но ложный образ Вито, не желая, чтобы дочь догадалась, какое ничтожно малое место она занимает в его жизни. Совершенно очевидно, что для этой женщины психическое здоровье дочери было гораздо важнее ее собственных горьких переживаний и разочарований. Билли мысленно содрогнулась, представив себе жизнь матери Джиджи: годы постоянно подавляемой обиды и гнева, который невозможно сравнить с ее, Билли, состоянием после того, как Вито пулей вылетел из дома. Только необходимость защитить Джиджи давала ей силы на время забыть о нем, но этот сдерживаемый гнев всегда был при ней, он тлел, в любой момент готовый вырваться наружу. Нет, пока они с Вито хоть как-то не закончат разговор, отложенный из-за его ранней встречи, она не сможет сказать ему о ребенке.

— Я и не знала, что можно действительно жить так, как вы. — Быстро закончив есть, Джиджи огляделась вокруг. В голосе ее звучало наивное, искреннее удивление и ни единой нотки зависти.

— Знаешь… Калифорния… это как бы другой мир, — задумчиво произнесла Билли, вдруг взглянув на привычную обстановку глазами Джиджи.

Подойдя к краю террасы, Джиджи, не в силах подавить восхищенного возгласа, залюбовалась раскинувшейся перед ней панорамой — миром незнакомой ей природы и сказочной свежести. Дом стоял на самой высокой точке участка и был расположен таким образом, что с того места, где они находились, других домов не было видно. Повсюду, насколько хватал глаз, перед ней простирались тонущие в легкой дымке лужайки и кроны деревьев, и утреннее солнце словно пронизывало все это буйство зелени самых различных оттенков. В нем сквозила какая-то мягкость и полнота весеннего цветения, присущая лишь европейскому пейзажу. После того как Билли купила этот очаровательный, но несколько неуклюжий старый особняк из белых кирпичей, обвитых диким виноградом, и довольно лесистый, но запущенный участок, ей удалось убедить величайшего мастера паркового дизайна Рассела Пейджа взяться за перепланировку ее огромной, в четыре с половиной гектара, территории и разбить на ней гармонично сочетавшиеся сады, отвечающие ее настроению. Об этом англичанине ходили легенды, а фраза, что «он талантливее самого господа бога, только в два раза страшнее», вполне себя оправдывала. Было перекопано и перенесено множество тонн земли, гигантские краны доставили взрослые деревья, и спустя некоторое время, словно по мановению волшебной палочки, вокруг появились леса и разделенные просеками оливковые рощи; ручейки, романтические водопады и зеркальные пруды будто бы издавна существовали в изумительных садах; цветы окаймляли весь этот зеленый рай — символ триединства неба, воды и деревьев.

— А вот эти люди, — обернувшись, спросила Джиджи, указывая на группу садовников в отдалении, которые как раз пересекали аллею, образованную двумя рядами величественных платанов и прорезавшую лужайку. — Что именно они сейчас собираются делать?

— Что именно? — улыбнулась Билли столь наивному вопросу. — Думаю, соберут опавшие листья, оборвут увядшие цветы на клумбах, выдернут выросшие за ночь сорняки, выкопают однолетние цветы, которые уже отцвели, и посадят новые.

— Откуда они знают, что надо сажать? — Лицо Джиджи выражало неподдельное любопытство. Ее познания в области флоры ограничивались лишь городскими парками и ящиками с цветами вдоль тротуаров.

— Главный садовник говорит им, что надо делать. Раз в неделю мы встречаемся с ним, обходим участок и составляем план. Всегда надо что-то сделать. Много лет назад эта часть Калифорнии была пустыней, и если не заботиться о земле, то она мгновенно превратится опять в пустыню. — От этой мысли Билли даже содрогнулась.

— Эти люди приходят каждую неделю?

— Вообще-то… каждый день. — И это только основная бригада, подумала Билли. Главный садовник, которого учил сам Рассел Пейдж, и его помощник жили здесь же, в доме. Другие два человека занимались оранжереей, в которой росли орхидеи, и теплицами, где в межсезонье помещались цветущие домашние растения; еще один человек заботился только о лужайках; кроме них, были еще специалист, занятый неполный рабочий день, который следил за капризными розами, и две женщины. Три раза в неделю они приходили для того, чтобы поливать, подкармливать и ухаживать за сотнями домашних растений. На это уходил полный рабочий день. Билли не могла даже представить, чтобы ее цветы и сады хотя бы на несколько дней оставались без тщательного ухода. Но это трудно объяснить, особенно Джиджи.

— Ух ты! Вот это порядок! Чтобы ни одного засохшего листочка? — Джиджи улыбалась. Теперь, когда ей казалось, что она поняла, как все устроено, она улыбалась зачарованно и удивленно, как ребенок, которому впервые подарили огромный, настоящий, готовый вот-вот улететь в небо, воздушный шар с Микки-Маусом.

— Верно, — ответила Билли, — мы должны трудиться, чтобы в Холби-Хиллз стало еще красивее. — Она вспомнила указание своего юриста Джоша Хиллмана всем основным агентам по продаже недвижимости в городе: немедленно сообщить в первую очередь ему о возможной продаже собственности в ее районе. Она хотела скупить участки, снести дома и уговорить Рассела Пейджа заняться расширением ее садов. Помимо того, что жизнь в созданном им мире доставляла ей огромную радость, скупив дополнительные участки, она сможет еще больше отдалиться от особняка «Хэфнер Плейбой», который располагался ниже по ее же улице Черинг-Кросс-роуд. Билли не могла слышать шума, который создавали его обитатели, чем бы они там ни занимались, но, поскольку ее дом стоял на той же узкой извивающейся улице, она готова была заплатить любые деньги, лишь бы расширить свой зеленый кордон.

Разговаривая с девочкой, Билли незаметно старалась получше рассмотреть ее. Она вдруг заметила, что глаза Джиджи, вчера казавшиеся ей неопределенно-серого цвета, на самом деле светло-зеленые, словно молодая свежая почка, только что распустившаяся в Нью-Йорке на каком-нибудь дереве, которого еще не успела коснуться городская пыль. Такой оттенок зеленого цвета существует в природе всего один день. Он запомнился ей еще с тех пор, когда они с Джессикой жили в Нью-Йорке. Возвращаясь на рассвете домой со своими кавалерами, они вдруг осознали, что в эту ночь в город пришла весна. Но, к сожалению, у Джиджи были светлые ресницы, и поэтому глаза на лице почти не выделялись. Кроме того, прямые спутанные волосы почти все время падали на лоб и скрывали глаза. Значит, так, во-первых — стрижка, решила Билли, мысленно принимаясь за преображение Джиджи. Во-вторых — светло-коричневая тушь. Пусть ей только шестнадцать, преступлением будет не красить ресницы. Потом — одежда. Все, начиная с кроссовок. Неважно, что она предпочитает все время ходить в джинсах и потрепанных свитерах, но девочке определенно надо купить новые или, по крайней мере, такие новые, чтобы выглядели поношенными и потертыми в нужных местах, а не где попало. Билли затруднилась бы ответить на вопрос, откуда ей известно, что одежда Джиджи потерта не там, где надо, подростков она не понимала, зато разбиралась в одежде и никогда не ошибалась. Она была уверена, что, пройдясь по улицам, скажем, Пекина, не колеблясь бы указала на китаянок, которые незаметно для глаза — и, может быть, даже в нарушение какого-нибудь закона — внесли изменение в свой традиционный жакет, придающее ему дополнительный шарм.

Но не все сразу, безусловно, придется подождать. Она не хотела ничего навязывать Джиджи, не хотела, чтобы девочка почувствовала, что что-то в ней необходимо изменить. Билли попробовала поставить себя на ее место. Допустим, она — девушка, которая только что потеряла мать и, собрав все мужество, старается не показывать своей боли незнакомым людям; девушка, которая вдруг неожиданно попадает в обстановку, подавляющую ее своим великолепием; даже не попрощавшись, отец оставил ее одну на целый день, наедине с незнакомой женщиной старше ее. Из газет Джиджи, должно быть, знала, что эта женщина известна тем, что не просто богата, а безумно, невероятно богата. Известна именно в силу своего богатства, а не из-за того, что владеет «Магазином Грез» или что она жена Вито Орсини.

И все же… и все же. Вдруг Билли поняла, кого ей напоминает Джиджи. Ну конечно, Спайдера Эллиота! Он всегда относился к ней так же, как и ко всем остальным, словно у нее за душой и гроша нет. И говорил с ней так же открыто, как Джиджи. Ее деньги ничего не значили для него, и она чувствовала, что и Джиджи относится к ним так же. Она знала, что это так. Дом и участок произвели на нее впечатление, ей было интересно узнать в подробностях, как все устроено, но благоговейного трепета она не испытывала. Она не чувствовала себя морально ущемленной и в то же время не старалась вести себя так, словно все вокруг для нее не в новинку. И это было странно, если не сказать больше.

— Джиджи, — неожиданно для самой себя произнесла Билли с вкрадчивой обстоятельностью, словно небезызвестный змей в Эдемском саду, соблазняющий Еву яблоком, — а ты всегда носила длинные волосы?



Сара, самая модная парикмахерша в салоне Видала Сассуна в Беверли-Хиллз, была счастлива принять миссис Орсини через полчаса. Билли знала, что любому другому пришлось бы ждать неделю.

— Боже милосердный! Что же у нас тут такое? — скороговоркой произнесла она на типичном лондонском кокни, когда Джиджи села в кресло.

— Блестящая возможность показать, на что ты способна, детка, — парировала Билли. Она не позволит этим дерзким англичанам, которые приехали из Лондона от Видала, мордовать Джиджи, как они это делают с половиной населения города, неважно — мужчины это или женщины. — Я хочу, чтобы моя юная подруга выглядела так, как она того заслуживает. И не надо демонстрировать на ней ваши с Видалом любимые теории. Если ты хоть чуть переборщишь, у нас могут быть неприятности.

— Я поняла вас, миссис Орсини, — сказала Сара, беря обеими руками голову Джиджи и наклоняя ее вперед, чтобы рассмотреть линию волос на шее. — Как много волос, правда? Нет ничего невозможного, если есть с чем поиграть.

— Сегодня ты не играешь, детка, сегодня ты работаешь, — мрачно отреагировала Билли, усаживаясь рядом.

Искоса взглянув на нее, Сара стиснула зубы. Суровое, как у полицейского, выражение лица Билли напомнило ей о собственной матери. Мать смотрела так же, когда Сара начинала учиться на своих младших сестрах. Хуже бывает только мамаша с хорошеньким мальчиком, подумала она. Отложив ножницы в сторону и вооружившись расческой и щеткой, она в течение получаса по-разному укладывала волосы Джиджи. Словно загипнотизированные, Джиджи и Билли смотрели на отражение в зеркале. Ничего не получалось.

— Миссис Орсини, мне придется состричь немного, чтобы хоть что-то понять, — наконец произнесла Сара. — Состричь и сделать филировку.

— По сантиметру, Сара, и, пожалуйста, без сюрпризов.

— Поняла. — И она, словно скульптор, держащий в руках бесценный кусок мрамора, принялась за работу.

Постепенно стала видна шея Джиджи, она была очень белой и тонкой, но, несмотря на это, прекрасно соответствовала ее головке. Все больше и больше волос падало на пол. Несколько раз Сара смачивала и высушивала волосы Джиджи, чтобы оценить, как продвигается дело. Эти едва заметно вьющиеся волосы просто необходимо чуть подкрутить с боков, пришла она к выводу. С тех пор, как Видал Сассун открыл свой первый салон, а впоследствии — целую сеть во всех странах, Сара не могла припомнить, чтобы кто-нибудь выходил оттуда с завивкой. Его стиль — это прямая, строгая, геометрическая стрижка, которая принесла ему славу и состояние. Но, с другой стороны, от Видала ее отделяют сейчас тысячи километров, а эта наводящая страх миссис Орсини сидит, можно сказать, у нее на голове.

— Миссис Орсини, единственное, как можно удержать волосы, чтобы они не падали на глаза молодой леди, это сделать их пышнее. Их слишком много, и иначе ничего не получится. И их нужно чуть-чуть подкрутить с боков и сзади.

— Именно это я и имела в виду, — улыбнувшись впервые за все время, ответила Билли. — Чтобы слегка развевались. Как у Луиз Брукс.

— Луиз Брукс?

— Нас с вами тогда еще не было. Давнишняя кинозвезда, сошедшая с экрана после нескольких фильмов. Ее прическу знали во всем мире.

— Да что вы говорите! — с облегчением вздохнула Сара. Получив согласие Билли, она вновь склонилась над головой Джиджи. А еще говорит, чтобы без сюрпризов! Пусть теперь с ней работает моя конкурентка Дасти Флеминг.

Через десять минут стрижка была закончена. Зеленые глаза Джиджи смотрели на мир из-под пышных прядей, обрамлявших округлый лоб. Когда она резко поворачивала голову, волосы свободно развевались в такт движениям, открывая и закрывая маленькие ушки. Если же она держала голову прямо, то волосы словно застывали, чуть закручиваясь кверху, и каждая прядь вспыхивала в лучах солнца более светлым оттенком.

— Ух ты! — Джиджи задохнулась от восторга. — Я выгляжу… ну просто… даже не знаю, как сказать! Но лучше… настолько лучше, что даже не верится. О, Сара, спасибо!

— Моя лучшая работа, — гордо произнесла Сара. — Не возражаете, если я сниму на «Полароид»? Хочу послать Видалу. Жаль, что не сделала снимок до стрижки.

— Ну, конечно, нет, — просияла Билли, давая ей пятьдесят долларов на чай.

Джиджи выглядела просто великолепно. Прелестная в своей миниатюрности, она еще больше напоминала эльфа. Девочку нельзя было назвать хорошенькой в обычном, заурядном смысле этого слова, но в ней было что-то интригующее. Или очаровательно-озорное? Эльф-озорник? В любом случае в ней вдруг появилась эффектная притягательность и шик, чего Билли никак не могла предположить. Ей-богу, шик, в шестнадцать-то лет! Она вспомнила, какая Джиджи была за завтраком. Невероятно! Шик — это великое, удивительное природное качество невозможно купить ни за какие деньги. С такой головкой она может пойти в любой самый роскошный ресторан и будет так же выглядеть еще лет сто, если не обращать внимания, как она одета. А теперь — обед.

— А сколько сейчас времени? — внезапно почувствовав голод, поинтересовалась Билли.

— Почти два, — сообщила Сара.

— О господи, прости меня, детка! — воскликнула Билли и протянула ей еще пятьдесят долларов за то, что та не роптала, хотя имела на это полное право. — Пока, Сара, и большое спасибо. Возможно, я загляну на следующей неделе и дам тебе возможность еще раз постараться.

Билли и Джиджи вышли из салона, а Сара, которая была рада щедрым чаевым — она все равно никогда не обедала, — твердо решила, что больше никогда в жизни не примет заказ лично от миссис Орсини. Но эту девочку она готова стричь в любое время.



— У меня такое чувство, будто это не я, а кто-то другой, — сказала Джиджи, вытирая рот. После парикмахерской они забежали на Пятую авеню в универмаг «Сакс», где в маленьком уютном кафе на третьем этаже с жадностью проглотили по два небольших сандвича. — Как жаль, что мама не видит меня сейчас. — Голос ее звучал печально.

— Мне тоже очень жаль, Джиджи.

А ведь это было бы вполне возможно, с грустью подумала Билли. Если бы только ее суперэгоистичный муж догадался привезти сюда девочку, пока ее мать была жива. Но нет, нельзя позволять Джиджи думать о прошлом, а то она может начать задавать вопросы о своем отце, а Билли знала, что, в отличие от матери Джиджи, не сможет лгать так красиво, как та это делала всю жизнь. Билли все еще была слишком сердита на мужа.

— А знаешь, Джиджи, ты и впрямь стала другой, — сказала она, протягивая ей меню с десертными блюдами, — или начинаешь становиться другой. Ты можешь представить Мэрилин Монро брюнеткой, с пучком и пробором посередине? Так вот ты преобразилась гораздо кардинальнее. Волосы… это… судьба. — Последние слова Билли произнесла очень серьезно.

Джиджи хихикнула.

— Послушайте, я хоть еще не взрослая, но понимаю, что вы это не всерьез.

— Конечно, но девяносто девять процентов моих знакомых восприняли бы это именно так, — задумчиво произнесла Билли.

Она вдруг осознала, что с того момента, как Джиджи проснулась, она перестала думать о ссоре с Вито, их первой ссоре. И необходимость рассказать ему о ребенке тоже отошла на второй план. Все ее внимание теперь было приковано к Джиджи. Эта девочка, такая честная и умная, притягивала ее.

— Знаешь, Джиджи, а почему бы нам не посидеть здесь еще немного и не поговорить?

— О чем?

— О твоих планах на будущее. Когда вчера ты села в самолет и прилетела сюда, то сделала это потому, что инстинктивно хотела быть с отцом. И это естественно: ведь он единственный близкий тебе человек. Вряд ли ты думала о том, что будет дальше. Я права?

— Я знала, что должна сообщить ему. Даже не помню, о чем я думала в самолете… только о том, чтобы добраться сюда.

— Но теперь ты здесь, и он знает. А ты подумала, как жить дальше?

— Вообще-то нет, — Джиджи покачала головой, удивляясь, что под влиянием новых впечатлений мысли о будущем так легко вылетели у нее из головы. — Я просто действовала автоматически. Может быть, если вы не возражаете, я могла бы провести здесь несколько дней, а потом вернусь домой. Позанимаюсь и быстро наверстаю пропущенное в школе. Если хоть что-то соображаешь, это нетрудно. А дальше… скорее всего, буду жить у Химмелей. Жена господина Химме-ля — бывшая артистка, а он режиссер. Их дочери примерно моего возраста, и все мы очень дружны. Пока не исполнится восемнадцать лет, мне хватит и алиментов, но к тому времени я уже окончу школу и устроюсь работать помощником повара. Могу даже походить в школу летом, на следующий год добавлю еще несколько предметов и в семнадцать с половиной уже получу аттестат.

— А что, если ты не вернешься в Нью-Йорк?

— Как это?

— Что, если ты останешься с нами? Будешь у нас жить и здесь же ходить в школу?

Джиджи не могла вымолвить ни слова. С тех пор, как она приехала к Билли, все, что она видела и делала, было сном, который не имел ничего общего с реальной жизнью, которую она знала. Алиса, оказавшись в Стране чудес, не осталась там, и Дороти также вернулась домой из Страны Оз.

— Джиджи, но ведь это же разумно! — воскликнула Билли. — У тебя есть отец, нельзя же вот так взять и уехать жить к чужим людям, если у тебя есть прекрасный отец. Уверена, что он даже и слушать не захочет об этом. — Увидев, что выражение лица Джиджи не изменилось, она предприняла новую атаку, вложив в голос всю убедительность, на которую была способна: — И потом, у тебя скоро будет братик или сестренка. Вчера ты говорила, что всегда мечтала иметь братика или сестренку. Ты полюбишь Калифорнию, хоть это и не Нью-Йорк, и ты можешь учиться французской кухне у моего повара и…

— Но… — Да как же сказать Билли, соображала Джиджи, что она не хочет быть нахлебницей, потребительницей? Она догадывалась, что «Зеркала» принесут Вито немалые деньги, и, может быть, когда-нибудь он позовет ее, но сейчас он живет на деньги Билли, это очевидно. Ее мать не раз говорила с ней о том, как богата новая папина жена, но Джиджи не могла себе даже представить, что в реальности стоит за цифрами, о которых пишут в газетах и журналах. Да и никто не мог бы.

— Но что?

— Все это… вы так… великодушны, просто невероятно, но ведь это так много… наверное, вы даже не понимаете, как это много… другого слова я подобрать не могу. — Джиджи запнулась. Но она понимала, что должна высказать все, что думала. — Ваша жизнь… ваши сады, постели, простыни! Даже то, как вы разговариваете с парикмахерами… Я хочу сказать, что просто выпадаю из всего этого, ведь верно? Я нью-йоркский ребенок, рабочая пчела, и это окружение — для меня чужой мир.

— Великодушна! — Билли повторила главное и единственное слово Джиджи, которое имело для нее значение. Она не зря жила двадцать один год бедной родственницей, испытывая ежедневно это ненавистное чувство — о, как это было больно! — зависимость от чужого великодушия. — Чепуха! Великодушие здесь ни при чем. Это нормально, Джиджи, абсолютно нормально, что ты приехала и теперь останешься жить с нами! И обещаю тебе: ты привыкнешь, ведь это только пригород, пусть и роскошный, и все дети здесь ходят в нормальную школу, как в Нью-Йорке… — Билли замолчала, представив себе молодежь школы в Беверли-Хиллз, известную своей избалованностью. Но тут же вздохнула с облегчением, вспомнив, что живет не в Беверли-Хиллз, так что Джиджи не обязательно учиться там.

— Билли, ваша идея… — Джиджи соображала, что бы еще такое возразить. — Мне придется совершенно изменить жизнь. Как я могу решиться на это?

— Твоя жизнь изменилась после того, как умерла мама, — тихо сказала Билли. — Она была твоей семьей. Теперь ты приехала к отцу, и потом… ну, послушай, я тоже не посторонний человек, все-таки я твоя злая мачеха.

— А я — забитая падчерица? — Не удержавшись, Джиджи прыснула.

— Серьезно, Джиджи, получается, что так. Ты же не будешь отрицать, что жена твоего отца приходится тебе мачехой?

— Я не воспринимаю вас как мачеху.

— А как?

— Как друга.

Глаза Билли наполнились слезами, и она отвернулась, чтобы девочка не заметила. Несколько минут они сидели молча, затем она сжала руку Джиджи.

— Пожалуйста, Джиджи, останься. Ради меня. Я не хочу, чтобы ты уезжала. Я очень хочу иметь друга. Мне это необходимо.

— Вот оно что. — Голос девочки изменился и звучал очень тихо.

— Что «что»? — смутившись, повторила Билли.

— Это меняет дело. Совершенно. Я не знала, нужна ли вам я или вы просите меня остаться потому, что считаете это своей обязанностью.

— Обязанность здесь ни при чем. Я никогда ничего не делаю по обязанности.

— Серьезно?

— Джиджи, перестань мучить меня. Да или нет?

Быстро повернувшись, Джиджи крепко прижалась губами к щеке Билли.

— Да! Я, наверное, сумасшедшая, но разве я могу сказать «нет»?



Проведя полтора напряженных часа в отделе молодежной одежды универмага «Сакс», Билли подобрала для Джиджи новые вещи и распорядилась доставить все покупки домой. Теперь, как предписывала мода, девочка была одета в вылинявшие джинсы, глядя на которые создавалось впечатление, что она годами не снимала их, катаясь на яхте и совершая верховые прогулки в компании Ральфа Лорена, Келвина Кляйна, Глории Вандербильт и старого доброго мистера Ливая из фирмы «Ливане». Любой мог сказать, что объемный кардиган невероятного цвета — смесь шалфея с изумрудом — достался ей еще от прабабки, тогда юной герцогини, и связан в свое время каким-нибудь умельцем-фермером из ирландской деревни, а белая, с открытым воротом рубашка почти наверняка куплена на блошином рынке где-нибудь в окрестностях Портобелло-роуд. Наряд довершала слегка потрепанная черная бархатная жилетка с металлическими пуговицами, штуки две из которых болтались на нитке. По задумке художника эта часть туалета должна была принадлежать одному из дядюшек ее владельца, по всей видимости, весьма эксцентричному. Все, кроме джинсов, было чуть-чуть великовато, а сами джинсы — тесноваты, причем ровно настолько, насколько нужно. Создавалось впечатление, будто юная девушка не только не помнит, как она одета, но что ее это не заботит, никогда не заботило и, более того, ничто на свете не заставит ее обратить внимание на одежду — она просто натянула первое попавшееся под руку в куче вещей, которые свалены на пол, поскольку она не может оторваться от телефона, чтобы аккуратно их сложить. Билли решила, что холщовая сумка через плечо и старые спортивные тапочки Джиджи замене не подлежат, так как имеют истинно дешевый и утилитарный вид — поносил и выбросил, а такое сымитировать невозможно. Если для женщины прежде всего важны хорошие туфли и хорошая сумка, то они же являются признаком чрезмерного внимания к своей внешности у тинейджеров. Поэтому новые спортивные тапочки могут все испортить.

— Вы уверены? — спросила Джиджи, зачарованно, но в то же время с сомнением разглядывая себя в зеркало.

— Абсолютно.