— Дети, — сказала Бобби.

— Дети?

— Да. Все хотят, чтобы у их детей был шанс получше, чем у них. Или, чем у всех остальных детей. Что-то вроде этого.

— Да, наверное, — сказал Алекс. Он снова переключил свой персональный экран на тактический, загружая последние данные о Пелле. Рядом по-прежнему болтался странный, дешево выглядящий гражданский корабль, привязанный к нему. Алекс не мог понять, загружаются они или разгружаются. Это было единственное судно в маленькой эскадре, которое явно не было спроектировано военными. Наоми также не выходила на связь и было непонятно, хорошо ли это или нет, но он не мог удержаться от проверки каждые пять минут, как будто у него часались руки.

— Ты когда-нибудь волновался о своем ребенке? — спросила Бобби.

— У меня их нет, — сказал Алекс.

— Нет?! Я думала, ты успел сделать.

— Неа, — сказал Алекс. — Никогда не был в ситуации, чтобы хоть раз… ну ты поняла. Или наверное был, но что-то не сложилось. Ну а ты что?

— Никогда не было желания, — сказала Бобби. — Моей семейки было более чем достаточно.

— Да. Семья.

Бобби некоторое время молчала. Затем сказала:

— Ты думаешь о ней.

— Ты имеешь в виду Наоми?

— Да.

Алекс повернулся в лежаке. Броня Бобби достигала обеих стен. Сервомоторы заперты в местах, чтобы закрепить её. Она выглядела распятой. Рана в палубе, откуда она вытащила лежак, казалась ему такого размера, как-будто она прорвалась через дно корабля. Выражение ее лица было как симпатичным, так и жестким.

— Естественно я думаю о ней, — сказал Алекс. — Она же здесь рядом. И вероятно она в беде. И я не могу понять, как, черт возьми она оказалась в первых рядах. Осталось совсем недолго, пока не прискачет кавалерия, чтобы спасти нас и, когда они это сделают я не знаю, как поступить. Помогать атаковать Пеллу или защищать ее.

— Это тяжело. — согласилась Бобби — Однако у нас есть своя миссия — доставить Смита на Луну. Мы должны оставаться на страже.

— Я знаю, хотя не могу не думать об этом. Я продолжаю собирать схемы, в которых мы используем ракеты, которые у нас остались, чтобы заставить их передать ее нам.

— И хоть одна из них, хотя бы немного, возможная?

— Ни одного, — ответил Алекс.

— Нет ничего хуже, чем выполнять свой долг, когда это означает оставить одного из своих в опасности.

— Нет. Вот дерьмо! — Алекс посмотрел на показания Пеллы. — Знаешь, может быть…

— По местам стоять, матрос. И выше голову. У нас опять ОТО проснулись.

Алекс уже увидел их и начал закладывать исправления курса. — Оптимистичные мелкие говнюки. И откуда они взялись такие.

— Может быть они думают ты спишь.

Шлюпка была перегружена, и это было неудобно и непривычно. Путешествие от места пилота до гальюна означало для обоих, Алекса и премьер-министра Марса, что надо протиснуться мимо силовой брони Бобби. А Бобби приходилось выгонять Смита в свободное место, оставшееся от ее амортизатора, пока она использовала крошечную каюту, чтобы выйти из брони или войти обратно. Никому даже в голову не приходило предложить спать в каюте посменно.

Смит выглядел как человек, вежливый и вдумчивый. «Безобидный» было то слово о нём, что приходило в голову. Алекс перестал слушать марсианских политиков после медленной зоны, поэтому у него не было какого-либо предвзятого мнения о человеке или его взглядах. Когда они разговаривали, обычно это были мелочи — популярная культура Марса, когда они оба росли, благодарность Смита за усилия, которые он и Бобби приложили к его спасению или вопросы о том, что такое Илос. У Алекса было ощущение, что Смит был, если угодно, немного поражен им. Это было довольно странно, когда он думал об этом.

Тем не менее, когда Смит высунул голову из кабины, чтобы сказать Бобби, что для нее было сообщение лично от Авасаралы, он напоминал секретаршу, которой очень неловко прерывать своего босса. Алекс почувствовал странный порыв, чтобы успокоить его в том, что все в порядке, но не знал, как сказать это, не будучи еще в более неудобном положении.

Бобби поблагодарила его, и некоторое время она молчала. Алекс не сводил глаз с врага и солнца, а также с данных подходящих кораблей эскорта ООН, которые все еще были скрыты короной солнца.

— Алекс? Голос Бобби звучал расстроенным.

— Да.

— Я не могу заставить эту потоковую передачу включиться в моём костюме. Можешь поставить это на экран для меня? Я бы сделала это сама, но…

Он переключил систему связи, открыл панель на экране на стене и отправил на него сообщение. Появилась Крисьен Авасарала. Она выглядела старше, чем Алекс помнил ее. У нее были темные круги под глазами и серость кожи, которой раньше не было. Ее сари только подчеркивало ее бледность. Однако, когда она говорила, ее голос был таким же уверенным, как и всегда.

— Бобби, мне нужны данные о пропавших марсианских кораблях. Я знаю ты собираешься сказать мне, что ты мне все уже дала и, конечно же я верю и доверяю всему твоему бла-бла-блядь-бла. Но мне это нужно. Немедленно. У меня есть подтверждение о двух десятках марсианских военных кораблей, которые гонят к Кольцу. Всё от Баркита до пары барж снабжения. Это похоже на маленький хренов флот. Смит говорит, что он изучает это, что может означать что угодно: от «он точно знает, что происходит и не хочет говорить мне» и до «что Марс находится в центре переворота, и он не хочет мне рассказывать об этом». Так или иначе, он замкнут, как крысиный говнюк.

— Извините за это, — сказала Бобби через плечо.

— Ничего нового. Всё это я уже слышал от неё — ответил Смит.

— Вы хотите, чтобы я выключил? — спросил Алекс, но Авасарала уже продолжала.

— Случаем эти корабли не проданы на сторону тем, кто за вами гонится? Мне нужно знать. Если же это все корабли МВКФ с настоящими экипажами марсианских военно-масианских сил, это совсем меняет дело. И поскольку они не отвечают, я застряла, пытаясь что-то вынюхать. Если вы что-то держите от меня — что-то чувствительное и неприятное, я абсолютно понимаю. Ваш патриотизм и лояльность Марсу были гвоздём в моей гребаной заднице с того дня, как я встретила вас, но я это уважаю. Это ваш плюс как солдата и как человека, но теперь настало время, блядь, всё это отбросить.

— И вот еще что, Натан, если ты это слушаешь, а что-то мне подсказывает, что таки да, — я твой лучший и единственный друг. Разреши ей поделиться с тобой всем, что она накопала, или богом клянусь, я тебя заставлю обслуживать клиентов в каком-нибудь придорожном сарае. Я тут пытаюсь спасти человечество. Было бы просто фантастически прекрасно, если бы мне кто-нибудь помог.

Ее голос оборвался на последней фразе, и на ее глазах показались слезы. Алекс почувствовал, как что-то напряглось в его груди, и по ней разлилась печаль, на которую он умудрялся не обращать внимания до тех пор, пока она не затопила его с головой. Авсарала глубоко вздохнула, усмехнулась и перевела взгляд на что-то позади камеры. Она со злостью вытерла глаза тыльной стороной ладони. Как будто они предавали ее.

— Ладно. Хватит этой херни. Я тебя люблю, просто обожаю, и не могу дождаться пока ты — и все вы — не окажетесь там, где я смогу вас защитить. Береги себя. И пришли мне чертовы данные. Прямо сейчас.

Сообщение закончилось. Бобби протяжно, судорожно вздохнула. Алекс был почти уверен — если он обернется, то увидит, как она тоже плачет. Через дверь каюты послышался голос Смита.

— Я рассказал ей все, что знаю об этом, — сказал Смит. — Корабли пропавшими без вести не числятся. Все члены команд на них имеют гражданство Марса. Но та же история и с кораблями фальшивого эскорта. До тех пор, пока я не проведу полную ревизию личного состава вооруженных сил и баз данных снабжения, я не знаю, чего искать.

Алекс кашлянул, прочищая горло, прежде чем заговорить.

— Иногда Авсарала не самый доверчивый человек, Нейт. Не только в отношении вас.

— Она основательно подходит к делу, — сказал Смит, — и у нее жесткая позиция. Сержант Драпер!

Последовала долгая пауза. Когда Алекс обернулся, лицо Бобби не выражало ничего. Ее губы были сжаты в одну линию.

— По моей собственной инициативе и без указания от Авсаралы я… Когда я обнаружила все эти пропажи, я проверила, кто именно из командного состава отвечает за пропавшие материальные ценности. И не увидела здесь никакой закономерности, но кто-то другой, возможно, смог бы. Если бы знал, на что обратить внимание.

Алекс закрыл панель, на которой застыла Авсарала. Воздух казался хрупким. Смит коротко вздохнул, горлом издав тихий, неопределенный звук.

— Прошу вас проследить, чтобы я тоже получил копию, сержант Драпер.

Он закрыл за собой дверь каюты. Алекс влез в амортизатор.

— Знаешь, — сказал он, — у тебя действительно странное отношение к измене. С одной стороны, я считаю, что ты самая патриотическая личность из всех, кого я встречал, но с другой…

— Я знаю. Меня это тоже сбивает с толку. На протяжении долгого времени.

— Твоя верность обществу и твоя верность этой женщине когда-нибудь столкнутся, и это будет плохой день.

— Этого не произойдет, — сказал Бобби. — Она этого не допустит.

— Нет?

— Тогда она проиграет, — сказала Бобби, — а она ненавидит проигрывать.

Сообщение с «Пеллы» пришло тремя часами позже. С первого мгновения стало ясно, что это пресс-релиз. Ответ на вопрос, который задавал себе каждый: «Кто все это сделал и зачем». Человек сидел за столом, два плаката с изображением разорванного кольца АВП висели на стене за ним. Он был одет в новую, с иголочки, незнакомую униформу, его глаза смотрели душевно и мягко, чуть ли не извиняясь, а интонации голоса были глубоки и насыщенны, как звуки виолончели.

— Мое имя, — сказал он, — Марко Инарос, командующий Флотом Освобождения. Мы являемся законными представителями вооруженных сил внешних планет, и теперь мы в состоянии объяснить угнетателям как на Земле, так и на Марсе, а также либерально настроенной части населения Пояса условия, на которых основана эта новая глава человеческой воли, достоинства и свободы. Мы признаем право Земли и Марса на существование, но их суверенитет ограничивается пределами их атмосфер. Вакуум принадлежит нам. Все перемещения между планетами Солнечной системы — это право и привилегия АВП, которые будут обеспечиваться силами Флота Освобождения. Все пошлины и тарифы, введенные Землей и Марсом, являются незаконными, и силы иметь не будут. Будет произведена оценка компенсации за ущерб, нанесенный внутренними планетами свободным гражданам системы, и отказ от ее выплаты в интересах всего человечества будет считаться преступным деянием.

Голос мужчины задрожал, и, казалось, совсем не потому, что он просто хотел подпустить в свою речь страдания и мелодичности. Он наклонился вперед к камере, и это был жест одновременно и интимности, и силы.

— Открытие врат чужих привело нас на перекресток истории человечества. Мы уже видели, как легко можно привнести наше наследие, состоящее из эксплуатации, несправедливости, предрассудков и угнетения в эти новые миры. Но есть и альтернатива. Флот Освобождения, общество и культура Пояса являются представителями этого нового пути. Мы все начнем заново и возродим общество без коррупции, алчности и ненависти, которые внутренние планеты никак не могут преодолеть. Мы возьмем то, что наше по праву, да, но кроме этого мы приведем Пояс к новой, лучшей форме. К более человеческой форме.

На данный момент врата в иные миры закрыты. Колониальные корабли внутренних планет перенаправлены к существующим станциям в нашей системе, и товары из их трюмов послужили делу становления тех сильных внешних планет, которые мы всегда заслуживали. Отныне мы не будем признавать и не допустим ига внутренних планет нигде в системе. Луны Сатурна и Юпитера наши по праву. Станции Паллада и Церера, каждый пузырь воздуха в поясе, даже с одним человеком внутри, все они являются неотъемлемой и законной собственностью их обитателей. Мы отдадим наши жизни, чтобы защитить этих людей, граждан великого человечества, от исторически сложившихся и укоренившихся экономических преступлений и насилия, которое эти люди терпели под прицелами орудий Земли и Марса.

Я Марко Инарос. Я командующий Флотом Освобождения. И я призываю всех свободных мужчин и женщин Пояса наконец восстать в радости и яростной решимости. Флот Освобождения клянется обеспечить вашу безопасность под нашей защитой. Этот день наш. Будущее человечества за нами. С этого дня и навсегда мы свободны.

Марко Инарос на экране поднял руку в жесте приветствия астеров, добавив в движения военной четкости и точности. Его лицо было как икона решимости, силы и мужественной красоты.

— Мы — ваша рука, — сказал он, — и мы будем уничтожать ваших врагов, где бы они ни были. Мы — Флот Освобождения. Граждане пояса и нового человечества, мы — ваши.

Нарастающий аккорд взлетел и ворвался в середину традиционной протестной песни астеров, трансформируясь во что-то боевое и воодушевляющее. Новый гимн выдуманной нации. Картинка исчезла, оставив только разорванный круг, потом побелела. Команда «Бритвы» хранила молчание.

— Ну, — сказал Бобби. — Он симпатичный. И он действительно харизматичен. Но, эта речь, обалдеть.

— Возможно, в его голове это звучит хорошо, — сказал Алекс, — но на самом деле, когда в качестве вступления ты убиваешь пару миллиардов человек, тогда все, что ты говоришь, начинает звучать чуть жутковато и с легким оттенком мании величия, согласны?

Голос Смита был спокоен, но в нем промелькнул страх.

— Он говорил не с нами, — он стоял в двери каюты и держался за раму, протянув к ней руки. Его дружелюбная улыбка никуда не делась, изменилось ее значение. — Это все предназначалось астерам. И то, что они слышат в его словах, что они видят в нем, непохоже на то, что видим и слышим мы. С их точки зрения он просто объявил победу.

Глава 38: Амос

Пепел осел, и теперь всё на несколько миллиметров было покрыто серым. И воняло. Они дважды съезжали с дороги, чтобы пропустить конвой, и ещё раз, когда мимо проскрежетал старый электрический грузовик с шестью или семью пассажирами. Когда становилось слишком темно, они прятали велосипеды в кустах или переулках и ложились спать. Аварийные пайки убитого парня на вкус напоминали дерьмо, но хотя бы не были ядовитыми.

Спустя четыре дня они заметили у придорожных растений признаки гибели: зеленые листья почернели и клонились к земле. Птицы же наоборот сходили с ума, наполняя воздух щебетом, трелями и песнями. Вероятно, воробьи воспевали происходившее дерьмо, от которого мы все скоро умрём, но звучало красиво. Амос старался держаться подальше от больших городов, но в этой части света осталось мало нетронутых человеком мест.

Когда они проходили Харрисонбург, за ними увязалась дюжина собак и примерно десять километров стаей бежали сзади и собирались с духом, чтобы напасть. Он пропустил Персика вперед по направлению движения, но ситуация так и не стала достаточно серьезной, чтобы пришлось тратить пули. Когда они начали приближаться к Балтимору, способов держаться подальше от людей не осталось.

Они были еще на расстоянии около дня пути от аркологии, когда запах мира изменился на запах соленой воды и гнили и они столкнулись с другой командой. Они ехали по коммерческой улице, цепи велосипедов издавали мягкое шуршание, когда он заметил других в мраке, что направлись к ним. Амос замедлил ход, но не остановился. Персик сделала также. По мазкам света на востоке он догадался, что было около десяти утра, но в темноте всё еще было трудно разглядеть, сколько их было. Четыре было точно. Возможно кто-то отстал. Сложно сказать.

Они также, как и всё, были измазаны пеплом. Если у них и было оружие, то Амос его не видел. Может только пистолеты. Если бы он захотел стрелять, то они находились на расстоянии выстрела. Они шли пешком, поэтому обогнать их было другим вариантом, если нужно. Дело было в том, что Персик окружающие не принимали во внимание как угрозу, которой она была и многие не принимали её всерьёз. Это недопонимание убило многих.

Другая группа замедлилась, но не остановилась. Осторожно, но с интересом. Амос встал на педалях.

— Персик, отстань немного.

— Убьёшь их?

— Нет. Сперва попробуем быть дружелюбными.

Её велосипед замедлился и упал. Те что были напротив сделали свои расчеты и пришли к другому выводу. Все четверо вышли к Амосу вместе с поднятыми подбородками в неуверенном приветствии. Никаких проблем, кроме тех что уже есть. Амос приветливо улыбнулся, и ему пришло в голову, что именно так улыбаться он научился в подобной ситуации.

— Здорова, — сказал он.

— Здорова.

Один из четырех подошел ближе. Он был старше и он двигался грациозно, центр тяжести низко. Может, ветеран, а может просто бывший боксёр. Амос улыбнулся парю, а затем трём другим. Он почувствовал напряжённость в плечах и задней части шеи и он дышал сквозь это, заставляя себя расслабиться.

— Из Балтимора?

— Из Монктона, — ответил боец.

— Да? Башни или квартиры?

Боец улыбнулся.

— Башня Зет, — ответил он.

— Задислав, — сказал Амос. — Когда-то там жил друг. Давным-давно. Как там сейчас?

— Десять тысяч человек в коробке без еды и воды.

— Не слишком хорошо.

Электропитание все грохнулось к чертям. И в Балтиморе ещё хуже. Без обид, но я бы сказал, что вы идете не в ту сторону. Боец облизнул губы. — Хорошие велосипеды.

— Они работают так, как нам нужно, — согласился Амос. — Только южнее ещё хуже. Мы уходим от места удара.

— В любом случае мы идём на юг. Там теплее. Мы направляемся в Баха комплекс.

— У меня там живёт кузина, — сказала девушка из компании.

Амос присвистнул даже. — Ни хрена вы куда собрались!

— Пойдём туда или замерзнем здесь, — сказал боец. — Тебе и твоей подруге лучше отправиться с нами.

— Благодарю за приглашение, но нам нужно встретиться кое с кем в Балтиморе.

— Уверен?

— Это больше похоже на рабочую гипотезу, но это план на данный момент.

Взгляд бойца снова скользнул на велосипед, а затем на лицо Амоса. Человек старательно избегал смотреть на винтовку, висящую на спине Амоса. Он ждал, чтобы посмотреть, куда они отправятся. Другой мужчина кивнул.

— Ладно, удачи вам. Нам всем она пригодится.

— Это точно, — сказал Амос. — Когда доберётесь в Баху, передавай от меня привет.

— Хорошо.

Боец пошел вдоль улицы с остальными. Амос ослабил ремень, что держал винтовку, но оружие всё-таки не снял. Четыре ходока спустились по пепельно-серой дороге. Персик подъехала, проезжая мимо них. Последний в группе повернулся, глядя, как она проезжает, но никто не сделал ни единого движения.

— Всё нормально? — спросила она.

— Конечно, — сказал Амос. Тени другой компании исчезли во мраке.

— Отговорил их от глупостей?

— Я? Неа. Большей частью они сделали это сами. Лучшая защита, что у нас сейчас есть — это то, что все пока по привычке не убивают друг друга, и не забирают себе их чертовы манатки. Очень скоро люди начнут рассуждать просто: если есть кто-то, кого они не знают, он запросто вскроет им глотки. Если ему повезет.

Она посмотрела на него. Лицо было спокойным, глаза — умными и жёсткими.

— Похоже, ты не очень-то расстроен подобной перспективой.

— Она меня устраивает.

С каждым пройденным километром они приближались к морю, и вонь гнили и соли становилась все хуже. Они прошли высшую точку воды — место где остановилась приливная волна. Линия из мусора была такой ясно видимой и отчетливой, что казалась кем-то специально сделанной. Невысокая стена, построенная из обломков и скрепленная грязью. Когда они прошли ее, просто пепел превратился в густую смесь пепла с грязью, а дороги здесь были покрыты обломками древесины и строительного пластика, испорченной одеждой, покрытой илом мебелью и почерневшими растениями, убитыми тьмой, пеплом и соленой водой. А еще мертвыми телами людей и животных, которые никто не собирался убирать. Велосипеды зарывались в жижу, покрывающую грязную дорогу, и они нажимали все сильнее, давя на педали всем весом, чтобы заставлять колеса крутиться.

Когда до аркологии оставалось около двадцати километров, Амос влетел в яму, полную воды и присыпанную слоем пепла. Передний обод велосипеда согнулся. Он оставил его прямо там, где упал, и Персик бросила свой рядом.

Он узнавал эти голоса вокруг. Каждый шаг на их пути за ними кто-то следил. Но раз уж у них были винтовки, а больше, казалось, не было ничего, никто не пытался их остановить. Все первые этажи окружающих зданий были выпотрошены, стены проломлены безжалостной водой, и содержимое складов, квартир и офисов было вывалено на улицы. Кое-где вторые этажи были так же плохи, местами они сохранились лучше. Выше них город казался нетронутым. Амос не мог избавиться от впечатления, что это место похоже на парня, который выглядит здоровым, и у которого ниже колен переломаны кости и гангрена.

— Что смешного? — спросила Персик.

— Ничего, — сказал Амос. — Это я о своём.

Здание аркологии не было исключением. Оно маячило среди развалин над забитыми обломками улицами, так же, как и раньше. Реактор, который питал огромное здание, по-прежнему работал потому, что в половине окон светились огни. Если бы просто положить руку на слой пепла под ногами, Амос мог почти представить, что пепел — это снег, и всё это просто худшее Рождество в истории.

Они потащились на нижний уровень. Ледяная грязь приклеила его штаны к коже выше колен. Стеклянные трубки и следы указывали, где были люди, но здесь на страже никто не стоял. По крайней мере они никого нее увидели.

— А если твоего друга здесь нет? — спросила Персик, когда Амос нажал кнопку вызова лифта.

— Придумаем что-нибудь другое.

— Есть идеи?

— Пока нет.

Он был более чем сильно удивлен, когда двери лифта открылись. Наводнение могло разрушить механизм. Конечно, лифт может застрять на полпути, и они могут умереть в нем. Когда он выбрал клубный уровень, экран ожил. Женщина с широким лицом и шрамом на верхней губе ухмыльнулась ему.

— Какого чёрта тебе надо?

— Я Амос. Друг Эриха.

— Мы не подаём милостыню, чёрт возьми.

— А мне это и не надо, — сказал Амос. — Хочу обсудить работёнку.

— И не нанимаем.

Амос улыбнулся.

— Ты здесь новенькая, тётя? У меня есть работёнка. Я пришёл узнать, заинтересует ли она Эриха. Сейчас ты скажешь ему, что в лифте какой-то псих, который хочет с ним поговорить. И когда он спросит, кто это, ты ответишь, что парень назвался Амосом. И тогда Эрих, стараясь не показывать своего удивления, велит меня впустить и…

— Ради бога! — голос Эриха звучал издалека, но всё равно был узнаваем. — Впусти его, или он будет трещать весь день.

Крепышка нахмурилась и экран переключился на голубое системное меню аркологии. Но кабина начала подниматься.

— Хорошие новости, он здесь, — сказал Амос.

Офис Эриха выглядел так же, как и в последний раз, когда Амос был тут. Тот же экран на стене показывал тот же океанский пейзаж, ребристый мяч вместо стула, стол, заставленный деками и мониторами. Даже Эрих, казалось, не изменился. Даже, возможно, приоделся получше. И это обстоятельство меняло все. Экран показывал океан в сером и белом цветах, а одежда Эриха выглядела как костюм для сцены.

Браток и еще четверо вооруженных до зубов бандитов с повадками тренированных профи, которые сопровождали его от лифта, вышли и закрыли за собой дверь. Эрих подождал, пока они не выйдут прежде чем заговорить, и маленький кулак его искалеченной руки сжимался и разжимался, как происходило всегда, когда он нервничал.

— Надо же, Амос. Выглядишь живее, чем я ожидал.

— Ты тоже не особенно мертв.

— Если я правильно помню, во время последней встречи мы договорились, что ты никогда не вернёшься в мой город. Или откроется сезон охоты, как я это называю.

— Погодите, — встряла Персик. — Он обещал тебя убить, если вернешься?

— Нет, — сказал Амос. — Скорее подразумевалось, что меня убьет один из его прихвостней.

Персик подняла бровь.

— Да, совсем другое дело.

— Если ты здесь из-за старика, то я не интересовался, жив он или нет. Договор был о том, что он сохранит дом, и это я выполнил. А сейчас у меня своих проблем навалом.

— Никаких претензий, — сказал Амос. — Полагаю, всё так изменилось, что, возможно, старые правила не очень подходят для новой ситуации.

Эрих, хромая, подошел к экрану на стене. Несколько чаек кружили на экране, черные на фоне бесцветного неба. Еще с прошлого его пребывания здесь Амос запомнил, что на переднем плане должны были стоять здания. Большинство из них все еще были рядом. Все, что располагалось в направлении береговой линии, теперь стало ниже.

— Я был здесь, когда это произошло, — сказал Эрих. — Это была не просто волна. Ну, знаешь, вроде волн для сёрфинга? Это было словно весь грёбаный океан встал на дыбы и обрушился на берег. Исчезли целые кварталы, которыми я заправлял.

— Я не знал, что произошло, — сказал Амос. — Новостные репортажи и последовавший затем бардак не очень помогли.

— А где ты был?

— Вифлеем, — ответила Персик.

Эрих повернулся к ним. Его лицо не было злым, испуганным или настороженным. Хороший знак.

— Выходит, ты отправился на юг? И насколько там всё плохо?

— Другой Вифлеем, — сказал Амос. — Этот находится в административном округе Каролина.

— Там, где «Яма», — сказала Персик, подняв руку, словно она ребёнок на уроке. А через секунду добавила: — была.

Эрих моргнул и прислонился к столу.

— Это куда пришёлся третий удар?

— Да, поблизости, — сказал Амос. — Потерял текилу, которую ты мне подарил, вот дерьмо.

— Тогда как ты умудрился выжить?

— Практика, — весело ответил Амос. — Вот что. У меня есть работёнка. Вернее, у Персика есть работёнка, но я в деле. Может понадобиться помощь.

— Что за работа? — спросил Эрих. Голос стал резким и чётким, когда разговор зашёл о бизнесе. Словно кто-то проснулся. Амос повернулся к Персику и кивнул. Она обняла себя руками.

— Знаешь озеро Уиннипесоки?

Эрих нахмурился и одновременно кивнул.

— Искусственное озеро?

— Ага, реконструированное, — сказала она. — На острове Гремучей Змеи есть анклав. Полностью огороженный стеной. Независимые силы безопасности. Может, пятьдесят поместий.

— Продолжай, — сказал Эрих.

— У них есть частная стартовая площадка, построенная на берегу озера. Весь смысл этого места в том, что ты можешь приземлиться с суборбитальной высоты, или спуститься с Луны либо со станции в точке Лагранжа, и оказаться при этом на расстоянии пешей прогулки от дома. У каждого есть ангар. Скорее всего, ничего с двигателем Эпштейна, но что-нибудь, на чем можно добраться до Луны, там будет. Если идти по дороге, пропускных пунктов избежать не удастся, но можно добраться по воде. Замки лодочных гаражей взломаны. Ввести правильный код, и они откроются, даже если чип безопасности не в зоне действия.

— И откуда тебе это известно? — спросил Эрих.

— Я проводила там лето. Так мы заходили и уходили, когда сбегали в трущобы.

Эрих посмотрел на Персика так, как будто был не очень уверен, каким образом она оказалась в комнате. Он усмехнулся коротко и жестко, но не в смысле «нет». Амос перевел игру на себя:

— Идея заключается в том, что мы заходим, хватаем корабль, и валим на Луну.

Эрих уселся на шар, широко расставил ноги и немного покачался взад-вперёд, полузакрыв глаза.

— И какая сумма?

— Сумма? — переспросила Персик.

— О чём мы говорим? Когда уже пойдёт речь о деньгах?

— А их нет, — сказала Персик.

— Тогда в чём моя выгода?

— Ты свалишь отсюда, — сказал Амос. — Это место было настоящей дырой ещё до того, как кто-то опрокинул на него Атлантический океан. И здесь не станет лучше.

Маленькая иссохшая рука Эриха плотно прижалась к его туловищу.

— Давай-ка мы все проясним. Ты считаешь, что я попрусь за семьсот, может, восемьсот километров, чтобы проскользнуть сквозь какой-то частный наемный отряд смерти и угнать корабль и при этом весь мой выигрыш будет в том, что придется бросить всех и все, что у меня сейчас есть? А дальше что? Русская рулетка, в которой, когда выигрываешь, можешь оставить пулю себе? — он говорил громко и напряженно. Он говорил, будто хлестал кнутом. — Это мой город. Моё место здесь. Я лез из своей чертовой шкуры в Балтиморе всю жизнь, и потратил на это уйму сил. Уйму. А теперь я должен поджать хвост и бежать отсюда, потому что какой-то астерский мудила решил всем доказать, что у него крошечный член и его мамочка недостаточно любила его, когда он был малышом. Да хер там! Ты слышишь меня, Тимми? Хер там!

Амос посмотрел на свои руки и попытался придумать, что делать дальше. Его первый импульс состоял в том, чтобы посмеяться над ерундой Эриха, но он был уверен, что это не будет хорошей идеей. Он попытался представить, что бы сказала Наоми, но прежде чем он придумал что-нибудь хорошее, Персик подошла к Эриху протянув руки к нему, как будто собиралась обнять его.

— Я знаю, — сказала она, и её голос задохнулся от чувства, которое Амосу не суждено было понять.

— Понимаешь? Чёрт возьми, что ты понимаешь?

— Что значит всё потерять. Как это тяжело, потому что продолжаешь думать, что всё не могло действительно исчезнуть. Что есть способ всё вернуть. Или что если будешь вести себя так, словно всё нормально, то не заметишь, что всё исчезло.

Эрих застыл. Лишь больная рука раскрылась и сжалась снова так быстро, словно он пытался щёлкнуть крошечными розовыми пальцами.

— Не знаю, о чём ты.

— Когда я сидела, там была одна женщина. Она убила своих детей. Их было пятеро, и все мертвы. И она это знала, но всё равно говорила о них, будто они всё ещё живы. Будто вот проснётся она завтра, а они тут. Думаю, она была лунатиком, и, как я догадываюсь, поскольку я позволяла ей играть этот спектакль, однажды в кафетерии она остановила меня и сказала: «Я знаю, они умерли. Но ещё я знаю, что я тоже мертва. Ты всего лишь сучка, которая думает, что она всё ещё живая». И как только она это сказала, я поняла, что именно она имела в виду.

К изумлению Амоса, Эрих расплакался, а потом и разрыдался. Он упал в раскрытые объятия Персика, обхватил ее своей здоровой рукой и плакал, уткнувшись в ее плечо. Она гладила его по волосам и бормотала что-то вроде: я знаю, я знаю. Ну или что-то еще. Было ясно, что произошло что-то нежное и трогательное, даже если было вообще непонятно, что, на хрен, это было. Амос переступил с ноги на ногу и ждал. Судорожные рыдания Эриха становились тише, потом он стал успокаиваться. Прошло, должно быть, минут пятнадцать, прежде чем парень освободился из персиковых объятий, прохромал к своему столу и нашел какую-то тряпку, чтобы высморкаться.

— Я здесь вырос, — говорил он и его голос дрожал.

— Всё что я сделал — всякая еда, что я когда-либо ел, каждый туалет, куда я писал, каждая девка, к которой я когда-либо подкатывал, были здесь в 695 м. — На секунду показалось, что он снова расплачется.

— Я видел вещи, что приходили и уходили. Я видел дерьмовые времена что становились нормальными и снова превращались в дерьмо и я всегда говорил себе, что всё меняется. Это просто пена. Но сейчас всё ведь совсем не так, правда?

— Нет, — сказал Персик. — Это не так. Это что-то новое.

Эрих повернулся к экрану, коснувшись его пальцами своей здоровой руки.

— Это мой город. Это дерьмовое место, и оно сломает любого, кто притворяется кем-то другим. Но… но он пропал, не так ли?

— Наверное, — сказала Персис. — Но начинать сначала не всегда плохо. Даже в том, что я делала, было немного света. И то, что есть у тебя, лучше, чем у меня было.

Эрих склонил голову. Его вздох прозвучал как нечто большее, чем его освобождение. Персик взяла его нормальную руку в свои, и они вдвоем молчали в течение долгого времени.

Амос прочистил горло.

— Итак. Ты в деле, я правильно понимаю?

Глава 39: Наоми

У нее не было дней. Может быть часы. Насколько она знала, минуты. И в плане до сих пор оставались пробелы.

Она сидела в столовой, ссутулившись над миской с хлебным пудингом. Члены экипажа проходили мимо. Кое-кто носили марсианскую униформу, некоторые свою обычную одежду, а некоторые одели новую форму Флота Освобождения, но никто не заходил внутрь и все столы оставались пустые. Раньше она была почти экипажем. Теперь же она была пленницей и в качестве заключенного ее график изменился. Она ела, когда другие люди не ели; она упражнялась, когда другие люди не тренировались; она спала в темноте с закрытой снаружи дверью.

Она была за это благодарна. Ей было нужно сейчас побыть в тишине своего разума, что как ни странно было ей удобно. В последние дни что-то случилось. Она не смогла бы даже указать пальцем что или как, но также и дурные мысли исчезли или наоборот разрослись далеко за горизонт. Она не думала, что сошла с ума. Она чувствовала раньше в жизни как пару раз разум вырывался из-под контроля, но это было что-то совершенно другое. Она понимала, что может погибнуть, что Джим может погибнуть, что Марко может плавать от успеха к успеху, что Филипп никогда не простит и даже не поймет ее. И она могла сказать, что все эти факты имели для нее значение, и это имело глубокое значение. Но они не подавляли её. Уже нет.

Пуповина, соединяющая корабли была пятьдесят метров максимальной длины. Даже короче футбольного поля. Она находилась между воздушными шлюзами грузовой палубы, где было легче добраться в машинное отделение и перемещать грузы, что оставило шлюзовую палубу свободной для команды. В шкафчиках были вакуумные костюмы. С полосой сварочной ленты или ломом она могла достать один всего за пару минут. Влезть в костюм за шлюзом «Пеллы» и держать второй включенным на «Чецемоке» всё время, пока корабли снижают ускорение, а «Чецемока» маневрирует трастерами. Это невозможно было рассчитать и будет очень, очень рискованно, но она подумала, что это возможно. И поскольку это было возможно, это было необходимо.

Конечно всё было непросто. С одной стороны, у нее не было сварочной ленты или лома, а ее сопровождающие теперь рассматривали её как неблагонадежную и её возможность украсть что-либо сгоняв в инвентарную исчезла. Во-вторых, как только Марко увидел бы, что она взяла вакуумный костюм и прыгнула, она не смогла бы удержать его от запуска ракеты в «Чецемоку». Или, что еще хуже, как найти способ отключить ловушку сближения и вернуться за ней. Если она сможет украсть костюм так, чтобы система не обнаружила пропажи, тогда они подумают что она убила себя. То есть, если она мертва, она больше не угроза. Она хорошо знала систему инвентаризации, она думала, что может заставить ее обновиться. Она знала, что сможет, нужно только время и доступ. Но у неё бы считанные часы, а может и меньше.

Знакомый, резкий голос прозвучал с экрана, что показывал новости пустой комнате.

— Генеральный секретарь Гао была больше, чем лидер моего правительства. Она также была моим близким другом, и я буду очень скучать по ее компании.

Выражение Авасаралы было осторожно-сдержанным. Даже с экрана и пару сотен тысяч километров она излучала уверенность и спокойствие. Наоми знала, что это может быть напускным, но если даже так, то это была хорошая игра. Репортер был молодым человеком с коротко стриженными волосами. Он подался вперед и попытался задать нужное направление интервью.

— Другие военные потери…

— Ничего подобного, — сказала Авасарала. — Не война. Не потери. Это не потери. Это убийства. Это не война. Марко Инарос может назвать себя адмиралом, командующим великим флотом, если захочет. А я могу утверждать, что я — Будда. Но истина от этого не изменится. Он преступник с большим количеством украденных кораблей и с ещё большим количеством невинной крови на руках, чем у кого-либо в истории. Он маленький монстроподобный мальчик.

Наоми взяла еще кусок пудинга. Из чего бы они ни делали изюм, было неубедительно, но на вкус неплохо. Хоть на мгновение ее мысли были не о сварочной ленте или о том, как обойти программу учета инвентаря.

— Значит, вы не считаете это актом войны?

— Чья война? Война — это конфликт между правительствами, так? Какое правительство он представляет? Когда он был избран? Кто его назначил? Теперь, после произошедшего он пытается сказать, что представляет Поясников. И что? Любой мелкий бандит в его положении хотел бы назвать это войной, потому что так он выглядит серьезнее.

Репортёр выглядел так, как будто проглотил что-то неожиданно кислое.

— Простите, вы хотите сказать, что это несерьёзная атака?

— Это нападение — величайшая трагедия в истории человечества, — сказала Авасарала и её голос понизился и задрожал. Она занимала весь экран.

— Но оно было сделано близорукими, нарциссичными преступниками. Они хотят войны? Очень жаль, потому что вместо этого они получат арест, расследование и справедливый суд с любым адвокатом, которого найдут. Они хотят, чтобы Пояс поднялся, чтобы они смогли спрятаться за хорошими, порядочными людьми, которые там живут? Астеры не головорезы и не убийцы. Это мужчины и женщины, что любят своих детей так же, как и любой из нас. И они добрые, злые и мудрые, глупые и человеколюбивые. И этот «Флот Освобождения» никогда не сможет убить достаточно людей, чтобы заставить Землю забыть об этой попытке разделить человечество. Как только Поясники попросят совета у своей совести, вы увидите, что доброта, сострадание и порядочность процветают при любой гравитации или без. Земля окровавлена, но мы не будем унижены. Не в мою сраную вахту.

Старая женщина уселась на свое место, её глаза метали гром и молнии. Репортер взглянул в камеру, а затем вернулся к своим заметкам.

— Усилия по оказанию помощи на Земле, конечно же масштабное мероприятие.

— Это точно, — сказала она. — У нас есть реакторы в каждом крупном городе на планете, что работают с максимальной эффективностью, чтобы обеспечить…

Экран потух. Цин положил свой наручный терминал на стол с сердитым щелчком. Наоми посмотрела на него сквозь волосы.

— Перерезать бы эса суке са ютак, — сказал Цин. Его лицо потемнело от ярости. — Урок а тотас таких, как она, угу?

— И что? — сказала Наоми, пожав плечами. — Убей её и другой займет ее место. Она хороша в своей работе, но даже если ты перережешь ей горло, тогда просто кто-то другой сядет в то же кресло и скажет то же самое.

Цин качнул головой:

— Не так.

— Но похоже.

— Нет, — сказал он, и его подбородок выдвинулся на сантиметр вперед, — совсем не так. Аллес ла от всех великих социальных потрясений у все века истории, да? Легенды они делают после, поэтому в них есть смысл. Не вот это всё, не реальность. Это люди делают реальные вещи. Марко. Филипито. Ты. Я.

— Как скажешь, — сказала Наоми.

— А тот койо на Марсе, который продал нам корабли и рассказал, где искать припасы? Он не гнал про «марсианское экономическое разочарование» или «рост долговых отношений» или «неравенство дохода и привилегий», — с каждым претенциозным выдуманным термином Цин махал пальцем как профессор читающий лекцию аудитории, и это было так забавно, что Наоми хихикнула. От этого звука он моргнул, а потом чуть смущенно улыбнулся. — Тот койо, он просто койо. Мужик, который договорился с мужиком, который перетер с кем-то еще, а в итоге мы сделали дело. Кто есть кто — это важно. И заменить их нельзя.

Его взгляд теперь был прикован к ней, профессор, читающий лекцию аудитории ушел, оставив вместо себя Цина, читающего лекцию ей. Она зачерпнула остатки пудинга.

— Есть у меня чувство, что ты хочешь что-то сказать, — сказала она, жуя пудинг. Цин опустил глаза, собираясь с духом. Она видела, что ему стоит это больших усилий, но не могла понять почему.

— Филипито. Ты нужна ему. Но сабес ла [ты не знаешь], но это так. Ты и Марко — это ты и Марко, но трусливый выход — это не выход.

Ее сердце чуть подпрыгнуло. Он думал, что она в отчаянии, что она может поддаться темным мыслям. Она задумалась о том, что привело его к такому выводу, было ли это его ошибкой, или он увидел в ней что-то, что не могла увидеть она. Она нахмурилась.

— Ты говоришь мне, чтобы я себя не убивала?

— Будет плохо, если я об этом скажу?

Она встала, взяла грязную миску в руку. Он поднялся тоже, и пошел вслед за ней в сторону утилизатора. Вес ее тела обнадеживал. Все еще было время. Они пока не гасили привод. Она все еще могла продумать способ смыться.

— Ну а что тогда я должна делать, по твоему?

Настала очередь Цина пожимать плечами.

— Пойдем с нами. Будем Флотом Освобождения. Мы идем туда, где мы нужны им, чтобы делать то, что требуется. Помогать когда им нужна помощь, так? Есть уже восемь колонистских кораблей, на которые мы нацелились.

— Для какой цели?

— Перераспределение, так? Вся еда и припасы, которые у них есть, чтобы идти за Кольцо. Больше, чем кто-то когда-то давал Поясу. Берем их, кормим Пояс, строим Пояс. Смотри, что выходит, когда нам не приходится выцарапывать воздух из кучи отбросов. Сады в вакууме. Города, рядом с которым станция Тихо станет похожа на бур от проходчика. Новый мир без миров для него, так? И никаких этих чужих миров. Взорвать Кольцо. Сжечь. Вернуться к людям, которые были людьми, так?

Две женщины шли мимо, склонив головы друг к другу, увлеченные разговором. Та, что была ближе, подняла на них глаза, отвела в сторону, взглянула снова. В ее взгляде был яд. Ненависть. Контраст был разительным. С одной стороны Цин, со взглядом, устремленным в будущее, в котором астеры свободны от экономического угнетения со стороны внутренних планет — основная аксиома, вокруг которой формировалось все в детстве Наоми. В ее жизни. Цивилизация, построенная ими и для них, перестройка всего уклада человеческой жизни. А с другой, настоящие астеры по настоящему ненавидели ее, потому что она дерзнула выступить против них. Потому что она была недостаточно астером.

— Чем это кончится, Цин? Чем все это кончится?

— Это не кончится. Если мы будем делать все правильно.

В ее каюте не было ничего, что могло бы помочь ей, но поскольку здесь она была заключена и была здесь одна, то здесь она и искала. Часы. Не дни.

Амортизатор был привинчен к полу, массивная сталь и армированная керамика были сложены таким образом, чтобы в каком бы направлении ни была приложена сила, она лишь сжимала одну либо другую стойку. Каждую отдельную стойку можно было бы использовать как монтировку, но она не видела никакого способа открутить амортизатор или выломать одну их них. Так что здесь без вариантов. Ящики были из металла потоньше, более-менее того же калибра, что и шкафы. Она вытащила их так далеко, насколько возможно, изучая конструкцию запоров, линии сгиба металла, пытаясь найти идею или вдохновение. Там не было ни того, ни другого.

Маленький черный палец декомпрессионного набора она хранила на груди, готовая выйти как только сумеет найти способ. Она чувствовала как утекает время, секунда за секундой, и все впустую. Она должна найти выход. Она найдет выход. «Чецемока» была так близко, и при этом слишком далеко.

А что если попытаться уйти не тогда, когда они отцепят пуповину? Если она сможет проскользнуть сквозь нее сейчас, до того как они разделятся… если вместо этого она сможет проникнуть в оружейную, возможно, найти там демонтажный мех, который можно было бы использовать как костюм жизненного цикла… или чем можно прорезать переборку достаточно быстро, чтобы никто не успел выстелить в затылок…

— Думай, — сказала она. — Не вертись и не ной. Думай.

Но ничего не придумывалось.

Если она спала, то всего несколько беспокойных минут. Она не могла позволить себе заснуть глубоким сном из-за страха, проснувшись, обнаружить, что «Чецемока» ушла. И вот она лежала на полу, обхватив рукой основание амортизатора, чтобы толчок разбудил ее, если они лягут в дрейф.

Что стал бы делать Алекс? Что стал бы делать Амос? Что сделал бы Джим? Ничего подходящего для нее. Она ждала отчаяния, тьмы, чувства подавляющей безысходности, и не понимала, почему это все не приходит. У нее были все причины для отчаяния, но нет. Вместо этого была только уверенность, что если темные мысли вернутся, то вернутся с такой силой, что против них у нее уже не будет шансов. Странно, это даже утешало.

Когда она постучала в дверь, чтобы пойти в гальюн, открыла Сарта. Это было не важно. Она прошла за Наоми по коридору и осталась снаружи. В гальюне тоже не было ничего полезного, но Наоми выждала время в надежде на вдохновение. Зеркало было полированным сплавом, встроенным в стену. Нечего тут использовать. Эх, если бы она смогла разобрать вакуумные вентиляторы в туалете…

Она услышала голоса с другой стороны двери. Сарта и кто-то еще. Голоса слишком тихие, чтобы разобрать слова. Она закончила мыть руки, бросила полотенце в утилизатор, и вышла в коридор. На нее смотрел Филип. Это был ее сын, и она не узнала его голос.

— Филип, — сказала она.

— Цин сказал, ты хочешь поговорить со мной, — сказал Филип, и в его словах присутствовали в равной степени и вопрос, и обвинение.

— Так и сказал? Ну, это на него похоже.

Она колебалась. Руки чесались от желания найти способ наложить лапу на вакуумный костюм, но что-то в глубине сознания шепнуло ей: «если они подумают, что ты жива, они придут за тобой». Гнев и неуверенность сделали плоским и исказили лицо Филипа. Цин уже думал, что она склонна к самоубийству. Вот зачем он прислал Филипа.

Ее живот налился тяжестью полости до того, как она поняла почему. Если Филип думает так же, если когда она исчезнет, ее сын придет к Марко и засвидетельствует ее суицидальные наклонности, то им будет проще в это поверить. Они могут даже не проверить, не пропал ли костюм.

— Ты хочешь говорить здесь, в коридоре? — сказала она, вяло шевеля губами, еле открывая рот. — Я знаю одно милое местечко неподалеку. Не особо просторное, но хоть немного уединенное.

Филип коротко кивнул, и Наоми пошла по коридору, Сарта и Филип следом за ней. Она про себя репетировала свою роль. «Я так устала, все чего я хочу — это чтобы все кончилось», и «что бы я ни делала с собой, это не твоя вина», и «я больше этого не вынесу». Была тысяча способов убедить его в том, что она хочет умереть. Но тем временем тяжесть в ее кишках подросла и устроилась основательней. Это было жестокое и холодное манипулирование. Это было ее собственное дитя, ребенок, которого она потеряла, и она собиралась его использовать. Лгать ему настолько хорошо, насколько надо, чтобы то, что он расскажет Марко, было неотличимо от правды. Чтобы когда она спрячется на «Чецемоке», они предположили бы, что она себя убила, и не пошли бы за ней. Хотя бы до тех пор, пока не станет слишком поздно.

Она могла это сделать. И не могла это сделать. И могла.

В каюте она села на амортизатор, подогнув по себя ноги. Он прислонился к стене, плотно сжав губы, задрав подбородок. Она задумалась, о чем думает он. Чего он хочет, боится, любит. Она подумала, спрашивал ли кто-нибудь когда-нибудь его об этом.

«Я больше этого не вынесу», подумала она. «Просто скажи ему: я больше этого не вынесу».

— С тобой все в порядке? — спросила она.

— С чего мне не быть в порядке?

— Я не знаю, — ответила она. — Я беспокоюсь за тебя.

— Не настолько, чтобы не смочь предать меня, — сказал он, и узел развязался. Да, если она солжет ему, то это и будет предательство, и после всех ее неудач она никогда так не поступит. Она могла. Могла сделать это. Дело не в том, что она была не в силах решиться на это; она просто выбрала так не делать.

— Ты о предупреждении, которое я отправила?

— Я посвятил свою жизнь Поясу, освобождению астеров. И после того, как мы сделали все, чтобы обеспечить тебе безопасность, ты плюешь нам в лицо. Своего земного бойфренда ты любишь настолько больше, чем свое собственное племя? Это так?

Наоми кивнула. На слух это воспринималось как вещи, для которых Марко был слишком безупречен, чтобы высказать их вслух. Тут за словами было настоящее чувство, чего она никогда не слышала от Марко. Может, там никогда и не было чувств. Филип впитал все черты его отца, но только там, где душа Марко была спрятана и недостижима в глубине кисты эгоцентризма, Филип был все еще сырым и податливым. Боль от того, что она не просто бросила его, но бросила его ради парня с Земли, горела в его глазах. И «предательство» — это было еще слабо сказано.