Дэниел Абрахам, Тай Френк

Странные Псы

На следующий день после того, как появились прямые луны, Кара убила птицу.

В смысле не совсем так. Прямые луны — которые её родители называли платформами — были здесь, сколько Кара себя помнила. Ночью они светились отражённым солнечным светом, похожие на обгоревшие оранжевые кости, а днем они выглядели как белые линии в голубой бездне. В её книгах луна всегда была или бледным диском, или напоминала печеньку, от которой откусили кусок, но то была Луна, земной спутник. На Лаконии было немного не так.

То есть не то, что они вообще появились за ночь до того, как она убила птицу. Просто тогда они впервые вспыхнули красным, синим, золотым. Её родители поднялись из-за обеденного стола, вышли во двор и уставились в небо, а она и её младший брат Зан последовали их примеру. Её отец стоял там, уронив челюсть, и смотрел вверх. Мать хмурилась.

На следующий день, лёжа в голубом клевере у пруда под солнечными лучами, которые грели её кожу и нагоняли сон, Кара разглядывала новые сияющие прямые луны, плывущие сквозь небеса. Они были такими же яркими в небе дня, как звёзды на фоне ночной темноты. Цвета на них двигались, и по ним бежала рябь, как в видео про морских существ. Как если бы они были немного живыми. Их несло с востока на запад, под ними пробегали высокие кружевные облака, а Кара со дна гравитационного колодца смотрела вверх на эту ширь, будто всё, что там было, было помещено туда специально, чтобы оценила она.

Пруд был одним из её любимых мест для уединения. С одной его стороны, изгибаясь, пролегала кромка леса. Толстые деревья с тремя-четырьмя стволами росли, сплетясь в узел, пока не расцветали кроной тёмно-зелёных листьев, каждый длиннее её тела, росших так густо, что несколько шагов под ними напоминали прогулку в пещеру. В её распоряжении было столько тени от яркого солнца Лаконии, сколько она хотела и тогда, когда она хотела. Голубой клевер, росший у воды, был мягче, чем кровать в доме и когда она лежала на нём, он пах как будто его лупил дождь.

Ручей, который питал пруд, а потом опять бежал прочь, тихо бормотал и журчал, образуя случайный концерт со стрёкотом козьих лягушек. А ещё были животные, которые приходили сюда пить, охотиться или откладывать яйца. Она могла лежать здесь часами, прихватив с собой ланч и планшет, чтобы читать или играть, подальше от родителей и Зана. Подальше от города, солдат и Мари Тенненбаум, которая была её лучшей подругой, когда они не были врагами. В городке было пять тысяч населения — самый большой город Лаконии — и пруд был местом, где Кара могла побыть в стороне от всего этого.

Она уже наполовину прожила свой десятый год, но это было всего лишь третье её лето. Мама объясняла ей, что Лакония движется вокруг своей звезды медленнее, чем Земля, а потом стала говорить про наклон оси, причём так, что Кара притворилась, что поняла, лишь бы они смогли поговорить о чём-то другом. Да какая разница. Лето — это лето, а день рождения — это день рождения. Одно к другому имело не большее отношение, чем её бутерброд с ореховым хлебом к её ботинкам. Не всё можно совместить.

Кара наполовину заснула, когда услышала мягкий топот лап и треск подлеска. Сначала она подумала, что это лишь её воображение, но когда она попыталась превратить эти звуки в музыку, как у неё иногда получалось во сне, это не сработало. Она открыла глаза, которые, оказывается, были закрыты. Ярко-синие точки, похожие на светлячков, порхали и кружились в воздухе, когда первая из собакообразных тварей вышла из-под деревьев.

Её тело было длинным и низким, четыре ноги были соединены суставами чуть неправильно — как на рисунке, сделанном кем-то, у кого было только описание ноги. Её челюсти казались слишком маленькими на её морде, а её карие глаза в форме луковок были посажены под таким углом, что она, казалось, извиняется. Кара никогда не видела ничего подобного раньше, но так бывало довольно часто.

— Эй, — сказала она, потягиваясь, — ты ещё что такое?

Пёс остановился.

— Всё хорошо, — сказала она. — Я друг. Видишь? — и она помахала рукой.

Поскольку глаза твари были посажены вот так, сказать с уверенностью было трудно, но ей показалось, что та смотрит на неё. Она медленно села, стараясь не спугнуть тварь. Ничто на Лаконии не питалось людьми, но иногда они могут испугаться, а её мать всегда говорила ей, что к напуганным тварям приближаться небезопасно.

Пёс на секунду посмотрел вверх, на прямые луны, а потом опять вниз, на неё. Она почувствовала накатившую дезориентацию, вроде головокружения, но по-другому, а потом укол неуверенности. Пёс шагнул вперёд, и ещё два таких же вышло из темноты под деревьями. А потом ещё два.

На пруду зашипела нектарница, подняв свои крылья, чтобы её тело выглядело больше, и оскалила свои мягкие зеленоватые зубы. Её искажённая яростью морда напоминала мультяшное изображение старушки, а полдесятка птенцов юркнули за неё. Первый пёс перевёл взгляд на наседку и издал три резких звука: «ки-ка-ко». Остальные четверо подхватили за ним. Наседка вертела головой от одного к другому и шипела, пока брызги слюны не начали пузыриться в изгибах её рта. Крики «ки-ка-ко» отзывались таким эхом, которое никак не могло соответствовать пространству вокруг пруда. Из-за этого у Кары слегка заболела голова. Она поднялась на колени, частью из страха, что псы могут съесть нектарницу, а она не хотела видеть никаких убийств, но большей частью потому что ей хотелось прекратить этот звук. Упаковка с её ланчем и компьютер упали в клевер. Когда она шагнула вперёд, псы затихли и обратили своё внимание на неё, а у неё было такое чувство, что, может, она всё-таки спит.

Она встала между псами и кромкой воды. Птица опять зашипела, и Каре показалось, будто звук идёт очень издалека. Псы скользнули ближе, двигаясь вокруг неё, как дети вокруг учителя. Как-то отстранённо она понимала, что вроде бы должна бояться. Даже если псы не едят людей, они всё равно могут напасть на неё, раз она стоит между ними и их добычей. Она не знала почему, но чувствовала, что они этого не сделают.

— Сейчас вам нельзя тут находиться, — сказала она.

Пёс-вожак, тот самый, который вышел первым, смотрел мимо неё на воду. Его смущённые, луковичные глаза переместили взор обратно на неё.

— Может, позже, — сказала она. — Вы можете прийти позже. Прямо сейчас вы должны уйти. Идите. Брысь.

Она указала на деревья и темноту под ними. На протяжении двух долгих вдохов псы всё так же, прекрасно и ужасно, шли вместе, а потом повернулись и потянулись обратно в лес на своих странно сложённых ногах.

Кара наблюдала за ними с некоторым удивлением. Это было всё равно что кричать на шторм, чтобы он уходил прочь, и остановить этим дождь. Скорее всего псы просто решили, что иметь с ней дело того не стоит. Но всё равно то, что произошло, дало ей чувство чего-то немного волшебного. Птица теперь плавала вдоль берега пруда спиной к Каре. Когда нектарница достигла дальнего края и повернула, и опасность, исходящая от псов, и девочка были уже одинаково забыты. Нектарницы не особо умные — и даже не особо приятные — но Кара всё равно чувствовала, что поступила хорошо, когда не позволила, чтобы одну из них съели.

Она попробовала было опять улечься в клевер, но её ленивого полусна уже как не бывало. Она попробовала закрыть глаза, потом стала смотреть на прямые луны и на мерцание красок на них, но по ощущениям она уже поняла, что сон не вернётся. Она выждала несколько минут, чтобы убедиться точно, потом со вздохом села и подобрала планшет и пакет с ланчем. Солнце стояло высоко над головой и грело теперь уже слегка чересчур, да и с завтрака прошло изрядно времени. Она с хлопком открыла упаковку с ланчем. Сандвич был простой и именно такой, как она любила: два ломтя орехового хлеба, каждый толщиной с её большой палец, и слой сливочного сыра с патокой и корицей между ними. Её мама говорила, что мёд лучше патоки, но на Лаконии не было никаких пчёл. Кара видела их только на картинках, и судя по ним, мёд ей не понравился бы.

Она откусила кусок, прожевала, проглотила. Птенцы нектарницы выпрыгивали из воды, бежали по земле, а потом шлёпались обратно в пруд, брызгая слюной и злясь. Мать не реагировала на эти их сигналы бедствия, и вскоре они перестали пытаться привлечь её внимание, и занялись плаванием и поиском еды. Земные птицы не были похожи ни на что из того, что водилось на Лаконии, но Кара немного помнила, как с ними обращаются. И о том, что можно поделиться. Когда наседка повернулась к ней, Кара отломила кусок орехового хлеба и кинула его в воду. Птица бросилась на него, как будто он представлял угрозу, и с жадностью проглотила. Чуть погодя она стала отрыгивать маленькие кусочки, чтобы накормить своих птенцов. Кара наблюдала за ними месяцами. Она знала, как живут нектарницы лучше, чем, может, вообще кто угодно.

Так что когда мамаша издала звук — хрип с каким-то щелчком посередине — Кара поняла, что это что-то новое. И птенцы тоже поняли. Они сгрудились вокруг матери, взволнованно щебеча и хлопая крыльями по воде. Мать, казалось, не замечала их. Её голова качалась на её длиной тонкой шее. Её рассеянный взгляд казался гневным и потерянным.

Кара положила сандвич, в её груди натянулся узел. Что-то было не так. Птица нарезала круги по воде, потом поворачивалась и крутилась в обратную сторону с таким напором, что один из птенцов опрокинулся.

— Эй, — сказала Кара, — не делай так. Не делай больно своим малышам.

Но в отличие от псов, птица, казалось, даже не слышала её. Она растопырила крылья, дважды хлопнула по воде, и поднялась в воздух. Взгляд Кары зацепился за её полуоткрытые глаза и раззявленый зеленозубый рот, а потом птица резко рванулась в воздухе и упала. Она даже не попыталась как-то сгруппироваться при приземлении — просто рухнула в клевер.

— Мама-птица? — сказала Кара, подходя ближе. Её сердце забилось само по себе. — Мама-птица? Что случилось?

Теперь птенцы кричали, один громче другого, в диком исступлении. Птица подняла голову, пытаясь найти их по голосам, но она была слишком дезориентирована, чтобы её хватило на что-то большее, чем мотнуть головой раз, другой, а потом уронить её. Кара подошла к ней, поколебалась, а потом сгребла в ладони горячее, мягкое птичье тело. Птица издала одинокое, безразличное шипение, и закрыла свои чёрные злые глаза.

Кара побежала.

Тропинка, ведущая к дому, была едва ли шире, чем звериная тропа, но Кара знала её как коридор за стенами своей комнаты. Она лишь казалась коварной, потому что Кара не могла вытереть слёзы, поскольку ей были нужны обе руки, чтобы держать птицу. Она была всего в трёхстах метрах от дома, когда птица зашевелилась в её руках, выгнула спину и издала глухой кашляющий звук. И на этом всё. Толстые земляные стены её дома показались в пределах видимости — красные и оранжевые, с ярко-зелёными панелями их солнечного блока на крыше, наклонённого в сторону солнца — и Кара стала кричать маме. Ей хотелось верить, что ещё есть время. Что мама-птица не умерла.

Она хотела верить. Но при этом она всё понимала.

Её дом стоял у самой кромки леса. У него были бугристые стены из лежащих друг на друге переплетенных блоков, из которых были построены все сооружения колонистов первой волны. Стены изгибались вокруг центрального огорода, на котором они выращивали еду. Окна были распахнуты, экраны позволяли воздуху попадать внутрь, не пуская туда местный аналог насекомых. Даже в небольшом хозблоке, где у папы хранились ножницы, которые он использовал, чтобы резать уксусные сорняки и тележка, чтобы вывозить вонючую листву, были окна.

Ноги Кары зашлёпали по мощёной камнем дорожке, слёзы делали дом, небо и деревья расплывчатыми и нереальными. Где-то неподалёку послышался голос Зана, и в ответ — голос его друга Сантьяго. Она не обратила на них внимания. Прохладный, сухой воздух в доме создавал ощущение путешествия в другой мир. Лучи света били из окон, ловя пылинки. Она остановилась в первый раз с тех пор, как она покинула пруд. Её ноги горели, и печаль и ужас шириной с океан сжимали ей горло, так что когда мама — выше, чем папа, черноволосая, застёгивая вокруг шеи ожерелье из полимерной смолы и стекла, словно готовилась к вечеринке — вошла в комнату, всё, что смогла сделать Кара — протянуть ей тело птицы. Она даже не смогла попросить о помощи.

Её мать отвела её на кухню и сидела там рядом с ней и мёртвым птичьим телом, пока Кара выкашливала свою версию произошедшего в промежутках между всхлипами. Она понимала, что всё это сплошная путаница — птица, псы, птенцы, хлеб — но она просто вываливала всё подряд и надеялась, что мама сможет найти в этом смысл. А потом поможет найти смысл и ей.

Вошёл Зан с широко открытыми, испуганными глазами и коснулся её спины, чтобы успокоить. Её мать улыбнулась ему. Сантьяго, как призрак, мелькнул в дверях, потом снова, с любопытством, которое старательно пытался скрыть. Трагедия привлекала внимание.

Наконец у Кары вышел весь запас слов, и она сидела там, чувствуя пустоту. Опустошение. Поражение. Трупу птицы на столе, похоже, не было дела ни до того, ни до другого. Смерть отняла у птицы её точку зрения.

— Ох, детка, — сказала мама Кары, — мне так жаль.

— Это была я, так ведь? — сказала Кара. — Я убила её, так?

— Ты ведь не хотела. Это был несчастный случай. Вот и всё.

— Это же было в книге, — сказала Кара. — Как птиц кормят хлебом. В книге так делала леди в парке. А они не умирали. Им было хорошо.

Мама взяла её руку. Это было странно, но Кара знала, что если бы она была хоть чуть-чуть младше — даже в возрасте Зана — её мама обняла бы её. Но она была уже большой девочкой, а обнимашки не для больших девочек. Для них — рукопожатия.

— Они не птицы, детка. Мы называем их так, потому что они чем-то напоминают птиц. Но у настоящих птиц есть перья. И клювы…

— Никогда не видела ни одной.

Её мама сделала глубокий вдох, выдохнула с улыбкой.

— Когда на планету приходит жизнь, эволюция заставляет делать выбор из кучи вариантов. Какой вид белков она будет использовать. Как она будет передавать информацию от одного поколения к другому. Жизнь на Земле принимала эти решения очень давно, так что всё, что исходит с Земли, имеет много общего. То, какой вид белков мы используем. Способы, которыми получаем химическую энергию из еды. Пути работы наших генов. Но на других планетах выбор мог быть другим. Вот почему мы не можем есть растения, которые растут на Лаконии. Мы должны растить их особым способом, чтобы они стали частью нашего древа жизни.

— Но старая леди кормила птиц хлебом, — сказала Кара. Мама не понимала суть проблемы, а она не знала, как объяснить понятнее. В книге старая леди кормила птиц хлебом, и птицы не умирали. А мама-птица умерла.

— Она была на Земле. Или где-то, где победило земное древо жизни. Жизнь на Лаконии питается не тем же самым, что и мы. А еду, которую производит Лакония, не можем использовать мы.

— Это неправда, — сказала Кара. — Мы пьём воду.

Её мама кивнула.

— Вода — это очень, очень простая штука. Для жизненных систем не стоит выбор, использовать или нет воду, потому что она больше похожа на минерал или…

— Дот! — голос её отца напоминал лай. — Нам надо идти!

— Я на кухне, — сказала мама. Послышались шаги. Отец Кары возник в дверном проёме, челюсти стиснуты, рот сжат. Его взгляд переместился от Кары к её матери, а потом к птице, и выражение его лица говорило: «какого чёрта?»

— Кара случайно отравила одну из нектарниц, — сказала ему мама, как будто он и правда задал вопрос вслух.

— Вот дерьмо, — сказал её отец, а потом скривился от собственных слов. — Простите, что пришлось это услышать, дети. Это было грубо. Но, Дот. Мы должны собрать детей и убираться отсюда.

Кара нахмурилась.

— Куда это вы собрались?

— Вояки устраивают у себя вечеринку, — сказала мама. — Праздник в честь включения платформ, — она не улыбалась.

— Нам надо там быть, — сказал папа, больше маме, чем Каре. — Если они не увидят нас, то задумаются, почему мы не пришли.

Мать Кары показала на ожерелье. «Я-то готова». Папа переместил вес с одной ноги на другую, потом обратно. Кара ощущала тяжесть его тревоги как руку на своём плече.

— Мне правда нужно идти?

— Нет, малыш, — сказал папа. — Если хочешь остаться здесь и удерживать форт, то и ладно. Это мне и твоей маме надо.

— И Зану, — сказала мама. — Разве что ты захочешь взять на себя обязанность держать его подальше от неприятностей.

Кара поняла, что это была вроде как шутка, так что она хихикнула в ответ. Но не то, чтобы ей было смешно. Её мать сжала её пальцы, а потом отпустила.

— Мне жаль нектарницу, детка.

— Всё хорошо, — ответила Кара.

— Мы вернёмся ещё до ужина, — сказал папа, а потом ушёл вглубь дома. Спустя пару вздохов Кара услышала, как он кричит, зовя Зана и Сантьяго. Центр внимания семьи ушёл в другую точку, оставив её. С птицей было кончено. Она никак не могла взять в толк, почему ее это беспокоит.

Город находился в получасе отсюда, по дороге мимо дюжины таких же как у неё домов. Дома постарше появились вместе с первой волной — учёных и исследователей вроде её родителей, которые пришли на Лаконию сразу же, как открылись врата. Хотя сам город появился позже, вместе с военными. Кара даже могла вспомнить, как строительные роботы начинали выкладывать основания казарм и центральной площади, военных жилищ и термоядерной установки. Большинство военных всё ещё жило на орбите, но каждый месяц город понемногу рос — ещё одно здание, ещё одна улица. Сантьяго было семь. Он был из семьи военных, и у него была их смелость. Он часто ходил один всю дорогу до её дома, чтобы поиграть. Однажды, сказал её отец, город так разрастётся, что окружит все их дома. Пруд и лес уничтожат, замостят, застроят. Он сказал это так, что это не звучало ни как что-то хорошее, ни как что-то плохое. Просто перемена, вроде того как зима сменяется весной.

Между тем на данный момент её дом был её домом, а город был городом, и она могла сидеть за своим кухонным столом, пока остальные собирались пойти куда-то ещё. Птица не двигалась. Чем больше Кара смотрела на неё, тем менее настоящей она казалась. Как что-то столь явно мёртвое могло когда-то плавать, летать или кормить птенцов? Это было всё равно что ожидать, что камень запоёт. Птенцы, наверное, думают, что же им теперь делать. Зовут свою маму. Она подумала, поймут ли они, что надо вернуться в гнездо, если никто не покажет им, когда это сделать.

— Мам? — сказала Кара, когда отец снова выгнал Зана и Сантьяго за дверь. — Мне нужен дрон для отбора проб.

У её мамы между бровей всегда появлялась складка, когда она раздражалась, даже если в это время она улыбалась.

— Детка, ты же понимаешь, что я не могу сейчас уйти. Твой отец и я…

— Я смогу сама. Мне просто нужно помочь детям мамы-птицы. Только на несколько дней, пока они не привыкнут к тому, что её больше нет. Я всё испортила. Мне нужно это исправить.

Складка разгладилась, мамин взгляд смягчился. На миг Кара подумала, что она собирается сказать «да».

— Нет, детка. Прости. Отборочный дрон — вещь хрупкая. И если что-то пойдёт не так, нам неоткуда будет взять новый.

— Но… — Кара указала рукой на птицу.

— Когда я вернусь, мы с тобой достанем его, если ты ещё захочешь, — сказала мама, хотя маловероятно, чтобы это было правдой. К тому времени, как они вернутся из города, Зан устанет и будет гиперактивным, а родители просто устанут. Всё, чего они будут хотеть — это спать. Несколько птенцов нектарницы не будут иметь такого уж большого значения в мировом масштабе.

Голос Сантьяго раздался снаружи, и в нём слышались высокие, почти скулящие нотки юного, мужского нетерпения. Её мама двинулась в направлении выхода.

— Хорошо, мам, — сказала Кара.

— Спасибо, детка, — сказала мама и вышла. Было слышно, как они говорят, но не настолько чётко, чтобы разобрать слова. Зан кричал, Сантьяго смеялся, но издалека. Ещё через минуту их уже не было. Кара сидела в одиночестве в тишине дома.

Она прошла через комнаты, глубоко засунув руки в карманы и нахмурившись так сурово, что это было слегка больно. Она пыталась найти что-то, что было не так. Всё было на своих местах, за исключением того, что чего-то не хватало. На стенах около дверей были те же пятна, там, где их руки оставляли свои следы месяцами и годами. Белые чешуйки в углах показывали места, где слоистый пластик, который удерживал дом на своём месте, уже состарился. Дом был рассчитан всего на пять лет, а они жили в нём уже восемь. Её комната, в ней её растущий матрац, через коридор от комнаты Зана, с его матрацем. Её окно с видом на грунтовую дорогу, по которой только что ушла её семья. Злость засела под её грудной клеткой, прямо в животе, и она никак не могла избавиться от неё. Она заставляла всё в доме казаться мерзким и мелким.

Она бросилась на матрац, уставилась в потолок и подумала, не собирается ли она заплакать. Однако нет. Она просто лежала там какое-то время и чувствовала себя плохо. А когда ей это наскучило, она перекатилась и схватила свои книги. Они были в привязанном к ней тонком плёночном планшете. Её родители закачали туда стихи, игры, математические упражнения и рассказы. Если бы у них была возможность иметь доступ к сетям на той стороне врат, они могли бы обновить его. Но из-за военных это было невозможно. Весь контент на нём был рассчитан на девочку младше Зана, но это было всё, что она имела, поэтому она любила его. Ну или обычно это было так.

Она открыла рассказы, и стала проглядывать их ради одной определённой картинки, будто царапая рану. У неё заняло несколько минут, чтобы её найти, однако она это сделала. Книга с картинками под названием «Эшби Эллен Экерман в Париже», про маленькую девочку на Земле. Картинка была акварельной, серой с голубым с небольшими вкраплениями золотого на уличных фонарях. Эшби и её друг, обезьянка ТанТан, танцевали в парке, а за ними возвышались закрученные, прекрасные очертания башни Денье. Но то, что искала Кара, было в стороне. Старушка, сидя на скамейке, бросала хлебные крошки птицам, которых мама называла голубями. Вот откуда взялась злость. Старушка была добра к птицам, и никто не умирал. Никому не было больно. И это даже не было особым враньём, потому что судя по всему, на Земле она могла бы так делать. В Париже. Где она никогда не была и не видела ни единой причины когда-либо побывать. Но если всё в её книгах было про другие места с другими правилами, то ни одна из них не могла быть подходящей для неё. Это всё равно что прийти однажды утром в школу и обнаружить, что математика для тебя работает иначе, так что даже если ты получишь тот же ответ, что и все остальные, твой будет неверным.

Так что нет, ложью это не было. Всё лежало гораздо глубже.

Она сделала себе чашку бобово-лукового супа и ела, сидя за кухонной стойкой сама с собой. Она наполовину ожидала, что будучи расстроена так, как была она, она не сможет справиться с едой. Но напротив, еда, казалось, успокаивала её. Тишина в доме была почти приятна. Что-то связанное с уровнем сахара в крови, наверное. Это как её папа сказал бы. Кожа птицы начала блестеть, словно покрывшись слоем масла или воска. Это вещество могло остаться на стойке. Она подумала, может, вернуть тело обратно для того чтобы птенцы поняли, что им нечего ждать. Что они сами по себе. Она надеялась, что у них получится вернуться в гнездо. Было много всего, что могло съесть маленьких нектарниц, если они не смогут где-то укрыться.

— Блядь, — сказала Кара пустому дому, а потом смутилась, шокированная собственной дерзостью. Её мама не допускала сквернословия, даже папа не был исключением, но прямо сейчас их здесь не было. Так что, словно проводя тест, чтобы проверить, что правила остались правилами, она сказала это снова. — Блядь.

Ничего не произошло, поскольку никто, само собой, за ней не следил. А раз никто не следит…

Отборочный дрон лежал в керамическом кейсе за маминой кроватью. Застёжки начали ржаветь по краям, но ещё работали. Они лишь слегка царапались, когда она потянула их, чтобы открыть. Дрон представлял собой комплекс вихревых двигателей размером с её большой палец, соединённых системой гибких шарнирных стержней, что давало возможность пересобрать его в дюжину различных конфигураций. Два десятка присоединяемых отборочных манипуляторов, предназначенных для любых задач от резки камня до взятия анализов крови, стояли в кейсе, как солдаты, но Кару интересовали только три хватательные. Она положила манипуляторы в карман, подняла дрон на бедро, как будто несла ребёнка и снова закрыла кейс, прежде чем отправиться в сарай.

Птица и дрон поместились в папину тележку, и осталось ещё много свободного места. Она подумала, не прихватить ли ещё и небольшую лопату. Она использует дрон, чтобы посадить птенцов в их гнездо, а потом предаст маму-птицу земле. Этого не было достаточно, но она могла это сделать, так что она это сделает.

Солнце начало медленно соскальзывать в ночь. У низкого тумана, ползущего с востока, был яркий запах, напоминающий мяту, а тени от деревьев стали зеленоватыми на фоне краснеющего света. Одно из колёс тележки временами заедало и запиналось как заика у неё за спиной, пока не начинало ехать снова. Кара опустила голову, сжала губы и пошагала прямиком к пруду. Напряжение между лопаток придавало решимости.

Лес в основном был по её части. Зан тоже играл здесь, но он любил быть с другими ребятами больше, чем она, поэтому проводил больше времени в городе. Её мама и папа всегда были недалеко от дома, либо работали в общественном парнике (в котором на самом деле не было никакого пара) чтобы запасы еды не кончились. Она знала, какие звуки бывают в лесу, пусть даже не всегда могла определить, что их издаёт. Она могла отличить завесу вьющейся лозы от прямой, крик красного зазывалы от крика зелёного. Большинство всего, что жило здесь, не имело названий. Лакония — это целый мир, а люди были на нём всего около восьми лет.

Даже если она будет всю оставшуюся жизнь давать имена всему, что видит каждый день, большинство из местных видов так и останется безымянным. Её это не беспокоило. Они просто были там, где были. Обычные вещи имели названия, так что она, её одноклассники и взрослые могли о них говорить. Нектарницы, верёвочные деревья, зубные черви, стеклянные змеи, подозреваки. О других вещах никто не говорил, так что они не нуждались в именах, и даже если бы она и дала им названия, то сама бы их, скорее всего, просто забыла.

И в этом, в общем, нет ничего странного. Все имена происходят примерно так. Условные обозначения для того, чтобы люди могли говорить о вещах. Лакония была Лаконией потому, что так они её назвали. До того, как они пришли, у неё не было имени. А если и нет, то то, что дало ей имя, теперь было мертво, так что и неважно.

Она добралась до пруда, когда высокие облака, подсвеченные последними лучами солнца, превратились в несколько ярких золотых мазков в небе. Маленькие нектарницы всё ещё были в воде, они тревожно запищали с её появлением. Вода уже была тёмной, будто она притянула к себе тени из-под деревьев. Скоро появятся ночные звери — скребки, обезьяны-палачи, стеклянные змеи. Она связала дрон со своим планшетом. Панель управления была сложнее, чем она привыкла, с висящим сбоку списком из полудюжины режимов работы, в которых она ничего не поняла. Она была практически уверена, что всё, что ей требуется, она сможет сделать на одних базовых настройках.

Ей нужно всего лишь достать детёнышей из воды и спрятать их в их гнезде. И может, дать им немного еды. Сделать то, что делала мама-птица. Тогда она сможет похоронить маму-птицу, и всё будет… нет, не хорошо. Но не так плохо, как могло бы было быть из-за неё. Она достала из кармана манипуляторы и, щурясь в сгущающемся мраке, прикинула их размеры к размерам птенцов, чтобы на вид выбрать, который из них способен удерживать маленькое тело, не причиняя ему вреда.

— Простите, — сказала она маленьким круглоротым птичкам, цепляя меньший из всех манипулятор к дрону. — Я в этом деле новичок.

Один из птенцов заметил тело матери на тележке и попытался выбраться из воды, чтобы доковылять до неё. Почему бы с этого и не начать. Кара села в клевер, скрестив ноги, и запустила дрон. Он зажужжал и взвился в воздух.

Первый птенец завопил, зашипел и побежал. Кара улыбнулась и покачала головой.

— Всё хорошо, малыш, — заворковала она. — Всё будет хорошо.

Только хорошо не вышло.

Птенцы рассыпались по краю пруда и нападали на дрон, когда тот оказывался поблизости. Когда у неё получилось захватить одного, на высоте полутора метров над водой он вывернулся и упал обратно в воду. Кара не хотела им вредить, но свет угасал теперь ещё быстрее, а ей нужно было усадить их в гнездо, похоронить птицу и вернуться домой раньше, чем придут родители и Зан. Время поджимало и от этого было ещё труднее. Она не сознавала, что стискивает зубы, пока уже не заболела челюсть. Прошло около часа, а она спрятала в гнездо только троих. Птица лежала в тележке, глядя с укоризной своими слепыми глазами. У Кары болели руки, а батарея дрона была наполовину разряжена.

— Да ладно, — сказала она, когда один из двух оставшихся птенцов вывернулся из манипулятора и побежал в заросли на берегу пруда. — Прекращай. Просто…

Она протянула вниз мягкий резиновый коготь, и маленькая нектарница накинулась на него и стала кусать и трепать его своими мягкими зубами. Она вывернула голову и бросилась прочь через пруд, оставляя за собой на тёмной воде маленькие водовороты, а потом остановилась, качаясь на поверхности, и принялась жевать свои крылья, как ни в чём не бывало. Кара опустила дрон на землю, чтобы он просто постоял рядом, пока она будет думать. Два последних птенца были больше остальных. Они были быстрее своих сестёр и братьев, и устали они гораздо меньше. Может, они уже достаточно большие, чтобы избегать хищников и без неё. Может, им не нужно находиться в гнезде.

Один из птенцов подплыл ближе к ней, чирикнул и забил своими мясистыми бледными крыльями. Без жужжания, которое производил работающий дрон, он казался спокойным, в своей раздражённой манере. Своими чёрными глазами он вертел в ночи по сторонам, находя лес и пруд, тележку и Кару одинаково не представляющими интереса. Он был так близко.

Кара медленно, чтобы не спугнуть его, подвинулась вперёд. Птенец нектарницы обнюхивал сам себя, искал что-то под водой, и Кара ринулась. Холодная вода замочила её рукава и обрызгала лицо, но её руки крепко держали маленький шарик извивающейся плоти, который шипел и кусался. Она встала, ухмыляясь.

— Вот и ты, малыш, — сказала она. — О, тебе больно, но теперь ты в безопасности.

Только вот она понятия не имела, что делать дальше. Ей были нужны обе руки, чтобы управлять дроном и манипулятором, но если опустить нектарницу на землю, она просто снова убежит. Гнездо было достаточно невысоко на дереве, и она вполне могла бы и с одной рукой залезть туда и добраться до него. Она отступила на шаг, и поглядела сквозь листву на путь, который предстояло для этого проделать.

Хруст под её пяткой озадачил её, и в тот же миг вверг в ужас. Она вскрикнула, бросила птенца нектарницы и прыгнула обратно. Дрон блестел, лёжа в клевере, два вихревых мотора были раздавлены её весом. Она упала на колени, протянула руку с дрожащими в воздухе пальцами, мечась между необходимостью собрать всё это в кучу и страхом прикоснуться к нему вообще. Дрон был сломан. Мамин дрон, который они не могли заменить, потому что он был с Земли, а теперь с Земли ничего не приходило. Чувство, что она сделала что-то ужасное, что теперь никак не вернуть назад, окатило её — сломанное тело мамы-птицы и сломанный дрон громоздились друг на друга.

Это было уже слишком. Она спрятала дрон, по крайней мере пока что. Его кейс всё так же был в доме, а маме он мог не понадобиться ещё несколько недель. Месяцев. Если Кара придержит его здесь, где она сможет поработать над ним. Если она положит его в безопасное место до тех пор, пока не рассветёт, то, возможно, всё ещё будет в порядке. Она подняла дрон, чувствуя, как болтающиеся куски керамики стучат друг о друга, и в тех местах, где раньше были гладкие цилиндры, теперь острые края, и поняла, что много осколков осталось лежать в клевере. Повинуясь инстинкту воришки, она отнесла дрон подальше от берега пруда. Она сунула его в небольшой куст и натащила сухих древесных листьев поверх, едва ли осознавая, что рыдает, делая всё это. Всё будет хорошо. Так или иначе, всё будет хорошо.

И снова хорошо не вышло.

Когда она обернулась, псы были здесь.

Она не слышала, как они ковыляют в темноте, однако они стояли здесь, прочно, как камни. Пять их морд выглядели так, словно они извинялись за вторжение.

— Что? — крикнула Кара, махнув на них мокрой рукой. — Что ещё?

Передний пёс — тот самый вожак, что и в предыдущий раз — сел на задние ноги мордой к ней. Его ноги, в которых, казалось, слишком много суставов, чопорно сложились. Она шагнула к псам с желанием стукнуть, наорать, или ещё чего-нибудь. Всё, что сможет отвлечь её от страданий. Она схватила с тележки лопату, держа её как оружие, но псы не реагировали. Казалось, она лишь сбила их с толку. Она замерла на три долгих, судорожных вздоха, мокрых, холодных и болезненных как только что сорванная болячка, а потом села на тележку рядом с птичьим телом, и зарыдала. Труп сдвинулся, когда трясся в тележке, его кожа блестела от того, чем бы ни был этот воск смерти.

— Я не собиралась ничего ломать, — сказала она. — Я не хотела ничего ломать. А оно всё просто взяло и… сломалось, а я… я… я…

Опять послышался странный звук. «Ки-ка-ко, ки-ка-ко», но вместо дезориентации теперь он вызывал чувство комфорта. Кара воткнула лопату в мягкую землю рядом с тележкой и положила руки на колени. Псы подошли ближе. На миг она подумала, что они собираются утешить её. А что они на самом деле собираются делать, она не понимала, пока один из них не дотянулся своей широкой мордой до тележки и не взял тело птицы в пасть.

— Нет! Эй! Так нельзя! Это не еда! — она схватила птицу за жёсткие мёртвые ноги, но пёс уже рысью бежал прочь, и остальные пошли следом за ним в тёмный лес, в туман. — Подождите! — закричала Кара, но «ки-ка-ко, ки-ка-ко» звучало всё менее отчётливо, а потом, словно по щелчку выключателя, наступила тишина. Кара стояла, не помня, как оказалась на ногах. Закат кончился, на землю упала полноценная ночь, и небо над ней усыпало звёздами. Два птенца нектарницы на пруду тихо хрюкали в животной тревоге.

Её запястья холодили всё ещё мокрые манжеты. Она опустилась на землю и легла спиной в клевер, слишком выжатая, чтобы заплакать. Звуки леса вокруг неё, казалось, медленно становятся громче. Мягкий стук послышался слева от неё в ответ на два таких же сзади. Шум крыльев. Сердитый клёкот нектарниц, которых она всё ещё должна была как-то поймать и как-то усадить в гнездо. Как-то накормить. Всё было ужасно, а она даже не могла пока остановиться. И это делало всё ещё хуже.

Высоко вверху прямые луны переливались и сияли, и огни пульсировали вдоль их кромок пока они занимались своим делом, каким бы чёртом оно ни было.

Упиваясь своим горем, Кара не видела связи между лунами и псами. Не видела до тех пор, пока, много позже, её брат Зан не был уже мёртв.

* * *

Лакония была лишь одним из более чем тринадцати сотен новых миров. Её родители, как и остальные в первой волне, шли сюда как изыскательский отряд. Мать Кары взяли как инженера-технолога, отца как геолога. Её взяли как ребёнка.

Она видела в мамином планшете фото, на котором была она сама в герметичном подгузнике, плавающая в невесомости в семейной каюте на «Сагане». Корабль и сейчас был на орбите — бледная быстрая точка, если солнце светит на него под нужным углом — но его она совсем не помнила. Зан родился через год после того, как они совершили высадку, и Кара не помнила и этого. Её самым ранним воспоминанием было как она сидит на стуле в доме и рисует в редакторе на планшете, а её мама в это время поёт в соседней комнате.

А вторым самым ранним воспоминанием было как пришли военные.

Её родители не говорили об этом, так что Кара собрала всю историю из кусочков и обрывков подслушанных разговоров. Что-то случилось на той стороне врат. Может, взорвали Землю. Или Марс. А может, и Венеру, хотя она сомневалась, чтобы там кто-нибудь жил. Что бы ни произошло, оно означало, что научная экспедиция, которая была только разведывательной и должна была находиться здесь пять лет, теперь становилась постоянной. Военные создали правительство. У них был корабль на орбите и зачатки городов, которые они уже строили на поверхности. Они создали этот город. Они установили правила, по которым город работал. У них был план.

— Вы, возможно, заметили, — сказал инструктор Ханну, её учитель, — что орбитальные платформы были активированы.

Класс располагался в старом кафетерии, оставшемся со времён первой высадки. Десять на восемь метров, со сводчатым потолком и армированием, которое позволяло ему во втором назначении быть штормовым укрытием, ну или позволяло бы, если бы здесь когда-нибудь случались шторма достаточно суровые, чтобы потребовалось укрытие. Внутренний слой, предназначенный для создания герметичной замкнутой среды, начал белеть и шелушиться по краям, но преждевременные страхи насчёт необходимости карантина при взаимодействии с экосферой Лаконии остались на обочине, так что восстанавливать покрытие никто не торопился. Окон здесь не было, весь свет исходил из керамических светильников, вмонтированных в стены.

— Нас просят приглядывать за всем, что здесь будет меняться, — продолжил он, — и обо всем докладывать военным.

Что за глупость, подумала Кара. На Лаконии меняется всё и постоянно. Рассказывать военным о всяком новом растении стало бы работой на полную ставку. Хотя это и было работой на полную ставку. Было тем, чем занимались все их родители, или по крайней мере, чем они должны были заниматься. Она подумала, а не похожа ли эта комната без единого окна на космический корабль. Месяцы или годы ни разу не выйти на улицу, не услышать, как дождь шелестит по лужам и не иметь возможности сбежать от Зана и родителей. Никогда не побыть в одиночестве. Никогда не почувствовать на своём лице солнечный свет. Никаких перемен. Ничего нового. Звучало жутко.

А затем круглый стол закончился, и дети рассыпались по комнате, чтобы найти себе задания на утренний рабочий период. Кара помогала Джейсону Лю с его уроком фонетики, потому что была старше и уже его осилила. Потом потратила какое-то время на сложную мультипликацию. А потом наступил перерыв, и все они вывалились на лужайку, на солнышко. Зан и ещё двое ребят помладше побежали через дорогу, чтобы пускать блинчики по поверхности резервуара для очистки воды, хотя им этого не разрешали. С тех пор как его лучший друг Сантьяго перешёл в школу с военной программой, Зану пришлось обходиться компанией детей первой волны. Так же, как и Каре, но её-то это не особо обременяло. У неё в любом случае не было никаких друзей среди военных.

Это изменится, когда они создадут университет нижней ступени, и все пойдут в одну и ту же школу, первая волна и военные. Но этого не случится в следующие два года. Порой чтобы что-то произошло, требуется уйма времени.

Мари Тенненбаум и Тереза Эканджо подошли и сели рядом, и вскоре они уже организовали зомби-пятнашки с остальными старшими ребятами. Звонок на следующий рабочий период прозвенел слишком скоро, но именно так время и работает. Слишком быстро, когда ты не обращаешь внимания, а потом, когда ты следишь за ним, течёт медленно, как раствор глины. Зан хотел, чтобы она подучила с ним фонетику, больше потому, что она помогала Джейсону, чем потому, что его очень волновали занятия, но она всё равно проработала с ним. А когда закончила, немного позанималась собственными изысканиями.

В классе был доступ к данным наблюдений, которые собирались исследовательской командой с момента прибытия на Лаконию. Нектарницы были достаточно распространённым видом, так что там могло быть что-то по ним — что они едят, как они взрослеют, когда они перестают нуждаться в заботе — что могло ей пригодиться. Поэтому как только закончились занятия в школе, Зан отправился играть с Сантьяго в центр города. А она совершенно свободно могла взять свой велик, который папа напечатал для неё в начале лета, и вернуться к пруду и птенцам.

Здания города были двух разных типов. Одни старые, вроде её дома, бугристые и круглые, построенные из грунта Лаконии и связывающих его печатных полимерных сеток, обозначающие изначальный посёлок. Другой тип, из прочного улучшенного металла и формованного бетона, появился позже, с военными. Улицы тоже были новыми, и они всё ещё строились. Она и остальные дети любили гонять по ровной твёрдой поверхности, чувствуя, как мелкие удары по её стыкам и неровностям исчезают в ровном низком гуле, поднимающемся от колёс через руль и прямиком в кости. Им вообще-то нельзя было ездить по улицам, потому что иногда у военных по ним шли их транспорты и карты, но все всё равно это делали.

Сверху било солнце, грея её кожу. В воздухе витал лёгкий, чуть затхлый запах, который бывает, когда собирается дождь, запах, который мама называла «кофе с плесенью». Поднялись с земли тучи роящейся мошкары, и закручивались в небе над ней в свои странные угловатые узоры, будто писали буквы незнакомого ей алфавита. Она почти остановилась, чтобы посмотреть. Дорога кончалась у казарм и строительной площадки, военные в своей хрустящей форме смотрели, как она проезжает мимо. Когда она помахала рукой, один из них помахал в ответ. А потом она снова выехала на грунтовку, и ей пришлось крепко взяться за руль обеими руками.

Напряжение езды и дневная жара ввели её в некое подобие транса, комфортного и бездумного. В какой-то момент она ощущала своё тело и мир одним целым. Но проезжая неподалёку от своего дома, она попыталась снова сосредоточиться. Каких-то особых исследований по поводу жизненного цикла нектарниц не было, но она наткнулась на кое-какие заметки одной из ранних исследователей. В них говорилось, что нектарницы едят много всего, но ей показалось, что им больше всего нравятся маленькие серые наросты на корнях в воде. Она подумала, что смысл в том, что мамаша ныряет вглубь пруда, раскалывает маленькие серые штучки, а потом птенцы поедают их, когда те всплывут. Так что ей надо найти способ делать то же самое. По крайней мере ещё на несколько недель. До тех пор, пока птенцы не повзрослеют достаточно, чтобы уйти и построить собственные гнёзда.

Двери в доме были открыты, позволяя свежему воздуху попадать в дом. Она подняла велосипед у двери. Внутри раздавались голоса родителей, громче обычного, как бывает, когда разговаривают, находясь в разных комнатах. Речь мамы звучала резко и натянуто, как шнур на грани разрыва. Кара остановилась и прислушалась.

— Мы рискуем. Пока мы здесь, всё, что они делают, может повлиять на нас. Они не знают, что могут разбудить.

— Я понимаю, — сказал отец. — Слушай, я же не говорю, что ты неправа. Но мы не в состоянии сказать, что это за риски. И… ну а варианты-то какие?

Она чувствовала ритм своих родителей, знала, как они разговаривают, когда знают, что она и Зан слышат, и как меняется разговор, когда они думают, что они одни. Это был взрослый-разговор-без-свидетелей.

— С этим я не спорю, — сказала мама, и Кара подумала, с чем «с этим», — но посмотри на Илос.

— Но Илос был неуправляем. А адмирал Дуарте, похоже, вполне уверен, что они могут по крайней мере влиять на его поведение здесь.

— Как они вообще заполучили живой образец? — голос мамы приобрёл сварливые, раздосадованные нотки. — Зачем тебе-то это нужно?

— Ты знаешь это лучше меня, дорогая. Протомолекула строила мосты, но у неё есть ещё и аспект взаимодействия. И возможность общения с другими артефактами — это… — его речь стало не слышно, поскольку где-то там внутри он вернулся к маме.

Кара посмотрела на сарай. Она была почти уверена, что там был отборник проб на деревянной ручке, который можно было использовать, чтобы скрести корни, но он был тяжёлый. Может, больше толку было бы закатать рукава и поработать пальцами. И плюс к тому, рвать корни она не хотела.

Она пошла к пруду, думая про свою школьную работу. Уроки фонетики. Часть материала была о том, как дети учат фонемы, слушая своих родителей, даже ещё раньше, чем начинают использовать какие-то слова. Способы использования звука в разных местах — разница между специфическим дифтонгом на Церере и таким же в Североамериканской Зоне Общих Интересов или в Корее, на Титане или Медине — были чем-то, что дети осваивали даже раньше, чем они понимали, что понимают это.

Однажды она что-то такое читала, был в прошлом Земли человек, который попробовал выяснить, как построить разговор с осьминогами, и для этого решил растить с ними своего ребёнка, в надежде на то, что человеческое дитя вырастет билингвальным — англо- и осьминогоязычным. Звучит как бред, но кто знает? С тем, как работает фонема, может, оно и имело смысл, в конце концов. Правда, она была вполне уверена, что никто с осьминогами так и не заговорил, так что скорее всего, хорошо это не кончилось…

Она шла по тропинке, шагая по маленьким бороздкам, оставленным колёсами тележки. Вода в пруду, должно быть, холодная. Она уже представляла себе, какими будут ощущения, когда она сунет туда руки. Интересно, в гнезде ли ещё птенцы. Они вполне могут быть достаточно взрослыми для того, чтобы спуститься вниз, в воду, и остаётся только догадываться, хорошо это или плохо.

Запах надвигающейся непогоды становился всё гуще, но вся облачность, которая была на небе, состояла из лёгкой наброшенной на солнце вуали немногим светлее небесной синевы. Ветер был достаточно крепким, чтобы заставить колыхаться листья на деревьях; они, соприкасаясь, издавали тихое постукивание, похожее на сухой дождь. Она подумала, изучал ли кто-нибудь когда-нибудь маленькие серые штуковины на корнях, чтобы понять, что они такое. Скорее всего, не было такого. На Лаконии было слишком много всего, и было ровно столько людей, сколько было. Пройдут целые жизни прежде чем всё на планете будет открыто и понято. Если это вообще когда-нибудь случится. Год назад у неё был урок истории науки, на котором им рассказывали, сколько времени у людей в прошлом Земли ушло на понимание их экосферы, а там за тысячи лет существовали миллиарды людей. На Лаконии несколько тысяч человек жили меньше десяти лет.

Птенцы были в воде пруда, они хлопали бледными кожистыми крыльями и что-то пищали друг другу. Это было хорошо. Как бы то ни было, они были достаточно независимы, чтобы позаботиться о себе. Поскольку дрон сломался, ей всё равно придётся как-то доставить их в гнездо. Пусть ей и не нравилось думать о дроне.

— Ну что, малыши, — сказала она, — посмотрим, получится ли у меня достать вам немного еды, так?

Она опустилась на колени у кромки воды, грязная влага просочилась сквозь её штаны. Она могла разглядеть только бледные корни глубоко под водой. С виду они были глубже, чем она припоминала. Ей придётся намочить рубашку, но она всё равно начала закатывать рукава.

Птица зашипела.

Кара упала назад и поползла, перебирая ногами и локтями, когда птица выплыла из кустов на берегу пруда. Птица скалила свои зеленоватые зубы. Маленькая сморщенная мордочка была искажена яростью, когда она рванула вперёд, раскинув крылья. Птенцы со всей поверхности пруда собрались за ней, щёлкая в тревоге. Кара вытаращила глаза, а птица кашлянула, плюнула, и отвернулась. Одно мгновение Кара пыталась как-то вписать в эту ситуацию некую другую птицу, которой случилось наткнуться на сирот, и которая теперь о них заботится.

Но вещи говорили о другом. Кожа птицы выглядела такой же восковой и мёртвой, как когда она лежала на кухонной стойке. Чёрные глаза были не вполне в фокусе, не так, как должно быть у нормальной птицы. Нектарницы жили по всему поселению. Кара перевидала десятки, но ни одна из них не двигалась так неуклюже, как эта. Ни у одной из них не было странных замираний посреди движения, как от неуверенности, словно каждой мышце приходилось вспоминать, как работать. Кара вытянула себя вверх по берегу, волоча пятки по голубому клеверу. Птица, не обращая на неё внимания, отплыла к центру пруда — остановилась, замерла как статуя — и нырнула. Птенцы кружились и суетились, пока она не всплыла. Все их маленькие рты плюхнулись в воду, выплюнули всё, что не осело в них как еда, и плюхнулись снова.

Кара чувствовала комок в горле. У неё перехватило дыхание, она задыхалась, будто кто-то отключил подачу воздуха на планету, а вместо сердца, казалось, было что-то, что попало в грудную клетку случайно, и теперь отчаянно пыталось выбраться.

— Серьёзно? — спросила она.

Никто не ответил. Она подтянула под себя ноги, не замечая, что принимает позу, которую её учитель называл молитвенной. Она старалась сидеть неподвижно, как будто от любого движения происходящее могло лопнуть, как мыльный пузырь. Птица нырнула и появилась вновь. Птенцы кормились так спокойно и с удовольствием, как будто всё было совершено нормально. Птица замерла, потом задвигалась снова.

Шок Кары начал спадать, сердце пришло в свой обычный ритм, и широкая улыбка медленно растянула её губы. Она обняла себя руками за плечи и тихо наблюдала, как мать, которая была мертва, теперь снова находится рядом со своими детьми, защищает и кормит их. Какое-то глубокое, животное облегчение словно превратило её кости в воду и опустошило её полностью, оставив лишь благодарность и изумление.

Что-то зашевелилось в темноте под деревьями. Псы вышли на свет и направились к ней своими медленными, осторожными шагами. Луковичные глаза извинялись.

— Это были вы? — выдохнула Кара. — Это вы сделали?

Псы не отвечали. Они лишь сложили свои сложные ноги и на миг застыли, глядя на Кару. Она наклонилась, протянула руку и потрепала ближайшего по голове, там, где были бы уши, если бы этот пёс был с Земли. Его кожа была горячей на ощупь, мягкой с чем-то жёстким под ней, как бархат, натянутый на сталь. Он издал тихий гудящий звук, и они все разом поднялись и повернулись в сторону деревьев. Кара встала и пошла за ними, не особенно отдавая себе отчёт, чего она хочет, разве что в сердце внезапно возникла настоятельная необходимость. Они ещё не уходили. Пока нет.

— Погодите, — сказала она. И псы остановились. — Вы можете… можете мне помочь?

Они снова повернулись к ней, их движения были пугающе синхронными. Что-то в отдалении выводило трель, потом жужжание, и снова трель.

— Вы починили маму-птицу, — сказала она, кивая на пруд. — Вы умеете чинить так же и другие вещи?

Псы не отвечали, но и не отворачивались. Кара подняла палец в жесте «не уходи», и пошла к кустам. Отборочный дрон был точно там, где она его оставила. Какая-то мелюзга немного разбросала осколки, но все они так и были здесь, насколько можно было судить. Она подняла сломанную машину, чьи обвисшие неактивные конечности стучали друг о друга. Осколки она собрала в ладонь.

Псы неподвижно наблюдали. Их постоянно сконфуженное выражение теперь казалось скорее немного сочувствующим, как если бы они ощущали, как ей стыдно за сломанный дрон. Один из псов пошёл вперёд, она подумала, что это тот, прежний вожак, хотя и не факт. Она опустилась на колени и протянула вперёд дрон. Она ожидала магического «ки-ка-ко», но пёс лишь слегка приоткрыл пасть. То, что она принимала за зубы, на самом деле оказалось, как она теперь разглядела, просто маленькими бугорками, похожими на поверхность сцепления на внедорожных шинах. У пса не было языка. Горла за зубами тоже не было. Это заставило её вспомнить любимую игрушку Зана — фигурку динозавра. Он подался вперёд, взял дрон в свои челюсти. Маленький механизм безвольно повис.

Второй пёс шагнул вперёд, тронул широкой лапой руку Кары. Кара раскрыла полную осколков ладонь. Пёс потянулся вперёд, обхватил её руку своим ртом. В его прикосновении присутствовало какое-то покалывание, вроде слабого электрического удара или первого контакта с едким химикатом. Пасть пса заходила волнами по её коже, сметая осколки. Она держала руку ровно, пока в ней не осталось ни крошки, ни кусочка, а потом пёс отступил назад. Её рука была чистой, если не считать лёгкого запаха дезинфицирующего средства, исчезнувший так быстро, что она едва успела его заметить.

— Спасибо, — сказала она, когда пёс осторожно пошагал в тьму под деревьями. Первый, с дроном в зубах, обернулся и посмотрел на неё, будто его смутила её благодарность, и он чувствовал себя обязанным признаться в этом. Потом они исчезли. Она слышала удаляющиеся шаги. Они стихли быстрей, чем она ожидала.

Она тихо сидела, обхватив ноги руками, и смотрела на удивительное волшебство в виде мёртвой-но-не-мёртвой нектарницы, пока не почувствовала, что отдала этому моменту все почести и уважение, которые он заслужил.

Она встала, как кто-то поднимается с церковной скамьи, с миром в сердце, и направилась домой. По дороге она представляла, как расскажет родителям о псах, о маме-птице. Но, значит, и о дроне тоже придётся им рассказать. Она расскажет после того, как его починят. Это всё равно было слишком восхитительно, чтобы ни с кем не поделиться.

* * *

— Не знаю, — сказала мама. — Мне это не нравится.

Глаза Зана расширились. Он раскрыл рот, словно она сказала самое плохое, самое неожиданное, что он только когда-нибудь слышал.

— Мам!

Это было воскресенье, и идти в город в церковь было жарко, воздух был густым и вязким. Лёгкий полночный дождик оставил после себя грязную и скользкую дорогу, так что Кара держалась обочины, где мох и клевер лежали как ковровая дорожка. Мелкие тёмно-зелёные листья мокро хлюпали под ногами, но обувь не мочили.

— У тебя дома есть обязанности, — сказала мама, а Зан вскинул руки в раздражении и недоумении, прямо как копия своего отца в размере один к двум. Каре приходилось видеть этот самый жест тысячу раз.

— Я уже сказал Сантьяго, что помогу ему, — сказал Зан. — Он меня ждёт.

— А ты закончил все свои дела?

— Да, — сказал Зан. Кара знала, что это неправда. И мама тоже знала. Это и делало разговор таким интересным.

— Отлично, — сказала она, — но быть дома до темноты.

Зан кивнул. Больше себе, подумала Кара, чем их маме. Маленькая победа упорства над истиной. После службы Зан мог уйти и играть с друзьями, вместо того, чтобы быть дома, как предполагалось. Наверное, она должна бы была злиться из-за того, что это было несправедливо — её брат мог нарушать правила, а она нет — но ей гораздо больше нравилось, когда и дом, и лес были в её распоряжении. Может, и родители думали так же. И на самом деле, результат, которым все молчаливо довольны, не так и плох.

Отец Кары шёл в десятке метров впереди с Жаном Пулом, агротехником. Дом Жана стоял по дороге в город, и пожилой мужчина каждую неделю присоединялся к ним по пути в церковь. Или по крайней мере присоединился сейчас, когда они шли на службу.

Кара вспоминала, что до того как пришли военные, церковь была больше как опция. Порой месяцами воскресное утро не предполагало ничего более энергичного, чем хороший сон и приготовление общего завтрака, который съедался в пижамах. Кара так и не поняла, каким образом прибытие военных это изменило. Военные ведь не заставляли людей приходить.

Большинство мужчин и женщин, которые сошли с кораблей, чтобы жить на планете, не ходили в церковь, а те, которые ходили, не имели никаких отличий в научных группах. Когда она завела разговор об этом, мама привела аргумент насчёт необходимости быть частью сообщества, который не имел никакого смысла. Всё сводилось к следующему: это то, как мы поступаем. Поэтому мы так и делаем. Каре это не нравилось, но и особой ненависти она не испытывала, да и прогулка порой могла быть вполне милой. Она уже знала — так же, как знала, что у неё будут месячные, или что когда-то она уйдёт в собственный дом — что однажды она отбросит эту еженедельную рутину. Но однажды пока что не наступило.

Службы проходили в том же помещении, что и классы, только столы для этого выносили, а скамьи, исполненные из местных аналогов дерева, выставляли в ряд, чтобы могли сесть люди. Тот, кто читал проповедь, менялся от недели к неделе. Чаще всего это был кто-то из первых научных групп, но пару раз в очередь попадал один из военных священников. Для Кары это особенного значения не имело. За исключением тембров их голосов, все их речи звучали более-менее одинаково. Чаще всего она просто отпускала своё сознание, и смотрела в затылки всех, кто сидел перед ней. Люди из города и военные, пришедшие на поверхность, сидели вместе, но порознь, как слова в предложении с пробелами между ними.

У детей всё было не так. Зан и маленький Сантьяго Сингх всё время играли вместе. Мэгги Краутер, по слухам, целовалась с Мухаммедом Серенгеем. И дело не в том, что дети не понимали этого разделения до такой степени, что оно было им неважно. Чем больше военных спускалось в колодец, тем нормальнее становилось их присутствие здесь. Если это и расстраивало её родителей, то только потому, что они жили по-другому. Для Кары, Зана и остальных из их поколения всё всегда было так, как сейчас. Это было их «нормально».

После проповеди они просочились на улицу. Некоторые семьи тут же ушли, но остальные сгрудились тут и там в маленькие группки, и вели разговоры, которые ведут взрослые после церкви. «Результаты новых работ в ксеноботанике выглядят многообещающе», «военные заложили котлован под новую казарму», «дому Даффида Келлера снова нужен ремонт, и он уже подумывает принять предложение военных насчёт новых квартир в городе». Размышления о проекте водоочистки, о данных погодных циклов, о платформах, прямых лунах или как бы там их ни называли люди. И постоянный вопрос — порой сказанный вслух, чаще нет — «вы слышали какие-нибудь новости с Земли?» Церковь — это всегда ритуал. Стоять на солнце, бьющем в лицо, пытаясь не быть нетерпеливой, было такой же частью дня проповеди.

После того, что показалось несколькими часами, а на деле было половиной одного, Зан и Сантьяго убежали с кучей других детей. Стефен ДеКаамп закончил разговор с её родителями и побрёл к своему дому. Народ у церкви рассеялся, и Кара следом за родителями пошла домой. Дорога шла ровно, но из-за перспективы вернуться на пруд и снова увидеть псов казалось, что она идёт вниз с холма.

— Больше, — сказала мама, когда они оказались подальше от чужих ушей. Тон её голоса подсказал Каре, что это была часть разговора, который шёл уже давно. Часть, которая ей не предназначалась. Это подтвердил взгляд её отца.

— Мы знали, что это может случиться, — сказал он. — Ты же не рассчитывала, что они вечно будут жить на орбите. Для них лучше жить в гравитационном колодце.

— Не уверена в том же насчёт нас.

Папа пожал плечами и глянул в сторону Кары, с намёком на то, что лучше не вовлекать её, а отложить разговор на потом. Её мама чуть улыбнулась, но улыбка быстро погасла.

— Почему ты никогда не ходишь играть с другими детьми? — спросила она, меняя тему.

— Я хожу, когда мне захочется, — сказала Кара.

— Наверное, это здорово, — ответила мама со смешком, но развивать тему не стала.

Как только они оказались дома, Кара переоделась, сняв свою выходную одежду, схватила ланч, состоявший из поджаренного зерна и сушёных фруктов, и выскочила обратно. Она взяла куртку, но не потому, что ей было холодно. Она рассчитывала, что если псы принесут дрон обратно, то она сможет завернуть его и таким способом незаметно протащить в дом. А потом она положит его в мамин кейс, позже, когда никто не увидит. В конце концов, дрон починить проще, чем нектарницу.

Птица на пруду сидела у кромки воды, неподвижная, с восковой кожей. Маленькие злые глаза не были сфокусированы конкретно ни на чём. Птенцы шипели, плевались и гоняли друг друга вокруг пруда, время от времени ныряя или хлопая своими бледными кожистыми крыльями. Псы могли сегодня и не вернуться. Они могли вообще никогда не вернуться. Может, они питаются дронами. Или может, нектарница воскресла сама по себе. Вот это как раз про Лаконию: раз уж есть так много всего, что никому не известно, то возможно что угодно.

Какое-то время спустя она сложила куртку в виде подушки, достала планшет и прочитала кусок книги про потерявшегося мальчика, который ищет свою семью в несметной массе людей в Североамериканской Зоне Общих Интересов. Она попробовала представить, каково это, идти по одной улице вместе с тысячей людей. Казалось, это вполне могло быть преувеличение.

Дневная жара нарисовала линию из пота на её спине. Рой стрекочущих насекомообразных штуковин кружился в небе как смерч, прежде чем нырнуть в воду и покрыть пруд сверкающим ярче самоцветов сине-зелёным слоем на пять-шесть минут перед тем снова в один миг подняться и скопом ринуться к деревьям. Кара такого раньше не видела. Интересно, подумала она, это был мигрирующий вид, или что-то местное, с чем она раньше не пересекалась. А может, это из тех вещей, о которых она должна рассказывать инструктору Ханну.

Вообще это казалось непонятным. Что было рассказывать, кроме «я не видела этого раньше»? Как будто это не было постоянной истиной. День был бы странным, если бы такого не случилось.

Хотя она чувствовала некоторую вину за то, что ничего не сказала про псов. Что-то, что берёт мёртвое животное и делает его не-мёртвым было как раз вещью того сорта, о которых захотели бы знать военные. Захотели бы поймать и изучить. Ну уж нет, тем более что они уже сделали для неё больше, чем когда-нибудь делали военные.

Солнце ползло к западу. Кроны деревьев гремели на ветру, как будто кто-то постоянно рассыпал горсть палочек. Утреннее предчувствие и волнение размякали и скисали всё больше с каждым часом, в который не возвращались псы. Тени потеряли свои очертания, когда тонкие, легкие облака накрыли и смягчили солнечный свет. Вспышки красного и жёлтого на прямых лунах гасли, загорались, и гасли снова. Артефакты бог знает когда вымершего вида, который построил врата.

Она смотрела, как переливаются и текут огни, как бумажный змей в лёгком переменном ветре. Или ещё так бывает у биолюминиесцентных созданий на Земле. Что-то живое, но не живое. Вроде мамы-птицы. Она подумала, может ли быть так, что прямые луны тоже что-то типа этого. Чем-то между тем и тем. А псы, возможно…

Появилось какое-то движение в темноте под деревьями, и она села. Показались псы, и стали грациозно приближаться к ней на своих странно составленных ногах. Кара встала на ноги, и пошла к псам, которые не были псами. Или если и были, то были тем, что под этим словом подразумевала Лакония.

Большие извиняющиеся глаза обратились на неё, и она схватила сама себя за руки. Непонятно почему, но она чувствовала, что должна как-то помахать, кивнуть, или каким-то образом показать, что она рада тому, что они здесь.

— Привет, — сказала она. — Я не думала, что вы придёте.

Псы окружили её, создав полукруг с ней в центре. Дрон висел в пасти одного из них, вихревые моторы были обесточены и стучали друг о друга словно когти.

— У вас получилось?.. — сказала Кара. А потом: — Вы его починили?

Пёс с дроном вышел вперёд, подняв голову к ней. Она взяла дрон, и пёс его отпустил. Это был именно дрон её мамы, тут вопросов не было. И секции, которые она раздавила, были невредимы, но на вид отличались. Щепки и осколки его корпуса были на месте, но связаны чем-то серебристо-белым, отмечающим линии, по которым он был разбит. Как шрам отмечает зажившую рану. Не может быть, чтобы мама не заметила такое. Но неважно, раз уж он работает. Она положила дрон в клевер, связала его с планшетом. Двигатели загудели. Дрон поднялся в воздух как обычно, с устойчивым равновесием. Кара почувствовала, как на её щеках появляется улыбка.

— Отлично, — сказала она. — Всё как надо. Огромное спасибо.

Псы выглядели смущённо. Она выключила дрон и аккуратно завернула его в куртку, когда они повернулись и пошли назад, в полумрак под деревьями. Ей стало интересно, где они бродят, когда не приходят к пруду. Было ли какое-то укрытие, где они спали или контейнер, в который они упаковывались на ночь. Это было трудно представить. Это не говоря о том, что у них не было и настоящих ртов, чтобы ими есть. Может, они все вместе идут к чему-нибудь вроде зарядного устройства чужих и заряжают то, что у них вместо батарей.

— Спасибо, — крикнула она ещё раз в темноту. Она стояла, держа дрон на груди, как ребёнка. — Если я могу что-то для вас сделать…

Мысль она не закончила.

Домой она шла быстро, её шаги ускоряли размышления о том, как, придя домой, незаметно спрятать дрон в своей комнате. Нужно хорошо подумать, как вернуть дрон в кейс так, чтобы родители не узнали, что она его брала. Домой вели две дороги — перед домом, переходящая в дорогу к городу, и задняя, через огород и сарай. Вопрос был в том, какая будет предпочтительней, чтобы пройти мимо внимательных глаз семьи, и благополучно добраться до комнаты. Время было что-то около обеда, так что перед домом, наверное, пройти будет лучше, поскольку по крайней мере один из них будет на кухне. Или она могла оставить дрон в сарае под тележкой и подождать, пока все уснут. В этом, наверное, будет больше толку…

Она поняла, что что-то не так, когда вошла в заднюю дверь. Воздух ощущался иным, словно за миг перед бурей. Из гостиной доносились тихие голоса, которых она не узнавала. Она пошла вперёд с чувством подступающего кошмара.

Её папа сидел на стуле; его лицо было в буквальном смысле серым. Рядом с ним, склонив голову, стоял военный без формы, а за ними, глядя в сторону — Сантьяго Сингх. Глаза мальчика опухли и покраснели от слёз. На неё никто не обернулся. Как будто она была невидимкой.

Мама вошла в переднюю дверь, ступая тяжело и громко. Её губы были сжаты, а глаза были жёсткими, словно в гневе. Она взглянула на Кару, казалось, не заметив её.

— Мам? — сказала Кара, и её голос будто пришёл откуда-то издалека. — Что случилось?

* * *

Это была одна из тех самых вещей. Стечение обстоятельств. Если любая из тысячи деталей немного меняется, никто этого даже не заметит. Военный, который вёл транспорт, позволил себе пару пива за ланчем, так что его реакция была несколько замедленна. Зан, Сантьяго и остальные мальчики решили играть в футбол вместо пятнашек, так что у них был мяч, который можно было от души пнуть. Зан был ближе всех к дороге, так что он первым побежал, чтобы его вернуть. Всё закончилось прежде чем кто-нибудь понял, что что-то началось. В общем, её маленький брат был мёртв, и птица с дроном больше не казались чем-то важным.

Кара сидела, пока военный всё это объяснял. Сантьяго Сингх с плачем пересказывал произошедшее, стоя по стойке смирно, как хороший маленький солдат. В какой-то момент её отец выскочил из комнаты. Её мать уронила любимую сервировочную вазу, и осколки разлетелись по всему полу. Эти моменты были словно из сна, связанные друг с другом, потому что были более-менее одним и тем же. Но сказать, что было сначала, было трудно. Что за чем шло. Зан был мёртв, и для неё это разбило время. Это сломало всё.

Адмирал Дуарте прислал свои соболезнования. Это было нарушение дисциплины, которого никак не должно было произойти. Адмирал уже отдал приказ о казни для пьяного солдата. Семья Кары могла рассчитывать на первое место в списке на получение нового жилья, а Каре было гарантировано место в академии, когда та откроется. Адмирал понимает, что ничто не сможет компенсировать их потерю, но военные сделают всё, что смогут. С разрешения семьи адмирал хотел бы присутствовать на панихиде. Кто-то сказал: «конечно», но был ли это папа или мама, Кара не поняла. Может, это вообще сказала она сама.

В городе не было морга. За годы их присутствия на Лаконии здесь случилось не более горстки смертей, и ни одной детской. До этого момента. Казалось, никто не знает, что делать или как это делать. Кара раньше никогда не была на похоронах. Она не знала, чего ждать.

Они принесли Зана домой в тот же день, и его тело уже было омыто. Кто-то нашёл или сделал для него похоронное платье, белую ткань от шеи до босых ног. Они положили его на стол перед домом, между дверью и улицей. Его глаза были закрыты, руки сложены на животе. Кара стояла от него сбоку, смотрела на него и пыталась чувствовать. Всё в ней, казалось, онемело.

Для неё Зан выглядел так, будто спал. Потом стал похож не на настоящего Зана, а на его статую. Вид исскуства. Кара поймала себя на том, что может переключать сознание между одним и другим способом восприятия, как будто это была оптическая иллюзия. Её брат, только спящий. Что-то неживое, но не её брат. И опять обратно. Только не оба: не Зан и смерть сразу.

Из города приходили люди. Эдмунд Отеро. Джанет Ли. Семья Ставеров, и с ними Джулианна Ставер со своим новорождённым ребёнком на боку. Пару раз они пробовали было петь гимны, но песни умирали до того, как успевали окрепнуть. В какой-то момент Мари Тенненбаум, вроде как, вышла из толпы и стиснула её в неловких объятиях, как будто это Кара должна была её утешать, а не наоборот. Потом Мари снова исчезла в водовороте тел и приглушённых разговоров. Кара вернулась к разглядыванию трупа её брата.

Что-то там было. Не синяк как таковой, а то место, где был бы синяк, если бы кровь Зана не остановила разом свой бег. Бесцветное пятно на его голове. Кара не могла избавиться от мысли, что это сама Смерть коснулась его.

Она не столько увидела, как появились военные, сколько услышала это. По тому, как изменились голоса вокруг. Когда она додумалась поднять глаза, адмирал Дуарте был тут, силуэт в свете, льющемся из их двери, говорящий с её родителями. Она видела его во плоти первый раз, и он оказался не таким высоким, как она ожидала. На сантиметр-другой ниже её отца. Его форма была подогнана идеально. Его рябые щёки внешне делали его старше, чем он, судя по всему, был.

Когда она увидела его, он говорил с её родителями, и его голова была наклонена вперёд, как будто он отдавал всё своё внимание на то, чтобы выслушать их. Это немного напоминало появление какого-то греческого бога или персонажа из истории. Не единственная нереальная вещь этого вечера, но одна из многих.

Её мама сказала что-то, чего она неё расслышала, и адмирал кивнул и тронул её руку, когда отвечал. Он пожал руку её отцу, ни один из мужчин не улыбнулся. Когда он пошёл в её направлении, она подумала, что это чтобы увидеть Зана. Осмотр тела, если так можно сказать. Она удивилась, когда он остановился перед ней.

— Кара? — то, как её имя прозвучало в его устах, говорило о том, что он хочет убедиться, что обращается к правильному человеку, а ещё о том, что он обращается к кому-то равному ему. Его глаза были мягкого коричневого оттенка. Она увидела в них печаль. — Меня зовут Уинстон.

— Я знаю, — сказала она, словно принимая извинения. Снимая с него бремя.

Он подвинулся, чтобы взглянуть на Ксана. Несколько секунд постоял молча. Вздохнул.

— Жаль, что я не могу ничего исправить. Я терял людей, которых раньше любил. Это было очень тяжело.

— Почему? — спросила она, и голос её прозвучал резче, чем она ожидала. Это было не то, о чём спрашивают. Она и сама не очень понимала, что имела в виду, кроме того, что какого дьявола кто-то может прийти на похороны её брата и рассказывать о собственной боли. Уинстон не стал уходить от вопроса, лишь поджал губы, словно обсасывал его. Пробовал на вкус.

— Потому что я ненавижу испытывать бессилие, — сказал он. — Я ненавижу вспоминать о том, что вселенная настолько огромней меня. И о том, что я не могу защищать людей всегда, — он снова подвинулся, и снова смотрел прямо на неё. Будто его действительно заботила её реакция на его объяснение. Она поняла, почему солдаты шли за ним. Почему все они его любили.

— Вы бы воспользовались возможностью всё это переиграть, — спросила она, — если бы могли? Если бы вы могли вернуть его обратно?

Может быть, он услышал что-то в её вопросе. Может быть, только потому, что он слушал её так внимательно. Он умолк, подумал.

— Я уверен, что да. Мне очень нужно, чтобы твоя семья была счастлива. Была частью того, что я здесь делаю.

— Захватываете Лаконию?

— И это и всё, что будет потом. Я хочу, чтобы люди были в безопасности. Не только здесь, а везде. Люди на Лаконии, не только те, что пришли со мной, а все мы — вот мой шанс это исполнить. И да, если бы я мог спасти твоего брата, я бы это сделал. Для него, для ваших родителей, для тебя. Если бы я мог взмахнуть волшебной палочкой и вернуться назад во времени, чтобы удержать его на краю дороги? Я сделал бы это.

— Вы убили солдата, который убил его. Разве он вам не нужен тоже?

— Не настолько, насколько нужно, чтобы ты и твоя семья знали, что твой брат значил для меня. Я здесь правительство. Я навязал вам это. Вашего разрешения я не спрашивал. И это налагает на меня обязательства. Это значит, я должен показать честность и уважение к нашим правилам, даже если это потребует от меня чего-то, чего я могу и не хотеть. Я не имею права идти на компромисс.

— Думаю, это я понимаю.

— Мы должны быть одним народом, — сказал он. — На Лаконии нет места племенам. Так пусть живут в Солнечной системе. Земля, Марс, Пояс. Мы здесь для того, чтобы это перерасти.

— Здесь всё будет иначе, — сказала Кара, и адмирал кивнул в знак того, что она прекрасно его поняла, потом тронул её за плечо и ушёл.

Сзади неё кто-то тихо заплакал. Она не стала оборачиваться, чтобы посмотреть кто это. Впервые с тех пор, как она вернулась домой, она чувствовала, что почти пришла в себя. Когда она положила руку на ногу Зана, как всегда делала, когда собиралась разбудить его, его тело было холодно.

— Всё будет хорошо, — сказала она. — Я знаю, как всё исправить.

Её родители были на кухне с Мари Тенненбаум, и у каждого — невысокий стакан с вином. Обычно её отец шутил о том что это винтаж, которому целых пятнадцать минут, но сейчас не было видно, чтобы он вообще замечал, что у него в руке. Ей стало грустно из-за этой потерянной шутки, потому что она говорила о том, насколько грустно ему.

— Что с ним будет ночью? — спросила Кара.

Мари моргнула и подалась назад, как будто Кара прокричала что-то грубое. Её отец не реагировал ни на что, просто на один градус повернул к ней лицо с застывшей на нём учтивой улыбкой. Мама была единственной, кто ответил.

— Ещё не время…

— Я знаю, что похороны завтра, — сказала Кара, — но непохоже, чтобы в городе нашлось место, где он может побыть до них. Он может остаться здесь? Это последняя ночь, когда у него будет такая возможность, поэтому он должен быть здесь. С нами.

Она говорила громче и настырнее, чем собиралась. Мари Тенненбаум не смотрела на неё, а вот остальные да. Глаза мамы были мёртвыми как у мамы-птицы.

— Конечно, — сказала мама. — Если это так важно для тебя, он может остаться здесь до похорон. Это было бы… было бы хорошо. Чтобы он был здесь.

А потом мама начала плакать, не в силах остановиться. Папа поставил вино, и всё с той же улыбкой вывел её прочь. На секунду Каре почудилось, что вот сейчас влетит Зан и спросит, что случилось с мамой, а потом она опять вспомнила. Она вернулась на улицу и встала на страже у тела. На всякий случай, если кто-то придёт и попробует забрать его, то она будет тут и скажет, что мама сказала нет.

День памяти закончился поздно, люди не уходили, пока темнота не начала вызывать чувство, что она была здесь всегда. Как день на некоторых других планетах. Она так и стояла рядом с Заном, и когда отбыл адмирал Дуарте со своими солдатами, и когда Стефен ДеКаамп и Джанет Ли пришли, чтобы отнести тело Зана внутрь. Скорее всего, никто в местной системе не примет его по ошибке за еду, но они всё равно отнесли его внутрь, прямо вместе со столом. Они оставили его между столовой и кухней, одетого в его погребальное белое одеяние. Всё это было как во сне.

Её родители всех проводили, попрощались и закрыли дверь. Никто ни о чём не разговаривал, и Кара пошла в ванную и притворилась, что готовится ко сну. Почистила зубы, умыла лицо и переоделась в ночнушку. Она поцеловала маму в щёку и пошла в свою спальню. Она оставила дверь чуть приоткрытой, чтобы защёлка не выдала её шумом, когда она откроет дверь. Потом, так тихо, как только могла, она снова сняла ночнушку и натянула рабочую одежду. Она сунула планшет в носочный ящик. Если они проверят, это создаст видимость, что она в своей комнате. Она залезла в кровать и натянула одеяло до шеи, так что если родители войдут, то всё будет выглядеть нормально. Самая хитрость, подумала она, будет в том, чтобы дождаться, пока не заснут они, и при этом не заснуть самой.

Лёжа в темноте, она прикусила губу и жевала мягкую плоть, чтобы боль не давала ей уснуть. Она сосчитала от пятисот до одного, одно число на один вдох, а потом от одного до пятисот. Она уже скинула одеяло в сторону, чтобы встать, когда услышала, как открывается задняя дверь и звучат голоса родителей. Она застыла, прислушиваясь.

Самым странным было то, насколько нормально они звучали. Насколько горе на звук неотличимо от обычной жизни.

— Я потом наведу порядок, — сказал папа.

— Да ничего. Мне всё равно.

— Я понимаю, но всё-таки приберу.

Тень смеха, исчезнувшего чуть ли не раньше собственного начала. Она представила, как мама по обыкновению опирается на кухонную стойку, и всё как обычно, кроме того, что Зан мёртв. Так что, может быть, как обычно и не было. Казалось, что всё должно было измениться.

— Не могу поверить, что это случилось, — сказала мама. — Этого просто не… не может быть?

— Да уж. Я постоянно чувствую, что у меня просто какой-то маленький обморок, или что-то типа того. Как будто я схватил что-то вроде галлюцинации, а теперь прихожу в себя. Или опять вырубаюсь. Не понимаю. Я не могу… Я не чувствую, что он ушёл.

Кара почувствовала лёгкую улыбку, растягивающую ей рот. Секунду она боролась с искушением выбежать и рассказать им. Чтобы им помочь. Тогда они могли бы сделать это вместе.