Нина Матвеевна Соротокина

Императрица Елизавета Петровна. Ее недруги и фавориты

Пролог

Я занимаюсь XVIII веком без малого сорок лет, но ни в коем случае не могу назвать себя профессионалом, потому что не сидела в университетских аудиториях, не слушала лекции великих педагогов. Я самоучка; правда, в этом есть своя прелесть. В школе мы «проходили» «Мертвые души», «Преступление и наказание», что отвратило нас на долгие годы от этих произведений, и уже совсем взрослыми людьми мы поняли значимость и величие этих книг. Студенты тоже часто учатся через пень-колоду: гормоны играют и слишком много времени уходит на сопутствующие любви приложения. Я же стала заниматься историей, потому что мне было безумно интересно. Какие-то отрывочные знания у меня, конечно, были, и они порождали массу вопросов. И когда я находила ответы на эти вопросы, то очень радовалась и удивлялась – вот оно, оказывается, как было дело!

Я, например, никак не могла понять, почему в XVIII веке русский трон занимали сплошь женщины и куда подевались мужчины из рода Романовых. Почему дочь Петра I Елизавета стала императрицей не сразу после смерти матери, а трон занимали по очереди какие-то непонятные и, как мне казалось, случайные люди. Но оказалось, что все эти «случайные» правители имели вполне законные права на русский престол. Виной этой царской чехарды был закон Петра I о престолонаследии, и, прежде чем начать рассказ о Елизавете Петровне, необходимо разобраться с ее многочисленными родственниками. Многих уже не было к ее рождению, но память о них была жива, кровавая память. Шла активная борьба за власть, и в этой борьбе дочь Петра вообще не принималась в расчет.

Семья Романовых была огромной. Батюшка Петра Великого – Алексей Михайлович Тишайший – имел шестнадцать детей. От первого брака с Марией Ильиничной Милославской – 13 человек, из них восемь девочек и пять мальчиков. Трое мальчиков умерли – остались Федор и Иоанн.

После смерти Милославской царь Алексей в 1671 году сочетался вторым браком, с Натальей Кирилловной Нарышкиной, у них был сын Петр и две дочери – Наталья и Феодора, последняя умерла в младенчестве.

Царь Алексей умер 30 января 1676 года и завещал трон сыну Федору. Федор Алексеевич достойно правил шесть лет и умер, так же как и его отец, от цинги. После смерти царя Федора трон в результате Стрелецкого бунта заняли два малолетних царевича – старший Иоанн (по матери Милославский) и Петр (по матери Нарышкин) при регентстве царевны Софьи (по матери Милославской).

В 1689 году регентша была свергнута, заключена в монастырь, трон заняли Иоанн и Петр. Иоанн был очень слаб здоровьем и «скорбен головой», как писали о нем старинные хроники, но до самого его смертного часа (Иоанн умер в тридцать лет) Петр соблюдал в отношении брата все официальные правила соправителя. У Иоанна было три дочери: Екатерина, Анна и Прасковья. Петр позаботился о судьбе княжон и выдал Екатерину и Анну замуж: Екатерина стала прозываться герцогиней Мекленбургской, Анна – герцогиней Курляндской.

У самого Петра было 12 детей. От первого брака с Евдокией Лопухиной в 1790 году родился сын Алексей. После заговора 1797 года Петр сослал жену в суздальский монастырь, а сына отдал в Преображенское сестре Наталье Алексеевне. Алексей не оправдал надежд отца – Петр подозревал его в измене (я думаю, совершенно напрасно). В 1718 году Алексей был казнен в застенках Петропавловской крепости. Второй женой Петра стала ливонская крестьянка Марта Скавронская, после крещения – Екатерина Алексеевна (крестником ее был царевич Алексей). У Петра и Екатерины было 11 детей, но в живых остались только две дочери: Анна и Елизавета. Был мальчик, Петр Петрович, любимый «шишечка», но и он умер в четырехлетнем возрасте. Царевну Анну уже после смерти Петра Екатерина I выдала замуж за герцога Голштинского. Анна умерла через два месяца после родов. Осталась одна Елизавета.

Петр Великий очень боялся, что все сделанное им за тридцать шесть лет правления после его смерти пойдет прахом. После казни царевича Алексея и смерти младенца Петра Петровича он принял в 1719 году новый устав о наследовании престола. По этому уставу наследником становился не старший сын, как было ранее, а лицо, назначенное самим государем. Но он так и не успел назначить наследника. Трон в результате организованного Меншиковым гвардейского переворота заняла Екатерина Алексеевна.

Детство

Елизавета родилась 19 декабря 1709 года в Петербурге, а годом раньше в Москве родилась ее старшая сестра Анна. Две юные принцессы все детство и юность шли по жизни буквально взявшись за руки, два персонажа из немецкой сказки: Беляночка – кокетка Елизавета и Розочка – чернявенькая умница Анна. А это уже русская быль – обе красавицы были незаконнорожденными, что им несправедливо и жестоко всю жизнь ставили в вину. Мать их, ливонская крестьянка Марта Скавронская, была метрессой, то есть любовницей государя. Она попала в Россию в 1702 году при взятии Мариенбурга. Шла Северная война, Марта досталась унтер-офицеру в качестве трофея. Но красавицу заприметил фельдмаршал Шереметьев, и она перешла в его дом. От фельдмаршала Марту увел Меншиков, а потом красавицей завладел Петр I. Обычная история: государь мог брать в любовницы кого угодно и даже иметь от нее детей, но отношение потом к этим детям соответственное – они бастарды, и не о чем здесь говорить.

Петр любил Екатерину, она была не только его возлюбленной, но другом, советчицей, верной попутчицей в его бесконечных поездках. Она умела заговорить головную боль и унять гнев царя, а в гневе он был страшен. Наверное, вначале Петру и в голову не приходило сделать ее женой, а потом пришло. Известно из песни, что по любви «не может жениться ни один король», но Петр смог. Он наплевал на общественное мнение и сделал крестьянку императрицей. Его панически боялись, никто не мог ему возразить, разве что церковь, но Петр подмял под себя и церковь.

Екатерине сочинили дворянское происхождение и принялись всюду искать ее первого законного супруга, некоего шведского капрала. Капрала так и не нашли, но и это не смутило царя. Бытовала такая легенда. Стылым зимним вечером 1707 года Петр с Екатериной сидели у камина. Царь смотрел на огонь и о чем-то размышлял. Потом он вдруг велел запрячь лошадей, они с Екатериной сели в сани. Лошади примчали их к маленькой церквушке у реки. Там их тайно и обвенчали. Видимо, это чистый вымысел. Если бы после этого венчания осталась бы какая-нибудь церковная запись, Петр сумел бы ей воспользоваться.

Официальный брак Петра и Екатерины состоялся в 1712 году в деревянной церкви Исаакия Долмацкого (ее сменил потом Исаакиевский собор). Венчание было скромным – не надо было без нужды ворошить улей. Отпраздновали торжество тихо и пристойно в аустерии «Четыре фрегата», за столом только свои и никакой, обычной для такого праздника, пальбы из пушек и народного гулянья.

Дочери Елизавета и Анна в Исаакиевской церкви были «привенчаны», есть такой термин на Руси. Во время обряда за родителями вокруг аналоя ходили четырехлетняя Анна и трехлетняя Елизавета. После обряда девочки официально стали называться царевнами. Теперь им выделили отдельные от матери покои, у них появился свой двор с челядью, няньками, «дохтурицей», поварами, а потом учителями и гувернантками.

К образованию девочек, по желанию отца, относились серьезно. С раннего возраста при них состоял «мастер немецкого языка» Глик, учителей подбирали внимательно. Анна была способнее и любознательнее младшей сестры, она любила учиться. Елизавету учеба интересовала мало, французский и немецкий языки кое-как освоила, но любимым ее предметом были танцы.

Жизнь отца протекала «на колесах», Екатерина сопровождала мужа. Девочки часто жили без родителей и были очень дружны. Художники оставили нам их портреты: два ангелочка с крылышками за спиной. Крылышки прикреплялись к одежде шнуровкой – вот такие бывают ухищрения моды.

Юность

Девочки подрастали, надо было подумать об их замужестве. В женихи Анне был выбран герцог Карл Фридрих Голштейн-Готторпский. Выбор этот был чисто политическим. В 1718 году давний враг Петра Карл XII был убит в Норвегии при взятии крепости Фридрихсгаль. Герцог Голштинский Карл Фридрих стал претендентом на шведский трон. Трон, однако, ему не достался, а перешел к сестре Карла XII Ульрике Элеоноре. Но ведь и она не вечна! Кроме того, Петр надеялся скоро окончить войну и с помощью герцога Голштинского заключить мир со Швецией на выгодных для России условиях.

В июне 1721 года герцог Голштинский по приглашению Петра прибыл в Петербург. Удивительно, но жених долгое время не знал, кто его суженая – Елизавета или Анна. Судя по документам того времени, одна из двух принцесс была предназначена ему в жены, сроки не оговаривались, точное имя не называлось. Его представили принцессам сразу по приезде; Анне – тринадцать, Елизавете – двенадцать. Камер-юнкер из свиты герцога в своих дневниках с восторгом описывает юных красавец. Предпочтение он отдает Анне – она старшая, а потому, вероятнее, именно она станет женой его господина; но и младшей он уделяет внимание: «…вторая принцесса, белокурая и очень нежная, лицо у нее, как и у старшей, чрезвычайно доброе и приятное. Она годами двумя моложе (ошибся на год!) и меньше ростом, но гораздо живее и полнее старшей, которая немного худа». Да, со временем Елизавета очень сильно располнеет, но до этого далеко. Валишевский пишет: «В первой молодости, в костюме итальянской рыбачки, в бархатном лифе, красной коротенькой юбке, с маленькой шапочкой на голове и парой крыльев за плечами – в те времена девушки носили их до 18 лет, – а впоследствии в мужском костюме, особенно любимом ею, потому что он обрисовывал ее красивые, хоть и пышные формы, она была неотразима. Она сильно возбуждала мужчин, чаруя их вместе с тем своей живостью, веселостью, резвостью».

Торопиться было некуда, герцог надолго застрял в России. В ожидании венчания он жил очень весело: юбилеи, годовщины, дни рождения, спуск на воду судов и даже похороны – все давало повод к застолью, обильному питию, а значит, веселью. Елизавету уже в 13 лет признали совершеннолетней, Петр сам ножницами срезал ей крылышки, после чего девочка стала равноправной участницей всех торжеств. Произошло это в 1722 году, в годовщину Ништатского мира. Этот праздник отмечали не просто широко, а с неким присущим Петру безумством. В честь победы над шведами он приказал всем подданным быть в эти дни веселыми и счастливыми, для чего в Петербурге был объявлен обязательный восьмидневный всенародный маскарад, то есть ты не имел права отсиживаться дома (в чем дал подписку), ты обязан был выйти на улицу в обязательном маскарадном платье. И ведь обрядился народ в одежду всех времен и народов, и ликовал, как было велено. И демонстрация, как сказали бы сейчас о празднике, скажем, 7 ноября, была. Демонстрация была вся расписана заранее, все, кроме священства, шли в костюмах, очередность была установлена согласно этикету, и юной Елизавете было отведено в ней почетное место.

Двор переехал в Москву, и Анна с Елизаветой поехали в старую столицу. И там веселье. Юные принцессы вместе со всеми пьют венгерское вино, а потом – танцы до упаду. Танцы были весьма разнообразны, Елизавета в них блистала. Вот образец одного бального действа, описанный Берхгольцем.

«Генерал Ягужинский, так сказать, царь всех балов, был необыкновенно весел и одушевлял все общество. Между прочим он устроил один танец, состоявший из 11 или 12 пар, которым сам управлял и который продолжался по крайней мере час, так что я не помню, случалось ли мне когда-нибудь видеть подобный. Начал он с очень медленного, но притом исполненного прыжков англеза; потом перешел в польский, продолжавшийся чрезвычайно долго и с такими прыжками, что надобно было удивляться, как дамы, уже порядочно-таки потанцевавшие, могли выдержать его. Тотчас по окончании польского составился новый танец (который не знаю, как назвать), похожий несколько на штирийский; в нем опять страшно прыгали и делали разные весьма забавные фигуры. Однако ж, генерал этим еще не удовольствовался: не находя более новых фигур, он поставил всех в общий круг и предоставил своей даме, г-же Лопухиной, начать род арлекинского танца, который все по порядку должны были повторять за ней, с тем чтобы кавалер следующей пары выдумывал что-нибудь новое, ближайший к нему также, и так далее до последней пары. В числе многих выдумок были следующие: г-жа Лопухина, потанцевав несколько в кругу, обратилась к Ягужинскому, поцеловала его и потом стащила ему на нос парик, что должны были повторить все кавалеры и дамы. Генерал стоял при этом так прямо и неподвижно, как стена, даже и тогда, когда его целовали дамы. Одни, сделав перед избранной дамой глубокий реверанс, целовали ее; другие, протанцевав несколько раз в кругу, начинали пить за здоровье общества; третьи делали щелчки на воздух; четвертые вынимали среди круга табакерку и нюхали табак (маленькая дочь княгини Черкасской делала это так мило, что все восхищались); иные целовали его высочество, что начал молодой Долгоруков. Но лучше всех сделал генерал Ягужинский, который был последним: заметив, что некоторые не участвовавшие в танце смеялись, когда в кругу целовали дам или когда дамы должны были целовать кавалеров, он вышел из круга и перецеловал всех зрительниц, которые, так неожиданно пойманные, уж не смели отказываться целовать его и других. Этим танцем бал окончился». Мы не рассмотрели в кругу танцующих Елизавету, но она там, в первых рядах. Возраст нежный, до настоящих романов еще далеко, но кокетничает она весьма успешно. Каждый запомнит улыбку красивой и веселой девочки.

Наконец дело решилось: женой герцога Голштинского будет старшая дочь Анна. 24 ноября 1724 года состоялось торжественное обручение, но венчание произошло много позднее. 28 января 1725 года от уремии и почечной болезни скончался Петр I, через месяц умерла младшая, последняя дочь Екатерины – Наталья. Плач стоял во дворце. Императора вместе с малолетней дочерью похоронили в Петропавловском соборе.

Бракосочетание принцессы Анны и герцога Карла Фридриха состоялось только 21 мая 1725 года. Слава богу, одна дочь замужем, теперь надо пристроить вторую. Екатерина придумала для красавицы дочери поистине великолепную судьбу. Еще у Петра относительно Елизаветы были далеко идущие планы. Ему нужно было упрочить отношения с Францией, был задуман франко-русский союз. Дипломатическое оформление этого союза продолжалось и после смерти Петра. Разговоров было много, а тут еще саксонский посланник Лефорт дул императрице в уши, превознося Елизавету до небес: «Она как будто создана для Франции, и любит лишь блеск остроумия!» Екатерина по простоте душевной не поняла, что это просто фигура речи, такую красоту можно дорого продать. В голове у нее возник фантастический план. Она задумала, ни много ни мало, выдать замуж Елизавету за юного французского короля Людовика XV. Франция удивилась, более того, она обиделась. Как могли в супруги королю предлагать незаконнорожденную принцессу? Такие вещи в Европе считались совершенно недопустимыми. Вскоре пришло сообщение, что король Франции уже обрел себе супругу из королевского английского дома.

Однако царица не угомонилась. Через зятя, герцога Голштинского, она донесла до ушей Франции, что во имя добрых отношений согласна и на герцога Орлеанского. Екатерина даже не настаивала на сохранении для дочери православной веры, что шло вразрез с русской традицией. Пусть Елизавета будет католичкой, главное – Париж! Ответ не заставил себя ждать. Он был вежлив до приторности, но, простите, нет, еще раз нет, потому что, извините, герцог Орлеанский уже принял относительно своего брака другие обязательства. Союз с Францией отодвинулся на много лет.

Сколько раз после этого Елизавету пытались выдать замуж! Следующей кандидатурой в женихи был побочный сын польского короля Августа II Мориц Саксонский. Это был красивый, смелый, образованный, но слишком бойкий человек, из-за чего в Европе его откровенно называли авантюристом. Не очень понятно, как можно было, замахнувшись хотя бы в мечтах на французскую корону, спуститься до подобной кандидатуры. Елизавета хотя бы была «привенчана», а Мориц – откровенно незаконнорожденный! Но переговоры начались, и вездесущий саксонец Лефорт уже послал Морицу портрет цесаревны и пылкое послание с описанием прелестей невесты: «…прелестное круглое лицо, глаза, полные воробьиного сока, свежий цвет лица и красивая грудь». Что такое «воробьиный сок в глазах», знали в XVIII веке, сейчас эти знания утрачены, но красиво, ничего не скажешь.

По счастью, этот брак не состоялся. Вокруг Морица завязалась такая интрига, что хоть святых выноси. Склоки возникли вокруг Курляндии, где скромно жила наша Анна Иоанновна – жена покойного герцога. Курляндия была лакомым куском, и Мориц задумал овладеть сим государством, разумеется, вкупе с герцогиней, на которой надо было жениться. Анна была согласна на брак с красавцем Морицем, но нашелся человек, который был очень не согласен на подобный вариант. Этим человеком был фаворит Екатерины и фактический правитель князь Александр Данилович Меншиков. Он сам хотел заполучить Курляндию, для чего поехал в Митаву и учинил там форменный скандал. Угроза его была серьезной: если курляндский сейм выберет Морица, то он введет войска. В дело вмешалась Польша. Екатерина спешно отозвала своего фаворита в Петербург. Мориц был полностью скомпрометирован и в глазах государыни, и всей Европы. Зачем нам такой жених? Такой нам не нужен.

При дворе меж тем образовались две партии, решался вопрос о престолонаследии. Первая задача любого правящего монарха – обеспечить себе приемника, озабочена этим была и Екатерина. Казалось вполне естественным, что наследником следует объявить сына казненного Алексея Петровича – мальчика Петра Алексеевича. Но такие же права на трон имеют дочери Екатерины. Анна уже замужем, ее отсекаем, но есть Елизавета. За Елизавету стояла сильная партия: Толстой, Бутурлин, Голицын, глава украинских войск, Девьер, генерал-полицмейстер Петербурга. За Петра Алексеевича тоже стояли сильные люди, а главное – к этой партии принадлежал сам Меншиков.

Умный и осторожный вице-канцлер Остерман Андрей Иванович, дабы примирить обе партии, измыслил замечательный план – женить Петра Алексеевича на цесаревне Елизавете. Петр еще ребенок, невеста старше его на семь лет, на это никто не обращает внимания. Главным препятствием к осуществлению плана служат их родственные отношения. Елизавета – родная тетка Петра Алексеевича, а это значит, что он, «придя в совершенные лета», может с легкостью расторгнуть этот брак, и церковь его в этом поддержит. Затею эту на корню отверг Меншиков. Он твердо стоял за Петра Алексеевича, поскольку намеревался выдать за него свою старшую дочь Марию. Как всегда, стремительный и уверенный в себе, он успел поговорить об этом с императрицей и получил ее согласие на этот брак.

В декабре 1726 года новый претендент на руку Елизаветы – двоюродный брат герцога Голштинского, Карл Август, титулованный епископ Любский, прибыл в Петербург. Он сразу был обласкан двором, государыня пожаловала его орденом Св. апостола Андрея Первозванного, за этим дело не стало, всё по-родственному. Елизавета устала ждать мужа. Карл Август ей понравился, она даже успела его полюбить. И вообще в этом есть что-то мистическое: две сестры выходят замуж за двух братьев. Придет время, и они уплывут в сказочную Голштинию, будут жить рядом, ездить друг к другу в гости. Мардефельд, прусский посланник в России, написал в своем отчете про Елизавету: «Она совершенная немка по духу и только ждет, чтобы уехать отсюда».

А пока матушка здорова и благополучна, будущее виделось радужным! Летний яркий день, летит по волнам любимая яхта императрицы «Елизавета», направляясь в Петергоф. На мачте яхты развевается государственный флаг, а за ней поспешает целая флотилия судов. Тут и русские вельможи, и иностранные посланники, музыканты с валторнами и трубами играют не переставая, и только когда в гавани начинают из всех батарей палить пушки, они прерывают игру. Берхгольц подробно описал увеселительную прогулку, а в конце дал бытовой совет: господа, при подобных поездках «всякий обыкновенно должен взять с собой собственную постель», а в противном случае хоть на полу спи без подушки и одеяла. Но это всё мелочи, в Петергофе будет весело, и вино будет литься рекой.

Императрица Екатерина I заболела в апреле, простыла, горячка. Потом вроде оправилась, но болезнь вернулась снова, и 6 мая 1727 года она умерла. Осталось завещание императрицы, так называемый тестамент, – трон переходит к Петру Алексеевичу. Пятнадцать пунктов этого тестамента именем Екатерины I отменяли действующий закон о праве государя назначать себе наследника, беда только, что сама государыня не могла его подписать, потому что находилась в беспамятстве. Тут же пошел упорный слух, что тестамент подписала Елизавета, считай, Меншиков. Но слух быстро угас. С желающими видеть на троне Елизавету Меншиков быстро расправился. Их обвинили в заговоре, Девьера и вовсе сочли отравителем Екатерины. Толстой с сыном был сослан на Соловки, Девьер пошел в Сибирь.

19 мая 1727 года, не дожив до венчания две недели, скоропостижно скончался жених Елизаветы Карл Август. Она очень тяжело переживала эту смерть. Во главе так называемой голштинской партии стоял герцог, супруг Анны Петровны. Партия эта была сильна, и все рассчитывали, что герцог Голштинский поможет закрепить за троном линию Петра I, посадив на престол Анну или Елизавету. Но Меншиков предал своего высочайшего покойного благодетеля – он попросту выслал Анну с мужем из России. 27 июля этого же года они отбыли в Киль. Елизавета осталась совсем одна.

Елизавета и Петр II

Анна писала сестре из Киля: «Государыня дорогая моя сестрица! Доношу вашему высочеству, что я, слава Богу, в добром здравии сюда приехала с герцогом, и здесь очень хорошо жить, потому что люди очень ласковы ко мне; только ни один день не проходит, чтоб я не плакала по вас, дорогая моя сестрица: не ведаю, как вам там жить. Прошу вас, дорогая сестрица, чтоб вы изволили писать ко мне почаще о здравии вашего высочества».

А что писать? Жизнь была скудной. Считалось, что у Елизаветы был свой двор. Еще с 1724 года при ней состоял в пажах Александр Шувалов. И гофмейстер был, достойный и верный человек Семен Григорьевич Нарышкин (не будем забывать, что бабушка Елизаветы была Нарышкиной). Красавец и вообще ловкий человек – Бутурлин Александр Борисович (между прочим, кавалер ордена Святого Александра Невского, батюшка Петр I наградил) числился при дворе ее камергером. И лекарь был свой, умный и надежный Лесток. При батюшке он попал в опалу и был сослан в Казань, но после смерти мужа императрица Екатерина его вернула и определила при дворе дочери. Но жизнь тусклая, никакая, денег на содержание дают мало, а Елизавета привыкла жить широко.

Петру II было одиннадцать лет. Екатерина не назначила ему опекуна, вменив обязанности опекунства Верховному совету. Единогласно было принято считать мальчика-императора совершеннолетним в 16 лет. Меншиков действовал очень активно. Он объявил себя генералиссимусом и встал во главе русской армии. Он поистине был всесилен. Под видом опеки он увез императора в свой дворец на Васильевский остров и обручил его со своей дочерью Марией. Теперь Петр жил под постоянным наблюдением. Меншиков не отпускал его от себя ни на шаг.

Но молодой государь это не долго терпел. Он имел характер решительный и своенравный. Учиться он не любил, но был большим охотником до игр, более всего любил охоту. Мало кто привержен наукам в одиннадцать лет, нельзя было предсказать, каков он будет в зрелых годах. Родителей он потерял в младенчестве, детство провел под чужой опекой и по-настоящему был привязан лишь к своей сестре Наталье Алексеевне. Она была старше брата всего на год, но уже имела свой двор с гофмейстером князем Алексеем Петровичем Долгоруким. Сын князя – Иван Долгорукий – очень сошелся с молодым царем и сыграл в его жизни роковую роль.

Образование юного царя Меншиков поручил вице-канцлеру Остерману, которому безгранично доверял. А зря. Остерман был умный политик, отменный интриган и очень осторожный человек. Он назначал себе цель и шел к ней с оглядкой, неторопливо, и всегда добивался своего. Остерман устал жить под пятой Меншикова, потому поставил себе цель. Он решил с помощью Петра II свергнуть временщика с его пьедестала и осуществить ранее задуманное – женить Петра на его тетке Елизавете.

Постоянная опека Меншикова тяготила Петра II. Как только он осознал свое значение, он тут же задал себе вопрос: а по какому праву временщик распоряжается всем и держит его в клетке? Когда казнили царевича Алексея в 1718 году, Петру II был всего год. Кто и когда рассказал мальчику о муках и смерти отца, мы не знаем, но в свои двенадцать лет он о многом был осведомлен. Ему было за что ненавидеть своего мнимого благодетеля.

И вдруг Меншиков заболел, серьезно и надолго. Документы упоминают о кровохарканье и лихорадке. Он был настолько плох, что сам собрался помирать. Вот тут Петр и выскользнул из дворца на Васильевском острове. Сама собой образовалась молодая компания: сам царь, сестра его Наталья, за ум и сдержанность прозванная «Минервой», еще Иван Долгорукий, а также пажи и кавалеры. Душой всей компании была Елизавета, прозвище «Венера» очень ей шло.

С.М. Соловьев пишет: «Елизавете Петровне было 17 лет; она останавливала взоры всех своей стройностью, круглым, чрезвычайно миловидным личиком, голубыми глазами, прекрасным цветом лица; веселая, живая, беззаботная, чем отличалась от своей серьезной сестры Анны Петровны, Елизавета была душой молодого общества, которому хотелось повеселиться; смеху не было конца, когда Елизавета станет представлять кого-нибудь, на что она была мастерица; доставалось и людям близким, например мужу старшей сестры герцогу Голштинскому. Неизвестно, три тяжелых удара – смерть матери, смерть жениха и отъезд сестры, надолго ли набросили тень на веселое существо Елизаветы; по крайней мере мы видим ее спутницей Петра II в его веселых прогулках и встречаем известие о сильной привязанности его к ней».

Да, Петр влюбился в свою тетку. Двенадцать лет, по нашим меркам, шестой класс, а в XVIII веке рано взрослели. Петр влюбился, и Остерман ему в этом очень помогал. У последнего были замечательные отношения с Натальей Алексеевной: Андрей Иванович и добр, и умен, и щедр. Наталья умела уговорить брата, мол, если кого-то слушать и кому-то верить, то этот человек именно Остерман.

Меншиков выздоровел и пожелал вернуть ускользнувшую было власть, но не тут-то было. Он не узнал царя. Размолвки и раньше случались, и все из-за такой вроде безделицы, как деньги. Об этом ли надо было думать временщику? Цех петербургских каменщиков поднес Петру II 9000 рублей. Петр их принял и отослал сестре. По дороге курьера перехватил Меншиков и отобрал деньги. Царь потребовал, именно потребовал, объяснений. «Вы, ваше величество, еще слишком молоды и не умеете обращаться с деньгами, а казна пуста, я найду этим деньгам лучшее применение». Петр вспылил: «Как ты смел ослушаться моего приказания?» Меншиков буквально остолбенел от такой решительности, он не ожидал ничего подобного. Ему бы усвоить урок, но случай, подобный предыдущему, повторился, и опять деньги, и опять сестра Наталья, и еще более строгий выговор от Петра. Почувствовав силу государя, к нему стали обращаться с просьбами, и вот уже Петр решает спор в армейских делах. Наконец была брошена фраза: «Или я император, или он!» Хода назад не было.

«Владычество» Меншикова при юном царе продолжалось четыре месяца, а дальше арест, конфискация имущества, ссылка, Березов, смерть. Причиной тому были, конечно, интриги Остермана и клана Долгоруких, у которых были свои планы на Петра, но своей вины Меншиков никак снимать с себя не может. Слишком решительно он замахнулся, потерял бдительность и совершенно не учел характер своего подопечного.

В падении сиятельного князя косвенное участие принимала и Елизавета. Петр был влюблен в нее, а ему навязывали другую жену. Мария Меншикова царю не нравилась. Услыхав, что Меншиков жалуется, что он-де не обращает на невесту никакого внимания, Петр сказал: «Разве не довольно, что я люблю ее в сердце; ласки излишни; что касается до свадьбы, то Меншиков знает, что я не намерен жениться ранее 25 лет».

3 сентября 1727 года Меншиков в Ораниенбауме устраивал большое торжество по случаю освящения церкви. Ему было очень важно, чтобы Петр там присутствовал. Отношения с императором обострились до крайности. Меншиков завалил Петра просьбами письменными и устными – только бы он явился на торжество, показав этим, что все налаживается. Петр не приехал, сославшись на то, что Меншиков забыл пригласить на торжество Елизавету.

Меншиков не поленился и на следующий день или около того поскакал в Петергоф, где должны были праздновать именины Елизаветы. Он надеялся увидеться и поговорить с Петром, но тот уже собрался на охоту. Сестра Наталья, узнав о приезде Меншикова, выпрыгнула в окно и поспешила за братом – только бы не встречаться с временщиком. Меншиков дошел до того, что стал жаловаться Елизавете, этой легкомысленной девчонке, которую он и в расчет не принимал, на неблагодарность Петра. Он все сделал для императора, а тот, а тот… 8 сентября Меншиков был арестован. История, как говориться, перелистнула страницу.

Падение Меншикова было принято всеми с восторгом. Говорили о его страшных злоупотреблениях, о самоуправстве, о воровстве, более того, сей временщик «простирал руки к короне». При дворе произошла перегруппировка и образовалось несколько партий. Никто из вельмож не «простирал руки к короне», но каждый жаждал обрести выгодное место, и титул, и власть, и казалось, что теперешнее время очень этому способствует, только подсуетись и будь настойчив.

В конце 1728 года двор отправился в Москву. Формально ехали на коронацию, и никому в голову не приходило, что жизнь в старой столице затянется на годы. В Москве Долгорукие сразу оживились. Князь Алексей, гофмейстер при дворе Натальи Алексеевны, выпросил себе место помощника воспитателя царя, теперь он имел возможность видеть Петра очень часто, а следовательно, и влиять на него. Сын Иван Алексеевич получил чин обер-камергера и орден Св. Андрея, его уже откровенно называли фаворитом Петра.

Елизавета по-прежнему в большой милости у императора. При ее содействии при его дворе появился новый человек – граф Бутурлин Александр Борисович. Он был обласкан Петром II, произведен в генералы и назначен прапорщиком в кавалергардский корпус. Говорили, что Бутурлин помирит все партии при дворе. А партий были много. Приезд Петра в Москву многие воспринимали как отказ от политики Петра Великого и возвращение к старине. Казненного отца императора, Алексея, старая столица воспринимала как мученика, и теперь большие надежды возлагала на его отпрыска.

В Москве Петр встретился со своей бабкой Евдокией Федоровной Лопухиной – она жила в Новодевичьем монастыре, хоть и не была пострижена. От этой встречи многого ждали, она могла определить будущую политику государства. Но встреча царственного внука и бабушки получилась холодной, Петр боялся очередных нравоучений. На встречу кроме сестры Натальи он взял с собой и Елизавету, сразу подчеркнув этим, что вполне дружественен с теткой и лишних разговоров не потерпит. В этот момент цесаревна была и другом его, и советчицей. Но скоро все изменилось.

Очень многие хотели отвадить Елизавету от императора. Сестра Наталья отчаянно ревновала к ней брата. Она была очень больна, врачи находили у нее чахотку, но при дворе ходили другие слухи. Испанский посланник при русском дворе герцог де Лирия, оставивший очень ценные «Записки», пишет: «Но не чахотка была причиной ее болезни, и только один врач мог ее вылечить, а именно брат ее. Его величество по восшествии своем на престол имел такую доверенность к своей сестре, что делал для нее все и не мог минуты оставаться без нее. Они жили в величайшем согласии, и великая княжна делала удивительные советы своему брату, хотя только одним годом была старее его. Мало-помалу, однако же, царь привязался к своей тетке, принцессе Елизавете, а фаворит его и другие придворные, кои не любили великой княжны за то, что она уважала Остермана и благоволила иностранцам, всячески пытались восхвалять принцессу, которая не любила своей племянницы, и сделали то, что чрез полгода царь не говорил уже с ней ни о каких делах и, следовательно, не имел к ней никакой более доверительности».

Кто же эти люди, «кои не любили великой княжны»? В Москве Петр II опять очутился «в плену». Если в Петербурге этим пленом был дом на Васильевском острове, то в Москве этим местом стала усадьба Горенки. Меншиков ограждал царя от чужого влияния приказом и силой, теперь же фаворит Иван Долгорукий, батюшка его Алексей Григорьевич и весь их клан окружили его такой любовью, что могли бы задушить в объятиях, что, кстати, им и удалось. Учитывая везде собственную пользу, Долгорукие действовали очень умно и осторожно. Фаворит Иван, красивый, веселый, безнравственный и неутомимый в амурных делах, стал ближайшим и незаменимым другом царя. Алексей Григорьевич Долгорукий всегда готов был исполнить любую прихоть мальчика-царя, подчеркивая при этом, что он верный подданный и ни в чем не может ему перечить. А Петру по-прежнему не хотелось учиться, государственные дела его мало интересовали, он любил охоту, которая превращалась в бесконечное путешествие и короткие отдыхи (а может, оргии) в Горенках.

Нашелся человек, который подвел статистику государственной охоте. За два без малого года пребывания Петра в Москве 243 дня было отдано охоте. Огромный выезд в пятьсот экипажей – вельможи, челядь, егеря, повара – двигался за царем. Днем с собаками гонялись по лесам и долам за зайцами и лисами, а вечером разбивали лагерь и устраивали широкое пирование.

Елизавета любила охоту, она тоже моталась верхом по губернии, но жизнь не сулила ей ничего хорошего. Через месяц, как переехали в Москву, пришло сообщение из Киля – у любимой сестры Анны Петровны родился сын. Виват, виват, ура! Фейерверк, пальба из пушек, бал, Елизавета на нем блистала. Но уже в мае пришло из Голштинии горькое известие о смерти сестры. В Киле тоже широко праздновали рождение наследника, тоже был фейерверк. Анна любовалась им, стоя у открытого окна. Было холодно, сыро, придворные умоляли ее закрыть окно, но герцогиня только смеялась: нам, русским, все нипочем! Но она сильно простыла, потом началась горячка, а за ней смерть.

Здесь опять возникли разговоры о замужестве Елизаветы. Иностранные принцы претендовали на ее руку, даже старик герцог Фердинанд Курляндский решил попытать счастья. Елизавета всем отказала. Решили поискать жениха дома. Кто-то из наблюдательных вельмож вынес вердикт: Иван Долгорукий явно влюблен в Елизавету, почему бы их не поженить? Может, Иван и проволокнулся за красавицей Елизаветой, но это еще не повод к женитьбе. Да и начинать эти разговоры можно было только при согласии Петра II. Видимо, это согласие надеялись получить, потому что уже наметилось охлаждение царя к своей тетке. Потом вопрос о замужестве Елизаветы сам собой отпал. Елизавета отошла от двора и жила по большей части в Покровском, иногда ездила в Измайлово к сестре Екатерине Ивановне. Екатерину Мекленбургскую мало интересовали государственные дела – она занималась хозяйством, вышивала церковные одежды и парсуны. А то вдруг Елизавета переселялась в Александровскую слободу, бывшее владение ее матери, и жила там, пользуясь полной свободой. О ее репутации в Москве ходили самые вредные слухи.

Де Лирия пишет: «Сентября 16-го – именины принцессы Елизаветы. Ее высочество пригласила нас в свой дворец в 4 часа пополудни на ужин и танцы. Царь приехал не прежде, чем к самому ужину, и едва только он кончился, то уехал, не дожидаясь бала, который я открыл с великой княжной. Никогда еще не показывал он так явно своего неблагорасположения к принцессе, что очень ей было досадно, но она, как будто не заметив сего, показывала веселый вид всю ночь».

Наталья Алексеевна меж тем доживала последние дни. Врачи решили прибегнуть к последнему средству – ее поили женским молоком. На какой-то момент это помогло, но потом ей стало хуже, и в ноябре 1728 года она умерла. Кабинет решил, что это знак: теперь-то уж точно удастся уговорить императора вернуться в Петербург и заняться делом. Царь присутствовал у смертного одра, очень горевал, но потом опять сорвался с места, Долгорукие подхватили его под руки и увезли в Горенки. Что лучше развеет скорбь, чем охота?

Пора объяснить причину охлаждения Петра к своей тетке. Валишевский пишет, что Елизавета «упустила свой шанс стать императрицей». Сейчас упустила, потом этот «шанс» сам упал к ней в руки. И вообще, о чем можно говорить, если она была влюблена – в двадцать лет это самая важная вещь на свете. Предметом любви ее был камергер ее двора, а теперь еще и любимец царя Александр Бутурлин. Об этом человеке расскажу особо, не зря ему посвящена в энциклопедии Брокгауза и Ефрона большая статья.

Итак, 1729 год. В марте в день восшествия на престол царя был съезд ко двору для целования руки. Там раздавались ордена и награды, далее бал и ужин. Елизаветы ни на съезде, ни на балу не было. Де Лирия пишет, что она сказалась больной, но выздоровела на другой же день, о чем много было толков.

А в Москве уже откровенно говорили о намерении Алексея Долгорукова женить царя на своей старшей дочери Екатерине. Она была красавица, кареглазая, черноволосая, кровь с молоком. Екатерина была старше Петра, у нее уже был возлюбленный граф Мелекзино, австрийский посол. Петр не был влюблен в свою невесту, но и отказать ей в браке он не мог. Это при Меншикове он мог позволить себе топнуть ногой, а Долгорукие связали его по рукам своей «любовью». Они замучили Петра бесконечной охотой, пьянством, обжорством и нездоровым образом жизни. Да и устал он охотиться, устал быть игрушкой в чужих руках. Надоели Долгорукие ему порядком, но оковы были слишком крепки. Особенно трудно было сознавать, что Петр их сам себе выковал. Все было обставлено так, что государь сам выбрал себе невесту. Им заранее подстроили встречу наедине, и теперь он по всем законам божеским и человеческим обязан был на ней жениться.

30 ноября 1729 года в Лефортовском дворце состоялось обручение. Принцесса Елизавета в числе прочих родственников присутствовала на церемонии. После обручения Петр словно одумался, встречался с Остерманом – видимо, просил совета. Пока Остерман не мог совладать с Долгорукими, он не навязывался в советчики, не до того ему было – болел. Один раз Петр тайно виделся с Елизаветой. Есть сведения, что Долгорукие, опасаясь влияния цесаревны, уже имели план сослать ее в монастырь.

Несколько предварительных слов об Остермане Андрее Ивановиче, немце из Бохума. Он находился на русской службе с 1703 года, а позднее фактически стоял во главе внешней и внутренней русской политики. Остерман был великолепным и хитрым политиком, недаром он пережил стольких государей. В опасный момент он заболевал: в ход шли и колики, и подагра, и больные зубы, на худой конец. Как только политический горизонт прояснялся, страдальцу тут же легчало и он приступал к исполнению своих обязанностей. Двор по этому флюгеру часто угадывал, куда дует ветер: раз Остерман заболел, то и ты носа не высовывай. При дворе Остерман имел кличку «Оракул».

Свадьба была назначена на 19 января 1730 года, но ей не суждено было состояться. Измученный, опустошенный, уставший мальчик-царь простудился и заболел, за простудой последовала оспа – бич того времени. У постели его все время присутствовал Остерман, царь бредил его именем. Вот его последняя фраза (эти «последние фразы» всегда волнуют): «Запрягайте сани! Еду к сестре!» Смерь Петра II выпала как раз на 19 января 1730 года.

Анна Иоанновна и Елизавета

Не буду останавливаться на интриге с возведением на трон Анны Иоанновны, герцогини Курляндской. Временщики, подложное завещание, надорванные кондиции, Бирон, назначение в наследники еще не рожденного племянника, опала и казни Долгоруких, Волынского со товарищи – читатель, плохо знакомый с правлением Анны I, восстановит по этим ключевым словам все десять лет ее царствования.

Какой была жизнь цесаревны Елизаветы при новой государыне? При племяннике Петре II жила она трудно, все жаловалась на недостачу денег (еще и материнскую родню надо было содержать!), но при тетке Анне Иоанновне жизнь ее стала совсем скудной. Это, так сказать, в материальном отношении. А каково было ее душевное состояние, настроение? Понятное дело, при дворе ей было не место, во дворец ее звали только по календарным дням, когда не позвать было нельзя. Угнетало ли это ее, заботило ли, померкла ли ее красота? Нет, не померкла, и жизнестойкости в ней не убавилось. Ведет себя так, негодница, словно ей море по колено. А чему ей радоваться-то? Не иначе, как спит со всеми подряд.

Маленькое отступление. Задача этой книги разобраться с фаворитами и любовниками Елизаветы. Какое время, такой и социальный заказ. Сейчас людей стали интересовать не духовные радости, а телесные. Гламур – законодатель всех мод. Чревоугодие очень в чести. С телеэкрана так и лезут передачи по кулинарии, футбол заменил театр и консерваторию. Сто лет классики наивно твердили, что человек создан для счастья, пардон, как птица для полета. Сейчас слово «счастье» заменили сомнительным словом «удовольствие». По-моему, и те и другие изоврали замысел Творца. Человек создан для жизни, для «всякой» жизни, и глупо выковыривать из ткани бытования изюм и орехи.

В конце XX века мы, как и 300 лет назад, пожелали воссоединиться с Европой. Окно прорубил, конечно, Горбачев, Ельцин только наличниками его украсил, а Путин – форточками и фрамугами. Ну и задули через то окно ветры и сквозняки в обе стороны.

Все в жизни повторяется, история идет по кругу, или по спирали, кто как понимает. Неподражаемый князь Щербатов в книге «О повреждении нравов в России» велеречивым слогом XVIII века изложил очень современные для нашего времени мысли – хоть сейчас на рекламные доски. Книга была издана только в XIX веке в Лондоне Вольной русской типографией Герцена и распространялась в России тайно, даже от руки переписывали. Начинается она великолепно: «Взирая на нынешнее состояние отечества моего, с таковым оком, каковое может иметь человек, воспитанный по строгим древним правилам, у коего страсти уже летами в ослабление пришли, а довольное испытание подало потребное просвещение, дабы судить о вещах, не могу не удивляться, в коль скорое время повредилися повсюду нравы в России».

Я ни в коем случае не сталинистка, я ненавижу Ленина – Сталина и всю их эпоху, и тем не менее мне очень понятны переживания людей моего поколения, равно как и князя Щербатова. Слишком уж быстро изуродованные страхом и бедностью люди получили то, что называется свободой. Может, и свободы-то никакой нет, а народ уже решил, что все позволено. «С вящей скоростью бежали к повреждению наших нравов», – пишет князь Щербатов, а дальше: «Божественный закон в сердцах наших истребился», «гражданские узаконения презираемы стали, судия во всяких делах нетоль стали стараться, объясняя дело, учинить свои заключения на основе узаконений, как о том, чтобы, лихоимственно продавая правосудие, получить себе прибыток». Далее: «несть ни почтения чад к родителям», «несть ни родительской любви к их исчадию, которые, яко иго с плеч слагая, с радостью отдают воспитывать чуждым детей своих», «несть любви к отечеству, ибо почти все служат более для пользы своей, нежели для пользы отечества»… К тексте еще много чего «несть», я устала перечислять, да и читать это, может быть, сложно современному читателю, но согласитесь, все это очень согласовывается с нашим временем. Главной причиной всех этих безобразий старый ворчун князь Щербатов видит сластолюбие и безудержную роскошь.

Но вернемся к проблеме любовников.

Александр Борисович Бутурлин

Это был вполне достойный выбор цесаревны Елизаветы. Сын капитана гвардии, Александр Бутурлин (1694–1767), в 1714 году в двадцатилетнем возрасте был записан солдатом также в гвардию, а в 1716 году поступил в Морскую академию. Академия была основана на базе переведенной в Петербург Московской навигацкой школы. Учился наш гардемарин хорошо, был сообразителен и боек, и в 1720 году Петр I взял его к себе в денщики. С этим званием Бутурлин и воевал рядом с царем, и орден за заслуги получил; кроме того, Петр использовал молодого человека для исполнения самых секретных поручений. Камергером принцессы Елизаветы он стал уже при Екатерине I, императрица хотела иметь при дочери надежного человека. Александр Борисович был на пятнадцать лет старше Елизаветы. Он не оставил ее в трудное время, и роман между ними вполне закономерен.

Елизавета, сославшись на усталость, отказалась ездить с царем Петром на охоту. Мысли ее были заняты любовью, не забывала она и Богу поклониться, замолить грехи. В последнем она не лукавила, всегда была очень религиозна. Здесь, в Подмосковье, она выработала в себе привычку дальних паломнических путешествий. От монастыря к монастырю, и все пешком, иногда до тридцати верст в день проходила. Бутурлин ее сопровождал, для услуг вместе с ней ходила всего одна горничная.

Интригу против Бутурлина, судя по запискам де Лирия, начал Иван Долгорукий. Он еще раньше упреждал испанского посланника, чтобы тот «не дружился» с камергером принцессы Елизаветы, потому что Бутурлин «ни на что не годится; что прежде он был с ним дружен, но, узнав, что это нехорошо, он оставил его». Каким-то боком в интриге были замешаны и обер-шталмейстер Ягужинский и Остерман. Далее де Лирия пишет: «Остерман сказал мне, что фаворит уведомил его обо всем, что он говорил со мной с глазу на глаз, и что они условились погубить Бутурлина, потому что очень опасно было оставлять его на таком месте, на котором он мог давать дурные советы государю». Очевидно, советы Бутурлина государю шли вразрез с теми, которые давал Петру сам Иван. Дело кончилось тем, что Бутурлина сослали в украинскую армию, и это на многие годы определило его дальнейшую карьеру.

Первый военный опыт Бутурлин получил, воюя с кавказцами, в 1735 году он уже смоленский губернатор, что не помешало ему повоевать с турками в армии Миниха. Победили турок, он опять в Смоленске. Анна Леопольдовна за военные заслуги произвела Бутурлина в генерал-кригс-комиссары и генерал-лейтенанты.

Власть сменилась, на троне Елизавета. Она не забыла своего любимца. О возобновлении прежних отношений не было и речи. Императрица назначила Бутурлина главным правителем Малороссии, но война со Швецией опять призвала его в армию. Бутурлин по-прежнему хорош собой, он хорошо образован, умеет внятно высказать свою мысль, дамы от него без ума. В 1742 году Бутурлин был назначен губернатором Москвы, теперь он сенатор и генерал-аншеф. В 1749 году Бутурлин был назначен подполковником лейб-гвардии Преображенского полка, это была высшая степень доверия. В преддверии Семилетней войны Александр Борисович получил маршальский жезл, теперь он обязан был присутствовать в заседании кабинета министров.

В Семилетней войне четыре главнокомандующих поочередно стояли во главе нашей армии, Бутурлин был последним и отнюдь не лучшим. Существует такая легенда. Перед отъездом в армию Александр Борисович явился во дворец отдать поклон государыне, присутствующий на приеме шестилетний Павел – будущий император – сказал пророческую фразу: «Петр Семенович поехал мир делать, и мира не сделал, а этот, конечно, ни мира, ни войны не сделает». Петр Семенович Салтыков, которого должен был сменить Бутурлин, был уже стар и болен. Война давно измотала государство, все жаждали мира, только бы половчее и повыгоднее выйти из этой бесконечной войны с Фридрихом Прусским. Но слова мальчика Павла оказались пророческими. Его военная слава оказалась дутой. Он был блестящим царедворцем, хорошим администратором, но руководить армией он не умел. Кроме того, ему было уже шестьдесят лет, а этот возраст учит осторожности. Свою откровенную трусость Бутурлин объяснял тем, что берег солдат. Императрица так и не дождалась победы от своего юношеского стародавнего любовника. Но графское достоинство в 1760 году он получил.

Петр III отозвал Бутурлина из армии и вновь назначил его генерал-губернатором Москвы. Умер он уже при Екатерине II. Императрица вознаградила его за заслуги перед отечеством грамотой, в которой перечислялись все его победы и заслуги, и шпагой, усыпанной бриллиантами. Умер Александр Борисович в возрасте семидесяти трех лет и похоронен в Петербурге на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры.

Семен Кириллович Нарышкин

Сведения о связи Елизаветы с Семеном Нарышкиным (1710–1775) поступают в основном из иностранных источников, имеется даже упоминание, что они состояли в браке. При дворе их действительно одно время называли женихом и невестой, но о том, что было венчание, документов нет.

Обер-гофмейстер императорского двора Нарышкин был близким человеком Елизавете. Они были ровесниками, родственниками. Нарышкин был очень хорош собой и считался первым щеголем в обеих столицах. Петр II невзлюбил Семена Кирилловича – может быть, приревновал к Елизавете. Во всяком случае, его выслали из России, но, слава богу, не в Сибирь, а всего лишь в Париж.

Почему-то во Франции Нарышкин носил фамилию Тенкин, жил очень широко, посещал модные салоны, пополнял образование. В период регентства Анны Леопольдовны он был назначен послом в Лондон (1740–1741). После восшествия на трон Елизаветы он вернулся в отечество, получил чин генерал-аншефа и был назначен гофмаршалом при дворе наследника престола (будущего Петра III). Потом он сменил статус, став егермейстером, то есть начальником царской охоты, – весьма лакомая должность при дворе. О богатстве его ходили легенды, ему завидовали. Во всем – в речах его, повадках, нарядах, образе жизни – чувствовался «французский шик». Когда Семен Кириллович разъезжал по городу, за каретой его бежали зеваки. Виданное ли дело, чтобы колеса между спиц были украшены зеркалами! И еще Нарышкин очень гордился своим крепостным театром, и было за что. Этот театр не раз посещала императрица Екатерина II.

Я бы назвала мужчин Елизаветы возлюбленными, да и не так уж их было много. В своих отношениях с сильной половиной человечества Елизавета никак не похожа на Екатерину Великую. Про молодость цесаревны пишут, закатив глаза: откровенный разврат. Если и «разврат», то вполне в духе эпохи. Гены играют, все это издержки молодости. Все годы после смерти матери Елизавета была занозой в теле и всем мешала. Незаконнорожденная! Замуж бы ее выдать, так не получается! Первый год правления Анны Иоанновны двор пребывал в Москве, а Елизавета удалилась в поселение под названием Александровская слобода. Когда-то здесь лютовал Иван Грозный. Почему Елизавета выбрала это место для проживания – неизвестно, может быть потому, что там находился знаменитый на всю Россию женский монастырь, в стенах которого были похоронены умершие в младенчестве сестры Петра Великого – Марфа и Феодосия. Конечно, матушка Петра I имела здесь собственное подворье, которое унаследовала Елизавета. Может быть, цесаревна решила скрыться здесь от дворцовой жизни; не исключено также, что ее привела сюда любовь к уроженцу этих мест прапорщику лейб– гвардии Семеновского полка Алексею Шубину.

Откуда мы «черпаем знания» о любовных похождениях Елизаветы? Во-первых, иностранные дипломаты с их отчетами, в которые собраны все дворцовые сплетни, а если с ответом не сходится, то ведь можно и присочинить – работа такая! Во-вторых, мемуары современников, хотя никто, как говорится, «свечку не держал». В Александровской слободе рядом с церковью во имя Захария и Елизаветы она построила себе летний деревянный дом, был у нее и зимний дом, оба на каменном фундаменте. «Дом, стоящий на окраине города и приобретший весьма дурную славу», – пишет Валишевский. А Елизавете было наплевать на эту «дурную славу». Она умела принимать жизнь такой, какая она есть, а потому, забыв царское происхождение, дружила с крестьянскими девушками, принимала участие в их играх, пела и водила хороводы, была в курсе их сердечных дел, сидела с ними за столом – запросто – и угощала пряниками и прочими сладостями. Любимым развлечением, как всегда, была верховая езда, она знала толк в лошадях. Зимой цесаревна каталась на коньках – рядом был пруд – и охотилась на зайцев. В большом лесу, что рядом с деревней Курганихой, принимала участие в травле волков. Рядом с домом она велела разбить большой сад, – словом, жила в свое удовольствие.

Из доклада прусского посланника Мардефельда своему государю Фридриху, вернее сказать, отчета, написанного звонко и велеречиво, мы знаем о любовной связи Елизаветы с работниками ее конюшни. Конюха звали Никита, из-за «подлого» происхождения фамилии он не имел. Следующий «развратник» – камер-паж Пимен Лялин. Упомянут также некий Ермолай Скворцов – сын другого кучера. Откуда Мардефельд получил эти сведения, бог весть, но князь Щербатов в своем сочинении тоже не обошел их вниманием. Эти сведения подтверждает последующая судьба упомянутых персонажей. С восшествием Елизаветы на трон Никита приобрел фамилию Возжинский, все трое получили дворянское звание, чин камергеров и богатые поместья. Так-то оно так, но и за верность и преданность можно награждать, тем более что преданными эти люди были в самое трудное для Елизаветы время. Впрочем, все знают, молодость – это время великих глупостей.

Алексей Шубин

Алексей Шубин (… – 1765) – это уже не глупость и не распущенность, там была любовь. Где-то проскальзывает, в письмах ли, в документах, может быть, что никого Елизавета не любила так, как красавца прапорщика Семеновского полка, умного, ласкового и верного. Елизавета не вела дневников, не любила писать писем, тем удивительнее, что время сохранило для нас стихи цесаревны, написанные возлюбленному:



Я не в своей мочи огнь утушить.
Сердцем болею, а чем пособить,
Что всегда разлучно и без тебя скучно.
Лучше б тя не знати, нежель так страдати всегда по тебе.



Вот такие теплые вирши. Французский посол д’Альон утверждал даже, что у них была дочь, которая позднее воспитывалась во дворце под видом дальней родственницы.

Любовь кончилась грустно. Анна узнала про эту связь и велела арестовать Алексея Шубина. Формально его обвинили в заговоре против императрицы, хотя никаких заговоров, кроме откровенной борьбы за власть верховников, вообще не было. Дальше допросы, тюрьма в Ревеле. Участие Шубина в заговоре так и не было доказано, но его все равно сослали в самый отдаленный район России – на Камчатку. К истории Алексея Шубина я еще вернусь.

Анна Иоанновна прожила со своим двором в Москве без малого два года, но потом твердо решила вернуться в Петербург. Существует легенда, что императрице был «дан знак». Императрица ехала в карете в подмосковное Измайлово, даже, кажется, задремала, и вдруг лошали встали как вкопанные. Оказывается, впереди была огромная яма, провал, может быть, сделанный кем-то намеренно. Анна не на шутку перепугалась. Москва ей враждебна! Вопрос о переезде был решен.

Двор уехал в Петербург, Елизавета не сразу последовала за ним, но когда она все-таки явилась в Северную столицу, то продолжила ту же отдельную от двора, бедную, скрытую от чужих глаз жизнь. По табельным дням, во время приемов иностранцев она сидела рядом с троном императрицы под балдахином, а в прочие дни старалась не попадаться лишний раз на глаза. Двор Анны Иоанновны был роскошен, долгое нищее бытование в Курляндии не прошло для нее даром. К. Щербатов пишет: «Женский пол обыкновенно более склонен к роскошам, чем мужской». Теперь императрица во всем придерживалась европейских образцов. Кристофор Марсден в свой книге «Северная Пальмира» не только оправдывает Анну, но считает ее расточительство достоинством: «Именно Анне Иоанновне в первую очередь петербургский двор обязан своим последующим великолепием… Конечно, дворы Елизаветы и Екатерины гораздо величественнее, при них было больше покровителей искусств и литературы, – но именно Анна создала по-настоящему европейский двор в России». В моду вошли бриллианты. По этикету нельзя было появляться на балу дважды в одном и том же платье. Предпочтительно было носить платья нежных тонов – желтые, салатовые, бледно-лиловые. Одежду рекомендовалось шить из дорогих тканей, например, из лионского шелка и парчи с золотой вышивкой.

Елизавета редко появлялась при дворе, но если и появлялась, то вела себя более чем скромно. Да, у нее нет средств на шикарные наряды, а потому она носит платья из белой тафты, подбитые черным гризетом. Можно представить, каким унижением это было для красавицы и модницы Елизаветы. Екатерина II в своих «Записках» вспоминает рассказ императрицы. Оказывается, та жила очень скромно, чтобы не влезть в долги и «тем не погубить своей души; если бы она умерла в то время, оставив после себя долги, то никто их не заплатил бы и ее душа пошла бы в ад; а этого она не хотела». Белая тафта с черным гризетом была откровенным вызовом двору.

Мардсен пишет: «Известно о званом вечере, на котором столы покрывал слой мха, в него были воткнуты цветы, словно растущие оттуда, – имитация берега торфяного болота; при этом ниже, чтобы можно было сидеть, располагался еще один слой мха. Такое оформление было создано для того, чтобы обед – обильный и дорогостоящий – выглядел как трапеза на природе». И еще: «Императрица обедала в гроте, обращенном к дорожке, который заканчивался фонтаном. От грота вдоль дорожки тянулся длинный стол, за которым сидело триста гостей. Гости предварительно тянули жребий, чтобы определить своих соседей за обедом. Навес из зеленого шелка закрывал стол от непогоды. Навес поддерживался спиралеобразными колоннами, увитыми живыми цветами. Каждая колонна подсвечивалась. Между колоннами, по обеим сторонам стола, стояли столики с серебряными блюдами и редким фарфором. После завершения обеда слуги очищали стол с изумительной быстротой, и под тем же навесом начинался бал». Что-то я не вижу в числе гостей цесаревну Елизавету.

Главным украшением любого праздника был фейерверк. Иногда он длился много дней подряд при огромном скоплении народа. Ракеты улетали на огромную высоту и там с грохотом взрывались разноцветными шарами. Запускали светящиеся колеса, огонь писал в небе вензеля, символы и аллегории. Размах этих длительных представлений поражал иностранцев, страшно представить, каких денег все это стоило. Иные ворчали – слишком шумно, а иногда опасно. Здесь они правы. На встрече 1737 года от фейерверка пострадала цесаревна Елизавета. Она стояла во дворце у окна и наблюдала за происходящим. Металлический осколок ракеты разбил стекло, осколки порезали ей лоб и кожу у правого глаза. Переполох поднялся страшный. По счастью, она отделалась маленьким шрамом.

Леди Рондо, жена английского посланника, в своих «Записках» описывает один из балов, на котором блистала Елизавета. Уж на праздник ей было что надеть! Бал был дан в честь приема китайских посланников. Тогда у нас только-только наметились дружественные отношения с Китаем. Очень модными были китайские лаки, шелк; находились энтузиасты, которые пытались в условиях России дома выращивать шелковичных червей, чтобы получить тончайшую нить. У китайцев на этом балу спросили, кто из присутствующих дам им больше всего нравится, кто всех красивей. Конечно, по этикету они должны были назвать императрицу, но они указали на Елизавету, назвав ее Звездой. Каково? И как после этого Анна могла относиться к своей нелюбимой кузине? Злоязычники прозвали Анну Иоанновну «царицей страшного зраку». Это, конечно, преувеличение. Она была крупной, толстой, грубой, но не уродливой, многие, в том числе леди Рондо, находили ее приятной. Но Елизавета была не просто соперницей в женских достоинствах, она была опасной претенденткой на трон. Все свое правление императрица панически боялась и Елизавету, и «чертушку» из Киля, ее племянника.

Анна Иоанновна придумала, как себя обезопасить. В 1730 году был основан лейб-гвардии Измайловский полк, состоящий в основном из иностранцев. На Шпалерной улице, недалеко от Смольного дома, где жила Елизавета, по ее приказу был расквартирован полк конной гвардии – для присмотра. Деревянный дворец Елизаветы назывался Смольным, потому что находился рядом со Смольным двором. Двор этот был основан еще Петром I, там варили смолу для нужд флота.

Недалеко от Смольного находились и казармы Преображенского полка. С этим полком Елизавету связывала память о ее великом отце – преображенцы оставались верны духу Петра I и свою верность преобразователю переносили и на дочь. Со временем это сыграло важнейшую роль в перевороте 1741 года.

Двор Елизаветы в Смольном доме был беден, но очень многочисленен: камер-юнкер, четыре камердинера, два фурьера, девять фрейлин, четыре гувернантки, еще музыканты, песенники, и огромное количество лакеев. Придворные звания Елизавета давала по своему усмотрению: Шубин назывался пажем, Лялин числился фурьером, будущий гофмаршал Сиверс варил кофе. В штате были и два брата Шуваловых – Петр и Александр, впоследствии они сделали блестящую карьеру. Но ни с чем не сравнимо возвышение камердинера Алексея Разумовского, Золушки мужеска пола, ближайшего Елизавете человека. Алексей Григорьевич Разумовский много раз будет упомянут в этой книге, сейчас я расскажу только о начале его карьеры.

Алексей Григорьевич Разумовский

Алексей Разумовский (1709–1771) появился в Петербурге в 1731 году. Виной тому в полной мере был случай. Федор Вишневский, вельможа двора Анны Иоанновны, был отправлен в Венгрию для закупки вина – «Токай» у нас тогда почитался весьма модным. На обратном пути в Петербург Вишневский остановился на ночлег в селе Лемеши Черниговской губернии. И надо же было ему поутру зайти в местный храм! Там он и услышал необычайный по красоте и силе голос. Ему представили обладателя баса, молодого красивого казака Алексея, сына Розума. Хорошие голоса тогда очень ценились, малороссы вообще славились своей музыкальностью. Вишневский взял Алексея с собой и устроил его певчим в императорскую капеллу. Там и услышала его Елизавета. Обладатель великолепного голоса поразил ее также своей красотой, и ей удалось устроить его при своем дворе.

Вот рассказ маркиза Шетарди, в 1742 году он был уже своим при дворе императрицы Елизаветы: «Некая Нарышкина, вышедшая с тех пор замуж, женщина, обладающая большими аппетитами и приятельница цесаревны Елизаветы, была поражена лицом Разумовского (это происходило в 1732 году), случайно попавшегося ей на глаза. Оно было действительно прекрасно. Он брюнет с черной, очень густой бородой, а черты его, хотя и несколько крупные, отличаются приятностью, свойственной тонкому лицу. Сложение его также характерно. Он высокого роста, широкоплеч, с нервными и сильными оконечностями, и если его облик и хранит еще остатки неуклюжести, свидетельствующей о его происхождении и воспитании, то эта неуклюжесть, может быть, и исчезнет при заботливости, с какой цесаревна его шлифует, заставляя его, невзирая на его тридцать два года, брать уроки танцев, всегда в ее присутствии, у француза, ставящего здесь балеты».

Теперь подробности. Отец Алексея Разумовского – реестровый казак Григорий Яковлевич – прозывался Розум, собственно, это была не фамилия, а кличка. Он часто любил говорить о себе: «Що то за голова, що то за Розум!» Был он человек тяжелый, скандальный и при этом горький пьяница. Судьба уравновесила его брак, наградив умной и приветливой женой Натальей Демьяновной. У них было шестеро детей: Даниил, Алексей, Кирилл, Агафья, Анна и Вера. Алексей родился 17 марта 1709 года. Отец был скор на расправу и поколачивал сына, однажды чуть не убил, запустив в голову его топор. Хроники пишут, что был он мальчиком способным, хотел учиться, и что грамоте учил его дьячок из соседнего села Чемер. А пока он пас общественное стадо да пел в церкви по праздничным дням. И из эдакой жизни попасть в Петербург, а потом встретиться с красавицей цесаревной, которая искренне в него влюбилась. Поистине сказочная судьба!

Правда, роскошный бас его в Петербурге потерял свой блеск, Разумовский уже не пел в хоре, но зато стал отличным бандуристом; в те времена была большая мода на малороссийскую музыку. Он также незаменимый человек при дворе цесаревны.

Дело Артемия Волынского

Нельзя сказать, чтобы Анна Иоанновна совершенно отказалась от пути, намеченного Петром I. Она вернула двор в Петербург, были сделаны кой-какие преобразования в армии, в делах почты, в образовании, в мануфактурах. Но императрицу правильно обвиняют в засилье иностранцев в России. Их было много и при Петре, много и при Елизавете, но при Анне Иоанновне они (любовник ее Бирон, кабинет-министр Остерман, Миних, братья Левенвольде – много!) прямо-таки облепили трон. Русскому человеку и дыхнуть было нельзя, а приближенные императрицы были люди цепкие, с авантюристической складкой ума, жадные до власти и денег, и плевать они хотели на нужды и заботы принявшего их государства.

Именно поэтому взор многих людей обращался к дочери Петра Великого, в ней видели надежду на преобразование России. Время Анны было жестоким, можно сказать, очень жестоким, но в сравнении с ее великим предшественником – вполне в духе времени. Недаром просвещенные люди России (историк Татищев, писатель Антиох Кантимир, Артемий Волынский), боясь засилья Долгоруких и Голицыных, так ратовали за ее восхождение на престол. Они, эти силы, надеялись, что она «кротким женским характером» смягчит нравы, оставшиеся в наследство от Петра I.

Не смягчила. Вся семья Долгоруких была вырезана с беспредельной жестокостью. Но я хочу остановиться на казни Волынского и его конфидентов, как тогда говорили, поэтому что это событие было предтечей восшествия Елизаветы на трон. Время Анны Иоанновны назвали «бироновщиной». Фаворита императрицы сделали козлом отпущения, хотя он не был дирижером суда над временщиками. Но в деле Волынского он сыграл главную скрипку.

Артемий Петрович Волынский (1689–1740) происходил из богатого дворянского рода. Он верно служил Петру I, выполняя дипломатические и военные поручения, потом был назначен губернатором Казани. Там он встретил приход Анны к власти и активно выступил протии «Кондиций». Волынского справедливо считают умным и способным человеком, толковым политическим деятелем, но не надо забывать, что был он величайший взяточник, самодур, интриган и, мягко говорят, «озорник», позволявший себе излишки. Венец мученичества заставил забыть его недостатки, в памяти потомков он остался борцом за правое, полезное отечеству дело.

При Анне Волынский сделал карьеру, стал своим человеком при дворе и был назначен обер-егермейстером. А надо сказать, что именно охоту Анна любила больше всего на свете. В 1738 году он уже кабинет-министр. Занять этот пост помог Бирон, желающий ограничить влияние Остермана. Бирон думал найти в лице Волынского покорного исполнителя, но просчитался. Императрица стала относиться к Волынскому настолько хорошо, что фаворит стал опасаться за свое место. А Волынский уже позволял себе выказывать знаки неуважения и самому Бирону.

Волынский был широким человеком, имел много друзей, они встречались, выпивали, обсуждали текущие дела, ругали правительство – от немцев продыха нет, – словом, занимались привычным для русского человека делом – «разговором на кухне». Итогом этих разговоров стало написанное Волынским «Генеральное рассуждение о поправлении внутренних государственных дел» – документ вполне безобидный, но была там опасная нота. Волынский ратовал за усиление политической роли русского дворянства. Генеральное рассуждение не понравилось государыне, а Бирон был вообще вне себя. Отношение его с Волынским обострилось до крайности.

А здесь подоспел праздник – мир с турками заключили. Решено было в честь торжества устроить широкий маскарад и потешную свадьбу двух шутов. Шуты были вторым главным после охоты развлечением императрицы. Вырезать изо льда скульптуры – старая русская традиция, но в наше время не додумались построить изо льда целый дворец, снабдить его ледяной мебелью и утварью. В этом дворце шутам предстояло и венчаться, и провести брачную ночь. Со всех концов империи было велено привезти по паре людей разной национальности в их костюмах, дабы они своими танцами и пением развлекали двор.

Ответственным за маскарадное действо был назначен Волынский. Сочинял подобающие стихи к свадьбе шутов поэт Василий Тредиаковский. Чем-то последний не угодил Волынскому, и тот разбил поэту лицо в кровь. Обиженный Тредиаковский пошел жаловаться к Бирону. И надо же такому случиться, чтобы в приемную фаворита явился Волынский. «Ты здесь зачем?» Бедного Тредиаковского тут же оттащили в подвал Волынского и дали семьдесят палочных ударов. Вот как широко жили люди!

Бирон взъярился от такого самоуправства. До несчастного пиита ему и дела не было, но ведь Волынский оскорбил его лично! Фаворит поставил перед императрицей вопрос ребром: «Или я, или этот проходимец Волынский».

А дальше все закрутилось. Учредили из русских комиссию для суда над Волынским и его гостями, придававшимися вольным беседам. Доносы слуг были очень кстати. Пытки, дыба, кнут… Вместе с Волынским пошли на эшафот и конфиденты, очень достойные люди – архитектор Петр Еропкин и советник адмиралтейской конторы Андрей Хрущев, прочих били кнутом и разослали в ссылки. Официальная версия обвинения – они желали заточить в монастырь Анну и выслать за границу Брауншвейгское семейство, из которого императрица назначила себе наследника. Заговора не было, но разговоры-то были. Конечно, они обсуждали эту больную тему. И ради кого они мечтали освободить русский трон? Для Елизаветы Петровны, конечно, но ни один из обвиняемых не назвал на допросе имени Елизаветы, и этим они, вероятно, спасли ей жизнь.

Иван Антонович, Бирон, Анна Леопольдовна

У Анны Иоанновны не было детей. Главной ее задачей было не допустить на престол потомков Петра I, и она назначила наследником будущего сына своей племянницы, дочери своей старшей сестры Екатерины Мекленбургской. Племянницу крестили и нарекли Анной Леопольдовной.

Мужем Анны Леопольдовны стал Антон Ульрих Брауншвейгский, анемичный тихий юноша. Бирон не хотел этого брака. У него были непомерные амбиции, он хотел женить на Анне Леопольдовне своего сына Петра. Не получилось.

В 1740 году у молодой четы родился сын, несчастнейший из смертных – будущий император Иван V. Анна Иоанновна была уже серьезно больна. Смерти она боялась и до последнего часа не подписывала манифеста о престолонаследии. Двор был в большом беспокойстве. Младенцу Ивану было два месяца, ему необходимо было назначить регента – фактического правителя России. Казалось, самой подходящей кандидатурой была мать ребенка, но отец ее, герцог Мекленбургский, тиран, самодур, был самым известным скандалистом в Европе. А ну как он явится в Россию и предъявит права на власть!

Бирон не отходил от постели больной государыни. Надо сказать, что в обществе ближайших к трону сановников появилось новое лицо – Алексей Петрович Бестужев. В Кабинете он занял место Волынского. Позднее я подробно расскажу об этом умном, значительном и очень противоречивом человеке. Именно Бестужев первым произнес то, что у всех было на языке, регентом назначить Бирона. Сам Бирон ничего подобного не говорил. Конечно, он очень хотел занять эту должность, но и боялся ее. Как покажет время – не без основания.

Анна Иоанновна успела подписать обе бумаги – манифест о престолонаследии и о регентстве Бирона. Она умерла, держа руку своего фаворита, последнее слово ее: «Небось…» Это случилось 17 октября 1740 года.

Первыми своими указами Бирон выказал великодушие: приостановил казни уже подписанные, освободил от наказания преступников (кроме воров, убийц и казнокрадов), даже снизил на 17 копеек подушную подать. Но столица недоумевала, почему Бирон в регентах, а не родители младенца-государя. Гвардия роптала, и даже возникло некое подобие заговора в пользу отца – принца Антона. Глава Тайной канцелярии Ушаков разговаривал с принцем строго: мол, интересы государства превыше всего и если вы измените собственному сыну-государю, то с вами обойдутся как с обычным подданным. Анна Леопольдовна с ужасом ждала, что ее с мужем вышлют за пределы России. Уж лучше бы выслали, честное слово, но человек не может провидеть свою судьбу.

Но были доносы в Тайной канцелярии и на приверженцев Елизаветы Петровны. Гвардия ее помнила и любила. Выдержка из опросных листов капрала Хлопова: «Вот император Петр Первый в Русской империи заслужил и того осталось. Вот коронованного отца дочь, государыня цесаревна, оставлена». Счетчик из матросов Максим Толстов отказался присягать регенту и тоже попал в Тайную: «…у него у государя осталась дочь цесаревна Елизавета Петровна, и надобно ныне присягать ей, государыне цесаревне. О том между собой говорили лейб-гвардии Преображенского полка солдаты, идучи от присяги». Толстой отделался очень легким наказанием, его сослали в Оренбург.

Скрытое недовольство народа объясняет вспыхнувшую вдруг дружбу Бирона с цесаревной Елизаветой. Правда, он никогда не выказывал ей откровенной неприязни, отдавая должное ее красоте и веселому нраву. А здесь он расщедрился, назначил ей высокий пансион, захаживал в гости, дарил комплименты и беседовал о том, о сем. Бирон знал, что общественность благоволит дочери Петра, и надеялся дружбой с ней упрочить свое положение. Сплетням не было конца. Кто-то «своими ушами слышал», что Бирон собирается вызвать из Киля Голштинского принца – внука Петра I и извести Брауншвейгскую фамилию. Другие утверждали, что он задумал жениться на Елизавете. Все было проще – регент решил повторить попытку добиться трона для сына Петра: женить Петрушу на Елизавете, провозгласить ее императрицей и сделать своих потомков законными императорами. В мыслях он уже предал императора Ивана Антоновича. Что думала по этому поводу сама Елизаветы, мы не знаем, но из всех пострадавших в перевороте 1741 года Бирон был наказан легче других.

Регентство Бирона продолжалось двадцать два дня. 7 ноября (роковая в русской истории цифра) Миних явился к Анне Леопольдовне и предложил свою помощь в низвержении регента. Она страшно рисковала. Неудача могла кончиться монастырем или даже казнью. Но согласилась. 8 ноября Миних мирно отобедал в доме Бирона. Там же присутствовал Левенвольде. Он вдруг спросил Миниха: «А что, граф, во время ваших походов вы никогда не предпринимали ничего важного ночью?» Миних смутился на мгновенье, а потом ответил: «Не помню, чтобы я когда-нибудь предпринимал что-нибудь чрезвычайное ночью, но мое правило пользоваться всяким благоприятным случаем».

И воспользовался. Этой же ночью он вернулся в дом Бирона с отрядом гвардейцев. Кроме Бирона были арестованы его брат Густав и кабинет-министр Бестужев. Их отправили в Шлиссельбургскую крепость. Во дворец призвали Остермана, но несчастного свалила жестокая болезнь. Второй посыльный сообщил, что своими глазами видел арестованного Бирона. И произошло чудо. Остерман мигом очнулся от тяжкого недуга и явился во дворец, чтобы восхвалить подвиг Миниха и освобождение России от тирании негодяя герцога Курляндского, то бишь Бирона.

Эрнст Иоганн Бирон

Время правления Анны I называют «бироновщиной» на том основании, что так прозвал его народ. Но народ и Петра I прозвал Антихристом, а отнюдь не Преобразователем. И был не прав. Бирон принимал участие в управлении не больше, чем рядовой фаворит, а их было в XVIII веке пруд пруди.

Приехав в Россию, Анна Иоанновна привезла и свой двор во главе с любимцем Эрнстом Иоганном Бироном (1690–1772). Позднее Бирону сочинили достойную родословную: он-де происходит из старинного рода Биренов, корни которого восходят к XVI столетию. Но бытует мнение, что дед Эрнста Иоганна был конюхом при дворе герцога Курляндского, а отец с трудом дослужился до офицерского чина.

Еще в 1714 году Бирон (ему 24 года) приезжал в Петербург искать места при дворе принцессы Софьи – супруги царевича Алексея. Однако в должность Бирон не был принят из-за своего низкого происхождения.

Затем Бирон учился в Кенигсбергском университете, но не окончил курс, потому что за драку с городской стражей угодил под арест. В тюрьме он просидел довольно долго, поскольку городское начальство требовало уплаты штрафа в 500 талеров. Бирон ходатайствовал перед прусским двором о сложении с него штрафа или хотя бы уменьшения его. Документы молчат о том, удалось ли ему получить желаемое, но из тюрьмы его выпустили. После неудачной учебы Бирон вернулся в Курляндию и был представлен обер-гофмаршалом Петром Бестужевым (отцом будущего канцлера) вдовствующей герцогине Анне.

Бестужев-отец вначале «по-родственному» покровительствовал Бирону, поскольку находился в любовной связи с его сестрой. Однако главной любовницей Бестужева была сама Анна Иоанновна. Политическая игра заставила Бестужева на время оставить курляндский двор. Когда он вернулся из Петербурга, то нашел место свое прочно занятым Бироном.

Со временем Анна, желая прикрыть свои любовные отношения с Бироном, женила его на своей фрейлине Бенигне Готлиб. Бенигна отлично поняла смысл этой женитьбы и постаралась стать «неразлучным другом» герцогини, а потом и императрицы. Смысл своей жизни она видела в том, чтобы сохранить положение своего мужа при Анне I. Так они и жили втроем. Анна Ивановна, как говорили тогда, не имела «собственного стола», а потому обедала и проводила все вечера в обществе Бирона и его супруги.

Леди Рондо, супруга английского посланника в России, в своих «Письмах» пишет, что Бирон был представителен, но взгляд имел отталкивающий; Бенигна же «так испорчена оспой, что кажется узорчатой, у нее прекрасный бюст, какого я никогда не видела ни у одной женщины». При дворе Анны Бенигна стала статс-дамой, Бирон оставался до времени всего лишь обер-камергером, но Европа быстро разобралась, что к чему: при своем положении он сможет внушить Анне все, что пожелает. Австрия первой подала всем пример. Желая получить от России корпус в 30 тысяч солдат, она подарила Бирону 200 тысяч талеров и титул графа Германской империи. В Европе стали говорить, что Бирона легко склонить на свою сторону, были бы деньги.

Теперь о «засилье немцев» в правление Анны I. Замечательный наш историк Ключевский пишет, что «немцы посыпались в Россию точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забирались вовсе доходные места в управлении». В этом есть своя правда, но ведь не Анна I калитку немцам открыла! У русских всегда инородцы виноваты. Звали их с поклоном: приезжайте, учите нас уму-разуму.

Четыре главных «немца» управляли Россией при Анне: Остерман, Карл Густав Левенвольде, Бирон и Миних. Был еще пятый – гофмаршал Рейнгольд Левенвольде, но государственными делами он заниматься не любил, а любил женщин, карты, танцы и хорошо организованные пиры. Почему именно Бирон объявлен главным негодяем? Эта избирательность в оценках, видно, у нас в крови.

Бирон не был злодеем, он был авантюристом. В жизни его интересовали три вещи: лошади, любовь государыни Анны и Курляндия, где он хотел стать герцогом (и стал в 1737 году). Государственными делами он не занимался и склонности к этому не имел. Бирона не любили за капризность, чванливость и эгоизм.

Нет никаких сведений, что жестокость, существовавшая в правление Анны, шла именно от Бирона. Долгорукие были личными врагами царицы, к делу кабинет-министра Волынского Бирон приложил руку, но он убирал соперника, а не политического деятеля, написавшего «Генеральное рассуждение о поправлении внутренних государственных дел».

В конце своего десятилетнего «фавора» Бирон вошел во вкус и возжелал власти. А кто ее не хотел? Регентство Бирона продолжалось двадцать два дня, затем – арест и Шлиссельбургская крепость. Комиссия по делу бывшего регента заседала пять месяцев. В вину ему ставили: отсутствие религиозности, обманом захваченное регентство, желание утвердить трон за своим потомством и т. д. Приговорили к четвертованию, но Анна Леопольдовна смягчила приговор.

А далее – двадцать с лишним лет ссылки с конфискацией имущества. Бирон был лишен всех чинов, имений и сослан с семейством в Пелым Тобольской губернии. Миних «порадел» о содержании бывшего друга, разработал план дома, в котором должно содержать опального Бирона: «четыре малых жилья» (комнаты), высокий забор… Правда, дом этот вскоре сгорел.

В 1741 году к власти пришла Елизавета Петровна. В бытность ее цесаревной Бирон неоднократно оказывал ей услуги, поэтому Елизавета облегчила участь ссыльных и перевела все семейство на жительство в Ярославль. А Миниха меж тем сослали в тот же Пелым. Существует легенда, что два врага встретились где-то на необъятных просторах России, молча поклонились друг другу и разъехались в разные стороны.

В Ярославле Бироны прожили до 1761 года. Освободил их Петр III, явивший свою милость почти ко всем пострадавшим за два предыдущих царствования. По политическим соображениям все годы ссылки за Бироном сохранялся титул герцога Курляндского. При Екатерине II Бирон переехал в Курляндию и стал фактическим герцогом, до самой смерти верно служа царице и России. Умер он в в возрасте восьмидесяти двух лет.

Обрисуем еще несколькими мазками фигуру фаворита. Вот что пишут о нем современники:

«Бирон не отличался умом, но не был лишен здравого смысла, хотя многие и отказывали ему в этом. К нему можно по справедливости отнести пословицу, что обстоятельства создают человека: приехав в Россию, он не имел ни малейшего представления о политике, но через несколько лет коротко узнал все, что касалось государства. Он чрезвычайно любил роскошь и великолепие, в особенности лошадей» (Манштейн, «Записки» о России).

«Он говорит о лошадях и с лошадьми, как человек, а с людьми, как лошадь» (Граф Остен).

«Герцог очень тщеславен и вспыльчив, и когда выходит из себя, то выражается запальчиво. Он вообще очень откровенен и не говорит того, чего у него нет на уме, и отвечает напрямик или не отвечает вовсе. Он имеет предубеждение против русских и выражает это перед самыми знатными из них так явно, что когда-нибудь это сделается причиной его гибели» (Леди Рондо, «Письма»).

У Бирона было трое детей – два сына и дочь. Старшего сына Петра Бирон сватал в свое время за Анну Леопольдовну – не получилось. На Елизавету Петровну Бирон тоже положил глаз, мечтая видеть ее своей невесткой. Кто только не метил в мужья к дочери Петра! Очень хотелось Эрнсту Иоганну вплотную приблизиться к русскому трону. Может, он и имел для этого основания? Во всяком случае, существовала очень устойчивая сплетня, что матерью одного из сыновей Бирона была сама Анна Иоанновна. Особенно любила императрица младшенького – Карла.

Оба сына Бирона прожили долгую жизнь, служили России. Дочь Ядвига заслуживает отдельных слов, судьба ее интересна и поучительна. Ядвига была горбата. Красивое лицо, великолепные волосы, и вдруг такой изъян. Хотя, может, и не горбата она была, а сильно сутула или кривобока. Иные мемуаристы так и пишут.

Жизнь ссыльных в Ярославле была очень тяжелой. Все внимание родителей было отдано сыновьям, а уродливая дочь была позором семьи.

Словом, принцесса бежала из родительского дома и явилась к жене ярославского воеводы Пушкина с просьбой защитить ее. При этом Ядвига высказала горячее желание принять православие. Госпожа Пушкина написала письмо на высочайшее имя.

Просьба принцессы растрогала сердце религиозной Елизаветы. Она сама стала крестной матерью беглянки. Ядвига Бирон превратилась в Екатерину Ивановну и обер-гофмейстерину императрицы, то есть ей был поручен присмотр за фрейлинами. Служба эта была и почетной, и денежной.

Еще одна подробность. Кривобокая обер-гофмейстерина приглянулась великому князю Петру. Екатерина негодовала: «Мой супруг любит только уродливых женщин. Как это унизительно – иметь такую соперницу!»

Приняв православную веру, принцесса Ядвига очень облегчила участь родителей, а через пять лет сделала весьма выгодную партию, выйдя замуж за князя Черкасского.

Правительница Анна Леопольдовна и цесаревна Елизавета

Следствие над арестованными тянулось до июня, после чего Бирон, как уже было сказано, был сослан с семейством в Пелым. С Бестужевым обошлись мягче. Его сослали в родовую деревню без права выезда. Регентшей при малолетнем сыне была назначена мать – Анна Леопольдовна. Герой дня Миних повел себя очень решительно. Он сделал в правительстве полную перестановку, был резок, умудрился собственными руками создать себе оппозицию и вдруг заболел. Болезнь была трудной и долгой. Когда он выздоровел и предъявил свои права на власть, понял, что его время прошло. Всем опять заправлял Остерман, а ему оставили только заведывание армией, кадетским корпусом и Ладожским каналом. Возмущенный и обиженный Миних подал в отставку, и, к его удивлению, она была принята.

Анна Леопольдовна пыталась заниматься политическими делами, но это у нее плохо получалось. У нее был любовник, саксонский посланник Линар, была задушевная подруг Юлия Менгден, а любовь и дружба отнимают много времени. И все-таки регентше, несмотря на занятость и противодействие Остермана, удалось так запутать политические дела России, что вся Европа взирала на это с недоумением. Она, например, заключила мирные договоры и с Англией, и с Пруссией, постоянно враждующими друг с другом. Возникни у них война, Россия должна была помогать и тем и этим.

А положение в Европе было сложным. В 1740 году умер австро-венгерский король Карл VI. У него не было сыновей, и по так называемой «Прагматической санкции», по которой владения Габсбургов признавались нераздельными, он оставил всю свою империю в руках своей дочери Марии-Терезии. В том же 1740-м на престол Пруссии вступил Фридрих II. Друг Вольтера и поклонник поэзии тут же нарушил «Прагматическую санкцию» и отнял у Австрии Силезию. Вся Европа стала перестраиваться, расторгались старые договоры, подписывались новые.

Мария-Терезия попросила помощи у России. В Петербург прибыл австрийский посол Ботта. Остерман с согласия Анны Леопольдовны пообещал выслать в Австрию сорок тысяч солдат. Этот союз никак не устраивал Францию. Отношения с Парижем у нас были сложными. Франция хотела посадить на польский трон Станислава Лещинского, а Анна Иоанновна прочила в польские короли курфюрста Августа Саксонского. В борьбе за польский трон Франция действовала с помощью интриг и золота, Россия, как всегда, делала ставку на военную силу – что у нас дешевле, чем люди? Победила Анна Иоанновна. Франция увидела в России серьезного противника. Французский агент Лалли в записке о положении в России пишет в Париж: «Россия подвержена столь быстрым и столь чрезвычайным переворотам, что выгоды Франции требуют необходимость иметь лицо, которое бы готово было извлечь из того выгоды для своего государства». В 1739 году Петербург и Париж обменялись послами. Во Францию поехал Антиох Кантемир, в Россию Флери направил маркиза Шетарди.

Я взялась описывать политические дела в Европе, чтобы объяснить вещь совершенно непонятную, даже дикую, с нашей точки зрения. 13 августа 1741 года Швеция объявила России войну. На первый взгляд, – событие вполне естественное. Двадцать лет назад был заключен Ништадский мир, и шведы не отказались от идеи вернуть завоеванные Петром I земли. Странной была подоплека этого дела. Война была спровоцирована Францией. Она заключила военный союз с Пруссией, а Фридрих II при заключении договора поставил обязательное условие – Россия должна вступить в войну со Швецией. Понятно, что шведы начали воевать на французские деньги и вели ее в пользу цесаревны Елизаветы! Да, да, они должны были победить и посадить Елизавету на русский трон. Так придумала Франция, о чем послу Шетарди были даны соответствующие инструкции. Кардинал Флери хотел разрушить австрийско-русский союз, будущую императрицу Елизавету он уже видел игрушкой в своих руках. Шетарди был с ним согласен. Он писал в Париж про Елизавету: «Уступая склонности своей и своего народа, она немедленно переедет в Москву; знатные люди обратятся к хозяйственным делам, к которым они склонны и которые были принуждены давно бросить; морские силы будут пренебреженны, Россия мало-помалу станет обращаться к старине, которая существовала до Петра I и которую Долгорукие хотели восстановить при Петре II, а Волынский – при Анне. Такое возвращение к старине встретило бы сильное противодействие в Остермане, но за вступлением на престол Елизаветы последует окончательное падение этого министра, и тогда Швеция и Франция освободятся от могущественного врага, который всегда будет против них, всегда будет им опасен».

Остановимся на фигуре Шетарди. Французский посланник сразу по приезде стал заметной фигурой в Петербурге. Он очень пышно оформил свой приезд, таково было указание его правительства. Версаль и на берегах Невы должен блистать.

С Шетарди приехали двенадцать секретарей, шесть капелланов, пятьдесят лакеев. Он привез с собой пятьдесят тысяч бутылок шампанского, которое тут же заменило на императорском столе венгерское вино. Теперь тосты произносились исключительно под французское игристое. С Шетарди приехал известный на весь Париж повар, он выучил русских, как накрывать столы, как украшать их искусственными цветами и как готовить соусы.

Конечно, Шетарди надо было выполнять обязанности не только дипломата, но и шпиона. Он должен был узнать положение дел в России, подковерную борьбу при дворе, подробности о жизни Елизаветы и ее друзей, а также состояние армии – много чего. Общаться без переводчика было трудно, ни Бирон, ни Анна Иоанновна не понимали по-французски, а Елизавета понимала. Впервые она встретилась с Шетарди во дворце, открыв менуэтом бал. Вот где понадобились уроки, придуманные для цесаревны прозорливой маменькой. Елизавета с легкостью болтала с французским послом о том о сем, чем вызывала не только зависть, но и подозрительность.

За Елизаветой давно велась слежка. Началось все еще при Анне Иоанновне, Анна Леопольдовна продолжила эту традицию. Миних по ее поручению поселил в дом цесаревны урядника Щегловитого, и должность ему придумал – смотритель дома. Щегловитый аккуратно писал отчеты – кто приходил, когда, с кем выезжала, куда ехала. Чтобы следить за Елизаветой, в городе нанимался особый извозчик.

Елизавета знала, что за ней следят, противиться она не могла, поэтому тихо жила своим двором. Она даже убрала из своей комнаты портрет племянника – ненавистного Брауншвейгской фамилии «Голштинского чертушки». Связь с внешним миром для Елизаветы по-прежнему выполнял Лесток. С.М. Соловьев так его характеризует: «Деятельный, веселый, говорливый, любивший и умевший со всеми сблизиться, всюду обо всем разведать, Лесток был дорогой человек в однообразной жизни опальной цесаревны. Но кроме развлечений, которые мог доставлять Лесток в скуке, кроме привычки к человеку, необходимо близкому как медику, Елизавета имела право полагаться на Лестока: когда в начале царствования Анны Миних по иноземству предлагал Лестоку понаблюдать за цесаревною и доносить обо всем, Лесток не согласился».

«Опальное положение, уединенная жизнь Елизаветы при Анне послужили к выгоде для цесаревны, – пишет далее Соловьев. – Молодая, ветреная, шаловливая красавица, возбуждавшая разные чувства, кроме чувства уважения, исчезла. Елизавета возмужала, сохранив свою красоту, получившую теперь спокойный, величественный, царственный характер. Редко, в торжественных случаях являлась она перед народом, прекрасная, ласковая, величественная, спокойная, печальная; являлась как молчаливый протест против тяжелого, оскорбительного для народной чести настоящего, как живое и прекрасное напоминание о славном прошедшем, которое теперь уже становилось не только славным, но и счастливым прошедшим».

Елизавета понимала, что все от нее чего-то ждут, она должна взять на себя ответственность, но кто поведет к высокой цели? Да и женское ли это дело затевать перевороты? Слежка ужесточается, одного «смотрителя дома» уже мало, и вот майор гвардии Альбрехт вручает аудитору Барановскому именной указ: «Должен ты быть поставлен на безызвестный караул близ дворца Елизаветы Петровны, имеешь смотреть: во дворец цесаревны какие персоны мужеска и женска пола приезжают, також и ее высочества куды изволит съезжать и как изволит возвращаться – о том бы повседневно подавать записку по утрам, ему, Альбрехту. В которое время генерал-фельдмаршал во дворец цесаревны прибудут, то б того часа репортовать словесно прибытии его ему ж, майору Альбрехту; а если дома его Альбрехта не будет, то отрепортовать герцогу брауншвейг-люнебургскому. Французский посол когда приезжать будет во дворец цесаревны, то и о нем репортовать с прочими в подаваемых записках». Удивительное дело: по слухам, Миних действительно приходил к Елизавете, предлагая свои услуги. Елизавета от услуг Миниха отказалась со словами: «Ты ли тот, который корону дает кому хочет? Я оную и без тебя, ежели пожелаю, получить могу». Известно все это со слов прислуги, правда или нет, не мне судить, но принц Антон, отец младенца-императора, в это свято верил.

А то, что послы – французский Шетарди, и шведский Нолькен – заглядывали к Елизавете, это совершенно точно. Нолькену необходимо было оговорить условия, на которых будет начата война с Россией. Елизавета трусила ужасно, но слушала, кивала головой. Шетарди надо было выполнять указания своего правительства, и он все примеривался: из кого составить партию? Вся столица знала, знал и Шетарди, что при свержении Бирона три гвардейских полка шли во дворец, совершенно уверенные, что на престол сядет матушка Елизавета Петровна. У Елизаветы старая дружба с гвардией, она крестит их младенцев, зовет крестников к себе в дом, запросто сидит с ними за столом, и все это не чернь, а дворянство. У Елизаветы полно сторонников, но кто станет во главе заговора?

У Нолькена были свои заботы. Он требовал от цесаревны точные условия договора – какие будут от России вознаграждения для Швеции, когда дело будет сделано? Встречаться напрямую с цесаревной стало опасно, и Нолькен пригласил Лестока лечить себя. Теперь он мог говорить о русских делах в любое время. Но переговоры так и не сползли с мертвой точки. Елизавета через Лестока передавала шведскому послу, что тронута его заботой о ее персоне, но опасается упрека со стороны своего народа, если ради достижения трона России будет нанесен урон. Деньги она готова заплатить, но от завоеванных ее отцом земель не отщипнет ни пяди.

Анна Леопольдовна спала и видела, как избавиться от Елизаветы. Был придуман для нее новый жених – принц Людвиг Брауншвейгский, брат принца Антона. По замыслам двора, принц Людвиг должен был стать вместо свергнутого Бирона герцогом Курляндским. В Курляндию и решили сослать Елизавету, но она категорически отказалась выходить замуж, заявив, что не сделает этого никогда. Ей не поверили, предложили новую кандидатуру, очень спорную – французского принца Конти. Елизавета вообще отказалась разговаривать на эту тему.

Главным врагом своим она считала Остермана: хитрый старый лис, он всеми способами желает ее унизить и вообще ищет ее погибели. Персидский посланник привез дары всем членам царского дома, Елизавету обошли подарком. Она смертельно обиделась и нашла способ передать Остерману свое негодование: «Он забывает, кто я, и кто он, забывает, чем он обязан моему отцу, который из писцов сделал его тем, чем он теперь есть, но я никогда не забуду, что получила от Бога, на что имею право по своему происхождению». И не забыла, как покажут дальнейшие события.

Шведское правительство приказало Нолькену вернуться в Стокгольм, он так и уехал, не получив от Елизаветы никакого письменного обещания, только устное: вознаградить Швецию за военные издержки, давать ей субсидии в случае нужды, предоставить шведам торговые преимущества… и никаких земельных уступок. Нолькен уехал, а 13 августа 1741 года Швеция – видимо, субсидия от Франции наконец была получена – начала войну с Россией. Двор Елизаветы и она сама настаивали, чтобы во главе шведской армии шел ее племянник Карл Петр Ульрих герцог Голштинский. Этот мальчик по своему происхождению и родственным связям имел права как на трон русский, так и на шведский. Это хотя бы как-то формально объясняло вмешательство Швеции в дела России. Шведы отказались: зачем в военных делах оперные страсти, да и мал еще Карл Петр для полководца – тринадцать с половиной лет. Все шло по сценарию, но, к удивлению Франции, первую битву при Вильманштранде выиграла русская армия.

Ситуация становилась тупиковой. Елизавета хотела получить объяснения от Шетарди, но боялась с ним встретиться открыто. Она назначала ему свидание через верных людей в местах случайных – то на Петербургской дороге вечером в темень, то у дома Линара, где они якобы столкнулись неожиданно. Но встречам мешали непредвиденные обстоятельства, даже погода была против – зарядил дождь.

Наконец встретились. Елизавета тут же стала жаловаться. Она просила манифеста, совета и денег. Манифест с объяснением целей войны должны были прислать шведы. Шетарди обещал этому поспособствовать, на советы тоже не поскупился. Осталось разобраться с третьим вопросом. Елизавете деньги нужны были позарез. Она «подкармливала верных гвардейцев», верных было много, а каждому она ссудила по пять рублей. Теперь, оставшись на мели, она просила у Франции субсидии в 15 тысяч. У Шетарди таких денег не было, но если бы и были, он бы призадумался – давать ли. Он успел разувериться в этой затее с заговором. Неожиданная победа русских смешала карты. Партия так и не создана, а Елизавета – непостоянная, нерешительная, упрямая и трусливая, – какой с ней совершишь переворот? Но 2000 рублей цесаревне он все-таки дал, нашел у приятеля, которому накануне повезло в карты. Ах, как он потом корил себя, что не стребовал с Парижа денег и не дал Елизавете всей нужной суммы! Сделай он это, и мог бы приписать себе весь успех событий 25 ноября! Но не будем забегать вперед.

Шведы сочинили и нашли способ передачи «Манифеста для достохвальной русской армии». Способ передачи был странный, Остерман негодовал по этому поводу – так в цивилизованном мире не поступают! Манифест за подписью главнокомандующего Левенгаупта был оставлен в деревне в надежде, что его обнаружит русская армия. В манифесте сообщалось, что шведская армия вступила в русские пределы для получения удовлетворения за многие неправды, сочиненные иностранными (в смысле нерусскими) министрами, и теперь хочет освободить русский народ от ига и жестокостей чужеземцев. Были там слова о «незаконном наследстве» и о желании шведов предоставить русскому народу свободное избрание законного и справедливого правительства.

Елизавету манифест вполне устроил, она надеялась, что этот документ произведет волнение в армии, кто-то как-то организуется и возникнет предводитель, сильный и мужественный человек, который сделает то же, что сделал Миних для Анны Леопольдовны. Но в армии не видели этого манифеста. Да и прочитай гвардейцы его, мало ли что там враг напишет, да и можно ли ему верить. А между тем уже было ясно, что верный Елизавете Преображенский полк вот-вот будет отправлен из Петербурга на театр военных действий.

Анна Леопольдовна и ее приближенные смотрели на манифест иначе. Он звучал явной угрозой существующему порядку. Да и накопилось уже порядком доносов и докладных бумаг, чтобы заподозрить и Шетарди, и Нолькена, и Елизавету в противоправных действиях. Только беспечность и бестолковость Двора и самой правительницы мешали трезво оценить ситуацию.

А счет уже шел на дни. 23 ноября во дворце был прием, на котором присутствовали и Елизавета, и Шетарди. Анна Леопольдовна пригласила Елизавету в отдельную комнату для приватного разговора. Разговор был такой.

Анна: «Я решила просить французского короля, чтобы он отозвал Шетарди из России. А потому настоятельно советую вам более не принимать этого человека и не общаться с ним».

Елизавета: «Как я могу это сделать? Откажу раз, два, сказавшись больной. Но мы можем просто столкнуться на улице».

Анна: «И все-таки вы не должны видеться с Шетарди».

Елизавета: «Можно все устроить гораздо проще. Прикажите Остерману, пусть он сам скажет Шетарди, чтобы тот более ко мне не ездил».

Анну не устраивал этот вариант, что она тут же и высказала. Шетарди лицо официальное, не следует его раздражать. Он начнет жаловаться, а это дело политическое. В запальчивости правительница решила высказать свои претензии до конца.

– Слышала я, матушка, – сказала она Елизавете с угрозой в голосе, – что вы имеете корреспонденцию с неприятельской армией и будто ваш доктор ездит к французскому посланнику и с ним фикции в той же силе делает. Мне советуют немедленно арестовать доктора Лестока. Я всем этим слухам о вас не верю, но надеюсь, если Лесток окажется виноватым, то вы не рассердитесь, когда его задержат.

Елизавета все отрицала, обещала разобраться с Лестоком и дать правительнице объяснения. Соловьев излагает это разговор в суровых тонах, но Валишевский пишет, что Елизавета так разволновалась, что расплакалась и бросилась к ногам правительницы. Правительница же со слезами сочувствия бросилась ее поднимать. Расстались женщины вполне дружелюбно.

Переворот

Какое тут дружелюбие! Разговор этот сильно напугал Елизавету, а Лесток и вовсе пришел в ужас. Он уже видел арест, пытки и плаху. На следующий день было объявлено, что гвардия должна быть в полной готовности для немедленного выступления к Выборгу. Без гвардии было бессмысленно думать о каком-то перевороте. Забыв о предосторожности, Лесток бросился к Шетарди, обрисовал ему угрожающую ситуацию, но французский посол «отказался ее разделить». Известий от Левенгаупта нет, шведы нам сейчас не помощники, потому надо успокоиться и подождать благоприятного момента. И не будем нервничать!

Хорошо было Шетарди, находящемуся под дипломатической защитой, он мог позволить себе ждать и не нервничать, а каково Елизавете и ее сторонникам? Все люди ее двора – Воронцов, Шуваловы, Алексей Разумовский, а более всех Лесток, стали настаивать на немедленных действиях. Переворот должен случиться или сейчас, или никогда. Гвардию предстояло вести во дворец самой Елизавете. Воронцов Михаил Илларионович (будущий вице-канцлер, а сейчас камергер двора Елизаветы), сказал: «Подлинно, это дело требует немалой отважности, которой не сыскать ни в ком, кроме крови Петра Великого». Лесток действовал своими методами. Рассказ о том, как он уговаривал Елизавету, стал хрестоматийным. Он взял две игральные карты и нарисовал на них две картинки. На первой Елизавета находилась в монастыре, где ей обрезали волосы, на другой картинке она сидела в короне на троне. Понятно, что Елизавета выбрала вторую карту.

Не в картах дело, она действительно знала, что другого такого случая не будет, знала, что ей угрожают монастырем, а потому сказала – да! Тут же послали за гренадерами; была ночь, что-то около двенадцати. Гренадеры явились немедля. Елизавета спросила, может ли она на них положиться, те истово поклялись в верности. Елизавета попросила их выйти из комнаты и со слезами на глазах бросилась к иконе. Именно в этот момент она дала обещание Спасителю не подписывать никому смертных приговоров. Потом взяла крест, вышла к гренадерам и привела их к присяге, после чего велела «в полной тихости» идти в казармы и собирать роту, что и было исполнено. Красиво, страшно, удивительно!

Надев прямо на платье кирасу, она велела закладывать сани. Было два часа ночи. В казармы Преображенского полка ее сопровождали Воронцов, Лесток и Шварц, ее старый учитель музыки. Уже в казарме она приказала разломать барабаны, чтобы нельзя было поднять тревогу. Потом все встали на колени, помолились и пошли во дворец.

Прочитав однажды в какой-то краткой статье, как «стылой ноябрьской ночью Елизавета двинулась из Смольного в Зимний брать власть», я подивилась этому почти анекдотическому совпадению. Все в истории повторяется, даже слова и названия. Но не будем отвлекаться. Елизавета ехала в санях, гренадеры ее окружали. Наученные опытом Миниха при аресте Бирона, они по дороге посылали солдат, чтобы без лишнего шума забрать приверженцев Брауншвейгской фамилии. Так были арестованы Миних, затем граф Головкин и барон Менгден, обер-гофмашал Левенвольде и морской генерал-комиссара Лопухин. Тридцать гренадеров были отправлены арестовывать ненавистного Остермана.

На подходах к Зимнему дворцу решили для безопасности идти пешком. Елизавета не поспевала за рослыми гренадерами, и они понесли ее на руках. Солдаты в караульне со сна ничего понять не могли, но после объяснений Елизаветы тут же приняли ее сторону. Всего-то и было четыре офицера, которые отказались повиноваться, но их быстро призвали к порядку. Один солдат направил на взбунтовавшегося офицера штык, но Елизавета отвела штык рукой – не надо крови!

Далее без всяких препятствий Елизавета дошла до спальни Анны Леопольдовны:

– Сестрица, пора вставать!

– Что вы здесь делаете? – воскликнула Анна, но, увидев гренадеров, сразу все поняла.

Поняла она также, что сопротивление бесполезно, и тут же из правительницы превратилась в просительницу. Она плакала, стоя на коленях, и умоляла не делать зла ее детям. Елизавета пообещала ей это и увезла ее вместе с Юлией Менгден, верной подругой, к себе в Смольный дом. Туда же был привезен и младенец император Иван Антонович с сестрой. Свидетели рассказывают, что Елизавета целовала младенца и говорила: «Бедное дитя, ты вовсе безвинно! Твои родители виноваты».

Недруги с семьями были арестованы, а меж тем во дворец Елизаветы стали стекаться важные сановники: иные приезжали сами, других приглашали. Явились генерал-прокурор князь Трубецкой, начальник Тайной канцелярии Ушаков, адмирал Головин, князь Черкасский. Был вызван и Алексей Петрович Бестужев. Лесток всегда хорошо к нему относился и посоветовал Елизавете назначить его на место Остермана. Все были возбуждены, никто толком ничего не мог понять. Сошлюсь на «Записки» Шаховского, который описывает эту ночь переворота. После бала у Головкина, арестованного в эту ночь, Шаховской в собственном доме был разбужен стуком в ставню его спальни. Экзекутор Дурново возбужденно прокричал, что надо-де «наискорее ехать в цесаревнин дворец, ибо-де она изволила принять престол российского правления и я-де с тем объявлением теперь бегу к прочим сенаторам»». Шаховской бросился к окну, чтобы расспросить о подробностях, но экзекутор уже исчез.

«Я сперва подумал, что не сошел ли экзекутор с ума, что так меня встревожа в миг удалился, но вскоре увидел многих по улице мимо окон моих бегущих людей необыкновенными толпами в ту сторону, где дворец был, куда и я немедленно поехал. …ночь была темная и мороз великий, но улицы были наполнены людьми, идущими к царевнину дворцу, а гвардии полки с ружьем шеренгами стояли уже вокруг оного в ближайших улицах и для облегчения от стужи во многих местах раскладывали огни, а другие, поднося друг другу, пили вино, чтоб от стужи согреться, причем шум разговоров и громкое восклицание многих голосов: “Здравствуй наша матушка императрица Елизавета Петровна” воздух наполняли». Пробившись через толпу, Шаховской пробрался во дворец и тихо спросил у первого, кого встретил, сенатора Голицына:

– Как это сделалось?

– Не знаю, – ответил тот.

Наконец Петр Шувалов, камергер Елизаветы, рассказал ему кое-какие подробности. А вокруг царило полное веселье. «Потом ее императорское величество вскоре из своих внутренних покоев изволила в ту палату, где мы между прочими уже собравшимися господами находились, войти и весьма с милостивыми знаками, принимая от нас подданнические поздравления, дозволила нам поцеловать свою руку».

Все эти события я излагала в полном согласии с С.М. Соловьевым, но в своей книге «Дочь Петра Великого» К. Валишевский несколько снижает патриотический тон революции, как называли в XVIII веке дворцовые перевороты. Он пишет, что не воля народа, уставшего от засилия немцев, возвела Елизавету на трон. «Два темных агента, принадлежавших один к челяди цесаревны, другой к армии, принялись в последнюю минуту распределять роли». Одним этим агентом был Лесток, другим Шварц, но появился и третий, крещенный еврей Грюнштейн; когда-то маклер и торговец драгоценностями, он стал сержантом Преображенского полка и в нужный момент оказал Елизавете огромную услугу. Когда все уговаривали цесаревну на решительный шаг и собирались призвать гренадеров, Грюнштейн разумно сказал: «Одних призывов мало, нужно деньги, гренадерам дать». Елизавета проверила наличность – триста рублей. С такой суммой власть не получишь. Переворот был назначен на следующую ночь. Лесток опять кинулся к Шетарди за деньгами, но получил отказ. В последнюю минуту Елизавета заложила свои драгоценности, вырученные деньги Грюнштейн и раздал гренадерам. Денежная субсидия подогрела их патриотические чувства. Кроме того, им всем очень не хотелось идти воевать со шведами.

Подробности разнятся, но одно точно: «революция» произошла без участия Франции и без помощи Швеции, и тем не менее Валишевский считает, что этот переворот в России, в отличие от других – а их в XVIII веке было очень много – был самым предосудительным. «Что мог он (народ) ожидать от императрицы, достигшей трона при содействии распутных гренадеров, от дочери Петра Великого, подготовившей заговор, сообразуясь с движением шведской армии, официально отправленной в поход в целях облегчения его осуществления?» Дальше автор говорит, что страна, то бишь Россия, «несмотря на самые худшие случайности», не сдавалась, «шла по самому краю бездны», но удержалась «инстинктом самосохранения, сила которого является как у отдельных лиц, так и у нации самым верным признаком и мерилом их жизненности».

Ах, какие страсти! Мы, кстати, не первый раз шведов на помощь призывали. Когда-то они звались варягами. В Смутное время при Шуйском отряд Делагарди тоже оказал нам услуги. На этот раз мы без шведов благополучно обошлись. Я хочу взглянуть на роль Елизаветы в перевороте 1741 года с другой стороны. Наверное, это наивная, чисто женская оценка, но и она имеет право на существование.

Все перевороты XVIII века, и вообще любое восхождение на трон, и для Екатерины I, и для Петра II, для Анны Иоанновны и Анны Леопольдовны, да и для Екатерины Великой, делала «партия» с сильным лидером во главе. Елизавета – ветреная и легкомысленная, которая, конечно, к тридцати годам стала менее ветреной и легкомысленной – должна была сама возглавить поход во дворец. Никто из вышеперечисленных не рисковал так, как она, – уж слишком ненадежным было ее окружение.

И опять же, ее удивительный обет, данный перед иконой: «не казнить людей смертию». Над ней потом издевалась вся Европа – какое безрассудство, какая наивность! Закон об отмене смертной казни не был официально оформлен, но ведь не казнили. Судьи продолжали приговаривать к смерти, но она не подписывала бумаги, смягчая участь осужденных. Жестокость никуда не делась, был кнут, батоги, резали языки, выжигали на лбу тавро «вор», но головы не рубили. Елизавета очень боялась свергнутого ею Ивана VI, судьба его ужасна, всю жизнь в тюрьме, но он ведь жил! Но как только трон заняла умница-разумница Екатерина Великая, его тут же и убили, а Мировича казнили «отрублением головы». А сколько по пугачевскому делу на плаху пошло! Можно, конечно, сказать, что в царствование Елизаветы не было такого масштабного и страшного бунта. Но ведь этот масштабный и страшный не на ровном месте появился, Екатерина сама создала его причины. В этом – не казнить смертию – главное величие Елизаветы, насмотрелась она казней в детстве и в молодости, и поняла, что царица должна быть милосердной.

После переворота

Один мой умный друг говорил, что Ленин написал шкаф книг на тему, как взять власть, и то-о-ненькую брошюрку – что с ней делать. Отсюда и все безобразия. В XVIII веке все было наоборот. Власть взяли за три часа, а дальше по накатанной. Но два дня в головах у всех была полная каша. В ночь переворота 25 ноября общими усилиями министры сочинили манифест, в котором говорилось, что по смерти Анны Иоанновны наследником престола «учинен внук ее величества, которому еще от рождения несколько месяцев было», потому «правление государства через разные персоны и разными образами происходило» и в государстве были непорядок и разорение. Из-за того гвардия, а также светские и духовные чины просили для пресечения этого безобразия Елизавету, «яко по крови ближняя отеческий престол воспринять, что она и сделала». Хорошо, восприняла, но в качестве кого? Кем будет цесаревна Елизавета? Может быть, регентшей при существующем императоре Иване VI? По-родственному это вполне возможно, главное, чтоб немцы не у власти. Елизавета может провозгласить себя императрицей, но вроде это негоже при существующем внуке Петра I – принце Карле Ульрихе Голштинском. Но при этом утром в день переворота манифест был объявлен, полки приняли присягу, потом Елизавета вышла на балкон собственного дома и была встречена общим ликованием и криками, в которых приветствовали «матушку императрицу Елизавету».

Общее недоумение разрешилось через два дня, 28 ноября, когда был оглашен новый манифест. К нему приложил руку Алексей Петрович Бестужев (пока его определили к управлению почтами), блестящий политик и интриган, «лукавый царедворец», долгие годы ближайший советник и фаворит, а затем недруг. В этой книге ему будет посвящена отдельная глава. В новом манифесте говорилось, что, согласно завещанию Екатерины I, «утвержденный народом» порядок престолонаследия имеет следующий вид: в случае бездетной смерти Петра II престол переходит к цесаревне Анне Петровне и ее потомству, после – цесаревне Елизавете Петровне, мужскому полу было дано предпочтение перед женским, но имелось точное указание, что никто, не принадлежащий к православному исповеданию, не имеет прав на трон. На основании завещания матери Елизавета была после смерти Петра II единственной законной наследницей, но духовная императрицы Екатерины коварными происками Остермана была скрыта от народа, и т. д.

Анна Петровна имела потомство, но Карл Ульрих исповедовал протестантизм. Решено было призвать его в Россию и обратить в православие, а Елизавету сделать регентшей при нем. Потом это как-то забылось, Елизавета Петровна стала императрицей, а Петр – наследником.

Судьба Анны Леопольдовны и ее семейства

Теперь встал вопрос – что делать с Брауншвейгской фамилией. Вначале Елизавета думала отправить семейство, так сказать, по месту жительства, то есть за границу, была даже определена сумма их пансиона, позволяющего жить вполне безбедно. Семью в сопровождение Салтыкова отправили в Ригу, с указанием везти тихо, объезжая большие города. Потом Елизавета призадумалась, да и советчиков было много, – а правильно ли это? Во всяком случае, надо дождаться приезда в Петербург наследника Карла Голштинского, еще неизвестно, как посмотрит на это Европа. Салтыков получил новое указание – не торопиться, по неделе жить в каждом населенном пункте. За наследником был послан в Киль майор барон Корф и благополучно 28 февраля 1742 года доставил его в Петербург.

Шло время, а Брауншвейгское семейство так и жило в Риге, понимая, что путь за границу им заказан. Заговор против Елизаветы в 1743 году (так называемый «бабий», не заговор, а недоразумение) очень ухудшил их судьбу. Елизавета боялась, а потому решила переселить все семейство на Соловки. До Соловков не доплыли, а осели в Холмогорах (на родине Ломоносова) за высоким частоколом в бывшем архиерейском доме. Дальнейшая их жизнь проходила под строгим караулом. Бывшего императора, четырехлетнего мальчика, отняли от родителей, дальнейшая его жизнь протекала в тюрьмах в полном одиночестве.

Анна Леопольдовна родила в заточении еще двух детей. В 1746 году она умерла, была привезена в Петербург и похоронена с соответствующими почестями. Оставшаяся семья продолжала жить в заключении. Бывший император Иван VI был убит в Шлиссельбургской крепости в 1764 году при попытке освободить его Мировичем. Ивану было 25 лет. «Загадочное убийство, которое никто не пожелал взять на свою совесть», – пишет Валишевский. Екатерина II ничего не сделала для облегчения участи несчастной семьи, и только когда в 1775 году умер отец – принц Антон, оставшихся в живых уже взрослых, совершенно непригодных к жизни двух сестер, по ходатайству их тетки – датской королевы – отпустили в Данию. Несчастная семья! Судьба их, конечно, – несмываемое пятно на правлении и Елизаветы, и Екатерины Великой.

Милости

Новое правление, новый штат, новые порядки. Остерман, глава русской политики – в тюрьме. Его заменил Алексей Петрович Бестужев. Существовавший при Анне Кабинет был упразднен, во главе государства опять стоял Сенат, как при Петре I.

30 ноября, в орденский праздник св. апостола Андрея Первозванного, было великое торжество. После праздничной литургии в придворной церкви Елизавета раздавала чины и ордена. Генерал-аншефам Румянцеву, Чернышеву и Левашову и тайному советнику Алексею Бестужеву были пожалованы Андреевские ленты. Кавалеры прежнего двора Елизаветы Петр и Александр Шуваловы, а также Воронцов и Алексей Разумовский получили чин действительных камергеров. Лесток стал лейб-медиком в ранге действительного тайного советника, при этом он получил директорство над медицинской канцелярией и всем медицинским факультетом с жалованьем в семь тысяч рублей. Хорошие деньги, если учесть, что он мало понимал в медицине и все болезни лечил кровопусканием. Брат Алексея Бестужева Михаил был назначен вместо Левенвольде обер-гофмаршалом.

Мардефельд, прусский посол, отчитывался перед Фридрихом: «Наряды, одежда, чулки и тонкое белье графа Левенвольде были раздарены камергерам императрицы, которым нечем было прикрыть свою наготу. Из четырех камер-юнкеров, только что получивших это назначение, двое прежде были лакеями, а третий служил конюхом». Насмешничает Мардефельд и обижается, он еще не придумал, как относиться к этому перевороту.

Пострадавшим при прежних режимах была объявлена полная реабилитация, и потянулись со всех сторон России кибитки в старую и новую столицы. Ехали оставшиеся в живых Долгорукие, граф Платон Мусин-Пушкин, матрос Толстой, отказавшийся присягать Ивану Антоновичу, быший полицмейстер Девьер, Сиверс – масса людей, всех и не перечислишь. Детям Волынского вернули конфискованное имущество отца, облегчили участь Бирона и братьев его, Бирону разрешили с семьей жить в Ярославле. Особенно примечательно, что были наказаны и бывшие доносчики: всех, конечно, не сыщешь, но тех, кого нашли, отставили от должности с тем, чтобы никуда больше не определялись.

Бумаги о помиловании иногда шли очень долго. Здесь надо учитывать фантастические расстояния в России, но это полбеды. Многих ссылали в Сибирь, меняя имена или вообще уничтожая все документы. Сослали битого и пытанного, а куда? Очень сложно было найти Алексея Шубина, нежную любовь Елизаветы. Красавца сержанта сослали на Камчатку. Это значит – пятнадцать тысяч километров туда, чтобы сообщить об освобождении, а потом те же тысячи назад. Словом, на возвращение Шубина ушли годы.

Особую награду государыни получили гренадеры Преображенского полка. Они попросили у Елизаветы, как о милости, присягнуть ей первыми. После этого появился новый военный институт – лейб-компания – личная гвардия ее императорского величества, а сама Елизавета стала капитаном этой роты. Капитан-поручик в лейб-компании равнялся по чину полному генералу. Все рядовые, капралы и унтер-офицеры были пожалованы потомственным дворянством с гербами, на которых имелась подпись: «За ревность и верность». Все они также получили усадьбы со значительным числом душ. Деревни для подарков все были из конфискованного имущества арестованных: Остермана, Миниха и прочих.

Уже упомянутый сержант преображенец Петр Грюнштейн за особое участие в перевороте получил дворянство и 927 крепостных. Елизавете показалось, что этого мало, и она подарила ему на свадьбу еще 2000 душ. Расскажу заодно, чем закончилась сказочная судьба лейб-компанейца. Как в сказке про золотую рыбку, Грюнштейн опять оказался у разбитого корыта. Милости сыпались на него золотым дождем, он возомнил о себе бог весть что, и даже выступил, как он считал, борясь за правду, против генерал-прокурора князя Трубецкого. В поисках управы на Трубецкого он явился к Алексею Григорьевичу Разумовскому со словами, что если государыня не уберет Трубецкого с должности, то он, Грюнштейн, сам убьет этого изменника, «спасая императрицу и государство от самого зловредного человека». Покричал и ушел, Трубецкой остался жив. Но скоро Грюнштейн стал «искать правду», обвиняя семью самого Разумовского.

Дело происходило в Нежине. Ночью из дома матери Разумовского выехали бунчуковский товарищ Влас Климович с женой Агафьей Григорьевной (сестрой фаворита). На беду, они столкнулись с каретой Грюнштейна, который выскочил им навстречу и стал кричать: «Что за канальи ездят и генералитету честь не отдают, а с дороги не сворачивают?» Узнав у слуг, что едет сестра Разумовского с мужем, он не успокоился и выдал такую фразу: «Я Алексея Григорьевича услугою лучше, и он через меня имеет счастье, а теперь за ним и нам добра нет, его государыня жалует, а мы погибаем!» Дальше смертная драка, побои палкой и прочее. На шум прибежала сама Разумиха, но и ее побили. Это высказывание с одной стороны.

Грюнштейн в свое оправдание в Тайной канцелярии представил дело иначе. Свидетели подтвердили его показания. Свою карету Грюнштейн велел остановить, чтобы при свечах смазать колеса. А тут вдруг карета Климовичей. Они требовали, чтобы очистили дорогу, и ругали всех непотребными словами. «Климович вышел из коляски и, подойдя к Грюнштейну, ударил его палкой по голове раза три или четыре, Журавлев (будущий свидетель) ухватил палку, а Грюнштейн, усмехнувшись и перекрестясь, ударил Климовича по щекам раза три или четыре»… ну и так далее.

Со стороны Разумовских тоже были свидетели, все стояли на своем, но Грюнштейну припомнили его старые дела – и ссору с Трубецким, и свойские отношения с Брюмером и принцессой Иоганной Цербстской (матерью жены наследника Екатерины). Словом, обвиняемый все время мешался в дела, которые его совершенно не касались. Государыня отнеслась к лейб-компанейцу милостиво. Грюнштейна с семейством сослали в Москву, чтоб содержать его в Тайной конторе, а потом отправили всех в Устюг.

Несколько слов о Шварце. Об этом человеке известно мало: немец, удачливый авантюрист, назвавшись инженером, поступил на русскую службу, получил место на корабельных верфях. Потом ездил с русской миссией в Китай. Затем, видимо попав в опалу, он возник при дворе Елизаветы. Поскольку он хорошо играл, то и стал называться не инженером, а музыкантом. Конец его был плачевным. Обласканный Елизаветой после ее вхождения на трон, получив дворянство и чин лейб-компанейца, он решил, что ему море по колено. Валишевский пишет: «Немец Шварц был убит вилой крестьянкой, которой он старался доказать, что лейб-компании ни в чем не может быть отказа».

Наказание

Главные противники Елизаветы – Миних, Остерман, Левенвольде и Головин – были отправлены в Петропавловскую крепость. Вины у всех были разные, часто придуманные на скорую руку, но расплата по законам XVIII века была жестокой. Елизавета, спрятавшись за занавеской, присутствовала на допросах, она же и прекратила следствие. Суд был суровым, наказание безумным: Остермана колесовать, Миниха четвертовать, прочих – под топор. Впрямь ли судьи хотели угодить, или голову совсем потеряли? Елизавета приговор не подписала.

Казнь назначили на 18 января 1742 года на Васильевском острове у здания Двенадцати коллегий. Заранее был сооружен самый простой эшафот. Императрица на казни не присутствовала, она уехала в загородный дворец. Осужденных заранее перевели из крепости в здание Двенадцати коллегий. У Остермана была подагра, ноги не ходили, и его к месту казни привезли на санях. Он был облачен в обычный, всем известный костюм: короткий парик, черная шапочка и лисья, хорошо ношенная шуба. Миних рядом с ним выглядел гоголем – чисто выбритый, в красном парадном камзоле, он смотрел надменно и гордо, кивая солдатом.

Остермана принесли к плахе, поставили на ноги, прочитали обвинение. Он слушал без признаков волнения, внимательно и сосредоточенно. Оказывается, милосердная царица заменила колесование «отрублением головы». Он покорно дал снять с себя парик, шубу, освободил шею и положил голову на плаху, но тут ему сообщили, что милосердная царица заменила ему казнь вечной ссылкой. Театр, да и только! Остерман не разволновался, надел парик, шубу и попросил отнести его в сани. Я думаю, что кто-то заранее предупредил, какая его ожидает участь. Но при любом раскладе – какое хладнокровие! Мало ли что кто-то мог ему сообщить!

Остермана сослали в Березов, Миниха – в Пелым, Левенвольде – в Соликамск.

Генрих-Иоганн Остерман

Это он в Германии был Генрих-Иоганн, а в России Остермана (1686–1747), кроме как Андрей Иванович, не называли. Он родился 30 мая 1686 года в Бохуме (Вестфалия) в семье бедного пастора. О детстве его мы ничего не знаем, но, видно, смышленый был юноша, если учился в Иенском университете. Студенты в те времена вольно жили, много пили, дрались на кулаках и на шпагах. У молодого Остермана тоже случилась дуэль, и он вынужден был бежать в Амстердам. Там он познакомился с российским вице-адмиралом Крейсом и вскоре стал его секретарем. С ним Генрих-Иоганн и прибыл в 1704 году в Россию; ему было 18 лет.

У Остермана был особый талант к языкам. Он знал французский, английский, итальянский языки и латынь, так что русским он овладел очень быстро. Как-то Петр I, находясь на корабле у Крюйса, попросил прислать к нему какого-нибудь толкового человека, чтобы написать письмо. Крюйс направил Остермана. После этого Петр уже не отпускал его от себя. В 1707 году он стал переводчиком Посольского приказа, в 1711-м – его секретарем. Он уже стал Андреем Ивановичем, а дальше шажок за шажком вверх по служебной лестнице.

В 1711 году Остерман вместе с Шафировым участвовал в заключении мира с турками. Этот поход – грустная страница русской истории. Петр был уверен в легкой победе, вместе с ним на войну отправилась Екатерина, в результате наша армия попала «в котел» – в окружение сорокатысячной армии турок. Петр уже написал в Петербург: мол, если попадет в плен, то «вы не должны меня почитать своим государем и ничего не исполнять, что мною, хотя бы то по собственному повелению, от вас было требуемо…» Вице-канцлер Шафиров вместе с Остерманом поехали в турецкую армию к визирю, два дня толковали о заключении мира – договорились. Ценой уговоров были обещанные золотые горы, а пока задаток – драгоценности Екатерины, которые она пожертвовала на общее дело. Главным в этом удачном для России деле был, конечно, Шафиров, но и Остерман не сплоховал, а Петр помнил оказанные ему услуги. Вскоре Остерман был пожалован в тайные секретари и обязался не уезжать из России до окончания Шведско-русской войны.

Начиная с 1716 года, Остерман и Брюс ведут со шведами переговоры о мире. На Аландском конгрессе лозунг наших дипломатов: «Его царское величество желает удержать все им уже завоеванное». У шведов своя программа: «Король желает возвратить все у него взятое». Карл XII погиб, переговоры прекратились и возобновились только в 1721 году. Ништадтский мир, выгодный для русских, «вечный, истинный и ненарушимый мир на земле и на воде», подписали Остерман и Брюс. После этого Андрей Иванович был возведен в баронское достоинство. Вице-президентом Коллегии иностранных дел Остерман был назначен после заключения с Персией торгового договора.

Остерман был трудоголик, поэтому умел не только ладить с Петром, но и был его советником во многих внутренних делах. «Табель о рангах» – тоже его придумка. После смерти Петра Екатерина I назначила Остермана вице-канцлером, главным начальником над почтами, президентом комерц-коллегии и членом Верховного тайного совета. Меншиков его ненавидел. Но Остермана невозможно было сокрушить. Он никогда не шел на открытый конфликт. «Наша система, – писал Остерман в 1727 году, – должна состоять в том, чтобы убежать от всего, что могло бы нас в какие проблемы ввести». Эта «наша система» касалась, конечно, не только внешних, но и внутренних дел.

На престоле Петр II. Отношения Остермана с Меншиковым обострились до крайности, а ведь когда-то именно Меншиков сделал его вице-канцлером вместо Шафирова. Теперь же Андрей Иванович, кажется, и не делая ничего, выиграл – низвергнул своего благодетеля. Меншиков пошел в ссылку. Но что значит – «не делая ничего»? Это только сияющая верхушка айсберга, а под водой – интриги, притворство, хорошая мина при плохой игре.

Находящийся в это время в России испанский посол де Лирия очень высоко оценивает Остермана – вначале он даже писал в своих дневниках, что в России никто так не радеет о России и продолжении политики Петра Великого, как Остерман. Он был врагом Долгоруких и изо всех сил старался оторвать юного государя от охоты и пьянок и вернуть его к государственным заботам. Все так, но мальчик-царь внезапно скончался, закрутилась интрига верховников. Название «верховники» появилось потому, что все они были членами Верховного совета, им же был и Остерман. Он тут же заболел – подагра, простуда, насморк, гланды или плоскостопие – кто тут разберет, главное, что он лежит, прикованный к кровати, стонет, и рука не в силах держать перо, чтобы подписать какую бы то ни было бумагу, а уж тем более кондиции, ограничивающие власть будущей государыни. Анна по заслугам оценила его «верность», он стал графом и получил, по словам де Лирия, «очень хорошие земли в Лифляндии». Став бароном, а потом графом, он никогда не ставил этих титулов в подписи под бумагами, а только – Андрей Остерман.

А вот приятеля своего де Лирия он перед Анной Иоанновной «оговорил», обвинив его в тесных и опасных сношениями с верховниками. Что тут правда, что ложь, неважно, де Лирия смог оправдаться перед императрицей, а вскоре был отозван испанским королем на родину. Нам интересна характеристика, которую он дал Остерману: «Он имел все нужные способности, чтоб быть хорошим министром, и удивительную деятельность. Он истинно желал блага русской земле, но был коварен в высочайшей степени, и религии в нем было мало, или, лучше, никакой; был он скуп, но не любил взяток. В величайшей степени обладал искусством притворяться, с такой ловкостью умел придавать лоск истины самой явной лжи, что мог провести хитрейших людей. Словом, это был великий министр; но поелику он был чужеземец, то не многие из русских любили его, и потому несколько раз был близок к падению, однако же всегда умел выпутаться из сетей».

При Анне Иоанновне Остерман был деятелен и вполне благополучен. Он вершил не только дела внешние, но был советчиком Бирону и государыне во внутренних делах. Бирон не любил его, но отдавал должное уму и работоспособности, иногда, правда, откровенно смеялся. Бирон писал нашему посланнику в Варшаве в апреле 1734 года: «Остерман лежит с 18-го февраля и во все время один только раз брился, жалуется на боль в ушах, обвязал себе лицо и голову. Как только получит облегчение в этом, он снова подвергнется подагре, так что, следовательно, не выходит из дома. Вся болезнь может быть такого рода: во-первых, чтобы не давать Пруссии неблагоприятного ответа… во-вторых, турецкая война идет не так, как того желали бы».

Все верно, но зато Остерман удержался на своих постах при шести правительствах, и все работал, работал… По его инициативе были проведены в жизнь полезные для людей преобразования: уменьшен срок дворянской службы, снизился размер податей. Были приняты меры для улучшения торговли, дел судебных, развития грамотности. Надо сказать, что он давал по большей части разумные советы, беда только, что им не всегда следовали. Например, он был против войны 1736 года с Портой. Крымские татары нападают на нас на границах, бесчинствуют – воюйте, пресекайте бесчинства, но не ввязывайтесь в большую войну. Не послушались! В этой войне мы одержали множество побед, но они ничего России, кроме опустошения казны и гибели множества людей, не принесли. Правда, мы несколько расширили свои границы. А зачем? Вот уж чего у нас в достатке, так это, не скажешь даже земли, – пространств.

В 1740 году Остерман сочинил манифест о заключении мира с турками, за что получил от императрицы 5000 рублей пенсии (сверх жалованья), серебряный сервиз и перстень с бриллиантом.

При Анне Леопольдовне Остерман упрочил свое положение и после падения Миниха стал фактическим правителем страны. Для этой высокой должности он не подходил по размерам, «широкости» не хватило. Можно сказать, что в браке «он был счастлив», во всяком случае, супруга была верна ему до смертного часа. Еще Петр I женил его на красавице Мавре Стрешневой (1798–1781), кто-то из современников оценил красавицу так: «Она была одна из самых злых созданий, существующих на земле». Автор этих строк, может быть, не объективен, мало ли какие там у них сложились отношения, но то что Мавра Ивановна была плохой хозяйкой, это точно, целый хор современников это подтверждает. Андрей Иванович без женского присмотра был попросту нечистоплотен (не в духовном смысле, а в физическом) – одет кое-как, ногти не чищены, лисья доха вся залоснилась на рукавах. И дом под стать хозяину. Да, он скуп, но мебель приличную можно приобрести! Слуги одеты как нищие, пол не метен, драгоценный серебряный сервиз не стоит на горке, сверкая боками, а пущен в повседневный обиход – замызган, засален и выглядит как оловянный. Видно, Остерману было совершенно наплевать на такие мелочи, как быт. Все его интересы были сосредоточены на работе. У четы Остерманов было четверо детей. Один умер в младенчестве. Остались дочь Анна и два сына – Федор и Иван. Иван сделал блестящую карьеру, он был дипломатом, посланником в Швеции, а впоследствии государственным канцлером России.

Андрей Иванович Остерман знал через своих агентов о заговоре цесаревны и не раз предупреждал о том правительницу Анну Леопольдовну, но, видно, недостаточно настойчив был в своих предупреждениях, а скорее всего, просто не оценил Елизавету по достоинству. А дальше – арест и суд. Вот зафиксированные следователями вины Остермана: «Подписав духовное завещание Екатерины I и присягнув исполнять его, он изменил присяге; после смерти Петра II и Анны Иоанновны устранил Елизавету Петровну от престола; сочинил манифест о назначении принца Иоанна Браунгшвейгского; советовал Анне Леопольдовне выдать Елизавету Петровну замуж за иностранного “убогого принца”; раздавал государственные места чужестранцам и преследовал русских; делал Елизавете Петровне “разные оскорбления”…» Список можно продолжать, но он столь же бессмысленен. В нем все правда, но за это не колесуют. И кроме того, неплохо бы вспомнить о заслугах этого человека. Он уехал в ссылку в Березов, где и умер в 1747 году.

В заключение цитата из «Записок» Манштейна: «Граф Остерман был без сомнения в свое время один из величайших министров в Европе. Он совершенно знал пользы всех держав; имел способность обнимать все одним взором, и одарен будучи от природы редким умом, соединял с оным примерное трудолюбие, проворство и бескорыстие. Он никогда не принимал ни малейшего подарка от иностранных дворов, не получив прежде на то позволения от своего двора. С другой стороны, имел чрезвычайную недоверчивость и простирал часто слишком далеко свои подозрения; не мог терпеть никого выше себя, также равного, разве несведущего. Никогда коллеги его в Кабинете не были им довольны; он во всем хотел быть главным, а чтобы прочие соглашались только с ним и подписывали».

Бухард-Христофор Миних

Энциклопедия столетней давности пишет, что Бухард-Христофор Миних (1683–1767), русский государственный деятель, «не нашел пока беспристрастной оценки в русской историографии». По-моему, ничего не изменилось и по сей день. Мнение о Минихе очень противоречиво. Иные возносят его до небес как инженера и полководца, другие считают, что полководцем он был никаким, солдат не щадил и клал их на полях битв многими тысячами. (Можно подумать, что наш великий Жуков щадил солдат!) Но и почитатели, и противники Миниха сходятся в одном – он был фигурой значительной и служил русскому трону достойно. Он был недругом Елизаветы Петровны, и очень жаль, что ненависть императрицы вычеркнула из его жизни двадцать, проведенных в ссылке, лет.

Бухард Миних родился в графстве Ольденбургском 9 мая 1683 года. Графство это было немецким, но со временем вошло в состав Дании. Род Миниха принадлежал к крестьянскому сословию, а так как графство Ольденбургское и лежащее рядом Дельменгорское по сути своей сплошные болота, то все предки Миниха занимались осушением этих болот. Отец Бухарда – Антон-Гюнтер Миних – служил в датской службе и дослужился до полковника, а позднее был назначен главным надзирателем над плотинами и осушением в двух упомянутых графствах. Когда сыну Бухарду было 19 лет, отец получил дворянство.

Любовь к гидравлике была у Бухарда в крови. Учился он прилежно, пособием к теории была сама жизнь – отец часто брал его с собой в служебные поездки. Он отлично чертил, занимался математикой и механикой, между делом выучил французский. Но не век же сидеть на осушении болот. Юный Миних хотел посмотреть жизнь. Отец в молодости воевал, и он будет делать военную карьеру! Шестнадцати лет Бухард поступил во Франции на военную инженерную службу, но вскоре его увлекли поля битв – началась заварушка, известная в истории как Война за испанское наследство. Он воевал с французами против немцев, потом с немцами против французов.

Отец с трудом оторвал его от военных подвигов. Женщины вились вокруг него, как рой пчел, но он сумел выбрать «правильную» подругу жизни. Женой его стала фрейлина Гессен-Дармштадтского двора Христрина Лукреция Вицлебен, двадцатилетняя красавица и умница. Но и она не удержала его у семейного очага. Миних опять воюет. Он сражался под командой величайших полководцев своего времени – принца Евгения Савойского и герцога Мальборо. Рана кинжалом в живот и долгое лечение в Париже несколько охладили его пыл. Свой плен он вспоминал не без удовольствия, французы к нему замечательно относились.

А почему бы нет? Миних легко сходился с людьми. Н.И. Костомаров пишет: «Он был очень высок ростом, чрезвычайно статно сложен, красив лицом; его высокий открытый лоб и быстрые проницательные глаза с первого раза выказывали величие духа, которое заставляет любить, уважать и во всем повиноваться». Мы переживаем – засилье немцев у трона, русскому человеку не дают выдвинуться, а в XVIII веке было обычным делом идти служить в другие государства. Не можешь найти дельной службы на родине, ищи работу в другом месте. Алексей Бестужев начинал свою карьеру в Англии, и Петр I только приветствовал это.

Потом Миних служил польскому королю Августу II. В Польшу он попал уже овеянным славой полковником, но не сошелся характерам с фаворитом. Миних любил служить сильнейшему. Решил искать другое место. Кто в Европе у всех на устах? Шведский король Карл XII и Петр I. Судьба сама сделала выбор, Карл XII погиб. Случай свел Миниха с русским посланником в Польше князем Григорием Долгоруким, тот и предложил Бухарду попытать счастья в России. Через Долгорукого Миних передал в Петербург царю свой трактат о фортификации, после прочтения которого он был приглашен в Петербург на должность генерал-инженера с обещанием немедленно получить чин генерал-поручика. Это решило дело. В феврале 1721 года Миних с семьей был уже в Петербурге. Ему было 37 лет.

Миних приступил к своим обязанностям, однако с предоставлением нового чина не торопились. Беда была в том, что Миних необыкновенно молодо выглядел. Царь долго присматривался к новому инженеру, возил его с собой на верфи, на военные укрепления. Так с царской свитой он попал в Ригу, где судьба нашла возможность помочь талантливому инженеру. Случилось вот что. Удар молнии сжег колокольню церкви Св. Петра. Это произошло на глазах Петра I и произвело на него очень неприятное впечатление. Петр приказал немедленно восстановить колокольню. Однако выяснилось, что в рижском магистрате нет ни чертежей, ни рисунков сгоревшей колокольни. Никто не осмеливался доложить царю об отсутствии рисунка. И вдруг любимец царя Ягужинский узнает – есть рисунок! Оказывается, Миних за день перед грозой от нечего делать нарисовал колокольню Св. Петра. Неожиданное совпадение помогло Ягужинскому вспомнить об обещанном Миниху чине. Царь был доволен.

Но не это событие по-настоящему сблизило Миниха с русским царем, а любовь к воде, именно к Ладожскому каналу, который еще не был достроен. Это было любимое детище Петра. Его начали строить еще в 1710 году. Ладожское озеро было очень неспокойным, много судов гибло, особенно осенью. Канал мог наладить нормальное судовождение. Руководство строительством канала было поручено генерал-майору Писареву, креатуре Меншикова. Строительство велось неграмотно, бестолково, огромные суммы попросту разворовывались. После Персидского похода 1723 года Петр решил навести на канале ревизию, в результате которой Писарев был отставлен, а руководство строительством поручено Миниху. Этим Миних приобрел серьезного врага в лице Меншикова.

К власти пришла Екатерина I. Миних не уехал из России. Меншиков был свергнут, отбыл в ссылку. Миних продолжал успешно работать. В награду за службу он получил в собственность деревню и дворец на построенном им канале, остров на Неве близ Шлиссельбурга, а также право таможенных и кабацких сборов на Ладожском озере. То есть все шло прекрасно, но две мечты не были осуществлены, а герой наш был горяч, жаден до работы, жизни и денег. Он хотел иметь достойный дом в Петербурге и чин генерал-фельдцейхмейстера. К этому времени он уже похоронил верную и любимую жену Христину Лукрецию.

В январе 1728 года двор с Петром II отбыл в Москву. Миних остался в Петербурге и стал генерал-губернатором Северной столицы. За время своего губернаторства он успел сделать много полезных дел для города и армии. В это время он вступил во второй брак (и опять по любви) с Варварой Елеонорой, вдовой обер-гофмаршала Салтыкова – урожденной немкой. В этом браке он тоже был счастлив.

В политических играх верховников Миних участия не принимал. Он был умным человеком и понимал, что негоже ему, немцу, вмешиваться в критический момент в русские дела. К этому времени он близко познакомился с Остерманом, тот представил его государыне и Бирону. Фавориту Миних понравился: любезен, умен, находчив в разговоре. Не без помощи Бирона Миних получил вожделенный чин генерал-фельдцейхмейстера, а позднее, после смерти князя Трубецкого, – освободившееся место президента Военной коллегии. Потом Анна Иоанновна ввела его в Кабинет. Государыня ценила высоких, красивых и преданных мужчин.

Получив чин в русской армии, Миних сразу же произвел ряд преобразований: он создал два новых гвардейских полка – Измайловский и Конной гвардии, уравнял жалованье русских и иностранных офицеров. Ранее по заведенному Петром I порядку иноземцам платили вдвое больше. Минихом был организован Сухопутный шляхетский корпус, где дворянские дети в возрасте от тринадцати до восемнадцати лет обучались военным наукам. Корпус разместился в бывшем дворце Меншикова. Еще нововведение – при гарнизонах пехотных полков начали обучать и солдатских детей. Не много найдется русских, которые в то время сделали бы для армии больше, чем этот немец датского происхождения.

Когда двор Анны вернулся в Петербург, Миних смог показать себя в полном блеске: он повез государыню прокатиться по Ладожскому каналу. Путешествовали на яхте, за императрицей следовал эскорт из восьмидесяти судов. Триумф был полный!

Анна не скрывала своего расположения к Миниху. Это способствовало его карьере, но отвратило от него Остермана, который боялся соперника на политической арене. Еще больше обеспокоился Бирон. Миниху уже пятьдесят, но он по-прежнему моложав, умеет разговаривать с дамами и льстит им так искусно, что каждая готова ему верить.

Отношения между Бироном и Минихом быстро пошли вразнос, тем более что нашелся третий – Левенвольде. Кажется, обер-шталмейстеру-то чем Миних не угодил? Ничем и всем. Есть тяжелое заболевание у людей – зависть. Этот недуг сродни ревности, страху или жадности. Если зависть не гасить постоянными подачками, делая хотя бы малые гадости сопернику, сердце завистника разорвется от невыносимых мук. Впрочем, и сам Миних не был лишен этих общечеловеческих качеств, но это так, к слову. Общими усилиями – канцлер граф Головкин тоже принимал в этом участие – наши царедворцы удалили Миниха вначале из дворца, то есть заставили его оставить апартаменты (тогда ближайшая к императрице знать большую часть времени жила в непосредственной близости от императрицы), а потом и вовсе из Петербурга. Миних отправился воевать в Польшу.