И когда ответил чуть погодя – даже не повысил голос.
Беспричинная агрессия между ними, невысказанные, висящие в воздухе угрозы, общая ненависть и враждебность, наполнявшие каждый вдох и выдох на семи квадратных метрах камеры, – их все равно не скроешь.
– Уверен?
– На многих донес? Разгуливаешь по отделению, навострив ушки, ловишь все, что услышишь, да еще нассал мне в мозг, захотел прикрыть свое дерьмо идиотским объяснением – легавый-де приходил к тебе, чтобы рассказать про умершую маму.
– Сдай-ка назад. В коридор. Сейчас же.
– Еще раз. Бронкс – легавый. Вы с ним – в комнате для свиданий. Что он хотел узнать от своего персонального крысеныша? Где оружие? Как найти добычу и доказать, что ограбления – наших рук дело?
Кто угодно другой из всего отделения, из всей тюрьмы.
Окажись тогда в этой камере кто угодно другой – и стены засочились бы кровью.
– Слушай.
– Ну?
– Вот что… да, весьма печально, что именно ты не проявил уважения к шнурку, вошел в мою камеру без стука. Я думал о тебе лучше. Ты долго водил за нос Бронкса-легавого. Пару лет. И мне это нравилось.
Уже тогда между ними словно существовала какая-то странная близость. В разгар ненависти, угроз – они как будто были связаны.
Поэтому Сэм продолжил.
– Видишь ли, его мама – она тоже умерла.
– Что?
– Ты меня слышал.
Лео его слышал. Но сначала не понял.
Отвращение, дистанция между Сэмом и тем, о ком они говорили.
– Он твой… брат?
– Да.
– Легавый, который приходил на свидание – мы о нем сейчас говорим? О Бронксе?
– Да.
– Бронкс – твой брат? У вас разные фамилии, но ты БРАТ легавого, который засадил меня сюда?
– Да. Полицейский. Но и мой брат тоже. Полицейский, брат. Ты, Лео, знаешь, как оно бывает между братьями. Только мама нас и связывала. А теперь она умерла, и нам с Джоном больше не о чем говорить.
Там и тогда. Самый первый разговор, то, что понемногу превратилось в дружбу, в глубокое доверие. Ведь у них оказалось столько общего.
Оба ненавидели легавого по фамилии Бронкс.
Оба сидели в тюрьме строгого режима.
Оба были старшими братьями в мирах, устроенных по одному образцу: мать соединяет семью, отец ее разрушает.
Три извилистых километра. Еще более прекрасная, еще более деревенская идиллия. Он проехал через густой лес, через просторные поля, мимо церкви тринадцатого века, мимо усадьбы и крепости восемнадцатого века и свернул – как проинструктировал его Сэм – возле старой школы, которая некогда была полна шумных детей, но в пустоте которой теперь звучало только эхо. Сбросил скорость, когда снова заметил воду, а потом – красный забор; да, он проехал через весь остров, чтобы добраться до красного, в цвет забора, домика, что прятался за сучковатыми неухоженными яблонями.
И вот он на месте. Все такой же огромный, тяжеловес чертов, могучие шаги через лужайку к остановившейся машине. Они обнялись, как было заведено в тюрьме. Два с половиной месяца. Столько они не виделись, столько прошло с тех пор, как Сэм освободился. Время после этого потекло иначе – только когда их общение прервалось, Лео понял, как ценил то, что воспринимал как должное, и как отчаянно, как сильно человеку за решеткой может не хватать настоящего друга. Только когда Сэму после двадцати трех лет отсидки заменили пожизненное на срок, а потом выпустили.
Несколько глубоких вдохов-выдохов. Насколько же вкуснее лесной воздух. Муха, упрямо жужжащая у лица, пара хищных птиц кружит высоко в небе, в остальном – тишина и спокойствие. Ни одного человека.
– И легавые сюда точно не доберутся?
Сэм улыбнулся.
Оба знали, кого Лео имеет в виду.
– Самое безопасное в смысле легавых место в стране. Мой брат ненавидит этот дом. Сам понимаешь, почему. Ты ведь многое знаешь про меня. Про нас.
Сумку на плечо, и они зашагали по траве к заросшему яблоневому саду, который, когда Лео подошел ближе, показался ему еще меньше. Дверь стояла нараспашку; Сэм провел его в спальню, потом еще в одну, они явно вошли с заднего двора.
– Здесь сортир. Это маленькая гостиная. А это кухня. Всего сорок семь квадратов.
Сэм указал на спальни.
– Тесные. Как две камеры. Мать с отцом в этой комнате, мы с Джоном – там, на двухэтажной кровати. Каждое лето. Пока мне не исполнилось восемнадцать. Потом я поменял эту камеру на другую и летом стало меньше солнца и озера.
Лео медленно оглядел бывшую родительскую спальню, разобранную двуспальную кровать.
– Ты спишь здесь?
Сэм поколебался. Не ответил. Словно Лео это не касается. Но наконец все же проговорил:
– Других кроватей здесь нет.
– Черт возьми, так это значит, что дом ненавидишь ты. А не твой брат-легавый.
– Я думал, что ненавижу. Когда приехал сюда в первый раз, как только освободился. Но я ощутил тут… такое невероятное спокойствие. Понимаешь?
– Нет. Не понимаю. В свое детство я возвращаться не собираюсь.
Гостиная маленькая – кресло, столик шестидесятых годов, телевизор, – такую комнату гость просто минует, направляясь в кухню со скошенным шкафчиком, сосновыми стульями и черной дровяной печью. И кухонным столом – накрытым будущими ограблениями.
Свернутая в трубку карта формата А3.
Коробки для переезда – маски, ботинки, бронежилеты.
Водительские права с фотографией Сэма, но выданные на имя какого-то Юхана Мартина Эрика Лундберга.
Два рабочих комбинезона, синий и черный.
А на кухонном диванчике ждало то, черед чему придет через пару дней, во время финального туше: половинки полицейских удостоверений с фотографиями его самого – бритая голова, снято в тюрьме с год назад – и Сэма. Рядом 3D-принтер для металлических сплавов, заказанный в Шанхае и прибывший в Швецию через лейпцигскую таможню, – оборудование, нужное для изготовления удостоверений.
– И молочный фургон?
– Яри как раз сейчас паркует его возле товарного пандуса.
– И мы на него полагаемся? Все еще?
– Слушай, если кто-то ввязывается в подобное, он относится к делу всерьез.
Сэм протянул Лео водительские права, тот провел большим пальцем по пластиковой поверхности.
– Да. Настоящие. Даже рельеф на месте. Именно так они и сделают, когда молочный фургон поедет через дорожные заграждения. Они это делают бессознательно – полицейские пальцы, которые проверяют водительские права. И если фургон будет в нужном месте… что бы ни случилось, пускай даже они оцепят весь этот чертов торговый центр, машина оттуда уедет. После превращения. Это колдовство. Камуфляж. Человек за рулем будет без маски, без каких-то особых примет, и когда легавые начнут процеживать всех придурков, которые станут рваться прочь оттуда, машина с молоком благополучно пройдет все фильтры. А багажник пускай себе проверяют, ведь в нем окажется только… молоко.
Лео поставил сумку на кухонный пол. Открыл. Два чистых, свежесмазанных АК-4 и достаточное количество патронов, чтобы грабителям было чем отстреливаться, если придется. Один он протянул Сэму, второй оставил себе.
– Мы успеваем проверить только два пункта из списка.
– Не понимаю, отчего такая спешка. Лео, мы планировали это весь год. В деталях. А теперь у нас даже нет времени, чтобы пройтись по всему первому ограблению.
Год. Встречи в камере Сэма, на дверную ручку намотан красный шнурок. Вот он, эффект тюрьмы: умножение контактных поверхностей, всех местных обитателей объединяет то, что они преступники, а сама она – теплица преступности, участники будущего преступления уже на месте и даже сведены друг с другом. Они встречались ежедневно (у Сэма в камере имелись кровать и стул), извлекая пользу из каждой минуты. Рассчитывали время, маршруты обходов охранников, пути отступления, транспорт. Но когда Сэм вышел на свободу – больше уже ни слова, из-за риска утечки, и потому ему пришлось в одиночку заканчивать то, что можно подготовить только на свободе.
– Я понимаю, о чем ты, Сэм. Ты просидел в тюрьме черт знает сколько, считался особо опасным заключенным, но ты никогда не грабил банки. Ты нервничаешь. И пытаешься выпустить пар.
Лео потянулся за свернутой картой, сковырнул резиновую завязку и развернул изображение места, которое им вскоре предстояло навестить.
– Верно? Но ты знаешь, почему нам надо торопиться. И знаешь: если я планирую ограбление – оно удается. И что если мы не сделаем это сейчас, то потом будет поздно.
Сэм не ответил, отвечать не требовалось – Лео знал, что он знает.
Их совместный план.
Четыре шага за четыре дня.
Первый, которому они дали рабочее название «Молочный поддон», – всего через несколько часов. Второй, «Визит домой», – завтра. Третий, «Тест», через два дня, и четвертый, «Полицейский участок», финальное туше, в 14.00, когда уедет машина. Та, которая в последний четверг каждого месяца перевозит небольшие суммы. Сходный объем она повезет не раньше, чем через несколько лет.
Забрать назад то, чего не существует. Самое крупное ограбление всех времен. И одновременно – победа над легавым, посадившим под замок его и его братьев. А потом исчезнуть, навсегда.
– Здесь. Первый ключевой момент.
Лео поставил по стакану на каждый угол только что развернутой карты, чтобы удержать бумагу, которая упорно пыталась снова свернуться в трубку.
– Мы рассчитываем на шесть кассет с купюрами. Только пятисотки. Миллионов пять-шесть. Ровно столько, сколько нам нужно.
Он указал на крестик в квадрате, заключенном в квадрат побольше, примерно в центре карты, поднял свой автомат, нацелился на что-то, легонько похлопал по стволу.
– Наш личный мастер-ключ. Как только банкоматы выдадут «временно не работает», охранники откроют их с внутренней стороны – и мы им воспользуемся. Вот этим большим мастер-ключом. Открыть бронированную дверь, застать инкассаторов врасплох, сигнализация отключена, сейф нараспашку. Служащие укладывают деньги в банкомат, в эту минуту они чувствуют себя в безопасности. Тут мы стреляем в первый раз. Ты в синем комбинезоне – Синий Грабитель. Но стрелять прямо нельзя – пули пройдут насквозь, могут кого-нибудь ранить, а то и убить. Поэтому расстреливать замок надо наискосок. Тогда пуля не срикошетит, застрянет в бетонной стене. Вот почему мы берем шведские армейские боеприпасы – у них более толстая и жесткая оболочка. Вот почему мы берем шведское армейское оружие. Из русского АК-47 пришлось бы стрелять прямо, и тогда за дверью все было бы разнесено в клочья.
Свернутая карта скрывала, помимо всех крестиков и стрелок, два зеленых круга. Лео указал на них, кончиками двух пальцев – точно в середину кружков.
– Следующий ключевой момент. Момент, когда все решится. Смена машин, превращение, грабители перестают существовать. То, чего не предусматривают любители, то, чему мы посвятим некоторое время, потому что не хотим давать легавым преимущество.
Вот что означали зеленые круги.
Фургон № 1 и фургон № 2.
– Смена машин произойдет прямо у них на глазах.
Сколько раз он повторял это. А Сэм хотел и должен был слушать. То, о чем они говорили, не было больше отдаленным будущим – план становился реальностью.
– Как-то я перед ограблением поставил две одинаковые машины на выездах из поселка – один и тот же цвет, одни и те же модель и номера, информация пошла к легавым из двух разных точек, и твоему братцу пришлось разрываться между двумя направлениями, а мы успели улизнуть. В другой раз я после ограбления сменил первую машину всего метров через двести от банка, который мы только что ограбили (мимо нас шли люди, жевали хот-доги), и твой брат не понял, что наша машина остановилась рядом с такой же, которая уже стояла там – два фургона, каждый смотрит в свою сторону. Мы просто незаметно перешли из одного в другой. Но, Сэм, еще никогда я не менял машину прямо на месте преступления, на глазах у легавого. И никто такого не делал.
Голос звучал уверенно, и сам Лео чувствовал себя спокойным. Сейчас его задачей было вселить уверенность в напарника, сделать так, чтобы тот, кому через пару часов предстоит в первый раз целиться в людей из автомата, не волновался. Чтобы он понял: если грабители инкассаторской машины будут действовать вразнобой, из-за чего может начаться стрельба, именно он заморозит время и для тех, кто, пытаясь укрыться, бросится на пол, и для тех, кто кричит в рацию о перестрелке. Такую игру невозможно понять, она нелогична – и потому еще больше сбивает их с толку. Свободная зона. Время, когда грабитель может действовать свободно.
– И именно ты, Сэм, будешь сидеть за рулем в самый критический момент. Когда машина подъедет к полицейскому кордону. На тебя они будут смотреть. Если ты спокоен, то и легавые спокойны. Они ищут грабителя, а не «тетрапак». Они ищут черный и синий комбинезоны плюс автоматы, а если на шофере и его помощнике зелено-белая форма, если они не нервничают и водительские права у них в порядке – то полицейский просто проведет пальцем по документам, нащупает рельеф и скажет, что «с машиной вроде все ОК, обычный молочный фургон, проезжайте, мы ищем машину поинтереснее».
На полу возле печи стоял ржавый жестяной ящик с березовыми аккуратными поленьями с белой берестой, кое-где подернутой мохом. Лео взял два полена, пошарил на дне ящика, поискал мелочь на розжиг, нашел три острые березовые щепки.
– Греет?
Он открыл тяжелую латунную дверцу, она тихо скрипнула.
– Да. Отлично греет. Ее вполне хватает, так что можно не связываться с электрическими обогревателями. Зимой во всем доме тепло.
Поленья в четырехугольном отверстии печи, тонкие палочки под и между ними. Через некоторое время пламя стало ровным, улеглось, и дальше разговор пошел под знакомое пощелкивание сухого дерева.
– Вот что, Лео.
Сэм потянулся к бутылке, стоявшей на полке над печкой. Самогон, предположил Лео, – на бутылке не было этикетки. Сэм взял два стаканчика с посудной сушилки, наполнил.
– Паромщик дал. Сам варит. Всегда приправляет чем-то, что растет на острове. В этой партии – бузина и еще что-то, чего я не распознал.
– Спасибо, не сейчас. Не перед первым делом.
– Ты только что старался ободрить меня. Теперь моя очередь.
– Сэм, я сказал – спасибо, не сейчас.
– Я слышал. Но ведь речь не о том, выпить или не выпить двадцать-тридцать миллиграммов алкоголя. Речь о том, что мы теперь свободны. И можем делать, что хотим.
Лео взял стаканчик из руки Сэма, поднес ко рту. Пахло бузиной. И можжевеловыми ягодами, Лео был в этом уверен, может, еще и лапчаткой. Но пить не стал.
– Нет. Мы пока не свободны. Когда мы будем на том чертовом корабле, на пути к Риге, Санкт-Петербургу и Сбербанку России, – вот тогда, в каюте-люкс, мы выпьем. Возьмем ящик шампанского. Тогда мы будем свободны, Сэм.
Он поднял стаканчик, словно собираясь выпить за здоровье, и вылил в раковину то, что пахло бузиной и можжевельником. Потом потянулся к развернутой карте; последний взгляд на крестик в квадрате внутри квадрата побольше и на множество других квадратов в самой крупной в Швеции торговой зоне, открыл латунную дверцу печи и сунул карту в огонь, теперь уже смирный. Бумага вспыхнула и немного подымила, обращаясь в серый пепел.
* * *
Никто из покупателей, стекавшихся сейчас через парковку к торговому центру, не знал, что через четыре с половиной минуты посреди парковки будет лежать в луже собственной крови мертвый человек.
Не знал этого и никто из сотен терпеливо стоящих в бесчисленных очередях торгового комплекса. Люди собирались расплатиться за покупки и неторопливо двинуться к автоматическим раздвижным дверям с тяжелыми пакетами в руках.
Инкассаторы в бронированной машине, медленно катившей по мокрому апрельскому асфальту, тоже ни о чем не догадывались.
Не чуяли приближения смерти и двое мужчин в масках, один в синем комбинезоне, другой – в черном. Оба сидели на передних сиденьях черной «ауди-RS 7» модели этого года, припаркованной прямо перед главным входом в торговый центр. Позже полиция ошибочно определит эту машину как ту самую, на которой злоумышленники покинули место преступления.
16.14.10
Дверцы автомобиля открылись одновременно. У служащего была такая широкая спина, что швы на коричнево-черной форменной куртке едва не разошлись, когда он двинулся к квадрату, вписанному в квадрат побольше возле множества других квадратов: строительный магазин, магазин электроники, продуктовый, мебельный и еще множество других. В стратегически важных местах этих квадратов находились сине-белые скорлупки банкоматов, аппаратов для выдачи наличных, эти неотъемлемые составляющие коммерции. Второй инкассатор – женщина, форма на которой была посвободнее, цепко держала сумку для перевозки денег. И хотя случайный грабитель на коротком отрезке между машиной и банкоматом легко мог бы проделать в серебристой сумке отверстие газовым резаком, женщина знала: вор не успеет вынуть деньги до того, как взорвутся ампулы с краской.
Стеклянные двери плавно разъехались, и инкассаторы вошли в тепло, к двум банкоматам, встроенным в стену; на экранах горела надпись «вставьте карту».
Вскоре, когда охранники окажутся в сейфовой зоне и начнут менять кассеты с купюрами, текст сменится на «временно не работает». Сигнал не только покупателям немного подождать, но и двум вооруженным грабителям – начинать.
В отличие от прочих посетителей, устремлявшихся туда, где громоздились товары, инкассаторы свернули к кафе и игровым автоматам. Склонившись над вделанными в стену стойками, две молодые женщины в стеганых куртках заполняли лотерейные купоны, за сероватыми столиками пили из пластиковых чашек кофе таксист и двое папаш с детьми в колясках. Инкассаторы отодвинули тележку, загородившую дверь сейфовой комнаты; вынув связку ключей, отперли ее. По привычке оглянулись, прежде чем войти.
16.14.40
Никто из находившихся возле длинного окна кафе не обратил внимания на черную, неправильно припарковнную «ауди». Из-за тонированных стекол трудно было заметить, что Синий Грабитель – тот, что сидел на пассажирском месте – направил бинокль на экраны банкоматов.
16.15.05
В тесной сейфовой комнате места хватало только для деревянного стула и шаткого пластикового столика у тыльной стороны банкоматов, которая представляла собой дверцы сейфа. Чтобы открыть их, требовались ключ и кардридер; когда дверцы открывались, банкоматы временно переставали работать. Инкассатор-мужчина вытащил почти пустые денежные кассеты из недр банкомата, а женщина тем временем подняла крышку сумки; показались шесть сменных кассет с ровно разложенными купюрами. Когда женщина помещала третью кассету в банкомат справа, маленькая комнатка взорвалась.
Восемь выстрелов подняли облако зернистой пыли, тысячи бетонных осколков ударили в стены и потолок, раня лицо и руки, словно стекло.
Тишина, несколько секунд, не больше.
Потом еще пять выстрелов, пули сквозь замок и наискось, в стену… отрикошетили, потянув за собой еще осколки, заставили охваченных паникой людей прижаться к полу.
Следующая картинка – без звука. Вибрации. Толстые подметки шагают по бетону, что-то ломается под рифленой резиной.
Один из грабителей, в черном комбинезоне, наставил оружие на женщину, которая пыталась повернуться в направлении шагов. Глаза у нее воспалились и покраснели от пыли, она, поморгав, вызвала слезы, пыль превратилась у нее на ресницах в серую массу, от которой веки начали слипаться.
Поэтому женщина не видела, что лицо грабителя скрыто под черной маской, что синий и черный комбинезоны одинаковы, что у одного из налетчиков на плече висит большая нейлоновая сумка.
Не видела она и автомата, не видела руки, крепче прижавшей ее голову к полу.
Она не могла даже закричать.
Ей оставалось лишь издать короткий тихий стон, заглушенный лившимся из динамиков объявлением о скидках. Покупатели еще не подозревали, что оказались в эпицентре вооруженного ограбления.
16.15.45
Тонкий острый пластик обвил запястья и лодыжки.
Скотч заклеил рот.
В ушах оказались затычки.
На головы намотаны темные наволочки.
Теперь инкассаторы были полностью изолированы от окружающей действительности.
16.16.10
Черный Грабитель миновал разнесенную выстрелами дверь и направил оружие на быстро пустеющий торговый зал. Покупатели, которые не успели убежать, прятались за колоннами, полками с товаром, за кассами. Он прошел дальше, к входным дверям и парковке, к тем людям, которые в ужасе бросились на асфальт. Там он выпустил очередь поверх голов, опустошив магазин автомата; поменял, опустошил еще один. Надо было напугать их до потери сознания, чтобы никто не кинулся к тем, кто сейчас бежал сюда.
Потом налетчик принялся ходить взад-вперед, чтобы входные двери открывались и закрывались и детектор работал не переставая.
Оружие он держал обеими руками, стволом вперед; новоприбывшие покупатели могли видеть вооруженного до зубов грабителя так же отчетливо, как припаркованную неподалеку машину.
16.16.40
Картинка читалась легко.
Опустевший магазин. Грабитель на страже. Дверцы приготовленной для отступления машины открыты, мотор на холостом ходу.
Именно так обстояли дела, когда на парковку влетел первый полицейский автомобиль. Оставалось не более пятидесяти метров между еще не выпущенной пулей и бампером полицейской машины.
Между контролем и хаосом.
16.17.00
Синий Грабитель приготовился, ведь это было частью плана. И все-таки дернулся от выстрелов, которые слышались одинаково отчетливо и в сейфовой комнате, и на парковке. Налетчики знали, что ближайший полицейский участок расположен всего в паре километров отсюда, и рассчитали, что первая машина прибудет почти сразу. Задачей Черного Грабителя было стрелять, бешено стрелять. Запугивать. Полицейские должны понять, что грабители вооружены не хуже их самих и что спрятаться за машиной невозможно – пули АК-4 прошьют жесть как бумагу.
Пока на улице продолжалась стрельба, Синий Грабитель следил, чтобы инкассаторы так и лежали на полу – со связанными руками и ногами, с замотанными в наволочки головами.
Они ни в коем случае не должны видеть, что он сейчас будет делать.
На полу перед ним стояла нейлоновая сумка, в ней – шесть зелено-белых полуторалитровых молочных пакетов. Грабитель достал один и резким движением разорвал пополам. Молока в пакете не оказалось. Обе части были соединены изнутри клейкой лентой.
Грабитель сунул кассету с купюрами в нижнюю часть пакета, нажал на верхнюю – и шов стал практически не виден. Первый подготовленный должным образом молочный пакет превратился в хранилище награбленного и содержал теперь девяносто тысяч крон. Грабитель уложил его в сумку и повторил процедуру еще пять раз. Скорость стрельбы на парковке нарастала, одиночные выстрелы сменились ураганным огнем.
Синий Грабитель учуял запах еще до того, как увидел, как расползается по полу светло-желтое пятно, и рывком поднял сумку, чтобы телесные жидкости инкассатора не промочили ее.
Ремень через голову, на левое плечо, сама сумка – на правом бедре. Потом грабитель побежал к главному входу, чтобы сообщить Черному Грабителю: первая фаза окончена.
За ним потянулась цепочка подсыхающих следов: моча все же коснулась подошв.
16.18.05
Две первые полицейские машины он продырявил, как сито. Но машины остановились, блокировав выезд. Пули грабителя в черном заставили полицейских искать защиты на земле. И если прежде полицейские не видели, что машины повреждены, то теперь поняли это: когда пули прошили жестяной кузов, в салоне загорелась резина.
16.18.15
Шесть полных кассет в молочных пакетах, пакеты – в нейлоновой сумке, висящей на плече у грабителя в синем комбинезоне. Оказавшись у двери, Синий прокричал Черному «Готово!»
Они должны были снова вернуться в магазин. Так они планировали ограбление, сидя в камере номер семь в отделении Н. Чтобы полицейские, в ожидании подкрепления прижавшиеся к земле, поверили, будто грабители, отрезанные от своей машины, будут искать защиты в торговом центре.
Но грабители не рассчитывали, что подкрепление прибудет настолько быстро. Что где-то там, среди стоящих на парковке машин, восемь полицейских станут крадучись, метр за метром, занимать позиции и готовиться к штурму.
Не учли они и того, что полицейские окажутся готовы ответить насилием на насилие: несколько лет назад полиция реагировала совершенно не так.
16.18.25
Сначала правая нога подогнулась. Ткань вокруг входного отверстия затрепетала, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух. Потом ее мускулы отказали.
Грабитель в черном комбинезоне, упав навзничь, направил автомат в ту сторону, откуда, как ему казалось, раздались выстрелы, и ответил новой короткой очередью.
Он поднялся было, нащупав протянутую ему руку другого человека, опору, эту замену ногам, больше не державшим его. Руку, которая потащила его к главному входу. И тут его трижды ударило в живот. Пятая пуля попала пониже руки, туда, где бронежилет прилегал неплотно.
Это было последнее, что он успел почувствовать.
Потому что шестая пуля вошла в затылок и вышла через лоб.
16.18.40
Сэм держал мертвую руку.
Он ощущал это так же отчетливо, как и то, что осколки кости и кровь попали на его собственную кожу сквозь прорези в маске.
Он опустил безжизненное тело на землю, пробежал назад к входу, ожидая, что следующая пуля вопьется в синий комбинезон, в его собственное тело.
Уйти с линии огня.
Единственное, о чем он мог думать.
Туда, в торговый центр.
Он должен добраться до машины номер два, выполнить оставшуюся часть плана в одиночку.
Сэм услышал, как за спиной посыпалось стекло входных дверей, пули просвистели мимо, он уже внутри. Следуя чертежу, он побежал туда, где продавались продукты.
Перепрыгнул через хромированную оградку, приземлился среди корзин с помидорами-черри и ящиками с лимонами, блестевшими под струями пара, обрушил горку огурцов, сворачивая налево, и бросился в проход, где на полках рядом с итальянскими соусами теснились разнообразнейшие макароны. Ему предстояло форсировать раздвижные двери склада – именно туда мчался он с сумкой на плече и сжимая оружие.
Но внезапно Сэм остановился. Ненадолго, на пару вдохов-выдохов. Чтобы осознать, что происходит.
Люди бежали прочь от него.
Никто не совался туда, где он появлялся.
Он был не как другие, он пугал и отталкивал.
И если бы он сосредоточился и внимательно прислушался, то услышал бы и их вдохи и выдохи – услышал бы покупателей, которые прятались за прилавками-морозильниками. Плач, невнятное бормотание. Единственным нормальным голосом был голос из динамиков, продолжавший завлекать предложениями недели.
Три выстрела.
Раздвижные двери пошли трещинами, разбились, и Сэм вбежал в помещение склада, к поднятой роль-ставне перед погрузочным пандусом.
16.19.25
Грузовичок с изображением молочных рек на обоих боках стоял именно там, где Яри припарковал его накануне налета. Посреди свалки замороженных товаров с истекшим сроком годности. Хорошее место, незаметное, но не укрытие.
Транспортный поток, чуть поодаль, вроде бы тек как обычно. Если ему повезло, то это означает, что полиция еще не успела выставить кордоны.
И только теперь, спрыгнув с погрузочной платформы и бегом направляясь к машине, Сэм понял, как сильно дрожит, все его тело вибрировало, словно от шока. Пришлось обхватить одну руку другой так, что побелели костяшки. Потом он собрался с силами и открыл заднюю дверцу, ведущую в пространство, заполненное поддонами с молоком.
16.19.55
Одна палета вмещала восемь ящиков по шестнадцать молочных пакетов в каждом. Но в верхнем, который снял Сэм, шести пакетов не хватало. Именно туда, в эту дыру, он поставил шесть их близнецов – заранее подготовленных, содержащих теперь кассеты, полные пятисоткроновых купюр.
Он стащил с себя синий комбинезон и маску, сложил все это в сумку и затолкал ее вглубь следующего ящика – того, откуда он накануне вынул те самые шесть пакетов; сумку окружили и скрыли пакеты с молоком.
Место автоматам тоже было подготовлено заранее. Под нижней палетой, между колесами, находились металлические петли, где стволы и приклады могли спокойно лежать, не сталкиваясь друг с другом и не лязгая, когда машина едет.
Сэм спрыгнул на землю, отступил на шаг, внимательно осмотрел содержимое фургона.
Ему показалось, что он слышит голос Лео.
Когда легавые начнут процеживать всех придурков, которые станут рваться прочь оттуда, машина с молоком благополучно пройдет все фильтры. А багажник пускай себе проверяют, ведь в нем окажется только… молоко.
Сэм закрыл задние дверцы.
Предполагалось, что они сядут в машину оба, станут помогать друг другу, если их остановят.
Ничего этого теперь не будет. Заговаривать полицейским зубы предстоит только ему.
Потому что он остался один.
16.20.40
Сэм заметил это сразу, как только вывернул с заднего двора торгового центра. Автомобили двигались очень медленно. И причина тому могла быть только одна. Полицейские поставили заграждения.
Далеко впереди маячили машины. Сине-белые, с пульсирующим синим светом.
Сэм посмотрел на свои руки. Они больше не тряслись. Полиция ищет грабителя, который угнал новую черную «ауди». Полиция не ищет молочный фургон. Кончики пальцев – в нагрудный карман зелено-белой куртки. Вот. Водительские права. С рельефным контуром Швеции.
И именно ты, Сэм, будешь сидеть за рулем в самый критический момент. Когда машина подъедет к полицейскому кордону. На тебя они будут смотреть. Если ты спокоен, то и легавые спокойны.
Он уже близко.
Три авто между молочным фургоном и полицейским патрулем, который проверяет каждую машину.
Сэм покосился в зеркало заднего вида, но не заметил при тусклом свете маленькие капли крови, засохшие у него на коже.
* * *
Такого большого телевизора он еще не видывал. Высокий, во всю стену, от сервировочной стойки до длинной тележки, на каких перевозят огромные миски с зеленым салатом и капустой, утопленной в растительном масле.
Иван тяжело оперся локтями о потертый ресторанный столик, что стоял во втором ряду у окна. Здесь он часто сидел с чашкой черного кофе и кучкой лотерейных купонов «Кено». Он перепробовал разные столики, но именно с этого места было видно лучше всего – ни тебе колонн, ни спин посетителей, стоящих в очереди за кружкой или вообразивших, что им обязательно нужно расплатиться на кассе. Картинка гигантского формата. За те годы, что он просидел здесь, с телевизорами что-то случилось. Похоже, их производители сохранили прежние громкость и вес своей продукции, но сделали ее плоской, проехавшись по ней дорожным катком.
Пивная на расстоянии короткой прогулки от Сканстулля располагалась в центре Стокгольма, в квартале, где он сейчас обретался в сданной через вторые руки однушке… и как только, черт возьми, он туда попал? «Драва», так назывался этот «ресторан». И Даксо, у которого брови торчали, как иголки у дикобраза, и который бегал по кухне от одной духовки к другой, владел этим заведением вместе с Сильвией, женой, довольно миловидной, но со взглядом настолько холодным, что красивое становилось отталкивающим. Оба знали, кто он такой. Отец троих грабителей, который больше не пьет спиртного. И они всегда бывали любезны с ним, почти льстивы, и как-то слишком уж часто посылали официантов подливать ему кофе. Может, это связано с тем, что он как-то мельком, еще давно, упомянул, что если бы Иван Дувняк не оказался в том домике после последнего ограбления, сын, с которым он вот-вот встретится, был бы мертв. «Между нами, родителями». То, что иногда отличает тебя от других. И дает своего рода уважение, которое тебе так нравится и от которого становишься зависимым. Но сейчас оно только раздражало. Любопытные взгляды из-за бара и мраморной стойки с пиццей мешали.
А ведь все начиналось так хорошо. Этот вечер он мог бы провести в кругу семьи, а не с неугаданными купонами «Кено». На радостях он разговорился – Лео, его сын, с сегодняшнего дня свободный человек, они будут ужинать вместе, у Даксо и Сильвии. Но потом, когда в этом гигантском телевизоре кончился первый выпуск новостей, Даксо принялся шептаться с женой, явно стараясь, чтобы его не услышали. Сколь же трусливыми и немыслимыми выглядели их попытки не показать виду, когда огромный экран заполнили кадры с инкассаторской машиной, а Отец Грабителя как раз ждал своего Грабителя-Сына всего на расстоянии двух столиков, в их собственном ресторане!
И вот они снова шепчутся возле печи для пиццы. И даже не слишком скрываются. Переключили на другой канал, на следующий новостной выпуск.
Еще больше кадров налета в южной части города, новые картинки.
Примерно тогда в нем проросло раздражение – чувство, которое каждый раз пускало корни глубоко внутри, если же оно вырастало слишком большим, то соблазняло и адски дурачило его. Если он не остережется, то может поскользнуться, съехать вниз и беспомощно упасть.
Точно так же он сидел на диване перед собственным телевизором несколько лет назад. Программа, которая называлась «Объявлены в розыск», в тот вечер запустила часовой репортаж о банде грабителей, которую СМИ уже окрестили Военной бандой из-за способа проникать в банки, напоминавшем военную операцию, столь же жесткого и точного, а также из-за невероятного ограбления военного склада; следователи считали, что это преступление совершили не известные полиции лица. У него в голове вдруг что-то щелкнуло. Что-то знакомое было в людях на экране, с оружием наизготовку входивших в здание банка. Движения. Манера идти, то, как они ставили ноги… вот рука указывает на что-то – а запястье слегка выгнуто. Он смотрел запись с камер видеонаблюдения – и распознавал все больше. Узнавал то, что связывало движения воедино, – личность. И неважно было, что на лицах у тех, в телевизоре, черные маски. Ибо то, как они двигались на экране, объединяло их с отцом; именно так они двигались всю жизнь.
Тогда никакого неприятного чувства не возникло. Только ощущение солидарности. И когда оказалось, что Лео невозможно урезонить, невозможно остановить, отец упросил сына принять его к себе, дать ему бок о бок со своими детьми ограбить очередной банк.
Сейчас неприятное чувство явно связано с содержанием новостей. Разница. Эти грабители столкнулись с полицией прямо на месте преступления. Была перестрелка. И в одного из них угодила смертоносная пуля.
– Твой парень не опаздывает? Ты ведь даже зарезервировал столик, хотя у нас не бывает особо много народу.
Даксо. Такой любопытный, что даже мальчишку не подослал. Владелец ресторана сам стоял рядом с кофейником в руке, предлагая подлить еще.
– Лео уже едет.
Дымящийся черный кофе – полчашки.
– Иван, ты попросил меня приготовить что-нибудь особенное. Для тебя и твоего сына. Я купил лучшее, что сумел найти.
Он так и стоял возле столика. Повернулся к телевизору, увидел то же, что и его посетитель. Новые кадры. Снято на камеру мобильника, изображение дрожащее, но отчетливое. Безжизненное тело в черном комбинезоне, маска на лице, у правой руки – автомат.
– Стоило изрядно. В смысле – мясо.
И кровь. Которая растекалась по земле и в которой грабитель, как сейчас сообщал репортер, скользил, пытаясь подняться, когда в него угодила пуля, пониже бронежилета. А потом еще одна – в голову.
– И если что-то случилось, если твой сын не придет…
Иван два года не пил ни капли. Примерно столько же времени он контролировал свою злость. Не нападал, не бил. Но сейчас… Он был близок. Схватить Даксо за кустистые брови. Вырвать из них клочья. Затолкать ему в глотку, чтобы заткнулся.
– Ты долго еще будешь трепаться?
– …сегодня. Его же выпустили. И я хочу сказать…
– Лео никогда больше не будет грабить. И он уже почти здесь. Иди готовь это твое драгоценное мясо.
– Говяжье филе. Сухой выдержки, аргентинское.
– Как тебе угодно. Я ем не ради вкуса. Никогда не ел ради вкуса. Иначе я бы ходил не сюда, не к тебе и не к твоей красавице жене.
Это заставило Даксо убраться. Но шептаться они с Сильвией не прекратили. Иван был уверен – сейчас он нашептывает жене очередные измышления: разве случайно такое эффектное, жестокое ограбление произошло в тот самый день, когда сына Папы-Грабителя выпустили из тюрьмы?
Лео. С которым он встречался нынче утром.
Вот почему неприятное чувство так быстро проделало эту проклятую дыру в душе.
Об этом шептал Даксо. Об этом вопили кадры по телевизору.
Ведь он уже знал что-то, там, у ворот. Что-то, что не получилось сформулировать, но что отец уловил. Недоступность. Лео отгородился, ушел в себя.
Он тогда подумал, понадеялся, что таков эффект свободы, то, что он сам переживал при освобождении – годы нетерпеливого ожидания и радость, которая разбивалась на куски в тот самый момент, когда ворота открывались, когда радость превращалась в неуверенность, растерянность. Но… дьявол, эта кровь на экране. Его кровь? Не потому ли он опаздывает?
Всего на десять минут, всего на десять. Лео не успел бы поучаствовать в ограблении на окраине Стокгольма, миновать кордоны, уйти от полиции, спрятать добычу, переодеться и после этого явиться к отцу в венгерский ресторан в центре города.
– Даксо!
Голос Ивана наполнил пустой ресторан, и шепотливый хозяин поднял голову.
– Да?
– Давай, начинай жарить мясо.
– Но если он не придет, Иван, если…
– Начинай!
Стена. Решетка. Даже Феликс и она были там.
Если бы, когда они росли, ты был другим… Лео никогда не стал бы грабить банки!
Бритт-Мари разрушила семью. А он разрушил ее саму.
И Феликс и Винсент не попали бы в тюрьму. Не попали бы.
Но сейчас он скрепит семью, отремонтирует, как разрушенный дом.
Ошибки остались позади. Впереди лежит лучшая жизнь.
Если смог измениться я, сможешь измениться и ты.
– Ты жаришь?
– Сейчас будет готово.
– Потому что – вот он!
Иван склонился к холодному оконному стеклу, чтобы лучше видеть.
Эти шаги. Точно такие же, черт возьми, как ходил всегда он сам; ну разумеется. Теперь эти шаги направлялись к ресторанной двери. Иван обнял сына второй раз за сегодняшний день.
– Даксо, черт тебя побери! Мы садимся за стол, поворачивайся!
– Я не буду есть, папа.
Иван ослабил объятия, отвел сына в сторону, подальше от любопытных ушей.