Кровавые точки
* * *
Кто-то дергает его за правую руку.
Огромные челюсти, колючий бурелом. Ощетинившаяся острыми зубцами гора. А потом он беспомощно падает в потайной бездонный люк.
– Феликс, проснись.
И хотя дна не существует, он приземляется. В другие челюсти. И эти челюсти рвут его, тянут в разные стороны.
– Феликс? Эй!
– Чт-то?
В бездне всегда черным-черно.
– Подъем, братишка.
Прямо над ним. Челюсти. Светлый контур во тьме вечности.
– Кто… Пусти! Пусти меня!
– Феликс, это я, Лео. Вставай.
Светлое становится яснее. Волосы Лео. Лицо. Это он.
– Но… тут… так темно.
– Ш-ш-ш. Не так громко. Разбудишь Винсента.
– Что-то… случилось?
– Нет. Ничего не случилось. Пока.
Старший брат одет. На нем даже куртка и кроссовки.
Феликс тихо садится на край кровати.
Верхняя одежда в доме? Посреди ночи?
Ноги, руки – не действуют. Он решает подвигать руками и ногами, но у него не выходит. Застыли.
Он ощущает, как кто-то берет одну его ногу, сует в ботинок, завязывает шнурки. Потом вторую ногу. Потом его руки разводят в стороны и вдевают в рукава теплой куртки. Затем Лео исчезает на кухне, слышно, как льется вода из крана, потом Лео возвращается со стаканом, полным крови.
– Залпом.
Это не кровь. Это сок. До самых краев стакана.
– Пей. Быстрее проснешься.
– Проснусь? Зачем?
– Увидишь.
В прихожей, по пути к входной двери, Лео проскальзывает в комнату Винсента, к замотанному в бинты телу, слушает равномерное дыхание.
– Мы же не можем оставить его одного? А, Лео?
– Мы скоро вернемся. Полчаса максимум.
Лео опускает жалюзи, отключает полную луну и уличный фонарь – разбитое стекло, злобный свет.
– А вдруг… он все-таки проснется? Проснется – а он совсем один.
– Не проснется. Когда Винсент спит, он спит. А будить мумию нельзя. Тогда исполнится проклятие. Феликс, ты разве не знаешь об этом?
Последняя проверка – рот. Они расширяют дыру в бинтах, надо, чтобы воздух поступал свободно. Потом выходят из квартиры. Феликсу кажется немного странным, что у Лео на плече школьная сумка. Кто же ходит в школу ночью?
Ни следа не осталось на лестничной клетке после маминого бегства – как будто ничего и не было, Лео удалось отскрести последние пятна. Братья прошмыгнули мимо двери Агнеты на втором этаже – Агнета вызвалась ночевать у них, пока мама в больнице, но Лео убедил ее, что они сами справятся, пообещал, что даст знать, если понадобится помощь, и что он будет отправлять мальчиков спать в положенное время.
Темнота. Длинная цепочка уличных фонарей. В отдалении – музыка и машины, резко стартуют, резко тормозят. Пятничный вечер в Фалуне. Там город, жизнь. Но здесь, в другом районе, на асфальтовом тротуаре, ведущем в школу, все неподвижно, тихо.
Лео вдыхает, глубоко. На улице гораздо теплее, чем он думал. Или это он так нагрелся изнутри, что напряжение ищет выход?
Сентябрь, и кучи листьев на земле – так приятно поддавать их ногой. С начала учебного года прошел примерно месяц – Лео в восьмом классе, Феликс – в пятом. А Винсент, их большой младший брат, пошел в первый класс, так что они все теперь учатся в одной школе.
Он точно знает, что ему нужно.
Он разузнал, где продаются парики, сто двадцать пять крон за тот, с длинными волосами, который он выбрал. А объемная серая куртка с капюшоном отыскалась в «Хеннес энд Мауритц» за девяносто девять пятьдесят; ей предстоит стать грязно-зеленой от краски для ткани, а краска – в магазине швейных принадлежностей. Потом тело: оно должно выглядеть по-другому. Вату на плечи. Еще живот, но живот изваять просто – при помощи ватина, который нашелся в том же магазине, что и краска для ткани. Последнее – сигареты. Он должен курить, сигареты без фильтра, самые крепкие – «Джон Сильвер».
Курево алкашей.
Как приятно брести по улице среди ночи, когда внутренний жар выравнивается с теплом снаружи. Только в небольших городках бывают такие ощущения – улицы связаны с другими и в то же время пусты. Первый признак того, что в этом районе тоже есть люди, – велосипедистка позади них, они слышат, как динамка давит на переднее колесо, как велосипед приближается, проезжает, исчезает.
Лассе-Наркота. Хорошее имя. Так он окрестил своего персонажа.
Именно Лассе-Наркота вырвет у тетки из магазина «ИСА» сумку.
Но создать Лассе-Наркоту стоит денег. Вот почему Лео разбудил младшего брата, поднял его в два часа ночи.
– Я сегодня взял книгу. В школьной библиотеке.
– Ага. И поэтому мы на улице?
До школы здесь гораздо дальше, чем в Скугосе. Лео помнит, как папа стоял на балконе, на верхнем этаже, следил за их спинами, когда они пересекали парковку и углублялись в кустарник.
Четыре года назад. Другая жизнь.
– Нет. Но мне пришлось взять что-нибудь, чтобы все сработало.
– Не понял.
– Поймешь. А эта дурацкая книга оказалась почти хорошая. Про Америку и всякое, что там случилось. Про сухой закон и чувака по имени Аль Капоне.
– Про него я слышал.
– И я подумал про папу.
– Они про него написали? Про папу?
– Нет, естественно. Но я подумал, что… папа ведь мог бы сделать, как Аль Капоне. Ну, если бы в Швеции запретили спиртное.
– Как сделать?
– Как Аль Капоне. Он все равно продавал спиртное. Плевал на законы.
Они приближаются к полю с одинокими деревьями, худыми, тянущими ветки к ночному небу. По ту сторону поля, частично освещенного фонарями другой велосипедной дорожки, – школа.
– Нет, Лео. Вряд ли.
– Что?
– Что папа сделал бы, как тот Капоне. Папа не любит продавать. Да? Он бы все выпил сам. А потом побил бы кого-нибудь.
Крыло, где учится Лео, – старшие классы средней школы. Феликс почти никогда не бывает здесь. Сам он учится в средних классах, и это два разных мира с охраняемой границей, которую лучше не пересекать, потому что на том берегу тебя ждет разборка с теми, кто сильнее тебя. Когда они переехали сюда, он ходил в первый класс и стал новичком посреди полугодия. Абсолютно новый – вот кто он был. Большинство ненавидит менять школу и одноклассников, но ему понравилось. Не то что Юнне, он хорошо ее помнил, Юнна скалывала волосы золотой заколкой и столько раз плакала перед переездом, что учительнице приходилось прерывать урок музыки. Юнна не хотела менять действительность, чего нельзя было сказать о Феликсе. Феликс радовался переезду. Никто в его новом классе не знал, что случилось в Стокгольме, не знал, что его папа сидел в тюрьме за поджог.
Он был уверен: все проблемы кончились, когда папа исчез, а мама и тетки из социальной службы решили, что переезд за двадцать две мили – наилучший вариант. С ними все будет нормально. Не будет больше этой мерзости в животе и груди, которая давила и жгла, поднимаясь иногда к самому горлу.
И вот это как будто началось снова – как будто жжение в груди переехало сюда следом за ними.
Они дошли до школьного двора и теперь сидят на корточках, прячась за трансформаторной будкой, неподвижно, молча. Еще один велосипедист приближается, проезжает мимо.
Школа в Скугосе была из белого кирпича, а эта встречает светло-желтой штукатуркой, два крыла соединены застекленным переходом, где ученики проводят перемены.
– Твоя работа – стоять на стреме.
– На стреме?
– Сообразишь. Теперь быстро. Никто не должен нас видеть.
Лео вдруг пускается бежать. Феликс хочет спросить – куда, но не успевает и решает бежать за ним по влажному асфальту, они резко дышат, пар идет изо рта. Последний отрезок пути братья крадутся – мимо общего холла, мимо среднего крыла. Там среди больших окон есть одно маленькое, наверху, вентиляционное.
– Э-эй, Лео – что значит «на стреме»?
– Если кто-нибудь появится на велосипедной дорожке – постучишь по подоконнику. Вот этим.
Лео держит монету. Одна крона. Блестит в свете уличного фонаря.
– А потом ты должен спрятаться.
– Спрятаться? А ты…
Феликс все еще тяжело дышит после марш-броска, и каждое слово словно отрезается от других ножницами, когда он выталкивает из себя вопросы.
– …ты сам чего будешь делать?
Старший брат не отвечает, только улыбается и сует руку в школьную сумку, шарит там… похоже на отвертку. Вспрыгивает на узкий отлив окна, удерживает равновесие, встав на цыпочки, тянется к маленькому, узкому окошку наверху.
Феликсу все видится под странным углом – косо и снизу вверх; может быть, поэтому ему трудно понять, в чем он сейчас участвует. Но если происходящее происходит на самом деле, то Лео уже по пояс втянулся в окошечко и колдует с отверткой над винтом, который держит металлическую скобу – ту, что не дает любому желающему открыть окно нараспашку. Условия работы далеки от идеальных, Лео то и дело оскальзывается на жестяном подоконнике.
Все это время Феликс несет вахту, его лицо пылает, но щеки горят совсем не от нетерпеливого ожидания развязки. Он просто хочет домой.
Лео тоже жарко, даже жарче, чем только что. Напряжение рвется наружу. Он все спланировал – и план работает. За окном – общий холл с длинными столами, где он и другие из 8 «В» играют в карты или просто болтаются между уроками. В два часа, после обеда, каждый день открывается буфет-тошниловка: булочки с корицей, шоколадные шарики, марципаны с арахисовым маслом и шоколадом, бутерброды с сыром и сок в коробочках с трубочками. Сегодня на обед давали какую-то белую рыбу, так что денег в кассе должно было остаться немало.
Деньги хранятся в белой жестяной кассете, и забирают их ежедневно в двадцать минут пятого, по правилам в жестянке должно оставаться только немного мелочи на сдачу. Но каждую вторую пятницу бывало по-другому. Каждую вторую пятницу Лену-Продленку заменяла в буфете учительница физкультуры. И кассу, не опустошая, запирали на все выходные. В понедельник Лена-Продленка снова приступала к своим обязанностям.
Вот почему он сегодня задержался в школе. Несмотря на тревогу за Винсента, который все еще отказывался снять бинты. После последнего урока он прогулялся – вместо того чтобы мчаться домой – в школьную библиотеку и притворился, что берет книги, он даже почитал немного. Ту, про Капоне и сухой закон. Потому что если сесть на правильное место, в линию с задними книжными стеллажами, то можно без помех наблюдать за общим холлом. Именно это он и делал, когда украдкой отрывался от книжной страницы и смотрел, как учительница физкультуры продает шоколадки и пирожные. Часы показали двадцать минут пятого. Учительница убрала деньги в шкафчик за буфетной стойкой.
Оттуда же Лео наблюдал за школьным охранником. Во время своего обычного пятничного обхода тот проверил, чтобы все было как положено, проверил каждое окно, вернул на место стулья и столы. А потом, как и ожидалось, направился в библиотеку. К Лео. Который молниеносно пересел за другой стол – туда, куда охранник поместит его, когда ему будут задавать вопросы, за стол, из-за которого общий холл не виден.
Тебе пора домой, объяснил охранник, школа закрывается, и Лео притворился, что послушался, сложил сумку под его взглядом. И продолжил притворяться, когда цепь замкнулась: он же забыл тетрадь по математике, шкафчик четыреста сорок два. Но он прямо сейчас сбегает за ней. Пусть только вахтер посторожит сумку.
Лео побежал, но не к шкафчику, а к месту, видеть которое вахтер никак не мог. К общему холлу. Там он осторожно придвинул стул к стене и повернул обе ручки вентиляционного окошка.
Того самого окошка, у которого он сейчас находится.
Лео подтягивается, проскальзывает в открытое окно, мягко спрыгивает на пол и крадется к буфету.
И понимает, насколько другие испытывает сейчас ощущения.
Находиться в школе посреди ночи. В покинутой комнате, которая медленно наполняется его собственными движениями.
Только он. Как же чудесно сначала выдумать что-то, а потом – именно так и сделать.
И в тело вдруг возвращается то бродячее, живущее, беспокойное, радостное.
То, что сделало его мягким и счастливым внутри, а снаружи – как никогда сильным, когда он вытирал кровь, и знал, что спас маме жизнь, и даже не боялся, что папа вернется и снова изобьет маму.
Шкаф снабжен висячим замком. Вот зачем Лео положил в сумку кое-что еще, а именно – стамеску и молоток. Он не станет нападать на сам замок, слишком много шуму, он займется маленькими ломкими детальками.
Двух ударов достаточно – замок падает на пол, можно открывать дверцу шкафа.
Белая кассовая жестянка стоит на нижней полке.
Он оглядывается на темную комнату, наполненную движениями, которые – только его, и перекладывает жестянку к себе в сумку.
Он уже собрался уходить, когда его взгляд упал на большую дверь за шкафом. За ней, как известно каждому ученику, таится запах (и Лео почти физически обоняет его): шоколад и кокосовая стружка.
Раз уж я все равно здесь.
Простая деревянная дверь. Если надавить на шарнир точно возле задвижки, то можно, не прикладывая особых усилий, сломать его, отделить от дверной рамы – и никто не услышит.
Велосипедная дорожка дремлет, она пустынна – никто не появился за те минуты, что он нес вахту. Время от времени он мельком видит в окнах Лео – кажется, тот сначала взломал шкаф, а потом дверь в другую комнату.
Забрать жестянку. Так сказал Лео. Это он и делает там, внутри. Успел или нет?
Вот. Наконец-то.
Феликс видит, как старший брат приближается в темноте с черным мусорным мешком, бросает что-то через открытое маленькое окошко.
– Феликс!
Такой же мусорный мешок. Вот что он бросил в окно. Но пустой.
– Клади туда.
Он бросает что-то еще. Картонную коробку. Она падает на мокрую траву. Шоколадные шарики, судя по картинке.
На следующей коробке – другая картинка. Кокосовые шарики. Рассыпчатые. Так тут написано.
– Эй! Это же никакая не жестянка! Ты же должен был взять жестянку. Ты сам так сказал. Что ты поэтому меня разбудил.
Лео молча взглядывает на него. Потом снова исчезает. Феликс слышит, как он бежит назад, в зал за буфетом и деревянной дверью.
Полный круг. И еще один. Феликс вертится, осматривается. Ни одного человека. Но руки у него все же дрожат, когда расправляют пустой мусорный пакет и опускают в него коробку.
А если кто-нибудь пройдет мимо?
Еще две коробки. Они падают почти ему на ноги. Грушевый сок. Марципаны.
Я же могу спрятаться. Но, блин, мешок тяжеленный, придется бросить его тут.
Он поймал очередные коробки, отправил в пасть из черного пластика.
И тогда следующий велосипедист может увидеть. Остановится, поймет.
Еще коробочки сока. Еще печенье. Начинается дождь, тяжелые капли со стуком падают на землю.
– Лео! Выходи уже, черт тебя побери!
– Сейчас.
Лео улыбается, это ясно видно, и тут же опять быстро возвращается в темноту школьного здания. Ему ужасно хочется заплакать. Черт. Как же он напуган. Но хуже всего, что Лео его не слушает. Лео и раньше уходил в себя – и не достучишься.
Никогда, никогда, никогда больше я не стану ему помогать.
На землю падают последние коробки.
И когда взломщик выпрыгивает из окна, глубоко в груди Феликса перемешиваются тревога и злость. Лео, наоборот, спокойнее и радостнее, чем всегда.
– Что такое, братишка?
– Ничего.
– Целый мешок, Феликс, пойми. Винсент будет…
– Столько есть – устанешь. И без разницы, вкусно или нет.
– Феликс! Это же… хорошо, когда есть еда. Ну, на всякий случай.
– На какой всякий?
– Кто знает.
– Ну что случится? Скажи! Лео, черт, что такого должно случиться?
Они возвращаются тем же путем сквозь ту же тихую ночь. Но теперь все по-другому. Они сделали то, чего никогда прежде не делали. Вот почему Лео мешок кажется легким, когда он несет его, вот почему Феликсу мешок кажется тяжелым, когда приходит его черед нести, коробки давят на спину, или это поясница, или это одно и то же, Феликс не знает точно. Но как же хочется плакать. Или поныть. Но – нет. Ни одного слова он не скажет по дороге домой.
В окнах многоквартирного дома не горят огни – нигде, кроме самой середины, охранник всегда начеку, прямо-таки светящийся нос на сером лице-фасаде. А на лестничной клетке все двери спят. Лампа мигает на втором этаже, рычит овчарка на третьем, чужие ожидания следующего дня.
Такая же молчаливая квартира.
Оба заглядывют в комнату Винсента, и он, как соседи – посапывает, глубоко дышит.
– Я же говорил.
Лео подмигивает Феликсу.
– Мумии всегда спят долго и крепко. Я думаю, из-за бинтов.
Жестянка должна утвердиться посреди кухонного стола, он выбирает то самое место, на которое мама поставила горячую кастрюлю прямо перед… перед…
– Феликс, принеси кухонные полотенца.
– Зачем?
Он нападет на нее – совсем как мама, когда отбивает шницели деревянной колотушкой.
– Принеси – и все.
Феликс исчезает в прихожей, тут же возвращается. Лео выпучивает глаза на единственное полотенце в его протянутой руке.
– Одно?
– Да.
– Все, Феликс, неси все, что есть.
Феликс бредет через коридор к шкафу в маминой спальне. Целая стопка белых полотенец у него в руках, в углу каждого красной ниткой вышиты три буквы. БМА. Бритт-Мари Аксельссон. Так звали маму в детстве.
– Хватит?
Лео отсчитывает шесть штук, кладет их под жестянку, вытаскивает из рюкзака инструменты, а седьмым обматывает головку стамески. Потом отступает на шаг, вертит жестянку, примеривается: как проще добраться.
– Подержи.
– Жестянку?
– Руками. С двух сторон.
– А ты по ней ударишь?
– Да.
– Тогда не буду держать.
– Феликс!
– А если… ты промахнешься?
– Да ладно! Всего один раз. Одного удара хватит.
Лео взвешивает в руке стамеску, прикладывает острие к миллиметровой щели над замочком. Быстрый взгляд на Феликса: тот зажмурился, но держит жестянку, как сказано. Лео прицеливается, ударяет. Хорошее попадание – но в тот самый момент, когда молоток падает на стемеску и сила от одного инструмента должна передаться другому, Феликс ослабляет хватку. Замочек выдерживает напор силы, которая пытается проникнуть внутрь. Братья следят за скользящим падением жестянки – по столу до края… вот она опрокидывается, падает на пол. Сердитый стук отдается от кухонных стен в коридор, к Винсенту и внешней двери.
– Какого… Ты же должен был держать!
– А вдруг бы ты попал по мне. Вместо жестянки.
Лео проводит рукой по смятым полотенцам, расправляет их, подбирает жестянку и снова ставит на то же место.
– Феликс, в следующий раз Винсент проснется. Или соседи. Держи как следует.
Феликс хватается за ледяные бока жестянки, крепко зажмуривается, держит изо всех сил.
Лео прицеливается. И бьет. В середину замкового механизма.
Вот теперь удачно. Еле видная щель становится чуть пошире. Как раз войдет острие стамески. Всей тяжестью тела – на кухонный стол, Лео ломает, ломает, и наконец оба улавливают слабый щелчок.
Замок сломан.
Лео аккуратно надавливает на крышку и нижнюю часть, поворачивает, у таких кассет бывает незакрепленное отделение для монет, так что все содержимое может высыпаться кучей.
Открывает едва ли не торжественно. Коробочка с ячейками лежит, как и должна. Каждая ячейка почти полна.
Он высыпает монеты на полотенце, просматривает, ловит те, что норовят укатиться.
– Феликс, начинай сортировать. Пятьдесят эре, одна крона, пять крон – все по отдельности.
Он нарочно медлил, не смотрел, сколько там, в пластиковом отделении. Но знает, сколько примерно ему хочется, чтобы там оказалось: чтобы хватило на все. Теперь Лео все же заглядывает туда. Там, как и следовало ожидать, лежат купюры. Пятерки. Но не та сумма, что ему нужна, он почти уверен в этом. Он собирает, считает.
Двадцать семь пятикроновых бумажек.
Сто тридцать пять крон.
Не достаточно. Ведь не достаточно? Ведь этих монет не хватит на все?
Его усердные руки, раскладывая деньги, сталкиваются с медлительными руками Феликса. Три кучки. Разной высоты. Он молча считает. Сорок семь крон и пятьдесят эре.
Итого сто восемьдесят две кроны пятьдесят эре.
Он торопливо идет в свою комнату, за бумажкой, лежащей на динамике, который он сам собрал и который высотой почти с Винсента. Глубокий вздох – и он разворачивает бумажку. Куртка, 99,50. Парик, 125. Сигареты, 14. Краска, 28,50. Вата, 20. Все это он не может нигде стащить. То есть может, но хороший план подвергает преступника риску попасться всего один раз. Во время главного удара. Велосипед для бегства – это единственное, что он может взять без риска. Накануне ночью.
– Не хватает сто четыре пятьдесят.
– Не хватает?
– Да. Мне нужно двести восемьдесят семь крон.
– На что?
– На Лассе-Наркоту. Но я знаю, где взять остальное.
* * *
Молоко, пятьдесят миллилитров. Он отмеряет чуть больше, чем в рецепте. Манка, четыре столовые ложки, манку он отмеряет точнее. В конце – соль, немного, сколько захватят указательный и большой пальцы. Большой деревянной ложкой размешивает широкими кругами, помешивает все время, помешивает, помешивает в кастрюле, каша не должна пригореть, если пригорит – ни Феликс, ни Винсент есть не станут.
Феликс в это время накрывает на стол. Тарелки, ложки, салфетки, стаканы. Подтаскивает стул к мойке и шкафчику, снимает пакет с сахарным песком и стеклянную банку с корицей. Они одни – можно сыпать, сколько хочешь.
– Феликс, разбуди Винсента.
– Я уже заглядывал к нему. Он еще… Сколько он еще будет так? В бинтах? Всю жизнь?
– Нет, не всю жизнь. Я его выманю из бинтов.
Феликс идет. Но не к комнате Винсента, а к коричневой пластмассовой корзине для белья, возле входной двери, она поменьше той, что в ванной, мама носит ее вниз, в прачечную. Он шарит среди грязных трусов, и носков, и футболок и выуживает джинсы. Для него они маловаты.
– Феликс?
Лео на миг отвлекается от плиты и кастрюли, в которой надо помешивать – увидел в прихожей джинсы, которые, он уверен, принадлежат Винсенту.
– Ты чем там занимаешься?
– Я подумал… Нам же надо к маме. Сейчас можно сделать, как ты сказал – выманить его. Из мумии.
Феликс направляется в комнату к Винсенту, но Лео хватается за джинсы.
– Нет.
– Почему?
– Погодим пока.
– Все равно я хочу спросить.
Оба тянут штаны к себе, с одинаковой настойчивостью. Наконец Феликс выпускает джинсы, но из хватки за запястье ему удается вывернуться.
– Если мы… Лео, черт… если мы разрешим ему пойти с нами, он же должен снять с себя эти дурацкие бинты! Ты что, не понимаешь?
– А как, по-твоему, выглядит мама?
Феликс вдруг останавливается, словно споткнувшись. Замирает.
– В каком смысле?…
– Лицо. Из нее же кровь лилась, как из свиньи. Как по-твоему, сколько на ней бинтов? Я не хочу, чтобы Винсент видел ее. А ты?
Тут Феликс понимает, о чем говорит его старший брат. Он почти не видел, как маму избивали. Не помнит, что было, когда папа ее бил. Эти удары провалились в большие черные люки его памяти.
– Лео!
– Что?
– А как, по-твоему… она выглядит?
Феликс искоса посматривает на старшего брата, словно это все, что он отваживается сделать, словно ответ тогда будет не такой страшный.
Лео видел избиение, даже вытирал мамину кровь.
– Скоро узнаем, братишка.
Горит.
Пахнет горелым.
Каша. Сраное молоко. Лео сдергивает кастрюлю с плиты, наливает холодной воды, выковыривает деревянной ложкой бурый ком и вываливает его в мусорное ведро. Скребет и трет дно кастрюли, потом обнаруживает коробку с проволочными мочалками, и горелая корка наконец отходит полностью.
Он снова отмеривает крупу, молоко и соль, начинает мешать, по кругу, по кругу.
Открывается входная дверь. Кто-то, у кого есть ключи.
– Доброе утро.
Женщина. Не очень молодая.
Агнета.
Ей, наверное, дала ключи мама или соцтетка.
Лео бежит к окну, открывает пошире, пусть эта дура не думает, что он не в состоянии сварить кашу.
– Ну что? Уже завтракаете?
Агнета встает в дверном проеме, взглядывает на мальчика у кастрюли, на накрытый стол.
– Нет еще. Феликс собрался варить кашу, но он не умеет, ее надо все время помешивать.
– А я кое-что купила… так что будет у вас завтрак. А в другом пакете – обед и ужин.
Она открывает холодильник, распаковывает покупки, прячет их, потом ставит еще что-то в буфет.
– Завтра утром тебе не нужно будет заходить к нам, я все сделаю. Я готовлю этим двоим завтрак, после того, как… в общем, готовлю…
Тихонько стучат по дверному косяку; оба рефлекторно оборачиваются на звук.
Феликс.
– Он не хочет. Мумия ничего не хочет.
– Оставь его в покое, Феликс. Поест потом.
Первый пластиковый пакет пуст, Агнета как раз принимается за второй – и замирает.
– Так… вот это вот все еще на нем?
– Да. И по-моему, его так оставлять нельзя. А Лео со мной не согласен.
– Феликс, я такого не говорил. Я говорил, что мы не можем заставлять его. Ни снимать бинты, ни идти с нами к маме.
У каждого свое мнение, каждый уверен в своей правоте. Агнета понимает это и оборачивается к обоим попеременно.
– Я… тут я согласна с Лео. Не стоит снимать бинты, пока человек к этому не готов. Сначала надо прийти в себя. Я побуду с Винсентом, пока вы навещаете маму.
Вот теперь каша отличная, и Лео наполняет две из трех выставленных на стол тарелок.
– Но я хотела поговорить с вами еще кое о чем.
Она дожидается, пока Лео вымоет кастрюлю и сядет.
– Сегодня ночью…
Еще даже первый бутерброд не готов.
– Я проснулась. От того, что кто-то бежал по лестнице. Или мне показалось, что я проснулась от этого. По звуку – бежали мимо моей двери, вверх до этого самого этажа. Потом, как раз когда я снова уснула, я опять проснулась. От сильных ударов. Как минимум – двух. Может, трех. Как будто кто-то… стучал в стену. Больше я ничего не слышала. Или снова уснула.
Оба начинают жевать крошащиеся твердые бутерброды с сыром.
Но и у бутербродов, и у манной каши, покрытой дополнительным слоем корицы и сахара, вкус не как всегда.
– Беготня по лестнице. Стуки. Это были вы?
Лео уставился на Феликса, который уставился на Лео.
– Нет. И я ничего не слышал. А ты, Феликс?
Феликс колеблется. Это понимает Лео, но не Агнета. Феликс колеблется и тихо говорит:
– Нет. Я тоже не слышал. Я не слышал ни одного странного звука.
До больницы в Фалуне не очень далеко. Но идут они туда долго. Феликс тащится нога за ногу, с каждым метром все медленнее. И Лео понимает, в чем дело.
– Побыстрее.
Тревога. Из-за картины, которую никто из них не хочет видеть.
– Зачем? Мы разве спешим?
– Мама будет такая, какая есть.
Лео уже давно решил не думать об этом. О том, как выглядит мама. Вместо этого он думает про магазин, про площадь и охранника, который может помешать ему. Надо уговорить Феликса. Без него трудно. Может получиться, но удача может и изменить. Задача Феликса – отвлекать Клика с дубинкой. А Клик единственный, кто способен серьезно навредить предприятию.
Городская больница Фалуна светится по ту сторону парка, корпуса торчат позади деревьев. Еще пара минут… шаги Феликса становятся куда короче, куда неспешнее.
– Братишка!