Нью-йоркская квартира огромна. Когда мы рассматривали план и фотографии, она не казалась такой большой. Ее выбрали для нас Макбранайты, что вполне логично, раз они платят. Не хочу знать сколько. Это квартира бизнес-класса, а мы всегда жили в экономическом.

Полупустой грузовой ящик, который мы отправили несколько недель назад, стоит посреди гостиной. Не знаю, впрочем, можно ли назвать гостиной комнату таких размеров. Она больше любой из квартир, где мы когда‐либо жили. На одном ее конце сияет металлом и мрамором кухня с отдельно стоящей барной стойкой – совсем не маленькой – и двумя плитами.

На другом конце – лестница к комнатам, где будем жить мы с Розой. Посреди гостиной стоят два гигантских дивана, возле каждого – приставной столик, между ними низкий журнальный стол. На той стене, где входная дверь, висит громадный телевизор, размером с экран в кинотеатре. Я и не знал, что такие существуют. У окна во всю стену, выходящего на Вторую авеню, стоят четыре растения в массивных горшках. Они живые. Интересно, кто будет их поливать. Мы всегда губим все комнатные растения.

Грузовой ящик совершенно не вписывается в это сияющее, никем не тронутое пространство. От того, что он тут стоит, мне немного легче. Обычно при переезде мы берем с собой только то, что можем унести. В этот раз нам не пришлось избавляться от лишней одежды, книг, постеров, Розиных шахмат.

Я не помню, что там, в этом ящике, ведь с тех пор, как мы его собрали, прошло уже много времени. Но в нем точно нет мебели. Она гниет в подвале у родителей Дэвида, в Сиднее. Дедуля периодически обещает ее выбросить, если мы не вернемся домой. А еще он вечно грозится вычеркнуть нас из завещания. Дедуля меняет текст завещания так же часто, как обычные люди – постельное белье.

Через десять минут в Нью-Йорке наступит полночь, и мне исполнится семнадцать лет. Я не получу сообщений от Назима, Джорджи, Джейсона или тетушек. Обычно в день рождения телефон у меня разрывается. Но местные сим-карты мы купим только завтра. Дэвид сердито бросает, что интернет не работает, он подключит его утром. Дэвид – компьютерный гений. Он всегда отвечает за всю технику в доме.

– Помоги мне отнести Розу в кровать, – говорит Салли.

Я беру Розу на руки и вслед за Салли поднимаюсь по лестнице. Сложно не любить Розу, когда она засыпает, вот как сейчас: веки едва приоткрыты, руки и ноги безвольно повисли. Она похожа на саму себя в младенчестве.

– Я убила бабочку, – тихо бормочет Роза.

– Ты… – говорю я, но тут замечаю, что глаза у нее закрылись и она словно потяжелела – спит.

Салли открывает дверь в Розину комнату:

– Положи ее на постель.

Я укладываю Розу.

– Разве она не прелесть?

Да, сейчас Роза кажется очень милой. Светлые кудри растрепались и нимбом лежат вокруг головы. Я целую ее в лоб. Жаль, что она не такая, какой кажется.

Мы идем вниз. Ноги как будто больше мне не принадлежат.

– Вот мы и в Нью-Йорке, – говорит Дэвид с дивана. – В какой‐то момент я подумал, что мы никогда не долетим. – Он смотрит на часы. – Уже полночь!

Он вскакивает и притягивает меня к себе.

– С днем рождения, Че! Тебе уже семнадцать.

– С днем рождения! Не могу поверить, что ты такой взрослый, – говорит Салли и обнимает нас обоих. – Семнадцать лет.

«И я страшно далеко от дома, – думаю я. – Отличный подарок на день рождения». Я этого не говорю. Зачем ругаться. Я думаю, не улечься ли мне прямо на лестнице.

– М-да, Че, ты ужасно выглядишь, – говорит Дэвид.

– Спасибо, – бурчу я. – Вы оба тоже не… – Мне не удается подобрать нужных слов. К тому же Дэвид выглядит так, словно прекрасно выспался в своей собственной кровати. Почему некоторым так везет?

– В постель. Бегом, – говорит Салли, целует меня и подталкивает к лестнице.

Я вползаю вверх по ступенькам, добираюсь до своей комнаты, стаскиваю одежду, ставлю телефон заряжаться, чтобы утром он был готов к новой сим-карте и интернету, отключаю электронные часы, которые слишком ярко светятся в темноте, и падаю в постель. Я тут же вспоминаю, что оставил внизу рюкзак с пижамой, зубной щеткой, кремом от прыщей, книжками и всем на свете. Внизу – это слишком далеко. Я закрываю глаза и готовлюсь отключиться. Но не отключаюсь.

Я лежу в своей новой спальне и разглядываю тени на потолке. Комнату освещают огни насквозь промокшего, ярко расцвеченного ночного города за окном. Я не закрыл жалюзи. Воют сирены, все ближе, все громче, затем все дальше и тише. Я слышу, как в окно стучит дождь, но потом его шум тонет в реве вертолета. Я с трудом встаю с постели, опускаю жалюзи, задергиваю шторы. Теперь в комнате совершенно темно, только из‐под двери тоненькой серебристой полоской проникает свет. Когда я ложусь обратно в постель, мне его больше не видно. Я закрываю глаза. Снова воют сирены. Интересно, что там случилось.

Мы уехали из Сиднея больше двух лет назад. Меня раздирает тоска по дому, острая, как боль при аппендиците. Я использовал все аргументы, пытаясь переубедить родоков. Говорил, что с тех пор, как мне исполнилось двенадцать, наша жизнь – настоящий хаос. Разные квартиры, разные города, разные страны. Новая Зеландия, Индонезия, Таиланд, теперь Штаты. А значит, разные школы или бессистемное домашнее обучение.

«Как я поступлю в медицинский, если не буду нормально учиться?» О том, что мне сложно без Натали, моего сиднейского тренера по боксу, я даже не упомянул. Родители не слишком рады тому, что я занимаюсь боксом.

«А что будет с Розой? – спросил я. – Она не жила на одном месте больше пяти лет. Вы увозите ее от родни, она не будет видеться с тетками, дядями, с двоюродными братьями и сестрами. А ей нужно, чтобы рядом были близкие люди. Как она заведет друзей, если мы вечно будем переезжать?»

«Она опасна», – не сказал я. Я говорил о том, как сильно скучаю по друзьям. Как сильно мне не хватает людей, похожих на меня. Как мне тошно без конца быть иностранцем.

«Друзья и семья делают нас теми, кто мы есть», – в отчаянии убеждал я. «Всем нужны близкие люди. Особенно Розе», – не сказал я.

«Ты заведешь новых друзей, – отвечали они. – Мы переезжаем в Нью-Йорк, чтобы сделать мир лучше. Иногда ради высокой цели приходится чем‐то жертвовать». – «Вас больше волнует мир, чем мы с Розой», – заорал я. И проиграл. Салли и Дэвид не испытывают никакого уважения к тем, кто срывается. Чтобы выиграть спор, нужно хранить спокойствие, приводить рациональные аргументы. Нужно быть взрослым, даже если ты не взрослый. «Я вас ненавижу», – не сказал я.

Вместо дома я получил еще один чужой город, чужую страну, чужую постель, незнакомые сирены под окном, незнакомый потолок над головой, на который я пялюсь, хотя глаза у меня устали так, что вот-вот вытекут на щеки. Правую голень сводит судорогой. Я тяну на себя стопу, этой хитрости меня научила Натали. Тут же сводит левую голень. Я не буду смотреть, сколько сейчас времени.

Может, надо рассказать родокам? Но паспорт не вернуть. Роза скажет, что никакого паспорта не было. Они знают, что она часто врет. И что я никогда не вру. Но все равно Салли спросит, уверен ли я, что Роза выбросила паспорт в окно. В конце концов, я ведь не спал двое суток. Я мысленно вношу паспорт в список вещей, о которых я им не рассказал. Самый жуткий пункт в этом списке – морская свинка Апиньи. Не хочу обо всем этом думать.

Я вспоминаю упражнение, которое Натали делала с нами после каждого занятия. Я расслабляю все мышцы тела, начиная с червеобразных мышц стоп и заканчивая сухожильным шлемом. Натали не вдавалась в подробности, но я хочу стать врачом, неврологом или психиатром. Я знаю, как называются все мышцы в человеческом теле.

Я не сплю. Может, мне этим воспользоваться? Устроить забастовку и не спать, пока родоки не согласятся вернуться домой? Это лучший день рождения в моей жизни. Глаза горят. Где‐то включается сигнализация, звук отражается от стен домов. Я слышу, как шелестят шины по мокрому асфальту, слышу скрип тормозов, крики людей. Почему я все это слышу на седьмом этаже, сквозь шум дождя? Когда мой хренов мозг, наконец, успокоится?

Мозг выдает мне ответ на вопрос, который я, кажется, не задавал: что имела в виду Роза, когда сказала, что убила бабочку? Я почти уверен, что речь о Сингапуре. Но это было два года назад! В сингапурском аэропорту Чанги потрясающий сад с бабочками. Роза спокойно стояла, вытянув руки перед собой, пока ей на ладонь, трепеща крылышками, не села бабочка.

Роза улыбнулась – искренне, по‐доброму, – сжала ладонь и раздавила бабочку, выбросила ее тельце в траву и вытерла руку о лист папоротника. Натали бы расстроилась: боксер должен уметь отвлекаться от посторонних мыслей. Что, если здешний зал для бокса не будет похож на зал в Сиднее? Что, если интернет не заработает? Что, если дождь никогда не кончится? Что, если Роза… Не хочу даже думать о том, на что она способна.

На улице орет полицейская сирена. От ее громкого воя дрожат окна. Она издает целую серию чудовищных звуков. От первого звука моя кровать начинает вибрировать, второй похож на вопль птиц-зомби, которых кто‐то пытает, третий – обычная полицейская сирена, зато после него слышится грохот, как при землетрясении. Оглушительный голос из динамика требует, чтобы какая‐то машина подъехала к тротуару и остановилась. Сирена продолжает реветь, приказ повторяется.

Никогда в жизни я не слышал столько сирен. Это Нью-Йорк, город злых полицейских и вечных аварий. Розе здесь понравится.

Глава третья

В пять утра я понимаю, что не засну. Солнце еще не встало. Я с грехом пополам делаю обычную утреннюю растяжку и разминаюсь, выполняю парочку слизанных у Мохаммеда Али шажков, но все тело у меня словно налито свинцом, и двигаюсь я так неловко, что великий боксер пришел бы в ужас. Потом я ковыляю вниз по лестнице, надеясь никого не разбудить, но родоки и Роза уже проснулись: они сидят за барной стойкой, едят мюсли, пьют кофе и апельсиновый сок.

У Салли красные глаза, она выглядит измученной.

– С днем рождения, Че, – хором говорят родоки и вскакивают, чтобы меня обнять.

Роза присоединяется к нам. Я и забыл, что у меня все еще день рождения.

– Ну что, с семнадцатилетием? – восклицает Салли и снова обнимает меня.

– Это простое число, – говорит Роза. – Если сложить первые четыре простых числа, получится семнадцать.

– Не могу поверить. Семнадцать. Ровно столько нам было, когда мы встретились, – говорит Дэвид и целует Салли в нос.

– Ты тогда был буйным. Помнишь, когда мне впервые пришлось вносить за тебя залог…

Я поднимаю руку:

– Вот мое первое праздничное желание: немедленно прекратите рассказывать о первых или любых других днях вашей вечной истинной любви.

Дэвид кивает. Салли делает жест, словно застегивает рот на молнию.

– Пожалуй, это будет мое желание на всю праздничную неделю.

– Хочешь праздничный завтрак? – перебивает меня Дэвид. – Ты знал, что в этом городе можно купить все необходимое и многое не слишком необходимое в любое время дня и ночи? За такое я почти готов простить ему бесконечный дождь.

– Мы только что приехали, – говорит Салли. – Дождь закончится.

– Я люблю дождь, – говорит Роза.

– Хочешь банан?

Я киваю, Дэвид режет банан на кусочки, кладет в миску и передает мне. Я добавляю йогурт и мюсли.

– Первый деньрожденный завтрак богов, – заявляю я и запускаю ложку в миску. Банан склизкий, но при этом разваливается на кусочки.

– Отвратительный банан.

– Извини. Я зашел в три магазина. Похоже, других тут нет.

В Бангкоке я потерял счет разным видам бананов, и все они были просто восхитительны.

– Гадость какая, – бормочу я, скривившись, чтобы все поняли, что я шучу. Я не шучу.

– Налить тебе сока? – спрашивает Салли.

Я киваю.

– Когда мы вручим Че подарки?

Я ощущаю небольшой прилив гордости, услышав, как Роза задает настолько нормальный вопрос.

– Ты же знаешь, он не может принимать никаких решений, пока не позавтракает или хотя бы не перекусит, – отвечает ей Дэвид.

– У меня день рождения. Меня нельзя подкалывать.

– Беру свои слова обратно. Так когда ты хочешь получить подарки?

Я смотрю на огромный грузовой ящик, на груду чемоданов.

– Вы что, сумеете их найти?

– И да, и нет.

– Я могу подождать, – говорю я, хотя мне хочется получить подарок прямо сейчас. Хоть какой‐то признак дня рождения в отсутствие нормально работающего телефона и сообщений от друзей.

– Можно мне в честь дня рождения получить доступ к интернету?

– Я не могу его наладить, пока здесь не начнется рабочий день, – говорит Дэвид. – Но это случится сегодня, иначе головы полетят с плеч.

– Я знаю, где мой подарок, – говорит Роза. – Можно я его вручу?

– Конечно, – говорю я.

Она бежит по лестнице в свою комнату и возвращается с подарком.

– Я его сама упаковала.

Нет, не сама. Слишком аккуратно для Розы.

– Какой большой, – говорю я. – Он был у тебя в чемодане?

– Да.

Я развязываю изящную черную ленточку и осторожно разворачиваю серебристую бумагу. Внутри, в простой деревянной коробке, лежит пластмассовая учебная модель человеческого мозга. Я вынимаю ее из коробки.

– Тут даже есть мозговой ствол.

– Его можно разобрать, – говорит Роза.

Я отделяю лобную долю, за ней теменную, затылочную, височную и краевую.

– М-м-м-мозг! – тяну я как первостатейный зомби.

Роза улыбается. Это не ее настоящая улыбка. Не важно, напоминаю я себе. Вполне уместная улыбка. И подарок тоже. Не просто уместный – идеальный. Салли и Дэвид, кажется, усвоили, что я хочу стать врачом, но Роза знает даже, каким именно: неврологом или психиатром.

– Можно мне что‐нибудь подержать?

Я протягиваю ей лобную долю.

– Роза, ты держишь в руках сознание, способность мыслить. Именно эта часть мозга делает нас людьми.

Она крутит в руках кусок пластмассового мозга. Интересно, кто чаще задается вопросом о том, что делает ее человеком, она или я. Она хоть раз задумывалась над тем, каких частей лобной доли у нее не хватает?

– Ничего себе, какие детали, – говорю я, разглядывая теменную долю. Я смотрю на латеральную борозду мозга. В ее глубине находится островковая доля, кора которой отвечает за эмпатию. Я трогаю ее пальцем. Обычная пластмасса.

– Мне очень нравится, – говорю я, улыбаюсь Розе и обнимаю ее. – Спасибо!

Она обнимает меня в ответ. Это она делает куда лучше, чем улыбается.

– С таким подарком трудно будет тягаться, – говорит Дэвид, как будто бы он не знал заранее, что Роза мне подарит. – Чем бы ты хотел сегодня заняться, именинник?

– Хм. – Я не хочу спать, но чувствую, что страшно устал. Лучше всего было бы сейчас закрыться в комнате, взяв с собой работающий телефон, планшет или ноутбук, и выйти на связь с друзьями.

– Мы думали покататься на велосипедах. – Дэвиду не терпится узнать, как работает местная система велопроката. – Если дождь закончится. – Он поворачивается к окнам, в которые под прямым углом врезаются потоки воды.

– Сегодня мы вряд ли покатаемся, – говорит Салли. – План Б – сходить в кино или на какое‐нибудь бродвейское шоу.

– Мы там заснем.

Еще нет и шести. Рассветные сумерки бесконечно медленно расползаются, уступая место дневному свету. Может, мне сходить на пару занятий в новый спортзал? Хотя я собирался туда завтра.

– Да, – соглашается Дэвид, – еще рано. Можем сыграть в покер.

Мы с Салли стонем. Дэвид – мастер игры в покер. Роза – его лучшая ученица. У нее подходящее лицо: даже когда она заставляет себя улыбнуться, улыбка выходит совершенно безучастная. Дэвид тоже играет с совершенно бесстрастным лицом, что особенно впечатляет, поскольку у него, в отличие от Розы, это получается не само собой.

Дэвид говорит, что в покере нужно думать головой, забыв об эмоциях. Но в этом нет смысла. И мысли, и эмоции формируются у человека в мозгу. Их нельзя разделить.

– Ни за что на свете, – говорю я. – Давайте сходим куда‐нибудь, где есть вайфай. Может, в районную библиотеку?

В библиотеках всегда есть бесплатный вайфай.

– Библиотеки еще закрыты.

Я тяжело вздыхаю.



Роза свернулась рядом со мной на библиотечном диване, в руках у нее последний выпуск журнала «Чесс Лайф». Салли сидит в кресле напротив нас и тычет пальцем в экран планшета. У меня на коленях ноутбук, развернутый так, чтобы Роза не видела экран. Дэвид дома, настраивает интернет.

Мы прождали двадцать минут, пока не освободилось хоть какое‐то место. В библиотеке полно подростков, которые явно здесь просто тусуются, и стариков, сгорбившихся за расставленными по залу компьютерами. Очередь на вход заканчивается чуть ли не на улице. Дождь такой сильный, что за окном лишь с большим трудом можно различить мертвые с виду деревья. Кажется, что настал конец света.

Я отвечаю на поздравления. Я едва не расплакался, увидев, как их много. Готовность расплакаться из‐за того, что обычно слез не вызывает, – верный признак джетлага. Я составляю свой список. Я составляю его всякий раз, когда мы переезжаем на новое место. Мои цели. Они уже давно не меняются. Я составляю список, а потом удаляю его. Свои цели я не забуду. Они определяют мою жизнь.

Нет, это неправда. Только первая цель действительно определяет мою жизнь, а остальные – просто мечты.



1. Следить за Розой.

Всегда. Я должен не дать ей совершить что‐нибудь ужасное. Я должен придумать, как окончательно решить эту проблему. Разве можно решить ее окончательно? «Окончательно» звучит зловеще. Как будто бы я хочу, чтобы Роза умерла. Но я этого не хочу. Я люблю ее. Она моя младшая сестра, я не могу ее не любить.

Научится ли она эмпатии? Книга об антисоциальном расстройстве личности у детей, которую я сейчас читаю, не вселяет в меня надежду. В ней слишком много примеров того, как дети вроде Розы, когда их просят вести себя иначе, отвечают: «А мне все равно». Если только они не пытаются обмануть исследователя. Если говорят честно. «Мне все равно».

Розе тоже все равно. Как сделать так, чтобы ей стало не все равно? Как мне просканировать ее мозг и увидеть, правильные ли доли в нем работают? А что, если работают не те доли? «Да, она именно та, кем ты ее считаешь». Что тогда? Мне остается лишь записывать все ее выходки, все наши с ней разговоры.

Дальше идут цели, не имеющие отношения к Розе:



2. Мне нужно спарринговать.

Без спаррингов я никогда ничего не добьюсь в боксе. Я не спаррингую, потому что дал обещание. Оно не дает мне двигаться вперед, но я не могу его нарушить.



3. Мне нужна девушка.

Да, этот пункт списка выглядит нелепо. Все эти сердечки, розочки, взмахи ресниц, внезапно охватывающее желание петь, – я хочу влюбиться!

Я действительно хочу влюбиться. Хочу встретить умную, забавную, сексуальную девушку, которой нравится бокс и Мохаммед Али и которая раз двадцать, не меньше, смотрела «Онг Бак»[1].

Это нормально – хотеть завести девушку. Или парня. Правда, Джейсон не хочет иметь парня. Он все время говорит: «Я плейбой», и мы валимся на пол от смеха. Тот, кто называет себя плейбоем, точно не плейбой. Его слова звучат куда более нелепо, чем желание быть с кем‐то одним. К тому же я хочу много секса. Да, я хочу много заниматься сексом. Хотя честнее будет сказать: я просто хочу секса. А Джейсон ведет себя так, словно ему неважно, что именно другой человек – его партнер – об этом думает. Словно этот человек – не конкретная личность, а просто число.

Джейсон считает, что он такой же, как Роза. Холодный, ничего не чувствующий. На самом деле он хороший парень, просто прикидывается чудовищем. (Вот я опять заговорил о Розе там, где о ней и речи не было.) Мне нужна умная, веселая, сильная и спортивная девушка (не блондинка!), которой не плевать на других людей. Мне не нужен абы кто, не нужно число.



4. Я хочу домой.



Когда я жму на «удалить», Роза дергает меня за рукав толстовки.

– Чем занимаешься, Че?

Она задает мне этот вопрос с тех пор, как научилась говорить.

– А ты чем занимаешься, Роза?

Я так отвечаю всегда, когда она спрашивает. Не думаю, что она видела мой список.

– Отвлекаю тебя. Что ты делаешь?

– Чищу корзину, – говорю я и навсегда удаляю файл из корзины. Теперь я дважды стер свой список. – А что ты будешь делать, когда перестанешь меня отвлекать?

Роза хихикает:

– Я никогда не перестану тебя отвлекать.

Глава четвертая

Едва научившись передвигаться, Роза принялась меня преследовать. До этого она следила за мной глазами и вот наконец стала ползать, неловко поднимая кверху попу, а потом освоила и движения, в которых узнавалась ходьба. От этого у меня щемило сердце. Я оборачивался и тут же видел ее: она не сводила с меня глаз. Я брал ее на руки и держал, вдыхал ее нежный, младенческий запах, прижимался носом к ее затылку, ощущал, какая у нее тонкая кожа, как быстро колотится ее сердечко, и любовь переполняла меня настолько, что я забывал все на свете.

Я и до того держал на руках младенцев. И у Салли, и у Дэвида есть братья и сестры. Все их дети младше меня. Они тоже пахли очень приятно. Но не как Роза. Я смотрел ей в глаза и думал, смогу ли полюбить кого‐то еще так же сильно. Роза, не моргая, разглядывала меня. Как и положено младенцу, она изучала меня, изучала нас всех, училась быть человеком.

В отличие от большинства людей, училась она с большим трудом. Роза осваивала все медленнее, чем наши кузены. Все, кроме того, что заложено природой. Ползать и ходить она научилась тогда же, когда и другие дети. Гораздо медленнее она училась улыбаться, смеяться, обниматься, целоваться, плакать, указывать пальцем. Роза с трудом постигала то, что люди делают, общаясь друг с другом, реагируя друг на друга. Она стала тянуть вверх руки, чтобы ее подняли, лишь спустя месяцы после того, как этому научились двоюродные братья и сестры. Но однажды поняв, что нас можно использовать как такси, она стала беспрерывно проситься на ручки.

Всякий раз, как она тянулась ко мне, сердце словно выпрыгивало у меня из груди. Она была такой нежной, несамостоятельной, такой крошечной. Меня не надо было просить. Я всегда хотел ее защищать.

В первые два года жизни она почти не плакала. Порезы, синяки и болезни ее скорее интересовали, чем расстраивали. Многие младенцы плачут, когда плачет кто‐то другой, особенно если это другой младенец. Но Роза не плакала. Отсутствие плача беспокоило родоков больше, чем что‐либо. Так что Роза начала плакать. Она видела, как это делают кузены и кузины, и стала повторять за ними. Сначала выходило неубедительно. Она издавала странные, сдавленные звуки и быстро-быстро моргала, чтобы из глаз потекли слезы. Но Салли и Дэвид покупались и на это, а вскоре она уже научилась выдавать настоящие слезы. Эти ее слезы были такими же неискренними, какими потом стали ее слова.

Я хотел рассказать об этом родокам, но почти все наши кузены и кузины плакали, если падали, только когда рядом был кто‐то из взрослых. Я не знал, как объяснить, что Роза ведет себя иначе, чем они. Она не улыбалась нам в ответ, когда мы ей улыбались. Не отвечала, когда ее называли по имени. К двум годам она не произнесла ни единого слова.

– Че тоже медленно всему учился, – сказала Салли. Раньше они мне об этом не говорили. – Но теперь с ним все в порядке. Дети развиваются в своем темпе.

– В этот раз все слишком медленно, – ответил Дэвид. Они повели ее к врачу. И Роза тут же начала улыбаться.

Она начала говорить. Она впервые улыбнулась на том первом приеме, в кабинете врача. Мы пошли туда все вместе. Роза поняла, что все говорят о том, что она не улыбается. Она подняла глаза от игрушек, с которыми возилась, и широко растянула рот, показав зубы. Вышло совсем не похоже на настоящую улыбку, но Салли потрясенно ахнула. Дэвид сказал:

– Невероятно. Это знак. С ней все в порядке.

Врач пришел к выводу, что Роза, возможно, слегка отстает в развитии, но, скорее всего, в этом нет ничего страшного. Когда родоки привезли Розу домой после второго приема у того же врача, она подошла ко мне и произнесла свои первые слова:

– Я хочу мое.

Это уж точно был знак: этой фразой до сих пор можно описать все ее поступки. В этом вся Роза: она сразу сказала целую фразу, перескочив через обычные первые детские слова вроде «папа», «мама», «баба», «дай», не говоря уже о стадии лепета. Когда ребенок не лопочет, это довольно жутко.

Как только Роза научилась говорить, она начала врать.



Я иду в свой новый спортзал, вооружившись телефоном – в нем уже есть сим-карта и интернет – и зонтом, который мне дал наш консьерж. Он сказал, что его зовут Джон. Я больше не могу сидеть на месте – ни в библиотеке, ни в нашей новой квартире. Мне нужно пропотеть и размяться, иначе я сойду с ума. Пора по‐настоящему вымотать каждую мышцу в моем теле.

Ветер продувает и флисовую толстовку, и самые плотные треники из всех, что у меня есть, швыряет в меня капли дождя. Зонт защищает только голову. Джорджи расстроится, когда я расскажу ей, что Нью-Йорк – это море желтых такси, плывущих сквозь потоки серого проливного дождя. Надо было надеть дождевик. Надо было лечь поспать. Когда я добираюсь до спортивного зала и подхожу к стойке регистрации, с меня льют потоки воды, и я дрожу так, что у меня стучат зубы. Но я все равно вижу ее. Мокрую от пота темнокожую девушку на первом ринге. Интересно, они специально выставляют на этот ринг, у самых окон, лучших боксеров, чтобы ты не мог не заметить их, входя в зал, не мог не подумать: «Я тоже хочу двигаться, как она. Научите меня».

Девушка отрабатывает защиту. Мне нравится, как она со скоростью молнии ныряет, отклоняется, отскакивает назад. Все думают, что главное в боксе – это сила, но на самом деле для боксера куда важнее скорость и ловкость. Многие боксеры выигрывают бой за боем, ни разу не отправив соперника в нокаут. Эта девчонка на ринге быстрее, чем ее тренер. Я хотел бы увидеть ее в деле.

Я мог бы целый день простоять здесь, глядя на нее. Но, черт меня дери, я пришел, чтобы проснуться. Мне хватило ума еще до отъезда, до всякого джетлага, записаться в спортзал через интернет: я заполнил разрешения от родителей, выбрал занятия, забронировал шкафчик, оплатил годовой абонемент. Точнее, оплатил его дедуля. Он сделал мне кредитную карту, которой я плачу за занятия боксом.

Дедуля хочет сделать меня настоящим мужчиной. Он боится, что я вырасту слабаком из‐за того, что родители у меня бесхребетные, либеральные и еще много какие – не припомню всех слов, которыми он так и сыпал всю неделю перед нашим отъездом. Он платит за меня, потому что родоки платить отказываются. Родоки не верят в насилие. Несмотря на все доказательства того, что оно существует.

Они пришли в ужас, когда дедуля научил меня драться. И в еще больший ужас, когда он сказал, что будет платить за мои занятия боксом. Салли и Дэвид согласились на это только после того, как я пообещал не спарринговать, пока не перестану расти. Ни дня не проходит без того, чтобы я об этом не пожалел.



Я нахожу свой шкафчик, бегу в душ и встаю под струю потрясающе горячей воды, потом надеваю сухую одежду для тренировки и заворачиваю свои насквозь промокшие под дождем вещи в одно из пушистых полотенец, которые здесь дают бесплатно и в любых количествах. В моем сиднейском спортзале берут деньги за колючие, ветхие полотенца, которые там никто не складывает в огромные стопки, чтобы ты мог взять столько, сколько захочешь. Еще здесь есть бесплатные дезодоранты и крем для рук. И даже фен, которым я пытаюсь просушить кроссовки.

Я отправляюсь на беговую дорожку и бегу в быстром темпе, пока не проходит дрожь. Первое занятие у меня будет в зале с мешками. С потолка свисает целый лес боксерских мешков. Издалека они похожи на трупы. Но вблизи от них пахнет вовсе не разложением, а пóтом. Девушка, которую я видел на ринге, стоит в центре зала, среди мешков, разговаривает с другой девушкой и улыбается. Она легким и четким ударом отправляет мешок в сторону подруги, словно он – продолжение ее руки, уворачивается от мешка, когда ее подруга быстрым движением посылает его обратно, отскакивает, будто танцуя.

Я не могу не смотреть на нее. Я заставляю себя сесть и взглянуть на бинты, которыми обматываю руки. Потом я оглядываю собравшихся. В группе, кроме меня, всего два парня. Я никогда еще не был на занятиях, где девушек большинство. Этот спортзал мне уже нравится.

Похоже, они с подругой мои ровесницы. Все остальные старше. Я уже привык быть младшим в группе. Интересно, она тоже привыкла? Она примерно моего роста, может, чуточку выше. Курчавые волосы собраны на затылке. Она поджарая и мускулистая – как и я. Я снова гляжу на нее. Заставляю себя перевести глаза на висящий прямо передо мной мешок и представляю, каково было бы ее поцеловать.

Мы по очереди кланяемся друг другу, и тут на меня сильнее хорошего кросса обрушивается джетлаг. Вокруг все словно в тумане. Я почти вижу, как вокруг головы у меня кружатся звездочки – словно в мультиках. Слова тренера застревают где‐то вдали: когда они наконец до меня доходят, остальные уже вовсю боксируют.

– Раз, два, три! Другой левой, Хосе, той, которая не правая. Кто забыл, где право, а где лево, смотрите на солдата Джейн.

Тренер показывает на покорившую меня девушку. Это что, прозвище такое, солдат Джейн? Похоже, она нереально крута. Я больше не пытаюсь услышать, что говорит тренер, и вместо этого смотрю на солдата Джейн. Лучше отставать на полсекунды, чем на несколько минут. Ноги словно налиты свинцом. Где моя мышечная память? Где вообще моя память?

– Новичок? – хмыкает тренер. – В следующий раз выбирай занятия попроще.

Мой мозг никак не может связаться с языком, и мне не удается ответить, что я только что приехал из Таиланда, где учился тайскому боксу. Тренер переходит к следующему ученику, а я даже не успел открыть рот. Что за дерьмо.

После занятия я сползаю на мат. Я хочу только одного – спать. В следующий раз докажу тупому тренеру, что я никакой не новичок. Солдат Джейн кивает мне, разматывая бинты:

– Ты вроде хорошо разминался, что случилось?

– Джетлаг, – говорю я спустя примерно час.

Даже несмотря на туман в голове и во всем теле, я чувствую, как сильно бьется мое сердце. Со мной заговорила солдат Джейн.

– Я слышала, что он и вырубить может, – отвечает она.

Она уже сняла бинты и сунула их в карман треников. Наклоняется, поднимает перчатки.

– Увидимся на следующей неделе? – бросает она, уходя.

– Конечно, – говорю я, но получается очень тихо, а ведь она уже почти в дверях раздевалки. Тогда я еще и киваю. Но она уже не смотрит в мою сторону.

Я совершенно без сил, но все равно ликую. Губы сами собой складываются в улыбку. Она меня заметила.

В раздевалке я расплываюсь по скамейке напротив своего шкафчика, перестаю сопротивляться джетлагу, и он захлестывает меня с головой. Надо снять пропитанную пóтом одежду, принять душ, добраться до дома. Невыполнимые задачи.

У меня жужжит телефон. Джейсон. Пытаюсь сосчитать, сколько времени сейчас в Сиднее. Ничего не выходит. «Убил его нах он мертвее мертвых. Сдох». Не могу понять, что он имеет в виду, и на этот раз дело не в орфографии, которую не исправляет автокорректор, потому что Джейсон его натренировал. К ней я уже привык.

«Что?» – медленно печатаю я. Пальцы вдруг стали слишком толстыми и не попадают по кнопкам. «Вчера! Бой!» – «А, супер!» Не могу вспомнить, о каком бое он говорит. «Ага. Я был крут. Размазал его». – «Жаль, я не видел». – «Ага мне тоже. Давай домой! Покажу новые движения. Зал теперь другой, не узнаешь. Охренеть как чисто, все машины пашут. Крутой ремонт. Ринг теперь порядок. Супер!»

Я заставляю пальцы выстучать вопрос: «Как у тебя дома?» – «Предки с катушек слетели. Ну а что. Меньше тренируйся типа, больше учись. А нафиг боксеру аттестат, как думаешь? Идиоты». Джейсон станет боксером. Он уже боксер. Он дважды побеждал в юниорских боях. Он хочет выиграть на Играх Содружества, а может, и еще где покруче.

Если бы я остался дома, в Сиднее, то встречался бы с ним только в зале. Когда я еще там жил, мы виделись почти каждые выходные, но теперь у него ежедневные тренировки. Может, мы и в зале бы не встречались. Он больше не ходит на обычные занятия.

Когда нам было по пять лет, мы начали заниматься кикбоксингом с Натали. А теперь у Джейсона новый тренер, который убедил его, что он может выступать за сборную страны и боксом зарабатывать деньги. У Джейсона голову сорвало от желания боксировать, хорошо боксировать. Он этого хочет.

Когда мы еще тренировались вместе, у него получалось не лучше, чем у меня. Но теперь он меня здорово обогнал. Мне даже обидно. Не должно быть – я ведь не хочу стать боксером, – но все равно обидно. «У тебя ДР! Поздравляю!» – «Спасибо».

– Соджорнер горяча, – говорит один из парней с занятия. Он аккуратно складывает свои мокрые от пота бинты. Не могу понять, зачем это делать. Надеюсь, он не сушит их прямо так, не стирая. Фу, мерзость. – Я ей сказал об этом, а она не ответила. Стерва.

Я почти уверен, что он говорит о девушке, которая мне понравилась. Не знаю его имени, может, он Говнюк Тупорылый или еще кто, но зато теперь я узнал, как ее зовут: Соджорнер, не солдат Джейн. Мне нравится.

– А? – откликается Хосе. Это тот, который не знает, где право, а где лево.

– Да и хер с ней. Самые клевые всегда стервы.

Хосе закатывает глаза и отправляется в душ.

Соджорнер не стерва.

– Что пялишься? – Парень оборачивается ко мне.

Я поднимаю руки в знак того, что не хочу нарываться на конфликт.

– Ничего, мужик.

Он продолжает на меня глядеть. На щеке у него дергается жилка.

– Я слегка устал, вот и все. Только что прилетел. Не спал в самолете.

– А, джетлаг?

Жилка перестает дергаться. Я киваю.

– Из Англии?

– Нет, – отвечаю я, изо всех сил желая поскорее закончить разговор с этим болваном. – Из Австралии.

– Угу. – Он великодушно замолкает и тащится в душ. Я зеваю так широко, что челюсть щелкает. Можно мне тут поспать? Никто не против? Нет, наверное, нельзя. Я смотрю на экран телефона. Куча сообщений от Джейсона. У меня нет сил их читать. Я стаскиваю потную одежду, встаю, чтобы открыть шкафчик, и вдруг понимаю, что даже представить себе не могу, какие четыре цифры использовал в качестве кода. Вот дерьмо. Я набираю свой день рождения. Не то. Пин-код от банковской карточки. Тоже нет. День рождения Розы. Салли. Дэвида. Нет, нет, снова нет. Черт!

Почему я не помню, как устанавливал код? Я вообще его установил? Мне смутно вспоминается, что я использовал какую‐то простую комбинацию цифр, чтобы точно не забыть. Набираю 0000. Дверца открывается. Ого. Даже с учетом джетлага это слишком. Удивительно, что мои вещи еще на месте. Хорошо хоть, что паника из‐за кода слегка меня взбодрила. Я пихаю потную одежду в рюкзак, кладу его обратно в шкафчик, не меняя кода, – зачем себя запутывать? – и иду в душ, захватив по пути чистое полотенце. Включаю воду, не проверив температуру. На голову обрушивается ледяной поток. Это помогает. Ничто не бодрит так, как ледяной душ.

Пока я одеваюсь, телефон снова жужжит: «С днем рождения! Не спишь?» Это Назим. Я сажусь, чтобы ответить. Не уверен, что смогу сейчас печатать на ходу. «Спасибо. Тут еще день». – «Да, но у тебя джетлаг. Думал, вдруг ты спишь». – «Не сплю, и зря. А ты что не спишь?» – «Не могу заснуть. Надо тебе кое‐что рассказать. Это мне покоя не дает». – «Что?» – «Только не бесись».

Интересно, почему я должен беситься, притом что мы уже сто лет не виделись. «С чего мне беситься?» – «Я не то чтобы этого хотел. Но тебя тут не было». От злости у меня немеют пальцы. «Да блин, я знаю, что меня не было. Меня, если помнишь, увезли против воли». – «Ну да. Я знаю. Прости. Это насчет Джорджи». – «Что с ней?» – «Ну в общем, мы встречаемся».

Я в растерянности зависаю. Интересно, почему Назим считает, что меня это должно расстроить? Двое моих лучших друзей решили быть вместе. С чего мне беситься? Но я понимаю, что взбешен. Почему?

«Это случайно вышло. Ты еще тут? Только не злись. Я знаю, тебе она нравилась». – «Когда мне было 10. Она крутая. Ты тоже ничего. Только в веру свою ее не обращай. Атеизм рулит!» – «Смешно. Так ты не злишься?»

Я злюсь. Все это происходит с ними, пока меня нет рядом. Я ни о чем не подозревал. Джейсон, наверное, уже давным-давно предлагал им пойти уединиться. А я подкалывать не могу. Потому что знаю об их жизни только то, что они сами мне рассказывают. Так нечестно.

«Я думал, вдруг она тебе все еще нравится». – «Скажешь тоже». – «Какой гордый». – «А то. Я в НЙ, тут девчонки что надо». – «Я думал, тебе там не нравится. Кто писал, что НЙ говно?» Он дразнит меня из самой Австралии. Назим никогда не назовет говном место, где сам не бывал. Ему на все нужно время. И с Джорджи то же самое. Наверное, он уже лет сто был в нее влюблен и только сейчас раскололся.

«Это правда. Тут ужасно. Но я не слепой. Ладно, пока я вернусь домой, вы все равно наверняка разбежитесь». – «Повезло, что ты так далеко. Я б тебе врезал». – «Я сейчас очень сильно вытаращил глаза. Ты? Врезал? Мне? Обхохочешься. Назим не боксирует. Он играет в крикет». Назим шлет в ответ гифку с нелепой рожицей, показывающей язык. «Мне пора. До скорого». – «До скорого».

Он словно и правда мне врезал. Оба моих друга мне словно врезали. Джейсону светит карьера боксера, о которой я не мечтаю, Назим встречается с Джорджи, в которую я не влюблен. Я люблю их всех. Я счастлив за них. Но мне паршиво. Во всем этом нет никакого смысла. Но я ровно так себя чувствую. Я всеми забыт, я в городе, в который не хотел ехать, у меня нет ни друзей, ни поддержки, ничего. Здесь только я, моя дьявольская сестричка и родители, не имеющие никакого представления о том, кто она такая на самом деле.

С днем рождения, Че.

Глава пятая

По пути из спортзала домой я вымок до нитки. Консьержу пришлось меня впустить. Дэвид открывает мне дверь в квартиру и протягивает связку ключей.

– С днем рождения, – говорит он.

У меня все еще день рождения. Родоки не подарили мне ни единого подарка, не считая ключей от квартиры. Я пытаюсь не слишком из‐за этого расстраиваться.

– Ты промок.

– Да, – говорю я, а про себя думаю: «Ты такой наблюдательный». – Дашь полотенце?

Я нагибаюсь, чтобы снять мокрые кроссовки.

– Конечно, – говорит он, исчезает в ванной на первом этаже и возвращается с полотенцем. – Как спортзал?

– Отлично.

Грузовой ящик вскрыли. Его содержимое расшвыряно по всей гостиной.

– Где Роза?

– В своей комнате. Салли оборудует кабинет. Я настроил интернет. Пароль обычный. Пришлось изрядно на всех поорать. На здоровье.

– Спасибо, Дэвид, это прекрасно.

– Я скоро начну готовить. Планирую, что ужин будет в семь.

Я киваю. Семь – это еще через два часа. А я уже голоден. Беру себе яблоко и горсть орешков. Роза сидит на своей кровати, скрестив ноги, и читает книжку по математике. Розе нравятся числа. Она вроде как математический гений. Это у нее от Дэвида. Они могут часами говорить о числах и компьютерах. А я никакой не гений.

Розин компьютер уже подключен, на полках стоят книги по математике и физике. Позади компьютера стопкой лежат учебники по истории США и романы, которые, по задумке родоков, нам нужно прочесть, чтобы подготовиться к здешней школе. Когда родоки решат нас по ним проэкзаменовать, Роза почитает их в интернете в кратком изложении.

– Чем занимаешься? – спрашиваю я, просовывая голову в дверь и закидывая в рот орешки.

– Читаю. А ты чем занимаешься?

– Жую, спрашиваю, чем ты занимаешься. О чем читаешь?

– О простых числах.

Роза может наизусть перечислить первую тысячу простых чисел. Поэтому я знаю, что тысячное простое число – 7919.

– Салли и Дэвид ругаются.

– Из-за чего? – насмешливо спрашиваю я. Роза часто так говорит. Но я редко вижу, чтобы родители ругались.

– Из-за Макбранайтов. Дэвид считает, что мы должны быть с ними вежливыми.

– Мы должны быть вежливыми со всеми.

– Да, но не все покупают нам билеты на самолет и платят за крутую квартиру. Дэвид хочет, чтобы мы были с ними супервежливыми. А Салли говорит, что перебарщивать с этим не нужно. И что Макбранайты – их лучшие друзья. Кстати, ты не задумывался о том, почему мы их ни разу не видели?

Я не задумывался. Родоки не раз ездили с ними в отпуск, но нас с собой никогда не брали. Я думал, все дело в том, что у нас и у их детей каникулы в разное время.

– Мне не терпится с ними познакомиться, – говорит Роза. – Хочу посмотреть, как выглядят богачи.

– Скорее всего, они выглядят как обычные люди.

– Я буду их изучать. Я тоже хочу быть богатой.

– Ты всех изучаешь, – говорю я. Мысль о том, что Роза может натворить, если разбогатеет, приводит меня в ужас.

– Я никогда не общалась с двойняшками.

У Макбранайтов три дочери: Лейлани, примерно моя ровесница, и двойняшки Майя и Сеймон, чуть постарше Розы.

– Наверняка они ничем не отличаются от других детей.

Роза качает головой:

– Я читала, что у некоторых близнецов есть свой собственный язык, что они могут читать мысли друг друга. Когда одному из близнецов плохо, второй это чувствует, даже если они далеко друг от друга. Близнецы всегда дружат.

– Звучит правдоподобно, – бросаю я, имея в виду ровно противоположное.

Роза кивает. Она не понимает сарказма.

– Мне бы хотелось быть телепатом. Интересно, они этим пользуются, чтобы издеваться над Лейлани? Я спрошу.

– Будь уверена, они все тебе расскажут о своих близнецовых суперспособностях.

– Люди всегда рассказывают мне интересные вещи. Это правда. Розе нравится знать о других людях больше, чем они знают о ней. Среди сверстников она всегда становится лидером. Сначала все дети ищут ее одобрения, хотят ей понравиться, потому что она такая красивая и потому что ее невозможно не полюбить. Но эта любовь быстро перерастает в страх. Роза выслушивает их секреты, узнает истории, которые они никогда никому больше не рассказывали, а потом разбалтывает их в самый неподходящий момент. У Розы слишком сильная харизма.

Не все дети обманываются. Каждый раз находится один или даже двое детей, которым кажется, что с Розой что‐то не так. Но все остальные не обращают на них внимания. Скоро у Розы начнутся занятия в новой танцевальной школе. Я стараюсь не слишком переживать, потому что почти ничего не могу сделать.

Дедуля платит за Розины танцы, потому что она сказала, что это нечестно – я хожу на бокс, а она нет. Почему ей тоже нельзя на бокс? Дедуля ответил: «Девочки не занимаются боксом. Выбери что‐то другое». Она выбрала чечетку, и дедуле это очень понравилось. Дедуля любит, когда девочки занимаются чем‐то, что он считает подходящим для девочек.

– О чем ты думаешь, Че?

– О дьяволе.

Роза хихикает.

– Его не существует.



Примерно с двух до трех лет Роза была чудовищем. Когда ее истерики стали совершенно непереносимыми, родоки повели ее к врачу. Тот отправил ее к специалисту по раннему развитию. Истерики тут же прекратились.

Я видел, как она злилась, когда ей что‐то не нравилось. Это случалось часто. Но после того, как ее сводили к специалисту, истерик больше не было. Роза поняла, что так она своего не добьется. Вместо того чтобы выбросить белый флаг и дать ей то, что она хочет, родоки повели ее к докторам. Такое внимание Роза не оценила.

После того похода к специалисту на ее лице порой появлялось то жуткое, яростное выражение – правда, теперь лишь на миг. Я напрягался, ждал, что она закричит, зарыдает, но истерики не было. Никто, кроме меня, не замечал, как в такие секунды менялось выражение Розиного лица. Она исключила из своего арсенала истерики, а вместо того принялась безостановочно врать.

Однажды мы завтракали в кафе. Розе было два с половиной года, она сидела на высоком стульчике и пила молоко. Дэвид мило болтал с официанткой, а Салли листала воскресную газету. Я заметил, как Роза ущипнула себя за руку, и потянулся, чтобы не дать ей сделать это снова.

– Че обидел Розу, – тут же заныла она.

Моя ладонь лежала на ее руке, рядом с большим красным пятном. Салли подхватила Розу на руки. Роза зарыдала еще громче.