Макар, едва дождавшись Васильева, вышедшего первым, рванул дальше. Полярный день, полярная ночь, какая разница?! Ведь там, в холоде и ветре, где-то одна Анька. Его Анька же, его, невысокая, крепкая, с рыжеватым блеском русых волос и всегда улыбающаяся. Она же ему… да как сестра стала за полтора или два месяца.

– Шторм идет, – Васильев сплюнул, глядя на черные клубы, наплывающие с моря. – Ну вот зачем она, куда?!

Куда… На камнях следы не остаются. Им пришлось разбиться по одному, ничего не поделаешь, и рассыпаться в стороны. К каменному лабиринту, на счастье Макара, отправился сам Васильев. А вот он сам, вдруг поняв, какой дурак, ринулся в совершенно другую сторону.

У каждого подростка и тем более девчонки, пока она не начала бегать за парнями, есть секретное место. И Макар знал, где Анино, она же ему показывала. Нашла, еще когда все было нормально, военные жили на острове и патрулировали его. Скала над береговым обрезом, с выбитым временем и морем козырьком, где Аня любила тогда посидеть одна, смотря на безбрежную воду и слушая ветер. Сейчас идет шторм, скала прямо над морем и…

Макар бежал, как мог быстро, как мог еще быстрее. Бежал к черному клыку, висящему над морем, и знал, что не ошибся. Чуял где-то внутри, заставляя самого себе еще чаще перебирать ногами по уже мокрым от летящих снизу брызг камням. Вот подъем, вот, добрался, наверх…

Он ее не нашел. Растерянно оглянулся, ища глазами ее приметную рыжую куртку, еще раз. Зацепился взглядом за яркое пятно, почему-то летавшее взад-вперед по узкой гладкой плите под козырьком. Море ревело там, внизу, не вздыхало или ворчало, а ревело, шарахая по камням.

– Помогите!

Макар замер. Оглянулся, все уже понимая и надеясь найти хотя бы какой-то выступ для веревки. И не увидел. Так…

Веревку не забыл, молодец. Ее вокруг пояса, осторожно к самому краю обрыва, так, чтобы не поскользнуться самому. Вперед, еще немножко, глянуть вниз.

– Держись, Ань!

Она была тут. Болталась, вцепившись красными от крови пальцами, в острые обломки скалы.

– Я иду!

Макар вытащил цилиндр, открутил крышечку и рванул шнур. Красная шипящая змея улетела в небо, тут же сбитая порывом ветра. Пришлось тратить время и пускать вторую, а потом он уже не мог ждать, бросив ей веревку и врастая ногами в гладкую, хоть на коньках катайся, плиту под ногами. Лишь бы она смогла ухватиться, лишь бы…

Аня смогла. Веревку рвануло вниз, когда она взялась обеими руками. Невелика вроде, а тяжелая-то какая! Макар сопел, взмокнув в первые же секунды, упирался ногами, подтягивал не самый толстый канат к себе. Тянул, тянул и тянул, чувствуя, как не хватает сил и как его самого тянет к краю, заставляя нависать над бездной.

– Я держу! – звонко, по-детски, крякнул Макар. – Ногами упирайся!

И испугался, поняв, как его еще сильнее потянуло к обрыву, как…

– Держу!

Васильев ухватился за веревку, встал, не столкнешь, и подмигнул Макару.

– Хватай ее, тяни!

Макар раскинулся звездой, одной рукой вцепившись в распущенный конец веревки, висевшей на поясе Васильева. Второй смог ухватиться за мокрый рукав Аниной куртки, ухватился намертво, чуя, что не отпустит.

Шторм громыхал все сильнее.



– Ну… – Ашот, выйдя из медотсека, пожал плечами. – Говорить она будет нормально, улыбаться тоже, есть – само собой. Но шрам никуда не денется.

Макар, сидя у стены, выдохнул. Шрам… он увидел его первым. От краешка левого глаза и до самого подбородка. Глубокий, разорвавший щеку в стороны и блестевший зубами через получившуюся дырку.

Вот так…

Глава пятая

Макар, упершись ногами в опорную скобу, прея под слоями одежды, раз за разом тянул прорезиненный рычаг на себя. Почти выпрямившись в пояснице, он вытирал вспотевшее лицо, а затем, ожесточено вдавливал ненавистный рычаг под негромкое «пр-р» и «хлюп», с которым дерьмо из бака-септика, как его называл Семецкий, перекачивалось в две фляги через ребристый шланг. Воняло… знатно. Ровно до момента, когда заполненная емкость плотно, со щелчком, не закрывалась крышкой, и Макар мог снова дышать носом в полную силу.

Загруженную двумя флягами тележку Макар, тихо матерясь, тянул за собой километра полтора до ямы под присмотром Семецкого. Сегодня сопровождать его должен был Васильев, но тот перегрузил спину, таская грунт для оранжереи, и после уколов Ашота отлеживался. Дорожка была накатанной, но тележка все равно катилась с трудом ровно до половины пути, а затем уже легче шла чуть под горку. Макар, под свист беззаботного Семецкого, чего-то искавшего в своей козлиной бороде, развернул перед собой так и норовившую укатиться с драгоценным грузом телегу.

Путь от станции до ямы был засмотрен до дыр, потому все эти невысокие холмы, торчащие зубами острые камни и назойливо блестевший на горизонте ледник интереса не вызывали. Серо-каменистая земля сухо шуршала под новыми ботинками, которые неприятно натирали ноги. В какой-то момент пыхтящему Макару стало невмоготу. Отставив телегу, он уселся на плоский камень чуть в стороне от тропинки и стянул обувь.

– Хреново дело, – отозвался подошедший Юрий, рассматривая вздувшийся на пятке волдырь. – К Ашоту зайди, пусть обработает. Ноги – это серьезно. Да и с обувкой надо что-то делать.

Что хреново – Макар и сам чувствовал, жгло неприятно и, главное, мешало идти. Но делать нечего. Натянув обратно ботинок, поправил стельку, он устроил ногу поудобнее и затянул шнуровку, как можно туже утянув голень.

Дохромав наконец до ямы с буро-коричневыми потеками на склонах, Макар заметил свежие отпечатки огромных лап, очень уж похожих на медвежьи. Юрий их, видимо, тоже рассмотрел, потому как насторожился. Макар стащил фляги с телеги и открыл. Фу-у-у! Воняло так, что даже ветер, дувший с моря и крепчавший с каждой минутой, не спасал.

– Что, не нравится запах родины? – хохотнул Семецкий. – Меньше гадить надо было.

– Будто я один старался, ага, – буркнул Макар опрокидывая уже вторую бочку и ожидая пока вытечет все.

– Ниче, брат, все профессии нужны – все профессии важны. Даже говновоза.

Отвечать, пока загружал алюминиевые фляги обратно в телегу, Макар не стал: шутки, конечно, шутками, но он понимал важность этой работы. Выполняя день за днем грязную и ненавистную, монотонную, а порой и тяжелую работу, он внутренне бесился, однако знал, что надо. Надо.

Каждый в их маленьком поселении делал что-то важное: готовил пищу, следил за светом и теплом, лечил или охранял. Все это было нужно для выживания. Вывозить дерьмо раз в два дня, не дожидаясь, пока бак септика заполнится – хотя рассчитан он на куда большее количество людей, не дожидаясь, когда пахучее содержимое замерзнет, потому как энергию для отопления надо экономить, Макару совсем не нравилось. Он частенько задавал себе вопрос: а схренали я?! Но позже сам себе и отвечал: так надо. Каждый должен делать, что может и что должен. Даже Анька имела свои обязанности.

Мысль о девочке отвлекла от ноющей спины, натертой ноге и носе, напрочь забитом запахом дерьма. Анька ходила по коридорам мрачнее тучи, ее беспокоила разодранная щека. Сначала он думал, что попросту болит, потому Анна была такая смурная. Затем Макар решил, что девочка беспокоится из-за тюленя Васьки – боится, что его забьют на мясо. Все встало на свои места, когда она пришла уже перед сном, когда автоматические жалюзи на окнах погрузили станцию в режим «ночь».

Он собирался раздеваться, но тут Анька растрепанная влетела в его комнату и, содрав пластырь, прикрывавший шрам, прижала Макара к стенке вопросом:

– Я некрасивая стала, правда?

Макар не знал что ответить.

Он особо не думал, как относится к Аньке. Там, в школе на Новой Земле, осталась Гузелька Новоселова. Макар временами засматривался на нее, было дело. Раскосые с хитринкой глаза, черные косички – все это привлекало, да. Приковывало взгляд на короткое мгновение и все.

Анька была другой. Простой. Но воздушной, золотистой, солнечной, что ли.

Сейчас, хромая по сухо шуршащей каменной крошке, Макар уверенно воспринимал Анну как друга. Ну да, не пацан. Девка. А что, другом не может быть девчонка?

А тогда, в его спальне, он промолчал, глядя на чуть воспалившийся сочащийся сукровицей рубец. Выглядело страшно. Макар понял, что надо успокоить Аню, что-то сказать. Девочка пришла за поддержкой друга? Наверняка. Но он промолчал, упустил момент, она убежала в слезах. Макар хотел было догнать ее, сказать, что она красивая, может, даже красивее, чем Гузелька. Но не побежал и теперь жалел об этом. Ведь друзья должны поддерживать друг друга, верно? А девчонкам такое важнее, чем пацанам.

Дойдя до солидного, в человеческий рост, валуна, обросшего какой-то цветасто-лишаистой пакостью, Макар снова уселся на камень, чтобы расшнуровать беспокоивший ногу ботинок. Хорошего оказалось мало – волдырь лопнул. Пятно оголенного мяса размером с пятирублевую монету терлось об грубый носок. Макар ругнулся и стал обуваться. Семецкий же лишь поцокал языком, бдительно поглядывая по сторонам. Дальше хромалось тяжело, Семецкий даже предложил донести мальчика на руках или докатить на тележке, но Макар отказался. Еще чего.

Когда он, запнувшись, хотел поправить шнуровку и наклонился, то из-под камня с шипением выскочил мелкий рыжий комочек. Призывно посвистывая и сердито шипя, лемминг скалил желтые зубы, встав на задние лапы.

– Ого, какая тигра, – хохотнул Семецкий. – Того и гляди, загрызет, копытный.

– Копытный? – удивился Макар, поморщившись от боли в ноге.

– Он самый. Это такой подвид леммингов. У них когти в копытца срастаются. Вон, видишь, черная полоска на спинке и типа ошейник белый? Он и есть. Норвежские же они черно-рыжие. Этот серый с рыжинкой, как полевка.

Задумавшийся Макар принялся ловить шипевшего зверька. Но тот отпрыгивал и снова становился в защитную стойку, подняв передние лапы и клацая зубищами. В какой-то момент рыжий комок злобы вцепился резцами в теплую перчатку и повис. Макар, взвизгнув от неожиданности, принялся махать рукой, чтобы сбросить грызуна. Семецкий, стоявший чуть поодаль, от души посмеивался.

– Ты чего удумал, пацан? Нафиг он тебе? Для капканов и наживки у нас тухлый мишка есть.

– Поймать хочу и Аньке подарить, – он держал разъярившегося зверька зажатым в кулаке. – Пусть отвлечется.

– Задумка, конечно, хороша, – Юрий, подойдя вплотную, погладил лемминга по голове и еле успел отдернуть пальцы от защелкавших зубов. – Выбрось его нафиг. Лемминги заразу разносят, бешенство, например. Да и дикие они. Ане мы что-нибудь другое подарим. Обязательно.



Когда они вернулись в расположение станции, небо стремительно заволакивало черной пеленой. Ветер, основательно закрепчав, становился бурей. В лицо то и дело бросало горсти пыли и каменной крошки. Полотнище флага оглушительно хлопало под натиском стихии, грозя сорваться с флагштока на крыше главного модуля. Тросы, для надежности удерживавшие все постройки, басовито гудели струнами. Макар, прикрывая глаза, закатил тележку с бидонами под козырек ангара. Из двери главного модуля высунулась Маша:

– Парни, принесите из хранилища крупы, масла и галет упаковку, – перекрикивая ветер она протянула ключ. – А то непогода неизвестно сколько продлится. Запасы пустеют.

Прикрывая глаза от шквалистого ветра и поддерживая друг друга, они с Юрием направились к хранилищу провианта – сорокафутовому морскому контейнеру, до половины закопанному в землю. Семецкий, открыв замок, скинул засов и открыл ворота. Макар стоял на пороге, придерживая воротину, чтобы не закрылась. Порывшись в заставленном ящиками и заваленном мешками стальном нутре контейнера, Юрий вынес пластиковый ящик со всем необходимым.

Пока Семецкий возился с никак не желавшими закрываться воротами, Макар оттащил тяжелый ящик волоком до тамбура главного входа. Когда Юрий, наконец, справился со стальной дверью, Макар заметил черный густой шлейф, что тянулся из-за горы контейнеров, защищавших станцию вот от таких ветров. Он похлопал Семецкого по плечу:

– Смотри, что это?

Несколько секунд теплотехник разглядывал черный густой дым, и вдруг, бросив замок, кинулся бежать. Макар последовал за ним, нагнав лишь когда тот застыл столбом на вершине насыпи. На фоне чернильного неба, закручивая в спираль жирный черный дым и разбрасывая искры, горел один из ветряков.

Добравшись до мачт ветрогенератора, Семецкий, ловко, словно кошка, влетел по лесенке на самый верх, не забыв при этом пристегнуть карабин страховочного троса. Стянув с себя куртку, он безуспешно пытался затушить вырывавшееся из-под стального кожуха красное пламя. Лопасти продолжали вращаться с дикой скоростью, перекрывая протяжным скрежетом умирающего механизма вой бесновавшегося ветра. Макар стоял у подножия ветряка и, прикрыв глаза от яркого пламени, понимал, что дело – дрянь. Генератор уже не спасти. Ветер, гнавший шум волн и почти доносивший морские брызги даже сюда, раздувал огонь сильнее с каждой секундой.

– Слезай! Сгоришь! – сложив руки рупором, кричал Макар Семецкому.

Но тот, не обращая внимание на крики, хлестал уже полыхавшей огнем курткой раскалившийся до бела корпус генератора. Как вдруг одна лопасть с громким хрустом отлетела в сторону, разлетевшись алыми брызгами по камням. Оставшиеся лопасти продолжали быстро вращаться, мачта задрожала, стала раскачиваться, как маятник.

С громким хлопком генератор вместе с пропеллером сорвало с крепления, лопасти, встретившись с металлом мачты, брызнули щепками стеклопластика. С протяжным стоном конструкция вышки сложилась пополам. Дико закричал Семецкий. Его отбросило огненной вспышкой на длину страховочного троса и, как мячик на резинке, с размаху ударило об останки мачты.

Макар наблюдал все это огненное безумие, стоя чуть в стороне от основания ветряка. Он боялся. В его памяти тут же вспыхнул едва забытый огненно-красный «гриб» ядерного взрыва, разделивший его жизнь на «было» и «стало». Он зажмурился, но все так же видел пламя сквозь веки. Справившись с собой, он, обжигаясь, полез наверх, подтянул окровавленного и обожженного Юрия.

Пропустив свою веревку сквозь ступени и обернув дважды, привязал за пояс Семецкого. Затем перерезал его страховочный трос. Увлекаемый грузом паракордовый шнур скользнул убегающей змеей меж пальцев. В последний момент Макар едва удержал тяжеленного, несмотря на худобу, мужика, в полуметре от земли. До станции он тащил его волоком.



Ашот позвал в ассистенты Жанну и, выгнав остальных из медблока, занялся Семецким. Маша, заливаясь слезами, обрабатывала ссадины и ожоги на лице Макара. Затем бинтовала руки – обжег веревкой, когда ловил Юрия. Сам того не заметив, он полез на ветряк без перчаток.

Операция длилась довольно долго. На часах был час ночи, но никто не спал. Иван Сергеевич сидел на стуле у двери медблока, сняв очки, он постоянно тер их платком. Подслеповато рассматривал и так чистые линзы на свет лампы, надевал, морщился, снова снимал и чистил. Васильев, какой-то взъерошенный, нервно мерил шагами коридор то в длину, то в ширину. При этом бросая недобрые взгляды на Макара.

А Макару было все равно хотя бы потому, что он ни в чем не виноват. И вообще, он ужасно устал. Глаза горели, веки были тяжелыми, словно чугун. Проснулся он, лежа на кушетке у медблока. Его накрыли одеялом и под голову подложили подушку. Вышел уставший Ашот и, стянув с лица хирургическую маску, плюхнулся рядом. Все всполошились, окружив врача.

– Ну как? – поинтересовался Васильев.

Ашот, зажмурившись, потер огромной ладонью лицо:

– Открытый перелом левой руки, три сломанных ребра. Ожоги обеих рук, лица. И пришлось ампутировать правую ушную раковину. Наверняка сотрясение. Жить будет.



Макар проснулся в своей кровати, открыл глаза: часы на стене показывали десять минут первого. Жалюзи на окнах-иллюминаторах показывали «день», но погода за ними решила как-то иначе, и было темно. Его не поднял Васильев на физподготовку и тому подобное. Не отправили мыть посуду. Макар потянулся под одеялом, прогоняя сонную хмарь и вспоминая произошедшее вчера. Сходили, понимаешь, дерьмеца вывезли.

Придя на кухню, Макар обнаружил всех за столом, уставших и не выспавшихся. Ему дали овсянки на молоке и с сахаром, налили обжигающе-горячего, пахнущего земляникой чая. И вот, он ел вкусную кашу, обжигался чаем, дул на стакан и снова обжигался. Слушал, о чем говорят взрослые, обсуждают происшествие, интересуются здоровьем Семецкого, хлопают его самого по плечу, пододвигая банку сгущенки и галеты поближе. Макар вливался в бурлящее вокруг, ощущая себя не лишней частью, но целым. И вот, в какой-то момент, Макар почувствовал себя хорошо. Нет, не так – отлично!

В сердце, глубоко-глубоко, шевельнулось то знакомое теплое детское ощущение… чего, семьи? Ну, может быть. Комфорта? Наверняка. Макару нравилось быть среди этих, пусть и странноватых, но хороших людей, которым не плевать на него. Которые слушают его, воспринимая если и не как равного по возрасту, но равноправного и достойного внимания человека.

Нет, он не забыл боль от потери матери и не забудет никогда. Нет, он не забыл пусть такого, какой уж был, отца. Но теперь это далекое прошлое осталось за некоей невидимой чертой. Оно осталось запертым за дверью его личного хранилища. Это его прошлое. А он живет в настоящем. И в настоящем свои проблемы, которые стоит решать тоже в настоящем. Проблемы прошлого остались в прошлом.

Макар взял несколько галет, обильно смазал их сгущенкой, соединив меж собой в эдакий бутерброд. Затем налил в новый стакан чаю, сложил галеты на блюдце и, под недоуменные взгляды остальных, отправился внутрь станции. Ашот вслед лишь одобрительно хекнул.

Анна сидела на кровати в своей комнате и, глядя в стену, расчесывала почти лысую куклу. Руки Макара были заняты, поэтому он постучал краем блюдца об косяк:

– Можно войти?

– Заходи, – Аня отложила куклу в сторону, и подумав, спрятала ее под подушку.

Макар, помявшись на пороге, поискал глазами, куда бы поставить чай и блюдце с галетами, подцепил ногой табурет и составил все на него. Аня покосилась на еду, но и только. Макар торчал столбом посреди комнаты и не знал, с чего начать:

– Аня… – шипастый ком подкатил к горлу, Макар заперхал, под внимательным взглядом девочки. – Аня, ты спрашивала… ну, тогда. Вот.

– Что?

– Ну… это. Ты не некрасивая. То есть. Ты красивая. Вот, – Макар чувствовал, как раскаленный свинец заливает уши и обжигает щеки.

– Правда?.. – недоверчиво спросила Аня.

В потускневших глазах заблестели огоньки интереса.

– Правда. Точно. Подумаешь, шрам! – с каждым словом смелел Макар. – И вообще, у других такого нет. А у тебя – есть! Ты особенная. Да… А еще, я хотел поймать для тебя лемминга! Ты же хотела зверюшку?

– Да!

– Но он злобный оказался, руку мне прокусил!

Аня испуганно всплеснула руками.

– Ну, не руку. Перчатку. Но он рычал и шипел! И вообще, они болезни разносят. Пришлось отпустить.

Затем он, сыпанув как следует выдумки, стал рассказывать про горящий ветрогенератор и про то, как спасал Семецкого. Макар больше не ощущал себя загнанным в угол подростком, он считал себя почти взрослым, пусть не снаружи, но в душе, в мыслях.

А Васильев, стоя за дверью, подслушивал басни Макара:

– Ну, молодежь… – улыбаясь каким-то своим мыслям, фээсбэшник направился вглубь коридоров.



Буря свирепствовала уже третий день подряд. Семецкий пришел в себя, постоянно плакал и божился, что ветрогенератор был им проверен, что возможно неисправность таилась в механизме, изменявшем наклон лопастей при превышении оборотов, и поэтому ветряк пошел в разнос. А может, попросту замкнула обмотка самого генератора. Нервное состояние Юрия грозило осложнениями, так что Ашот держал его на успокоительных.

Макар ходил кругами по станции, не находя себе места. С Анной они уже переиграли во все, что только можно, от пряток до салочек. Постоянно отжиматься и подтягиваться он уже устал. Попросил у Ивана Сергеевича книгу про местных животных. Урок с леммингом не прошел даром: вдруг, погладив какого зверька, он подцепит и главное притащит на станцию заразу?! Он читал, выписывал непонятные слова в тетрадку, а потом донимал расспросами Ивана Сергеевича или Машу.

С Васильевым проходили курс разборки, чистки, ремонта и сборки всего, что на станции могло стрелять. С Ашотом Ервандовичем учились оказывать первую помощь: накладывать тугие повязки, жгуты, шины и делать трахеотомию – выпотрошенный, хоть и подтухший медведь для этого вполне сгодился. Вынужденная неподвижность, безделье и не возможность выполнять ставшие привычными дела – все это сильно угнетало.

Вечером собрались за столом, пили чай и закусывали поджаренными сухарями. Тема для разговоров последние дни была одна – бушевавший шторм. Жанна отсутствовала, она занималась ребенком, и куда-то запропастился Васильев. Фээсбэшник появился чуть позже, неся в руках толстый журнал. Все эти дни он ходил мрачный и на все вопросы отвечал короткими фразами, будто о чем-то напряженно раздумывая.

– Товарищи… – все замолчали, уставившись на Васильева. – Я еще раз проверил радиоэфир, ведь возмущения в ионосфере в конце концов должны были закончиться. М-да. Обзвонил все номера из справочника специальной спутниковой связи, все двести.

Сидящие за столом переглянулись. Только Макар не до конца понял, в чем собственно дело, уловив лишь главную мысль – все плохо.

– В общем, тишина. Теперь о конкретике. Как вы все знаете, мы остались без одного ветряка. Энергии солнца и ветряков нам едва хватало на обогрев, они нужны были как вспомогательные, чтобы сэкономить солярку. Но скоро полярная ночь и холода. На ветрогенераторы надежды нет, если они станут гореть от любого чиха, то…

– Василий, – подал голос Ашот, сидевший вполоборота к Васильеву с сухарем в руке. – Мне кажется, ты тянешь резину и хочешь нам что-то сказать.

Васильев дернул щекой, пробуравив взглядом врача, но ответил спокойно:

– …Ты прав. Я вскрыл сейфы с печатями «совершенно секретно» в военной части Треугольника. В обычное время за такое могли и к стенке поставить, – махнув рукой он добавил: – Да чего я! Не о том говорю. На северо-западной стороне острова находится законсервированный со времен Союза военный аэродром войск стратегического назначения. Чего они здесь забыли – не знаю. Факт, что их имущество не вывезли полностью. Здесь, – он потряс в воздухе пыльной тетрадью, – есть записи о ПАЭС, то есть передвижной атомной электростанции. В нашей ситуации такая ядерная батарейка была бы в подспорье.

– Ты точно уверен? – поинтересовался Иван Сергеевич близоруко глядя сквозь очки.

– Наверняка. По плану ВПП и прилегающих строений, местная энергостанция слишком, я бы сказал – непозволительно большая для простого, или даже не очень простого, дизель-генератора – это раз. Есть куча вымаранной сопроводиловки для хранения, обслуживания и консервации ПАЭС – это два.

– На моей памяти таких проектов было несколько, – подал голос Иван Сергеевич. – От плавучей АЭС «Север», до двух вариантов на гусеницах «ТЭС3», «ТЭС10». На колесной базе МАЗа, Памир «630Д»…

Он снял очки и принялся натирать линзы.

– Какая там – не знаю. Полагаю, что, даже если эта установка на половину выдохлась, то половины от полутора мегаватт нам хватит за глаза, и еще пингвинам продавать сможем. Продержимся не один десяток лет. А там гляди…

– Нужна экспедиция, – предложил врач.

– Верно, – подтвердил Васильев. – Выбора у нас нет и вариантов не много. Дождемся заморозков, а когда встанет лед, загрузим вездеход и волокушу топливом, провизией, и по скользкой дорожке в путь.

– А справимся? – скептически потер заросший щетиной подбородок Ашот. – Атомщиков среди нас нет, нужна квалификация.

– Семецкий у нас на что? – возразил Васильев. – Да и сами не дураки. Плюс документация. Эти станции строили с расчетом, конечно, на квалифицированный персонал, но все же для эксплуатации в отдаленных районах крайнего Севера. Наверняка там тройной запас прочности и простоты.

В помещение влетела растрепанная и напуганная Жанна:

– Там… там хранилище припасов вскрыто!

Глава шестая

Белый медведь – самый большой сухопутный хищник. Достигает трех метров длины и весит минимум полтонны. Жрет все подряд, от моржей до леммингов с мхом. Плавает, бегает и почти не ложится в спячку. И, падла, очень умный. Настолько умный, что в северных городах регулярно грабит склады и магазины. А еще эта огромная светлая скотина считается морским млекопитающим, потому как плавает – куда там вашему Майклу Фелпсу.

Это Макар помнил со школьной скамьи. Понравилась ему тема, а тут еще и пришлось повторить, после того случая на берегу. А еще ему никогда не нравился мультик про Умку, которого так любила мама. Он и смотрел его только с ней за компанию. Сейчас Макар белых медведей не просто не любил или боялся. Сейчас Макар этих тварей натурально ненавидел. А уж за склад…

– Вот сука… – протянул Васильев, рассматривая распотрошенный мешок с гречкой и смятые консервные банки. – Следил за нами, что ли? Чего он сюда полез, у нас же тут ничего свежего нет.

– Вскрытое было, – Жанна показала на угол контейнера. – Вон.

Подсветила фонариком. Васильев сплюнул, выругался. Ашот молчал, как и Иван Сергеевич. Макар прищурился, вглядываясь в световое пятно. Точно, вон, на стенке, белое.

– Сладкое любит, сволота! – Васильев поднял сплющенную банку сгущенного молока. – Из-за него и полез. Так…

Ашот, меланхолично стоявший на камне и обозревавший округу, свистнул.

– Что?

– Туда ушел, – врач вытянул руку. – Тащил морковь в мешке, всю рассыпал.

– Туда… – Васильев вздохнул. – Он же контейнер вскрыл. А как?

– Я замок не повесила, – Маша смотрела под ноги. – Думала – зачем?

– Ага, – Васильев почесал клочковато растущую бороду. – Значит, он нам еще и сломал хранилище. Больно уж странно запоры висят. А Семецкий пока ничего делать не может. Значит, варить придется нам. А завтра пойдем искать этого лакомку. Утром.

– Зачем? – удивился Макар.

– Он вернется. Ему теперь это как приманка будет, и для чего нам такой сосед?

Вечер перестал быть томным и превратился в новый урок. Пользоваться сваркой Макару никто не разрешил, зато пришлось попыхтеть, толкая тележку со сварочным генератором.

Васильев, притащив несколько кусков железа, ворчал, ругался, прилаживал так и эдак и, наконец, взялся за резак. Сварил. Криво-косо, но все же сварил два новых засова взамен контейнерных запоров. Он смог смастрячить их за три часа, выдавая порой совершенно непотребные рулады и не смущаясь Маши, что никак не хотела уходить. Ашот, все так же карауля, никак происходящее не комментировал, но явно сопереживал.

– Готово, – Васильев, критически осмотрев результат, довольно кивнул. – Так, Марьюшка, торжественно назначаю тебя на должность ключницы и вручаю вот это.

– Обалдеть… Вась, ты где их нашел?!

Именно так Макар узнал и увидел, что есть пудовый амбарный замок. Чуть позже ему стало известно – кто такой оруженосец. Готовиться к операции по уничтожению такого нежданного ворюги Васильев начал с ночи. Где-то к середине сборов Макар неожиданно понял: кипучей натуре Васильева стало очень скучно. Да и злость, гнев, обида и боль из-за всего произошедшего рвались наружу. Медведь, каким бы опасным и большим он ни был, подписал себе приговор, вломившись в их склад.

– Иван Сергеич, друг милый, – Васильев поднял голову. – Вы с АК хотя бы справитесь, если что? Ты уж не обессудь, но…

– Держи, – Иван Сергеевич протянул свой ключ от КХО. – Мне так даже лучше. Аня на меня волком смотрит, может, перестанет считать меня убийцей? Ни одного чертового тюленя не тронули, а она уже злится.

– Отдаешь? – Васильев удивился. – Вдруг чего?

– Чего тут вдруг чего? – Иван Сергеевич усмехнулся, горько и обреченно. – Медведь в Треугольник вломится? На тысячу километров нет никого вокруг. И вряд ли будет, на кого нам иметь КХО целую? Забирай, говорю. Вон, возьму автомат, на сборах же был, помню.

– Ты подсумок хоть возьми, с магазинами. И патроны.

– Ну давай, – Иван Сергеевич взял черно-матового стального убийцу. – М-да.

А они продолжили:

– Ашот, ты у нас человек крепкий во всех отношениях, да?

– Чего хочешь заставить тащить?

– Да что-то для приманки.

– Что-то… – Ашот хмыкнул. – Там есть здоровые такие банки с комбижиром. Решили восстановить традицию и, на всякий случай, опробовать на военных. Вместо масла сливочного, как полагается по рациону. Думаю, воняет он так, что мишка сам прибежит. Понесу, не переживай. Блин!

– Что? – Васильев непонимающе уставился на него.

– Так он ж в контейнере. Надо бы в тепло, чтобы разошелся, вонять лучше станет. Пойду у Маши ключи возьму.

– Ашот! Будь внимательнее. Макар, сходи с ним.

– Да я…

Васильев не стал продолжать спор, просто взглянул. Резко, как ножом ударил. И Макар снова сделал открытие. Этот вот мужик, которого недавно он почти ненавидел, их всех ценит и любит. И не хочет, чтобы что-то случилось. Пусть не станет прикрывать постоянно, доверяя и желая, чтобы учились осторожности, но не хочет и не допустит беды. Будет нужно, так зубами глотки порвет, но не допустит беды.

Жестяная банка с жиром оказалась большой и тяжелой. Такие, наверное, еще в Союзе делали. Макар представил открывашку для такого металлического полена и прыснул со смеху.

– Интересно, – сказал Ашот, бережно неся жестянку на вытянутых руках, – знать бы, отчего ты смеешься, Макар. Не истерика ли у тебя, случайно? Нервный срыв, понимаешь ли, нам сейчас не нужен.

– Открывашку для нее представил.

– А вот это мне уже нравится, – врач подождал, пока Макар закроет вход в станцию, и поставил банку на пол. – Тяжелая, зараза. Смех – это хорошо, тем более, раз он ассоциативный и служит снятию напряжения. Мне иногда кажется, что скоро придется всем выдавать флотские сто граммов после обеда.

– Почему флотские?

– Да было такое, при царе-батюшке, наливали морякам каждый день, представляешь? Год за годом, в одно и то же время, нальют и пей. Ну, или отдавай другому. Зато нервы расслабляло.

– Не, я не люблю. Пробовал пиво с пацанами – не понравилось. Горькое.

– Хорошо, что ты так думаешь. Ладно. Иди к Васильеву, ему помочь все же надо. А я пока эту дуру оттащу к себе.

Но Васильев за прошедшие полчаса успел все собрать, подготовиться и, вполне возможно, был готов отправиться за зверем хоть сейчас. Во всяком случае, огорченный взгляд, брошенный на совершенно ненагруженного Макара, говорил именно о таком варианте.

– Возьмешь вот это и разгрузочный жилет, – Васильев кивнул на амуницию, лежавшую отдельно. – Магазины снарядил, в карманах ракеты, перевязочный пакет, жгут, вон там моток скотча. Да, презервативы вон в том.

Макар открыл рот, закрыл, задумался.

– Дурак ты, Макар. Спички не забудь взять, аккурат в презик уберешь и завяжешь, чтобы не промокли. Не забудь взять все остальное. И выспись, хотя получится вряд ли. Подниму на два часа раньше, полдня потратим на поганца, не найдем, вернемся. Все понял?

Макар кивнул.

– Ну и молодец. Иди спать, боец.



Их провожали все. Уйти тихо, так чтобы Иван Сергеевич закрыл засов, не вышло. Поднялись женщины, Аня, даже Машенька не спала, а бодро топала взад-вперед, смешно переваливаясь.

– Вы там осторожнее, что ли… – Маша посмотрела на них и улыбнулась. – Возвращайтесь, черт с ним, с медведем, если что.

– Обязательно следите, что сзади! – Жанна вдруг шмыгнула носом, странно заблестела глазами. – Медведь существо умное, подкрадется с тыла, не заметите. Внимательно ищите помет, если свежий, то…

– Пробовать не будем, обещаю, – Васильев приобнял ее и чмокнул в голову. – Вы тут за Юрой присмотрите, чтобы все хорошо там и… ну, в общем, поняли.

Макар усмехнулся, глядя на неловко топчущихся взрослых. Ох, а еще такие умные все.

– Будь осторожнее, – Аня взяла его за руку. – И стреляй сразу, пожалуйста.

– Точно? – Макар посмотрел на нее даже чуть удивленно.

– Сразу, целься лучше.

Он кивнул. Не переживай, Ань, все же будет хорошо.

Тяжелая дверь закрылась, лязгнул запор.

– Ну, мужчины, пойдемте предадимся одной из главных мужских страстей? – Васильев улыбнулся, перед тем как натянуть морской шарф на лицо.

– Пойдем, закроемся в одном из законсервированных модулей и набухаемся? – поинтересовался Ашот. – Так там я весь спирт забрал.

– Охота, охота, мой дорогой друг… А потом, глядишь, и накатим. Для успокоения нервов.



Макар все же не любил север. Вот прям совсем, вот прям до злости. Нога еще, вроде бы поджившая, снова начала ныть, хотя Ашот налепил какой-то полупрозрачный пластырь, растекшийся, как клей, по пятке и было хорошо.

Серое, черное, светло-зеленое на утесе, где поверх типа почвы и камней наплывает ледник. Ветер несет со скал крошево, там точно сегодня ухнул целый пласт каши из смерзшихся камней, старого снега и чего-то, напоминавшего тут землю. Макар, посильнее затянув теплый шарф, опустил со лба маску. Глаза надо беречь, хотя в маске ему совсем плохо видно.

Васильев шел первым, Ашот – последним. Огромный рюкзак с банкой на армянине, серьезно занимавшимся дзюдо и выступавшим супертяжем, смотрелся не таким уж и большим. И он, вот дела, даже не мешал Ашоту крутить головой во все стороны, высматривая зверя. Или следы зверя.

– Макар! – Васильев остановился и почти прошептал. – Ко мне.

– Ну?

– Гну, блин. Ты потише можешь идти, боец?

– Тише?

– Ага. Понятно, если ветер поменяется, от нас запахи сами к нему прилетят. Но хотя бы идти можно чуть незаметнее? И вообще, встань за Ашотом, ему неудобно за тылом следить.

– Я?!

– Ты. Мы не в лесу, тут голое все вокруг, а скалы темные. Углядишь зверя в полтонны весом, думаю. Макар?!

– Да.

– Ты мне очень сильно нужен, соберись.

Макар кивнул. И поднял маску. Ничего, пощурится, потерпит. А еще он тут читал недавно про первые солнечные очки, их, оказывается, чукчи делали. Берешь плотную полосу кожи, вырезаешь узкую полоску для глаз, можно еще типа козырька сделать, и ничего, можно будет смотреть. Справится.

– Пусть идет в середине, – Ашот сморкнулся в совершенно чистый носовой платок. – Маску нацепи, Макар.

– Ашот?

– Макар сможет стрелять почти в упор, чтобы не промазать. Открытые глаза можно повредить, ему нельзя. Вась, я тебя полностью понимаю, но выбирать нам не из кого. Он еще станет бойцом, но пока давай побережем пацана.

Васильев поиграл желваками совсем как в кино.

– Черт с вами. Нельзя так, ребят. Надо быстрее становиться взрослым.

– Он и так уже достаточно взрослый.

– Вы на меня вообще никакого внимания не обращаете, что ли? – Макар фыркнул. – Я вам кто, мебель?

– Мебель – это что, боец? – Васильев вздохнул. – Двоешник. Ладно, пошли дальше. Смотрите вокруг, особенно на землю. Следы, может, клочки меха, остатки нашей морковки, блин. Дерьмо, само собой.

– А как выглядит медвежье говно? – удивился Макар.

– Ну как? – Васильев усмехнулся. – Огромная куча и из нее, зуб даю, торчат остатки рыжей израильской морквы.

Ашот хмыкнул, покосившись на них.

– Охотники, ну да.

Васильев не ответил, неожиданно погрустнев. А Макар вдруг снова поднялся на одну ступеньку восприятия этих самых людей.

Белый медведь не просто самый большой хищник планеты. Из сухопутных, само собой. Он – самый страшный, один из самых умных и опасных. И вряд ли здоровенный Умка, шастающий по их острову, не соображает, что из-за воровства соседи на двух ногах будут его искать. Все он понимает, и это плохо.



К обеду Макар еле передвигал ноги. Не из-за мозолей, куда там. И ходить не отвык, постоянно в движении на станции. Просто идти по острову оказалось тяжелее, чем он думал. Предательские камни, прячущиеся в мерзлом черно-сером ковре под ногами, заставляли косолапить, постоянно вбивая альпеншток в землю. Ветер менял направление, как его шквалистой душе было угодно, вот только, пару секунд, бил в лицо и вот, нате получите, шарашит холодом в затылок, даже капюшон трещит. И так пять километров, всего пять километров или целых пять километров?!

Серое небо постоянно плевалось крупой, колкой и холодной. День заканчивался, до полярной ночи оставалось всего ничего. Даже становится грустно, если разбираться. Сам Макар успел увидеть, что это такое, – ему хватило. Повторения он уже начал бояться, вспоминая прошлое.

Лилово-сине-серое небо, прореженное пару раз в день розовым там, где должно быть солнце. Постоянные сумерки, когда ни вечер, ни ночь. Здесь, посреди архипелага, она точно окажется другой. А если уж слушать Ивана Сергеевича и его рассуждения про изменения ионосферы и прочей умной мутотени, то дело кажется вообще довольно дерьмовым.

А следы желтошкурого вора попадались все реже. Три отпечатка, две морковки и та самая куча. Шерсти тут цепляться оказалось то ли не за что, то ли ветер сразу ее уносил. Непонятно, в общем, если разбираться, как они собираются искать зверя и где садиться в засаду.

Птичьи базары, встреченные по дороге три раза, явственно говорили – тут никого нет, не станут птицы садиться рядом с большим хищником, не глупые же. Макар, косясь на орущих и гадящих пернатых, вздыхал. Ашот поделился мыслями о регулярном выставлении силков в таких местах. Мясо, перья, гнезда с яйцами – все в хозяйство. Только вот Макару от одной мысли пожрать этих вот рыбоедов становилось не по себе. Они ж вонючие!

Хотя сейчас он их больше не любил как раз из-за невозможности остановиться и сесть в засаду. Далось чертовому медведю наматывать километры по острову с какими-то овощами? Чушь какая-то, а им его ищи потом.

Но Васильев сдаваться не собирался. Он постоянно отходил в сторону, нагибался, принюхивался и вообще вел себя так, словно он опытный охотник. Ну, во всяком случае, именно так казалось Макару, ни разу на зверя ни с кем не ходившего.

– Вон камни! – фээсбэшник ткнул пальцем на далекую гряду. – Смотрите.

А чего туда смотреть?

– Птицы.

Ашот кивнул.

– Чайки. Падаль жрут.

Макар присмотрелся, сощурившись. Да, точно, вон их сколько, на камнях, в воздухе круги нарезают. Эту птицу он запомнил, бургомистр – смешное название.

– Пойдем, посмотрим, – Васильев остановил Макара и отстегнул дробовик, тот самый «Вепрь», украденный Макаром недавно из КХО. – На всякий случай, много их что-то.

Пугать птиц стрельбой не пришлось. Все же чайки опасались людей. Поднялся недовольный галдеж, птицы снялись с места, даже трапезничающие, снялись, полетали-поорали и расселись вокруг. Явно полагая, что двуногие жрать их добычу не станут. Так и оказалось, хотя люди ушли далеко не сразу, было от чего.

– Твою за ногу! – Васильев сплюнул и оглянулся. – Хрень какая-то, господа-товарищи.

– Это наш медведь? – спросил Макар, хотя это было и так очевидно.

Чертов мешок, сделанный из какого-то пластика и полностью не поддавшийся зубищам зверя, лежал за камнями, пусть и размочаленный.

– Наш, Макар-следопыт, – Васильев покачал головой. – И это мне не нравится.

– У него нет головы, – Ашот скривился. – Вася, нам, наверное, домой нужно. И быстрее.

– Сейчас. На всякий случай гляну, мало ли, вдруг…

– Другой медведь? Реликтовый плезиозавр, всплывший и откусивший ему голову? Вася, ему башку отрубили, а перед этим расстреляли чем-то вроде семь-шестьдесят два.

– И почему мы не слышали?

Васильев покосился на мертвую груду меха, жира и мускулов. И ответил сам себе:

– Да потому как мимо птиц шли несколько раз. Сам себя не услышишь. Так, ребятки, скидываем все лишнее вон там и приваливаем камнями. Комбижир не сильно воняет?

– Я его скотчем и полиэтиленом намертво замотал, – Ашот пожал плечами. – Ты уверен, что надо сперва спрятать, а потом бежать?

– Уверен. Нам скоро все понадобится, что есть. Так что берем только оружие и патроны. Пять минут на все, время пошло, мужики.

– А станция? – Ашот кивнул на антенну, торчавшую из кармана разгрузки Васильева.

– Да не работает она, – Васильев скрипнул зубами. – Проверял все время, пока шли. Давайте.

В шесть рук раскидать груду камней у подножия насыпи не очень просто, но быстро. Пять не пять, за десять минут они точно управились, сложив практически все, что будет мешать бежать. А Макара не отпускала дурацкая мысль – а зачем? И он не выдержал:

– Почему бежать? Если люди, то почему плохо?

Ашот кашлянул. Васильев, вздохнув, подтянул большой валун, завалив одну сторону их схрона.

– Давай подумаем логически, Макар. Ты согласен?

– Конечно.

– В мире полная жопа. В море, а скорее всего так и есть, какое-то судно с какими-то людьми. А у нас станция, сокровище, Голконда, блин, уютная, теплая, с едой, постелями, ветряками, медотсеком, топливом и… и женщинами. Соблазн?

Макар кивнул.

– А еще они отрубили голову медведю. Ты много знаешь людей, что в такой обстановке начнут отрубать голову как трофей? Ну, чисто теоретически? Вот и я не знаю. Ашот, что думаешь?

Врач пожал плечами:

– Я не психиатр и не этнограф. Может это не страшные мореходы, желающие заполучить нашу станцию, а аборигены, убившие медведя из ритуальных целей? Тогда опасаться нечего, северные народы не полинезийцы, людей ритуально не съедают. Но поторопиться все же стоит.

– Вот и я о том же. Так… все убрали. Ну, мужчины, впереди кросс. Побежали!

Побежали.

Хрусть-хрусть-хрусть, хрусть-хрусть-хрусть, галька под ногами, постоянное крошево льда, только бы не поскользнуться, редкий плавник, когда вдоль берега чертово гуано взлетающих и орущих птиц, хрусть-хрусть-хрусть.

Пот даже не тек, он бежал. Или вдруг стал частью каждого из троих, превратившись в… в смазку. Черт на него, на пот, надо бежать. Макара вдруг стеганула странная уверенность в правоте Васильева и в чем-то страшном, накатившем на них помимо всей задницы, куда провалился целый мир и станция в нем.

Макар не особо верил в странное понятие «интуиция». Думал всегда, что вранье, – да так и было. Пока пару раз все же не поступил странно. Это когда у него все внутри кричало – не ходи вон в тот поворот, лучше обойди. А Макар не послушался. И потом, стирая вещи, все в грязи и даже крови, его, само собой, пытался понять – не почудилось ли ему? Через неделю все повторилось, и вот теперь-то пришлось поверить. От того и страшно, до спазма внутри и холода в животе, разбегающегося колкими морозными иглами по телу.

Там станция. Там Иван Сергеевич и Маша, Семецкий в лазарете и Жанна с Машенькой. И Аня. А они тут, трое здоровых сильных мужиков с оружием. А там женщины, плохо видящий умник Иван Сергеевич и кто-то, отрубивший голову медведю. Надо бежать, надо бежать!!!

Хрусть-хрусть-хрусть. Воздух тянется в легкие тяжело, режет горячим и отдает в бок. Васильев впереди стелется как-то очень плавно, экономично и умело. Ашот не отстает, хотя ему, огромному, наверное, тяжелее. А он, а он, Макар? Да он моложе их в два с лишним раза – и отстает. Эти лоси вон даже обгонять его совсем начали, до Васильева метров десять уже, эй-эй…

– Не отставай!

Ашот снял у него ствол, подтолкнул. Беги, Макар, беги! И ноги вдруг из ватных стали настоящими, живыми и упругими.

Мимо тех самых птичьих базаров.

Вдоль береговой полоски.

Через каменный лабиринт.

Прямо к черно-сизо-зеленому утесу, куда наплывал ледник.

– Стоять!

Васильев замер, подняв руку. Жестом – за мной, ползком. Поползли, так старательно тихо, что даже камешки не шуршали, поползли к выступу, закрывающему станцию. Добрались, легли, подтянулись и увидели.

– Сейнер, большой, специально для заходов во льды, – Васильев, прижав бинокль к глазам, рубил злыми короткими фразами. – Норвеги. Ашот, посмотри на нос.

Ашот глянул, протянул Макару бинокль.

Что там? Вот это да, блин.

Голова медведя все же оказалась трофеем, только не для того, чтобы висеть на стене.