Если верить цифрам на дорожке аудиоплеера, оставалось две минуты записи, но прошло двадцать секунд, а Хелен до сих пор ничего не услышала. Она уже хотела выключить, но тут вздрогнула, услышав… выдох. Потом – едва слышное покашливание, и снова абсолютная тишина на следующие двадцать секунд.
Нужна «гончая»? Не вопрос. Нужно-то всего ничего: выжившая под крышей и в относительной сухости советская точила; материальная база из найденных запчастей, обвеса и, само собой, умелые механики; источник топлива, постоянный и надежный.
«Какое-нибудь животное?»
Выгодно ли вкладываться в затею с такими закавыками? О, да…
«Гончая» Девил с наваренными на передние двери пластинами, закрывающими водителя и стрелка, любила порыкивать оборотами не скрываясь, нагло, с вызовом. Сетка на стеклах да острые штыри, торчащие вверх и прикрывающие от атак с верхних этажей. Почти наглухо закрытая задняя часть, прячущая дополнительный бак, защищенный сталью. Врезанный люк, раскрывающийся бронированными лепестками, прикрывающими стрелка-гарпунщика. Трубы одноразовых безоткаток, уложенные с багажника на крышу и бьющие настильным огнем. Мощный таран из труб, прикрывающий радиатор и сращенный с усиленной рамой. Курсовой пулемет, смотрящий через стальную пластину, установленную напротив пассажирского кресла.
На сорок седьмой секунде послышался звук – сомнений не было, это бежала вода (наверное, по камням в бухте из названия, подумала Хелен). Он не прекращался пятнадцать секунд, потом к нему снова присоединился кашель – на этот раз вдали.
Девил любила свою малышку и старалась пользоваться ей в одиночку, иногда гоняя по городским улицам, сжигая драгоценное топливо и выискивая что-нибудь интересное. Скука сжигала ее, не давала сидеть на месте, гнала на поиски опасности, острых ощущений.
Вдруг раздался звук, к которому Хелен была очень восприимчива, – плач младенца. Лишь тогда она подскочила, перемотала запись и сняла наушники – может, это Вальда в другой комнате? Нет, плач оказался частью записи.
Хаунд, рассматривая намалеванный на капоте силуэт ворона, любовался «гончей». Так же, йа, как всегда любовался ее хозяйкой. Да они и были чем-то похожи – в своих стремительных, опасных и таких агрессивных обводах.
Хелен снова проиграла этот отрывок – звук, перекрываемый журчанием воды, повторился. Скорее всего, это птица или животное кричит рядом с расщелиной или внутри… «Боже, но ведь это точь-в-точь ребенок!» Запись закончилась.
– Полный бак… – прогнусавил Зуб. – А вот дополнительный – так себе… меньше половины.
Хелен вставила четвертый диск: «Слэгкомб-Сэндз. Внутри расщелины в скалах Уэйлэм-Пойнта». Надпись тоже была украшена звездами и восклицательными знаками.
– Дас гут, йа… – Хаунд кивнул. – Эдди, открой нам. Ты не передумал?
Запись подверглась монтажу. Она начиналась с шума, напомнившего Хелен о камушке, катающемся по каменной чаше без остановки. Да, именно так: крошечный сухой гладкий камень, круживший по изгибам чаши… Звуки продолжались, пока в наушниках не прозвучало слово.
Судя по блаженному лицу гитариста, передумывать он не собирался. И уж точно забыл свою последнюю пассию, заставляющую его заниматься совершенно несвойственной ему работой – искать средства для ее содержания.
По крайней мере, нечто, похожее на слово: «кром-крил-ом». Так Хелен записала бы его в соответствии со звучанием (но не правилами английской орфографии). То, что последовало за словом, напоминало глоток большого горла.
– Дам вам совет… – Хаунд посмотрел на него и на русую. – Трупы не жгите в котельной базы. Где-то тут – найдете по запаху – держали свиней. Там же, скорее всего, – пара-тройка свинарей. Им все равно, на кого работать, натюрлих… Скормите тела гребаным хрюшкам, так будет лучше. Только не забудьте выдрать зубы, они могут повредить кишечники зверюшек. Птаха… пока попридержите. Разберетесь. Эдди… Если тут начнется война, йа, а она начнется, не лезь. Лучше заранее найми пяток-другой ребят с Земеца, скажешь, что от меня. Они честнее других, не должны кинуть… Йа… Ауфвидерзеен, камраден. Зуб, поехали, время поджимает.
Снова ветер зазвучал в полой трубе – и снова без мелодии. Это походило на звук, возникавший, когда Вальда обхватывала губами трубочку и дула, но этот тоненький шелест воздуха не прекращался, а нарастал, заполняя собой наушники, пока файл не закончился.
Открывшиеся ворота впустили день в ангар, заставленный и заложенный всем подряд. Это был обычный серый день, мало напоминающий весну. Хаунд, уже собираясь садиться на место стрелка, задержался. Свет от фонаря Эдди блеснул на чем-то выпуклом. Мутант присмотрелся и, ухмыльнувшись, вытащил кожаную маску – плотную, промасленную, с вшитыми в нее большими линзами-каплями от очков.
Хелен взглянула на наручные часы – было уже поздно, но усталости она больше не чувствовала. Вместо нее пришел интерес, даже тревога.
Чутье его не обманывало: в этот год солнце все же выберется, да так, что впору будет ослепнуть. А ему такого расклада не хотелось, особенно с его чувствительным зрением, позволяющим видеть в темноте. И потерянной недавно маской, почти такой же.
Она взяла последний диск с надписью: «Редстоун-Кросс. Карьер в сельхозугодьях» и подзаголовком: «Находка на миллион» – последняя запись Линкольна, сделанная за две недели до исчезновения. Хелен провела пальцами по диску в том месте, где должна была остановиться рука брата, когда он писал название.
Кресло, снятое с хорошей импортной машины, заново обтянутое кожей, хрустнуло. Хаунду пришлось пригнуться, забираясь внутрь. Дверь лязгнула, закрываясь и отсекая звуки. В салоне пахло маслом, разогретым двигателем и бензином. На заваренных задних дверях, превращенных в глухие стенки, закрепленные ремнями, висели снаряженные коробки к ПК, установленному внутри. Его, забираясь, Хаунду пришлось двигать. Второй, со стороны водителя, оказался танковым, зафиксированным в одном положении.
Запись начиналась с журчания воды поодаль от микрофона; оно продолжалось, пока на семнадцатой секунде его не прервал звук, похожий на мычание – как будто животное. Вскоре звук повторился, и на этот раз Хелен показалось, что стонет человек. Хотя для человека звук был слишком глубоким – тут потребовалась бы грудь пошире. «Может, корова или бык?»
– Гарпун явно не одарен мозгами, – проворчал Хаунд, – надо же было додуматься продать «гончую», не сняв оружие и боеприпасы. Хотя… Птаху-то умения убалтывать не занимать.
Новый стон тянулся, пока его не прервало внезапное «гав». Словно некое существо (не человек, но, может, дикий зверь или скотина) пришло, привлеченное водой, и издавало эти звуки.
– Зачем ты оставил своего друга? – Зуб, почесывая нос под уже грязной повязкой, шмыгал.
Хелен переиграла отрывок, но так и не поняла, человек это или животное. Прежде чем она успела все обдумать, издалека, из-за звуков воды, снова раздался плач ребенка, но на этот раз его заглушило нечто, похожее на хрюканье, на переднем плане, около микрофона.
– Так надо, йа. Хватит нескольких дней, чтобы во всем разобраться. Если Эдди прибежит с воплем: «Хаунд спаси, грабят», – то все ясно, йа.
За ним последовал рев, исторгнутый сильным, мускулистым горлом, – Хелен снова представила себе быка.
– Грабят?
Детский плач приближался к микрофону. «Наверно, какое-то животное изображает ребенка».
– «Убивают» он будет кричать во вторую очередь. Ему на голову свалилось несомненное богатство, только пользоваться он им не сможет: та, русая, все подгребет под себя, рихтиг.
Влажный хрип из глубин горла.
Нори моргнула.
– А зачем тогда?
Гневное кошачье шипение.
– Что? Зачем?
Неясно, кто попал на запись Линкольна, но он очень сердился.
– Эдди расскажет, как тут идут дела. Я объяснил ей, пока ты там кувыркался со смуглянкой, какой процент идет мне. И Эдди оставил присматривать… Неужели ты не понимаешь, натюрлих, что он остался только из-за желания каждую ночь проводить с этой рыжей кобылкой, йа?
Она вздохнула.
Шипение повторилось. «Гигантская кошка?»
– Да не…
– Он не сказал.
Раскатистый рык из огромного живота.
– Гут. Помолчи и веди машину. Мне надо подумать…
Нори вздохнула. Акира никогда не посылал за ней, он просто приходил.
«Лисица? Барсук?» Но Хелен не представляла, как эти звери могут издавать подобные звуки, даже если очень взволнованы. С другой стороны, откуда ей знать – она же не эксперт по дикой природе.
«Гончая», фыркая всеми своими «лошадками», от души накормленными пахучим авиационным топливом, катилась мягко и плавно. Прямо, налево, за высоченный скелет бывшей двенадцатиэтажки, сложившейся в Войну, прямо, до виднеющейся Товарной, опять налево, домой.
А потому это не предвещало ничего хорошего.
Рык прекратился, и наступила тишина. Она принесла женщине куда большее облегчение, чем та готова была признать.
Дорога, подкидывая бывшую «двадцать четвертую» надежно закрепленную на базе от «соболя», шелестела почти неслышно. Закованная в доспехи «волжана» надежно прятала пассажиров от окружающего мира.
– Почему у вас такой испуганный вид?
Возможно, она просто попалась на розыгрыш покойного брата. Но эти звуки были последним, что Линкольн записал перед тем, как прыгнуть с моста, и теперь она чувствовала едва уловимую связь между собой и его неясными, беспокойными мыслями, затуманенными наркотиками. Линкольн и жуткие аудиозаписи внезапно слились в одно, будто все его эксперименты с собственной жизнью всегда осеняла тень неизбежного рока.
Лицо Аямэ было бледным.
Виляя между фурами и холмами-легковушками, Зуб уверенно вел «гончую» в нужную им сторону. Водителем пацан оказался стоящим, заинтересовав Хаунда этим умением. Парень следил, как переключаются скорости, как слушается мощная махина, бывшая раньше просто большой и хорошей машиной, как мерно, без рывков и рева, рокочет движок.
Запись приближалась к концу, но спокойнее Хелен не становилось. Недалеко от микрофона раздались новые звуки – животных было много и они очень боялись. Утробный рев перерос в пронзительное мучительное блеяние, будто от страшных гигантских ягнят.
– Боюсь, он не в настроении.
«Да, Зуб определенно рос в нужной среде… талант к вождению у него был несомненный. Учителя попались хорошие, йа, не отнять. Такое просто так не появляется – только приобретается, Йа, так и есть… не врет насчет сестры?! Проверит, обязательно проверит».
И одновременно Хелен определенно различала рык и поскуливание то ли собаки, то ли лисы, хотя подобный диапазон голоса вряд ли мог принадлежать настолько маленькому существу.
За месяц Акира сказал Нори всего три слова. Он даже не потрудился пригласить ее на фестиваль в шестнадцатый день рождения; она поехала одна.
– Ты знаешь, где Девил?
Какофонические звуки нарастали вместе с ее уверенностью, что исходить из человеческих глоток они не могли. Слушая этот отрывок, Хелен без труда представляла себе, как могучие звериные фигуры носятся и дерутся в темноте, учуяв на оборудовании в пещере запах пришельца-человека.
Что-то явно его беспокоило, но Нори слишком боялась спросить, что именно. Очевидно, сейчас она выяснит.
Надежда… надежда была в этих словах, в голосе, во взгляде.
Хелен уже хотела сбавить звук, но услышала взвизг, похожий на свиной, и после рык из-за сжатых челюстей – больших челюстей. Теперь ей представилась оскаленная пасть с трясущимися черными губами, бесцветные и противно влажные десны и желто-коричневые зубы. Ей стало не по себе.
– Где он?
Хаунд, рассматривая Товарную через прорезь прицела ПК, не ответил. Ему жутко хотелось подстрелить гнилопса, задорно удирающего от страшно рокочущего чудовища на колесах. Но стрелять поутру здесь было накладно: кто-то да вылезет, кто-то да увидит, куда катит по своим делам красно-черная «гончая» рейдеров.
– В кабинете, госпожа.
Хелен вспомнились питбули, таскавшие за собой по местному парку идиотов-подростков с района. Стоило увидеть этих собак, как она тут же подхватывала Вальду на руки, а малолетние спутники зверюг только кричали: «Да не бойтесь, они любят детей!» Возможно, в далеком Девоне ее брат записал рычание дикой или бешеной собаки?
– Ты…
Нори протянула Аямэ дневник и ушла, не сказав больше ни слова. Если суждено столкнуться с бурей, то нет смысла ее избегать.
Но ведь там люди проводили отпуска, держали загородные дома и фургончики, готовили мороженое… Ей было бы легче принять эти звуки, будь они из Экваториальной Африки, чем то, что они появились там, где появились на самом деле, – в Девоне. Записи Линкольна до абсурда расходились с тем, что она знала о тех местах, – хотя, стоит признать, знала Хелен немного.
– Помолчи, – Хаунд примерил маску с очками. Села она прекрасно. – Веди, не отвлекайся, йа.
Нори скинула туфли и срезала путь через ныне пустующую комнату, в которой когда-то находилось семейное святилище.
Среди попурри гортанных звуков без предупреждения раздался пронзительный… смех.
Пацану явно хотелось узнать больше, но… Имелись на Зуба у Хаунда планы… имелись. Мысль использовать «Ураган», пришедшая до получения на руки «гончей», никуда не делась, но пока… на какое-то время была отложена. На день, не больше.
Даже сейчас она видела то место, где чуть не умерла.
Хелен вздрогнула.
А пока… «А пока Зубу предстоит помочь Кулибину привести стальное чудовище в высшую степень готовности. И никак иначе, йа».
Слуги заменили циновки, но половицы под ними выцвели. Хотя отбеливатель удалил пятно крови, остался след. Если бы Нори напряглась, то почувствовала бы резкий запах своего страха.
Звук напоминал несвязное лепетание сумасшедшего или вопль экзотического животного – он только создавал иллюзию произносимых слов. Конечно, Хелен не могла быть уверена, но шум все больше напоминал об обезьянах, а в криках слышалось все больше веселья, слишком злого для существа, не обладающего разумом человека.
– Объезжай вдоль железки, справа, метров через пятьсот, будет пролом, ныряй туда… ферштейн?
Она все еще чувствовала необузданное отчаяние, спрятанное где-то глубоко под поверхностью. Она никогда ничего не забудет; каждый человек, которого она когда-либо встречала, был выжжен на ее коже, как клеймо. Иногда она смотрела в зеркало и думала, что это чудо – она все еще дышит.
К счастью, постепенно «смех» затих и в наушниках осталось только журчание воды. Запись перешла в белый шум. Хелен знала, что больше никогда не включит ни эту запись, ни любые другие диски из коробки Линкольна.
– А?
Нори легонько постучала в дверь кабинета и услышала, как смолкли звуки скрипки. Она узнала мелодию. Это была «Аве Мария» Шуберта, одна из первых вещей, которые Акира для нее сыграл. Он часто говорил, что ему она не нравится.
Она вышла из комнаты, пересекла лестничную площадку, села в дверях комнаты Вальды и стала следить за спящей дочерью.
– Понял?
– Да, – отозвался Акира.
– Да. Следы заметаем?
Нори вошла в кабинет, закрыла дверь и остановилась в ожидании. Акира оглядел ее с ног до головы и смор-щился.
6
Хаунд ухмыльнулся.
– Почему ты вечно выглядишь, как будто живешь в лесу?
Две недели спустя
– Нас с тобой на весь район слышно… как думаешь, думкопф, много здесь машин катается с утра? Вот-вот, йа, ни одной. Там заезжать удобнее, прямо к ангару и прокатимся.
Ей было нечего возразить. Вся в грязи и листьях, с царапинами на руках и синяками на коленях. На блузке пятно от вина. Волосы в полном беспорядке.
«Ты ведь здесь проходил, братик? И здесь, и тут? Здесь ступали твои потертые ботинки? Этим видом ты наслаждался, присев на корточки? Этот морской ветерок шевелил твои рыжие волосы?»
– Гомэн.
– А если…
– От тебя воняет.
– Если бы да кабы, росли во рту грибы, майне кляйне кинда, я в лес бы не ходил бы. В округе хватает банд, но они ко мне не сунутся. А Прогрессу нужна моя дружба… пока.
С помощью Google Maps, путеводителя для пеших туристов и надписей на дисках Хелен смогла определить заливы и бухты, где брат записывал свои странные файлы, и уже на рассвете отыскала первые два места.
Она вздрогнула.
– Почему не сунутся?
Каждая из этих непримечательных бухт располагалась возле Диллмутского залива, где остановилась Хелен, и в каждой пещере между морем и окруженными лесом обрывами нашлось предостаточно трещин и расщелин – должно быть, в некоторых из них микрофоны Линкольна и записали вздохи, ворчанье и перезвон ручьев, спрятанных в толще земли.
– Прости.
Хаунд снова ухмыльнулся и кивнул головой.
Затем следовало место предпоследней записи – Уэйлэм-Пойнт; между ним и Хелен лежало добрых одиннадцать километров езды. Там путь вел от берега к окрестностям одной фермы у Редстоун-Кросс, где Линкольн услышал жуткие вопли животных, оставшиеся в последнем файле SonicGeo. Эти два места – странные памятники последнему лету, когда улыбка Линкольна еще освещала эту жизнь, – Хелен собиралась навестить последними.
Акира скрестил руки на груди.
– Смотри.
– Нам нужно поговорить.
Ее интересовали только места, которые брат перед своим концом посчитал важными (за исключением моста у Бристоля – его Хелен точно не хотела видеть). За десять месяцев до Брикбера Линкольн исследовал Дартмур, но на это у нее не было времени: именно здесь, в своей палатке, среди этих скал ее братик в свои последние несколько недель казался счастливым и полным воодушевления.
Зуб, покосившись в указанную сторону, шмыгнул носом, зашипел от боли и выругался.
У нее свело живот. Колени начали подгибаться.
Однако его внутренний мир в те дни оставался для Хелен таким же непроницаемым, как тьма в пещерах, где Линкольн лазил в одиночестве; таким же загадочным, как странные подземные песни, призвавшие его сюда.
– Это кто?
– О чем?
Его сестра приехала сюда, чтобы наконец-то лучше понять брата и разгадать, что же вызвало у него такой энтузиазм, но в первую очередь – чтобы сделать то, что не смогла шесть лет назад: попрощаться.
Акира глубоко вздохнул. Если бы она не знала его лучше, то сказала бы, что он собирается с духом.
– Кто совался в свое время. Все до единого – бугры, главари и атаманы. Иногда мне нравится заниматься скульптурой, особенно если не надо месить глину или резать камень. Считаешь одного мутанта, живущего в собственном бункере, охреневшей тварью – добро пожаловать, милые гости. У Хаунда всегда найдется чем встретить-приветить, йа.
– Я должен уехать.
Все, что Хелен могла ему дать, – четыре дня на побережье, два из которых уйдут на дорогу между Девоном и Уолсаллом. Каждый час был на счету, и она пустилась в путь очень рано, морально подготовившись: день предстоял эмоциональный. Впереди лежала пустая прибрежная дорога, за что Хелен благодарила высшие силы, не желая, чтобы кто-нибудь увидел, как она говорит сама с собой или плачет. Дома плакать нельзя было из-за Вальды, с которой она последние шесть лет не расставалась ни на день.
Въезд со стороны железки украшала гордость Хаунда – экспозиция «Память людской охреневшести», составляемая им долго и постоянно, хотя последний штрих он добавлял уже давно, полгода, если не больше, назад, когда пятерка отморозков, катавшихся в город из Кинеля, решила осесть здесь и начать работать охотниками за головами. Умнее, чем выкурить Хаунда, им ничего не придумалось. Хотя сам Хаунд подозревал, что не обошлось без вмешательства Птаха, явно направившего ублюдков к нему. Откуда такая уверенность? Интуиция и звериное чутье подсказывали.
Она вздохнула с таким облегчением, что чуть не расплакалась.
От Диллмута Хелен шла пешком, удивляясь, как изменилась местность и насколько труднее стало по ней передвигаться. Между двумя бухтами лежало около девятнадцати километров, но, если бы кто-то показал ей две фотографии побережья – одну из окрестностей Диллмута, другую из окрестностей Брикбера, – сказав, что это фото из двух разных стран, Хелен поверила бы.
Скульптурно-дохлая композиция состояла из мумий, костяков, черепов и шкур разной степени сохранности. Фауна, а порой и флора бывшего Промышленного района находила вычурно расставленную тухлятину весьма аппетитной, регулярно ей подкармливаясь.
– О боже. Ты меня напугал. И все? Куда ты собираешься на этот раз?
Землю вокруг забитой яхтами миллионеров Диллмутской бухты укрывала зеленая мягкая мантия елового леса. Она напоминала одновременно Швейцарию и тропики – сосновые рощи рядом с пышными пальмами в частных садах. Город, встроенный в холмы и обрывы и украшенный огромными красивыми домами, оплетал просторное сверкающее устье с пляжем цвета тростникового сахара. Там под особняками миллионеров стояли навытяжку их пришвартованные яхты, будто королевский кавалерийский полк с белоснежными блестящими копьями наготове. Поэтому Хелен и решила там остановиться.
Природа человеческая Хаунда не переставала удивлять. Задумываться о причинах ему никогда не хотелось. Хаунд просто жил и наблюдал за людьми: ему-то проще было, ведь он не человек.
Акира отвел глаза.
С первого же взгляда бухта очаровывала ее; при мысли о том, в какой роскоши живут местные обитатели, она сперва почувствовала себя почтенной, а потом – лишней. Она размышляла, не видел ли кто-то с этих яхт, скользящих вдоль побережья, как в одной из долин тонкие нейлоновые стенки маленькой палатки Линкольна дрожат под теми же ветрами, что теперь нападают на его сестру?
– В Вену.
Голубая когда-то планета, умершая, сожженная собственными детьми, воскресала. Потихоньку, но куда быстрее всяких расчетов и прогнозов, становилась иной, но точно не царством смерти последних двадцати лет. Разгоняла тучи над головами, разбавляла кислотные дожди обычными, ураганы и аномальные морозы превращала в тяжелые, но не убийственные. Даже вода подземных рек практически полностью очистилась природными фильтрами-слоями.
Последний путь Линкольна вел его – а теперь и ее – мимо Диллмута, то вверх, то вниз по гористому «ошейнику» фермерской земли над зазубренным берегом. Здесь на километры вокруг не встречалось человеческого жилья, не считая горстки ферм и одного дома Земельного фонда. Над морем, будто курганы забытых богов, возвышались непрерывные холмы.
– В Австрию?
Тварей на поверхности становилось все меньше, месяц от месяца. Хотя пока опасностей все-таки оставалось предостаточно, если уж честно. Самая-то главная тварь планеты Земля, выжив и набрав немного жирку, стала еще хуже. Что за тварь?
– Да.
Побитую ветром землю покрывали длинная и грубая трава, похожая на пшеницу, да ломкий красный вереск. Кругом бродили черные овцы и маленькие стада таких же черных пони. Колючие кустарники и черные деревья разделяли территорию на лоскуты, словно одеяло; ручьи выливались из долин на свинцовые пески; грубые лица черных вулканических скал мрачно смотрели в пустые выемки бухт, куда надо было спускаться на канате.
Люди, кто же еще.
– Надолго?
Хелен давно миновала Диллмут с его яхтами и огромными белоснежными особняками, и даже вода под ее ботинками у прибрежной тропы казалась непригодной для плавания. Когда туча с пустошей поплыла на запад, море сменило цвет с бирюзового, будто ацтекские украшения, на сланцевый.
Нате, падлы, вот вам еще один шанс, берите, стройте, восстанавливайте или просто начинайте с нуля. Не впервой же, случалось и раньше дерьмо на многострадальной земле, бывало… справитесь. Чего проще, казалось бы, взять и сесть за стол переговоров… Но проще всегда другое.
Главный вопрос. Акира никогда не оставлял ее больше чем на два месяца, предел – на три. За последние два года он совершил всего четыре поездки. Она боялась этого момента, но была готова.
Хелен шла мимо двух гончарных печей, обвитых плющом, мимо установки для цемент-пушки времен Второй мировой, мимо заброшенной сидровой фабрики – они все лежали в руинах. Земля была старой, исполосованной шрамами и травмами, зато теперь ее никто не трогал.
Забрать, что плохо лежит. Ударить в спину. Подставить ногу союзнику и добить. Отжать найденный родник у того, кто слабее.
Акира по-прежнему не смотрел на нее.
На полдороге между двумя бухтами, когда Хелен приближалась к Уэйлэм-Пойнту, ее охватило такое чувство одиночества перед бескрайним небом и морем, что она ощутила приступы паники.
Попробовать сделать хотя бы небольшой кусок большого города лучше для всех? Дас ист зер идиотишен мыслен. Даже сам Хаунд поморщился от собственных мыслей. То-то же, йа. Так-то были его мысли, он же чертов мутант, отребье и отрыжка адовых пучин, не иначе. А вот люди?
– Девять месяцев. Может, больше.
Как только брат выдерживал? Он здесь неделями оставался один. Или кто-то был с ним в этих далеких краях? Но кто? Уж точно не Вики, с которой Линкольн находился в долгих и сложных отношениях. Эта молодая, мрачная, ревнивая женщина с круглым лицом на его похоронах явно все время беспокоилась только о том, как выглядит. Хелен не могла не задуматься, как мало доброты ее брат при жизни видел от женщин – в том числе от нее.
– Я Гарпуну позвоночник вырежу к чертям собачьим… – поделился сокровенным Зуб. – И его дебилам…
Она сложилась, как бумажная кукла. Только его быстрая реакция удержала ее от падения на пол.
– Ты маньяк, – сказал Хаунд, – ничем иным такие мысли и не объяснишь. Ты точно брат Девил?
Сама она торопилась повзрослеть и покинуть дом: Хелен подгоняло тщеславие и постепенно растущий стыд своего происхождения. Однако ничего не получалось: куда бы она ни пыталась пристроиться, ей нигде не находилось места. Возможностей попадалось мало, зарплаты были низкими, а любовники – либо инфантильными, либо ей не подходили. Наконец Хелен утомилась, вернулась домой, на какое-то время сошлась со старым бойфрендом Митчем, который всегда хорошо с ней обращался… и забеременела – не прошло и двух месяцев. Теперь Митч жил в Австралии, едва общался с Хелен, не считая банковских переводов, и не проявлял никакого интереса к Вальде.
– Нори…
– Точно, – обиделся Зуб. – Куда дальше?
– Нет.
Хелен поднималась по склону к далекой скамейке у края обрыва, параллельно размышляя над тем, почему внешнее впечатление, производимое Линкольном, так не сочеталось с его смертью? Если верить матери, маска беззаботности, которую брат надел в подростковом возрасте, не покидала его лица до самого конца. «Расслабленный малый» – так обычно его все описывали. Он смотрел с оптимизмом даже в будущее, невзирая на все доказательства, что ничему хорошему там места не было. Это не давало Хелен покоя. Ее брат родился хиппи, вот только ошибся десятилетием. «Но покончить с собой…»
– Прямо и направо, заезжай в ангар.
– Это…
Оказавшись на вершине, она еле дышала; однако на короткий, но живой миг брат заполнил все ее существо, будто сам его дух требовал внимания сестры. Мимолетное присутствие Линкольна, которое она не успела ощутить в полной мере, тут же прошло, словно завораживающий сон, который, проснувшись, Хелен никак не могла вернуть.
Кулибин выбрался на поверхность сам, сразу, как Хаунд начал разминаться, неожиданно осознав, что тесновато внутри «гончей», йа. Или он все же начал стареть.
– Нет.
Уставшая, готовая заплакать, она присела на деревянную скамейку над Слэгкомб-Сэндз. На той стороне пляжа воздевал покрытую мхом лапу Уэйлэм-Пойнт; чайки кружили вокруг известняковой громады, будто мусор на ветру.
– Хороша… – протянул калека, выкатившись на своей каталке и отталкиваясь от бетона руками. – Ох и хороша…
– Сядь! – повысил голос Акира. – Сядь, пока не упала и не раскроила себе голову.
Где-то там Линкольн записал странные звуки дудки и детского плача, а затем, дальше от берега, среди голых холмов (Хелен перевела на них взгляд) – жуткие крики животных, дерущихся в старом карьере.
– Здесь сможешь проверить двигатель? – Хаунд двинулся внутрь, решив пополнить боезапас. – Мне надо будет отъехать… на ней. А вы вдвоем доведете малыша до готового состояния.
Мир вращался. К вискам прилила кровь.
Одного слабого отзвука тех страшных воплей хватило, чтобы Хелен захотелось не быть одной. Вдруг она поняла, что обрадовалась бы любому пешеходу, хотя бы вдали.
– Без меня?! – Зуб даже покраснел от злости. – Да я…
– Ты не можешь уехать.
И где же знаменитое место раскопок – набитая костями пещера, открытая через год после гибели Линкольна? Побережье не выглядело популярным – никаких знаков или табличек. Хелен не удивляло, что пещеру нашли относительно недавно: местность не отличалась привлекательностью для туристов или безопасностью для пешеходов.
– Рот закрой, юноша. – Посоветовал Хаунд. – А то сам заткну.
– Нори, просто послушай.
Под самыми пальцами ног Хелен виднелась далекая бухта, при взгляде на которую начинала кружиться голова. От неприятных бескрайних морских и небесных просторов ей чуть не захотелось шагнуть вперед, через край. Здесь даже сила тяготения казалась другой: она то и дело менялась вместе с порывами ветра, от которых Хелен едва удерживалась на ногах.
И ушел, игнорируя ворчание за спиной. Ворчали оба, пацан и калека, явно не обрадовавшись неожиданно свалившейся на них перспективе. Но Хаунду было на это наплевать: «Пусть хоть сожрут друг друга… главное, чтобы “Ураган” был готов к выходу завтрашним утром. Это важнее прочего, йа».
Она упала на пол, схватив брата за воротник так, что он упал вместе с ней, и ему пришлось взглянуть в бледное испуганное лицо.
У Линкольна, по его собственным словам, головокружение начиналось, стоило едва взглянуть снизу вверх на высокое здание; однако о мостах он ничего не говорил ни матери, ни сестре. Способ, которым он предпочел закончить свою жизнь, был совершенно бессмысленным и настолько невероятным, что Хелен никак не могла признать смерть брата. Линкольн просто не мог совершить самоубийство, еще и таким способом. «Но разве мы знаем хоть кого-то по-настоящему?»
Ничего лишнего с собой он брать не стал: рассудил, что хватит револьвера и топора. Ножи спрятал в рукава, а остальное… а все остальное – это он сам, самое страшное оружие, если все делать правильно.
– Не оставляй меня с ним наедине, – прошептала она слишком тихо, чтобы Акира услышал.
Хелен встала со скамейки. Ее ноги затекли, от мыслей становилось тесно даже в таком открытом незахламленном пространстве. Хелен много лет плавала и находилась в хорошей физической форме, но здесь энергия ее покидала. Скала удерживала запоздалый зимний холод, и на такой высоте он кусался еще сильнее.
Выбравшись наверх, он застал Кулибина в хорошем настроении.
– Что?
Хелен опустила взгляд на Слэгкомб-Сэндз – неуютный берег, обрамленный папоротниками, и болото, заросшее чем-то, похожим на выцветшую пшеницу. «Там плакал ребенок». «Слэгкомб-Сэндз. Внутри расщелины в скалах Уэйлэм-Пойнта». У подножия кривой шпоры Уэйлэм-Пойнта Хелен разглядела темные впадины и щели – может быть, Линкольн установил микрофоны там. Наверное, он прятал свои устройства в одной из этих пещер при отливе, а ветер хлестал по голове, и грохот волн оглушал… Уважение старшей сестренки к брату выросло в десять раз.
– Ну?
Почему ты не видишь, что со мной?
– Кобылка хороша… – протянул, улыбаясь, калека. – Хоть женись на такой. А на кой черт мне такой помощник, как этот вот юный организм, не понимаю. Из него механ – как из меня балерина.
И тут из самой земли и воды хлынул пронзительный свет. Не теплые золотистые лучи, не мягкий прибрежный свет в Торбее, через который Хелен ехала до гостевого дома в Диллмуте, не жесткий свет севера, который она помнила с учебы в Ланкашире, – этот свет имел бело-серебристый оттенок олова, будто проход в другой мир или другое время. Пронзив балдахин из туч, солнечные шипы врезались в грязное, серое море, и там, в эпицентре, где они были ярче всего, напоминали свет от сварки, на который невозможно смотреть невооруженным глазом.
– Не смей уезжать на девять месяцев, сволочь!
– Да я…
Значит, здесь жили и волшебство, и красота – невзирая на все свои печали, Хелен смогла это признать. Не идиллическая красота, но дикая, необработанная, внушающая восторг – и Линкольн сказал то же самое: «восторг». Именно тут ему удалось найти нечто необычайное.
– Почему? – мрачно поинтересовался Хаунд, разглядывая Зуба на предмет того – куда втащить так, чтобы не покалечить.
Акира ахнул.
– Стоите вы друг друга, водители… – хохотнул Кулибин. – Запасной бак, вот ведь дела! Ладно хоть ты не залил вон с той бочки в него дерьмища, привезенного с Кинеля.
– Откуда ты знаешь это слово?
– Варум?
Она толкнула его изо всех своих скудных сил, и он упал на спину. Нити, которые так долго держались, пока ее передавали от одного кукловода к другому, наконец, оборвались.
– Как ты меня задолбал своей болтовней этой ненужной, а?! Потому что там – не запасной бак! Там второй, с другим топливом, понимаешь?
– Я жила в борделе, я знаю, как ругаться! – вспыхнула Нори. – Я многое знаю, хотя ты ни во что меня не ставишь.
Хаунд мотнул головой. Зуб, явно удивленный, подошел ближе.
Акира уставился на нее. Она никогда не видела, чтобы брат терял дар речи. Впрочем, продолжалось это недолго. Его лицо потемнело.
– Господи, почему ты делаешь людей настолько тупыми? – поинтересовался Кулибин у гофры потолка. – Он второй, Хаунд… ты просто понюхай, неужели ты, с твоим носом, не почуял разницу?
– Ничего ты не знаешь! Я получил приглашение от ведущего скрипача Европы. Он хочет меня учить, Нори. Взять меня в ученики. Это вершина моих амбиций. Я должен ехать.
Хаунд, смотря на калеку чересчур подозрительно, фыркнул, показав клыки.
Она сжала кулаки.
– Основной бак – на нем просто прешь, используя двигатель. На втором, переключив распределение в карбюраторе, – летишь. Только не особо долго и аккуратно, иначе хана движку. Это как закись азота, только в баке – просто авиационное дерьмо, чистое, как пропердольки у младенца.
– А как же я?
Хаунд, покосившись на него, залез внутрь «гончей», лязгнул замком на баке и принюхался. Вынырнул назад, сплюнул и хлебнул прихваченный с собой бурбон.
Акира с недоверием на нее покосился. Нори никогда раньше не повышала на него голос.
– Ты больной, Кулибин. – Мутант поморщился. – Натюрлих, совсем больной на всю свою голову. Как можно отличить одну вонь от другой?
– Нори…
– Ну, понятно… – протянул калека. – В общем, борода, ты понял фишку?
– А как же я, черт возьми?! – воскликнула она.
Хаунд кивнул. Допил пойло и кинул бутылку Зубу.
Акира встал и отряхнулся.
– Готовьте малыша.
– А что ты? – холодно спросил он. – У тебя есть слуги, которые позаботятся о каждом твоем желании. Здесь тебя никто не бьет, ни один мужчина не поднимет на тебя руку. Тебя кормят, ты одета в лучшие шелка, у тебя есть подруга – глупая девчонка. Я оставался в этой несчастной стране ради тебя. Через несколько лет я женюсь на какой-нибудь избалованной сучке, только чтобы наш дед не содрал с тебя кожу заживо и не надел как рубашку. Я собираюсь навсегда отказаться от своей музыки, своих путешествий, своих мечтаний о путешествиях по Европе. Я собираюсь взять в свои руки бразды правления нашей проклятой семьей и попытаться создать мир, в котором незаконнорожденных детей не душат во сне. Сейчас я хочу урвать буквально каплю для себя, каких-то жалких девять месяцев, а ты капризничаешь как ребенок.
– А ты куда?
От злости ее глаза наполнились слезами.
Хаунд не ответил. Нажал на кнопку запуска двигателя, вслушался в ровно взявшийся мотор и тронулся, выкатываясь из ангара.
– Это несправедливо.
– Обалдеть, какие мы загадочные… – Кулибин сплюнул. – Ну, чего стоим? Надо работать, чую, завтра будет сложный день. Знаешь, чем пахнет у нас сложный день?
– Это совершенно справедливо, – поправил Акира. – Ты еще ребенок. И дура. И я не твой отец, потому что, видит бог, уж он-то никогда не стал бы о тебе заботиться.
Зуб мотнул головой, проводив глазами стальной щит, закрывающий «гончую» сзади.
Нори почувствовала острый укол боли. Она встала на ноги и протянула руки, как будто могла остановить то, что неизбежно должно произойти дальше.
– Кровью, дерьмом из выпущенных кишок и еще раз кровью, просто гекалитрами кровищи.
Она еще никогда не видела у Акиры столь жесткого взгляда. В нем не осталось нежности, его запас терпения наконец иссяк.
– И, конечно, мы понимаем, что я не мать, – усмехнулся он. – Учитывая, что ее ты уже спровадила.
Хаунд, выехав на кольцо, остановился. «Орднунг ист орднунг, и импровизацию у Птаха надо исправлять точностью оставшихся сегодняшних дел. А их, йа, немало, – размышлял он. – Куда мог отправиться жадный тупой Гарпун, не получив топлива у торгашей Товарной? Ни хрена не загадка: имеется в городе Самара такое место. И уж кто-кто, а рейдеры его точно знают. Порой даже участвуют в его защите, если просит хозяин.
Воцарилась тишина. Даже часы перестали тикать.
Карно, король бензоколонки ТТУ на Фадеева, вот куда три этих альтернативно одаренных личности и отправились. Десяток километров, не больше. С полными баками добраться – не вопрос. Только спрятать “гончую”, не светить раньше времени.
Нори замерла совершенно неподвижно. Глаза Акиры расширились, он разинул рот, как рыба, хватающая воздух. Сделал полшага к Нори.
Карно наплевать на чистоту генного материала, мутации и прочую хрень. Он бизнесмен, йа, ему все равно. Его запасов, сохраненных и восстановленных, хватило до прихода углеводородов из-за Рубежа».
Появившись на краткий миг, серебристая вспышка, озарившая море, скрылась за тучей.
А еще Хаунд подозревал существование прямой связи Карно с Петра Дубравой и тамошними химиками-коммунарами. Чем еще можно было объяснить сохранность и использование соляры и девяносто второго после двадцати лет, как не вмешательством этой чудесной науки?
Ветер и небо здесь постоянно меняли всё: цвета, температуру, освещение и оценку самой Хелен того, сколько она прошла и сколько еще оставалось.
Рейдеры, пользуясь его помощью, топливом и мехмастерскими со слесарями, выжившими вместе с хозяйством, не покушались на драгоценные цистерны, шедшие к нему из Кинеля. Наоборот, шли охраной, подхватывая два-три наливника у въезда со стороны Зубчаги. Даже поставили заново пост на месте бывшего ДПС. Так что там-то Гарпуну должны были залить бак в долг.
Отдохнув от подъема, совершенного только что, она спустилась на берег.
А вот если не солоно хлебавши у Птаха, тот отправился туда на «подсосе»… Было еще только одно место. Больница Семашко, на Вольской, и ее бывшая «травма». Вот туда-то Гарпун и отправился.
* * *
Хаунд, довольно оскалившись, тронулся под мост, к красно-кирпичным домам заканчивающейся тут Победы. «Импровизировать… это хорошо, но спланировать правильно – куда лучше. Дорогой Гарпун, за тобой уже выехали. Жди. С любовью к твоим скоро вышибленным мозгам, зпт, Хаунд».
– Нет, здесь пройти нельзя. Тут почти все время универовские копают и не хотят, чтоб кто-то прихватывал сувениры. Извините, но пропустить не могу. – На грузном охраннике была желтая куртка, настолько яркая, что его мрачное, скучающее лицо сильно с ней контрастировало. Спасаясь от холода, он сидел в передвижном вагончике у входа в загон над пещерами.
Город у реки (Memoriam)
– Вам придется обойти – по той дорожке вверх, потом вниз, вдоль вон той стороны – во-о-он той, забор видите? Там снова начнется прибрежная тропа. Ну, или идите по нашей дороге до Брикбера – других выходов нету.
Когда-то давно, двадцать лет назад, здесь любили гулять молодые мамашки с колясками. Про коляски дядюшка Тойво не был уверен на сто процентов, но в грудастых молодках не сомневался. На набережной таких всегда было пруд пруди.
Хелен не стала задерживаться – ей не понравилась чересчур фамильярная ухмылка, с которой охранник ее разглядывал, и она ушла, прежде чем его внимание приобрело ненужный характер. Но, прежде чем уйти, она выяснила, что раскопки велись на северной стороне Уэйлэм-Пойнта – пещера лежала среди обрывов и с той дороги, которой следовала Хелен, была не видна.
В день Волны, прошедшей по Городу, набережная должна была стать огрызком самой себя. Но кое-что выдержало, превратившись в охотничьи угодья мэргов. Рыбочудов дядюшка Тойво не любил всей душой, порой приходя сюда и отстреливая их как можно больше. Кладки с икрой он заливал серной кислотой, принося химикат в найденном большом термосе со стеклянной колбой. Иногда брал два и щедро орошал вязкие кучки рыбьих яиц, отстреливая специально оставляемых стражей.
В Интернете она видела фото, на которых археологи спускались в пещеры по канатам, лестницам или, при отливе, с моря – каждый местный сайт включал ссылку на эти раскопки. К удивлению Хелен, раскопки не заканчивались уже пятый год, а археологи до сих пор что-то находили в самых глубоких известняковых тайниках. В то время в Эксетере шла очередная выставка: она должна была продлиться месяц, после чего вновь найденные артефакты отправятся в тур по всей стране. Хелен собиралась пойти завтра, если найдет время – может, ранним утром, а потом сразу домой.
Воняющие и склизкие туши тварей, населяющих реку, превращали ту в Туонелу еще больше. Это раздражало дядюшку Тойво, заставляло порой ворочаться по полночи, думая о дополнительных зачистках. А утром, едва черное небо начинало сереть, он вставал, шел к емкости с кислотой, найденной на небольшом производстве неподалеку и отправлялся на промысел, раздражающий ноздри едкой вонью.
Однако, когда она оказалась у охранного заграждения, больше всего (так, что Хелен замерла на месте) ее удивило, как близко палатка Линкольна стояла от места раскопок в Брикбере. Две свои последние недели на этой земле ее брат, собирая записи, расставлял микрофоны там, где теперь шли исследования; все те летние месяцы шесть лет назад ее младший братишка записывал звуки близ Уэйлэм-Пойнта – по другую сторону от места, где сейчас археологи раскапывали землю и находили столько костей, спрятанных давным-давно. Если бы только Линкольн вернулся следующей зимой, когда обвалилась скала, он мог бы найти пещеру – и тогда его жизнь пошла бы совсем иначе.
Иногда дядюшка Тойво брал на «рыбалку» пару домашних – в смысле, рабов. Наиболее бестолковых из них и не умеющих делать простейшие вещи. Тогда приходилось ругаться с супругой и тащить заодно и кого-то из сыновей. А как еще, если рыбачить надо было только с наживкой, а та никак не хотела лезть в воду по своей воле?
Ему всегда так не везло. Но из-за близости брата к такому важному историческому открытию его смерть в глазах Хелен приобрела странную важность. Рядом с «прыжком с моста» появился новый, альтернативный некролог.
Так что, как ни хотелось заниматься делом в одиночку, брать кого-то из подрастающих щенков приходилось постоянно. С другой стороны, оно было и лучше: хотя бы чему-то правильному учились, не прячась за мамкиным передником. Переживал ли Тойво за их жизни? Конечно, доверять же можно лишь семье, а «рыбалка» на набережной давно превратилась в дело опасное. Но…
Хелен двинулась от раскопок внутрь острова, следуя тропой брата. Та вела к месту последней записи, лежавшему почти за пять километров отсюда. Там и закончится первый тайм путешествия сестры.
Но приходилось поступать именно так. Переживал ли Тойво за жизни горожан, попадавших в его руки и ходящих в ошейниках? Нет. Плохого в этом рыжий огромный финн не видел. Да и они, к слову, у себя в подземельях относились к любому, кто имел какие-либо проявления мутации, как к дерьму. Так что, нарушая библейские заповеди, дядюшка Тойво творил справедливость, восстанавливая ее в страшной вселенной города Похъёлы.
Следуя указаниям GPS, она шла по грунтовым дорогам, имевшим цвет засохшей крови. Дороги эти вели через холмы, где, судя по богатым россыпям помета вокруг ботинок Хелен, часто паслась скотина.
Когда-то в девятнадцатом веке здесь в карьерах что-то добывали – как гласил путеводитель, камень, из которого извлекали некий пигмент для производства красок. Должно быть, в одном из заброшенных карьеров Линкольн и записал звериные вопли.
Связывать руки наживке никогда не стоило: рыба шла на любую, но дергающаяся привлекала самых серьезных тварей. Да и давало, дядюшка Тойво старался быть честным, шанс самому человечку, вооружаемому битой с гвоздями. Заодно – дополнительный экзамен сыну, выбранному в тот или иной раз. Наживки часто решались идти на бой с любым из них, предпочитая драку до смерти зубам и острым концам плавников. Вступать в схватку, пристреливая таких наглецов, дядюшка Тойво не спешил. Смотрел, оценивал работу каждого отпрыска, прикидывал – насколько хорош. Проиграет сразу – слабый, зачем такой сын в такое время? Убьет сам – можно доверять серьезные дела. Ну, а если поединок затягивался, кровью и сумятицей у берега привлекая хозяев воды… тут приходилось стрелять, тратить драгоценный патрон. И выжившему сыну доводилось несколько дней выполнять работу погибшей наживки, даже самую грязную, вроде вычерпывания сортиров. Это знали все и старались доводить дело до конца сами.
* * *
А так… длинный прочный брезентовый ремень, несколько шлеек, бита – и вперед, на глубину…
Псина снова и снова подскакивала, без труда становясь на задние лапы и заглядывая красными глазами в глаза Хелен.
Сыновья, в высоких, по пояс, болотных сапогах и с длинной пикой-погонялкой, шли следом, выпуская поводок. Наживка, входя по колено, обычно замирала, тут и приходилось подкалывать, загоняя ее дальше, пока дядюшка Тойво проверял тонкий тросик двулучного арбалета, сделанного ему инженером специально для «рыбалки». Трехзубые гарпуны к нему стоили дорого, и дядюшка Тойво старался их не терять.
Та закрывала руками горло, выставив локти вперед, и жалобно вскрикивала, чем только больше раззадоривала лающую собаку. Своим печеночным окрасом поджарое животное напоминало добермана, но добермана таких размеров Хелен никогда не видела. Собака продолжала наступать, оттесняя женщину к ограде, – даже когда зверь стоял на четырех лапах, голова его все равно была выше пояса Хелен. Женщина извернулась, защищая не прикрытые одеждой места от клыков, на которых слюна шла пеной, но псина тут же появилась с другой стороны и снова, не зная усталости, настойчиво прыгнула вверх.
– Начали… – бросал он, и наживка шла вперед, подстегиваемая уколами, сразу начинавшими сочиться кровью.