А потом стало необыкновенно тихо, и в этой тишине, в этой смертной тишине сверху донеслись тихие, металлические постукивания.

Солдаты-альпинисты продолжали штурмовать вершину.

Трудно предположить, о чем может думать человек в такие минуты. Скорее всего ни о чем. И даже горе, ощущение невозвратимой утраты человеческой жизни не может вывести его из состояния глухого шока. Горе приходит потом, когда отступает холод смерти.



Медленно двигались раненые солдаты. В изорванных грязных гимнастерках, в бинтах, пропитанных кровью.

Шаркали по каменистой дороге пыльные сапоги, позвякивали каски, автоматы, винтовки. Тех, кто не мог идти, несли на носилках, плащ-палатках. И беженцы с молчаливым состраданием смотрели на бойцов.



В укрытии немцев было по-прежнему спокойно. Пулеметчики наблюдали за тропой. У рации сидел солдат, ждал сигналов. Потом поправил наушники, закурил.

Офицер разложил на земле карту, вел по ней пальцем в кожаной перчатке и что-то быстро говорил на своем отрывистом языке. Унтер-офицер и трое солдат сидели вокруг на корточках, внимательно слушали. Офицер изредка поднимал на них глаза, что-то спрашивал.

— Яволь… Яволь… — унтер-офицер кивал головой.

Солдаты встали, стали быстро готовиться. Мотки веревок, ледорубы. Легкие автоматы.

А офицер показывал на вершину и продолжал что-то быстро говорить.



Теперь они двигались двумя парами. Семен Иваныч с Барановым и Вера со Спичкиным. Первым поднимался Семен Иваныч. Передвигая огромное, тучное тело, он шепотом ругался, пыхтел, оглядывался на Спичкина.

— Не дрейфь, Спичкин, — подбадривал он его. — Я, брат, в твои годы…

Спичкин молчал. У него онемели руки, пальцы плохо слушались.

— Быстрее! — торопил Баранов.

Он вдруг начал бояться, что они опоздают. Все жертвы, все труды нечеловеческие и его сделали нервным, торопливым. После смерти Артема он стал командиром группы.

— Не торопи, — обрывал его Семен Иваныч. — Один раз уже поторопились…

Спичкин карабкался из последних сил. Он все время оглядывался на Баранова. У того было такое выражение лица, что у Спичкина просто не поворачивался язык, чтобы попросить хоть минуту отдыха.

Пронзительные солнечные лучи топили, поедали остатки тумана, укрывавшего скалы и альпинистов, отчаянно карабкавшихся по ним.

— Время, Семен? — хрипло спрашивал Баранов.

— Часы разбил, будь они неладны! — ругнулся сверху Семен Иваныч.

После пережитого потрясения лицо Веры словно помертвело. Она механически передвигалась, выполняя команды, а глаза были пустыми и равнодушными. Казалось, ей теперь все равно, дойдут они до вершины или нет.

Вот она поднялась на маленький уступчик, на котором, прижавшись друг к другу, стояли Баранов и Семен Иваныч.

— Держитесь за меня, — сказал Баранов. — Глаза не болят?

— Нет, спасибо…

Спичкин пристукивал от холода зубами.

— Зачем я пошла с ним в связке? — вдруг сказала Вера. — Вы бы удержали его…

— Не удержал бы, — жестко ответил Баранов. — Он поступил правильно.

— Что значит правильно? — Вера в упор посмотрела на Баранова.

— То и значит, — под обветренными скулами на лице Баранова заходили желваки. — По-другому он не имел права…

Спичкин смотрел на Баранова, жалобно улыбнулся:

— Руки отмерзли… Не чувствую…

— Шарфом обмотай… Держи…

Баранов смотрел, как Спичкин разорвал шарф, обматывал онемевшие руки. Глаза его странно блестели.

— Везучий ты парень, Спичкин, — сказал Баранов. — Мне так никогда не везло.

А наверху работал Семен Иваныч.

— Х-эк, х-эк! — покряхтывал он и приговаривал: — Старый пень, седой дурень!

Он задирал голову, смотрел вверх. Оставалось совсем немного. Последние усилия — и они будут наверху, у заветной цели, за которую отданы жизни товарищей.

— Водки бы глоток, — бормотал Баранов. — Спичкин, водки много пьешь?

— Н-не очень…

Баранов смотрел, как поднимается Вера, и вдруг прищурился, сказал:

— Красивая вы женщина, Верочка! И как это я вас в госпитале проглядел!

Туман уже окончательно рассеялся, и стал виден весь бастион и карабкающиеся альпинисты.

— Последний крюк, голуби! — закричал сверху Семен Иваныч. — Спичкин, дуй первым, будешь рюкзаки вытягивать.



Над ними теперь висела белая шапка горы. Отсюда она выглядела мрачно, вся в разорванных глыбах ноздреватого льда. Оттуда тянуло холодом и мраком.

Но прямо на вершину не взойдешь, слишком круто. Нужно обойти ее по легким скальным терраскам и пологим снежником выйти на вершину с тыла.

Передвигаться стало проще. Люди шли, как по балкону, только неровному — с подъемами, спусками, то узкому, то широкому, покрытому нетронутым снегом.

Семен Иваныч вышел на всю длину веревки, которой он был связан с Барановым, и огибал сильно выдавшееся ребро стены.

Страшный шепот-команда остановил его. Он повернул голову и рядом с собой увидел немца с автоматом в руках. Немец улыбался и манил его пальцем.

— Тихо, рус, тихо!

Их было трое, фашистских егерей. За передним немцем на небольшом выступе-площадке стояли еще двое.

Семен Иваныч замер в замешательстве, но немец поднял автомат и приказал шепотом:

— Геен зи, геен… Тихо…

Сейчас из-за поворота скалы должен показаться Баранов. Вот они что задумали! До немцев три-четыре шага, там они заткнут старику рот, и тогда все пропало. Семен Иваныч медленно шел навстречу егерю, шел, как загипнотизированный. Он ничего не мог придумать.

Решение пришло внезапно. Когда до переднего немца осталось пол шага и тот посторонился было, чтобы пропустить русского на площадку, где стояли еще двое, Семен Иваныч вдруг подался вбок, схватил немца по-медвежьи в охапку, словно обнял, и заорал истошным голосом:

— Фрицы! Стреляй!

Немец хрипел в его руках, а он загораживался им от остальных, так что нельзя было выстрелить, и орал:

— Стреляй, Вадим! Стреляй в меня!

Секундного замешательства немцев хватило как раз настолько, чтобы Баранов, показавшийся из-за поворота, дал длинную очередь. Один из егерей ткнулся лицом в снег.

Пуля ранила и Семена Иваныча — он загораживал немцев от Баранова. Но старик не выпустил егеря и еще раз прохрипел, продолжая стоять:

— Стреляй!..

Тогда второй немец в упор из автомата выстрелил в спину своему товарищу, которым прикрывался старик.

Семен Иваныч обмяк, немец мешком выполз из его рук, а высокий сутулый старик, уже прошитый пулями, шатаясь, шагнул навстречу новой очереди.

Второй немец присел и, прикрываясь телом Семена Иваныча, выстрелил в Баранова.

Вадим упал на колени.

Спичкин шел следом за Барановым. Услышав стрельбу и крик Семена Иваныча, он не сразу понял, что произошло. Понял только, что за поворот скалы выходить нельзя. Он взглянул на побледневшую Веру, скинул рюкзак, вскарабкался по каменным ступеням на верхний выступ и осторожно выглянул оттуда. Он успел увидеть, как упал Баранов, успел увидеть стрелявшего. Не целясь, Спичкин дал длинную очередь. Немец охнул, выпустил из рук автомат. Некоторое время он стоял на коленях, силясь подняться, покачивался, и на лице — испуганная, растерянная гримаса.

Спичкин снова нажал спусковой крючок и стрелял до тех пор, пока не кончились патроны. Немец уже лежал на снегу, а он стрелял и стрелял…

— Вадим, жив? — Вера трясла Баранова за плечи и всматривалась в его глаза, будто боялась обнаружить в этом взгляде ту страшную тоску, какая бывает только у смертельно раненного человека.

— Ноги… — поморщившись, выдавил из себя Баранов.

Пока Вера вспарывала ножом штанины, он лежал, закрыв глаза, словно боялся смотреть на свои ноги.

— Ну что? — спросил он через минуту.

— Не страшно, Вадим, — дрожащим голосом ответила она. — Задеты обе ноги, правда…

— Кость?

— Что?

— Я спрашиваю, кость задета? — зло процедил Баранов.

— Да, — Вера виновато посмотрела на него.

Баранов застонал, приподнялся и сел, прислонившись спиной к скале.

— Сейчас, родной, сейчас, — шептала Вера, разрывая трясущимися руками пакет с бинтами.

— Не надо, — Баранов отвел ее руки. — Незачем теперь.

— Ты что, Вадим! А ну, не валяй дурака!

Баранов тяжело вздохнул и посмотрел вверх, где виднелся краешек ледовой шапки.

— Ты же все понимаешь… — он взял Веру за руку, слабо стиснул ее и попытался придать лицу ласковое выражение. — Ты же умная женщина… — Он усмехнулся.

Вера упала ему на грудь и разрыдалась.

— Ладно, ладно, хватит… — Баранов гладил ее по спине. — Перестань… Не повезло, бывает… Достань-ка у меня тут… закурить спрятано…



Спичкин стоял над телом Семена Иваныча. Подошла Вера и молча обняла его за плечи. Они долго стояли и смотрели на погибшего товарища.

— Трое нас осталось, — тихо сказал Спичкин.

— Двое, Спичкин, — Вера смотрела на него полными слез глазами. — Дальше пойдем вдвоем…



— Ничего, — обнадеживающе улыбался Баранову Спичкин. — Лежи себе и отдыхай. А мы там мигом управимся. Еще в госпитале на теплой койке поваляешься. Заслуженный отпуск…

Баранов вдруг так дико взглянул на него, что Спичкин осекся.

— Чо, чо такое? — недоуменно захлопал он ресницами. — Что вы в самом деле?! Перевал-то свободен будет! Через пару часов с той стороны помощь вызовем. Сами же говорили, что с той стороны подняться проще простого…

— Помолчи, — тихо сказала Вера.

Спичкин ничего не понимал. Он переводил взгляд с Баранова на Веру.

— Взрывчатку нашу надо вам взять, — сказал Баранов. — Донесете. Тут немного. Старайтесь опустить как можно глубже в трещину.

Спичкин пошел перекладывать рюкзаки. Он осторожно приподнял голову Семена Иваныча, будто боясь разбудить его. Снял с него рюкзак со взрывчаткой. Сложил ему руки на груди.



Баранов разговаривал с Верой.

— А ведь зарок давал: в горы больше не ходить… И жена моя почти так же… погибла… Знаешь?

— Знаю, — прошептала Вера.

Он стал сворачивать самокрутку, и руки у него тряслись так, что подошедший Спичкин попросил:

— Давай я…

— Сам! — мотнул головой Баранов.

Они встретились с Верой глазами и молча отвели взгляды в стороны.

— Обидно, бастион прошел… Самое сволочное место… — вздохнул Баранов. — И фрицев укокали… Спичкин, замотай ногу… Мерзнет…

Спичкин принялся исполнять просьбу.

— Может, успеешь, Вадим, а? — вдруг спросила Вера. — Ползком, а?

— Может, успею, — глухо ответил Баранов.

— Не донесем мы тебя… — голос Веры дрогнул. — Сил не хватит… И… внизу ждут…

— Понимаю, — как эхо, ответил Баранов. — Ждут… Неподвижным взглядом он уставился в искрящийся, вспыхивающий снег, размеренно курил, и руки у него перестали дрожать.

Спичкин все время хотел спросить, зачем Баранова нужно нести, если он может ждать здесь, но спрашивать боялся.

— Видишь как… Только ты меня от контузии вылечила и… опять…

— Попробуй, Вадим, — Вера умоляюще смотрела на него.

Она опустилась на колени перед ним, взяла его за руки:

— Есть шанс, Вадим… Попробуй…

— Попробую… — через силу улыбнулся Вадим.

Он докурил до конца самокрутку, отшвырнул ее.

Вера молчала. Спичкин ничего не понимал.

— Мы успеем, Баранов, ей-ей успеем! — снова заговорил он.

— Хорошо будет, — Баранов взглянул на него. — Везучий ты, Спичкин… Долго жить будешь… Ну, прощай…

— Да что он себя живого хоронит, Вера! — крикнул Спичкин.

Руки, протянутой Барановым, он так и не взял.

— Ну, дай хоть тебя обниму… — сказал Баранов.

Вера прильнула к нему, и Баранов обнял ее своими крепкими длинными руками. Она уткнулась в заснеженную куртку, заговорила быстро и горячо:

— А я тебе завидовала, Вадим…

— Чему?

— Что ты один на Шах-Тау поднялся. Твою фотографию из газеты вырезала… Влюбилась в тебя заочно…

Баранов поцеловал ее в висок, проговорил глухо:

— Дай пистолет.

Вера отшатнулась, в глазах ее мелькнул ужас.

— Ну? — повторил Баранов.

Вера молча вынула пистолет, подала Баранову.

— Прощай… Идите! — скомандовал Баранов.

Вера нерешительно поднялась, медленно взяла автомат, рюкзак. Она все еще медлила, все еще на что-то надеялась. Вот остановилась, оглянулась на Баранова.

— Быстрее! — крикнул Баранов.

— Мы вернемся, Баранов, вернемся, — потерянно бормотал Спичкин.

Баранов не отвечал, даже не смотрел на него. Спичкин бросился догонять Веру.

Две фигуры медленно удалялись.

Баранов молча смотрел на снег и поглаживал пистолет.

Он медленно оглядывал горные вершины, снежные шапки, сверкающие под солнцем, причудливые нагромождения скал.

Красивые горы. Страшные. Сколько раз этот человек побеждал их и стоял гордый и счастливый на самых недоступных вершинах. А сейчас? Нет, и сейчас он выйдет победителем…

Одинокий выстрел гулко прозвучал в горах.

Спичкин вздрогнул, оглянулся.

— Не оглядывайся! — закричала Вера, и в ее голосе послышались слезы.

— Зачем он, Вера, а? — жалобным голосом спросил Спичкин. — Зачем?

Только сейчас до него полностью дошел страшный смысл происходящего. Их осталось двое, и вершина была совсем рядом.



Беженцы и солдаты выступили из долины. Длинной, извилистой колонной они нескончаемо тянулись к перевалу по горной дороге. Женщины несли на руках детей. С трудом передвигали ноги старики.

Солнце было уже высоко, а вершина молчала.

На нее смотрели все, женщины и подростки, старики и солдаты. Смотрели со страхом, надеждой и грустью.

Смотрел комполка Федорцов и нервно покусывал пересохшие, потрескавшиеся губы. Поглядывал на вершину и комиссар.

Но вершина молчала.

А в долине уже гремел бой…

Монотонно, однообразно шаркали по пыльной дороге сапоги и ботинки. Пыль скрипела на зубах, оседала на почерневших, осунувшихся лицах, одежде.

Пожалуй, только раненые не смотрели на вершину. Они были, казалось, ко всему равнодушны. Они думали о болевших ранах, о пережитом бое.



Вера и Спичкин сидели на снегу.

— Ну вот, дошли, — без всякого энтузиазма сказала Вера.

Спичкин робко улыбнулся. Только теперь стало заметно, какое у него изможденное лицо.

— А я думала, не дойду…

— Да… — согласился Спичкин.

Вера поднялась, начала выгружать из обоих рюкзаков взрывчатку, достала моток бикфордова шнура.

— Сиди. Я посмотрю пока, — сказала она и пошла, проваливаясь глубоко в снег, опираясь на ледоруб.

Худая, высокая женщина.

Она шла, то и дело оглядываясь назад. Фигура сидящего Спичкина удалялась, становилась все меньше. А Вера шла и шла, и конца этой снежной шапке не было. Снизу, из долины, она казалась такой маленькой.

А горы были теперь внизу. Их вершины, окутанные туманом, выглядывали снизу и уже не казались такими недоступными.

Вера шла, проваливаясь в снег.

— Не хватит… Господи, неужели не хватит, — шептала она и снова оглядывалась.

Спичкина теперь не было видно.

Наконец Вера добралась до края снежника, обессиленно упала в снег. Внизу были немцы. Туда крутым уступом обрывался ледник. Хаотично разрезанный трещинами, весь вздутый — морщинистый лоб горы.

Вера сидела в снегу, ела этот снег пригоршнями, потом встала и спустилась на несколько шагов к висячему леднику. Она мысленно прикинула расстояние до последней трещины, пошла обратно, считая шаги.

— Лавина! — чуть не плача проговорила Вера. — Он на пути лавины и не успел бы уползти! Понимаешь?

— Понимаю… — прошептал Спичкин.

Лицо ее все больше мрачнело. Наконец она вернулась к сидящему Спичкину. Тот выжидающе смотрел на нее.

— Ну вот… — сказала Вера. — А я об этом и не подумала… И Баранова не спросила… Ах, дура, дура…

— О чем, Вера? — спросил Спичкин.

— Шапка… Она такая большая, что нашей взрывчатки не хватит.

— Как? — Спичкин даже привстал. — Не может быть!

Вера не отвечала.

— Неужели мы зря шли, Вера?

— Выход, кажется, есть, — помолчав, ответила она. — Есть выход…

— К-какой?

— Взорвать самый козырек. Отвалить только одну глыбу… Для лавины достаточно…

У Спичкина просветлело лицо.

— Ну вот, только зря пугаете… Ч-черт, дышать здесь трудно! Комполка, небось, думает, что не поднялись, не сделали. А мы сейчас ка-ак рванем! Ух, запляшут, сволочи!

Спичкин улыбался почерневшими губами. Вера подняла лицо, посмотрела на него:

— Но тогда не хватит шнура, Спичкин… Не успеешь убежать. Там круто и сил совсем нету, Спичкин…

— Как это? — смертельный страх медленно заливал душу Спичкина.

Вера молча смотрела на него.

— Вера, ну скажи что-нибудь!

— Говорить здесь нечего, Коля… Так не хватит и так не хватит… Тришкин кафтан…

Спичкин глотнул ртом воздух, замолчал. Вера потрогала смерзшиеся, запорошенные снегом волосы, заговорила тихо:

— Там, внизу, уже, наверное, подходят к перевалу… Шота, Артем, Семен Иваныч… Баранов… Я его никогда не видела до этого, а всегда мечтала быть такой, как он… Вот и моя очередь…

Спичкин огляделся вокруг, потом откинул в сторону ледоруб, плюхнулся в снег.

— Боишься, Спичкин? — спросила Вера.

— Боюсь… — потухшим голосом ответил Спичкин. — Раньше я деда своего боялся. Параличный, не ходит. Палка у него была с набалдашником, по спине лупил, — Спичкин ел твердый, обжигающий снег. — И еще нырять глубоко боялся… Нырнешь и думаешь, сейчас схватит кто-нибудь за ноги и на дно утащит…

— А в горах не боялся? — спросила Вера.

— И в горах боялся…

Они надолго замолчали.

— Ну что ж, — наконец сказала Вера, — Через полчаса перевал будет свободен. Пойдешь вниз, вон по тому снежному склону. Потом будет небольшой участок скал, потом скальный гребешок, осыпь — и ты на перевале, — Вера говорила медленно, указывала рукой, куда надо идти и часто, глубоко вздыхала. — У тебя девушка была, Спичкин?

— Была, — Спичкин еще ниже опустил голову.

— А сейчас она где?

— Не знаю… Я в армию ушел…

— Баранов сказал, что ты везучий… — Вера посмотрела на Спичкина, слабо улыбнулась. — И верно, везучий… Долго жить будешь.

— Не знаю… — вздохнул Спичкин.

Они помолчали. Последние минуты они оставались вдвоем. Они словно гнали друг друга всю жизнь, а не какие-нибудь сутки.

А под ними лежали горные вершины. Люди были теперь выше гор.

— Ну ладно… — сказала Вера и встала на ноги. — Командиру полка доложишь по форме… Задание выполнили. И смотри, сам себе шею не сломай. Этого мы уж тебе не простим.

Вера стала поднимать рюкзаки с взрывчаткой. Спичкин медленно поднялся, глухо проговорил:

— Я пойду… Очередь моя…

— Не дури, — улыбнулась Вера.

— Пойду я! — упрямо повторил Спичкин.

— Не надо, Коля…

— Пойду я! — крикнул Спичкин. Голос его дрожал, на глазах выступили слезы. Видно было, как жалко Спичкину самого себя.

Вера прижала его к себе. Обняла голову, зашептала в ухо:

— Милый ты мой, дурачок… Для этого нужна холодная голова. А на нас рассчитывают… Представляешь, кто мы для них сейчас?

Спичкин оторвался от нее, поднял рюкзак.

— Вы женщина, а я мужчина. Понятно?

Вера взвалила свой рюкзак и пошла следом за Спичкиным.

— Я попробую… Может, успею убежать, — говорил на ходу Спичкин.

Наконец, они дошли до края пропасти, бросили рюкзаки в снег. Отдышались.

— Попрощаемся, Вера… — негромко предложил Спичкин.

Вера припала к груди Спичкина, тихо, по-бабьи охнула, спина и плечи у нее затряслись.

— Ну, Вера… Ну что вы… — Спичкин медленно шевелил почерневшими губами. — Я попробую…

Он осторожно поцеловал ее в губы, легко оттолкнул от себя.



Вдвоем они вогнали ледоруб по самую рукоять в твердый фирн. Вера обернула вокруг древка веревку. По этой веревке стал спускаться Спичкин с рюкзаком на спине.

Он дошел до самой крайней трещины, спустился в нее. Выгрузил взрывчатку. Потом, пыхтя, сделал второй рейс.

Он устал, но спускался теперь увереннее, в движениях его чувствовалась внутренняя собранность. Он работал быстро и точно.

Наконец, он присоединил к детонатору конец бикфордова шнура и стал подниматься с ним вверх. Когда шнур кончился, Спичкин оказался метрах в десяти под Верой, стоявшей на краю снежника. Туда, к ней, круто поднимался разорванный трещинами склон.

— Слышишь, Коля! — крикнула сверху Вера. — Подожжешь и лезь по веревке, я буду держать!

— Нет, уходите! — закричал Спичкин. — Закрепите конец намертво за ледоруб и уходите! Снег может поползти!

— Я готов! — через минуту крикнул он. — Уходите!!

Вера отошла метров на двадцать и остановилась.

Теперь Спичкин не был ей виден, только чернел клюв ледоруба, к которому привязана веревка. Дальше белый склон обрывался в пустоту. И в этой пустоте плавали далекие гряды облаков. Вера напряженно всматривалась туда и считала секунды.

— Вы ушли?! — снова крикнул Спичкин и прислушался.

Ответа не было.

Тогда он поджег шнур. Закраснелся тлеющий конец, зашипел, дернулся, как змея, и побежал огонек, с мгновенной скоростью пожирая вытянутый шнур.

Спичкин некоторое время наблюдал, исправно ли горит, потом тяжело, устало полез по веревке вверх. Ноги его скользили по льду, он срывался и снова лез.



Но огонек бежал к смерти быстрее, чем уставший, обессиленный человек — от нее.

Он лез, вытянув худую шею, хватая ртом воздух. Вдруг оглянулся, глаза его расширились от ужаса, и он закричал пронзительным мальчишеским голосом:

— Ма-а-мочка-а!!

И раздался взрыв. Вернее, могло показаться, что присели и охнули перепуганные горы, и взметнулся белый фонтан снега, и повисло в воздухе искрящееся облако, пронизанное солнечными иглами, и кромка ледяной шапки рухнула вниз, увлекая за собой глыбы камней, срывая толщи снега, сравнивая выступы скал.

Лавина росла и множилась, словно в ней кипели и бушевали сердца погибших альпинистов.



Этот взрыв услышали на площадке немцы. Услышали, как вздрогнули горы, и только тогда увидели клубящийся поток, двигавшийся на них.

— Лавина-а!!! — закричал кто-то истошно, и егеря заметались по площадке.

Но было поздно.

Еще не накрыло площадку белое облако, еще не смешалось все в водовороте из льда, камней и снега, как с врагом было кончено. Широкий фронт тяжелой взрывной волны, шедший впереди лавины, смел фашистское укрепление.



Беженцы плакали. Обнимались. Женщины целовали детей. И светлели лица, и через силу улыбались раненые, и кто-то выстрелил в воздух из автомата.

Казалось, стало легче дышать.

И комиссар, увидев, как взметнулась кромка снежной шапки, и услышав гул, обернулся и закричал так, что на шее вздулись вены:

— Перевал свободен! По порядку! Быстрее!

Потом он подошел к командиру полка Федорцову, проговорил:

— Значит, надо так: первыми беженцы, потом — раненые…

— Да, да, — рассеянно кивал головой Федорцов и смотрел на вершину. — Где нас будут ждать альпинисты?

— За перевалом…

А лавина все росла, грохотала, сметая все на своем пути. Она уже вырвалась в зеленую долину, потемнела от земли и пыли, но росла и множилась…



Закрыв лицо руками, плакала на снегу Вера. Здесь было тихо, и грохот лавины уже не доносился наверх.

Вдруг из-за снежного склона выползла черная точка.

Вера открыла глаза и встала. Она даже не могла изумиться, настолько это было неожиданно и невероятно.

Черная точка на глазах росла, потом превратилась в странное существо, двигавшееся на четвереньках.

Существо неуклюже поднялось и пошло, прихрамывая, навстречу Вере.

Это был Спичкин. Живой, грязный и оборванный, с обожженным лицом и ободранными в кровь руками, и совершенно дурацкая, неуместная улыбка блуждала на израненном лице солдата.